Сельвинский Илья. Избранная лирика

   Да что гадать! Орел ли? Птица вир?
   Одно скажу - что я не ворон-птица:
   Мне висельник добычею не снится.
   Я всем хочу добра. Я эликсир.
   Впивай! Не исчерпаешь! Я - столицый!
   Мне двадцать лет - передо мною мир!
   14
   Мне двадцать лет. Передо мною мир.
   А мир какой! В подъеме и в полете!
   Люблю я жизнь в ее великой плоти,
   Все остальное - крашеный кумир.
   Вы, сверстники мои, меня поймете:
   Не золоченый нужен мне мундир,
   Не жемчуг, не рубин и не сапфир.
   Чего мне надо? Все - в конечном счете!
   Сапфир морей, горящих в полусне,
   Жемчужина звезды на зорьке алой
   И песня золотая на струне.
   Все прошлое богатство обнищало,
   Эпоха нарождается при мне.
   Мне двадцать лет. Вся жизнь моя - начало.
   15
   (Магистраль)
   Мне двадцать лет. Вся жизнь моя - начало.
   Я только буду, но еще не был.
   Души заветной сердце не встречало:
   Бывал влюбленным я, но не любил.
   Еще мой бриг не тронулся с причала,
   Еще я ничего не совершил,
   Но чувствую томленье гордых сил
   Во мне уже поэзия звучала.
   Я слышу эхо древности седой,
   Я чую зов эпохи молодой.
   О, как пронзительны ее призывы!
   Что ждет меня? Забвенье или пир?
   Но я иду, бесстрашный и счастливый:
   Мне двадцать лет. Передо мною мир!
   Симферополь
   1920
   СОНЕТ
   Я никогда в любви не знал трагедий.
   За что меня любили? Не пойму.
   Походка у меня как у медведя,
   Характер - впору ветру самому.
   Быть может, голос? Но бывали меди
   Сродни виолончельному письму;
   Иных же по блестящему уму
   Приравнивали мы к самой комете!
   А между тем была ведь Беатриче
   Для Данте недоступной. Боже мой!
   Как я хотел бы испытать величье
   Любви неразделенной и смешной,
   Униженной, уже нечеловечьей,
   Бормочущей божественные речи.
   1950
   СОНЕТ
   А я любя был глуп и нем.
   Пушкин
   Душевные страдания как гамма:
   У каждого из них своя струна.
   Обида подымается до гама,
   До граянья, не знающего сна;
   Глубинным стоном отзовется драма,
   Где родина, отечество, страна;
   А как зудит раскаянье упрямо!
   А ревность? М-м... Как эта боль страшна!
   Но есть одно беззвучное страданье.
   Которое ужасней всех других.
   Клинически оно - рефлекс глотанья:
   Когда слова уже горят в гортани,
   Дымятся, рвутся в брызгах огневых,
   Но ты не смеешь - и... глотаешь их.
   1951
   СОНЕТ
   Бессмертья нет. А слава только дым.
   И надыми хоть на сто поколений,
   Но где-нибудь ты сменишься другим
   И все равно исчезнешь, бедный гений.
   Истории ты был необходим
   Всего, быть может, несколько мгновений...
   Но не отчаивайся, бедный гений,
   Печальный однодум и нелюдим.
   По-прежнему ты к вечному стремись!
   Пускай тебя не покидает мысль
   О том, что отзвук из грядущих далей
   Тебе нужней и лавров и медалей.
   Бессмертья нет. Но жизнь полным-полна,
   Когда бессмертью отдана она.
   1943
   СОНЕТ
   Слыла великой мудростью от века
   Идея смерти. А за нею вслед
   Отцы и деды
   жизнь человека
   Определили: "Суета сует".
   Да, все мы смертники. Сквозь наше веко
   Глазница ощущается на свет.
   (Не потому ль и склабится скелет,
   Что у него чуть-чуть побольше века?)
   И все же мы умеем улыбаться,
   Влюбляться, о могиле не печась,
   Бываем радостными, а подчас
   Рискуем жизнью за меньшого братца.
   Ах, человек... Смешное существо:
   Вся мудрость - в легкомыслии его.
   1960
   СОНЕТ
   Правду не надо любить: надо
   жить ею.
   Воспитанный разнообразным чтивом,
   Ученье схватывая на лету,
   Ты можешь стать корректным и учтивым,
   Изысканным, как фигурист на льду.
   Но чтобы стать, товарищи, правдивым.
   Чтобы душе усвоить прямоту,
   Нельзя учиться видеть правоту
   Необходимо сердцу быть огнивом.
   Мы все правдивы. Но в иные дни
   Считаем правду не совсем удобной,
   Бестактной, старомодной, допотопной
   И гаснут в сердце искры и огни...
   Правдивость гениальности сродни,
   А прямота пророчеству подобна!
   1955
   СОНЕТ
   Я испытал и славу и бесславье,
   Я пережил и войны и любовь:
   Со мной играли в кости югославы,
   Мне песни пел чукотский зверолов;
   Я слышал тигра дымные октавы,
   Предсмертный вой эсэсовских горилл;
   С Петром Великим был я под Полтавой,
   А с Фаустом о жизни говорил.
   Мне кажется, что я живу на свете
   Давнее давнего... Тысячелетье...
   Я видел всё! Чего еще мне ждать?
   Но, глядя в даль с ее миражем сизым,
   Как высшую хочу я благодать
   Одним глазком взглянуть на коммунизм.
   1957
   ТИХООКЕАНСКИЕ СТИХИ
   ВЕЛИКИЙ ОКЕАН
   Одиннадцать било. Часики сверь
   В кают-компании с цифрами диска.
   Солнца нет. Но воздух не сер:
   Туман пронизан оранжевой искрой.
   Он золотился, роился, мигал,
   Пушком по щеке ласкал, колоссальный,
   Как будто мимо проносят меха
   Голубые песцы с золотыми глазами.
   И эта лазурная мглистость несется
   В сухих золотинках над мглою глубин,
   Как если б самое солнце
   Стало вдруг голубым.
   Но вот загораются синие воды
   Субтропической широты.
   На них маслянисто играют разводы,
   Как буквы "О", как женские рты...
   О океан, омывающий облако
   Океанийских окраин!
   Даже с берега, даже около,
   Галькой твоей ограян,
   Я упиваюсь твоей синевой,
   Я улыбаюсь чаще,
   И уж не нужно мне ничего
   Ни гор, ни степей, ни чащи.
   Недаром храню я, житель земли,
   Морскую волну в артериях
   С тех пор, как предки мои взошли
   Ящерами на берег.
   А те из вас, кто возникли не так
   И кутаются в одеяла,
   Все-таки съездите хоть в поездах
   Послушать шум океана.
   Кто хоть однажды был у зеркал
   Этих просторов - поверьте,
   Он унес в дыхательных пузырьках
   Порыв великого ветра.
   Такого тощища не загрызет,
   Такому в беде не согнуться
   Он ленинский обоймет горизонт,
   Он глубже поймет революцию.
   Вдохни ж эти строки! Живи сто лет
   Ведь жизнь хороша, окаянная...
   Пускай этот стих на твоем столе
   Стоит, как стакан океана.
   Владивосток
   1932
   ОХОТА НА ТИГРА
   1
   В рыжем лесу звериный рев:
   Олень окликает коров,
   Другой с коронованной головой
   Отзывается воем на вой
   И вот сквозь кусты и через ручьи
   На поединок летят рогачи.
   2
   Важенка робко стоит бочком
   За венценосным быком.
   Его плечи и грудь покрывает грязь,
   Измазав чалый окрас,
   И он, оскорбляя соперника басом,
   Дует в ноздри и водит глазом.
   3
   И тот выходит, огромный, как лось.
   Шею вдвое напруживая.
   До третьих сучьев поразрослось
   Каменное оружие.
   Он грезит о ней,
   о единственной,
   той!
   Глаза залиты кровавой мечтой.
   4
   В такие дни, не чуя ног,
   Иди в росе по колени.
   В такие дни бери манок,
   Таящий голос оленя,
   И, лад его добросовестно зубря,
   Воинственной песнью мани изюбря.
   5
   Так и было. Костром начадив,
   Засели в кустарнике на ночь
   Охотник из гольдов, я и начдив.
   Некто Игорь Иваныч.
   Мы слушали тьму.
   Но забрезжил рассвет,
   А почему-то изюбрей нет.
   6
   Охотник дунул. (Эс.) 1. Тишина.
   Дунул еще. Тишина.
   Без отзыва по лесам неслась
   Искусственная страсть.
   Что ж он оглох, этот каверзный лес-то?
   Думали - уж не менять ли место.
   7
   И вдруг вдалеке отозвался рев.
   (В уши ударила кровь...)
   Мы снова - он ближе. Он там. Он тут
   Прямо на наш редут.
   Нет сомненья: на дудошный зык
   Шел великолепный бык.
   8
   Небо уже голубело вовсю.
   Было светло в лесу.
   Трубя по тропам звериных аллей,
   Сейчас
   на нас
   налетит
   олень...
   Сидим - не дышим. Наизготовке
   Три винтовки.
   9
   И вдруг меж корней - в травяном
   горизонтце
   Вспыхнула призраком вихря
   Золотая. Закатная. Усатая, как солнце.
   Жаркая морда тигра!
   Полный балдеж во блаженном успенье
   Даже... выстрелить не успели.
   10-11
   Олени для нас потускнели вмиг.
   Мы шли по следам напрямик.
   Пройдя километр, осели в кустах.
   Час оставались так.
   Когда ж тишком уползали в ров,
   Снова слышим изюбревый рев
   И мы увидали нашего тигра!
   В оранжевый за лето выгоря,
   Расписанный чернью, по золоту сед,
   Драконом, покинувшим храм,
   Хребтом повторяя горный хребет,
   Спускался он по горам.
   12
   Порой остановится, взглянет грустно,
   Раздраженно дернет хвостом,
   И снова его невесомая грузность
   Движется сопками в небе пустом.
   Рябясь от ветра, ленивый, как знамя,
   Он медленно шел на сближение с нами.
   13
   Это ему от жителей мирных
   Красные тряпочки меж ветвей.
   Это его в буддийских кумирнях
   Славят, как бога: Шан
   Жен
   Мет
   Вэй! 2
   Это он, по преданью, огнем дымящий,
   Был полководцем китайских династий.
   14
   Громкие галки над ним летали,
   Как черные ноты рычанья его.
   Он был пожилым, но не стар летами
   Ужель ему падать уже на стерво?
   Увы! - все живое швыряет взапуск
   Пороховой тигриный запах.
   15
   Он шел по склону военным шагом,
   Все плечо выдвигая вперед;
   Он шел, высматривая по оврагам,
   Где какой олений народ,
   И в голубые струны усов
   Ловко цедил... изюбревый зов.
   16
   Милый! Умница! Он был охотник:
   Он применял, как и мы, "манок".
   Рогатые дурни в десятках и сотнях
   Летели скрестить клинок о клинок,
   А он, подвывая с картавостью слабой,
   Целился пятизарядной лапой.
   17
   Как ему, бедному, было тяжко!
   Как он, должно быть, страдал, рыча:
   Иметь. Во рту. Призыв. Рогача
   И не иметь в клыках его ляжки.
   Пожалуй, издавши изюбревый зык,
   Он первое время хватал свой язык.
   18
   Так, вероятно, китайский монах,
   Косу свою лаская, как девичью,
   Стонет...
   Но гольд вынимает "манок".
   Теперь он суровей, чем давеча.
   Гольд выдувает возглас оленя,
   Тигр глянул - и нет умиленья.
   19
   С минуту насквозь прожигали меня
   Два золотых огня...
   Но вскинул винтовку товарищ Игорь,
   Вот уже мушка села под глаз,
   Ахнуло эхо! - секунда - и тигр
   Нехотя повалился в грязь.
   20
   Но миг - и он снова пред нами, как миф,
   Раскатом нас огромив,
   И вслед за октавой глубокой, как Гендель,
   Харкнув на нас горячо,
   Он ушел в туман. Величавой легендой.
   С красной лентой. Через плечо.
   ______________
   1. Эс - означает паузу и произносится про себя.
   2. Шан-Жен-Мет-Вэй Истинный Дух Гор и Ле
   сов - так китайцы называют тигра.
   Владивосток
   1932
   ЧИТАТЕЛЬ СТИХА
   Розоватеньким, желтеньким,
   сереньким критикам, а так
   же критикам переливчатого
   цвета шанжан.
   Муза! Как ни грусти, ни сетуй,
   А вывод мой, к сожаленью, таков:
   Среди миллионов читающих газету
   Девять десятых не читает стихов.
   Иного к поэтам влечет их полемика,
   Однако с затишьем и этот стихал...
   Но есть
   одно
   лихое
   племя.
   Живущее на побережье стиха.
   Это уже не просто читатель,
   Не первый встречный и не любой.
   Он не стучит по рифмам, как дятел,
   Не бродит в образах, как слепой,
   Не ждет воспитанья от каждой точки,
   Не умиляется от пустяка
   Совсем по-нному подходит к строчке
   Читатель стиха.
   Он видит звуки,
   слышит краски,
   Чувствует пафос, юмор, игру.
   И свои пузырьки
   литературные карасики
   Ему не всучат за жемчужью икру;
   Ему не внушить, рассказавши про заек,
   Что это львы,
   да Толстые притом!
   (Кстати сказать, вдохновенный прозаик
   В его глазах - поэтический том.)
   Иной читает только в дороге,
   Пейзаж пропускает, ищет любовь,
   По вкусу ему и Бальмонт и Доронин,
   А больше бефстроганов или плов.
   А наш, овеянный нашими снами,
   Сам горит, как летящий болид,
   А наш, как родственник, дышит с нами
   И знает, что у кого болит...
   Иной читатель - прочел и двигай,
   Давай другого, а первый катись!
   А наш, как с девушкой, дружит с книгой...
   Читатель стиха - артист.
   Он еще смутен, этот читатель,
   Он еще назревает, как бой,
   Его меж нулей не учли в Госиздате,
   Но он
   управляет
   нашей судьбой!
   Как часто бездушные критикококки
   Душат стих, как чума котят,
   И под завесой густой дымагогии
   В глобус Землю втиснуть хотят;
   Сколько раз, отброшен на мель,
   Рычишь:
   - Надоело! К черту! Согнули!
   И, как малиновую карамель,
   Со смаком глотнул бы кислую пулю...
   И вдруг получишь огрызок листка
   Откуда-нибудь из-за бухты Посьета:
   Это великий читатель стиха
   Почувствовал боль своего поэта.
   И снова, зажавши хохот в зубах,
   Живешь, как будто полмира выиграл!
   И снова идешь
   среди воя собак
   Своей. Привычной. Поступью. Тигра.
   1932
   О ДРУЖБЕ
   Когда море отбегает в час отлива.
   Рыбы скачут, ничего не понимая...
   Дыбом встанет их цветное оперенье,
   И от ужаса меняется окраска;
   А водою отражаемые звезды
   Не удержатся на вогнутых откатах
   И, ударившись о днище, почернеют.
   В этот час зелено-пегого отлива
   Я нашел
   молодую
   нерпу.
   Попыталась уползти на ластах.
   Обернулась. Лает хриповато.
   Но глаза ее, по-детски золотые,
   Умоляюще глядят на великана.
   Я тихонечко протягиваю руку.
   Не спуская гипнотического взгляда,
   Нерпа стынет в неестественной позе...
   Но не выдержала. Укусила.
   Высосав чернеющую ранку,
   Обмотав ее жгутом с узлами,
   Наступил я нерпе на лапу
   И по храпу ее ударил.
   Заметалась в стороны зверуха,
   Фыркнула, заныла, зачихала...
   Больше уж она не кусалась.
   Лишь глаза умоляюще глядели.
   Я унес ее домой - и нерпа
   Стала жить в эмалированной ванне.
   Океанская вода ходила,
   Огни зажигая по эмали,
   А в голубизне ее горели
   Два огня электрической нерпы.
   По утрам, мохнатой простынкой
   Обтерев серебристое тельце,
   Я носил ее туда и обратно
   Мимо почты, цирюльни и аптеки,
   И, обняв меня ластом за шею,
   Положивши голову на ворот,
   Нерпа тихо дышала в ухо,
   Точно больной ребенок.
   Так мы с ней замечательно дружили,
   Каждый день по улице гуляли.
   Но прошло уже семеро суток,
   А она
   ничего
   не ела.
   Я бросал ей живую рыбу,
   Радугой зажегшую ванну.
   Рыба прыгала, играла, кувыркалась,
   Но недвижно
   огни
   горели.
   Тогда я понял, что нерпа
   Жить у меня не будет:
   Замечательные наши отношенья
   На ее решимость не влияли.
   И тогда я взял ее из ванны
   И понес не на улицу, а к морю
   На ветру моя нерпа встрепенулась
   И, как в первый день, укусила.
   Я спустил ее с берега в воду.
   В глубину ушла моя подруга,
   И литое серебряное тело
   В полумгле блеснуло торпедой.
   Я стоял над широкой бухтой
   И, волнуясь, считал секунды...
   Далеко, далеко на солнце
   Вспыхнула. И обернулась.
   И исчезла. Больше не выйдет.
   Я ее никогда не увижу.
   И, поправив жалкую улыбку,
   Я ушел решительным шагом.
   Парикмахерская... Радио... Аптека...
   Все-таки она обернулась.
   Может быть, увидела на мысе
   Черный силуэт человека?
   Я мечтаю о пламенной дружбе,
   Потрясающей, точно клятва,
   Чтобы сердце свое, если нужно,
   Разодрать пополам! На два!
   Но идея дружбы проста ведь:
   Как служить такому призванью,
   Если мог я ей предоставить
   Взамен океана - ванну?
   Уплывай же, веселая рыба,
   Из моих бесприютных комнат.
   Оглянулась
   и на том спасибо.
   Оглянулась - стало быть, помнит.
   Но навек берегам не обрамить
   Эту беглую смутную память:
   Снова море стихию разбудит,
   И она меня позабудет.
   Но однажды нырнет со стаей
   Под огни пароходного носа.
   Обожжет ее боль золотая,
   О моей теплоте взгрустнется...
   Затоскует по моим песням,
   Задохнется от слез щемящих
   Океан покажется тесным
   И просторным эмалевый ящик.
   1933
   БЕЛЫЙ ПЕСЕЦ
   Мы начинаем с тобой стареть,
   Спутница дорогая моя...
   В зеркало вглядываешься острей,
   Боль от самой себя затая:
   Ты еще вся в озарении сил,
   В облаке женственного тепла,
   Но уже рок. Изобразил.
   У губ и глаз. Пятилетний план.
   Но ведь и эти морщинки твои
   Очень тебе, дорогая, к лицу.
   Нет, не расплющить нашей любви
   Даже и времени колесу!
   Меж задушевных имен и лиц
   Ты как червонец в куче пезет,
   Как среди меха цветных лисиц
   Свежий, как снег, белый песец.
   Если захочешь меня проклясть,
   Буду униженней всех людей,
   Если ослепнет влюбленный глаз,
   Воспоминаньями буду глядеть.
   Сколько отмучено мук с тобой,
   Сколько иссмеяно смеха вдвоем!
   Как мы, не взысканные судьбой,
   К радужным далям друг друга зовем.
   Радуйся ж каждому новому дню!
   Пусть оплетает лукавая сеть
   В берлоге души тебя сохраню,
   Мой драгоценный, мой Белый Песец.
   1932
   БАЛЛАДА О ТИГРЕ
   Какая мощь в моей руке,
   Какое волшебство
   Вот в этих жилах, кулаке
   И теплоте его!
   Я никогда не знал о них
   До самой той зари,
   Когда в руке моей затих
   Хозяин Уссури.
   За штабом Н-ского полка,
   Где помещался тир,
   "ТОВАРИЩИ!
   гласил плакат. - В РАЙОНЕ ТИГР!"
   А я из Дальнего как раз
   Шел
   в тыл,
   Но на плакат внимания
   Не об
   ра
   тил.
   В те дни я сызнова и вновь
   Все думал об одном:
   О слове душном и родном
   По имени Любовь.
   Я это слово не люблю,
   Как пьяница вино,
   Затем, что слишком в жизнь мою
   Вторгается оно.
   (Не хмурьтесь, милая моя,
   Не надо горьких слов.
   Бродил я, листьями гремя,
   И слушал соловьев,
   Но мой рассказ не о любви
   О тигре мой рассказ.
   Мы счеты сложные свои
   Сведем не в этот раз.)
   Однако сопка, чуть дыша.
   Свою пузырит грязь,
   Над ней дрожит ее душа,
   От газов разгорясь,
   Однако плачется москит...
   Что это? Стон? Песнь?
   Москит, несущий меж ракит
   Сонную болезнь.
   Дымком вулканным тянет здесь
   От каждого листа.
   Ведь это самые что есть
   Тигриные места.
   И вдруг я вижу изо мха
   В три линии усы,
   И вдруг я слышу сквозь меха
   Рипящие басы
   И различаю: желт и бел,
   И два огня горят...
   Но странно: я не оробел.
   Напротив: рад!
   Не от катара я умру,
   Не от подагры, нет!
   Не заглядевшись на пиру
   В бездонный пистолет;
   И не от ревности в Крыму,
   В Москве не от статей
   Я, как поэму, смерть приму
   Из тигровых когтей.
   А может быть, совсем не то...
   А может быть, затем,
   Что вера в счастье, как в лото.
   Сильнее всех поэм
   Все вдохновенное во мне
   Дохнуло в грудь мою,
   И две стихии, как во сне.
   Переплелись в бою.
   Какая мощь в моей руке,
   Какое волшебство
   Вот в этих жилах, кулаке
   И теплоте его
   Я эту истину постиг
   На берегу зари,
   Когда со мной схватился тигр
   У плеса Уссури.
   Безумье боли, гром ядра,
   И дых, и два огня,
   И пламя смертного одра
   Окутало меня,
   И, обжигая, как литье,
   Зверь взял верх.
   Но преимущество мое
   В одном: я человек!
   Покуда в левое плечо
   Вгрызаются клыки,
   Пока дыханье горячо
   Дымится у щеки
   И тьма сознанья моего
   Уже совсем близка
   Я стал почесывать его
   За ухом... у виска.
   Он изумился и затих.
   За все свои года
   О битве лаской грубый тигр
   Не слышал никогда,
   И даже более того:
   Откуда эта весть
   О том, что где-то у него
   Такие нервы есть?
   Еще его округлый клык
   Дробит мое плечо
   И за раскатом рыка рык
   Вздымается еще,
   Но ярость шла по голосам
   Тленцой, а не огнем,
   И зверь прислушивался сам
   К тому, что было в нем.
   Когда вечерняя звезда
   Растаяла ко дню,
   Его рыкание тогда
   Сошло на воркотню.
   Он дергал ухом. Каркал он.
   Он просто изнемог.
   Но растерзать меня сквозь сон
   Уже никак не мог.
   Когда же вовсе рассвело,
   И стали петь леса,
   И лунки белые свело
   На желтые глаза,
   Он, сединой поголубев,
   Откинулся вразвал
   И,словно стая голубей,
   Один заворковал.
   Вот, собственно, и весь рассказ.
   В нем правды - ни на пядь.
   Но он задуман был для Вас:
   Я что
   хотел
   сказать?
   Что если перед Вами я,
   О милая, в долгу,
   Что если с Вами, жизнь моя,
   Ужиться не могу,
   И ты хватаешься, кляня,
   Рукой за рукоять
   Попробуй все-таки меня
   Над ухом... почесать.
   Какая мощь в твоей руке,
   Какое волшебство
   В перстах твоих и кулачке
   И теплоте его
   Я никогда не знал о них
   И жил бы день за днем,
   Как вдруг схватился с тигром стих
   В сознании моем.
   1940
   СТИХИ О ЛЮБВИ
   ЗАКЛИНАНИЕ
   Позови меня, позови меня,
   Позови меня, позови меня!
   Если вспрыгнет на плечи беда,
   Не какая-нибудь, а вот именно
   Вековая беда-борода,
   Позови меня, позови меня,
   Не стыдись ни себя, ни меня
   Просто горе на радость выменяй,
   Растопи свой страх у огня!
   Позови меня, позови меня,
   Позови меня, позови меня,
   А не смеешь шепнуть письму,
   Назови меня хоть по имени
   Я дыханьем тебя обойму!
   Позови меня, позови меня,
   Поз-зови меня...
   1958
   ГЕТЕ И МАРГАРИТА
   О, этот мир, где лучшие предметы.
   Осуждены на худшую судьбу! ..
   Шекспир
   Пролетели золотые годы,
   Серебрятся новые года...
   "Фауста" закончив, едет Гете
   Сквозь леса неведомо куда.
   По дороге завернул в корчму,
   Хорошо в углу на табуретке...
   Только вдруг пригрезилась ему
   В кельнерше голубоглазой - Гретхен.
   И застрял он, как медведь в берлоге,
   Никуда он больше не пойдет!
   Гете ей читает монологи,
   Гете мадригалы ей поет;
   Вот уж этот неказистый дом
   Песней на вселенную помножен!
   Но великий позабыл о том,
   Что не он ведь чертом омоложен;
   А Марго об этом не забыла,
   Хоть и знает пиво лишь да квас:
   Раз уж я капрала полюбила.
   Не размениваться же на вас.
   Барвиха
   1960
   * * *
   Муравьи беседуют по радио
   (Усики у них антенны),
   Милых сердцу веселя и радуя,
   Шлют волнишки сквозь любые стены.
   Ну, а мне-то как найти, красавица,
   Нежную волну твою в пространстве?
   Я уже с утра (могу покаяться)
   Из чернильницы вздымаю стансы.
   Я тебе пишу не по профессии,
   Но в ответ ни кляксы, ни марашки...
   Поневоле с высоты поэзии
   Позавидуешь любой мурашке.
   Слово бы, - и я всю душу вымою!
   От тебя ж ни строчки, ни помарки...
   Думай обо мне, моя любимая,
   Я тебя услышу и без марки.
   1949
   АЛИСА
   (Из рукописей моего друга,
   пожелавшего остаться неизвестным)
   Этюд 1
   Никуда души своей не денем.
   Трудно с ней, а все-таки душа.
   Я тебя узнал по сновиденьям.
   Снами никогда не дорожа,
   Я тебя предчувствовал, предвидел,
   Нехотя угадывал вдали,
   И когда глаза твои, как выстрел,
   Мне зрачки впервые обожгли
   И когда вокруг необычайно
   Сплетня заметалась, как в бреду,
   Я все это принял, как встречают
   Долгожданную беду.
   Этюд 2
   На безлунье в бору высоком,
   Где чернели даже луни,
   Угадал я не глазом, но оком
   Ледяные твои огни.
   Только ночь с ее странною мерой
   Так могла подшутить надо мной.
   С небосклона скатилась Венера,
   Изменяя порядок земной:
   Оползала полночная мрачность,
   А туман занялся по низам,
   И такая возникла прозрачность,
   Словно фосфор весь мир пронизал!
   Излучались коряги да жерди...
   В Млечный Путь претворилась река...
   В этот миг я увидел бессмертье!
   Ты же видела лишь... старика.
   Этюд 3
   В день, когда по льдинам Заполярья
   С ледокола на Чукотский берег
   Шел я на собаках в океане.
   Бородатый, тридцатитрехлетний,
   Где-то в Польше родился ребенок:
   Девочка со льдистыми глазами.
   Я увидел их и содрогнулся:
   Арктика сквозь мили, сквозь туманы
   Вырубила деву изо льда.
   Девушка смеется, веселится,
   Будущему детски улыбаясь,
   Упиваясь юностью, успехом,
   Дружбою, любовью... Ну и пусть!
   Ей ведь, упоенной, невдомек,
   Что она задумана природой
   Лишь затем, чтобы войти в поэму!
   В черный день ледового похода
   Для меня Алиса родилась.
   Этюд 4
   Она мне постоянно говорила,
   Что у нее жених, что он красавец
   И что, мол, нет на свете человека
   Такого некрасивого, как я.
   И вдруг однажды очень удивленно:
   - А знаешь? А ведь ты похож на тигра!
   А я подумал: нужен только образ,
   Чтоб увидать в уродстве красоту.
   Этюд 5
   Я часто думаю: красивая ли ты?
   Но знаю: красота с тобою не сравнится,
   В тебе есть то, что выше красоты,
   Что лишь угадывается и снится.
   Этюд 6
   Я не смею тебя ревновать ни к кому.
   Будь на все твоя воля девичья.
   Но безумно ревную лишь к одному:
   К вековому слову Мицкевича.
   О, как плещет в устах твоих польская речь,
   Ключевая да серебристая!
   Как умеет она прямо в душу истечь.
   Утоляющая, словно истина.
   Ни о чем я тебя не прошу, не молю,
   Лишь одною просьбой измучаю
   Чтобы ты ощутила стихию мою,
   Молнией взбаламученную,
   Чтобы гул мой, твоим повторенный ртом,
   Для тебя прозвучал бы истиною,
   Чтобы голос мой жаркий
   в дыханье твоем
   Воскресил ту весну единственную.
   И когда твой счастливый красавец жених,