Страница:
– А я-то уж думал, что им и износа не будет, – с улыбкой заметил я. – Медведь там или волки на них одних не нападут?
– Секач там. Дичину почует, предупредит. Да и кони, чуть что, к костру подойдут, – заметил Комяк и засыпал в кружку заварку для чифиру. – А рука-то в натуре отходит, братан. Глядишь, завтра все будет ништяк.
Я очень надеялся, что ништяк все будет не только завтра. Вот доберемся без проблем до Кослана, и ништяк будет всегда.
В отличие от прошлой ночи, которую из-за холода провел почти что без сна, на этот раз я дрых как убитый. То ли сиверко угомонился, и стало теплее, то ли я настолько измучился за прошедший день, но наутро Комяк сумел растолкать меня с неимоверным трудом.
– Ну ты, братан, и щемить. Вымотался вчера, – отметил он, когда я еле-еле выбрался из палатки. – А еще понты гнул: «Неча, мы ищо повоюем…» Повоюем, братан, куда надо четко прибудем. Верст двести осталось всего… Поспешай давай, не рассиживай… И погодка навроде наладилась.
Северный ветер действительно успокоился, выглянуло солнце и уже к полудню оно без следа растопило остатки вчерашнего снега. Мы форсировали вброд две мелких каменистых речушки, миновали лиственничный бор, потом битый час продирались через частый молодой березняк и снова ехали через просторный величественный бор. И вдруг совсем неожиданно выскочили на большую заброшенную делянку. Сначала впереди между деревьями появились просветы, потом мы миновали узкую полосу густого подлеска – неотъемлемого спутника границы леса – и растерянно замерли на опушке.
И вправо, и влево, насколько хватало глаз, тянулось пустое пространство – пни, непроходимые завалы из сосновых ветвей и верхушек, а промеж них молодые двух-трехлетние сосенки и лиственнички. И лишь километрах в трех впереди темнела полоска хвойного леса.
– И не объехать, не пройти, – с сожалением констатировал я. – Такой валежник, что ноги не только коням, себе переломаем.
– Ништяк. Не поломаем, – не согласился со мной самоед. – Кони не дурнее тебя. Вылазь из седла. Отдохнем здесь на опушке, позырим, что в округе творится. Вырубка старая, годка два, как здеся работали, а всяко присмотреться не лишне.
На этот раз мы не стали раскладывать костер. Я размочил брикет концентрата утренним чаем из фляги и, усевшись на пень, занялся истязанием своего желудка. Комяк же, на ходу хрустя сухарем, отправился на разведку. И вернулся довольно скоро.
– Дорога там есть, – доложил он, – по которой лесины таскали. Проедем по ней. А там, глядишь, еще куда выберемся.
– На людей не напоремся?
– А хрена им делать тут, Коста? Делянку выбрали и в другое место свалили, – ответил Комяк. – Правда, вдоль Мезёня дальше посады пойдут. Лесорубы живут там да сплавщики. Но нынче все они на реке, лес до Кослана спускают. В парму и не суются, разве с ружжишком. Да бабы ихние по грибы да по красные ходят. Но оне недалече, бабы-то, возле посадов. Так что, я думаю, никого не встретим мы тут.
– А к реке что, не пойдем?
– К Мезёню-то? Не-е-е… – Комяк уже взгромоздился в седло и дожидался, когда я подтяну подпругу. – Чу! – Он вдруг застыл, привстал в стременах, приложил ладонь к уху. Я насторожился, мне послышался какой-то далекий шум. – Быром в лес!
Два раза приглашать меня не пришлось. Я уже все понял. Вертолет, будь он неладен! Тот ли, наш старый знакомый, или другой? Почтовый или военный? Дружественный нам или враждебный? Не все ли равно? Прятаться, прятаться, прятаться!!! Ни в коем случае не обнаруживать себя перед людьми – основное условие того, что мне удастся в конце концов добраться до малины в Кослане. И соблюдать его, это условие, теперь будет все труднее и труднее с каждым шагом вперед, с каждым последующим часом. Несмотря на оптимистические прогнозы самоеда насчет того, что никого здесь не встретим, я вспоминал рассказы о том, что вдоль Мезеня леспромхоз на леспромхозе, делянка на делянке. Да и вроде бы здесь, как и в Ижме, есть какие-то захудалые зоны. А значит, какой-нибудь местный отдел УИНа. А где УИН, там и геморрои…
Вертолет прошел довольно низко вдоль полосы вырубки, и я определил в нем военный «Ми-8», возможно, тот самый, что мы уже когда-то видели.
– Ищет кого-то, – заключил я. – Возможно, что нас. А может, тех четверых.
– Не-е-ет, Коста, братан, – уверенно заявил самоед. – Искать их будут по направлению к Магистрали. Или поближе к зоне. А здесь… Не-е-ет, Коста, далековато мы уже оттуда отъехали. Тем четверым в эту сторону пехать без понту, и там, – он показал пальцем на небо, – это понимают. А керосин впустую жечь им не в масть. Так что не менжуйся. Летит вертушка по своим делам и летит. И хер с ней. Пролетит, пойдем дальше.
…Вырубку мы пересекали разве что не галопом по разбитой тракторами и временем двухколейке, рискуя напороться на какую-нибудь выбоину или корягу. Но этот риск был ничем по сравнению с тем, что вертолет мог вернуться назад и мы оказались бы тут на обзоре, как две блохи на обширной лысине.
Но обошлось. Двухколейка влилась в корабельный сосновый бор, неизвестно из каких соображений оставленный в неприкосновенности местными дровосеками.
А уже через километр самоеду пришлось спешиваться и опять отправляться в разведку.
Впереди на перекрестке с другой, куда более торной дорогой, нежели наша, был срублен из неошкуренных бревен небольшой барак, окруженный несколькими хозяйственными постройками – покосившейся набок банькой, кухней и развалинами того, что некогда было то ли гаражом, то ли сараем.
– Вот здесь они и зимогорили, лесорубы-то, – заметил Комяк и, сняв с перевязи руку, осторожно сделал несколько круговых движений, проверяя, насколько прошло плечо. И остался доволен. – Ништя-а-ак. Так вот, Коста, короче свалили отсюда хозяева, все забросили. Но не грех поглядеть. Ты здесь сиди, я схожу. Если чего, прикроешь. – И он, сняв «Тигр» с предохранителя, неспешной походкой уверенного в себе человека, пошел по направлению к постройкам. Секач, не проявляя никаких признаков беспокойства, посеменил впереди него. А я отвел лошадей с дороги, привязал их к березе и, подкравшись ближе к лагерю лесорубов, занял позицию, с которой отлично простреливались и банька, и барак, и дорога. Впрочем, напрасно старался. Ни единой живой души, ни одного признака жизни не оказалось на этом заброшенном островке цивилизации.
– Все нормалек, – доложил, вернувшись назад через час, самоед. – Пылища, блин, паутина… Печь только в баньке осталась. Если кто тут и ночевал, то не позже, как по весне. Да и дорога эта давно уж не езжена и не хожена. Оглядел я ее.
– По направлению она нам вроде бы подходит, – заметил я.
– Да, поедем по ней, покедова можно. А там уж как Господу будет угодно. Ведь на все воля Божья. – Я понял, что Комяк передразнивает нетоверов, и улыбнулся. Пожалуй, впервые с того момента, как проводил в последний путь Настасью. Похоже, что я наконец начинал обретать себя. Головняк отпускал, сердце оттаивало. Я снова становился самим собой.
Самоед отвязал своего жеребца, приторочил «Тигр» к седлу.
– Короче, вперед. Время и так потеряли. Но ништяк, наверстаем сейчас по дороге. Не все ж через парму…
«И правда, не все ж через парму, – подумал я, взбираясь в седло. – Поднадоела она, если честно признаться. Приелись уже приключения на девственном севере Республики Коми».
Тогда я не знал еще, что приключения и невзгоды, столь многочисленные за триста с небольшим километров, к тому моменту преодоленных мною от Ижмы, наконец решили оставить меня в покое и, безнадежно махнув рукой на беглого зека, отступились, отправились искать себе новую жертву. Разве что, дабы жизнь совсем не казалась медом, тайга напоследок подогнала нам в гости большого медведя, который всю следующую ночь бродил неподалеку от нашего стана, нервировал Секача и коней и не давал никому спать. И порой нахально рыкал из темноты, объявляя, кто здесь хозяин.
Я, надев ПНВ, долго разглядывал огромную тень, то исчезавшую с обзора, то вновь возникавшую промеж толстых сосновых стволов. Предложил посмотреть и самоеду.
– А хрен ли, – отмахнулся тот от меня, – муравейника не видел, что ль, никогда. Шел бы он в жопу.
И Комяк полез дрыхнуть в палатку.
А медведь до рассвета продолжал трещать кустами и озабоченно пыхтеть всего в двадцати метрах от нас, беспокоясь, что мы можем надолго обосноваться на его территории. Впрочем, на его место мы не претендовали и уже с первыми солнечными лучами отправились в путь, спеша добраться до заветной малины.
Часть III
Глава 1
– Секач там. Дичину почует, предупредит. Да и кони, чуть что, к костру подойдут, – заметил Комяк и засыпал в кружку заварку для чифиру. – А рука-то в натуре отходит, братан. Глядишь, завтра все будет ништяк.
Я очень надеялся, что ништяк все будет не только завтра. Вот доберемся без проблем до Кослана, и ништяк будет всегда.
В отличие от прошлой ночи, которую из-за холода провел почти что без сна, на этот раз я дрых как убитый. То ли сиверко угомонился, и стало теплее, то ли я настолько измучился за прошедший день, но наутро Комяк сумел растолкать меня с неимоверным трудом.
– Ну ты, братан, и щемить. Вымотался вчера, – отметил он, когда я еле-еле выбрался из палатки. – А еще понты гнул: «Неча, мы ищо повоюем…» Повоюем, братан, куда надо четко прибудем. Верст двести осталось всего… Поспешай давай, не рассиживай… И погодка навроде наладилась.
Северный ветер действительно успокоился, выглянуло солнце и уже к полудню оно без следа растопило остатки вчерашнего снега. Мы форсировали вброд две мелких каменистых речушки, миновали лиственничный бор, потом битый час продирались через частый молодой березняк и снова ехали через просторный величественный бор. И вдруг совсем неожиданно выскочили на большую заброшенную делянку. Сначала впереди между деревьями появились просветы, потом мы миновали узкую полосу густого подлеска – неотъемлемого спутника границы леса – и растерянно замерли на опушке.
И вправо, и влево, насколько хватало глаз, тянулось пустое пространство – пни, непроходимые завалы из сосновых ветвей и верхушек, а промеж них молодые двух-трехлетние сосенки и лиственнички. И лишь километрах в трех впереди темнела полоска хвойного леса.
– И не объехать, не пройти, – с сожалением констатировал я. – Такой валежник, что ноги не только коням, себе переломаем.
– Ништяк. Не поломаем, – не согласился со мной самоед. – Кони не дурнее тебя. Вылазь из седла. Отдохнем здесь на опушке, позырим, что в округе творится. Вырубка старая, годка два, как здеся работали, а всяко присмотреться не лишне.
На этот раз мы не стали раскладывать костер. Я размочил брикет концентрата утренним чаем из фляги и, усевшись на пень, занялся истязанием своего желудка. Комяк же, на ходу хрустя сухарем, отправился на разведку. И вернулся довольно скоро.
– Дорога там есть, – доложил он, – по которой лесины таскали. Проедем по ней. А там, глядишь, еще куда выберемся.
– На людей не напоремся?
– А хрена им делать тут, Коста? Делянку выбрали и в другое место свалили, – ответил Комяк. – Правда, вдоль Мезёня дальше посады пойдут. Лесорубы живут там да сплавщики. Но нынче все они на реке, лес до Кослана спускают. В парму и не суются, разве с ружжишком. Да бабы ихние по грибы да по красные ходят. Но оне недалече, бабы-то, возле посадов. Так что, я думаю, никого не встретим мы тут.
– А к реке что, не пойдем?
– К Мезёню-то? Не-е-е… – Комяк уже взгромоздился в седло и дожидался, когда я подтяну подпругу. – Чу! – Он вдруг застыл, привстал в стременах, приложил ладонь к уху. Я насторожился, мне послышался какой-то далекий шум. – Быром в лес!
Два раза приглашать меня не пришлось. Я уже все понял. Вертолет, будь он неладен! Тот ли, наш старый знакомый, или другой? Почтовый или военный? Дружественный нам или враждебный? Не все ли равно? Прятаться, прятаться, прятаться!!! Ни в коем случае не обнаруживать себя перед людьми – основное условие того, что мне удастся в конце концов добраться до малины в Кослане. И соблюдать его, это условие, теперь будет все труднее и труднее с каждым шагом вперед, с каждым последующим часом. Несмотря на оптимистические прогнозы самоеда насчет того, что никого здесь не встретим, я вспоминал рассказы о том, что вдоль Мезеня леспромхоз на леспромхозе, делянка на делянке. Да и вроде бы здесь, как и в Ижме, есть какие-то захудалые зоны. А значит, какой-нибудь местный отдел УИНа. А где УИН, там и геморрои…
Вертолет прошел довольно низко вдоль полосы вырубки, и я определил в нем военный «Ми-8», возможно, тот самый, что мы уже когда-то видели.
– Ищет кого-то, – заключил я. – Возможно, что нас. А может, тех четверых.
– Не-е-ет, Коста, братан, – уверенно заявил самоед. – Искать их будут по направлению к Магистрали. Или поближе к зоне. А здесь… Не-е-ет, Коста, далековато мы уже оттуда отъехали. Тем четверым в эту сторону пехать без понту, и там, – он показал пальцем на небо, – это понимают. А керосин впустую жечь им не в масть. Так что не менжуйся. Летит вертушка по своим делам и летит. И хер с ней. Пролетит, пойдем дальше.
…Вырубку мы пересекали разве что не галопом по разбитой тракторами и временем двухколейке, рискуя напороться на какую-нибудь выбоину или корягу. Но этот риск был ничем по сравнению с тем, что вертолет мог вернуться назад и мы оказались бы тут на обзоре, как две блохи на обширной лысине.
Но обошлось. Двухколейка влилась в корабельный сосновый бор, неизвестно из каких соображений оставленный в неприкосновенности местными дровосеками.
А уже через километр самоеду пришлось спешиваться и опять отправляться в разведку.
Впереди на перекрестке с другой, куда более торной дорогой, нежели наша, был срублен из неошкуренных бревен небольшой барак, окруженный несколькими хозяйственными постройками – покосившейся набок банькой, кухней и развалинами того, что некогда было то ли гаражом, то ли сараем.
– Вот здесь они и зимогорили, лесорубы-то, – заметил Комяк и, сняв с перевязи руку, осторожно сделал несколько круговых движений, проверяя, насколько прошло плечо. И остался доволен. – Ништя-а-ак. Так вот, Коста, короче свалили отсюда хозяева, все забросили. Но не грех поглядеть. Ты здесь сиди, я схожу. Если чего, прикроешь. – И он, сняв «Тигр» с предохранителя, неспешной походкой уверенного в себе человека, пошел по направлению к постройкам. Секач, не проявляя никаких признаков беспокойства, посеменил впереди него. А я отвел лошадей с дороги, привязал их к березе и, подкравшись ближе к лагерю лесорубов, занял позицию, с которой отлично простреливались и банька, и барак, и дорога. Впрочем, напрасно старался. Ни единой живой души, ни одного признака жизни не оказалось на этом заброшенном островке цивилизации.
– Все нормалек, – доложил, вернувшись назад через час, самоед. – Пылища, блин, паутина… Печь только в баньке осталась. Если кто тут и ночевал, то не позже, как по весне. Да и дорога эта давно уж не езжена и не хожена. Оглядел я ее.
– По направлению она нам вроде бы подходит, – заметил я.
– Да, поедем по ней, покедова можно. А там уж как Господу будет угодно. Ведь на все воля Божья. – Я понял, что Комяк передразнивает нетоверов, и улыбнулся. Пожалуй, впервые с того момента, как проводил в последний путь Настасью. Похоже, что я наконец начинал обретать себя. Головняк отпускал, сердце оттаивало. Я снова становился самим собой.
Самоед отвязал своего жеребца, приторочил «Тигр» к седлу.
– Короче, вперед. Время и так потеряли. Но ништяк, наверстаем сейчас по дороге. Не все ж через парму…
«И правда, не все ж через парму, – подумал я, взбираясь в седло. – Поднадоела она, если честно признаться. Приелись уже приключения на девственном севере Республики Коми».
Тогда я не знал еще, что приключения и невзгоды, столь многочисленные за триста с небольшим километров, к тому моменту преодоленных мною от Ижмы, наконец решили оставить меня в покое и, безнадежно махнув рукой на беглого зека, отступились, отправились искать себе новую жертву. Разве что, дабы жизнь совсем не казалась медом, тайга напоследок подогнала нам в гости большого медведя, который всю следующую ночь бродил неподалеку от нашего стана, нервировал Секача и коней и не давал никому спать. И порой нахально рыкал из темноты, объявляя, кто здесь хозяин.
Я, надев ПНВ, долго разглядывал огромную тень, то исчезавшую с обзора, то вновь возникавшую промеж толстых сосновых стволов. Предложил посмотреть и самоеду.
– А хрен ли, – отмахнулся тот от меня, – муравейника не видел, что ль, никогда. Шел бы он в жопу.
И Комяк полез дрыхнуть в палатку.
А медведь до рассвета продолжал трещать кустами и озабоченно пыхтеть всего в двадцати метрах от нас, беспокоясь, что мы можем надолго обосноваться на его территории. Впрочем, на его место мы не претендовали и уже с первыми солнечными лучами отправились в путь, спеша добраться до заветной малины.
Часть III
ИЗ РУК В РУКИ
Глава 1
Я БАНДИТ, МЕНЯ ТРУДНО ЛЮБИТЬ
– Кого лешак несет в познотищу таку? – прокряхтел из-за двери сиплый голос и зашелся в долгом приступе кашля бывалого курильщика. – Кому тама неймется? Вот кобеля как спущу! Утра дожидайтеся!
– У самих кобель есть, Ирина, – радостно пропел самоед. – Поболе твоёва. Отпирай, отпирай, твою мать. Принимай гостей дорогих и незваных, а то дверь ща, блядь, как вышибем.
Прокуренный голос сказал:
– Ой… Тихон, не ты ли?
– Ишь, курва, признала, – негромко похвастался мне Комяк и снова обратился к запертой двери: – Нет, не Тихон. Мылыция. Отпирай, старуха, давай. Отпирай, там и увидишь.
Загремел засов, дверь приоткрылась, и мне в лицо ударил яркий луч карманного фонаря. Я зажмурился и вытерпел несколько секунд, пока хозяйка изучала мой портрет. Потом луч переместился на Комяка.
– Ха-а-а! – тут же радостно прохрипела хозяйка. – Тихон, и правдыть! Черт косоглазый! Ну, блин, как знала. Как нутром чуяла, что это ты ко мне ломишься, спать не даешь. Давно уже ждем. Вдвоем вы?
– Ага.
– Ну так проходьте в избу, – наконец позволили нам.
Я сделал шаг в темные сени, пропахшие какой-то кислятиной, и тут же эту кислятину, похоже, и выплеснул на пол, опрокинув ведро, оказавшееся у меня на пути.
– И что за ведмедь! – беззлобно просипела Ирина. – Ладныть, потом подотру. Проходь в горницу дале.
«Черт ее знает, ведьму, – подумал я, – где у нее эта горница? И сколько еще ведер со свиными помоями расставлено у меня на пути?» Но в этот момент в сенях наконец вспыхнула яркая лампа.
Первым делом я внимательно разглядел хозяйку. А она еще раз изучила мою физиономию. Вот так стояли посреди лужи из поросячьего пойла и секунд десять пялились друг на друга.
Я ожидал увидеть этакую бабу-ягу, местную старуху-вещунью в неопрятной ночной рубахе, с отвисшей грудью и седыми космами, распущенными по костлявым плечам. Но все оказалось не настолько ужасным. Передо мной стояла женщина в длинном японском халате с иероглифами и танцующими журавлями. Примерно одного со мной возраста, она была бы весьма привлекательной, если бы не испитая, в синих прожилках физиономия и не длинный уродливый шрам, протянувшийся от брови через левую щеку и разделивший подбородок на две неравные дольки.
– Что, не красавица? – виновато улыбнулась лишь одной, правой, половиной лица хозяйка. А я решил, что она не любит новых знакомств, потому что привыкла перед каждым оправдываться за свое уродство. И сразу почувствовал к ней сочувствие. И симпатию. – Давай проходь в дом. Неча в сенях топтаться… И ты тоже, – обернулась Ирина к Комяку.
– Да погодь ты. Кони у нас на улице, – объяснил тот. – Определить надо куда-нибудь.
Эта проблема явно поставила хозяйку в тупик.
– Ко-о-они? – задумчиво протянула она. – А куды они мне? Вас-то зашхерю, так никто и не прочухает. А коней… Они что, вам еще потребуются?
– Мне да, – сказал самоед. – Завтра утром в пятый лесопоселок к Марье поеду.
– Что, на двух сразу? – выпучила правый глаз Ирина. – А один тебя не осилит?
– Второго подальше сведу и в парме выпущу, пусть погуляет. А то подарю, может, кому в лесопоселке. Кони-то ладные, жалко бросать.
– Ишь ты, блин, кони… – покачала головой Ирина. – Еще бы на вездеходе сюда прикатили… В карте-то места нету из-за коровы. Разве на улице привязать, дык ведь засветим. Узырит кто, вопросы начнут задавать: «Кто к тебе, Ирка, на лошадях приезжал?» Сам же знаешь, пока все не выпытают, не успокоятся. – Она растерянно пожала плечами. – Не, Тихон, не знаю. И рада б помочь, да нечем.
Комяк озабоченно почесал репу и вдруг пришел к неожиданному решению.
– Да и хрен с ним! Слышь, Коста, братан. Отваливаю я. Прям сейчас. Тута километрах в двадцати поселок есть леспромхозовский. Баба там у меня. У нее пока обоснуюсь. Если чего, подъезжай. Или на крайняк баба скажет, где найти меня… Тыко Мария ее зовут. Ну ты найдешь.
Я стоял пораженный. Разинув от удивления рот. Не в силах пошелохнуться. Пехали-ехали; стреляли-убивали; болели-выживали; находили и теряли; жизнь были готовы отдать друг за друга. За месяц стали словно два родных брата. И вдруг вот так, с бухты-барахты: ну, типа, Коста, братан. Довел я тебя, сполнил задание. А за этим отваливаю. Баба тут у меня в двадцати километрах. Ждет не дождется, шалава… И это даже толком не попрощавшись! Не посидев за столом, не раздавив бутылочку на прощание! Ну, самоедина!
– Куда ты в ночь, Тихон? – наконец сумел выдавить я из себя.
– А и ништяк. Ишь вызвездило как нынче. Дорогу не потеряю. Да и ПНВ есть.
– Ну-у-у нет. Не отпущу тебя так. Посидим хоть часок.
– Я бы с радостью, Коста. – Комяк подошел, положил руку мне на плечо. – Да ведь и правда стремно коней возле дома долго держать. И укрыть их негде, не в парме ж привязывать. Отваливать надо.
– Ну… – Я крепко обнял Комяка, похлопал его по узкой спине. – Если такое дело, то спасибо тебе за все, самоедина. Сам понимаешь, обязан жизнью тебе… И не раз… – Я не на шутку расчувствовался и даже не мог подобрать подходящих слов для прощания. – Может, просьба ко мне есть какая?
– А просьба, братишка, одна. Чтобы нормально было все у тебя. А если случится возможность, так весточку с оказией мне перешли. Через братву. Как живешь и чем дышишь. А по большому счету, так в гости принять рад буду всегда. Адрес ты слышал, дорогу найдешь.
Самоед спустился с крыльца, развязал мой рюкзак, оставленный мною на улице и как раз оказавшийся в створе полосы света, бьющего через открытую дверь, и достал оттуда один из приборов ночного видения. Потом обернулся, увидел, что я стою на крыльце, и приподнял «очки» над головой.
– Вот это с собой забираю, чтоб сейчас в парме нос не расквасить, – сообщил он мне. – А остальное у Ирины оставь. Она знает, как распорядиться. – Потом он отвязал лошадей, ловко вскочил в седло, свистнул Секачу, обернулся: – Удачи, братан, – и натянул на глаза ПНВ.
– И тебе удачи, Тихон!
– Все будет ништяк, отвечаю. – И Комяк сильно шлепнул ладонью по крупу своего серого в яблоках жеребца, посылая того вперед.
Его скрыла темнота таежной дороги, но еще долго я, стоя на крыльце, вслушивался в стук копыт двух лошадей. Потом развернулся и нос к носу столкнулся с Ириной. Оказывается, все это время она стояла у меня за спиной. И даже не обозначила своего присутствия ни вздохом, ни шорохом.
– Ну что, распрощались? Чего долго-то так добирались? Месяц, поди, – спросила хозяйка, провожая меня в задоски. [42]
– Завтра все расскажу. Хорошо?
– Хорошо. Утомился с дороги, я ли не понимаю того. – Ирина достала из печки чугунок с картошкой. – Теплый еще, – сообщила она. – Уж извини, гостей не ждала, особенно ночью. Потчевать завтра буду, а сейчас, чем богаты… – Она выставила на стол бутылку водки и граненый стакан, потом умело вскрыла охотничьей финкой банку тушенки. – Даже не знаю, как тебя звать-величать, гостюшка дорогой. И черт косоглазый представить тебя не озаботился. Тот ли ты, кого здесь так ждали?
– А кого вы так ждали? – хитро улыбнулся я, набулькивая в стакан из бутылки.
– Обзовись, обзовись, – не повелась на мой вопрос Ирина.
– Костоправ я.
– Наслышана про такого. Даже фотку твою мне с оказией подогнала братва. Да тока ты сейчас при бородке. Так сразу и не признаешь. – Ирина ловко крутанула в ладони финку, откровенно демонстрируя мне, что пользоваться ею она умеет. Но на меня это не произвело впечатления. Я хотел есть. Я хотел еще выпить. И, наконец, я мечтал поскорее забраться на теплую печку, на толстый матрац, набитый душистым сеном, и забыться часов этак на десять.
– Может, побриться? – ехидно поинтересовался я, опрокинув в себя вторую порцию водки.
– Да что ж я тебя мучить буду с дороги? «Бриться…» – усмехнулась Ирина. – И воды-то горячей нет в доме. А греть сейчас, сам понимаешь. «Бриться…» Вот что, братишка. Наслышана я, что есть у тебя и другая примета, почище портрета. – Она рассмеялась. – Ишь ты, кобыла стоялая! Стихами заговорила при виде свежего мужичка… Так как насчет той приметы?
Мне уже порядком поднадоел этот аккуратный допросец, и я решил с ним поскорее покончить. Решительно поднялся из-за стола, расстегнул ремень, приспустил брюки, задрал футболку.
– Ты это хотела увидеть? – зло спросил я, демонстрируя хозяйке свой шрам, полученный четыре года назад в пресс-хате «Крестов». Она так и вперилась в него взглядом. – Насмотрелась? Может, что еще показать? – Я сдвинул брюки чуть ниже.
– Да Бог с тобой, – рассмеялась Ирина. – Еще будет время на это. А сейчас ты с дороги. Устал, – в который раз напомнила мне она. – Пошли, комнату твою покажу. Нетоплено тока там, дык и ничо. Печку разжечь недолго. А вино да закуску, коли хочешь, с собой забери.
Ни водку, ни еду я забирать не стал. Прихватил только свои пожитки. И главное, дробовик и рюкзак, в котором кроме смены белья, двух приборов ночного видения и остатков провизии, лежал трофейный ПМ – тот, что я добыл еще в Ижме в гостях у кума. Если, не приведи Господь, дойдет дело до неприятностей, то пистолет в «домашних условиях» будет куда действенней громоздкого «Спаса».
Вслед за хозяйкой я спустился в тесный подпол, по самый потолок заваленный картошкой и заставленный ящиками и отсыревшими картонными коробками с консервами. Сорокаваттная пыльная лампочка почти не давала света. В нос бил затхлый запах гнилых овощей. Да в кичмане, пожалуй, было поуютнее, чем здесь!
«Ну и куда ты меня привела, красавица меченая? – растерянно подумал я, оперся о старую бочку и принялся наблюдать за тем, как Ирина отодвигает от заплесневелой стены какой-то хлам. – Неужели хочешь определить меня здесь на постой? Да лучше я пойду ночевать с поросятами!»
Но оказалось, что я был не прав. Хламом, который наконец убрала Ирина, оказалась прикрыта небольшая дверца, ведущая в уютную комнату. С миниатюрной, почти игрушечной, печкой-голландкой, панцирной двуспальной кроватью, маленьким кухонным столиком, двумя стульями, полочкой с книгами и даже переносным цветным телевизором. В углу возле двери был закреплен рукомойник. В другом углу – я бы назвал его «красным» – вместо иконостаса была оборудована вешалка для тряпья – так, как это делается в деревнях: несколько крепких веревок протянуты по гипотенузе угла, а на них развешаны несколько самодельных плечиков.
Печка в комнатке, видимо, протапливалась регулярно, потому что ни сырости, ни затхлого запаха, что царил в соседнем хранилище для овощей и консервов, здесь не было. Единственным неудобством в этой келье было то, что стоять в полный рост я здесь не мог – потолок оказался чересчур низким, скрипнувшим надо мной, когда я неосторожно ткнулся в него макушкой. Впрочем, стоять я и не собирался и тут же устало присел на ближайший стул.
– А что, телевизор работает? – зачем-то спросил у хозяйки, которая суетилась возле кровати, разворачивая на ней скрученный в рулон матрац.
– Кажет, конечно, – отозвалась она. – Зачем же он здесь? Для красы? Ничего, Коста, в этом доме нет для красы… Вот и постелька готова. Перину намедни тока весь день на солнце выдерживала. И бельишко все чистое. Так что ложись, отдыхай, а я печь пока растоплю. А завтрева к тому, как подымисси, уже баньку спроворю…
Я разделся и забрался в свежую прохладную постель. Потянулся, с удовольствием разминая кости, и принялся беззаботно наблюдать за Ириной, возившейся возле печки и продолжавшей без умолку трепать языком.
– А что в горнице тебя не оставила, а сюда отвела, дык пойми меня правильно. А как кто нежданный ко мне вдруг заявится, а тутока ты? Как объяснять? А эта каморка спецом для таких, как ты, оборудована. И не первый ты здесь хоронишься.
– Ты запирать тут меня хоть не будешь?
– Не, Коста. Захочешь, дык выйдешь. Тока поосторожнее. Лучше, когда проснешься, книжку каку полежи полистай, дождись, пока за тобой не придут. Сразу не вылезай… А впрочем, как хочешь… – Ирина многозначительно посмотрела на меня и выдала то, что я уже давно подсознательно ожидал.
– Я ведь с тобой лягу, ага?
– Нет.
– Ты просто утомился с дороги?
– Я просто не хочу.
Она бросила на меня растерянный взгляд, дернула правой половиной лица, которая еще могла выражать у нее кое-какие эмоции, а потом…
…А потом я просто срубился. И грех винить меня за это, измученного несколькими днями бессонницы, тяжелой дороги, перестрелками, и всем тем, что попадалось мне на пути, долгом и заморочном. И вот меня сморило на сладко-духмяной сенной перине, какая и не снилась, наверное, принцессам из сказок Ганса Андерсена – тем самым, которым озорники-принцы подкладывали под нежные задницы горошины. Да сунь мне в этот момент под спину хоть кокос, хоть кривую самурайскую саблю, я бы их и не прочухал!..
– …Так ты как? С тобой не ложиться?.. На секунду у меня в сознании проявились китайские иероглифы и танцующие журавли. И уродливый шрам, перечеркнувший всю левую половину лица.
– Убирайся к чертям! Не вставляешь ты меня, Ирка, – выдал я в полусне и, пока полностью не погрузился в сонные грезы, успел подумать, что шрам здесь совсем ни при чем.
Я упер взгляд в лысого старика, сидевшего на стуле возле моей кровати. В темной комнате негромко бубнил телевизор, в печке потрескивали дрова, и на потолке, оклеенным белой бумагой, играли оранжевые отблески огня. На столе стояли початая бутылка «Смирновской», два граненых стакана и большое блюдо с разнообразной закуской.
Загорелой, заскорузлой от времени рукой старик взял бутылку и расплескал по стаканам водку.
– Анатолий, – представился он. – А погоняло Шершавый. Вставай, одевайся, опрокинем по глотку за знакомство.
Шершавый… Как отписывала с воли братва Косте Арабу, этот семидесятилетний старик смотрел за Косланом и соседней Венденгой. И именно ему теперь предстояло поучаствовать в моей дальнейшей судьбе. Куда и как мне ехать отсюда, решать должен он.
Я выбрался из постели, включил в комнате свет и обнаружил на спинке стула армейские брюки и фланелевую рубашку, старые, но чистые и даже тщательно отутюженные, явно приготовленные для меня. Оделся, наскоро ополоснулся из рукомойника и только тогда пожал Шершавому руку.
– Присаживайся, братан. – Старик пододвинул мне стул. – В ногах правды нет. Посидим, выпьем по маленькой. Закусим, так сказать, для аппетита. А потом наверх пойдем, в горницу. С братвой познакомлю. В баньку сходишь, попаришься. Пообедаешь по полной программе. Ирка сегодня с утра суетится, овцу заколола, пирогов напекла. В грязь лицом не ударит перед гостюшкой дорогим. Все, чем богаты в дыре своей, тебе предоставим. Не хуже, чем в «Астории» или «Национале». Чего надо, так только скажи… – Шершавый наколол на вилку соленый груздок, выпил водки, поморщился. – Вот только прежде мы с тобой наедине потолкуем. Ответишь, уж извини, кое на какие вопросы. Много времени у тебя не отниму…
Он отнял у меня ровно два с половиной часа. Выведал всю мою подноготную, начиная с того, чем я занимался в Питере и как угодил на кичу, и заканчивая тем, как я познакомился с нетоверами и как погибла Настасья.
– Про тех, что на вас наезд совершили, я знаю, – сказал Шершавый. – Бодяга такая, будто конвой хлебалом прощелкал, они момент и словили. В парму ушли погулять. Мусора особо и не менжуются, шухер большой не подымают. Типа, безобидные урки, активисты с правильными, если по-мусорскому считать, характеристиками. Одним словом, никакого беспредела от них ожидать не приходится. Погуляют по парме и возвернутся. А оно вон как вышло…
– А что говорили, когда я соскочил? – спросил я.
– А то и говорили, что вырубил двоих конвоиров, забрал волыну у них и свалил. А про Комяка – то, что он проводником у тебя. Спецом тебя дожидался все лето около Ижмы. Да только будто бы вы пошли через парму не к нам, а то ли в Печору, то ли в Ухту. Здесь тебя никто и не ждал, кроме нас. Конечно, есть у мусоров и на тебя, и на Тихона ориентировки. Да тока мусора здесь в Кослане такие, что и не почешутся. Так что не менжуйся. Погостишь у нас денька три, как у Христа за пазухой, а там со своим человеком тебя в тепловозе до Магистрали, до Микуня, отправим.
– А дальше?
– Гоше Китайцу тебя там передадут. Ксиву какую-никакую получишь, а уж куда дальше, того я не ведаю… Ладно, Коста, что-то мы с тобой заболтались. Пошли наверх, что ли, а то братва заждалась. Да и пироги зачерствеют… В горнице за длинным, заставленным всевозможной снедью столом кроме Ирины я обнаружил еще семерых человек – троих мужиков примерно моего возраста, похожих, словно родные братья, и четверых представительниц прекрасного пола. Притом младшая из них по моим прикидкам должна была еще ходить в школу, а у старшей уже вполне могли быть внуки.
– У самих кобель есть, Ирина, – радостно пропел самоед. – Поболе твоёва. Отпирай, отпирай, твою мать. Принимай гостей дорогих и незваных, а то дверь ща, блядь, как вышибем.
Прокуренный голос сказал:
– Ой… Тихон, не ты ли?
– Ишь, курва, признала, – негромко похвастался мне Комяк и снова обратился к запертой двери: – Нет, не Тихон. Мылыция. Отпирай, старуха, давай. Отпирай, там и увидишь.
Загремел засов, дверь приоткрылась, и мне в лицо ударил яркий луч карманного фонаря. Я зажмурился и вытерпел несколько секунд, пока хозяйка изучала мой портрет. Потом луч переместился на Комяка.
– Ха-а-а! – тут же радостно прохрипела хозяйка. – Тихон, и правдыть! Черт косоглазый! Ну, блин, как знала. Как нутром чуяла, что это ты ко мне ломишься, спать не даешь. Давно уже ждем. Вдвоем вы?
– Ага.
– Ну так проходьте в избу, – наконец позволили нам.
Я сделал шаг в темные сени, пропахшие какой-то кислятиной, и тут же эту кислятину, похоже, и выплеснул на пол, опрокинув ведро, оказавшееся у меня на пути.
– И что за ведмедь! – беззлобно просипела Ирина. – Ладныть, потом подотру. Проходь в горницу дале.
«Черт ее знает, ведьму, – подумал я, – где у нее эта горница? И сколько еще ведер со свиными помоями расставлено у меня на пути?» Но в этот момент в сенях наконец вспыхнула яркая лампа.
Первым делом я внимательно разглядел хозяйку. А она еще раз изучила мою физиономию. Вот так стояли посреди лужи из поросячьего пойла и секунд десять пялились друг на друга.
Я ожидал увидеть этакую бабу-ягу, местную старуху-вещунью в неопрятной ночной рубахе, с отвисшей грудью и седыми космами, распущенными по костлявым плечам. Но все оказалось не настолько ужасным. Передо мной стояла женщина в длинном японском халате с иероглифами и танцующими журавлями. Примерно одного со мной возраста, она была бы весьма привлекательной, если бы не испитая, в синих прожилках физиономия и не длинный уродливый шрам, протянувшийся от брови через левую щеку и разделивший подбородок на две неравные дольки.
– Что, не красавица? – виновато улыбнулась лишь одной, правой, половиной лица хозяйка. А я решил, что она не любит новых знакомств, потому что привыкла перед каждым оправдываться за свое уродство. И сразу почувствовал к ней сочувствие. И симпатию. – Давай проходь в дом. Неча в сенях топтаться… И ты тоже, – обернулась Ирина к Комяку.
– Да погодь ты. Кони у нас на улице, – объяснил тот. – Определить надо куда-нибудь.
Эта проблема явно поставила хозяйку в тупик.
– Ко-о-они? – задумчиво протянула она. – А куды они мне? Вас-то зашхерю, так никто и не прочухает. А коней… Они что, вам еще потребуются?
– Мне да, – сказал самоед. – Завтра утром в пятый лесопоселок к Марье поеду.
– Что, на двух сразу? – выпучила правый глаз Ирина. – А один тебя не осилит?
– Второго подальше сведу и в парме выпущу, пусть погуляет. А то подарю, может, кому в лесопоселке. Кони-то ладные, жалко бросать.
– Ишь ты, блин, кони… – покачала головой Ирина. – Еще бы на вездеходе сюда прикатили… В карте-то места нету из-за коровы. Разве на улице привязать, дык ведь засветим. Узырит кто, вопросы начнут задавать: «Кто к тебе, Ирка, на лошадях приезжал?» Сам же знаешь, пока все не выпытают, не успокоятся. – Она растерянно пожала плечами. – Не, Тихон, не знаю. И рада б помочь, да нечем.
Комяк озабоченно почесал репу и вдруг пришел к неожиданному решению.
– Да и хрен с ним! Слышь, Коста, братан. Отваливаю я. Прям сейчас. Тута километрах в двадцати поселок есть леспромхозовский. Баба там у меня. У нее пока обоснуюсь. Если чего, подъезжай. Или на крайняк баба скажет, где найти меня… Тыко Мария ее зовут. Ну ты найдешь.
Я стоял пораженный. Разинув от удивления рот. Не в силах пошелохнуться. Пехали-ехали; стреляли-убивали; болели-выживали; находили и теряли; жизнь были готовы отдать друг за друга. За месяц стали словно два родных брата. И вдруг вот так, с бухты-барахты: ну, типа, Коста, братан. Довел я тебя, сполнил задание. А за этим отваливаю. Баба тут у меня в двадцати километрах. Ждет не дождется, шалава… И это даже толком не попрощавшись! Не посидев за столом, не раздавив бутылочку на прощание! Ну, самоедина!
– Куда ты в ночь, Тихон? – наконец сумел выдавить я из себя.
– А и ништяк. Ишь вызвездило как нынче. Дорогу не потеряю. Да и ПНВ есть.
– Ну-у-у нет. Не отпущу тебя так. Посидим хоть часок.
– Я бы с радостью, Коста. – Комяк подошел, положил руку мне на плечо. – Да ведь и правда стремно коней возле дома долго держать. И укрыть их негде, не в парме ж привязывать. Отваливать надо.
– Ну… – Я крепко обнял Комяка, похлопал его по узкой спине. – Если такое дело, то спасибо тебе за все, самоедина. Сам понимаешь, обязан жизнью тебе… И не раз… – Я не на шутку расчувствовался и даже не мог подобрать подходящих слов для прощания. – Может, просьба ко мне есть какая?
– А просьба, братишка, одна. Чтобы нормально было все у тебя. А если случится возможность, так весточку с оказией мне перешли. Через братву. Как живешь и чем дышишь. А по большому счету, так в гости принять рад буду всегда. Адрес ты слышал, дорогу найдешь.
Самоед спустился с крыльца, развязал мой рюкзак, оставленный мною на улице и как раз оказавшийся в створе полосы света, бьющего через открытую дверь, и достал оттуда один из приборов ночного видения. Потом обернулся, увидел, что я стою на крыльце, и приподнял «очки» над головой.
– Вот это с собой забираю, чтоб сейчас в парме нос не расквасить, – сообщил он мне. – А остальное у Ирины оставь. Она знает, как распорядиться. – Потом он отвязал лошадей, ловко вскочил в седло, свистнул Секачу, обернулся: – Удачи, братан, – и натянул на глаза ПНВ.
– И тебе удачи, Тихон!
– Все будет ништяк, отвечаю. – И Комяк сильно шлепнул ладонью по крупу своего серого в яблоках жеребца, посылая того вперед.
Его скрыла темнота таежной дороги, но еще долго я, стоя на крыльце, вслушивался в стук копыт двух лошадей. Потом развернулся и нос к носу столкнулся с Ириной. Оказывается, все это время она стояла у меня за спиной. И даже не обозначила своего присутствия ни вздохом, ни шорохом.
– Ну что, распрощались? Чего долго-то так добирались? Месяц, поди, – спросила хозяйка, провожая меня в задоски. [42]
– Завтра все расскажу. Хорошо?
– Хорошо. Утомился с дороги, я ли не понимаю того. – Ирина достала из печки чугунок с картошкой. – Теплый еще, – сообщила она. – Уж извини, гостей не ждала, особенно ночью. Потчевать завтра буду, а сейчас, чем богаты… – Она выставила на стол бутылку водки и граненый стакан, потом умело вскрыла охотничьей финкой банку тушенки. – Даже не знаю, как тебя звать-величать, гостюшка дорогой. И черт косоглазый представить тебя не озаботился. Тот ли ты, кого здесь так ждали?
– А кого вы так ждали? – хитро улыбнулся я, набулькивая в стакан из бутылки.
– Обзовись, обзовись, – не повелась на мой вопрос Ирина.
– Костоправ я.
– Наслышана про такого. Даже фотку твою мне с оказией подогнала братва. Да тока ты сейчас при бородке. Так сразу и не признаешь. – Ирина ловко крутанула в ладони финку, откровенно демонстрируя мне, что пользоваться ею она умеет. Но на меня это не произвело впечатления. Я хотел есть. Я хотел еще выпить. И, наконец, я мечтал поскорее забраться на теплую печку, на толстый матрац, набитый душистым сеном, и забыться часов этак на десять.
– Может, побриться? – ехидно поинтересовался я, опрокинув в себя вторую порцию водки.
– Да что ж я тебя мучить буду с дороги? «Бриться…» – усмехнулась Ирина. – И воды-то горячей нет в доме. А греть сейчас, сам понимаешь. «Бриться…» Вот что, братишка. Наслышана я, что есть у тебя и другая примета, почище портрета. – Она рассмеялась. – Ишь ты, кобыла стоялая! Стихами заговорила при виде свежего мужичка… Так как насчет той приметы?
Мне уже порядком поднадоел этот аккуратный допросец, и я решил с ним поскорее покончить. Решительно поднялся из-за стола, расстегнул ремень, приспустил брюки, задрал футболку.
– Ты это хотела увидеть? – зло спросил я, демонстрируя хозяйке свой шрам, полученный четыре года назад в пресс-хате «Крестов». Она так и вперилась в него взглядом. – Насмотрелась? Может, что еще показать? – Я сдвинул брюки чуть ниже.
– Да Бог с тобой, – рассмеялась Ирина. – Еще будет время на это. А сейчас ты с дороги. Устал, – в который раз напомнила мне она. – Пошли, комнату твою покажу. Нетоплено тока там, дык и ничо. Печку разжечь недолго. А вино да закуску, коли хочешь, с собой забери.
Ни водку, ни еду я забирать не стал. Прихватил только свои пожитки. И главное, дробовик и рюкзак, в котором кроме смены белья, двух приборов ночного видения и остатков провизии, лежал трофейный ПМ – тот, что я добыл еще в Ижме в гостях у кума. Если, не приведи Господь, дойдет дело до неприятностей, то пистолет в «домашних условиях» будет куда действенней громоздкого «Спаса».
Вслед за хозяйкой я спустился в тесный подпол, по самый потолок заваленный картошкой и заставленный ящиками и отсыревшими картонными коробками с консервами. Сорокаваттная пыльная лампочка почти не давала света. В нос бил затхлый запах гнилых овощей. Да в кичмане, пожалуй, было поуютнее, чем здесь!
«Ну и куда ты меня привела, красавица меченая? – растерянно подумал я, оперся о старую бочку и принялся наблюдать за тем, как Ирина отодвигает от заплесневелой стены какой-то хлам. – Неужели хочешь определить меня здесь на постой? Да лучше я пойду ночевать с поросятами!»
Но оказалось, что я был не прав. Хламом, который наконец убрала Ирина, оказалась прикрыта небольшая дверца, ведущая в уютную комнату. С миниатюрной, почти игрушечной, печкой-голландкой, панцирной двуспальной кроватью, маленьким кухонным столиком, двумя стульями, полочкой с книгами и даже переносным цветным телевизором. В углу возле двери был закреплен рукомойник. В другом углу – я бы назвал его «красным» – вместо иконостаса была оборудована вешалка для тряпья – так, как это делается в деревнях: несколько крепких веревок протянуты по гипотенузе угла, а на них развешаны несколько самодельных плечиков.
Печка в комнатке, видимо, протапливалась регулярно, потому что ни сырости, ни затхлого запаха, что царил в соседнем хранилище для овощей и консервов, здесь не было. Единственным неудобством в этой келье было то, что стоять в полный рост я здесь не мог – потолок оказался чересчур низким, скрипнувшим надо мной, когда я неосторожно ткнулся в него макушкой. Впрочем, стоять я и не собирался и тут же устало присел на ближайший стул.
– А что, телевизор работает? – зачем-то спросил у хозяйки, которая суетилась возле кровати, разворачивая на ней скрученный в рулон матрац.
– Кажет, конечно, – отозвалась она. – Зачем же он здесь? Для красы? Ничего, Коста, в этом доме нет для красы… Вот и постелька готова. Перину намедни тока весь день на солнце выдерживала. И бельишко все чистое. Так что ложись, отдыхай, а я печь пока растоплю. А завтрева к тому, как подымисси, уже баньку спроворю…
Я разделся и забрался в свежую прохладную постель. Потянулся, с удовольствием разминая кости, и принялся беззаботно наблюдать за Ириной, возившейся возле печки и продолжавшей без умолку трепать языком.
– А что в горнице тебя не оставила, а сюда отвела, дык пойми меня правильно. А как кто нежданный ко мне вдруг заявится, а тутока ты? Как объяснять? А эта каморка спецом для таких, как ты, оборудована. И не первый ты здесь хоронишься.
– Ты запирать тут меня хоть не будешь?
– Не, Коста. Захочешь, дык выйдешь. Тока поосторожнее. Лучше, когда проснешься, книжку каку полежи полистай, дождись, пока за тобой не придут. Сразу не вылезай… А впрочем, как хочешь… – Ирина многозначительно посмотрела на меня и выдала то, что я уже давно подсознательно ожидал.
– Я ведь с тобой лягу, ага?
– Нет.
– Ты просто утомился с дороги?
– Я просто не хочу.
Она бросила на меня растерянный взгляд, дернула правой половиной лица, которая еще могла выражать у нее кое-какие эмоции, а потом…
…А потом я просто срубился. И грех винить меня за это, измученного несколькими днями бессонницы, тяжелой дороги, перестрелками, и всем тем, что попадалось мне на пути, долгом и заморочном. И вот меня сморило на сладко-духмяной сенной перине, какая и не снилась, наверное, принцессам из сказок Ганса Андерсена – тем самым, которым озорники-принцы подкладывали под нежные задницы горошины. Да сунь мне в этот момент под спину хоть кокос, хоть кривую самурайскую саблю, я бы их и не прочухал!..
– …Так ты как? С тобой не ложиться?.. На секунду у меня в сознании проявились китайские иероглифы и танцующие журавли. И уродливый шрам, перечеркнувший всю левую половину лица.
– Убирайся к чертям! Не вставляешь ты меня, Ирка, – выдал я в полусне и, пока полностью не погрузился в сонные грезы, успел подумать, что шрам здесь совсем ни при чем.
* * *
– Ну ты, брат, и харю давить! – первое, что я услышал, стоило мне открыть глаза и, еще ни во что не врубаясь, начать обозревать помещение, в котором находился. – Ровно двенадцать часов прощемил, как с куста.Я упер взгляд в лысого старика, сидевшего на стуле возле моей кровати. В темной комнате негромко бубнил телевизор, в печке потрескивали дрова, и на потолке, оклеенным белой бумагой, играли оранжевые отблески огня. На столе стояли початая бутылка «Смирновской», два граненых стакана и большое блюдо с разнообразной закуской.
Загорелой, заскорузлой от времени рукой старик взял бутылку и расплескал по стаканам водку.
– Анатолий, – представился он. – А погоняло Шершавый. Вставай, одевайся, опрокинем по глотку за знакомство.
Шершавый… Как отписывала с воли братва Косте Арабу, этот семидесятилетний старик смотрел за Косланом и соседней Венденгой. И именно ему теперь предстояло поучаствовать в моей дальнейшей судьбе. Куда и как мне ехать отсюда, решать должен он.
Я выбрался из постели, включил в комнате свет и обнаружил на спинке стула армейские брюки и фланелевую рубашку, старые, но чистые и даже тщательно отутюженные, явно приготовленные для меня. Оделся, наскоро ополоснулся из рукомойника и только тогда пожал Шершавому руку.
– Присаживайся, братан. – Старик пододвинул мне стул. – В ногах правды нет. Посидим, выпьем по маленькой. Закусим, так сказать, для аппетита. А потом наверх пойдем, в горницу. С братвой познакомлю. В баньку сходишь, попаришься. Пообедаешь по полной программе. Ирка сегодня с утра суетится, овцу заколола, пирогов напекла. В грязь лицом не ударит перед гостюшкой дорогим. Все, чем богаты в дыре своей, тебе предоставим. Не хуже, чем в «Астории» или «Национале». Чего надо, так только скажи… – Шершавый наколол на вилку соленый груздок, выпил водки, поморщился. – Вот только прежде мы с тобой наедине потолкуем. Ответишь, уж извини, кое на какие вопросы. Много времени у тебя не отниму…
Он отнял у меня ровно два с половиной часа. Выведал всю мою подноготную, начиная с того, чем я занимался в Питере и как угодил на кичу, и заканчивая тем, как я познакомился с нетоверами и как погибла Настасья.
– Про тех, что на вас наезд совершили, я знаю, – сказал Шершавый. – Бодяга такая, будто конвой хлебалом прощелкал, они момент и словили. В парму ушли погулять. Мусора особо и не менжуются, шухер большой не подымают. Типа, безобидные урки, активисты с правильными, если по-мусорскому считать, характеристиками. Одним словом, никакого беспредела от них ожидать не приходится. Погуляют по парме и возвернутся. А оно вон как вышло…
– А что говорили, когда я соскочил? – спросил я.
– А то и говорили, что вырубил двоих конвоиров, забрал волыну у них и свалил. А про Комяка – то, что он проводником у тебя. Спецом тебя дожидался все лето около Ижмы. Да только будто бы вы пошли через парму не к нам, а то ли в Печору, то ли в Ухту. Здесь тебя никто и не ждал, кроме нас. Конечно, есть у мусоров и на тебя, и на Тихона ориентировки. Да тока мусора здесь в Кослане такие, что и не почешутся. Так что не менжуйся. Погостишь у нас денька три, как у Христа за пазухой, а там со своим человеком тебя в тепловозе до Магистрали, до Микуня, отправим.
– А дальше?
– Гоше Китайцу тебя там передадут. Ксиву какую-никакую получишь, а уж куда дальше, того я не ведаю… Ладно, Коста, что-то мы с тобой заболтались. Пошли наверх, что ли, а то братва заждалась. Да и пироги зачерствеют… В горнице за длинным, заставленным всевозможной снедью столом кроме Ирины я обнаружил еще семерых человек – троих мужиков примерно моего возраста, похожих, словно родные братья, и четверых представительниц прекрасного пола. Притом младшая из них по моим прикидкам должна была еще ходить в школу, а у старшей уже вполне могли быть внуки.