Страница:
Толстуха вдруг заспешила. Не допила кофе, не доела пирожное, бросила взгляд на часы, пробормотала: «Опаздываю», и, даже не попрощавшись, грузно потопала к выходу. Следом за ней выскочили из-за стола в другом углу зала два стояка и Коля. Тамара проводила всю компанию подозрительным взглядом, потом достала из сумочки сотовый и вызвала из телефонной книжки номер.
— Алло, это я. Светлана Петровна чего-то задумала. Уж слишком спешит свалить из кафе. Не иначе, как старается не выходить отсюда вместе со мной. Печенкой чувствую: что-то меня ждет на улице. Подстрахуйте ровно через десять минут.
Она не спеша доела мороженое, щедро дала на чай официантке, любезно раскланялась с метрдотелем и ровно через десять минут вышла из «Орхидеи» на пустынный Загородный проспект. Нажала на кнопочку на брелоке сигнализации, и синий «форд скорпио», припаркованный шагах в десяти, приветственно подмигнул габаритами и крякнул сигнализацией.
За спиной громко брякнул массивный запор на двери кафе.И в тот же момент из тени шагах в двадцати от крыльца «Орхидеи» выскользнула темная фигура и, на ходу поднимая нечто, очень напоминающее пистолет, устремилась к Тамаре.
Накрапывал мелкий холодный дождь. Оставляя за собой облако водяной взвеси, на запредельной скорости по проспекту пронесся большой черный джип. Тамара у входа в кафе «Орхидея» зябко поежилась.
…Выстрела не было слышно. Темная фигура споткнулась, переломилась в пояснице и завалилась на асфальт. А Тамара достала из-под полы курточки руку, в которой была зажата «Беретта» с массивным глушителем.
«Жирная идиотка, — улыбнулась она. — Неуклюжая дилетантка, уверенная в том, что сумеет переиграть профессионалов. Ведь так и знала, что меня поджидает какой-нибудь недотепа с большой пушкой.»
И тут Тамара допустила непростительную ошибку, за какие обычно приходится расплачиваться жизнью. Она на секунду расслабилась, на какие-то доли секунды утратила бдительность, уже уверовав в то, что всё позади, и сосредоточив внимание на только что подстреленном киллере. И не заметила, как метрах в тридцати у нее за спиной из подворотни вышел еще один человек в темном костюме. Хладнокровно, словно в тире, изготовился к стрельбе, приложившись щекой к прикладу охотничьего карабина. Ему оставалось лишь шевельнуть указательным пальцем…
…когда ему в висок вошла пуля.
Услышав за спиной какой-то шум, Тамара резко присела и, обернувшись, выставила перед собой «Беретту».
— Дерьмо, — прошептала она, глядя на еще одно мертвое тело и ружье, валяющееся возле его правой руки. И, словно оправдываясь сама перед собой, чуть слышно добавила: — Кто мог подумать, что их окажется двое.
Потом, дабы не искушать дальше судьбу, быстро юркнула за руль своего «форда», включила зажигание и рванула с места.
В тот же момент к поребрику подрулил белый «Транзит» с замазанными грязью номерами, из него выскочили двое типов в облегающей черной одежде и стремительно загрузили в фургон сперва одного мертвяка, а следом за ним и второго.
Анжелика Геннадьевна, уборщица из «Пинкертона», сидящая за рулем, обернулась и, убедившись, что у обоих трупов прострелены головы, заметила:
— Неплохо девчонка владеет оружием. Ты тоже, Алеша, — похвалила она одного из своих «ниндзя». — Если бы ты промахнулся, этот урод успел бы пальнуть из своего пугача. И девчонке кранты.
И она тронула машину с места. Возле «Орхидеи» не осталось даже и пятнышка крови на мокром асфальте. А двоим мертвякам уже сегодняшней ночью было суждено сгореть в одной из кочегарок промышленной зоны «Парнас».
— Светлана Петровна, толстая сучка, — спокойно говорила в трубку Тамара, не спеша руля по темным улицам Питера, — за кого ты меня принимаешь? За дешевку? За мокрощелку? Посылаешь ко мне каких-то необученных гоблинов и считаешь, что все проблемы утрясены? Не-е-ет, проблем после этого только прибавилось. Не пытайся так со мной больше шутить. И еще раз заруби себе на носу: Игната не трогать и сегодня же безоговорочно передать его моим людям — это раз. Даже не думать о том, чтобы куда-нибудь сдристнуть — это два. И третье — никаких двух дней отсрочки. Ты их не заслужила. Будь готова завтра отправиться в консульство. А сейчас советую выспаться. Спокойной ночи… хм… Толстая Задница.
ТОЛСТАЯ ЗАДНИЦА
После этого звонка у толстухи впервые в жизни случился сердечный приступ.
Она ощущала себя загнанной в угол. И самое ужасное то, что не видела ни единого выхода из этого угла. В голову не приходило ни одной путной мысли.
Конечно, можно было бы обратиться за помощью к ментам, увязшим вместе с ней в деле с детскими трансплантантами. Но кто знает, не сочтут ли они более простым вариантом не разыскивать проклятую девку, а разорвать ту цепочку, которая может привести к ним — ликвидировать ее, Светлану Петровну? Нет, это была глупая мысль — рассказывать кому-нибудь о своих неприятностях.
Ненамного разумнее идея уехать в Испанию, попытаться по-быстрому загнать за треть цены коттеджи и рвануть в какую-нибудь страну третьего мира.
Но не сидеть же, сложа руки!
Она не спала всю ночь, отпиваясь волокардином. Ранним утром ей пришла в голову неплохая идея: вызвать «скорую», пожаловаться на сердце. Боли в груди и одышка, действительно, не проходят, так что можно рассчитывать, что кардиограмма будет довольно паршивой. Возможно, это даже микроинфаркт. Отвезут в больницу, где можно спрятаться от крысеныша на какое-то время. Получить отсрочку, которую Коля использует для подготовки к продаже коттеджей. Можно надеяться, что он же сумеет сделать поддельные загранпаспарта. Или хотя бы оформит визы куда-нибудь в Венесуэлу или Колумбию. Там можно будет отсидеться год или два, после чего, если не понравится в Южной Америке, вернуться в Европу. Девка за это время угомонится (или ее угомонят). Можно будет спокойно выходить на пенсию. Даже если продать коттеджи за треть цены, почти двух миллионов баксов хватит с избытком до самой смерти.
«Да, решено, — воспрянула духом толстуха. — Именно так и поступлю. А сейчас, прежде чем вызывать скорую, надо объяснить Николаю, что он должен делать».
— Подъем! Хватит дрыхнуть! Сейчас не до этого!.. Ты же в курсе, что у меня огромные неприятности, — не вдаваясь в подробности, сообщила Светлана Петровна своему заспанному любовнику. — В ближайшее время меня либо убьют, либо посадят. Надо срочно уезжать за границу. Но сперва предстоит продать, во-первых, всё здесь, а, во-вторых, всё в Испании, обратить недвижимость в деньги. Этим придется заняться тебе, у меня связаны руки. К тому же, сегодня всю ночь я промучилась с сердцем. Может быть, у меня даже инфаркт. Придется ложиться в больницу.
Николай сидел на кровати, свесив толстенные, как у слона, волосатые ноги, и силился сообразить, снится ли ему сейчас Светлана, или это всё наяву. Он даже, чтобы проснуться, слегка ущипнул себя за массивную задницу. Ничего не изменилось. Значит, наяву. А раз наяву, хочешь не хочешь, придется вставать.
— И что мне надо делать? — широко зевнул Коля и почесал у себя в паху.
— Бери бумажку и ручку и конспектируй. — Толстуха кинула на колени Николаю кожаный бювар с золотой монограммой С7ГЛ.— Повторять второй раз у меня, может быть, в ближайшее время не будет возможности. Итак, первое. Ты должен найти профессионального киллера. Задача: любыми путями убрать проклятую девку — понимаешь, кого я имею в виду. Оплата… на это я выделяю сто тысяч баксов наличными. Второе …
Она ощущала себя загнанной в угол. И самое ужасное то, что не видела ни единого выхода из этого угла. В голову не приходило ни одной путной мысли.
Конечно, можно было бы обратиться за помощью к ментам, увязшим вместе с ней в деле с детскими трансплантантами. Но кто знает, не сочтут ли они более простым вариантом не разыскивать проклятую девку, а разорвать ту цепочку, которая может привести к ним — ликвидировать ее, Светлану Петровну? Нет, это была глупая мысль — рассказывать кому-нибудь о своих неприятностях.
Ненамного разумнее идея уехать в Испанию, попытаться по-быстрому загнать за треть цены коттеджи и рвануть в какую-нибудь страну третьего мира.
Но не сидеть же, сложа руки!
Она не спала всю ночь, отпиваясь волокардином. Ранним утром ей пришла в голову неплохая идея: вызвать «скорую», пожаловаться на сердце. Боли в груди и одышка, действительно, не проходят, так что можно рассчитывать, что кардиограмма будет довольно паршивой. Возможно, это даже микроинфаркт. Отвезут в больницу, где можно спрятаться от крысеныша на какое-то время. Получить отсрочку, которую Коля использует для подготовки к продаже коттеджей. Можно надеяться, что он же сумеет сделать поддельные загранпаспарта. Или хотя бы оформит визы куда-нибудь в Венесуэлу или Колумбию. Там можно будет отсидеться год или два, после чего, если не понравится в Южной Америке, вернуться в Европу. Девка за это время угомонится (или ее угомонят). Можно будет спокойно выходить на пенсию. Даже если продать коттеджи за треть цены, почти двух миллионов баксов хватит с избытком до самой смерти.
«Да, решено, — воспрянула духом толстуха. — Именно так и поступлю. А сейчас, прежде чем вызывать скорую, надо объяснить Николаю, что он должен делать».
— Подъем! Хватит дрыхнуть! Сейчас не до этого!.. Ты же в курсе, что у меня огромные неприятности, — не вдаваясь в подробности, сообщила Светлана Петровна своему заспанному любовнику. — В ближайшее время меня либо убьют, либо посадят. Надо срочно уезжать за границу. Но сперва предстоит продать, во-первых, всё здесь, а, во-вторых, всё в Испании, обратить недвижимость в деньги. Этим придется заняться тебе, у меня связаны руки. К тому же, сегодня всю ночь я промучилась с сердцем. Может быть, у меня даже инфаркт. Придется ложиться в больницу.
Николай сидел на кровати, свесив толстенные, как у слона, волосатые ноги, и силился сообразить, снится ли ему сейчас Светлана, или это всё наяву. Он даже, чтобы проснуться, слегка ущипнул себя за массивную задницу. Ничего не изменилось. Значит, наяву. А раз наяву, хочешь не хочешь, придется вставать.
— И что мне надо делать? — широко зевнул Коля и почесал у себя в паху.
— Бери бумажку и ручку и конспектируй. — Толстуха кинула на колени Николаю кожаный бювар с золотой монограммой С7ГЛ.— Повторять второй раз у меня, может быть, в ближайшее время не будет возможности. Итак, первое. Ты должен найти профессионального киллера. Задача: любыми путями убрать проклятую девку — понимаешь, кого я имею в виду. Оплата… на это я выделяю сто тысяч баксов наличными. Второе …
Глава пятая
ОТЕЛЬ «ПЫТКИ»: ВСЕ ВКЛЮЧЕНО
ВИКТОРИЯ ЭНГЛЕР
29 сентября — 2 октября 1999 г.
Похоже, Тамара справляется со своей миссией мстительницы на отлично. Во всяком случае уже добилась сердечного приступа у толстухи — только что позвонил один из стояков, приставленных к ней, и сообщил, что сам вызывал «скорую», и врач, сняв кардиограмму, при нем установил предварительный диагноз: инфаркт миокарда. Толстуху увезли в Питер, и сейчас она валяется в приемном покое какого-то кардиологического центра, дожидаясь, когда ей подготовят палату. И если Светлана Петровна еще не на краю могилы, то дядюшка там — это точно. Почти месяц запоя, мозги набекрень, энцефалопатия, глюки — полный набор, чтобы сдохнуть. Но так просто я ему это сделать не дам. В Вырицу за ним уже отправились Томка с Олегом, прихватив с собой четверых боевиков. При желании они за пятнадцать минут могли бы не оставить и камня на камне от всего «Простоквашина», но пока ограничатся тем, что вывезут дядюшку. Никакого сопротивления охрана оказывать им не будет — Магистр об акции предупрежден. Так что сегодня долгожданная встреча состоится.
— Куда это дерьмо? — спрашивает Руслан и за шкирку выволакивает из белого «Транзита» пьяного в дрова дядю Игната. — Ну, от него и шмонит!
— Тащите его в бойлерную. Прикуйте браслетами к какой-нибудь железяке. — Я с интересом разглядываю зачуханного уродца с оплывшей от пьянства, небритой физиономией. Такое впечатление, что за семь лет он даже не постарел. Разве что поубавилось и без того жидких волос, да, вроде б, животик стал еще больше. На дядюшке грязный (когда-то белый) махровый халат, из-под которого торчат бледные ноги. За одну из них моего родственничка и прихватывает, брезгливо морщась, Руслан. Волочет этого обоссанного бомжару в подвал.
— Приковал его к стойке котла, — докладывает он через пять минут. — Придвинул к нему ведро, но он всё равно там все обгадит.
— Что обгадит, то заставлю вылизать языком, — отрезаю я и возвращаюсь в дом.
Томка валяется на диване в гостиной, крутит по видику какую-то чепуху с Лесли Нильсеном. Я беру пульт, нажимаю на паузу.
— Как всё прошло?
— Ты про поездку? — поворачивается ко мне Тамара. — Отстой. Даже никого не подстрелили. Даже никого не пришлось бить по фэйсу. Короче, рассказывать не о чем.
— И всё же?
— Ну, если так хочешь, пожалуйста. — Томка принимает сидячее положение. — В «Простоквашино» нас пропустили без возражений. Погудели, и пожалуйста: ворота нараспашку. Заехали внутрь. Один из охранников — такой милашка, жаль, не успела обменяться с ним телефончиками…
— Тамара!
— Очень жаль. Но я его еще отыщу… Так вот, о чем это я: этот милашка проводил нас с Русланом к Игнату домой. «Ф-ф-фу!!!» — скажу я тебе. Авгиевые конюшни. Меня там чуть не стошнило. Запашок, как в палате для лежачих больных. Кровать обоссана. В углу куча тряпья — тоже всё ссаное. Руслик, когда тащил твоего дядюшку в тачку, сказал, что потребует у тебя надбавки за вредность.
— Этот колдырь, — я присаживаюсь на диван рядом с Тамарой, — хоть сообразил, что с ним происходит?
— Коматоза-то?!! — прыскает Томка. — Жди! Забирали спящего, и всю дорогу до Питера он и не подумал проснуться. Вот и все приключения. Ты разочарована, Виктория Энглер?
— Нет. Всё о'кей. Всё еще впереди, — зловеще улыбаюсь я и нажимаю на кнопку на пульте. — Смотри кино, Томка. Спасибо.
После обеда из бойлерной начинают доноситься утробные звуки. Их слышно даже на первом этаже, и об этом, заглянув в кабинет, сообщает мне один из телохранителей.
— Проснулся, ублюдок, — констатирую я и поднимаюсь из кресла. — Что же, пойду поздороваюсь с родственничком.
Как же долго я ждала этой встречи! Как я мечтала о ней!
«Мечты сбываются», — когда-то пел Юрий Антонов. Вряд ли он имел в виду такие мечты.
Дядюшка лежит, скорчившись, на бетонном полу и стонет. Он не слышит, как я останавливаюсь в паре шагах от него. Он не видит, как я брезгливо морщусь — от него разит ссаками так, как не разит, наверное, ни от одного бомжа. Сказать, что эта живая фекалия жалка — не сказать ничего. Это амеба. Нет, не амеба — это ничто.
Я заставляю себя несильно пнуть это ничто носочком кроссовки.
Дядя Игнат поворачивает ко мне серую опухшую рожу и заплывшими глазками смотрит на меня. В его взгляде пустота. Которая постепенно заполняется выражением ужаса.
— Узнал, сволочь? — наконец спрашиваю я, хотя и без того видно: узнал.
— Тамара, ты? — сипит он. Я молча киваю.
— Принеси мне попить.
— Может, и похмелиться?
— Пожалуйста!
— В этом пансионате вода выдается два раза в сутки. — Я смотрю на часы. На них полседьмого вечера. — В десять утра и в восемнадцать ноль-ноль. Я ничего нового не изобретала, всё слизываю у других. А эти другие, помнится мне, когда-то давали пить маленькой девочке, которую держали в плену, два раза в день. Так вот, выдачу воды в восемнадцать ноль-ноль ты, дядя, проспал. Дожидайся утра.
— Ну, пожалуйста! — Игнат прикусывает покрытое грязью запястье и издает протяжный мученический стон. — Я же не выживу!
— Что, трубы горят? — Нет, на жалость меня не пробьешь. — А не хрен бухать. Так что жди до утра. Если будет совсем невтерпеж, поссы в ведро и попей, — советую я и спешу выйти из бойлерной. Хорошего понемножку, а для первой аудиенции достаточно. В моих планах — растянуть мучения дядюшки не меньше чем на неделю. Завтра мы с ним начнем заниматься воспоминаниями.
Я поднимаюсь по лестнице из подвала, и меня провожает всё тот же протяжный мученический стон: «Тамма-а-ара! Пожа-а-алуйста-а-а!!!»
Это нытье мне как елей на сердце!
— Видишь, свинья, я держу свое слово. Обещала, что в десять будет вода, принесли воды.
— Один стакан! — стонет дядюшка. — Это ж ничто!
— Вечером будет еще. Потерпи.
— Как терпеть?!
— Как терпела тринадцатилетняя девочка, когда ее ни за что, ни про что мучили жаждой по несколько дней. Да к тому же еще связывали, укутывали в одеяло и пальто, чтобы она потела и мучалась.
— Это Светлана. Я на такое бы никогда…
— …не сподобился, — продолжаю я за Игната. — Конечно, толстуха мыслила своими сориентированными в направлении садизма, мозгами. Ты мыслил другим. — Переборов брезгливость, я хлестко бью сидящего у двутавровой опоры котла дядюшку в пах. — Вот этим ты мыслил, кобель!
Игнат сипло втягивает в себя воздух, глазки чуть не выскакивают из орбит, и вот уже на бетонном полу корчится субтильная фигурка в грязном халатике. Теперь ему не до воды. И это надолго. А у меня нет желания ждать, когда эта мокрица очухается.
— До вечера, дядюшка, — говорю я и направляюсь к выходу из подвала. И уже на пороге подкидываю этой скотине информацию для терзаний: — Сейчас пришлю пацанов. Ампутируют тебе гениталии, чтобы не болели.
— Почему не ешь, дядя Игнат? Нет аппетита?
— Таким не кормят даже свиней, — бросает он взгляд на алюминиевую миску с баландой из гороха с капустным листом.
— Таким кормят в «пятерке». Это СИЗО для женщин. Я провела там почти год. И каждый день ела это. Так что жри, сволочь, всё, что дают. И знай, что это цветочки. Ягодки впереди.
— Принеси попить.
— Ты же только что пил, — ухмыляюсь я и поддеваю ногой пустой граненый стакан.
— Но этого мало. Как ты не понимаешь! Я же с похмелья.
— Ты это мне говорил уже несколько раз, идиот. И вот что я тебе отвечала: никто не заставлял тебя пить.
— Фашистка!
— Ха-ха-ха! Кто б говорил… За что, негодяй, расстрелял моих родителей? Отвечай, сволочь!..
— Помнишь, дядя Игнат, как мы с тобой мылись в бане? Ты хотел потереть мне спинку, а я тебе ошпарила яйца? Каким же ничтожеством ты мне тогда казался! Не было человека тогда, который был бы противнее мне, чем ты! А какого крутяка пытался из себя строить! Мог ли предполагать, «господин удачливый коммерсант», что в конце концов будешь валяться в этом подвале, обоссаный и вонючий? Ты родился дерьмом, тебя воспитали еще большим дерьмом, и вот сейчас это вонючее и отвратительное дерьмо валяется у меня под ногами. Никакого другого удела тебе изначально было не суждено. Ни один, даже самый лучший, кондитер еще никогда не смог изготовить из фекалий конфетку… Алло, дядюшка, ты меня слушаешь?
Навряд ли. Сейчас он увлеченно стряхивает с себя нечто несуществующее, вернее, существующее только в его воображении, и старательно «давит» всё это босыми ногами на бетонном полу. Насколько я понимаю по его реакции, «это» давиться не хочет.
«Придуривается? — пытаюсь понять я, с сомнением наблюдая за художествами Игната. — Или у него уже снесло крышу? Если так, то очень жаль. Прошло всего три дня, как он сидит у меня в бойлерной. Я еще не успела сполна насладиться местью».
В тот же день в качестве эксперта я приглашаю в подвал Гепатита, и тот с ехидной усмешкой наблюдает за дядюшкой, продолжающим борьбу с несуществующими гадами, облепившими всё его тело. Борьба дается непросто. Лицо Игната блестит от пота, на губах выступила пена.
— Эффектно, не правда ли? — Я беру Олега под руку. — Как считаешь, он лепит горбатого?
— У него элементарный делирий.
— Чего?!! — не въезжаю я в новое слово. — По-русски, пожалуйста.
— Делириус тременс. Это по-латыни. А по-русски — белая горячка. Сегодня третьи сутки, как заставили этого синяка резко бросить бухать. А горячка как раз и приходит на третий день.
— И чего теперь делать? Как лечить?
— А тебе это надо? — удивляется Олег, и я хихикаю: «Действительно, надо?»
— Мне начхать!
— Вот и не пузырись. А это пройдет само. Уже завтра.
Но Олег ошибается. Назавтра Игнату становится хуже.
И явный признак этого — граненый стакан с водой, который поставили дядюшке еще вечером, я обнаруживаю утром нетронутым. Игнат больше не собирает с себя воображаемых тварей. Он неподвижно сидит на полу, и в глазах его пустота и безучастность. И я ни на йоту не сомневаюсь, что Игнат сейчас не шпилит под сумасшедшего. За последние годы мне довелось насмотреться и на истинных крейзанутых, и на тех, кто пытался под них закосить.
Игнат не косит.
Уже сутки, как он не пользуется ведром, не реагирует ни на столь желанную воду, ни на людей, ни на хоть какие-нибудь изменения в окружающей обстановке. Сидит, словно буддист в состоянии полной нирваны, и у него изо рта свисают тягучие нитки слюны.
Минуют еще одни сутки. Несколько раз я навещаю Игната. Никаких изменений. Та же поза. Тот же остекленевший взгляд сумасшедшего.
Потом в подвал снова спускается Олег.
— Ты еще не натешилась? — Он подходит к дядюшке и сильно бьет ногой ему в челюсть. Игнат, как манекен, опрокидывается на бок, да так и остается валяться — не шевелясь.
Никаких изменений!
Разве что нитка слюны, тянущаяся из уголка рта, окрашивается красным.
— Сколько можно держать здесь эту свинью? — морщится Гепатит. — От него провоняла вся бойлерная. Я скажу пацанам, чтобы вывезли его в лес и закопали.
— Нет. — Я разочарована, что мучения для этого гада так быстро закончатся. — Пусть оденут его потеплее и отвезут в лес. Но не закапывают, просто выпустят. Если ему повезет, он выйдет к людям, и его отправят в дурдом.
— Всё равно он уже не жилец.
— Хоть подохнет в тепле, — изображаю я из себя добренькую и гуманную. — Впрочем, я сомневаюсь, что он в состоянии выйти к людям. Пусть замерзает. Олежа, зови пацанов. Каждому доплата по двести баксов за вредность.
Морщась и матерясь, Руслан и Подстава упаковывают Игната в ватные брюки, свитер и телогрейку. На ноги натягивают кирзовые сапоги. И запихивают в «Транзит».
Пора в путь. В последний путь!
— Ты с нами? — интересуется у меня Руслан, и я согласно киваю.
— Естественно! — Как же я могу отказаться!
Я, Руслан и Подстава устраиваемся на переднем сиденье. Дядюшка в грузовом отсеке, и когда «Транзит» трогается с места и начинает подпрыгивать на ухабах, слышно, как этот зомби гремит костями по железному полу.
Далеко отъезжать от Ольгина мы не намерены. Выруливаем на Приморское шоссе, проезжаем несколько километров и сворачиваем в сторону дамбы. Кирюха Подстава останавливает машину на берегу залива, не доезжая до кромки воды метров пятидесяти. На улице темень, если не считать отблесков фар машин, едущих по дамбе.
— Подходящая ночка, чтобы уйти в мир иной, — мрачно замечает Подстава и ногами выталкивает Игната из машины. — Думаю, в Преисподней светлее. — Он щелкает зажигалкой и закуривает сигарету. — Покурю и поедем обратно.
Мы втроем стоим над Игнатом, скрючившимся на песке. При этом я вспоминаю, что синоптики обещали морозную ночь. Вполне вероятно, что дядя к утру загнется от гиподинамии. И даже не поймет, что с ним произошло. Не самая худшая смерть. Обидно! Этот белек достоин в тысячу раз худшего.
— Ну, порулили. Пикник окончен, — произносит Подстава и щелчком далеко-далеко отправляет красный светлячок окурка.
Ив этот момент Игнат принимается медленно подниматься на ноги. Мы втроем окаменеваем. Так, как наверное, окаменевают в мистическом страхе туристы на таинстве вуду, когда приходит в движение зомби. Мы смотрим, как дядя встает, затравленно озирается и нетвердой (совершенно нечеловеческой!) походкой направляется к воде. Потом, не сговариваясь и стараясь не издать ни единого звука, мы, словно привязанные, следуем за ним.
И при этом, признаться, мне жутко! Так жутко, как, кажется, не было никогда!
Когда вода (черная-черная!) касается сапог дяди Игната, он даже не замедляет ход. Он ее просто не замечает.
Идет и идет.
Вперед и вперед.
— О, черт! — заметно дрожащим шепотом выдавливает человек без страха и эмоций Кирюха Подстава. — Картина маслом! Такой суицид я вижу впервые! Будет, о чем написать в мемуарах.
И мы еще минут десять стоим у кромки воды и наблюдаем за тем, как в темноте растворяется силуэт существа, всё дальше и дальше уходящего по мелководью в залив.
— Куда это дерьмо? — спрашивает Руслан и за шкирку выволакивает из белого «Транзита» пьяного в дрова дядю Игната. — Ну, от него и шмонит!
— Тащите его в бойлерную. Прикуйте браслетами к какой-нибудь железяке. — Я с интересом разглядываю зачуханного уродца с оплывшей от пьянства, небритой физиономией. Такое впечатление, что за семь лет он даже не постарел. Разве что поубавилось и без того жидких волос, да, вроде б, животик стал еще больше. На дядюшке грязный (когда-то белый) махровый халат, из-под которого торчат бледные ноги. За одну из них моего родственничка и прихватывает, брезгливо морщась, Руслан. Волочет этого обоссанного бомжару в подвал.
— Приковал его к стойке котла, — докладывает он через пять минут. — Придвинул к нему ведро, но он всё равно там все обгадит.
— Что обгадит, то заставлю вылизать языком, — отрезаю я и возвращаюсь в дом.
Томка валяется на диване в гостиной, крутит по видику какую-то чепуху с Лесли Нильсеном. Я беру пульт, нажимаю на паузу.
— Как всё прошло?
— Ты про поездку? — поворачивается ко мне Тамара. — Отстой. Даже никого не подстрелили. Даже никого не пришлось бить по фэйсу. Короче, рассказывать не о чем.
— И всё же?
— Ну, если так хочешь, пожалуйста. — Томка принимает сидячее положение. — В «Простоквашино» нас пропустили без возражений. Погудели, и пожалуйста: ворота нараспашку. Заехали внутрь. Один из охранников — такой милашка, жаль, не успела обменяться с ним телефончиками…
— Тамара!
— Очень жаль. Но я его еще отыщу… Так вот, о чем это я: этот милашка проводил нас с Русланом к Игнату домой. «Ф-ф-фу!!!» — скажу я тебе. Авгиевые конюшни. Меня там чуть не стошнило. Запашок, как в палате для лежачих больных. Кровать обоссана. В углу куча тряпья — тоже всё ссаное. Руслик, когда тащил твоего дядюшку в тачку, сказал, что потребует у тебя надбавки за вредность.
— Этот колдырь, — я присаживаюсь на диван рядом с Тамарой, — хоть сообразил, что с ним происходит?
— Коматоза-то?!! — прыскает Томка. — Жди! Забирали спящего, и всю дорогу до Питера он и не подумал проснуться. Вот и все приключения. Ты разочарована, Виктория Энглер?
— Нет. Всё о'кей. Всё еще впереди, — зловеще улыбаюсь я и нажимаю на кнопку на пульте. — Смотри кино, Томка. Спасибо.
После обеда из бойлерной начинают доноситься утробные звуки. Их слышно даже на первом этаже, и об этом, заглянув в кабинет, сообщает мне один из телохранителей.
— Проснулся, ублюдок, — констатирую я и поднимаюсь из кресла. — Что же, пойду поздороваюсь с родственничком.
Как же долго я ждала этой встречи! Как я мечтала о ней!
«Мечты сбываются», — когда-то пел Юрий Антонов. Вряд ли он имел в виду такие мечты.
Дядюшка лежит, скорчившись, на бетонном полу и стонет. Он не слышит, как я останавливаюсь в паре шагах от него. Он не видит, как я брезгливо морщусь — от него разит ссаками так, как не разит, наверное, ни от одного бомжа. Сказать, что эта живая фекалия жалка — не сказать ничего. Это амеба. Нет, не амеба — это ничто.
Я заставляю себя несильно пнуть это ничто носочком кроссовки.
Дядя Игнат поворачивает ко мне серую опухшую рожу и заплывшими глазками смотрит на меня. В его взгляде пустота. Которая постепенно заполняется выражением ужаса.
— Узнал, сволочь? — наконец спрашиваю я, хотя и без того видно: узнал.
— Тамара, ты? — сипит он. Я молча киваю.
— Принеси мне попить.
— Может, и похмелиться?
— Пожалуйста!
— В этом пансионате вода выдается два раза в сутки. — Я смотрю на часы. На них полседьмого вечера. — В десять утра и в восемнадцать ноль-ноль. Я ничего нового не изобретала, всё слизываю у других. А эти другие, помнится мне, когда-то давали пить маленькой девочке, которую держали в плену, два раза в день. Так вот, выдачу воды в восемнадцать ноль-ноль ты, дядя, проспал. Дожидайся утра.
— Ну, пожалуйста! — Игнат прикусывает покрытое грязью запястье и издает протяжный мученический стон. — Я же не выживу!
— Что, трубы горят? — Нет, на жалость меня не пробьешь. — А не хрен бухать. Так что жди до утра. Если будет совсем невтерпеж, поссы в ведро и попей, — советую я и спешу выйти из бойлерной. Хорошего понемножку, а для первой аудиенции достаточно. В моих планах — растянуть мучения дядюшки не меньше чем на неделю. Завтра мы с ним начнем заниматься воспоминаниями.
Я поднимаюсь по лестнице из подвала, и меня провожает всё тот же протяжный мученический стон: «Тамма-а-ара! Пожа-а-алуйста-а-а!!!»
Это нытье мне как елей на сердце!
— Видишь, свинья, я держу свое слово. Обещала, что в десять будет вода, принесли воды.
— Один стакан! — стонет дядюшка. — Это ж ничто!
— Вечером будет еще. Потерпи.
— Как терпеть?!
— Как терпела тринадцатилетняя девочка, когда ее ни за что, ни про что мучили жаждой по несколько дней. Да к тому же еще связывали, укутывали в одеяло и пальто, чтобы она потела и мучалась.
— Это Светлана. Я на такое бы никогда…
— …не сподобился, — продолжаю я за Игната. — Конечно, толстуха мыслила своими сориентированными в направлении садизма, мозгами. Ты мыслил другим. — Переборов брезгливость, я хлестко бью сидящего у двутавровой опоры котла дядюшку в пах. — Вот этим ты мыслил, кобель!
Игнат сипло втягивает в себя воздух, глазки чуть не выскакивают из орбит, и вот уже на бетонном полу корчится субтильная фигурка в грязном халатике. Теперь ему не до воды. И это надолго. А у меня нет желания ждать, когда эта мокрица очухается.
— До вечера, дядюшка, — говорю я и направляюсь к выходу из подвала. И уже на пороге подкидываю этой скотине информацию для терзаний: — Сейчас пришлю пацанов. Ампутируют тебе гениталии, чтобы не болели.
— Почему не ешь, дядя Игнат? Нет аппетита?
— Таким не кормят даже свиней, — бросает он взгляд на алюминиевую миску с баландой из гороха с капустным листом.
— Таким кормят в «пятерке». Это СИЗО для женщин. Я провела там почти год. И каждый день ела это. Так что жри, сволочь, всё, что дают. И знай, что это цветочки. Ягодки впереди.
— Принеси попить.
— Ты же только что пил, — ухмыляюсь я и поддеваю ногой пустой граненый стакан.
— Но этого мало. Как ты не понимаешь! Я же с похмелья.
— Ты это мне говорил уже несколько раз, идиот. И вот что я тебе отвечала: никто не заставлял тебя пить.
— Фашистка!
— Ха-ха-ха! Кто б говорил… За что, негодяй, расстрелял моих родителей? Отвечай, сволочь!..
— Помнишь, дядя Игнат, как мы с тобой мылись в бане? Ты хотел потереть мне спинку, а я тебе ошпарила яйца? Каким же ничтожеством ты мне тогда казался! Не было человека тогда, который был бы противнее мне, чем ты! А какого крутяка пытался из себя строить! Мог ли предполагать, «господин удачливый коммерсант», что в конце концов будешь валяться в этом подвале, обоссаный и вонючий? Ты родился дерьмом, тебя воспитали еще большим дерьмом, и вот сейчас это вонючее и отвратительное дерьмо валяется у меня под ногами. Никакого другого удела тебе изначально было не суждено. Ни один, даже самый лучший, кондитер еще никогда не смог изготовить из фекалий конфетку… Алло, дядюшка, ты меня слушаешь?
Навряд ли. Сейчас он увлеченно стряхивает с себя нечто несуществующее, вернее, существующее только в его воображении, и старательно «давит» всё это босыми ногами на бетонном полу. Насколько я понимаю по его реакции, «это» давиться не хочет.
«Придуривается? — пытаюсь понять я, с сомнением наблюдая за художествами Игната. — Или у него уже снесло крышу? Если так, то очень жаль. Прошло всего три дня, как он сидит у меня в бойлерной. Я еще не успела сполна насладиться местью».
В тот же день в качестве эксперта я приглашаю в подвал Гепатита, и тот с ехидной усмешкой наблюдает за дядюшкой, продолжающим борьбу с несуществующими гадами, облепившими всё его тело. Борьба дается непросто. Лицо Игната блестит от пота, на губах выступила пена.
— Эффектно, не правда ли? — Я беру Олега под руку. — Как считаешь, он лепит горбатого?
— У него элементарный делирий.
— Чего?!! — не въезжаю я в новое слово. — По-русски, пожалуйста.
— Делириус тременс. Это по-латыни. А по-русски — белая горячка. Сегодня третьи сутки, как заставили этого синяка резко бросить бухать. А горячка как раз и приходит на третий день.
— И чего теперь делать? Как лечить?
— А тебе это надо? — удивляется Олег, и я хихикаю: «Действительно, надо?»
— Мне начхать!
— Вот и не пузырись. А это пройдет само. Уже завтра.
Но Олег ошибается. Назавтра Игнату становится хуже.
И явный признак этого — граненый стакан с водой, который поставили дядюшке еще вечером, я обнаруживаю утром нетронутым. Игнат больше не собирает с себя воображаемых тварей. Он неподвижно сидит на полу, и в глазах его пустота и безучастность. И я ни на йоту не сомневаюсь, что Игнат сейчас не шпилит под сумасшедшего. За последние годы мне довелось насмотреться и на истинных крейзанутых, и на тех, кто пытался под них закосить.
Игнат не косит.
Уже сутки, как он не пользуется ведром, не реагирует ни на столь желанную воду, ни на людей, ни на хоть какие-нибудь изменения в окружающей обстановке. Сидит, словно буддист в состоянии полной нирваны, и у него изо рта свисают тягучие нитки слюны.
Минуют еще одни сутки. Несколько раз я навещаю Игната. Никаких изменений. Та же поза. Тот же остекленевший взгляд сумасшедшего.
Потом в подвал снова спускается Олег.
— Ты еще не натешилась? — Он подходит к дядюшке и сильно бьет ногой ему в челюсть. Игнат, как манекен, опрокидывается на бок, да так и остается валяться — не шевелясь.
Никаких изменений!
Разве что нитка слюны, тянущаяся из уголка рта, окрашивается красным.
— Сколько можно держать здесь эту свинью? — морщится Гепатит. — От него провоняла вся бойлерная. Я скажу пацанам, чтобы вывезли его в лес и закопали.
— Нет. — Я разочарована, что мучения для этого гада так быстро закончатся. — Пусть оденут его потеплее и отвезут в лес. Но не закапывают, просто выпустят. Если ему повезет, он выйдет к людям, и его отправят в дурдом.
— Всё равно он уже не жилец.
— Хоть подохнет в тепле, — изображаю я из себя добренькую и гуманную. — Впрочем, я сомневаюсь, что он в состоянии выйти к людям. Пусть замерзает. Олежа, зови пацанов. Каждому доплата по двести баксов за вредность.
Морщась и матерясь, Руслан и Подстава упаковывают Игната в ватные брюки, свитер и телогрейку. На ноги натягивают кирзовые сапоги. И запихивают в «Транзит».
Пора в путь. В последний путь!
— Ты с нами? — интересуется у меня Руслан, и я согласно киваю.
— Естественно! — Как же я могу отказаться!
Я, Руслан и Подстава устраиваемся на переднем сиденье. Дядюшка в грузовом отсеке, и когда «Транзит» трогается с места и начинает подпрыгивать на ухабах, слышно, как этот зомби гремит костями по железному полу.
Далеко отъезжать от Ольгина мы не намерены. Выруливаем на Приморское шоссе, проезжаем несколько километров и сворачиваем в сторону дамбы. Кирюха Подстава останавливает машину на берегу залива, не доезжая до кромки воды метров пятидесяти. На улице темень, если не считать отблесков фар машин, едущих по дамбе.
— Подходящая ночка, чтобы уйти в мир иной, — мрачно замечает Подстава и ногами выталкивает Игната из машины. — Думаю, в Преисподней светлее. — Он щелкает зажигалкой и закуривает сигарету. — Покурю и поедем обратно.
Мы втроем стоим над Игнатом, скрючившимся на песке. При этом я вспоминаю, что синоптики обещали морозную ночь. Вполне вероятно, что дядя к утру загнется от гиподинамии. И даже не поймет, что с ним произошло. Не самая худшая смерть. Обидно! Этот белек достоин в тысячу раз худшего.
— Ну, порулили. Пикник окончен, — произносит Подстава и щелчком далеко-далеко отправляет красный светлячок окурка.
Ив этот момент Игнат принимается медленно подниматься на ноги. Мы втроем окаменеваем. Так, как наверное, окаменевают в мистическом страхе туристы на таинстве вуду, когда приходит в движение зомби. Мы смотрим, как дядя встает, затравленно озирается и нетвердой (совершенно нечеловеческой!) походкой направляется к воде. Потом, не сговариваясь и стараясь не издать ни единого звука, мы, словно привязанные, следуем за ним.
И при этом, признаться, мне жутко! Так жутко, как, кажется, не было никогда!
Когда вода (черная-черная!) касается сапог дяди Игната, он даже не замедляет ход. Он ее просто не замечает.
Идет и идет.
Вперед и вперед.
— О, черт! — заметно дрожащим шепотом выдавливает человек без страха и эмоций Кирюха Подстава. — Картина маслом! Такой суицид я вижу впервые! Будет, о чем написать в мемуарах.
И мы еще минут десять стоим у кромки воды и наблюдаем за тем, как в темноте растворяется силуэт существа, всё дальше и дальше уходящего по мелководью в залив.
ТАМАРА АСТАФЬЕВА (ВЕРБОВЩИЦА)
29 — 30 сентября 1999 г.
Узнать у пинкертоновских стояков адрес кардиоцентра и номер палаты, в которой валялась Толстая Задница, было проще простого.
И в тот же день, как оказалась в больнице, Светлана Петровна получила большой букет роз и пакет со сладостями и фруктами. К передаче прилагалась коротенькая записка:
«поправляйся скорее, толстуха. Ты мне очень нужна. Сама знаешь это».
Уже через пятнадцать минут после того, как больная получила эту щедрую передачу, врачам пришлось спешно подключать перенесшую очередной приступ Светлану Петровну к прикроватному кардиографу и электронному кардиостимулятору «Биотроник».
Как раз в этот момент Тамара, валяясь на своем любимом диванчике в коттедже в Ольгине, получала по телефону отчет одного из толстухиных телохранителей, за ненадобностью временно переданных в распоряжение Николая.
— Принципал, как только расстался со Светланой Петровной в больнице, сразу отправился в испанское консульство. Там к нему присоединился один человек — насколько я понял, не то юрист, не то бухгалтер «Доброго Дела». В консульстве они вдвоем провели три часа пятнадцать минут.
— А где вы сейчас? — Тамара сладко потянулась и переключила программу на большой плазменной панели «Самсунг».
— Есть такой клуб «Консервы».
— Знаю. Место сборищ бендеровских пацанов.
— Принципал сейчас там. Предупредил, что вернется не раньше, чем через час.
«Не иначе, как ему зачем-то потребовался Магистр. — Этот вывод напрашивался сам собой. — Эх, нацепить бы на Николая какой-нибудь незаметный шпионский жучок», — подумала Тамара и, не откладывая, поинтересовалась у стояка, насколько это возможно.
— Установить — нет проблем. Другое дело, не зафонил бы этот жучок, когда принципал опять намылится в консульство. Или его решат в «Консервах» проверить сканером те же бендеровцы. Мое мнение, не надо спешить. Потерпите несколько дней, а мы покатаемся с этим Колей, понаблюдаем, соберем на него чуть-чуть компры. Глядишь, созреет для вербовки. И не понадобятся никакие жучки.
— Лады. Так и поступим. Наблюдайте. — Тамара отбросила телефон и вновь схватилась за пульт. По телевизору в этот вечер, словно специально, по всем каналам гнали сплошную изжогу.
— Сегодня в десять ноль-ноль, — докладывал один из телохранителей на следующий день, — принципал встретился возле кардиоцентра с двумя господами, которые подъехали на «мерседесе» с дипломатическими номерами. Втроем провели в больнице один час двадцать минут. После этого Николай ездил на Дегтярную улицу, в коммерческий банк «Северо-Запад». Там пробыл без пяти минут два часа. А сейчас он снова в «Консервах».
— Как считаете, эти двое с дипломатическими номерами из испанского консульства? — Прижав телефонную трубку плечом к уху Тамара с газеты, сложенной уголком, ссыпала в поллитровую банку заварку и накрыла шанеру пластмассовой крышечкой. — Могут это быть, скажем, нотариус и переводчик?
— Вполне, — ответил стояк. — Даже, скорее всего.
— Значит, в ближайшее время следует ожидать отъезда Коли в Испанию.
«Но сначала я с ним встречусь и поговорю».
— Наблюдайте, ребята. Сразу звоните, если что, — закончила разговор Тамара и сразу же набрала номер Магистра: — Миша, любимый. Как живешь? Регулярно?.. Хорошо, как-нибудь пересечемся, проверю… Что, хоть сейчас? Нет, сейчас не могу. Терпение, зайка. У тебя есть, что мне рассказать?
Что рассказать, у Магистра как раз и было. Всего четверть часа назад он вышел из палаты толстухи.
— Похоже, здоровье Светлане Петровне ты подпортила основательно. Довела до инфаркта. В больничке она теперь застряла надолго, — сообщил Миша. И высказал просто восхищающее своей «оригинальностью» предположение: — Хотя, думаю, Свете все это в масть. Лазарет ей как нельзя кстати, чтобы выиграть время, зашубиться от тебя хотя бы на месяц.
И в тот же день, как оказалась в больнице, Светлана Петровна получила большой букет роз и пакет со сладостями и фруктами. К передаче прилагалась коротенькая записка:
«поправляйся скорее, толстуха. Ты мне очень нужна. Сама знаешь это».
Уже через пятнадцать минут после того, как больная получила эту щедрую передачу, врачам пришлось спешно подключать перенесшую очередной приступ Светлану Петровну к прикроватному кардиографу и электронному кардиостимулятору «Биотроник».
Как раз в этот момент Тамара, валяясь на своем любимом диванчике в коттедже в Ольгине, получала по телефону отчет одного из толстухиных телохранителей, за ненадобностью временно переданных в распоряжение Николая.
— Принципал, как только расстался со Светланой Петровной в больнице, сразу отправился в испанское консульство. Там к нему присоединился один человек — насколько я понял, не то юрист, не то бухгалтер «Доброго Дела». В консульстве они вдвоем провели три часа пятнадцать минут.
— А где вы сейчас? — Тамара сладко потянулась и переключила программу на большой плазменной панели «Самсунг».
— Есть такой клуб «Консервы».
— Знаю. Место сборищ бендеровских пацанов.
— Принципал сейчас там. Предупредил, что вернется не раньше, чем через час.
«Не иначе, как ему зачем-то потребовался Магистр. — Этот вывод напрашивался сам собой. — Эх, нацепить бы на Николая какой-нибудь незаметный шпионский жучок», — подумала Тамара и, не откладывая, поинтересовалась у стояка, насколько это возможно.
— Установить — нет проблем. Другое дело, не зафонил бы этот жучок, когда принципал опять намылится в консульство. Или его решат в «Консервах» проверить сканером те же бендеровцы. Мое мнение, не надо спешить. Потерпите несколько дней, а мы покатаемся с этим Колей, понаблюдаем, соберем на него чуть-чуть компры. Глядишь, созреет для вербовки. И не понадобятся никакие жучки.
— Лады. Так и поступим. Наблюдайте. — Тамара отбросила телефон и вновь схватилась за пульт. По телевизору в этот вечер, словно специально, по всем каналам гнали сплошную изжогу.
— Сегодня в десять ноль-ноль, — докладывал один из телохранителей на следующий день, — принципал встретился возле кардиоцентра с двумя господами, которые подъехали на «мерседесе» с дипломатическими номерами. Втроем провели в больнице один час двадцать минут. После этого Николай ездил на Дегтярную улицу, в коммерческий банк «Северо-Запад». Там пробыл без пяти минут два часа. А сейчас он снова в «Консервах».
— Как считаете, эти двое с дипломатическими номерами из испанского консульства? — Прижав телефонную трубку плечом к уху Тамара с газеты, сложенной уголком, ссыпала в поллитровую банку заварку и накрыла шанеру пластмассовой крышечкой. — Могут это быть, скажем, нотариус и переводчик?
— Вполне, — ответил стояк. — Даже, скорее всего.
— Значит, в ближайшее время следует ожидать отъезда Коли в Испанию.
«Но сначала я с ним встречусь и поговорю».
— Наблюдайте, ребята. Сразу звоните, если что, — закончила разговор Тамара и сразу же набрала номер Магистра: — Миша, любимый. Как живешь? Регулярно?.. Хорошо, как-нибудь пересечемся, проверю… Что, хоть сейчас? Нет, сейчас не могу. Терпение, зайка. У тебя есть, что мне рассказать?
Что рассказать, у Магистра как раз и было. Всего четверть часа назад он вышел из палаты толстухи.
— Похоже, здоровье Светлане Петровне ты подпортила основательно. Довела до инфаркта. В больничке она теперь застряла надолго, — сообщил Миша. И высказал просто восхищающее своей «оригинальностью» предположение: — Хотя, думаю, Свете все это в масть. Лазарет ей как нельзя кстати, чтобы выиграть время, зашубиться от тебя хотя бы на месяц.