Сэлинджер Джером. Два рассказа

---------------------------------------------------------------
Джером Сэлинджер. В лодке
Джером Сэлинджер. И эти губы, и глаза зеленые
Перевод: Нора Галь
---------------------------------------------------------------

В лодке

Шел пятый час, и золотой осенний день уже клонился к
вечеру. Сандра, кухарка, поглядела из окна в сторону озера и
отошла, поджав губы, -- с полудня она проделывала это, должно
быть, раз двадцать. На этот раз, отходя от окна, она в
рассеянности развязала и вновь завязала на себе фартук, пытаясь
затянуть его потуже, насколько позволяла ее необъятная талия.
Приведя в порядок свое форменное одеяние, она вернулась к
кухонному столу и уселась напротив миссис Снелл. Миссис Снелл
уже покончила с уборкой и глажкой и, как обычно перед уходом,
пила чай. Миссис Снелл была в шляпе. Это оригинальное
сооружение из черного фетра она не снимала не только все
минувшее лето, но три лета подряд -- в любую жару, при любых
обстоятельствах, склоняясь над бесчисленными гладильными
досками и орудуя бесчисленными пылесосами. Ярлык фирмы
"Карнеги" еще держался на подкладке -- поблекший, но, смело
можно сказать, непобежденный.
-- Больно надо мне из-за этого расстраиваться, -- наверно,
уже в пятый или шестой раз объявляла Сандра не столько миссис
Снелл, сколько самой себе. -- Так уж я решила. Не стану я
расстраиваться!
-- И правильно, -- сказала миссис Снелл. -- Я бы тоже не
стала. Нипочем не стала бы. Передай-ка мне мою сумку,
голубушка.
Кожаная сумка, до невозможности потертая, но с ярлыком
внутри не менее внушительная, чем на подкладке шляпы, лежала в
буфете. Сандра дотянулась до нее не вставая. Подала сумку через
стол владелице, та открыла ее, достала пачку "ментоловых"
сигарет и картонку спичек "Сторк-клуб". Закурила, потом
поднесла к губам чашку, но сейчас же снова поставила ее на
блюдце.
-- Да что это мой чай никак не остынет, я из-за него
автобус пропущу. -- Она поглядела на Сандру, которая мрачно
уставилась на сверкающую шеренгу кастрюль у стены. -- Брось ты
расстраиваться! -- приказала миссис Снелл. -- Что толку
расстраиваться? Или он ей скажет или не скажет. И все тут. А
что толку расстраиваться?
-- Я и не расстраиваюсь, -- ответила Сандра. -- Даже и не
думаю. Просто от этого ребенка с ума сойти можно, так и шныряет
по всему дому. Да все тишком, его и не услышишь. Вот только на
днях я лущила бобы -- и чуть не наступила ему на руку. Он сидел
вон тут, под столом.
-- Ну и что? Не стала бы я расстраиваться.
-- То есть словечка сказать нельзя, все на него
оглядывайся, -- пожаловалась Сандра. -- С ума сойти.
-- Не могу я пить кипяток, -- сказала миссис Снелл. -- -
Да, прямо ужас что такое. Когда словечка нельзя сказать, и
вообще.
-- С ума сойти! Верно вам говорю. Прямо сума он меня
сводит. -- Сандра смахнула с колен воображаемые крошки и
сердито фыркнула: -- В четыре-то года!
-- И ведь хорошенький мальчонка, -- сказала миссис Снелл.
-- Глазищи карие, и вообще.
Сандра снова фыркнула:
-- Нос-то у него будет отцовский. -- Она взяла свою чашку
и стала пить, ничуть не обжигаясь. -- Уж и не знаю, чего это
они вздумали торчать тут весь октябрь, -- проворчала она и
отставила чашку. -- Никто из них больше и к воде-то не
подходит, верно вам говорю. Сама не купается, и мальчонка не
купается. Никто теперь не купается. И даже на своей дурацкой
лодке они больше не плавают. Только деньги задаром по-тратили.
-- И ка вы пьете такой кипяток? Я со своей чашкой никак не
управлюсь.
Сандра злобно уставилась в стену.
-- Я бы хоть сейчас вернулась в город. Право слово.
Терпеть не могу эту дыру. -- Она неприязненно взглянула на
миссис Снелл. -- Вам-то ничего, вы круглый год тут живете. У
вас тут и знакомства, и вообще. Вам все одно, что здесь, что в
городе.
-- Хоть живьем сварюсь, а чай выпью, -- сказала миссис
Снелл, поглядев на часы над электрической плитой.
-- А что бы вы сделали на моем месте? -- в упор спросила
Сандра. -- Я говорю, вы бы что сделали? Скажите по правде.
Вот теперь миссис Снелл была в своей стихии. Она тотчас
отставила чашку.
-- Ну, -- начала она, -- первым долгом я не стала бы
расстраиваться. Уж я бы сразу стала искать другое...
-- А я и не расстраиваюсь, -- перебила Сандра.
-- Знаю, знаю, но уж я подыскала бы себе...
Распахнулась дверь, и в кухню вошла Бу-Бу Танненбаум,
хозяйка дома. Была она лет двадцати пяти, маленькая, худощавая,
как мальчишка; сухие, бесцветные, не по моде подстриженные
волосы заложены назад, за чересчур большие уши. Весь наряд --
черный свитер, брюки чуть ниже колен, носки да босоножки.
Прозвище, конечно, нелепое, и хорошенькой ее тоже не назовешь,
но такие вот живые, переменчивые рожицы не забываются, -- в
своем роде она была просто чудо! Она сразу направилась к
холодильнику, открыла его. Заглянула внутрь, расставив ноги,
упершись руками в коленки, и, довольно немузыкально насвистывая
сквозь зубы, легонько покачиваясь в такт свисту. Сандра и
миссис Снелл молчали. Миссис Снелл неторопливо вынула сигарету
изо рта.
-- Сандра...
-- Да, мэм? -- Сандра настороженно смотрела поверх шляпы
миссис Снелл.
-- У вас разве нет больше пикулей? Я хотела ему отнести.
-- Он все съел, -- без запинки доложила Сандра. -- Вчера
перед сном съел. Там только две штучки и оставались.
-- А-а. Ладно, буду на станции -- куплю еще. Я думала,
может быть удастся выманить его из лодки. -- Бу-Бу захлопнула
дверцу холодильника, отошла к окну и посмотрела в сторону
озера. -- Нужно еще что-нибудь купить? -- спросила она, глядя в
окно.
-- Только хлеба.
-- Я положила вам чек на столик в прихожей, миссис Снелл.
Благодарю вас.
-- Очень приятно, -- сказала миссис Снелл. -- Говорят,
Лайонел сбежал из дому. -- Она хихикнула.
-- Похоже, что так, -- сказала Бу-Бу и сунула руки в
карманы.
-- Далеко-то он не бегает. -- И миссис Снелл опять
хихикнула.
Не отходя от окна, Бу-Бу слегка повернулась, так чтоб не
стоять совсем уж спиной к женщинам за столом.
-- Да, -- сказала она. Заправила за ухо прядь волос и
продолжала: -- он удирает из дому с двух лет. Но пока не очень
далеко. Самое дальнее -- в городе по крайней мере -- он забрел
раз на Мэлл в Центральном парке. За два квартала от нашего
дома. А самое ближнее -- просто спрятался в парадном. Там и
застрял -- хотел попрощаться с отцом.
Женщины у стола засмеялись.
-- Мэлл -- это такое место в Нью-Йорке, там все катаются
на коньках, -- любезно пояснила Сандра, наклоняясь к миссис
Снелл. -- Детишки, и вообще.
-- А-а, -- сказала миссис Снелл.
-- Ему только-только исполнилось три. Как раз в прошлом
году, -- сказала Бу-Бу, доставая из кармана брюк сигареты и
спички. Пока она закуривала, обе женщины не сводили с нее глаз.
-- Вот был переполох! Пришлось поднять на ноги всю полицию.
-- И нашли его? -- спросила миссис Снелл.
-- Ясно, нашли, -- презрительно сказала Сандра. -- А вы
как думали?
-- Нашли его уже ночью, в двенадцатом часу, а дело было...
когда же это... да, в середине февраля. В парке ни детей,
никого не осталось. Разве что, может быть, бандиты, бродяги да
какие-нибудь чокнутые. Он сидел на эстраде, где днем играет
оркестр, и катал камешек взад-вперед по щели в полу. Замерз до
полусмерти, и уж вид у него был...
-- Боже милостивый! -- сказала миссис Снелл. -- И с чего
это он? То есть, я говорю, чего это он из дому бегает?
Бу-Бу пустила кривое колечко дыма, и оно расплылось по
оконному стеклу.
-- В тот день в парке кто-то из детей ни с того ни с сего
обозвал его вонючкой. По крайней мере, мы думаем, что дело в
этом. Право, не знаю, миссис Снелл. Сама не понимаю.
-- И давно это с ним? -- спросила миссис Снелл. -- То
есть, я говорю, давно это с ним?
-- Да вот, когда ему было два с половиной, он спрятался
под раковиной в подвале, -- обстоятельно ответила Бу-Бу. -- Мы
живем в большом доме, а в подвале прачечная. Какая-то Наоми,
его подружка, сказала ему, что у нее в термосе сидит червяк. По
крайней мере, мы больше ничего от него не добились. -- Бу-Бу
вздохнула и отошла от окна, на кончике ее сигареты нарос пепел.
Она шагнула к двери. -- Попробую еще раз, -- сказала она на
прощанье.
Сандра и миссис Снелл засмеялись.
-- Поторапливайтесь, Милдред, -- все еще смеясь, сказала
Сандра миссис Снелл. -- А то автобус прозеваете.
Бу-Бу затворила за собой забранную проволочной сеткой
дверь.
Она стояла на лужайке, которая отлого спускалась к озеру;
низкое предвечернее солнце светило ей в спину. Ядрах в двухстах
впереди на корме отцовского бота сидел ее сын Лайонел. Паруса
были сняты, бот покачивался на привязи под прямым углом к
мосткам, у самого их конца. Футах в пяти-десяти за ним плавала
забытая или заброшенная водная лыжа, но нигде не видно было
катающихся; лишь вдалеке уходил к Парусной бухте пассажирский
катер. Почему-то Бу-Бу никак не удавалось толком разглядеть
Лайонела. Солнце хоть и не очень грело, но светило так ярко,
что издали все -- и мальчик, и лодка -- казалось смутным,
расплывчатым, как очертания палки в воде. Спустя минуту-другую
Бу-Бу перестала всматриваться. Смяла сигарету, отшвырнула ее и
зашагала к мосткам.
Стоял октябрь, и доски уже дышали жаром в лицо. Бу-Бу шла
по мосткам, насвистывая сквозь зубы "Малютку из Кентукки".
Дошла до конца мостков, присела на корточки с самого края и
посмотрела на сына. До него можно было бы дотянуться веслом. Он
не поднял глаз.
-- Эй, на борту! -- позвала Бу-Бу. -- Эй, друг! Пират!
Старый пес! А вот и я!
Лайонел все не поднимал глаз, но ему вдруг понадобилось
показать, какой он искусный моряк. Он перекинул незакрепленный
румпель до отказа вправо и сейчас же снова прижал его к боку.
Но не отрывал глаз от палубы.
-- Это я, -- сказала Бу-Бу. -- Вице-адмирал Танненбаум.
Урожденная Гласс. Прибыл проверить стермафоры.
-- Ты не адмирал, -- послышалось в ответ. -- Ты женщина.
Когда Лайонел говорил, ему почти всегда посреди фразы не
хватало дыхания, и самое важное слово подчас звучало не громче,
а тише других. Бу-Бу, казалось, не просто вслушивалась, но и
сторожко ловила каждый звук.
-- Кто тебе сказал? -- спросила она. -- Кто сказал тебе,
что я не адмирал?
Лайонел что-то ответил, но совсем уж неслышно.
-- Что? -- переспросила Бу-Бу.
-- Папа.
Бу-Бу все еще сидела на корточках, расставленные коленки
торчали углами; левой рукой она коснулась дощатого настила: не
так-то просто было сохранять равновесие.
-- Твой папа славный малый, -- сказала она. -- Только он,
должно быть, самая сухопутная крыса на свете. Совершенно верно,
на суше я женщина, это чистая правда. Но истинное мое призвание
было, есть и будет...
-- Ты не адмирал, -- сказал Лайонел.
-- Как вы сказали?
-- Ты не адмирал. Ты все равно женщина.
Разговор прервался. Лайонел снова стал менять курс своего
судна, он схватился за румпель обеими руками. На нем были шорты
цвета хаки и чистая белая рубашка с короткими рукавами и
открытым воротом; впереди на рубашке рисунок: страус Джером
играет на скрипке. Мальчик сильно загорел, и его волосы, совсем
такие же, как у матери, на макушке заметно выцвели.
-- Очень многие думают, что я не адмирал, -- сказала
Бу-Бу, приглядываясь к сыну. -- Потому что я не ору об этом на
всех перекрестках. -- Стараясь не потерять равновесия, она
вытащила из кармана сигареты и спички. -- Мне и неохота
толковать с людьми про то, в каком я чине. Да еще с маленькими
мальчиками, которые даже не смотрят на меня, когда я с ними
разговариваю. За это, пожалуй, еще с флота выгонят с позором.
Так и не закурив, она неожиданно встала, выпрямилась во
весь рост, сомкнула кольцом большой и указательный пальцы
правой руки и, поднеся их к губам, точно игрушечную трубу,
продудела что-то вроде сигнала. Лайонел вскинул голову.
Вероятно, он знал, что сигнал не настоящий, и все-таки весь
встрепенулся, даже рот приоткрыл. Три раза кряду без перерыва
Бу-Бу протрубила сигнал -- нечто среднее между утренней и
вечерней зорей. Потом торжественно отдала честь дальнему
берегу. И когда наконец опять с сожалением присела на корточки
на краю мостков, по лицу ее видно было, что ее до глубины души
взволновал благородный обычай, недоступный простым смертным и
маленьким мальчикам. Она задумчиво созерцала воображаемую даль
озера, потом словно бы вспомнила, что она здесь не одна. И
важно поглядела вниз, на Лайонела, который все еще сидел,
раскрыв рот.
-- Это тайный сигнал, слышать его разрешается одним только
адмиралам. -- Она закурила и, выпустив длинную тонкую струю
дыма, задула спичку. -- Если бы кто-нибудь узнал, что я дала
этот сигнал при тебе... -- Она покачала головой. И снова зорким
глазом морского волка окинула горизонт.
-- Потруби еще.
-- Не положено.
-- Почему?
Бу-Бу пожала плечами.
-- Тут вертится слишком много всяких мичманов, это раз. --
Она переменила позу и уселась, скрестив ноги, как индеец.
Подтянула носки. И продолжала деловито: -- Ну, вот что. Скажи,
почему ты убегаешь из дому, и я протрублю тебе все тайные
сигналы, какие мне известны. Ладно?
Лайонел тотчас опустил глаза.
-- Нет, -- сказал он.
-- Почему?
-- Потому.
-- Почему "потому"?
-- Потому что не хочу, -- сказал Лайонел и решительно
перевел руль.
Бу-Бу заслонилась правой рукой от солнца, ее слепило.
-- Ты мне говорил, что больше не будешь удирать из дому,
-- сказала она. -- Мы ведь об этом говорили, и ты сказал, что
не будешь. Ты мне обещал.
Лайонел что-то сказал в ответ, но слишком тихо.
-- Что? -- переспросила Бу-Бу.
-- Я не обещал.
-- Нет, обещал. Ты дал слово.
Лайонел опять принялся работать рулем.
-- Если ты адмирал, -- сказал он, -- где же твой флот?
-- Мой флот? Вот хорошо, что ты об этом спросил, --
сказала Бу-Бу и хотела спуститься в лодку.
-- Назад! -- приказал Лайонел, но голос его звучал не
очень уверенно и глаз он не поднял. -- Сюда никому нельзя.
-- Нельзя? -- Бу-Бу, которая уже ступила нанос лодки,
послушно отдернула ногу. -- Совсем никому нельзя? -- Она снова
уселась на мостках по-индейски. -- А почему?
Лайонел что-то ответил, но опять слишком тихо.
-- Что? -- переспросила Бу-Бу.
-- Потому что не разрешается.
Долгую минуту Бу-Бу молча смотрела на мальчика.
-- Мне очень грустно это слышать, -- сказала она наконец.
-- Мне так хотелось к тебе в лодку. Я по тебе соскучилась.
Очень сильно соскучилась. Целый день я сидела в доме совсем
одна, не с кем было поговорить.
Лайонел не повернул руль. Он разглядывал какую-то щербинку
на рукоятке.
-- Поговорила бы с Сандрой, -- сказал он.
-- Сандра занята, -- сказала Бу-Бу. -- И не хочу я
разговаривать с Сандрой, хочу с тобой. Хочу сесть к тебе в
лодку и разговаривать с тобой.
-- Говори с мостков.
-- Что?
-- Говори с мостков!
-- Не могу. Очень далеко. Мне надо подойти поближе.
Лайонел рванул румпель.
-- На борт никому нельзя, -- сказал он.
-- Что?
-- На борт никому нельзя!
-- Ладно, тогда, может, скажешь, почему ты сбежал из дому?
-- спросила Бу-Бу. -- Ты ведь мне обещал больше не бегать.
На корме лежала маска аквалангиста. Вместо ответа Лайонел
подцепил ее пальцами правой ноги и ловким, быстрым движением
швырнул за борт. Маска тотчас ушла под воду.
-- Мило, -- сказала Бу-Бу. -- Дельно. Это маска дяди
Уэбба. Он будет в восторге. -- Она затянулась сигаретой. --
Раньше в ней нырял дядя Симор.
-- Ну и пусть.
-- Ясно. Я так и поняла, -- сказала Бу-Бу.
Сигарета торчала у нее в пальцах как-то вкривь. Внезапно
почувствовав ожог, Бу-Бу уронила ее в воду. Потом вытащила
что-то из кармана. Это был белый пакетик величиной с колоду
карт, перевязанный зеленой ленточкой.
-- Цепочка для ключей, -- сказала Бу-Бу, чувствуя на себе
взгляд Лайонела. -- Точь-в-точь такая же, как у папы. Только на
ней куда больше ключей, чем у папы. Целых десять штук.
Лайонел подался вперед, выпустив руль. Подставил ладони
чашкой.
-- Кинь! -- попросил он, -- Пожалуйста!
-- Одну минуту, милый. Мне надо немножко подумать.
Следовало бы кинуть эту цепочку в воду.
Сын смотрел на нее, раскрыв рот. Потом закрыл рот.
-- Это моя цепочка, -- сказал он не слишком уверенно.
Бу-Бу, глядя на него, пожала плечами:
-- Ну и пусть.
Не спуская глаз с матери, Лайонел медленно отодвинулся на
прежнее место и стал нащупывать за спиной румпель. По глазам
его видно было: он все понял. Мать так и знала, что он поймет.
-- Держи! -- Она бросила пакетик ему на колени. И не
промахнулась.
Лайонел поглядел на пакетик, взял в руку, еще поглядел --
и внезапно швырнул его в воду. И сейчас же поднял глаза на
Бу-Бу -- в глазах был не вызов, но слезы. Еще мгновение -- и
губы его искривились опрокинутой восьмеркой, и он отчаянно
заревел.
Бу-Бу встала -- осторожно, будто в театре отсидела ногу --
и спустилась в лодку. Через минуту она уже сидела на корме,
держа рулевого на коленях, и укачивала его, и целовала в
затылок, и сообщала кое-какие полезные сведения:
-- Моряки не плачут, дружок. Моряки никогда не плачут.
Только если их корабль пошел ко дну. Или если они потерпели
крушение, и их носит на плоту, и им нечего пить, и...
-- Сандра... сказала миссис Снелл... что наш папа...
большой... грязный... июда...
Ее передернуло. Она спустила мальчика с колен, поставила
перед собой и откинула волосы у него со лба.
-- Сандра так и сказала, да?
Лайонел изо всех сил закивал головой. Он придвинулся
ближе, все не переставая плакать, и встал у нее между колен.
-- Ну, это еще не так страшно, -- сказала Бу-Бу, стиснула
сына коленями и крепко обняла. -- Это еще не самая большая
беда. -- Она легонько куснула его ухо. -- А ты знаешь, что
такое иуда, малыш?
Лайонел ответил не сразу -- то ли не мог говорить, то ли
не хотел. Он молчал, вздрагивая и всхлипывая, пока слезы не
утихли немного. И только тогда, уткнувшись в теплую шею Бу-Бу,
выговорил глухо, но внятно:
-- Чуда-юда... это в сказке... такая рыба-кит...
Бу-Бу легонько оттолкнула сына, чтобы поглядеть на него. И
вдруг сунула руку сзади ему за пояс -- он даже испугался, -- но
не шлепнула его, не ущипнула, а только старательно заправила
ему рубашку.
-- Вот что, -- сказала она. -- Сейчас мы поедем в город, и
купим пикулей и хлеба, и перекусим прямо в машине, а потом
поедем на станцию встречать папу, и привезем его домой, и
пускай он покатает нас на лодке. И ты поможешь ему отнести
паруса. Ладно?
-- Ладно, -- сказал Лайонел.
К дому они не шли, а бежали на перегонки. Лайонел прибежал
первым.

И эти губы, и глаза зеленые

Когда зазвонил телефон, седовласый мужчина не без
уважительности спросил молодую женщину, снять ли трубку --
может быть, ей это будет неприятно? Она повернулась к нему и
слушала словно издалека, крепко зажмурив один глаз от света;
другой глаз оставался в тени -- широко раскрытый, но отнюдь не
наивный и уж до того темно-голубой, что казался фиолетовым.
Седовласый просил поторопиться с ответом, и женщина
приподнялась -- неспешно, только-только что не равнодушно -- и
оперлась на правый локоть. Левой рукой отвела волосы со лба.
-- О господи, -- сказала она. -- Не знаю. А по-твоему как
быть?
Седовласый ответил, что, по его мнению, снять ли трубку,
нет ли, один черт, пальцы левой руки протиснулись над локтем,
на который опиралась женщина, между ее теплой рукой и боком,
поползли выше. Правой рукой он потянулся к телефону. Чтобы
снять трубку наверняка, а не искать на ощупь, надо было
приподняться, и затылком он задел край абажура. В эту минуту
его седые, почти совсем белые волосы были освещены особенно
выгодно, хотя, может быть, и чересчур ярко. Они слегка
растрепались, но видно было, что их недавно подстригли --
вернее, подровняли. На висках и на шее они, как полагается,
были короткие, вообще же гораздо длиннее, чем принято, пожалуй
даже, на "аристократический" манер.
-- Да? -- звучным голосом сказал он в трубку.
Молодая женщина, по-прежнему опершись на локоть, следила
за ним. В ее широко раскрытых глазах не отражалось ни тревоги,
ни раздумья, только и видно было, какие они большие и
темно-голубые.
В трубке раздался мужской голос -- безжизненный и в то же
время странно напористый, почти до неприличия взбудораженный:
-- Ли? Я тебя разбудил?
Седовласый бросил быстрый взгляд влево, на молодую
женщину.
-- Кто это? -- спросил он. -- Ты, Артур?
-- Да, я. Я тебя разбудил?
-- Нет-нет. Я лежу и читаю. Что-нибудь случилось?
-- Правда я тебя не разбудил? Честное слово?
-- Да нет же, -- сказал седовласый. -- Вообще говоря, я
уже привык спать каких-нибудь четыре часа...
-- Я вот почему звоню, Ли: ты случайно не видал, когда
уехала Джоана? Ты случайно не видал, она не с Эленбогенами
уехала?
Седовласый опять поглядел влево, но на этот раз не на
женщину, которая теперь следила за ним, точно молодой
голубоглазый ирландец-полицейский, а выше, поверх ее головы.
-- Нет, Артур, не видал, -- сказал он, глядя в дальний
неосвещенный угол комнаты, туда, где стена сходилась с
потолком. -- А разве она не с тобой уехала?
-- Нет, черт возьми. Нет. Значит, ты не видал, как она
уехала?
-- Да нет, по правде говоря, не заметил. Понимаешь, Артур,
по правде говоря, я вообще сегодня за весь вечер ни черта не
видел. Не успел я переступить порог, как в меня намертво
вцепился этот болван -- то ли француз, то ли австриец, черт его
разберет. Все эти паршивые иностранцы только и ждут, как бы
вытянуть из юриста даровой совет. А что? Что случилось? Джоанна
потерялась?
-- О черт. Кто ее знает. Я не знаю. Ты же знаешь, какова
она, когда налакается и ей не сидится на месте. Ничего я не
знаю. Может быть, она просто...
-- А Эленбогенам ты звонил? -- спросил седовласый.
-- Звонил. Они еще не вернулись. Ничего я не знаю. Черт, я
даже не уверен, что она уехала с ними. Знаю только одно. Только
одно, черт подери. Не стану я больше ломать себе голову. Хватит
с меня. На этот раз я твердо решил. С меня хватит. Пять лет.
Черт подери.
-- Послушай, Артур, не надо так волноваться, -- сказал
седовласый. -- Во-первых, насколько я знаю Эленбогенов, они
наверняка взяли такси, прихватили Джоанну и махнули на
часок-другой в Гринвич-Вилледж. Скорее всего, они все трое
сейчас ввалятся...
-- У меня такое чувство, что она развлекается там на кухне
с каким-нибудь сукиным сыном. Такое у меня чувство. Она, когда
налакается, всегда бежит на кухню и вешается на шею
какому-нибудь сукиному сыну. Хватит с меня. Клянусь богом, на
этот раз я твердо решил. Пять лет, черт меня...
-- Ты откуда звонишь? -- спросил седовласый. -- Из дому?
-- Вот-вот. Из дому. Мой дом, мой милый дом. О черт.
-- Слушай, не надо так волноваться... Ты что... ты пьян,
что ли?
-- Не знаю. Почем я знаю, будь оно все проклято.
-- Ну погоди, ты вот что. Ты успокойся. Ты только
успокойся, -- сказал седовласый. -- Господи, ты же знаешь
Эленбогенов. Скорей всего, они просто опоздали на последний
поезд. Скорей всего, они с Джоанной в любую минуту ввалятся к
тебе с пьяными шуточками и...
-- Они поехали домой.
-- Откуда ты знаешь?
-- От девицы, на которую они оставили детей. Мы с ней вели
весьма приятную светскую беседу. Мы с ней закадычные друзья,
черт подери. Нас водой не разольешь.
-- Ну, ладно. Ладно. Что из этого? Может, ты все-таки
возьмешь себя в руки и успокоишься? -- сказал седовласый. --
Наверно, они все прискачут с минуты на минуту. Можешь мне
поверить. Ты же знаешь Леону. Уж не знаю, что это за
чертовщина, но, когда они попадают в Нью-Йорк, всех их сразу
одолевает это самое коннектикутское веселье, будь оно неладно.
Ты же сам знаешь.
-- Да, да. Знаю. Знаю. А, ничего я не знаю.
-- Ну, конечно, знаешь. Попробуй представить себе, как
было дело. Эти двое, наверно, просто силком затащили Джоанну...
-- Слушай. Ее сроду никому никуда не приходилось тащить
силком. И не втирай мне очки, что ее кто-то там затащил.
-- Никто тебе очки не втирает, -- спокойно сказал
седовласый.
-- Знаю, знаю! Извини. О черт, я с ума схожу. Нет, я
правда тебя не разбудил? Честное слово?
-- Если б разбудил, я бы так и сказал, -- ответил
седовласый. Он рассеянно выпустил руку женщины. -- Вот что,
Артур. Может, послушаешься моего совета? -- Свободной рукой он
взялся за провод под самой трубкой. -- Я тебе серьезно говорю.
Хочешь выслушать дельный совет?
-- Д-да. Не знаю. А, черт, я тебе спать не даю. И почему я
просто не перережу себе...
-- Послушай меня, -- сказал седовласый. -- Первым делом,
это я тебе серьезно говорю, ложись в постель и отдохни.
Опрокинь стаканчик чего-нибудь покрепче на сон грядущий,
укройся...
-- Стаканчик? Ты что, шутишь? Да я, черт подери, за
последние два часа, наверно, больше литра вылакал. Стаканчик! Я
уже до того допился, что сил нет...
-- Ну ладно, ладно. Тогда ложись в постель, -- сказал
седовласый. -- И отдохни, слышишь? Подумай, ну что толку вот
так сидеть и мучиться?
-- Да, да, понимаю. Я бы и не волновался, ей-богу, но ведь
ей нельзя доверять! Вот клянусь тебе. Клянусь, ей ни на волос
нельзя доверять. Только отвернешься, и... А-а, что говорить...
Проклятье, я сума схожу.
-- Ладно. Не думай об этом. Не думай. Может ты сделать мне
такое одолжение? -- сказал седовласый. -- Попробуй-ка выкинуть
все это из головы. Похоже, ты... честное слово, по-моему, ты
делаешь из мух и...
-- А знаешь, чем я занимаюсь? Знаешь, чем я занимаюсь?!
Мне очень совестно, но сказать тебе, чем я, черт подери,
занимаюсь каждый вечер, когда прихожу домой? Сказать?
-- Артур, послушай, все это не...
-- Нет, погоди. Вот я тебе сейчас скажу, будь оно все
проклято. Мне просто приходится держать себя за шиворот, чтоб
не заглянуть в каждый стенной шкаф, сколько их есть в квартире
-- клянусь! Каждый вечер, когда я прихожу домой, я так и жду,
что по углам прячется целая орава сукиных сынов. Какие-нибудь
лифтеры! Рассыльные! Полицейские!..
-- Ну, ладно. Ладно, Артур. Попробуй немного успокоиться,