Страница:
– Где ты, блядь, лазаешь, салажня, – негромко пробормотал голый парень, сделал несколько неуверенных пьяных шагов и остановился буквально в двух метрах от Комяка. В руке самоеда тут же появился «Ка-Бар».
– Соло-о-ома, бы-лядь!
В ответ на другом конце села сонно тявкнула какая-то шавка.
Потом до Комяка донесся чавкающий звук шагов – такой, словно кто-то форсировал грязную лужу. Самоед повернул голову и увидел солдата, торопливо поднимающегося от реки по грязной тропинке. В одной руке тот держал АК-74, в другой – тусклый фонарик, явно с севшими батарейками. Вот солдат поскользнулся и с трудом устоял на ногах только за счет того, что оперся рукой с автоматом о землю.
«Теленок, – решил Комяк. – С этим проблем не возникнет. Лодка моя».
– Соло-о-ома!!!
– Здесь, та-ащ лейтенант. – Солдатик вытянулся напротив своего голого командира по стойке «смирно». А самоед подумал, что при желании мог бы дотянуться до его ноги острием «Ка-Бара». – Та-ащ лейтенант, на вверенном мне объекте все спокойно! Во время обхода села посторонних не выявлено!
– Та-а-ак… – Лейтенант задумался, пытаясь придумать, что бы такое предъявить нерасторопному салаге, столь долго не являвшемуся по команде, но в пьяную голову ничего интересного не приходило. Да и замерз. Да и в бане его с нетерпением дожидались бабы и самогон. – Хорошо, Казанец. Я нынче добрый. Там тебе, дураку, кое-чего отложили. Утром сменишься, выпьешь… Не слышу!
– Служу России, та-ащ лейтенант!
– Так-то. Неси службу дальше. Возвращайся на пост. – И, развернувшись, он трусцой засеменил в теплую баню.
А Казанец, закинув автомат на плечо, не спеша поплелся к скользкой тропинке, чтобы с трудом съехать по ней к реке. И охранять лодки. И пасть смертью храбрых на боевом посту. Смерть в образе косоглазого аборигена, наряженного в мохнатый десантный камуфляж, незаметно следовала за ним, отставая всего на десяток метров.
Комяк дождался, когда солдат в кромешной темноте, почти на ощупь, достигнет лодок, усядется на импровизированную скамейку из двух чурбаков и толстой доски, поставит рядом с собой автомат и достанет из кармана мятую пачку дешевеньких сигарет.
Закурить Казанец так и не успел. За его спиной совершенно бесшумно нарисовалась тень в камуфляже и с прибором ночного видения на глазах. Его голову охватила рука, пахнущая дезодорантом, отпугивающим комаров. Солдат не успел оказать никакого сопротивления, когда острый, как бритва, клинок ножа рассек его горло от уха до уха. Он только всхрипнул, сразу завалился со скамейки на землю и, безуспешно пытаясь глотнуть хоть немного воздуха, смутно сообразил, что уже умер. Но испугаться он не успел, потому что через мгновение действительно умер.
А Комяк тщательно обтер клинок «Ка-Ба-ра» о гимнастерку жмура и, стараясь не перемазаться в крови, начал обшаривать его карманы. Хотя ему ничего не было нужно, но все должно быть приближено к реальности максимально, а ни один беглый зек, весьма ограниченный в средствах, не упустит момент чем-нибудь поживиться у своей жертвы. Хотя бы курехой. Хотя бы дешевенькими котлами. [10]Это не мародерство. Это не западло. Это законная добыча.
Пачка «Примы» с несколькими полувысыпавшимися сигаретинами… дешевенькая зажигалка… старые часы «Ракета»… четверть буханки черствой черняхи… Это все с собой, чтобы потом утопить в реке. Документы – к черту, на землю. Теперь остается стянуть сапоги, и можно заняться лодкой.
Комяк весь перемазался в глине, пока снимал с мертвеца грязные кирзачи. Потом, взяв их в одну руку, «калаш» – в другую, быстро прошел вдоль длинного ряда лодок, высматривая нужную. Промахнуться здесь было невозможно. Белое блестящее днище так и бросалось в глаза. Самоед бросил под ноги свои трофеи и, поднапрягшись, перевернул лодку на днище. По скользкой траве она легко съехала к кромке воды. Закончив с этим, Комяк вернулся к мертвому Казанцу. Там – еще в тот момент, когда мочил солдата – ему на глаза попалась ломаная лопашня. Ломаная, но вполне пригодная для того, чтобы без проблем догрести до другого берега. Потом еще немного времени пришлось потратить на то, чтобы срезать в лодках несколько небольших булыжников, которые применялись вместо якорей.
Небо на востоке начинало понемногу светлеть, когда Комяк, побросав в лодку сапоги, автомат и булыжники, оттолкнулся от берега и начал выгребать на середину реки. На Ижму начинал опускаться туман, и это порадовало самоеда. «Сам Бог помогал мне сегодня», – довольно подумал он, отложил в сторону лопашину, пустил лодку по течению и принялся избавляться от сегодняшних трофеев. Выбросил в воду дешевенькие часы «Ракета», зажигалку (пойдут ко дну) и четверть буханки хлеба (сожрут рыбы). Мятую пачку «Примы» засунул в один из кирзачей. Потом плотно набил сапоги булыжниками и вышвырнул их в реку. Следом за сапогами последовал АК-74…
– Соло-о-ома… – донеслось до него издалека, и он, криво ухмыльнувшись, опять взялся за лопашину. – Ря-а-да-а-авой Казанец, бы-ы-ьглядь!!!
«Поблажат, поблажат, решат, что их салага где-нибудь щемит, забьют на все и продолжат гулянку, – предположил Комяк. – А ведь как же я точно все рассчитал – что отправят в караул одного молодого, а остальные будут спать или пьянствовать». Он еще раз ухмыльнулся и подналег на весло, стремясь поскорее причалить к противоположному берегу. Дело было сделано не до конца, хотя, его самая сложная часть уже осталась позади и прошла без сучка, без задоринки. И все же следовало поторопиться, чтобы довести все до логического конца, вернуться поскорей к Костоправу и урвать хотя бы пару часов на отдых.
Когда лодка разрезала носом заросли прибрежного тростника, Комяк уже успел тщательно протереть лопашину, борта и банку [11]от своих отпечатков. Он внимательно осмотрелся – не наследил ли где еще, – перескочил на берег и оттолкнул лодку так, чтобы казалось, что она случайно застряла в тростнике и кувшинках. Мол, пытались беглые зеки запустить посудину чуть посильнее, немного подальше, чтобы ее утащило течением, да только не вышло, промахнулись, ущербные, и она застряла в растительности в пяти метрах от берега. А мочить ноги, чтобы исправить ошибку, никто не пожелал. Плюнули: «Ну и черт с ней! Времени нету с этой калошей возиться. Минут через десять ее и так вытащит оттуда течением», и побежали дальше… Конечно, можно было бы втащить лодку носом на берег, чтобы мусорам уж совсем облегчить задачу, когда они будут отыскивать место, где беглецы ступили на землю. Но с другой стороны, это выглядело бы совсем нелогично. «Неужели эти уроды настолько глупы, что оставляют нам такой явный след? – решили бы в оперчасти. – Не-е-ет, нас явно пытаются наебать. Убедить в том, что их надо искать на одном берегу, когда на самом деле собрались уходить от нас по другому». И все сегодняшние старания пошли бы прахом. Именно по этой причине Комяк так же не стал «терять» трофейный волын около трупа солдата или в лодке. Да ни один мало-мальски сообразительный мент не поверит в такую туфту! А здесь, в Ижме, мусора тертые, и в этом надо им отдать должное.
Потратив пять минут на то, чтобы наскоро перекурить, Комяк отошел от реки и, выбравшись на дорогу Ижма-Ухта, уверенно пошел по ней по направлению к Ухте. Он не особенно беспокоился, что может на этом участке напороться на мусоров. «Все интересы ментов сейчас прикованы к левому берегу, – логично рассудил он. – А у них не так много сил, чтобы держать здесь резерв. Приходится обходиться несколькими стационарными постами, и шансы на то, что я напорюсь на один из них за те жалкие три километра, что должен пройти, практически сводятся к нулю. Так на хрена ж заморачиваться и ломать себе ноги через лес, когда есть дорога. Какая-никакая, раздолбанная и грязная, но все же дорога».
Как и рассчитывал, примерно три километра до узкой, но относительно глубокой речушки, которая пересекала дорогу и тут же впадала в Ижму, он прошел без приключений. Комяк сошел с дороги и метров пятьдесят продирался сквозь густые кусты ивняка, поднимаясь вверх по течению речки вдоль берега, пока не нашел удобное место для спуска в воду. Он сел на большое трухлявое бревно, выгнав из-под него маленькую юркую ящерку, и разделся догола. Одежду связал в тугой узел и оставил на берегу, сам же с «Ка-Баром» в руке решительно шагнул в черную ледяную воду, затянутую зеленой ряской. Ноги сразу ушли в ил чуть ли не по колено. Но так было лишь возле берега. На середине реки дно было песчаным и плотным. Зато вода здесь скрывала плечи и доходила до шеи. С трудом преодолевая течение, Комяк пошел вперед, удаляясь от устья речушки.
На то, чтобы преодолеть приблизительно триста метров, ему, передвигающемуся со скоростью паралитика, потребовалось чуть ли не полчаса. На середине речушки мешало течение и, чтобы хоть немного ослабить его сопротивление, приходилось двигаться боком, словно крабу, а ближе к берегам глубокий ил не желал выпускать ноги из своего вязкого плена. Выбраться же из реки и идти посуху было нельзя. Нельзя ни в коем случае! Ведь у мусоров есть собачки. Так пускай они с этими своими собачками прогуляются три километра от того места, где сейчас торчит намертво застрявшая в тростнике белая лодка, до берега этой речушки и на этом умоются! И не смогут найти больше ни единого следа. И придут к логичному выводу, что беглецы, добравшись до этой речушки, решили подняться по ней вверх по течению, чтобы сбить со следа собак, потом где-то вышли на берег и углубились в парму. Вот пусть и ищут, козлы, здесь. А не там, где они совсем не нужны.
Когда Комяк достиг старой раскидистой осины, опустившей свои нижние толстые ветви к самой воде, он чувствовал, что путешествие по реке его основательно вымотало. Но даже на кратковременную передышку не оставалось времени. Уже окончательно рассвело, а в селе, возможно, уже обнаружили труп Казанца. Скоро на Ижме поднимется хипеж. А ведь еще предстоит через нее переправиться. И сделать это обязательно незаметно.
Комяк взял в зубы нож, оперся на одну из ветвей и, отжавшись на руках, оседлал осину. Потом перебрался на соседнюю ветку. Еще на одну. Все выше и выше, пока не поднялся над землей метров на десять. Там к одной из ветвей, совершенно не заметные снизу, были прочно приторочены нейлоновыми веревками резиновая лодка, два коротких весла и баллончик со сжатым воздухом. Комяк разрезал веревку и, прихватив свой добычу, ловко спустился вниз. Устроившись на нижней, самой толстой, осиновой ветви, он отточенными профессиональными движениями присоединил баллончик к надувному клапану одноместной резиновой лодочки – такой, какие входят в спасательные комплекты летчиков морской авиации, – и буквально за доли секунды она туго наполнилась воздухом. Комяк спустил лодку на воду, бросил в нее обрезки веревки и весла, потом, так и не выпуская из зубов нож, осторожно спустился сам. Пока он вставлял в специальные петли весла, лодку уже развернуло и понесло течением вниз по реке.
По пути он утопил не нужный уже баллончик и прихватил свою одежду, оставленную на берегу. Но одеваться не спешил – вдруг его засекут, когда будет переправляться через Ижму, и придется уходить вплавь. Голому это не в пример легче, нежели одетому и обутому. Вот только была одна незадача – комары, – и пришлось на какое-то время бросать весла и искать в ворохе пожитков флакон с репеллентом. А так, не считая этой краткосрочной заминки, все шло на удивление гладко, и суеверный самоед даже начал слегка беспокоиться: уж не преддверие ли все это каких-либо больших неприятностей.
Но все обошлось как нельзя лучше. Достигнув устья речушки, Комяк обнаружил, что Ижма плотно укрыта туманом. Даже не было необходимости в том, чтобы выждать хотя бы десять минут, прислушиваясь и приглядываясь – а не крутится ли кто поблизости? Можно было смело грести вперед, заботясь только о том, чтобы не плескать по воде веслами и чтобы течением не снесло к деревне, которая от устья находилась всего в километре. Самоед перекрестился и снова взялся за весла…
Первое, что он сделал на берегу, – это распорол ножом круглый борт лодки и, пока из нее выходил воздух, перетащил свои вещи и весла в густые прибрежные кусты. Потом вернулся к реке и остатками лодки, которая превратилась в бесполезный кусок резины, тщательно затер следы своих босых ног на прибрежном песке.
– Вот и все, – удовлетворенно прошептал он и пошел в кусты одеваться.
И в этот момент сквозь густой, словно сметана, туман, до него пробился звук лодочного мотора. Сперва чуть слышный, очень далекий, он приближался с каждой секундой и вдруг смолк. Над рекой повисла тяжелая первозданная тишина.
«Пришвартовались в деревне», – определил самоед, натягивая сапоги. Потом до него донеслись отголоски человеческой речи. Говорили, вернее кричали, нестройным хором. «Какие же там между ними сейчас творятся разборки! – злорадно подумал Комяк. – Кому-то теперь светит дисбат, а кто-то останется без погон». Ему очень хотелось подобраться поближе к селу и поглядеть, что же там происходит, но он был профессионалом, и пустое мальчишеское любопытство для него осталось в далеком прошлом. Вместо этого он тщательно обработал антидогом ноги и место, где только что переодевался. Потом повесил на шею прибор ночного видения, проверил, на месте ли ПМ и «Ка-Бар», подхватил под мышку весла и остатки от лодки и пошагал в глубь тайги в сторону от деревни.
Отойдя километра на два, он на берегу лесного ручья вырыл в мягком песке глубокую яму и захоронил там весла и лоскут резины, который, накачанный воздухом, еще час назад переправлял его через реку. Потом обильно обрызгал место схрона жидкостью против собак и, очень надеясь, что любопытные лесные зверушки доберутся до его клада не скоро, пошагал в направлении поляны, где прямо посередине стояли две скирды сена. В одной из которых спал сейчас Костоправ.
Часы показывали начало шестого утра. На небе, ночью тяжелом и сером, моросившем мелким нудным дождем, сейчас не было ни малейшего облачка, а день обещал выдаться теплым и ясным. Оно и к лучшему. Во-первых, если установится сухая погода и не зарядят дожди, будет проще пройти болотистые участки, немало которых встретится им на пути. А во-вторых, куда приятнее идти через парму в яркие солнечные деньки, когда ничего не капает сверху, а природа, не скупясь, выставляет на обозрение все самые яркие краски своей богатой осенней палитры. Уж, казалось бы, за пятьдесят с лишним лет эти краски должны примелькаться перед глазами, набить основательную оскомину… Ан нет. Комяк никогда не переставал восхищаться тому, насколько красивы места, где он родился, вырос, жил и даже чалился ровно пятнаху от звонка до звонка…
«Ладно, это все лирика», – с легким раздражением отогнал самоед от себя эти несерьезные думки и переключился мыслями на планы сегодняшнего дня. И последующих дней. Сколько их будет, прежде чем они с Костоправом доберутся до малины в Кослане, и он, Комяк, получит свои двадцать тонн баксов?
Пятнадцать дней?.. Совсем нереально.
Три недели?.. Навряд ли.
Месяц?.. Больше похоже на правду.
Вообще никогда не доберутся, и тайга оставит их себе, как и многих других?.. Вот это скорее всего!!!
Самоед на ходу сдернул с себя панаму, наскоро перекрестился: «Дай Боженька, чтобы нам подфартило», и прибавил шагу.
Глава 2
Глава 3
– Соло-о-ома, бы-лядь!
В ответ на другом конце села сонно тявкнула какая-то шавка.
Потом до Комяка донесся чавкающий звук шагов – такой, словно кто-то форсировал грязную лужу. Самоед повернул голову и увидел солдата, торопливо поднимающегося от реки по грязной тропинке. В одной руке тот держал АК-74, в другой – тусклый фонарик, явно с севшими батарейками. Вот солдат поскользнулся и с трудом устоял на ногах только за счет того, что оперся рукой с автоматом о землю.
«Теленок, – решил Комяк. – С этим проблем не возникнет. Лодка моя».
– Соло-о-ома!!!
– Здесь, та-ащ лейтенант. – Солдатик вытянулся напротив своего голого командира по стойке «смирно». А самоед подумал, что при желании мог бы дотянуться до его ноги острием «Ка-Бара». – Та-ащ лейтенант, на вверенном мне объекте все спокойно! Во время обхода села посторонних не выявлено!
– Та-а-ак… – Лейтенант задумался, пытаясь придумать, что бы такое предъявить нерасторопному салаге, столь долго не являвшемуся по команде, но в пьяную голову ничего интересного не приходило. Да и замерз. Да и в бане его с нетерпением дожидались бабы и самогон. – Хорошо, Казанец. Я нынче добрый. Там тебе, дураку, кое-чего отложили. Утром сменишься, выпьешь… Не слышу!
– Служу России, та-ащ лейтенант!
– Так-то. Неси службу дальше. Возвращайся на пост. – И, развернувшись, он трусцой засеменил в теплую баню.
А Казанец, закинув автомат на плечо, не спеша поплелся к скользкой тропинке, чтобы с трудом съехать по ней к реке. И охранять лодки. И пасть смертью храбрых на боевом посту. Смерть в образе косоглазого аборигена, наряженного в мохнатый десантный камуфляж, незаметно следовала за ним, отставая всего на десяток метров.
Комяк дождался, когда солдат в кромешной темноте, почти на ощупь, достигнет лодок, усядется на импровизированную скамейку из двух чурбаков и толстой доски, поставит рядом с собой автомат и достанет из кармана мятую пачку дешевеньких сигарет.
Закурить Казанец так и не успел. За его спиной совершенно бесшумно нарисовалась тень в камуфляже и с прибором ночного видения на глазах. Его голову охватила рука, пахнущая дезодорантом, отпугивающим комаров. Солдат не успел оказать никакого сопротивления, когда острый, как бритва, клинок ножа рассек его горло от уха до уха. Он только всхрипнул, сразу завалился со скамейки на землю и, безуспешно пытаясь глотнуть хоть немного воздуха, смутно сообразил, что уже умер. Но испугаться он не успел, потому что через мгновение действительно умер.
А Комяк тщательно обтер клинок «Ка-Ба-ра» о гимнастерку жмура и, стараясь не перемазаться в крови, начал обшаривать его карманы. Хотя ему ничего не было нужно, но все должно быть приближено к реальности максимально, а ни один беглый зек, весьма ограниченный в средствах, не упустит момент чем-нибудь поживиться у своей жертвы. Хотя бы курехой. Хотя бы дешевенькими котлами. [10]Это не мародерство. Это не западло. Это законная добыча.
Пачка «Примы» с несколькими полувысыпавшимися сигаретинами… дешевенькая зажигалка… старые часы «Ракета»… четверть буханки черствой черняхи… Это все с собой, чтобы потом утопить в реке. Документы – к черту, на землю. Теперь остается стянуть сапоги, и можно заняться лодкой.
Комяк весь перемазался в глине, пока снимал с мертвеца грязные кирзачи. Потом, взяв их в одну руку, «калаш» – в другую, быстро прошел вдоль длинного ряда лодок, высматривая нужную. Промахнуться здесь было невозможно. Белое блестящее днище так и бросалось в глаза. Самоед бросил под ноги свои трофеи и, поднапрягшись, перевернул лодку на днище. По скользкой траве она легко съехала к кромке воды. Закончив с этим, Комяк вернулся к мертвому Казанцу. Там – еще в тот момент, когда мочил солдата – ему на глаза попалась ломаная лопашня. Ломаная, но вполне пригодная для того, чтобы без проблем догрести до другого берега. Потом еще немного времени пришлось потратить на то, чтобы срезать в лодках несколько небольших булыжников, которые применялись вместо якорей.
Небо на востоке начинало понемногу светлеть, когда Комяк, побросав в лодку сапоги, автомат и булыжники, оттолкнулся от берега и начал выгребать на середину реки. На Ижму начинал опускаться туман, и это порадовало самоеда. «Сам Бог помогал мне сегодня», – довольно подумал он, отложил в сторону лопашину, пустил лодку по течению и принялся избавляться от сегодняшних трофеев. Выбросил в воду дешевенькие часы «Ракета», зажигалку (пойдут ко дну) и четверть буханки хлеба (сожрут рыбы). Мятую пачку «Примы» засунул в один из кирзачей. Потом плотно набил сапоги булыжниками и вышвырнул их в реку. Следом за сапогами последовал АК-74…
– Соло-о-ома… – донеслось до него издалека, и он, криво ухмыльнувшись, опять взялся за лопашину. – Ря-а-да-а-авой Казанец, бы-ы-ьглядь!!!
«Поблажат, поблажат, решат, что их салага где-нибудь щемит, забьют на все и продолжат гулянку, – предположил Комяк. – А ведь как же я точно все рассчитал – что отправят в караул одного молодого, а остальные будут спать или пьянствовать». Он еще раз ухмыльнулся и подналег на весло, стремясь поскорее причалить к противоположному берегу. Дело было сделано не до конца, хотя, его самая сложная часть уже осталась позади и прошла без сучка, без задоринки. И все же следовало поторопиться, чтобы довести все до логического конца, вернуться поскорей к Костоправу и урвать хотя бы пару часов на отдых.
Когда лодка разрезала носом заросли прибрежного тростника, Комяк уже успел тщательно протереть лопашину, борта и банку [11]от своих отпечатков. Он внимательно осмотрелся – не наследил ли где еще, – перескочил на берег и оттолкнул лодку так, чтобы казалось, что она случайно застряла в тростнике и кувшинках. Мол, пытались беглые зеки запустить посудину чуть посильнее, немного подальше, чтобы ее утащило течением, да только не вышло, промахнулись, ущербные, и она застряла в растительности в пяти метрах от берега. А мочить ноги, чтобы исправить ошибку, никто не пожелал. Плюнули: «Ну и черт с ней! Времени нету с этой калошей возиться. Минут через десять ее и так вытащит оттуда течением», и побежали дальше… Конечно, можно было бы втащить лодку носом на берег, чтобы мусорам уж совсем облегчить задачу, когда они будут отыскивать место, где беглецы ступили на землю. Но с другой стороны, это выглядело бы совсем нелогично. «Неужели эти уроды настолько глупы, что оставляют нам такой явный след? – решили бы в оперчасти. – Не-е-ет, нас явно пытаются наебать. Убедить в том, что их надо искать на одном берегу, когда на самом деле собрались уходить от нас по другому». И все сегодняшние старания пошли бы прахом. Именно по этой причине Комяк так же не стал «терять» трофейный волын около трупа солдата или в лодке. Да ни один мало-мальски сообразительный мент не поверит в такую туфту! А здесь, в Ижме, мусора тертые, и в этом надо им отдать должное.
Потратив пять минут на то, чтобы наскоро перекурить, Комяк отошел от реки и, выбравшись на дорогу Ижма-Ухта, уверенно пошел по ней по направлению к Ухте. Он не особенно беспокоился, что может на этом участке напороться на мусоров. «Все интересы ментов сейчас прикованы к левому берегу, – логично рассудил он. – А у них не так много сил, чтобы держать здесь резерв. Приходится обходиться несколькими стационарными постами, и шансы на то, что я напорюсь на один из них за те жалкие три километра, что должен пройти, практически сводятся к нулю. Так на хрена ж заморачиваться и ломать себе ноги через лес, когда есть дорога. Какая-никакая, раздолбанная и грязная, но все же дорога».
Как и рассчитывал, примерно три километра до узкой, но относительно глубокой речушки, которая пересекала дорогу и тут же впадала в Ижму, он прошел без приключений. Комяк сошел с дороги и метров пятьдесят продирался сквозь густые кусты ивняка, поднимаясь вверх по течению речки вдоль берега, пока не нашел удобное место для спуска в воду. Он сел на большое трухлявое бревно, выгнав из-под него маленькую юркую ящерку, и разделся догола. Одежду связал в тугой узел и оставил на берегу, сам же с «Ка-Баром» в руке решительно шагнул в черную ледяную воду, затянутую зеленой ряской. Ноги сразу ушли в ил чуть ли не по колено. Но так было лишь возле берега. На середине реки дно было песчаным и плотным. Зато вода здесь скрывала плечи и доходила до шеи. С трудом преодолевая течение, Комяк пошел вперед, удаляясь от устья речушки.
На то, чтобы преодолеть приблизительно триста метров, ему, передвигающемуся со скоростью паралитика, потребовалось чуть ли не полчаса. На середине речушки мешало течение и, чтобы хоть немного ослабить его сопротивление, приходилось двигаться боком, словно крабу, а ближе к берегам глубокий ил не желал выпускать ноги из своего вязкого плена. Выбраться же из реки и идти посуху было нельзя. Нельзя ни в коем случае! Ведь у мусоров есть собачки. Так пускай они с этими своими собачками прогуляются три километра от того места, где сейчас торчит намертво застрявшая в тростнике белая лодка, до берега этой речушки и на этом умоются! И не смогут найти больше ни единого следа. И придут к логичному выводу, что беглецы, добравшись до этой речушки, решили подняться по ней вверх по течению, чтобы сбить со следа собак, потом где-то вышли на берег и углубились в парму. Вот пусть и ищут, козлы, здесь. А не там, где они совсем не нужны.
Когда Комяк достиг старой раскидистой осины, опустившей свои нижние толстые ветви к самой воде, он чувствовал, что путешествие по реке его основательно вымотало. Но даже на кратковременную передышку не оставалось времени. Уже окончательно рассвело, а в селе, возможно, уже обнаружили труп Казанца. Скоро на Ижме поднимется хипеж. А ведь еще предстоит через нее переправиться. И сделать это обязательно незаметно.
Комяк взял в зубы нож, оперся на одну из ветвей и, отжавшись на руках, оседлал осину. Потом перебрался на соседнюю ветку. Еще на одну. Все выше и выше, пока не поднялся над землей метров на десять. Там к одной из ветвей, совершенно не заметные снизу, были прочно приторочены нейлоновыми веревками резиновая лодка, два коротких весла и баллончик со сжатым воздухом. Комяк разрезал веревку и, прихватив свой добычу, ловко спустился вниз. Устроившись на нижней, самой толстой, осиновой ветви, он отточенными профессиональными движениями присоединил баллончик к надувному клапану одноместной резиновой лодочки – такой, какие входят в спасательные комплекты летчиков морской авиации, – и буквально за доли секунды она туго наполнилась воздухом. Комяк спустил лодку на воду, бросил в нее обрезки веревки и весла, потом, так и не выпуская из зубов нож, осторожно спустился сам. Пока он вставлял в специальные петли весла, лодку уже развернуло и понесло течением вниз по реке.
По пути он утопил не нужный уже баллончик и прихватил свою одежду, оставленную на берегу. Но одеваться не спешил – вдруг его засекут, когда будет переправляться через Ижму, и придется уходить вплавь. Голому это не в пример легче, нежели одетому и обутому. Вот только была одна незадача – комары, – и пришлось на какое-то время бросать весла и искать в ворохе пожитков флакон с репеллентом. А так, не считая этой краткосрочной заминки, все шло на удивление гладко, и суеверный самоед даже начал слегка беспокоиться: уж не преддверие ли все это каких-либо больших неприятностей.
Но все обошлось как нельзя лучше. Достигнув устья речушки, Комяк обнаружил, что Ижма плотно укрыта туманом. Даже не было необходимости в том, чтобы выждать хотя бы десять минут, прислушиваясь и приглядываясь – а не крутится ли кто поблизости? Можно было смело грести вперед, заботясь только о том, чтобы не плескать по воде веслами и чтобы течением не снесло к деревне, которая от устья находилась всего в километре. Самоед перекрестился и снова взялся за весла…
Первое, что он сделал на берегу, – это распорол ножом круглый борт лодки и, пока из нее выходил воздух, перетащил свои вещи и весла в густые прибрежные кусты. Потом вернулся к реке и остатками лодки, которая превратилась в бесполезный кусок резины, тщательно затер следы своих босых ног на прибрежном песке.
– Вот и все, – удовлетворенно прошептал он и пошел в кусты одеваться.
И в этот момент сквозь густой, словно сметана, туман, до него пробился звук лодочного мотора. Сперва чуть слышный, очень далекий, он приближался с каждой секундой и вдруг смолк. Над рекой повисла тяжелая первозданная тишина.
«Пришвартовались в деревне», – определил самоед, натягивая сапоги. Потом до него донеслись отголоски человеческой речи. Говорили, вернее кричали, нестройным хором. «Какие же там между ними сейчас творятся разборки! – злорадно подумал Комяк. – Кому-то теперь светит дисбат, а кто-то останется без погон». Ему очень хотелось подобраться поближе к селу и поглядеть, что же там происходит, но он был профессионалом, и пустое мальчишеское любопытство для него осталось в далеком прошлом. Вместо этого он тщательно обработал антидогом ноги и место, где только что переодевался. Потом повесил на шею прибор ночного видения, проверил, на месте ли ПМ и «Ка-Бар», подхватил под мышку весла и остатки от лодки и пошагал в глубь тайги в сторону от деревни.
Отойдя километра на два, он на берегу лесного ручья вырыл в мягком песке глубокую яму и захоронил там весла и лоскут резины, который, накачанный воздухом, еще час назад переправлял его через реку. Потом обильно обрызгал место схрона жидкостью против собак и, очень надеясь, что любопытные лесные зверушки доберутся до его клада не скоро, пошагал в направлении поляны, где прямо посередине стояли две скирды сена. В одной из которых спал сейчас Костоправ.
Часы показывали начало шестого утра. На небе, ночью тяжелом и сером, моросившем мелким нудным дождем, сейчас не было ни малейшего облачка, а день обещал выдаться теплым и ясным. Оно и к лучшему. Во-первых, если установится сухая погода и не зарядят дожди, будет проще пройти болотистые участки, немало которых встретится им на пути. А во-вторых, куда приятнее идти через парму в яркие солнечные деньки, когда ничего не капает сверху, а природа, не скупясь, выставляет на обозрение все самые яркие краски своей богатой осенней палитры. Уж, казалось бы, за пятьдесят с лишним лет эти краски должны примелькаться перед глазами, набить основательную оскомину… Ан нет. Комяк никогда не переставал восхищаться тому, насколько красивы места, где он родился, вырос, жил и даже чалился ровно пятнаху от звонка до звонка…
«Ладно, это все лирика», – с легким раздражением отогнал самоед от себя эти несерьезные думки и переключился мыслями на планы сегодняшнего дня. И последующих дней. Сколько их будет, прежде чем они с Костоправом доберутся до малины в Кослане, и он, Комяк, получит свои двадцать тонн баксов?
Пятнадцать дней?.. Совсем нереально.
Три недели?.. Навряд ли.
Месяц?.. Больше похоже на правду.
Вообще никогда не доберутся, и тайга оставит их себе, как и многих других?.. Вот это скорее всего!!!
Самоед на ходу сдернул с себя панаму, наскоро перекрестился: «Дай Боженька, чтобы нам подфартило», и прибавил шагу.
Глава 2
МИШКА В МАЛИНЕ
– Сколько прошли? – спросил я, и Комяк посмотрел на часы.
– Восемь ноль-пять, – зачем-то проинформировал он меня о времени и лишь после этого ответил на мой вопрос. – А прошли верст восемьдесят. Точно не знаю. Спидометров не ношу на ногах. Хорошо идем. Бойко. Молодчик ты, Коста.
Он не знал, что хвалить меня в глаза не рекомендуется, но я его ставить в известность об этом не стал. Вместо этого сунул в рот последний кусок колбасы-концентрата и, болезненно сморщившись, с трудом протолкнул его в глотку.
…А шли мы действительно бойко. Во-первых, Комяк спешил скорее убраться подальше от деревни, в которой накануне устроил шум. Во-вторых, идти медленно через чистый сосновый бор, который протянулся на всем нашем пути до первого привала, было бы неразумным расточительством времени. В-третьих, за ночь я отлично выспался в стогу сена и восстановил растраченные накануне силы, а потому совершенно не задерживал движения. И, наконец, в-четвертых, с каждым шагом мы все ближе и ближе приближались к первому схрону, а он и меня, и самоеда притягивал, словно магнит…
Сегодняшний день начался с того, что Комяк безжалостно выковырнул меня из уютного сена и в качестве утреннего туалета облил мне ноги жидкостью против собак. Потом совместными усилиями мы привели в полный порядок скирду, чтобы никто даже и не подумал, что кто-то мог в ней ночевать. И, не откладывая ни на секунду, пустились в путь, на этот раз взяв курс точно на юго-запад – туда, где находился Кослан. Это были наши первые километры из тех четырехсот, что предстояло преодолеть через тайгу.
На ходу я попытался выведать у Комяка, как прошла ночная акция в деревне, но он был уставшим и неразговорчивым.
– Потом, Коста. Вот свалим подальше, устроим привал, и все узнаешь, – только и пообещал мне самоед, и потом за два часа, что мы шагали через тайгу, ни он, ни я не проронили ни единого слова. Но, иногда замечая на тонких бесцветных губах самоеда самодовольную улыбку, я чувствовал, что все, что он хотел, ему удалось…
Этот привал был первым за два часа марша, и только сейчас, остановившись на сорок минут на опушке бора возле чистого ручья с прохладной водой, мы смогли наконец умыться и позавтракать концентратом. Потом Комяк немногословно рассказал о своих ночных приключениях, после чего обрисовал план наших дальнейших действий.
– Вон, видишь, Коста, ту сопочку. Она у нас как раз на пути. Проще, конечно, ее обогнуть, но только мы поступим иначе. Пойдем прямо через нее. Потратим лишние пару часов, но зато я там найду местечко, чтоб осмотреться. Спецназ, надеюсь, повелся на бодягу, что я им подогнал нынче ночью, и убрался за реку в полном составе. На этом берегу если кто и остался, то лишь мусорские дозоры, а ходить незаметно по парме эти козлы не умеют. Поэтому, если есть кто-то поблизости, я его засеку. Осторожность не помешает. Да, Коста?
– Не помешает, – промямлил я без особого энтузиазма. Меня не так чтобы очень вставляло карабкаться на крутой склон, поросший мелким ельником. – Мы сами-то там окажемся на обзоре.
– А это по какой дороге идти, – усмехнулся мой проводник и взвалил на плечо свой рюкзак (как и камуфляж, тоже обшитый лоскутками материи). – Вперед.
Та дорога, по которой он меня потащил, и тот темп, в котором он это делал, враз выбили из меня все те силы, которые я накопил в стогу сена за ночь! Вот уж никогда не подумал бы, что елки могут расти настолько плотно, что между ними невозможно протиснуться человеку. Но Комяк протискивался. А следом за ним и я. Стеная и матерясь. Представляя, как вылезу оттуда, будто овца из острига, оставив на еловых иголках все лоскутки, которыми так красиво обшит мой защитный костюмчик. Но ничего ужасного не произошло. Полоса сплошных елок имела в ширину не более полуста метров, а потом, совершенно без какого-либо перехода, ее сменил смешанный лес, в котором преобладали молодые рахитичные сосенки и березки.
– Старайся не задевать деревьев, – предупредил самоед, остановив меня на минутку. – Если издалека наблюдают за сопкой, то тебя в таком камуфляже не разглядят и в бинокль. А вот если сейчас, при безветрии, качнется крона одного из деревьев, это сразу же привлечет внимание. Так что, осторожнее, Коста.
Повторять два раза мне не надо было, и после предупреждения Комяка я обходил все сосенки и березки так, словно на них было подано напряжение в несколько тысяч вольт. И, увлеченный этим занятием, даже и не заметил, как мы достигли вершины, на которой, словно некое украшение, изобретенное матерью-природой, росла невысокая коренастая сосна.
– Пока отдыхай, – распорядился Комяк и, повесив на шею сорокакратный «Сваровски», [12]полез на сосну. А я безмятежно отправился инспектировать кусты с малиной, которые обнаружил метрах в сорока от нашего наблюдательного пункта.
…Малина была очень сладкой. Малина была очень мелкой. Малина была очень червивой. Ее было удивительно много…
…И что самое интересное, рядом со мной – всего в каких-нибудь двадцати шагах в стороне, – с тех же кустов, что и я эту малину, обдирал самый настоящий медведь! Не плюшевый мишка. И не Михайло Потапыч из сказок про Машенек или Аленушек, а самый что ни на есть амикан-батюшка, хозяин тайги. Деловито трещал кустами, иногда с интересом поглядывал в мою сторону и меня совсем не боялся. А я не боялся его.
Вот уж кто бы когда сказал мне, что буду так! Должно быть, за время отсидки у меня полностью атрофировались все чувства. В том числе и чувство страха. И остатки разума. Впрочем, нет. Немного разума у меня осталось, потому что я, как только заметил бурую тушу в кустах, сразу насторожился и в любой момент был готов рвануть к спасительной сосне, пока не убедился, что имею соседство не с медведицей и медвежатами, а с молодым одиночкой, пестуном, [13]по-видимому, недавно изгнанным мамашей в самостоятельную жизнь. А насколько я знал из разнообразных источников, одиноких медведей-самцов, нагуливающих жир в конце лета, можно не опасаться. Они сыты, они добродушны, у них других забот полон рот – в данном случае полная пасть малины, – и они никогда не нападают первыми. В отличие от нас, двуногих-двуруких, безжалостных и агрессивных.
Если не брать в расчет мужика с ружьем и патронташем, который, заметив медведя, считает за охотничью доблесть его подстрелить, то порядком достается косолапым и от других homo sapiens. Еще в XIX веке, пока человек не успел отдалиться от природы (предварительно ее как следует проредив) настолько, насколько сейчас, деревенские бабы, отправившись за малиной и обнаружив в малиннике мишку, ничтоже сумяшеся изгоняли хозяина леса вон, дабы им не мешал и не наводил поруху на ягоду. При этом в качестве оружия применялись обычные корзинки и лукошки, коими и лупили скандальные бабы медведя по чему ни попадя, пока тот позорно не удирал.
А уже в веке XX в одной из еще советских тогда газет была помещена статья о том, как на территорию пионерского лагеря на Камчатке проник старый медведь, привлеченный соблазнительными запахами помойки. И там, в районе пионерской помойки, бедняга и нашел свою смерть. Юные ленинцы, заметив медведя, даже и не подумали в ужасе разбегаться по надежным убежищам, а наоборот, устроили на старика облаву и до того загоняли несчастного по территории, огороженной высоченным неприступным забором, что лесной гость в конце концов забился под сцену летней эстрады, где у него от небывалого ужаса и случился обширный инфаркт миокарда с летальным исходом. При этом все полчаса, пока пионеры гоняли по лагерю мишку (кстати, камчатские медведи – самые крупные в России), воспитатели и вожатые пытались урезонить своих впавших в охотничий раж юных воспитанников. Како-о-ое там! Пока медведь не издох, пионеры не угомонились…
Как обычно, совершенно бесшумно ко мне подошел Комяк, сорвал несколько ягод, бросил их в рот.
– Молодой еще, – негромко произнес самоед, и я понял, что это он имеет в виду медведя. – Годка два, не боле. А ты, Костоправ, молотком. Наблюдал сейчас за тобой и все ждал, когда засечешь, кто с тобой рядом. И скиксуешь. И сиганешь ко мне на сосну. А ты хоть бы хрен. Молотком, – повторил он. – Что, встречал ведмедя уже ране?
– В зоопарке и в цирке, – признался я.
– Н-у-у-у… В зоопарке без понту, Коста. Зато теперь, глядишь, повстречал на природе. Корешам да шмарам своим будешь рассказывать, как малину рвал с мишкой рядом. – Комяк кинул в рот еще несколько ягодок. Медведь не обращал на нас никакого внимания.
– Говори, чего увидал? – напомнил я самоеду, отвлекшемуся на мишку, нашу первоочередную задачу.
– А увидал я, брат Коста, – улыбнулся Комяк, – что вокруг все нормалек. – И многозначительно добавил: – Все полный ништяк. Кажись, что спецназ я в натуре заслал, куда надо. Ни одного козла не заметно. Хотя не очень-то их и заметишь. Умеют прятаться, суки. Я ж говорил, мастаки они во всех отношениях. И мусоров в округе навроде б как нету. Сбили мы их со следа. – Самоед широко улыбнулся, обнажив верхний ряд на удивление крепких, хотя и желтых, зубов, и хлопнул меня по плечу. – Ништяк! Правда, Коста?
– Ништяк, братуха! – громко воскликнул я, и медведь в двадцати шагах от меня испуганно вздрогнул и посмотрел в нашу сторону…
А потом вновь начался марафон через тайгу. Через густо заросшие сырые суземы. [14]Через непроходимые буреломы. Через болото, будь оно неладно…
Не-е-ет! Никогда в жизни не пойду больше в лес. Да какое там в лес! Теперь никто даже за сто тысяч баксов не сможет меня затащить в чистенький ухоженный лесопарк в окрестностях Петербурга!
– Восемь ноль-пять, – зачем-то проинформировал он меня о времени и лишь после этого ответил на мой вопрос. – А прошли верст восемьдесят. Точно не знаю. Спидометров не ношу на ногах. Хорошо идем. Бойко. Молодчик ты, Коста.
Он не знал, что хвалить меня в глаза не рекомендуется, но я его ставить в известность об этом не стал. Вместо этого сунул в рот последний кусок колбасы-концентрата и, болезненно сморщившись, с трудом протолкнул его в глотку.
…А шли мы действительно бойко. Во-первых, Комяк спешил скорее убраться подальше от деревни, в которой накануне устроил шум. Во-вторых, идти медленно через чистый сосновый бор, который протянулся на всем нашем пути до первого привала, было бы неразумным расточительством времени. В-третьих, за ночь я отлично выспался в стогу сена и восстановил растраченные накануне силы, а потому совершенно не задерживал движения. И, наконец, в-четвертых, с каждым шагом мы все ближе и ближе приближались к первому схрону, а он и меня, и самоеда притягивал, словно магнит…
Сегодняшний день начался с того, что Комяк безжалостно выковырнул меня из уютного сена и в качестве утреннего туалета облил мне ноги жидкостью против собак. Потом совместными усилиями мы привели в полный порядок скирду, чтобы никто даже и не подумал, что кто-то мог в ней ночевать. И, не откладывая ни на секунду, пустились в путь, на этот раз взяв курс точно на юго-запад – туда, где находился Кослан. Это были наши первые километры из тех четырехсот, что предстояло преодолеть через тайгу.
На ходу я попытался выведать у Комяка, как прошла ночная акция в деревне, но он был уставшим и неразговорчивым.
– Потом, Коста. Вот свалим подальше, устроим привал, и все узнаешь, – только и пообещал мне самоед, и потом за два часа, что мы шагали через тайгу, ни он, ни я не проронили ни единого слова. Но, иногда замечая на тонких бесцветных губах самоеда самодовольную улыбку, я чувствовал, что все, что он хотел, ему удалось…
Этот привал был первым за два часа марша, и только сейчас, остановившись на сорок минут на опушке бора возле чистого ручья с прохладной водой, мы смогли наконец умыться и позавтракать концентратом. Потом Комяк немногословно рассказал о своих ночных приключениях, после чего обрисовал план наших дальнейших действий.
– Вон, видишь, Коста, ту сопочку. Она у нас как раз на пути. Проще, конечно, ее обогнуть, но только мы поступим иначе. Пойдем прямо через нее. Потратим лишние пару часов, но зато я там найду местечко, чтоб осмотреться. Спецназ, надеюсь, повелся на бодягу, что я им подогнал нынче ночью, и убрался за реку в полном составе. На этом берегу если кто и остался, то лишь мусорские дозоры, а ходить незаметно по парме эти козлы не умеют. Поэтому, если есть кто-то поблизости, я его засеку. Осторожность не помешает. Да, Коста?
– Не помешает, – промямлил я без особого энтузиазма. Меня не так чтобы очень вставляло карабкаться на крутой склон, поросший мелким ельником. – Мы сами-то там окажемся на обзоре.
– А это по какой дороге идти, – усмехнулся мой проводник и взвалил на плечо свой рюкзак (как и камуфляж, тоже обшитый лоскутками материи). – Вперед.
Та дорога, по которой он меня потащил, и тот темп, в котором он это делал, враз выбили из меня все те силы, которые я накопил в стогу сена за ночь! Вот уж никогда не подумал бы, что елки могут расти настолько плотно, что между ними невозможно протиснуться человеку. Но Комяк протискивался. А следом за ним и я. Стеная и матерясь. Представляя, как вылезу оттуда, будто овца из острига, оставив на еловых иголках все лоскутки, которыми так красиво обшит мой защитный костюмчик. Но ничего ужасного не произошло. Полоса сплошных елок имела в ширину не более полуста метров, а потом, совершенно без какого-либо перехода, ее сменил смешанный лес, в котором преобладали молодые рахитичные сосенки и березки.
– Старайся не задевать деревьев, – предупредил самоед, остановив меня на минутку. – Если издалека наблюдают за сопкой, то тебя в таком камуфляже не разглядят и в бинокль. А вот если сейчас, при безветрии, качнется крона одного из деревьев, это сразу же привлечет внимание. Так что, осторожнее, Коста.
Повторять два раза мне не надо было, и после предупреждения Комяка я обходил все сосенки и березки так, словно на них было подано напряжение в несколько тысяч вольт. И, увлеченный этим занятием, даже и не заметил, как мы достигли вершины, на которой, словно некое украшение, изобретенное матерью-природой, росла невысокая коренастая сосна.
– Пока отдыхай, – распорядился Комяк и, повесив на шею сорокакратный «Сваровски», [12]полез на сосну. А я безмятежно отправился инспектировать кусты с малиной, которые обнаружил метрах в сорока от нашего наблюдательного пункта.
…Малина была очень сладкой. Малина была очень мелкой. Малина была очень червивой. Ее было удивительно много…
…И что самое интересное, рядом со мной – всего в каких-нибудь двадцати шагах в стороне, – с тех же кустов, что и я эту малину, обдирал самый настоящий медведь! Не плюшевый мишка. И не Михайло Потапыч из сказок про Машенек или Аленушек, а самый что ни на есть амикан-батюшка, хозяин тайги. Деловито трещал кустами, иногда с интересом поглядывал в мою сторону и меня совсем не боялся. А я не боялся его.
Вот уж кто бы когда сказал мне, что буду так! Должно быть, за время отсидки у меня полностью атрофировались все чувства. В том числе и чувство страха. И остатки разума. Впрочем, нет. Немного разума у меня осталось, потому что я, как только заметил бурую тушу в кустах, сразу насторожился и в любой момент был готов рвануть к спасительной сосне, пока не убедился, что имею соседство не с медведицей и медвежатами, а с молодым одиночкой, пестуном, [13]по-видимому, недавно изгнанным мамашей в самостоятельную жизнь. А насколько я знал из разнообразных источников, одиноких медведей-самцов, нагуливающих жир в конце лета, можно не опасаться. Они сыты, они добродушны, у них других забот полон рот – в данном случае полная пасть малины, – и они никогда не нападают первыми. В отличие от нас, двуногих-двуруких, безжалостных и агрессивных.
Если не брать в расчет мужика с ружьем и патронташем, который, заметив медведя, считает за охотничью доблесть его подстрелить, то порядком достается косолапым и от других homo sapiens. Еще в XIX веке, пока человек не успел отдалиться от природы (предварительно ее как следует проредив) настолько, насколько сейчас, деревенские бабы, отправившись за малиной и обнаружив в малиннике мишку, ничтоже сумяшеся изгоняли хозяина леса вон, дабы им не мешал и не наводил поруху на ягоду. При этом в качестве оружия применялись обычные корзинки и лукошки, коими и лупили скандальные бабы медведя по чему ни попадя, пока тот позорно не удирал.
А уже в веке XX в одной из еще советских тогда газет была помещена статья о том, как на территорию пионерского лагеря на Камчатке проник старый медведь, привлеченный соблазнительными запахами помойки. И там, в районе пионерской помойки, бедняга и нашел свою смерть. Юные ленинцы, заметив медведя, даже и не подумали в ужасе разбегаться по надежным убежищам, а наоборот, устроили на старика облаву и до того загоняли несчастного по территории, огороженной высоченным неприступным забором, что лесной гость в конце концов забился под сцену летней эстрады, где у него от небывалого ужаса и случился обширный инфаркт миокарда с летальным исходом. При этом все полчаса, пока пионеры гоняли по лагерю мишку (кстати, камчатские медведи – самые крупные в России), воспитатели и вожатые пытались урезонить своих впавших в охотничий раж юных воспитанников. Како-о-ое там! Пока медведь не издох, пионеры не угомонились…
Как обычно, совершенно бесшумно ко мне подошел Комяк, сорвал несколько ягод, бросил их в рот.
– Молодой еще, – негромко произнес самоед, и я понял, что это он имеет в виду медведя. – Годка два, не боле. А ты, Костоправ, молотком. Наблюдал сейчас за тобой и все ждал, когда засечешь, кто с тобой рядом. И скиксуешь. И сиганешь ко мне на сосну. А ты хоть бы хрен. Молотком, – повторил он. – Что, встречал ведмедя уже ране?
– В зоопарке и в цирке, – признался я.
– Н-у-у-у… В зоопарке без понту, Коста. Зато теперь, глядишь, повстречал на природе. Корешам да шмарам своим будешь рассказывать, как малину рвал с мишкой рядом. – Комяк кинул в рот еще несколько ягодок. Медведь не обращал на нас никакого внимания.
– Говори, чего увидал? – напомнил я самоеду, отвлекшемуся на мишку, нашу первоочередную задачу.
– А увидал я, брат Коста, – улыбнулся Комяк, – что вокруг все нормалек. – И многозначительно добавил: – Все полный ништяк. Кажись, что спецназ я в натуре заслал, куда надо. Ни одного козла не заметно. Хотя не очень-то их и заметишь. Умеют прятаться, суки. Я ж говорил, мастаки они во всех отношениях. И мусоров в округе навроде б как нету. Сбили мы их со следа. – Самоед широко улыбнулся, обнажив верхний ряд на удивление крепких, хотя и желтых, зубов, и хлопнул меня по плечу. – Ништяк! Правда, Коста?
– Ништяк, братуха! – громко воскликнул я, и медведь в двадцати шагах от меня испуганно вздрогнул и посмотрел в нашу сторону…
А потом вновь начался марафон через тайгу. Через густо заросшие сырые суземы. [14]Через непроходимые буреломы. Через болото, будь оно неладно…
Не-е-ет! Никогда в жизни не пойду больше в лес. Да какое там в лес! Теперь никто даже за сто тысяч баксов не сможет меня затащить в чистенький ухоженный лесопарк в окрестностях Петербурга!
Глава 3
МЫ ПОЛБОЛОТА ПО-ПЛАСТУНСКИ ПРОПАХАЛИ
Стоило нам спуститься с сопки, как сразу же угодили в сырой заболоченный березняк. Нарядный и светлый на своем верхнем ярусе, где через белые блестящие верхушки стволов и вычурную вязь желто-зеленых крон пробивались яркие солнечные лучи. Мрачный и негостеприимный внизу, где черная то ли земля, то ли грязь была богато выстлана сорванными ветром ветками вперемешку с перегнившей листвой и поросла зарослями осоки и вереска. Под толстыми рифлеными подошвами ботинок хлюпала вода, осока заплетала ноги, редкие кочки и проталины сухой земли были укрыты густым голубичником, но за весь путь я так ни разу и не нагнулся, чтобы сорвать хоть одну ягодку. Меня больше заботили трухлявые стволы мертвых деревьев, перегораживающие дорогу, ямки и кочки, на которых я панически боялся подвернуть себе ногу. Охрометь в этой тайге значило умереть – умереть по-глупому после всех тех огня, воды и медных труб, которые я уже миновал. Обидно бы это было, ох, как обидно!