Магрубета не покидал образ загадочного старика, высунувшего голову из ванны и глядящего пристальным взглядом из-под кустистых седых бровей. С тех пор, как он побывал в бане, ему постоянно казалось, что, ходя по улицам города, он всюду ощущает этот взгляд на своей спине. Но поскольку Магрубет не привык обращать внимание на маленьких людей, он также не замечал того, что наподобие тени, только на большом расстоянии, к нему пристала какая-то маленькая, неприметная фигурка. Если бы не Хурисеп, Магрубет так и не узнал бы, что вот уже четыре дня за ним ведется наблюдение.
То, что Магрубет — хетт из Палистана или Пилистима, как говорят в Египте, он понял сразу. Но почему этот воин здесь один и чего он хочет, Хурисеп совершенно не понимал и терялся в самых различных предположениях. Не просто же он приехал жить в Египет. Для этого он чересчур сосредоточенно ведет себя и постоянно поглощен какой-то своей задачей. На купца, прибывшего разведать о выгодных делах, он совсем не похож хотя бы уже потому, что слишком щедро тратит деньги. Оставалось думать только, что это шпион, но шпион не стал бы так открыто располагаться жить и ходить с таким гордым, независимым видом по улице. А, главное, Хурисеп ясно видел, что это — человек по всем повадкам такого высокого положения, что никогда бы не унизился, не снизошел бы до роли шпиона.
Но, так или иначе, Хурисепу нравился его постоялец. Такое прямодушное снисходительное презрение ко всем окружающим и такая вежливая властность в манерах должны были иметь за собой какую-то могучую силу, неведомую простому смертному. Так мог себя вести только избранный, которому бог Пта с момента рождения уделил частицу своего блистательного могущества. Это не могло не сказываться на людях, с которыми бывает близок такой человек. Так, на следующий день после того, как этот пришелец поселился у него, Хурисеп с изумлением заметил, что неожиданно зацвели четыре сикоморы богини Хатхор[14]. Кроме того, на всю неделю торговля вдруг пошла необычайно живо и прибыльно. Эти приметы совсем покорили Хурисепа и поэтому постоялец не выходил у него из головы.
Однако Хурисеп, как человек бывалый, знал золотое правило — не вмешиваться в чужие дела, дабы в твои не вмешивались, не лезть в потемки чужой души, а лучше стараться прояснить и очистить свою собственную. К тому же дел было — хоть отбавляй. Торговля шла на редкость успешно. Тут знай — не теряйся! Когда еще дождешься таких времен! Поэтому он все как-то не торопил свое желание поближе сойтись с необычным гостем.
Так и шло бы еще сколько угодно долго — вечерами за трапезой Хурисеп с удовольствием бы вел с гостем приятные беседы перед сном и снова днями пропадал бы в своих делах, если бы не дочери. Дело в том, что интересный господин совершенно не давал им покоя. В доме часто бывали разные гости. Сестры привыкли быть предметом живого мужского интереса, так как отец любил, чтоб красавицы показывались гостям и прислуживали за обедом, хотя и был очень строг насчет правил женского поведения. Но этот гость совсем не проявлял интереса к девушкам и даже вовсе не обращал на них никакого внимания. Сам же он все больше и больше начинал интересовать сестер.
Нафехерет была старше Наджедет на полчаса. Поэтому она первая стала подглядывать за гостем через приоткрытую дверь, когда он сидел за столом вместе с отцом. Вскоре то же стала делать и младшая сестра.
Обсуждение привычек, манер и поведения гостя стало любимым постоянным занятием девушек. То, что взгляд гостя, казалось, устремленный на них, проходил, как через пустоту, в какую-то неведомую даль, страшно интриговало их. То, что иногда, не докончив начатой фразы, он мучительно морщился и менялся в лице, вспоминая о чем-то своем, волновало их, словно бы они уже проникли в какую-то его страшную тайну. Иногда же гость, как-то странно задумываясь, начинал громко скрежетать зубами. При этом его бычья шея напрягалась, а лицо наливалось кровью. От этого девушкам становилось нестерпимо жалко его. Ночами, пошептавшись между собой о своем госте и не столь уж долго понаблюдав за ним, они положились на женское чутье и решили, что всему причиной является женщина, которую необходимо выследить.
Гость возвращался обычно весьма точно в одно и тоже время ,к вечеру. Девушки стали незаметно поджидать его, день ото дня встречая все дальше и дальше на пути к дому. Тут-то они и заметили однажды, что третий вечер подряд гостя провожает в некотором отдалении почти до самых ворот какой-то маленький, одетый в серое человечек, неприметный, как мышь, всякий раз куда-то быстро исчезающий.
Это открытие страшно впечатлило девушек. Оно быстро навело на мысль, что их гостю грозит беда. Проплакав несколько ночей горючими слезами, сестры решили обратиться к отцу и поведать ему все, что узнали.
Купец выслушал дочерей с большим вниманием и после долго пребывал в задумчивости. При этом на уме у него все время вертелась старая египетская пословица, что женщина в доме — страж лучше собаки.
Ночью Хурисеп видел многозначительный сон[15]. Снился ему рослый, красивый юноша, который шел по самой кромке воды вдоль берега Хапи, а за ним сзади, разинув длинную пасть, крался крокодил. Юноша шел, ничего не замечая и не оглядываясь.
Сон настолько взволновал Хурисепа, что он, проснувшись среди ночи, долго, до самого утра не мог успокоиться. И думать нечего! Конечно, Магрубет — этот юноша. Нужно днем незаметно проследить его путь, чтоб предупредить опасность.
Наутро Хурисеп устремился вослед своему гостю. Следить за ним было легче легкого.
Во-первых, он ростом выделялся из толпы и, во-вторых, ходил по городу, по-видимому, погруженный в какие-то свои думы, ни на что, казалось, не обращал внимания и совершенно не имел привычки оглядываться.
На площади возле храма Пта-Татенена Хурисеп увидел наконец своими глазами эту маленькую серую фигурку, привязавшуюся к его гостю. Этот человечек, как видно, уже настолько привык быть незамеченным, что даже не давал себе труда держаться в отдалении, а ходил почти по пятам угрюмого, задумчивого хетта.
Хурисеп, не теряя из виду обоих, несколько раз взбирался по ступенькам вверх к дверям разных храмов и внимательно наблюдал. Ему очень важно было выяснить, не следил ли еще кто-нибудь третий за этими двумя. Как прирожденный житель Менефра он знал, что если какой-то интерес здесь велик, то одним соглядатаем дело не обойдется.
Терпеливо понаблюдав целый день за своим могучим гостем и за его маленькой серой тенью, Хурисеп пришел к такому мнению, что его постояльцем интересуется в частном порядке какая-то важная персона. Оставалось лишь выяснить, что это за персона.
Человечек в сером, проводив своего поднадзорного ко времени ужина почти до самых пальм перед воротами дома Хурисепа, спокойно пошел обратно. Он почти напрямую долго шагал через весь город. Когда уже смеркалось, он подошел к закрытым воротам Серапиума[16], который своими глухими высокими стенами примыкал к самому Апейону[17].
В воротах открылась маленькая дверца. Из нее высунулась чья-то голова — в темноте Хурисеп не мог разглядеть ее с довольно большого расстояния — и что-то сказала серому человеку. Человек повернулся и быстро пошел, огибая стену Серапиума в направлении главного входа в Апейон. Там его уже ждали. Какой-то жрец, судя по одежде, махнул соглядатаю рукой, приглашая его подняться в храм. Затем оба исчезли за колоннами. Ждать чего-либо Хурисеп не стал. Да и было уже поздновато, а идти предстояло далеко, через весь город, в темноте. По дороге он так и этак прикидывал возможные комбинации при обстоятельствах, теперь несколько прояснившихся. Сам верховный жрец Аписа[18], Птахотеп, наблюдает за его гостем. Похоже, однако, на то, что его интерес не вызван мрачными причинами. Ведь иначе Птахотеп не стал бы так долго следить за тем, кто ему почему-либо не нравится, и уж, конечно, послал бы не одного соглядатая, а нескольких. Предположить, что верховный жрец возымел благой интерес к его гостю, означало бы проявление преждевременного благодушия, так как широко был известен в Менефре его крутой характер. Рассказывали, что, прогневавшись, старик мог взглядом проделать дырку во внутренностях человека, после чего тот быстро умирал от внутреннего кровоизлияния. Так или иначе, но ясно и то, что сам Хурисеп тоже окажется, в поле его зрения. Пойдет это к лучшему или к худшему — неизвестно. Во всяком случае, по складу своего характера купец склонен был видеть здесь для себя новые большие возможности. Но и о новых сложностях также нельзя было забывать. В итоге, подходя к дому, Хурисеп чувствовал себя в общем довольно растерянно. Он так и не пришел к определенному выводу.
Дочери уже подавали ужин гостю, когда на пороге появился усталый отец в серой запыленной одежде.
— Да ниспошлет великий Тот с этой трапезой спокойствие и здравие1— приветствовал купец Магрубета.
— Да будет так! Мы помним, что вкушаем от тела великого Бога, — согласно обычаю ответствовал Магрубет.
Скинув верхнюю одежду и омыв лицо, хозяин также сел к столу.
— Нафехерет! — обратился он к старшей дочери. — Принеси сюда того нашего Беса Аха[19], что я привез в прошлом году из поездки в Иуну.
Нафехерет принесла и поставила на полку возле стола маленькую золотую статуэтку, изображающую какого-то кривого, бородатого, уродливого старичка с ножом.
— Могучий Аха, ты защищаешь нас от всякого зла и опасности, — с такими словами обратился к амулету Хурисеп. — Распространи свое могущество и на нашего любезного гостя!
Магрубет понял, что Хурисеп неспроста заговорил о какой-то опасности.
— От какого зла нам требуется защита? — спросил он напрямую купца.
Под его взглядом Хурисеп почему-то почувствовал себя неудобно. Он замешкался, не зная, что сказать, с чего начать, но опыт подсказал ему, что здесь нужно брать сразу ближе к делу и не пытаться что-то скрывать. Честно глядя в мрачное лицо гостя, купец повел рассказ.
— Любезный господин! Я не пытался влезать в твои дела, я даже не спрашивал о твоем имени для Бога и для простых смертных. Мое счастье — уже в том, что великий Пта привел ко мне такого человека. Для меня — радость предложить кров и пищу. Но великий Пта во сне предупредил меня. Этой ночью мне приснился страшный сон. Мне виделось, что какая-то опасность крадется за тобой по пятам. Сегодня весь день я выслеживал человека, который ходит у тебя за спиной. Я сам незаметно прошел за ним повсюду и узнал, кто его послал следить и кто тобой интересуется. Когда я узнал это, душа моя смутилась. Сам верховный жрец Аписа всемогущий Птахотеп желает что-то знать о тебе. Меня немного успокаивает то, что его интерес, по-видимому, благосклонен. Но страшно само по себе внимание этого человека. Ведь если лев захочет дружить с ягненком, то удовольствие от этой дружбы будет только льву.
При этих словах Магрубет усмехнулся. — Может быть, здесь в Египте я и не лев по сравнению с Птахотепом, но и ягненком я тоже не буду, — сказал он, впрочем, довольно добродушно.
Рассказ Хурисепа заинтересовал его, но не удивил. Он не зря эти дни словно ощущал на себе взгляд того старика, виденного в бане. Однако ощущения опасности от всего этого не было. «Ведь никто не может знать, зачем я здесь, в Египте, — думал Магрубет. — Никто не знает о моей цели, кроме Масара, но он едва ли уже пришел в себя». Тут у Магрубета промелькнула мысль, что он сделал большую ошибку, сохранив Масару жизнь. «Теперь думай, успел он или не успел навредить мне», — сидело в голове. Ясно было одно, что медлить и оставаться в Менефре больше не стоило.
— Не беспокойся, друг, — сказал он, глядя Хурисепу в глаза. — Завтра до восхода владыки небесного огня я должен буду отправиться в Аварис.
Слово «друг» и выражение доброжелательства, с которым оно было сказано, необычайно обрадовали Хурисепа.
— Любезный гость, я хочу сегодня угостить тебя по-праздничному, — сказал купец. — На-фехерет! Наджедет! Несите вина! Того самого, что я привез в прошлом году из Чени[20] во время празднеств в честь Инхара[21]!
Весь облик хозяина выражал радушие. Проявление его дружелюбия в общем нравилось Магрубету. Он не стал отказываться от угощения.
Нафехерет и Наджедет словно порхали по воздуху, с радостью подавая на стол все имеющиеся в доме сладчайшие египетские лакомства. Затем они и сами присели к столу, устроившись по обе стороны от отца, напротив гостя.
Пошел пир. Поначалу Магрубет не мог отбросить мыслей и переживаний, нахлынувших в связи с сообщением Хурисепа. На тосты купца он отвечал невпопад, один раз даже чуть не поставил чашу мимо стола и лишь быстрая Нафехерет вовремя подхватила ее у самого края, другой раз, не глядя, машинально сбросил со стола кошку, которая по привычке вспрыгнула на стол и пошла между яствами прямо к любимой хозяйке Наджедет. Хурисеп, правда, не подал при этом виду, но девушки разом ахнули от такого обращения с божественным животным. Магрубет, опомнившись, что совершил непростительную для египтян грубость, покраснел и даже моментально вспотел. Возникшую неловкость тут же сразу устранила Нафехерет. Она быстро встала, отерла гостю лицо белым полотенцем и поднесла прямо к губам чашу с прекрасным, прохладным и ароматным вином. Когда гость начал пить, обе девушки запели согласно нежными голосами радостный гимн Инхару.
Как и всякий самостоятельный военный начальник, Магрубет не любил праздники с винопитием. Его просто передергивало, когда его сподвижники начинали лихо подгонять тост за тостом. Он хорошо знал по опыту, что через небольшое время это будут уже не старшины войска, а как бы хвастливые разбойники из временно слетевшейся шайки. Скрепя сердце он уступал традиции, но сам больше одной чаши не пил. Сейчас же, словно впервые за свою жизнь, он вкушал вино, не обременяясь ни одной мыслью. Искрящаяся, благоухающая влага из девичьих рук, стройное, легкое пение ничего не вызывали в душе, кроме какой-то затаенной радости.
Девушки пели и плясали. Нафехерет принесла лютню-ноферт. Сестры поочередно играли на ней. Магрубету казалось, что слова песен взлетают от белых, нежных, переплетающихся на струнах девичьих пальцев, унизанных перстнями и тонкими золотыми кольцами. Казалось, что мелодия исходит от качающихся стройных девичьих станов.
Девушки внимательно наблюдали за столом. Они приносили новые кушанья и незаметно убирали грязную посуду. Когда Нафехерет вытерла полотенцем поднос, стоящий перед Магрубетом, и поставила на него вазу с какими-то неизвестными красно-синими фруктами, ему показалось, что это продолжение танца. С удивлением он подумал, что даже ЭТО в Египте умеют делать красиво.
Дело в том, что Магрубет с детства имел одну странность, которую старался тщательно скрывать от всех во время застолий. Он совершенно не выносил, когда со стола убирали посуду без его повеления. За это, однажды в ранней молодости, он так стеганул плетью по руке старого слугу, что у того рука на всю жизнь осталась недвижной. Это был неприятный случай, и в дальнейшем Магрубет хоть и сдерживался, но не переставал скрежетать зубами от гнева, когда перед ним начиналось бесцеремонное утаскивание со стола недоеденных блюд.
Все здесь нравилось Магрубету: и вино, и кушанья, и добродушно улыбающийся хозяин дома, но особенно две молодые египетские красавицы. Он в этот вечер словно впервые обратил на них внимание. Тонкие, стройные, грациозные, они совершенно непринужденно пели, танцевали, смеялись. Поочередно они то и дело обращались с улыбкой за чем-нибудь к «хорошему господину», но при этом все время избегали глядеть в глаза.
Хурисепу приятно было, что его дочери нравятся гостю и волнуют его, но еще приятнее было то, что гость отдает должное всем правилам благородного поведения с женщинами.
Девушки исполняли для «хорошего господина» ритуальную девичью песню, и Хури-сеп, чтоб видеть лучше, пересел на место рядом с Магрубетом. Сестры пели[23]:
Была уже поздняя ночь, а веселье становилось все более радостным и оживленным. Сестры ни на минуту не хотели оставить гостя. То и дело они садились к нему на колени, а он все пытался заглянуть им в глаза, но не мог этого сделать. Ни одного прямого взгляда не допускали девушки, лишь иногда, искоса, быстро, словно стрелы, метали мимо свои взоры. Это необычайно занимало и веселило Магрубета. Хурисеп также был очень весел и радостен. В который уж раз, выпивая вместе чашу за чашей, они обнимались, хлопали друг друга по спине и дружно хохотали.
В очередной раз Магрубет предложил тост за благополучие Хурисепова дома и за то, чтоб добрый Бес Аха защищал его, как всегда от всех возможных неприятностей. Хурисеп окончательно расчувствовался и решил показать гостю свой дом. Магрубет догадался, что у египтян — это особый знак доверия и близости к человеку.
Богатый дом обычно строился наподобие храма. Передняя комната для гостей, где сейчас праздновали и где всегда сидели за трапезой, была самой большой и высокой. Далее комнаты следовали одна за другой, и в каждой пол все повышался, а потолок, наоборот, снижался. Когда подходили к спальне, то стало ясно, что это уже последнее, самое домашнее помещение в доме. От пола до потолка было совсем немного больше человеческого роста.
Хурисеп послал вперед дочерей с просьбой предупредить жену о том, что он ведет к ней своего любимого гостя для знакомства. Через некоторое время дверь открылась, впуская всех в спальню.
На высокой огромной кровати, откинув занавеску, сидела полная бледная женщина. Она спросонья щурила глаза и связывала на затылке волосы в пучок. Глядела она довольно равнодушно, без особой неприязни. Как видно, она понимала, что подошло время для исполнения ею своей важной роли.
То, что все кругом находилось в небрежном обиходном виде, должно было расцениваться как знак особого доверия к гостю. Только очень близкий человек мог иногда заглянуть в эту интимную темноту египетского дома. Зато здесь уже ничего не прибирали и жена в таком случае не считала нужным одеваться поприличнее. Магрубет вошел в спальню последним. Несмотря на пьяную веселость, при виде голых женских ног он не мог скрыть подступившего стеснения.
— Да будет славна великая Хатхор, что позволила мне видеть прекрасную госпожу этого дома! — приветствовал Магрубет быстрым бормотанием.
— Слава нашему Татенену, что я вижу дорогого гостя в добром здравии! — с живостью отвечала госпожа.
Она несколько раз пристально глянула на Магрубета, и на лице ее появилось выражение довольства. Уже не один раз она видела гостя со стороны и, как полагалось опытной женщине, теперь вблизи окончательно разобралась, что он за человек. Поскольку это была немолодая и живущая в довольстве женщина, она могла правильно оценить мужчину.
— Что ж! Хороший утебя друг! — сказала она громко, поглядев на Хурисепа и сделав круглые глаза. — Идите, веселитесь! Так и быть, я тоже сейчас к вам выйду.
— До утра еще далеко. Пойдемте! — по-домашнему радушно позвал Хурисеп.
Магрубет повернулся и, выходя, больно ударился головой о притолоку дверей. Дочери дружно захохотали и, схватив его за обе руки потащили обратно в трапезную.
Пир продолжался в еще большем веселье. Через полчаса пришла к столу хозяйка. Она успела освежиться, набелиться, нарумяниться, и одеться в красное цветастое платье. Она вылила на себя столько благовония, что с ее приходом даже не стал слышаться аромат, исходящий от молодых девушек. Магрубет про себя отметил, что хозяйка выглядит для своего возраста довольно неплохо. По-видимому, она была старше его года на два, на три. Прикинув, какой она была в то время, когда выходила замуж за Хурисепа, Магрубет отдал должное купцу.
Госпожа Нофермаат догадалась, о чем подумал гость, и довольно зарделась натуральным румянцем. Может быть, что-то еще пришло ей при этом в голову, неизвестно, но она поглядела ему прямо в глаза долгим взглядом и сказала:
— Если нашему гостю хорошо в нашем доме, нам тоже хорошо.
Как и дочери, вина она почти не пила, зато очень умело ухаживала за мужем и за гостем. Она не стесняла веселья. Наоборот, с ее присутствием Магрубету сделалось еще свободнее.
Когда под утро, перепев всякие песни, женщины запели хеттскую прощальную, Магрубет нисколько не удивился. До прощания оставалось не больше часа. Звучала песня.
— Не знаю, — отвечал рассеянно Магрубет, глядя в совсем посветлевшее небо. — Я думаю, что с нашей пристани по утрам всегда отправляются вниз по Хапи какие-нибудь суда.
Он тяжко вдохнул прохладный утренний египетский воздух. На душе было как-то смутно, то ли от старой хеттской песни, то ли от выпитого вина.
— Послушай! — вдруг радостно воскликнул Хурисеп, схватив за локоть Магрубета. — Ведь сегодня рано утром как раз идет в Дажмет барка с товарами. Мой старый знакомый, менефрский торговец Амути сам едет на ней. Я попрошу его, и он возьмет тебя. Возле Авариса ты сойдешь на берег.
— Боги не зря привели меня к тебе, друг! Я боюсь только, что когда оторвусь от тебя, мне не повезет больше встретить такого друга, — сказал Магрубет, подумав про себя, что сам почти верит в это.
Нофермаат, по-видимому, слышала из двери дома их разговор. Она приблизилась к Магрубету решительным шагом и поднесла ему своей рукой маленький обсидиановый амулет в виде львиной головки:
— Пусть богиня Хатхор поможет нашему гостю в его деле и приведет его обратно в наш дом, — сказала она.
Магрубет взял ее руки в свои — они были мягкие, теплые, с дорогими перстнями — и прижал их три раза ко лбу в знак того, что никогда не забудет ее. Затем он коротко попрощался с сестрами и вслед за Хурисепом вышел за ворота дома.
Не спеша шли к реке. Хурисеп, видимо высматривая соглядатая, все озирался, бросал взгляды в даль улиц и переулков, в серую предрассветную мглу.
— Еще рано, — сказал Магрубет. — На обратном пути посмотри его. Он привык, что я выхожу из дома, когда сияющий глаз Пта уже смотрит на Хапи.
* * *
Хурисеп вовсе не был простаком. За сорок лет своей купеческой жизни он столько перевидел народов и стран, столько потерся среди людей, что научился мастерски разгадывать человека с первых же минут общения. Это ведь и понятно. Купцу чаще других приходится иметь дело с ворами, грабителями, мошенниками всякого рода, мздоимцами и просто завистливыми на деньги людьми. Очень часто купцу бывает не до того, чтоб наводить справки о человеке, а требуется с первого же взгляда определить, с кем имеешь дело.То, что Магрубет — хетт из Палистана или Пилистима, как говорят в Египте, он понял сразу. Но почему этот воин здесь один и чего он хочет, Хурисеп совершенно не понимал и терялся в самых различных предположениях. Не просто же он приехал жить в Египет. Для этого он чересчур сосредоточенно ведет себя и постоянно поглощен какой-то своей задачей. На купца, прибывшего разведать о выгодных делах, он совсем не похож хотя бы уже потому, что слишком щедро тратит деньги. Оставалось думать только, что это шпион, но шпион не стал бы так открыто располагаться жить и ходить с таким гордым, независимым видом по улице. А, главное, Хурисеп ясно видел, что это — человек по всем повадкам такого высокого положения, что никогда бы не унизился, не снизошел бы до роли шпиона.
Но, так или иначе, Хурисепу нравился его постоялец. Такое прямодушное снисходительное презрение ко всем окружающим и такая вежливая властность в манерах должны были иметь за собой какую-то могучую силу, неведомую простому смертному. Так мог себя вести только избранный, которому бог Пта с момента рождения уделил частицу своего блистательного могущества. Это не могло не сказываться на людях, с которыми бывает близок такой человек. Так, на следующий день после того, как этот пришелец поселился у него, Хурисеп с изумлением заметил, что неожиданно зацвели четыре сикоморы богини Хатхор[14]. Кроме того, на всю неделю торговля вдруг пошла необычайно живо и прибыльно. Эти приметы совсем покорили Хурисепа и поэтому постоялец не выходил у него из головы.
Однако Хурисеп, как человек бывалый, знал золотое правило — не вмешиваться в чужие дела, дабы в твои не вмешивались, не лезть в потемки чужой души, а лучше стараться прояснить и очистить свою собственную. К тому же дел было — хоть отбавляй. Торговля шла на редкость успешно. Тут знай — не теряйся! Когда еще дождешься таких времен! Поэтому он все как-то не торопил свое желание поближе сойтись с необычным гостем.
Так и шло бы еще сколько угодно долго — вечерами за трапезой Хурисеп с удовольствием бы вел с гостем приятные беседы перед сном и снова днями пропадал бы в своих делах, если бы не дочери. Дело в том, что интересный господин совершенно не давал им покоя. В доме часто бывали разные гости. Сестры привыкли быть предметом живого мужского интереса, так как отец любил, чтоб красавицы показывались гостям и прислуживали за обедом, хотя и был очень строг насчет правил женского поведения. Но этот гость совсем не проявлял интереса к девушкам и даже вовсе не обращал на них никакого внимания. Сам же он все больше и больше начинал интересовать сестер.
Нафехерет была старше Наджедет на полчаса. Поэтому она первая стала подглядывать за гостем через приоткрытую дверь, когда он сидел за столом вместе с отцом. Вскоре то же стала делать и младшая сестра.
Обсуждение привычек, манер и поведения гостя стало любимым постоянным занятием девушек. То, что взгляд гостя, казалось, устремленный на них, проходил, как через пустоту, в какую-то неведомую даль, страшно интриговало их. То, что иногда, не докончив начатой фразы, он мучительно морщился и менялся в лице, вспоминая о чем-то своем, волновало их, словно бы они уже проникли в какую-то его страшную тайну. Иногда же гость, как-то странно задумываясь, начинал громко скрежетать зубами. При этом его бычья шея напрягалась, а лицо наливалось кровью. От этого девушкам становилось нестерпимо жалко его. Ночами, пошептавшись между собой о своем госте и не столь уж долго понаблюдав за ним, они положились на женское чутье и решили, что всему причиной является женщина, которую необходимо выследить.
Гость возвращался обычно весьма точно в одно и тоже время ,к вечеру. Девушки стали незаметно поджидать его, день ото дня встречая все дальше и дальше на пути к дому. Тут-то они и заметили однажды, что третий вечер подряд гостя провожает в некотором отдалении почти до самых ворот какой-то маленький, одетый в серое человечек, неприметный, как мышь, всякий раз куда-то быстро исчезающий.
Это открытие страшно впечатлило девушек. Оно быстро навело на мысль, что их гостю грозит беда. Проплакав несколько ночей горючими слезами, сестры решили обратиться к отцу и поведать ему все, что узнали.
Купец выслушал дочерей с большим вниманием и после долго пребывал в задумчивости. При этом на уме у него все время вертелась старая египетская пословица, что женщина в доме — страж лучше собаки.
Ночью Хурисеп видел многозначительный сон[15]. Снился ему рослый, красивый юноша, который шел по самой кромке воды вдоль берега Хапи, а за ним сзади, разинув длинную пасть, крался крокодил. Юноша шел, ничего не замечая и не оглядываясь.
Сон настолько взволновал Хурисепа, что он, проснувшись среди ночи, долго, до самого утра не мог успокоиться. И думать нечего! Конечно, Магрубет — этот юноша. Нужно днем незаметно проследить его путь, чтоб предупредить опасность.
Наутро Хурисеп устремился вослед своему гостю. Следить за ним было легче легкого.
Во-первых, он ростом выделялся из толпы и, во-вторых, ходил по городу, по-видимому, погруженный в какие-то свои думы, ни на что, казалось, не обращал внимания и совершенно не имел привычки оглядываться.
На площади возле храма Пта-Татенена Хурисеп увидел наконец своими глазами эту маленькую серую фигурку, привязавшуюся к его гостю. Этот человечек, как видно, уже настолько привык быть незамеченным, что даже не давал себе труда держаться в отдалении, а ходил почти по пятам угрюмого, задумчивого хетта.
Хурисеп, не теряя из виду обоих, несколько раз взбирался по ступенькам вверх к дверям разных храмов и внимательно наблюдал. Ему очень важно было выяснить, не следил ли еще кто-нибудь третий за этими двумя. Как прирожденный житель Менефра он знал, что если какой-то интерес здесь велик, то одним соглядатаем дело не обойдется.
Терпеливо понаблюдав целый день за своим могучим гостем и за его маленькой серой тенью, Хурисеп пришел к такому мнению, что его постояльцем интересуется в частном порядке какая-то важная персона. Оставалось лишь выяснить, что это за персона.
Человечек в сером, проводив своего поднадзорного ко времени ужина почти до самых пальм перед воротами дома Хурисепа, спокойно пошел обратно. Он почти напрямую долго шагал через весь город. Когда уже смеркалось, он подошел к закрытым воротам Серапиума[16], который своими глухими высокими стенами примыкал к самому Апейону[17].
В воротах открылась маленькая дверца. Из нее высунулась чья-то голова — в темноте Хурисеп не мог разглядеть ее с довольно большого расстояния — и что-то сказала серому человеку. Человек повернулся и быстро пошел, огибая стену Серапиума в направлении главного входа в Апейон. Там его уже ждали. Какой-то жрец, судя по одежде, махнул соглядатаю рукой, приглашая его подняться в храм. Затем оба исчезли за колоннами. Ждать чего-либо Хурисеп не стал. Да и было уже поздновато, а идти предстояло далеко, через весь город, в темноте. По дороге он так и этак прикидывал возможные комбинации при обстоятельствах, теперь несколько прояснившихся. Сам верховный жрец Аписа[18], Птахотеп, наблюдает за его гостем. Похоже, однако, на то, что его интерес не вызван мрачными причинами. Ведь иначе Птахотеп не стал бы так долго следить за тем, кто ему почему-либо не нравится, и уж, конечно, послал бы не одного соглядатая, а нескольких. Предположить, что верховный жрец возымел благой интерес к его гостю, означало бы проявление преждевременного благодушия, так как широко был известен в Менефре его крутой характер. Рассказывали, что, прогневавшись, старик мог взглядом проделать дырку во внутренностях человека, после чего тот быстро умирал от внутреннего кровоизлияния. Так или иначе, но ясно и то, что сам Хурисеп тоже окажется, в поле его зрения. Пойдет это к лучшему или к худшему — неизвестно. Во всяком случае, по складу своего характера купец склонен был видеть здесь для себя новые большие возможности. Но и о новых сложностях также нельзя было забывать. В итоге, подходя к дому, Хурисеп чувствовал себя в общем довольно растерянно. Он так и не пришел к определенному выводу.
Дочери уже подавали ужин гостю, когда на пороге появился усталый отец в серой запыленной одежде.
— Да ниспошлет великий Тот с этой трапезой спокойствие и здравие1— приветствовал купец Магрубета.
— Да будет так! Мы помним, что вкушаем от тела великого Бога, — согласно обычаю ответствовал Магрубет.
Скинув верхнюю одежду и омыв лицо, хозяин также сел к столу.
— Нафехерет! — обратился он к старшей дочери. — Принеси сюда того нашего Беса Аха[19], что я привез в прошлом году из поездки в Иуну.
Нафехерет принесла и поставила на полку возле стола маленькую золотую статуэтку, изображающую какого-то кривого, бородатого, уродливого старичка с ножом.
— Могучий Аха, ты защищаешь нас от всякого зла и опасности, — с такими словами обратился к амулету Хурисеп. — Распространи свое могущество и на нашего любезного гостя!
Магрубет понял, что Хурисеп неспроста заговорил о какой-то опасности.
— От какого зла нам требуется защита? — спросил он напрямую купца.
Под его взглядом Хурисеп почему-то почувствовал себя неудобно. Он замешкался, не зная, что сказать, с чего начать, но опыт подсказал ему, что здесь нужно брать сразу ближе к делу и не пытаться что-то скрывать. Честно глядя в мрачное лицо гостя, купец повел рассказ.
— Любезный господин! Я не пытался влезать в твои дела, я даже не спрашивал о твоем имени для Бога и для простых смертных. Мое счастье — уже в том, что великий Пта привел ко мне такого человека. Для меня — радость предложить кров и пищу. Но великий Пта во сне предупредил меня. Этой ночью мне приснился страшный сон. Мне виделось, что какая-то опасность крадется за тобой по пятам. Сегодня весь день я выслеживал человека, который ходит у тебя за спиной. Я сам незаметно прошел за ним повсюду и узнал, кто его послал следить и кто тобой интересуется. Когда я узнал это, душа моя смутилась. Сам верховный жрец Аписа всемогущий Птахотеп желает что-то знать о тебе. Меня немного успокаивает то, что его интерес, по-видимому, благосклонен. Но страшно само по себе внимание этого человека. Ведь если лев захочет дружить с ягненком, то удовольствие от этой дружбы будет только льву.
При этих словах Магрубет усмехнулся. — Может быть, здесь в Египте я и не лев по сравнению с Птахотепом, но и ягненком я тоже не буду, — сказал он, впрочем, довольно добродушно.
Рассказ Хурисепа заинтересовал его, но не удивил. Он не зря эти дни словно ощущал на себе взгляд того старика, виденного в бане. Однако ощущения опасности от всего этого не было. «Ведь никто не может знать, зачем я здесь, в Египте, — думал Магрубет. — Никто не знает о моей цели, кроме Масара, но он едва ли уже пришел в себя». Тут у Магрубета промелькнула мысль, что он сделал большую ошибку, сохранив Масару жизнь. «Теперь думай, успел он или не успел навредить мне», — сидело в голове. Ясно было одно, что медлить и оставаться в Менефре больше не стоило.
— Не беспокойся, друг, — сказал он, глядя Хурисепу в глаза. — Завтра до восхода владыки небесного огня я должен буду отправиться в Аварис.
Слово «друг» и выражение доброжелательства, с которым оно было сказано, необычайно обрадовали Хурисепа.
— Любезный гость, я хочу сегодня угостить тебя по-праздничному, — сказал купец. — На-фехерет! Наджедет! Несите вина! Того самого, что я привез в прошлом году из Чени[20] во время празднеств в честь Инхара[21]!
Весь облик хозяина выражал радушие. Проявление его дружелюбия в общем нравилось Магрубету. Он не стал отказываться от угощения.
Нафехерет и Наджедет словно порхали по воздуху, с радостью подавая на стол все имеющиеся в доме сладчайшие египетские лакомства. Затем они и сами присели к столу, устроившись по обе стороны от отца, напротив гостя.
Пошел пир. Поначалу Магрубет не мог отбросить мыслей и переживаний, нахлынувших в связи с сообщением Хурисепа. На тосты купца он отвечал невпопад, один раз даже чуть не поставил чашу мимо стола и лишь быстрая Нафехерет вовремя подхватила ее у самого края, другой раз, не глядя, машинально сбросил со стола кошку, которая по привычке вспрыгнула на стол и пошла между яствами прямо к любимой хозяйке Наджедет. Хурисеп, правда, не подал при этом виду, но девушки разом ахнули от такого обращения с божественным животным. Магрубет, опомнившись, что совершил непростительную для египтян грубость, покраснел и даже моментально вспотел. Возникшую неловкость тут же сразу устранила Нафехерет. Она быстро встала, отерла гостю лицо белым полотенцем и поднесла прямо к губам чашу с прекрасным, прохладным и ароматным вином. Когда гость начал пить, обе девушки запели согласно нежными голосами радостный гимн Инхару.
Образованные и воспитанные менефрские женщины знали не только свои городские гимны. Впрочем, образованные и воспитанные менефрские женщины, к каковым принадлежали Нафехерет и Наджедет, знали еще очень много вещей, которые могли нравиться мужчинам. Поэтому через некоторое время Магрубет начисто забыл о всех недавних заботах. Зато он воочию смог увидеть и даже прочувствовать, что значит хорошее воспитание девушки в хорошем доме.
Благословенный Тинис[22] спит,
Над Хани струится белеющий пар,
Львице-жене богине Мехит
Дарит улыбку Инхар.
Дарит он розовый утренний лотос,
Цепь золотую кладет на грудь.
К небу летят ночные заботы.
Ра начинает по небу путь.
Как и всякий самостоятельный военный начальник, Магрубет не любил праздники с винопитием. Его просто передергивало, когда его сподвижники начинали лихо подгонять тост за тостом. Он хорошо знал по опыту, что через небольшое время это будут уже не старшины войска, а как бы хвастливые разбойники из временно слетевшейся шайки. Скрепя сердце он уступал традиции, но сам больше одной чаши не пил. Сейчас же, словно впервые за свою жизнь, он вкушал вино, не обременяясь ни одной мыслью. Искрящаяся, благоухающая влага из девичьих рук, стройное, легкое пение ничего не вызывали в душе, кроме какой-то затаенной радости.
Девушки пели и плясали. Нафехерет принесла лютню-ноферт. Сестры поочередно играли на ней. Магрубету казалось, что слова песен взлетают от белых, нежных, переплетающихся на струнах девичьих пальцев, унизанных перстнями и тонкими золотыми кольцами. Казалось, что мелодия исходит от качающихся стройных девичьих станов.
Девушки внимательно наблюдали за столом. Они приносили новые кушанья и незаметно убирали грязную посуду. Когда Нафехерет вытерла полотенцем поднос, стоящий перед Магрубетом, и поставила на него вазу с какими-то неизвестными красно-синими фруктами, ему показалось, что это продолжение танца. С удивлением он подумал, что даже ЭТО в Египте умеют делать красиво.
Дело в том, что Магрубет с детства имел одну странность, которую старался тщательно скрывать от всех во время застолий. Он совершенно не выносил, когда со стола убирали посуду без его повеления. За это, однажды в ранней молодости, он так стеганул плетью по руке старого слугу, что у того рука на всю жизнь осталась недвижной. Это был неприятный случай, и в дальнейшем Магрубет хоть и сдерживался, но не переставал скрежетать зубами от гнева, когда перед ним начиналось бесцеремонное утаскивание со стола недоеденных блюд.
Все здесь нравилось Магрубету: и вино, и кушанья, и добродушно улыбающийся хозяин дома, но особенно две молодые египетские красавицы. Он в этот вечер словно впервые обратил на них внимание. Тонкие, стройные, грациозные, они совершенно непринужденно пели, танцевали, смеялись. Поочередно они то и дело обращались с улыбкой за чем-нибудь к «хорошему господину», но при этом все время избегали глядеть в глаза.
Хурисепу приятно было, что его дочери нравятся гостю и волнуют его, но еще приятнее было то, что гость отдает должное всем правилам благородного поведения с женщинами.
Девушки исполняли для «хорошего господина» ритуальную девичью песню, и Хури-сеп, чтоб видеть лучше, пересел на место рядом с Магрубетом. Сестры пели[23]:
Кончив один куплет, когда Нафехерет играла на лютне, Наджедет снова налила полную чашу вина и поднесла ее Магрубету, затем подала чашу и отцу. Гость с хозяином, поглядев друг на друга, улыбнулись и разом дружески выпили.
Приди в этот дом, приди!
О, первенец из живущих!
Прильни, как дитя, к груди
На матери голос зовущий!
Приди в этот дом, приди!
Ты все любовью своей побеждаешь,
Дитя утешаешь еще во чреве,
Прежде чем мать его утешает.
Твой взор проникает в сердце морей.
Ты все любовью своей побеждаешь.
Любовью к тебе, Благой,
Торжествующий,
Не упоены ли сердца людей?
Люди и боги на небе ликующем
Длани свои простирают к тебе!
С любовью к тебе, Благой,
Торжествующий!
Приди же к любимой твоей сестре!
Я возрыдала и возопила
Голосом громким на алой заре,
Но ты не узнал меня, мой милый!
Приди же к любимой твоей сестре!
Была уже поздняя ночь, а веселье становилось все более радостным и оживленным. Сестры ни на минуту не хотели оставить гостя. То и дело они садились к нему на колени, а он все пытался заглянуть им в глаза, но не мог этого сделать. Ни одного прямого взгляда не допускали девушки, лишь иногда, искоса, быстро, словно стрелы, метали мимо свои взоры. Это необычайно занимало и веселило Магрубета. Хурисеп также был очень весел и радостен. В который уж раз, выпивая вместе чашу за чашей, они обнимались, хлопали друг друга по спине и дружно хохотали.
В очередной раз Магрубет предложил тост за благополучие Хурисепова дома и за то, чтоб добрый Бес Аха защищал его, как всегда от всех возможных неприятностей. Хурисеп окончательно расчувствовался и решил показать гостю свой дом. Магрубет догадался, что у египтян — это особый знак доверия и близости к человеку.
Богатый дом обычно строился наподобие храма. Передняя комната для гостей, где сейчас праздновали и где всегда сидели за трапезой, была самой большой и высокой. Далее комнаты следовали одна за другой, и в каждой пол все повышался, а потолок, наоборот, снижался. Когда подходили к спальне, то стало ясно, что это уже последнее, самое домашнее помещение в доме. От пола до потолка было совсем немного больше человеческого роста.
Хурисеп послал вперед дочерей с просьбой предупредить жену о том, что он ведет к ней своего любимого гостя для знакомства. Через некоторое время дверь открылась, впуская всех в спальню.
На высокой огромной кровати, откинув занавеску, сидела полная бледная женщина. Она спросонья щурила глаза и связывала на затылке волосы в пучок. Глядела она довольно равнодушно, без особой неприязни. Как видно, она понимала, что подошло время для исполнения ею своей важной роли.
То, что все кругом находилось в небрежном обиходном виде, должно было расцениваться как знак особого доверия к гостю. Только очень близкий человек мог иногда заглянуть в эту интимную темноту египетского дома. Зато здесь уже ничего не прибирали и жена в таком случае не считала нужным одеваться поприличнее. Магрубет вошел в спальню последним. Несмотря на пьяную веселость, при виде голых женских ног он не мог скрыть подступившего стеснения.
— Да будет славна великая Хатхор, что позволила мне видеть прекрасную госпожу этого дома! — приветствовал Магрубет быстрым бормотанием.
— Слава нашему Татенену, что я вижу дорогого гостя в добром здравии! — с живостью отвечала госпожа.
Она несколько раз пристально глянула на Магрубета, и на лице ее появилось выражение довольства. Уже не один раз она видела гостя со стороны и, как полагалось опытной женщине, теперь вблизи окончательно разобралась, что он за человек. Поскольку это была немолодая и живущая в довольстве женщина, она могла правильно оценить мужчину.
— Что ж! Хороший утебя друг! — сказала она громко, поглядев на Хурисепа и сделав круглые глаза. — Идите, веселитесь! Так и быть, я тоже сейчас к вам выйду.
— До утра еще далеко. Пойдемте! — по-домашнему радушно позвал Хурисеп.
Магрубет повернулся и, выходя, больно ударился головой о притолоку дверей. Дочери дружно захохотали и, схватив его за обе руки потащили обратно в трапезную.
Пир продолжался в еще большем веселье. Через полчаса пришла к столу хозяйка. Она успела освежиться, набелиться, нарумяниться, и одеться в красное цветастое платье. Она вылила на себя столько благовония, что с ее приходом даже не стал слышаться аромат, исходящий от молодых девушек. Магрубет про себя отметил, что хозяйка выглядит для своего возраста довольно неплохо. По-видимому, она была старше его года на два, на три. Прикинув, какой она была в то время, когда выходила замуж за Хурисепа, Магрубет отдал должное купцу.
Госпожа Нофермаат догадалась, о чем подумал гость, и довольно зарделась натуральным румянцем. Может быть, что-то еще пришло ей при этом в голову, неизвестно, но она поглядела ему прямо в глаза долгим взглядом и сказала:
— Если нашему гостю хорошо в нашем доме, нам тоже хорошо.
Как и дочери, вина она почти не пила, зато очень умело ухаживала за мужем и за гостем. Она не стесняла веселья. Наоборот, с ее присутствием Магрубету сделалось еще свободнее.
Когда под утро, перепев всякие песни, женщины запели хеттскую прощальную, Магрубет нисколько не удивился. До прощания оставалось не больше часа. Звучала песня.
— Как ты собираешься ехать в Аварис, друг? — спросил Хурисеп Магрубета, когда они вышли из дома во двор.
Зарево утра туманного
Гасит костров огонь,
Подходит мой час прощанья,
Бьет копытом мой конь.
Тепло ночлега остынет,
Песню мне дева споет.
Древняя клятва отныне
Властно меня зовет.
Грядет мой пламенный срок!
Ждет меня войско орлов.
Хеттов великий народ
Не преклоняет голов!
— Не знаю, — отвечал рассеянно Магрубет, глядя в совсем посветлевшее небо. — Я думаю, что с нашей пристани по утрам всегда отправляются вниз по Хапи какие-нибудь суда.
Он тяжко вдохнул прохладный утренний египетский воздух. На душе было как-то смутно, то ли от старой хеттской песни, то ли от выпитого вина.
— Послушай! — вдруг радостно воскликнул Хурисеп, схватив за локоть Магрубета. — Ведь сегодня рано утром как раз идет в Дажмет барка с товарами. Мой старый знакомый, менефрский торговец Амути сам едет на ней. Я попрошу его, и он возьмет тебя. Возле Авариса ты сойдешь на берег.
— Боги не зря привели меня к тебе, друг! Я боюсь только, что когда оторвусь от тебя, мне не повезет больше встретить такого друга, — сказал Магрубет, подумав про себя, что сам почти верит в это.
Нофермаат, по-видимому, слышала из двери дома их разговор. Она приблизилась к Магрубету решительным шагом и поднесла ему своей рукой маленький обсидиановый амулет в виде львиной головки:
— Пусть богиня Хатхор поможет нашему гостю в его деле и приведет его обратно в наш дом, — сказала она.
Магрубет взял ее руки в свои — они были мягкие, теплые, с дорогими перстнями — и прижал их три раза ко лбу в знак того, что никогда не забудет ее. Затем он коротко попрощался с сестрами и вслед за Хурисепом вышел за ворота дома.
Не спеша шли к реке. Хурисеп, видимо высматривая соглядатая, все озирался, бросал взгляды в даль улиц и переулков, в серую предрассветную мглу.
— Еще рано, — сказал Магрубет. — На обратном пути посмотри его. Он привык, что я выхожу из дома, когда сияющий глаз Пта уже смотрит на Хапи.