Страница:
До магазина оставалось пройти буквально полдома, когда он увидел это. Чучело с совершенно замороченным взглядом, стоящее в тапочках посреди сугроба. Обкурилась, что ли? Молодая ведь совсем, дура. Интересно, ей хоть восемнадцать-то есть? Черт, у нее ноги уже совсем синие, так и до ампутации недалеко. Блин, спасать эту идиотку надо, и как назло, вокруг никого.
— Эй, ты где живешь?
— Здесь. И везде.
— Давай, просыпайся, приходи в себя! Я же вижу, что ты уже не спишь, а только притворяешься!
— Где я? Ты кто?
— Знаешь, дорогуша, об этом я как раз собирался спросить тебя. Кто ты и что ты делала на улице в таком экзотическом виде? Мусор выносила?
— Какой мусор? Я не понимаю.
— Еще бы. Ты что, дури обкурилась? А не рановато тебе?
— Дури обычно своей хватает. И я не курю. Где я нахожусь? Я тебя не знаю.
— О, заговорила вполне осмысленно. Уже радует. Зовут меня Дима. Находишься ты у меня в квартире. И очутилась ты здесь после того, как я подобрал тебя на улице, когда ты изображала из себя снеговика в тапочках. Кстати, как ноги? Не болят?
— Да нет, кажется. Так, кожу пощипывает немного и все.
— Ты в следующий раз, сделай милость, отправляйся на улицу одетой соответственно погоде.
— Мне было некогда. Я должна была как можно быстрее исчезнуть из дома. Мне было все равно, как я одета. Лишь бы Ирку не слышать и не видеть никого из родни.
— И чем тебе твоя Ирка насолила?
— Сказала, что я ее мужа отбиваю.
— А он что, стоит того, чтобы его отбивали?
— Да ты ничего не понимаешь. Он, Валерка то есть, раньше был моим женихом. Потом мы с ним расстались. Из-за меня. А теперь он живет в нашем доме вместе с моей младшей сестрой.
— Хочешь его вернуть?
— Да не хочу я ничего! Пусть только оставят меня в покое! Сами ко мне лезут, а потом обвиняют во всех смертных грехах. Пристал ко мне, полез целоваться. А я даже не знаю, что сделать, не ожидала от него такой подлости. И тут Ирка… Как закричит…
— Даже если я правильно понял тонкости твоих семейных взаимоотношений, то это совсем не повод доводить себя до такого состояния. Ты на себя когда в зеркало в последний раз смотрела? Одни кожа, да кости. Я тебя сначала даже за проститутку принял, но поверь мне, они выглядят гораздо лучше, чем ты сейчас. Тебе что, совсем на себя наплевать?
— А кому я нужна? Даже если я исчезну навсегда, они только обрадуются. Из всей семьи меня только отец понимает, но мать его давно уже под каблук загнала, он и слово-то лишний раз сказать боится. Такие вопли начнутся! Ему «скорую» каждый месяц вызывают, ему волноваться вообще нельзя. Я изгой, понимаешь? Меня иначе как «стерва» теперь не зовут. Или «потаскуха подзаборная». И за стол вместе со всеми садиться не дают, чтобы не портила им аппетит своим видом.
— За что ж тебя так любят?
— Я изменила Валерке. По пьяни, один раз. Он узнал об этом, и рассказал всем желающим.
— От кого узнал?
— От меня. Ну, он загнал меня в угол, я и брякнула ему все сдуру. Лучше бы просто от него ушла без объяснений. Не поверишь, я его даже жалела. А теперь боюсь. Он с сестрой пытается от меня избавиться. Решил, наверное, отыграться за все, самец оскорбленный.
— Ну ты даешь! Все рассказать! Как Павлик Морозов, ей Богу! Только он своего отца закладывал, а ты саму себя.
— Я хотела, как лучше. Хотела объяснить, что не могу после этого жить, как раньше. А он зациклился: «Ты мне изменила, ты меня предала». Да, изменила и предала. И что? Вены вспороть?
— Ну, это ты загнула. Из-за неудачных амурных историй на тот свет только шизики торопятся. Но твоих родителей я тоже не понимаю. Им что, чужой парень дороже, чем собственная дочь?
— Выходит, что так. Только давай не будем об этом больше говорить. Не хочу. А то у меня сразу слезы на глаза наворачиваются.
— Есть-то будешь?
— Не знаю. Я давно уже голода не чувствую. Как-то все равно — есть еда, нет еды…
— Да, все запущено. Что ж, могу тебя обрадовать. Откажешься есть — накормлю тебя насильно. Так что решай, с чего начнешь: с бульона или с салата?
— Давай салат. Я, по-моему, уже забыла, что это такое.
Он поставил перед Мариной тарелку с салатом. Она жадно съела все, попросила добавки. Съела и ее тоже, а потом с перекосившимся лицом едва успела добежать до туалета, и ее стошнило. Дмитрий дождался, когда ее тело перестали сотрясать конвульсии, помог встать, дойти до ванной и умыться. Затем отвел обратно в комнату. Налил чашку бульона, которую она с опаской выпила. На этот раз обошлось без свидания с унитазом, но вторую чашку бульона Дима пообещал ей дать не раньше, чем через час. Так, на всякий случай.
Всю ночь его странная гостья пила маленькими порциями бульон и отщипывала крохотные кусочки куриного мяса, которые отправляла в рот, словно крохотная белка или еще какой-нибудь лесной зверек. Дима порылся в шкафу, где, как он помнил, оставались какие-то вещи его жены. Обнаружились ее старые ботинки, в которых она раньше ходила с ним в лес. Давно, в прежней жизни. Он повертел их в руках. Сойдет и это. Все же не тапочки на босу ногу.
Утром ему надо было встретиться с новым заказчиком, уточнить, что же именно он хочет от него, Дмитрия Евдокимова, и получить задаток. Поэтому в восемь утра он без лишних церемоний нарядил чучело в ботинки, великодушно пожертвовав и шерстяными носками, которые она так и не снимала со вчерашнего вечера. И отправил восвояси. Если она и помешана, то не до такой степени, чтобы не дойти до собственного дома или броситься под колеса первой же встречной машины. А нервные срывы бывают у каждого. Хотя допекли ее, надо сказать, качественно. Кому же в голову могло прийти так третировать собственную дочь! Только это не его проблемы. Он и так сделал все, что мог. А что будет дальше — не его забота. Хотя и жалко девчонку, что говорить.
Марина, выйдя от своего спасителя, повинуясь инстинктивному порыву, запомнила номер его дома и квартиры. Зачем? Неясно. Жил он достаточно близко от того места, где жила она, и Марина, прыгнув в автобус и проехав три остановки, быстро очутилась у родных стен. Тихонько, словно боясь, как бы никто ее не заметил, вошла в подъезд и поднялась на лифте до своей квартиры. Открыла дверь своим ключом… Черт, не повезло. На пороге стояла ее мать.
— Явилась, стерва? Из-за тебя родная сестра в больнице оказалась, а ты шляешься по улицам! Небось под мужиком лежала, да водку пила, пока Ирочка страдала под ножом хирурга! Глаза б мои тебя не видели, шлюху проклятую!
— Какая больница? Какой хирург?
— Ты о чем думала, когда ее по животу ударила? Каратистка хренова! Мне Валера все рассказал. А теперь у Ирочки выкидыш. Еле успели на скорой довезти. Ты убила их ребенка и едва не отправила Ирочку на тот свет! Убийца, стерва! Как ты теперь будешь им в глаза смотреть?
В голове у Марины опять началась каша. Что за бред она несет? Какой удар? Что ей Валера наплел? Она Ирку даже не оттолкнула, просто проскользнула у нее между руками. И при чем здесь карате? Она им занималась еще до того, как познакомилась с Валерой. В детской группе в Доме Детского Творчества. Ей тогда было девять лет. И разве Ирка была беременна? Тогда почему они вчера с Валеркой были такими пьяными, если уж она хотела сохранить ребенка?
— Я не верю тебе, ты все выдумываешь. Дай мне пройти и поговорить с отцом. Или это ты мне тоже запретишь?
— Вы с папочкой два сапога пара. Иди, если совесть позволяет.
Марина вошла к отцу. Он сидел за столом, постаревший сразу лет на десять. Перед ним стоял пузырек с валокордином и графин с водой. Мать встала в дверях, очевидно желая присутствовать при разговоре, но отец поднял глаза и молча смотрел на нее, пока она все же не убралась восвояси, сердито хлопнув дверью.
— Папа, что происходит? Что с Иркой? Она и вправду в больнице? Я даже не знала, что она ждет ребенка. Мне же если что-то и говорят, так это одни гадости, а такие темы со мной даже не пытаются обсуждать.
— Да, ее увезли часа через два после того, как ты ушла.
— Мать говорит, что Ирку едва успели довезти до больницы?
— Да, она потеряла много крови. Мы когда ее из ванной доставали, весь пол кровью залили.
— Подожди, я совсем ничего не понимаю. Какая ванная? И почему мать с Валеркой говорят, что я ее ударила? Я на нее даже чихнуть не успела. Она как начала на меня орать, я и сбежала. Папа, поверь, я ее и пальцем не коснулась.
— Да все я понимаю, малыш. Ирина принимала горячую ванную. Почти кипяток. Все зеркала в ванной были запотевшими. И она была пьянущей. Я только не знаю, она действительно не отдавала себе отчет в том, что делает, или просто воспользовалась ситуацией, и свалила все на тебя. Пусть она матери на уши лапшу вешает, а я в этой жизни много чего успел повидать, меня не проведешь. В свое время у нас одна знакомая девица едва Богу душу не отдала, когда решила таким образом от нежеланного младенца избавиться. Грохнула стакан водки и нырнула в кипяток. На всю жизнь осталась калекой.
— Папа, а при чем здесь я?
— Дочка, не знаю. Только они решили сделать тебя козлом отпущения. А я, старый пень, позволил им это. Я не выдерживаю их криков, у меня сразу давление становится просто космическим. Крики взбесившихся чаек и хлопанье дверей, а не семья. Иногда мне даже кажется, что они специально это вытворяют, чтобы избавиться сразу и от тебя, и от меня. Господи, но Ира! Она же тоже моя дочь! Почему она это сотворила? Такой грех на душу взяла! Собственное дитя жизни лишила, и сама едва на встречу к праотцам не отправилась.
— Что мне делать, папа?
— Беги из этого дома. Беги так далеко, как сможешь. Пока они не сотворили с тобой то, что сделали в свое время со мной. Они ведь тебя заклюют насмерть. Я же вижу, на что ты стала похожа, привидение, а не человек, кожа да кости. Еще немного и будет поздно, сломаешься. Поэтому возьми самое необходимое и иди. За остальными вещами зайдешь потом. У меня есть немного денег, на первое время тебе хватит. Заначка от твоей матери. Я давно уже ее копил на крайний случай. Думаю, что он как раз настал. Попробуй снять комнату, устроиться на работу. В крайнем случае обратись к моему брату. Он сейчас в Вышнем Волочке обретается. Сейчас, подожди, я тебе точный адрес напишу. Он хотя и далеко от нас, но племяннице поможет. Я знаю, ты пробьешься в этой жизни, ты — умница. Другого выхода все равно нет, как не крути.
— А как же ты?
— Мне уже поздно что-либо менять. Я болен и стар. И как ни странно, все еще люблю твою мать. Хотя уже и не знаю, за что. Дочурка, ты мне только обещай, что позвонишь, как сможешь. И приходи, когда их дома нету. Мне без тебя здесь будет совсем одиноко.
— Обещаю, папуль!
— Ну давай, с Богом.
Марина обнялась с отцом, поцеловала его в колючую, заросшую щетиной щеку. Взяла конверт, который отец достал из ящика стола, и спрятала его за пазуху. Не обращая внимания на шипение матери, прошла к себе в комнату и закрыла дверь на задвижку прямо перед ее носом. Переоделась в джинсовый костюм. Побросала отобранные вещи в просторную спортивную сумку, собрала все документы, которые только могли ей понадобиться, вплоть до свидетельства о рождении. Разбила копилку и собрала накопленную мелочь в отдельный пластиковый пакетик. Достала из секретной книги сто долларов одной бумажкой, подаренные ей на прошлый день рождения родителями Валерия (ее родители об этом ничего не знали, иначе деньги пришлось бы вернуть). Включила компьютер и скопировала все нужные ей файлы на дискеты. Затем запустила процесс форматирования жесткого диска. Ирочка, которая долго зарилась на этот компьютер, будет здорово разочарована. Гадость, конечно, мелкая, но все равно приятно. Пусть теперь сама повозится с загрузочными дисками. Когда поправится. Огляделась вокруг. Натолкнулась на шкатулку с бижутерией, подаренной ей в свое время бабушкой, мамой отца. Среди дешевых безделушек лежала пара золотых серег и тяжелое золотое кольцо-печатка. Их Марина положила в отцовский конверт. Да, теперь, кажется, взяла все, что надо. Что ж, посидеть пару минут на дорогу и прочь из этого ада. Больше ноги ее здесь не будет.
Еще через десять минут она, вырвавшись из духоты родительской квартиры, шла по улице, неся на плече тяжеленную сумку и жадно грызя только что купленную ею ватрушку. Она возвращалась к жизни, и очень хотела есть. Немного тряслись руки, но исключительно на нервной почве. Она впервые в жизни сделала что-то, что всерьез шло вразрез с тем, что от нее хотели. И была очень горда собой. И очень напугана.
Закупив все, что хотел, Дмитрий вошел в родной подъезд. И увидел ее. Вчерашнее чучело. Чучело сидело на подоконнике, как нахохлившийся птенец-слеток, и сосало чупа-чупс. На его немой вопрос она просто ответила: «Мне некуда было идти».
Ругаться на лестничной клетке, радуя соседские уши, было бы верхом глупости, и он указал ей на свою квартиру, мол, проходи, поговорим. Она легко впорхнула внутрь, волоча за собой бесформенный баул.
— И что ты здесь делаешь? Только не говори, что зашла отдать мои вещи, все равно не поверю.
— Мне надо было уйти из дома. А ты — единственный, к кому я могла пойти. Не бойся, я ненадолго. Вот найду себе комнату и уйду от тебя. Не бойся, я тебе не помешаю. Хочешь, буду еду готовить и убираться? А может быть, тебе деньги нужны? Ты скажи, у меня есть. Я же понимаю, что это все не бесплатно.
— Знаешь, мне как бы постояльцы совсем не нужны. Я привык жить один, и меня это устраивает. Кроме того, а ты подумала своей маленькой глупой головой о том, что ты можешь меня здорово стеснять?
— Но у тебя же две комнаты…
— Дело не в количестве комнат и не в размере квартиры. Я теперь вряд ли смогу пригласить к себе женщину для взаимного, скажем так, общения. Представь себе, как я буду ей объяснять, кем ты мне приходишься, и что ты здесь делаешь.
— Я… Я завтра же найду комнату и уйду от тебя. Мне действительно больше некуда идти. Пожалуйста, потерпи меня чуть-чуть. Не прогоняй.
— Так, а реветь совсем не обязательно. И даже носом не хлюпай. Бог с тобой, неделю я тебя выдержу. Но только неделю, слышишь? Да, кстати, ты ела? Понятно, опять голодная. Ну давай, марш на кухню отрабатывать мое гостеприимство. Почистишь картошку и лук. Остальное я сам сделаю, а то еще запортишь сдуру.
Когда они уселись за стол, Дмитрий смог наконец-то рассмотреть ее как следует. Да, симпатичное чучело ему попалось. Немножко накормить, немножко поработать над прической и лицом, и хоть в фотомодели. Что-что, а женскую красоту он ценил и понимал. Вот только взгляд у нее совершенно забитый. Она из-за этого и смотрится, как блаженная. А рот открывает — вроде как с головой у нее все в порядке. Мысли связные, и говорит правильно. Чувствуется, что начитанная девушка, домашняя. Не оторва какая-нибудь. И не матерится. Женского мата Дмитрий не переносил просто органически, он резал его слух подобно скрежету камня о стекло.
— Да, кстати, а как мне тебя называть? Ты вчера так и не представилась, между прочим.
— Дома меня зовут стервой. Хочешь — зови так же. Я же тебе мешаю, сам сказал. Я вообще всем мешаю, мне не привыкать.
— Так, во-первых, обобщать здесь не стоит. Я спрашивал про твое человеческое имя. Вряд ли ты его забыла. И даже если ты действительно хочешь, чтобы я звал тебя стервой, то прости, дорогуша, не выйдет. Не тянешь ты на стерву, уж поверь мне старому и мудрому.
— Почему это не тяну?
— Настоящая стерва не оказалась бы в такой ситуации, в которую попала ты. Она бы выжила из дома сестру с мужем, построила бы по стойке «смирно» мамашу, завела бы себе батальон любовников и чувствовала бы себя очень душевно при всем при этом. А я вижу перед собой забитого ребенка с затравленным взглядом. И какая ты стерва после этого?
— Валерка звал меня Мышкой. Только я не хочу, чтобы меня так больше называли. Слишком много воспоминаний. Уж лучше зови меня по имени, Мариной.
— Что ж, в чем-то твой Валерка был прав. Но дело твое, Марина.
— Дима, а ты мне еще расскажешь, как быть настоящей стервой?
— Вот привязалась, прости Господи! Ну дался тебе этот стервизм! Ну нет в нем ничего хорошего, поверь! Крайний эгоизм помноженный на полную беспринципность, и все.
— Я очень хочу стать стервой. Они этого хотели, и они должны это получить. По полной программе.
— А, значит ты лелеешь сладкие планы мести. И что изменится, если ты претворишь их в жизнь? Тебя примут обратно с распростертыми объятьями? «Наша дочка стала настоящей стервой, вот умница-то какая! Мы так этого ждали и хотели!» Или получишь моральное удовлетворение и расслабишься?
— Это мое дело. И не хочешь помогать — не надо. Я все равно научусь. Я начну все заново. И они получат сполна за все то, что сделали. Ты просто не знаешь последних новостей из моего дома. Так вот, сейчас ты сидишь за одним столом с женщиной, которая ударила свою сестру на глазах ее мужа, спровоцировав у нее тем самым выкидыш. Сейчас она лежит в больнице, если верить родителям, то ее едва смогли откачать, вплоть до переливания крови дошло. А они с Валеркой так хотели этого ребенка! Так хотели! Представляешь теперь, какая я гадина?
— Погоди, ты что, действительно это сделала?
— Знаешь, я сейчас жалею, что я этого не сделала. Тогда, по крайне мере, было бы не так обидно выслушивать все то, что сегодня вывалила на меня мать. А так сестренка убила двух зайцев: избавилась от ребенка и выгнала меня из дома. И при этом ей все сочувствуют, все ее жалеют. Поди плохо! А я виновата во всех смертных грехах.
— Ну, ребята, весело все у вас получается. Что ж, я тебя в чем-то понимаю. Хотя и не одобряю то, что ты задумала. И хватит болтать, еда остынет. Давай, налегай на картошку.
Жили исключительно на его деньги. Он не позволил Марине тратить ее собственные финансы на что-либо, относящееся к его дому, не без оснований подозревая, что они еще понадобятся ей самой. Марина была птицей не его полета, и Дмитрий осознавал то, что рано или поздно она начнет новую жизнь. Без него. И к лучшему. Зачем ей связываться со старым пьяницей? Кроме того очень похоже, что ей сейчас не до мужчин и не до любовных историй. Что ж, неудивительно, в общем-то. Так обжечься, да еще и впервые в жизни. Такой щелчок по лбу получить! Пусть отдохнет, придет в себя. Крылышки расправит, нос напудрит. А там сама решит, как ей быть.
Как-то раз, верстая очередную страницу, Дмитрий почувствовал на своем плече легкое дыхание. Обернулся. Так и есть, стоит и смотрит, что он делает. Работа как раз не сильно ладилась: заказчику потребовалось продублировать информацию на английском языке, а с этим у него всегда возникали определенные сложности. Он переводил все с помощью стандартного «Промта» или «Стилуса», а потом слезно просил отредактировать полученное кого-нибудь из знакомых, или сразу же обращался к профессиональному переводчику, что чувствительно отражалось на размере его гонорара. Вот и сейчас он тупо смотрел на переведенный черновик текста, густо подчеркнутый зелеными и красными линиями, и размышлял, как же поступить ему в этот раз.
— Странно, а почему у тебя столько предлогов «of»? Это же некрасиво смотрится! Да и звучит коряво.
— А ты знаешь, как это должно быть?
— Да это же легко! Смотри, вот здесь слова надо поменять местами, а это предложение разбить на два. И смысл сразу понятен, и все твои подчеркивания пропали.
— А чего ему вот это слово не нравится? Сам же перевел, железяка хренова, а теперь выпендривается.
— Скорее всего, у тебя идет настройка на американский вариант английского языка. А там в некоторых словах любят пропадать «лишние» буквы. Убери вот эту. Видишь? Все в порядке. А еще можно было просто поменять настройки в меню «Язык», и тогда бы он вообще к этому слову не прицепился.
— А ты что, в английском здорово сечешь?
— Ну, здорово — не здорово, а так. Просто здесь действительно все было легко исправить. У тебя, наверное, как говорят, «глаз замылился», вот и копался так долго. Я тут совершенно не при чем.
— Да нет, просто я в школе мимо немецкого проходил. Твой английский для меня — лес темный. Слушай, а ты сейчас не сильно занята?
— Да нет, что ты.
— А ты могла бы проверить еще несколько страниц текста? Так как ты с этой расправилась?
— Без проблем. Только маленькая просьба: люблю работать в одиночестве, тогда у меня все быстрее получается. Ты чайку завари, ужин разогрей, а я как раз и закончу проверку.
— Лады. Ну давай, занимай командирское кресло, а я, так и быть, пойду на кухню.
Через двадцать минут Марина позвала Дмитрия обратно и продемонстрировала данный ей текст без единого подчеркивания. Он пробормотал себе под нос что-то удивленно-восхищенное, и выключил компьютер. На сегодня благодаря этому ребенку у него работы больше не осталось.
На следующий день он взял диск и отправился на другой конец Москвы к Михаилу, своему давнему другу-туристу, весьма прилично владеющему английским языком и время от времени выручающим его в таких случаях. Михаил внимательно изучил принесенный материал и с ехидцей спросил: «Что, наконец-то устроился на курсы и поднял язык? Давно было пора. Моя помощь здесь абсолютно не требуется, все чисто. Поздравляю».
— Эй, ты где живешь?
— Здесь. И везде.
* * *
Она понимала, что до окончательного освобождения от страданий осталось совсем немного. И вот все произошло. Кто-то спросил ее, (кто? О чем?). Она ответила (что? Почему?). Потом она ехала куда-то на заднем сидении легковой машины. Недолго, минут семь, от силы десять. Из машины ее вынесли на руках и внесли куда-то, где было тепло и хорошо. Она улыбнулась и погрузилась в блаженное небытие. Потом ей стало больно, и она пришла в себя. Кто-то растирал ей ноги, и это было дико, невыносимо болезненно. Она не могла сдержаться от крика. Но мучитель продолжал свое дело, и лишь через полчаса, дождавшись, когда исчезнет синева под ногтями, одел ее исстрадавшиеся ноги в шерстяные носки. Потом заставил выпить кружку обжигающе горячего чая. И укрыв теплым пледом, наконец-то оставил в покое. Она поудобнее свернулась и ушла в свою страну грез. Теперь никто не помешает ей. Она нашла приют.* * *
Да, вляпался — так вляпался. Нашел себе приключение на собственную задницу. Хотя ничего не понятно. Перегаром от нее не разит. Дыхание, правда, как у всех, кто соблюдает пост, немножко тяжелое. Голодом себя что ли морит? Вены на худющих руках и ногах не исколотые, значит не наркоманка. Одежда на ней хорошая, значит и вариант с бомжами отпадает. Вот только тапочки никуда не вписываются. Да и одета она не для зимней прогулки, в легкий спортивный костюмчик. Документов у нее при себе нет, только ключи от квартиры в кармане курточки. Значит, есть и где жить. Блин, а если у нее крыша поехала? Только этого не хватало. Ладно, предположим, что она обкурилась травки, тогда если он прав, то уже сегодня ночью, самое позднее — она придет в себя. Тогда и поговорим. А если не удастся? Увезти ее в «психушку»? Не хотелось бы, честно говоря. Что-то внутри подсказывает, что здесь все не так просто. И девочка симпатичная. Если бы не эта худоба… Хорошо, хоть ноги спасти удалось. Кожа, наверное, кое-где все-таки облезет, ну уж извините! Он и так сделал все, что мог и даже больше. Думать надо было, когда в тапочках на мороз выскакивала. Интересно, а она спит? Лежит, по крайней мере, тихо. Ладно, надо пойти, приготовить что-нибудь подходящее, чтобы накормить это чучело. Вряд она в ее состоянии откажется от еды. Чай выпила без возражений (и попробовала бы еще хоть пискнуть!). Салатик что ли замутить? Еда легкая, пойдет без проблем. А то еще наестся мяса, а ему потом отвечай за ее заворот кишок. Хотя и чего-нибудь горячего надо приготовить. О, как раз в морозилке завалялась пара куриных окорочков. Бульон выйдет на славу. Да и мясо куриное, кажется, диетическим считается. Пару кусочков она точно съест, не загнется. Эх, ну кто его потащил сегодня на эту улицу как раз в тот момент, когда этому чучелу приспичило изображать из себя тибетского йога!* * *
Она, кажется, немного вздремнула. Что-то ей даже снилось. А теперь ее немилосердно трясут за плечо. Ну зачем они так? Разве не ясно, что она не с кем общаться не желает. Категорически. Пусть ее оставят в покое.— Давай, просыпайся, приходи в себя! Я же вижу, что ты уже не спишь, а только притворяешься!
— Где я? Ты кто?
— Знаешь, дорогуша, об этом я как раз собирался спросить тебя. Кто ты и что ты делала на улице в таком экзотическом виде? Мусор выносила?
— Какой мусор? Я не понимаю.
— Еще бы. Ты что, дури обкурилась? А не рановато тебе?
— Дури обычно своей хватает. И я не курю. Где я нахожусь? Я тебя не знаю.
— О, заговорила вполне осмысленно. Уже радует. Зовут меня Дима. Находишься ты у меня в квартире. И очутилась ты здесь после того, как я подобрал тебя на улице, когда ты изображала из себя снеговика в тапочках. Кстати, как ноги? Не болят?
— Да нет, кажется. Так, кожу пощипывает немного и все.
— Ты в следующий раз, сделай милость, отправляйся на улицу одетой соответственно погоде.
— Мне было некогда. Я должна была как можно быстрее исчезнуть из дома. Мне было все равно, как я одета. Лишь бы Ирку не слышать и не видеть никого из родни.
— И чем тебе твоя Ирка насолила?
— Сказала, что я ее мужа отбиваю.
— А он что, стоит того, чтобы его отбивали?
— Да ты ничего не понимаешь. Он, Валерка то есть, раньше был моим женихом. Потом мы с ним расстались. Из-за меня. А теперь он живет в нашем доме вместе с моей младшей сестрой.
— Хочешь его вернуть?
— Да не хочу я ничего! Пусть только оставят меня в покое! Сами ко мне лезут, а потом обвиняют во всех смертных грехах. Пристал ко мне, полез целоваться. А я даже не знаю, что сделать, не ожидала от него такой подлости. И тут Ирка… Как закричит…
— Даже если я правильно понял тонкости твоих семейных взаимоотношений, то это совсем не повод доводить себя до такого состояния. Ты на себя когда в зеркало в последний раз смотрела? Одни кожа, да кости. Я тебя сначала даже за проститутку принял, но поверь мне, они выглядят гораздо лучше, чем ты сейчас. Тебе что, совсем на себя наплевать?
— А кому я нужна? Даже если я исчезну навсегда, они только обрадуются. Из всей семьи меня только отец понимает, но мать его давно уже под каблук загнала, он и слово-то лишний раз сказать боится. Такие вопли начнутся! Ему «скорую» каждый месяц вызывают, ему волноваться вообще нельзя. Я изгой, понимаешь? Меня иначе как «стерва» теперь не зовут. Или «потаскуха подзаборная». И за стол вместе со всеми садиться не дают, чтобы не портила им аппетит своим видом.
— За что ж тебя так любят?
— Я изменила Валерке. По пьяни, один раз. Он узнал об этом, и рассказал всем желающим.
— От кого узнал?
— От меня. Ну, он загнал меня в угол, я и брякнула ему все сдуру. Лучше бы просто от него ушла без объяснений. Не поверишь, я его даже жалела. А теперь боюсь. Он с сестрой пытается от меня избавиться. Решил, наверное, отыграться за все, самец оскорбленный.
— Ну ты даешь! Все рассказать! Как Павлик Морозов, ей Богу! Только он своего отца закладывал, а ты саму себя.
— Я хотела, как лучше. Хотела объяснить, что не могу после этого жить, как раньше. А он зациклился: «Ты мне изменила, ты меня предала». Да, изменила и предала. И что? Вены вспороть?
— Ну, это ты загнула. Из-за неудачных амурных историй на тот свет только шизики торопятся. Но твоих родителей я тоже не понимаю. Им что, чужой парень дороже, чем собственная дочь?
— Выходит, что так. Только давай не будем об этом больше говорить. Не хочу. А то у меня сразу слезы на глаза наворачиваются.
— Есть-то будешь?
— Не знаю. Я давно уже голода не чувствую. Как-то все равно — есть еда, нет еды…
— Да, все запущено. Что ж, могу тебя обрадовать. Откажешься есть — накормлю тебя насильно. Так что решай, с чего начнешь: с бульона или с салата?
— Давай салат. Я, по-моему, уже забыла, что это такое.
Он поставил перед Мариной тарелку с салатом. Она жадно съела все, попросила добавки. Съела и ее тоже, а потом с перекосившимся лицом едва успела добежать до туалета, и ее стошнило. Дмитрий дождался, когда ее тело перестали сотрясать конвульсии, помог встать, дойти до ванной и умыться. Затем отвел обратно в комнату. Налил чашку бульона, которую она с опаской выпила. На этот раз обошлось без свидания с унитазом, но вторую чашку бульона Дима пообещал ей дать не раньше, чем через час. Так, на всякий случай.
Всю ночь его странная гостья пила маленькими порциями бульон и отщипывала крохотные кусочки куриного мяса, которые отправляла в рот, словно крохотная белка или еще какой-нибудь лесной зверек. Дима порылся в шкафу, где, как он помнил, оставались какие-то вещи его жены. Обнаружились ее старые ботинки, в которых она раньше ходила с ним в лес. Давно, в прежней жизни. Он повертел их в руках. Сойдет и это. Все же не тапочки на босу ногу.
Утром ему надо было встретиться с новым заказчиком, уточнить, что же именно он хочет от него, Дмитрия Евдокимова, и получить задаток. Поэтому в восемь утра он без лишних церемоний нарядил чучело в ботинки, великодушно пожертвовав и шерстяными носками, которые она так и не снимала со вчерашнего вечера. И отправил восвояси. Если она и помешана, то не до такой степени, чтобы не дойти до собственного дома или броситься под колеса первой же встречной машины. А нервные срывы бывают у каждого. Хотя допекли ее, надо сказать, качественно. Кому же в голову могло прийти так третировать собственную дочь! Только это не его проблемы. Он и так сделал все, что мог. А что будет дальше — не его забота. Хотя и жалко девчонку, что говорить.
Марина, выйдя от своего спасителя, повинуясь инстинктивному порыву, запомнила номер его дома и квартиры. Зачем? Неясно. Жил он достаточно близко от того места, где жила она, и Марина, прыгнув в автобус и проехав три остановки, быстро очутилась у родных стен. Тихонько, словно боясь, как бы никто ее не заметил, вошла в подъезд и поднялась на лифте до своей квартиры. Открыла дверь своим ключом… Черт, не повезло. На пороге стояла ее мать.
— Явилась, стерва? Из-за тебя родная сестра в больнице оказалась, а ты шляешься по улицам! Небось под мужиком лежала, да водку пила, пока Ирочка страдала под ножом хирурга! Глаза б мои тебя не видели, шлюху проклятую!
— Какая больница? Какой хирург?
— Ты о чем думала, когда ее по животу ударила? Каратистка хренова! Мне Валера все рассказал. А теперь у Ирочки выкидыш. Еле успели на скорой довезти. Ты убила их ребенка и едва не отправила Ирочку на тот свет! Убийца, стерва! Как ты теперь будешь им в глаза смотреть?
В голове у Марины опять началась каша. Что за бред она несет? Какой удар? Что ей Валера наплел? Она Ирку даже не оттолкнула, просто проскользнула у нее между руками. И при чем здесь карате? Она им занималась еще до того, как познакомилась с Валерой. В детской группе в Доме Детского Творчества. Ей тогда было девять лет. И разве Ирка была беременна? Тогда почему они вчера с Валеркой были такими пьяными, если уж она хотела сохранить ребенка?
— Я не верю тебе, ты все выдумываешь. Дай мне пройти и поговорить с отцом. Или это ты мне тоже запретишь?
— Вы с папочкой два сапога пара. Иди, если совесть позволяет.
Марина вошла к отцу. Он сидел за столом, постаревший сразу лет на десять. Перед ним стоял пузырек с валокордином и графин с водой. Мать встала в дверях, очевидно желая присутствовать при разговоре, но отец поднял глаза и молча смотрел на нее, пока она все же не убралась восвояси, сердито хлопнув дверью.
— Папа, что происходит? Что с Иркой? Она и вправду в больнице? Я даже не знала, что она ждет ребенка. Мне же если что-то и говорят, так это одни гадости, а такие темы со мной даже не пытаются обсуждать.
— Да, ее увезли часа через два после того, как ты ушла.
— Мать говорит, что Ирку едва успели довезти до больницы?
— Да, она потеряла много крови. Мы когда ее из ванной доставали, весь пол кровью залили.
— Подожди, я совсем ничего не понимаю. Какая ванная? И почему мать с Валеркой говорят, что я ее ударила? Я на нее даже чихнуть не успела. Она как начала на меня орать, я и сбежала. Папа, поверь, я ее и пальцем не коснулась.
— Да все я понимаю, малыш. Ирина принимала горячую ванную. Почти кипяток. Все зеркала в ванной были запотевшими. И она была пьянущей. Я только не знаю, она действительно не отдавала себе отчет в том, что делает, или просто воспользовалась ситуацией, и свалила все на тебя. Пусть она матери на уши лапшу вешает, а я в этой жизни много чего успел повидать, меня не проведешь. В свое время у нас одна знакомая девица едва Богу душу не отдала, когда решила таким образом от нежеланного младенца избавиться. Грохнула стакан водки и нырнула в кипяток. На всю жизнь осталась калекой.
— Папа, а при чем здесь я?
— Дочка, не знаю. Только они решили сделать тебя козлом отпущения. А я, старый пень, позволил им это. Я не выдерживаю их криков, у меня сразу давление становится просто космическим. Крики взбесившихся чаек и хлопанье дверей, а не семья. Иногда мне даже кажется, что они специально это вытворяют, чтобы избавиться сразу и от тебя, и от меня. Господи, но Ира! Она же тоже моя дочь! Почему она это сотворила? Такой грех на душу взяла! Собственное дитя жизни лишила, и сама едва на встречу к праотцам не отправилась.
— Что мне делать, папа?
— Беги из этого дома. Беги так далеко, как сможешь. Пока они не сотворили с тобой то, что сделали в свое время со мной. Они ведь тебя заклюют насмерть. Я же вижу, на что ты стала похожа, привидение, а не человек, кожа да кости. Еще немного и будет поздно, сломаешься. Поэтому возьми самое необходимое и иди. За остальными вещами зайдешь потом. У меня есть немного денег, на первое время тебе хватит. Заначка от твоей матери. Я давно уже ее копил на крайний случай. Думаю, что он как раз настал. Попробуй снять комнату, устроиться на работу. В крайнем случае обратись к моему брату. Он сейчас в Вышнем Волочке обретается. Сейчас, подожди, я тебе точный адрес напишу. Он хотя и далеко от нас, но племяннице поможет. Я знаю, ты пробьешься в этой жизни, ты — умница. Другого выхода все равно нет, как не крути.
— А как же ты?
— Мне уже поздно что-либо менять. Я болен и стар. И как ни странно, все еще люблю твою мать. Хотя уже и не знаю, за что. Дочурка, ты мне только обещай, что позвонишь, как сможешь. И приходи, когда их дома нету. Мне без тебя здесь будет совсем одиноко.
— Обещаю, папуль!
— Ну давай, с Богом.
Марина обнялась с отцом, поцеловала его в колючую, заросшую щетиной щеку. Взяла конверт, который отец достал из ящика стола, и спрятала его за пазуху. Не обращая внимания на шипение матери, прошла к себе в комнату и закрыла дверь на задвижку прямо перед ее носом. Переоделась в джинсовый костюм. Побросала отобранные вещи в просторную спортивную сумку, собрала все документы, которые только могли ей понадобиться, вплоть до свидетельства о рождении. Разбила копилку и собрала накопленную мелочь в отдельный пластиковый пакетик. Достала из секретной книги сто долларов одной бумажкой, подаренные ей на прошлый день рождения родителями Валерия (ее родители об этом ничего не знали, иначе деньги пришлось бы вернуть). Включила компьютер и скопировала все нужные ей файлы на дискеты. Затем запустила процесс форматирования жесткого диска. Ирочка, которая долго зарилась на этот компьютер, будет здорово разочарована. Гадость, конечно, мелкая, но все равно приятно. Пусть теперь сама повозится с загрузочными дисками. Когда поправится. Огляделась вокруг. Натолкнулась на шкатулку с бижутерией, подаренной ей в свое время бабушкой, мамой отца. Среди дешевых безделушек лежала пара золотых серег и тяжелое золотое кольцо-печатка. Их Марина положила в отцовский конверт. Да, теперь, кажется, взяла все, что надо. Что ж, посидеть пару минут на дорогу и прочь из этого ада. Больше ноги ее здесь не будет.
Еще через десять минут она, вырвавшись из духоты родительской квартиры, шла по улице, неся на плече тяжеленную сумку и жадно грызя только что купленную ею ватрушку. Она возвращалась к жизни, и очень хотела есть. Немного тряслись руки, но исключительно на нервной почве. Она впервые в жизни сделала что-то, что всерьез шло вразрез с тем, что от нее хотели. И была очень горда собой. И очень напугана.
* * *
Дмитрий шел домой. Переговоры с заказчиком прошли успешно, задаток приятно оттягивал карман. Взгляд помимо воли скользил по витринам магазинов, и очень тянуло зайти внутрь и купить очередную порцию огненной воды. Нет, нельзя. Работы еще невпроворот, а сроки поставлены более, чем конкретные. Лучше подождать недельку. А если пива? Блин, но на пиве он не остановится, это однозначно, пойдет за догоном, значит — работа полетит к чертям. Ладно, тогда он себя побалует хорошим кофе. Все равно кофейный запас подошел к концу, надо пополнять. И кофе превосходно можно пить в одиночку, а водка, как ни крути, требует компании. Хотя бы вначале.Закупив все, что хотел, Дмитрий вошел в родной подъезд. И увидел ее. Вчерашнее чучело. Чучело сидело на подоконнике, как нахохлившийся птенец-слеток, и сосало чупа-чупс. На его немой вопрос она просто ответила: «Мне некуда было идти».
Ругаться на лестничной клетке, радуя соседские уши, было бы верхом глупости, и он указал ей на свою квартиру, мол, проходи, поговорим. Она легко впорхнула внутрь, волоча за собой бесформенный баул.
— И что ты здесь делаешь? Только не говори, что зашла отдать мои вещи, все равно не поверю.
— Мне надо было уйти из дома. А ты — единственный, к кому я могла пойти. Не бойся, я ненадолго. Вот найду себе комнату и уйду от тебя. Не бойся, я тебе не помешаю. Хочешь, буду еду готовить и убираться? А может быть, тебе деньги нужны? Ты скажи, у меня есть. Я же понимаю, что это все не бесплатно.
— Знаешь, мне как бы постояльцы совсем не нужны. Я привык жить один, и меня это устраивает. Кроме того, а ты подумала своей маленькой глупой головой о том, что ты можешь меня здорово стеснять?
— Но у тебя же две комнаты…
— Дело не в количестве комнат и не в размере квартиры. Я теперь вряд ли смогу пригласить к себе женщину для взаимного, скажем так, общения. Представь себе, как я буду ей объяснять, кем ты мне приходишься, и что ты здесь делаешь.
— Я… Я завтра же найду комнату и уйду от тебя. Мне действительно больше некуда идти. Пожалуйста, потерпи меня чуть-чуть. Не прогоняй.
— Так, а реветь совсем не обязательно. И даже носом не хлюпай. Бог с тобой, неделю я тебя выдержу. Но только неделю, слышишь? Да, кстати, ты ела? Понятно, опять голодная. Ну давай, марш на кухню отрабатывать мое гостеприимство. Почистишь картошку и лук. Остальное я сам сделаю, а то еще запортишь сдуру.
Когда они уселись за стол, Дмитрий смог наконец-то рассмотреть ее как следует. Да, симпатичное чучело ему попалось. Немножко накормить, немножко поработать над прической и лицом, и хоть в фотомодели. Что-что, а женскую красоту он ценил и понимал. Вот только взгляд у нее совершенно забитый. Она из-за этого и смотрится, как блаженная. А рот открывает — вроде как с головой у нее все в порядке. Мысли связные, и говорит правильно. Чувствуется, что начитанная девушка, домашняя. Не оторва какая-нибудь. И не матерится. Женского мата Дмитрий не переносил просто органически, он резал его слух подобно скрежету камня о стекло.
— Да, кстати, а как мне тебя называть? Ты вчера так и не представилась, между прочим.
— Дома меня зовут стервой. Хочешь — зови так же. Я же тебе мешаю, сам сказал. Я вообще всем мешаю, мне не привыкать.
— Так, во-первых, обобщать здесь не стоит. Я спрашивал про твое человеческое имя. Вряд ли ты его забыла. И даже если ты действительно хочешь, чтобы я звал тебя стервой, то прости, дорогуша, не выйдет. Не тянешь ты на стерву, уж поверь мне старому и мудрому.
— Почему это не тяну?
— Настоящая стерва не оказалась бы в такой ситуации, в которую попала ты. Она бы выжила из дома сестру с мужем, построила бы по стойке «смирно» мамашу, завела бы себе батальон любовников и чувствовала бы себя очень душевно при всем при этом. А я вижу перед собой забитого ребенка с затравленным взглядом. И какая ты стерва после этого?
— Валерка звал меня Мышкой. Только я не хочу, чтобы меня так больше называли. Слишком много воспоминаний. Уж лучше зови меня по имени, Мариной.
— Что ж, в чем-то твой Валерка был прав. Но дело твое, Марина.
— Дима, а ты мне еще расскажешь, как быть настоящей стервой?
— Вот привязалась, прости Господи! Ну дался тебе этот стервизм! Ну нет в нем ничего хорошего, поверь! Крайний эгоизм помноженный на полную беспринципность, и все.
— Я очень хочу стать стервой. Они этого хотели, и они должны это получить. По полной программе.
— А, значит ты лелеешь сладкие планы мести. И что изменится, если ты претворишь их в жизнь? Тебя примут обратно с распростертыми объятьями? «Наша дочка стала настоящей стервой, вот умница-то какая! Мы так этого ждали и хотели!» Или получишь моральное удовлетворение и расслабишься?
— Это мое дело. И не хочешь помогать — не надо. Я все равно научусь. Я начну все заново. И они получат сполна за все то, что сделали. Ты просто не знаешь последних новостей из моего дома. Так вот, сейчас ты сидишь за одним столом с женщиной, которая ударила свою сестру на глазах ее мужа, спровоцировав у нее тем самым выкидыш. Сейчас она лежит в больнице, если верить родителям, то ее едва смогли откачать, вплоть до переливания крови дошло. А они с Валеркой так хотели этого ребенка! Так хотели! Представляешь теперь, какая я гадина?
— Погоди, ты что, действительно это сделала?
— Знаешь, я сейчас жалею, что я этого не сделала. Тогда, по крайне мере, было бы не так обидно выслушивать все то, что сегодня вывалила на меня мать. А так сестренка убила двух зайцев: избавилась от ребенка и выгнала меня из дома. И при этом ей все сочувствуют, все ее жалеют. Поди плохо! А я виновата во всех смертных грехах.
— Ну, ребята, весело все у вас получается. Что ж, я тебя в чем-то понимаю. Хотя и не одобряю то, что ты задумала. И хватит болтать, еда остынет. Давай, налегай на картошку.
* * *
Так Марина стала жить у Димы. Они вместе готовили еду, стирали, убирали квартиру и сообща решали все другие бытовые проблемы. Неожиданно для себя, Дмитрий привязался к этому странному ребенку с изломанной судьбой, и где-то в глубине души уже не желал, чтобы она уехала. А что — так и ей удобно, и ему неплохо. Есть с кем поговорить. Она, правда, однажды робко поинтересовалась, не пора ли ей уезжать, не мешает ли она ему. Дмитрий заверил, что нет, ни капельки. И действительно: забьется у себя в комнате в уголок и читает. Или смотрит видео. Тихо-тихо, чтобы его звук не раздражал. И еще что-то пишет. Но стоит ему войти к ней в комнату, сразу прячет. Стихи, наверное. А может быть, и нет. Уж больно странное у нее при этом выражение лица.Жили исключительно на его деньги. Он не позволил Марине тратить ее собственные финансы на что-либо, относящееся к его дому, не без оснований подозревая, что они еще понадобятся ей самой. Марина была птицей не его полета, и Дмитрий осознавал то, что рано или поздно она начнет новую жизнь. Без него. И к лучшему. Зачем ей связываться со старым пьяницей? Кроме того очень похоже, что ей сейчас не до мужчин и не до любовных историй. Что ж, неудивительно, в общем-то. Так обжечься, да еще и впервые в жизни. Такой щелчок по лбу получить! Пусть отдохнет, придет в себя. Крылышки расправит, нос напудрит. А там сама решит, как ей быть.
Как-то раз, верстая очередную страницу, Дмитрий почувствовал на своем плече легкое дыхание. Обернулся. Так и есть, стоит и смотрит, что он делает. Работа как раз не сильно ладилась: заказчику потребовалось продублировать информацию на английском языке, а с этим у него всегда возникали определенные сложности. Он переводил все с помощью стандартного «Промта» или «Стилуса», а потом слезно просил отредактировать полученное кого-нибудь из знакомых, или сразу же обращался к профессиональному переводчику, что чувствительно отражалось на размере его гонорара. Вот и сейчас он тупо смотрел на переведенный черновик текста, густо подчеркнутый зелеными и красными линиями, и размышлял, как же поступить ему в этот раз.
— Странно, а почему у тебя столько предлогов «of»? Это же некрасиво смотрится! Да и звучит коряво.
— А ты знаешь, как это должно быть?
— Да это же легко! Смотри, вот здесь слова надо поменять местами, а это предложение разбить на два. И смысл сразу понятен, и все твои подчеркивания пропали.
— А чего ему вот это слово не нравится? Сам же перевел, железяка хренова, а теперь выпендривается.
— Скорее всего, у тебя идет настройка на американский вариант английского языка. А там в некоторых словах любят пропадать «лишние» буквы. Убери вот эту. Видишь? Все в порядке. А еще можно было просто поменять настройки в меню «Язык», и тогда бы он вообще к этому слову не прицепился.
— А ты что, в английском здорово сечешь?
— Ну, здорово — не здорово, а так. Просто здесь действительно все было легко исправить. У тебя, наверное, как говорят, «глаз замылился», вот и копался так долго. Я тут совершенно не при чем.
— Да нет, просто я в школе мимо немецкого проходил. Твой английский для меня — лес темный. Слушай, а ты сейчас не сильно занята?
— Да нет, что ты.
— А ты могла бы проверить еще несколько страниц текста? Так как ты с этой расправилась?
— Без проблем. Только маленькая просьба: люблю работать в одиночестве, тогда у меня все быстрее получается. Ты чайку завари, ужин разогрей, а я как раз и закончу проверку.
— Лады. Ну давай, занимай командирское кресло, а я, так и быть, пойду на кухню.
Через двадцать минут Марина позвала Дмитрия обратно и продемонстрировала данный ей текст без единого подчеркивания. Он пробормотал себе под нос что-то удивленно-восхищенное, и выключил компьютер. На сегодня благодаря этому ребенку у него работы больше не осталось.
На следующий день он взял диск и отправился на другой конец Москвы к Михаилу, своему давнему другу-туристу, весьма прилично владеющему английским языком и время от времени выручающим его в таких случаях. Михаил внимательно изучил принесенный материал и с ехидцей спросил: «Что, наконец-то устроился на курсы и поднял язык? Давно было пора. Моя помощь здесь абсолютно не требуется, все чисто. Поздравляю».