Страница:
Сельвинский Илья
Избранная лирика
Илья Львович Сельвинский
Избранная лирика
Сборник избранных стихотворений известного советского поэта.
СОДЕРЖАНИЕ
О. Резник. Лирика Ильи Сельвинского
ГИМНАЗИЧЕСКАЯ МУЗА
Юность
Кредо
Утро
Закат
О, эти дни
Осень
"Никогда не перестану удивляться..." .
СОНЕТЫ
Юность (Венок сонетов)
Сонет ("Я никогда в любви не знал трагедий...") .
Сонет ("Душевные страдания как гамма...") .
Сонет ("Бессмертья нет. А слава только дым...")
Сонет ("Слыла великой мудростью от века...") .
Сонет ("Воспитанный разнообразным чтивом...")
Сонет ("Я испытал и славу и бесславье...") .
ТИХООКЕАНСКИЕ СТИХИ
Великий океан
Охота на тигра
Читатель стиха
О дружбе
Белый песец.
Баллада о тигре
СТИХИ О ЛЮБВИ
Заклинанье..
Гете и Маргарита
"Муравьи беседуют по радио..."
Алиса (Из рукописей моего друга, пожелавшего
остаться неизвестным)..
Влюбленные не умирают ..
"Когда я впервые увидел Эльбрус..."
"Нет, любовь не эротика!"..
ИЗ ЗАГРАНИЧНЫХ СТИХОВ
Сверчок .
"Вот предлагает девочка цветы"
К. Моне. "Женщина с зонтиком"..
Анри де Руссо.
Разговор с дьяволом Парижа.
Hotel "Istria".
ВОЙНА
Я это видел! ..
Баллада о ленинизме ....
России.
Аджи-Мушкай.
Тамань
Лебединое озеро
Поэзия.
МИР
Ленин .
Труд (Философский эскиз) .
Отчизна
"Все девки в хороводе хороши..." .
"Не верьте моим фотографиям..." .
"Не я выбираю читателя. Он..." ...
Прелюд
Мамоит
"Не знаю, как кому, а мне..." .
Человек выше своей судьбы ....
"Легко ли душу понять?"
Весеннее
Словно айсберг...
Молитва .
Perpetuum mobile
Давайте помечтаем о бессмертье .
Художница ..
О труде ...
Океанское побережье .
У молодости собственная мудрость .
Resurgam! .
Анкета моей души (Лирическая поэма)
Ода науке...
"Наука ныне полна романтики..." .
Памяти Хемингуэя
"Что ни столетье - мир суровей..." .
ЛИРИКА ИЛЬИ СЕЛЬВИНСКОГО
В прославленной плеяде выдающихся зачинателей советской поэзии имя Ильи Сельвинского занимает свое по особому приметное место. Его творчество, широкопанорамное по устремлениям, выраженным в лирике, эпосе и поэтической драматургии - трагедиях и народных драмах, всегда отмечено неутомимым поиском. Богатством красок и оттенков оно во многом сродни живописи, а провозглашенная поэтом тактовая рапсодия (восходящая к истокам былинного стиха) полифоничностью звучаний, богатством и разнообразием ритмов роднит его поэзию с музыкой, а иной раз как бы сама становится ею, как днрижируемый и мелодически напоенный стих. Вероятно, все это и побудило прекрасного и очень самобытного поэта Назыма Хикмета так выразить свои чувства: "Углубляясь в стихи, я не раз чувствовал себя Колумбом. Одной из моих америк был Илья Сельвинский... Он - золотоискатель в поэзии. Пусть не всегда находил он золото, но без титанического труда, каким был всегда его талантливый поиск, он не создал бы тех превосходных строк, которые стали гордостью советской поэзии...
Говоря откровенно, есть в поэзии такие вещи, которые кажутся мне открытыми мною самим. Читая Сельвинского, я должен был иногда с грустью признаться себе, что (снова-таки подобно Колумбу) открывал я уже открытые поэтом америки: поэт достиг неизвестного берега до меня! Быть Колумбом оказывалось не только радостно, но и тревожно.
Так, например, я увидел: Сельвинский открыл до меня, что слова имеют запах и цвет, что некоторые из них сделаны из дерева, иные из железа, третьи из хрусталя. Что можно и нужно широко пользоваться классическим и народным наследяем, обрабатывая его инструментом новейшей поэтической техники, вливая в современную форму. Что каждое стихотворение должно иметь свой, самый соответствующий содержанию, облик. Что один и тот же поэт может и должен в связи с этим писать разные свои вещи по-разному" [Назым Хикнет. Мастер. "Литературная газета" 7 декабря 1969 г.].
А. В. Луначарский называл Сельвинского "виртуозом стиха" и говорил, что он - "Франц Лист в поэзии...". Слушая однажды неповторимо мастерское чтение поэтом его лирических стихов, Луначарский пошутил: "Вас бы прикладывать к каждому томику ваших стихотворений, чтобы любители поэзии могли не только глазами, но и слухом воспринять музыку ваших стихов". (Из воспоминаний Ал. Дейча.)
Обращаясь к юным читателям, среди которых многие не только любители поэзии, но и сами в душе поэты, всегда хочется, как это ни трудно, выбрать для сборника стихи самые лучшие, особо характерные для идейно-нравственных позиций и лирико-философских раздумий поэта, для всей амплитуды эмоциональных температур его темперамента и лиризма, с первых шагов юности до последнего часа жизни...
Детство, отрочество и юность И. Сельвинского были пестры и многотрудны. Он был юнгой на корабле, рыбаком, газетным репортером, артистом бродячего цирка, выступал на арене как борец - "Лурих 3-й"... В годы гражданской войны он красногвардейцем участвовал в боях за Перекоп, где был тяжело контужен. Помогал большевистскому подполью в Крыму, был схвачен белогвардейцами я посажен в Севастопольскую тюрьму... Контрастно-причудливая мозаика биографии поэта, впечатлений бытия, раздумий о выборе жизненного пути, о поэзии лишь -постепенно и не без срывов сложились для него в некую эмоционально- и философско-творческую систему поэтического мировосприятия.
Сельвинский начал писать стихи еще подростком (одно из ннх было напечатано в 1915 году в симферопольской газете). Более зрелые всходы "гимназической музы" (1916 - 1919) вышли отдельной книжкой - "Ранний Сельвинский" в Ленинграде в 1929 году. Но конечно, не с этих стихов начался Илья Сельвинский как поэт самобытно-яркого дарования...
20-е годы, когда начался литературный путь Сельвин-ского, - время становления социалистической нови советского искусства, которое отстаивало свои позиции в противоборстве с отживающими веяниями антидемократических позиций предоктябрьского периода. В те годы возник ряд литературных организаций, среди которых наиболее влиятельной была РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей). Не разделяя ее установок появилось множество других групп и содружеств (ЛЕФ, "Кузница", имажинисты, Серапионовы братья и др.). Среди них и группа конструктивистов, созданная И. Сельвинским и К. Зелинским в 1923 году. Хотя некоторые заблуждения конструктивистов в какой-то мере сказались в ранних произведениях поэта, можно смело утверждать, что творчество Сельвинского "возникло и развивалось под прямым воздействием революционной действительности" [А. Сурков. Голоса времени. Сб. статей "Советский писатель", 1965 г., с. 116.].
Не раз доводилось мне слушать чтение молодого Сельвинского в аудиториях МГУ, в большом зале Политехнического музея, где его однажды, по тогдашней традиции, выбрали "королем поэтов"... Скульптурно могучий, крепкий, мускулистый, похожий на персонаж из песни "Ничего не случилось, пожалуй..." ("Молодой, золотой, загорелый..."), он стоял на эстраде в блузе-венгерке, с густой черной челкой на лбу и его "звучащий в бронзе тембр и тон, великолепный баритов" шел от сердца поэта к сердцам слушателей. Стихотворение о юности, где каждая строка с ее намеренными разрывами и паузами дышала безудержным счастьем молодости, он читал упоенно, с восторгом юности, у которой все впереди.
Как известно, лирикой обычно начинается творчество любого поэта. Именно в ней прежде всего запечатлен идейно-эмоциональный слепок его мироощущения. (Оттого мы и говорим: лирика Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Маяковского, Есенина...) И все же в чем неведомая сила, тайна всепроникаемости лирики? Каждый из крупных поэтов задавался таким вопросом, стремился найти и находил свой ответ, который, однако, не становился и не мог стать всеобщим. Не случайны строки Маяковского: "Нами лирика в штыки неоднократно атакована, ищем речи точной и нагой. Но поэзия пресволочнейшая штуковина; существует и ни в зуб ногой..."
Лиризм каждого крупного поэта - неповторимое пер-вооткрытие. В то же время лиризм любого настоящего поэта всегда благороден, человеколюбив.
Для Сельвинского лирика - цель откровений, исповедей, зарубок памяти и сердца, где каждое звено, однако, живет и само по себе, как целостный организм...
В лирику поэта входит весь жизненный опыт, зачастую как ощущение опыта исторического. Для Сельвинского в этом сложном соцветии навсегда важными оставались переживания детства..Он однажды написал: "Я глубоко убежден: первые детские восприятия, как бы наивны они ни были, не только закладывают в душе художника основные черты "го поэтического характера, но и мощно звучат в нем в течение всей жизни" [Ч. Сельвинский. Стихотворения. Вкратце о себе. Вступление к сборнику. Гослитиздат, 1958 г., с. 7.].
Немаловажно и еще одно неожиданное признание поэта, которое имеет прямое отношение к сборнику лирики:
"Кстати, читателям, незнакомым с моим творчеством, должен сказать, что я не принадлежу к чиелу лирических поэтов. Поэтому стихотворения, напечатанные в этой книжке, - только острова на пути моей поэзии. Конечно, и острова дают представление о материке, но именно представление, а не понятие. Вот почему, если кому-либо захочется путешествовать в мире моих образов, советую прочитать эпические поэмы: Рысь. Улялаевщина. Записки поэта. Пушторг. Арктика. И трагедии: Командарм-2. Пао-Пао. Умка - Белый Медведь. Рыцарь Иоанн. Орла на плече носящий. Читая Фауста. Ливонская война. От Полтавы до Гангута. Большой Кирилл" [Там же, с . 8].
Разумеется, знакомство с главными произведениями поэта дает более полновесное и всеобъемлющее представление об его творчестве и проникновенней раскрывает глубинные течения его лирики. И все же, хотя сам Сель-винский не считал себя лириком, на наш взгляд,лиризм составляет существеннейшую черту его ПОЭЗИИ. И в эпосе, и в драматургии лирика не соседствует с эпическим, а пронизывает всю их ткань, как вторая система кровообращения. И в стихах, представленных в этом сборнике, ощутима насыщенность сокровенными раздумьями о человеке и человечности, "о времени и о себе", как живой его частице. В лирике поэт, обращаясь к любой, давно открытой поэтической форме, улавливает ее неисчерпаемость, ищет в ней новые возможности, сопричастные его поэтической индивидуальности...
Пройдя через различного рода "лабораторные" эксперименты и "опыты" с разнообразнейшими говорами, интонациями, ритмическими перепадами и т. п., поэт пришел к утверждению глубинной простоты. Еще в 1936 году он писал: "Где взять мне той чудесной простоты, которой требует моя эпоха? .."
А в одной из статей Сельвинского (1962) мы читаем:
"Что касается меня лично, то я уже давно перерос стадию экспериментаторства: мастерство ушло у меня в кончики пальцев. От формы я требую только одного:... в лирике совершенной простоты: никакого искусственного украшательства, никакой техники ради техники - только точность в передаче глубинной точки любого подлинного чувства".
Но одновременно, будучи прекрасным педагогом-наставником нескольких поколений молодых стихотворцев, Сельвинский не забыл добавить к рассказу о собственном опыте примечательные слова новатора: "Такой простоты нельзя требовать от молодежи. Молодость должна перебродить и, если хотите, "перебеситься", иначе она никогда не созреет и с младенчества превратится в "пай-старичков".
В этом сборнике поэт виден как бы на всех ступеньках его лирического бытия, начиная с детства и далее в грозные, трудные, боевые годы становления страны социализма. Все это по-своему преломилось в лиризме ощущений и раздумий, связанных с вечными темами - любви, жизни и смерти, войны и мира. Здесь же стихи об искусстве, о месте поэта в народной судьбе, в борьбе за победу разумного, доброго, вечного... В этой связи несколько слов о стихах, навеянных встречей поэта с зарубежными странами, и специально о цикле "Война"...
Хотя довольно долго Сельвияскому ставили в упрек, что он-де "западник", встреча поэта с заграницей (в 1935 году) не стала для него лирическим "звездным часом", не раздула искорки вдохновения в пламя поэтических откровений. Пожалуй, лучшие в этом цикле два-три стихотворения о Японии да еще цикл стихов о Франции, где как бы невольно в центре оказалась перекличка с Маяковским. Заграничные стихи Сельвинского совершенно в ином регистре, нежели стихи Маяковского с их ярким и сильным публицистическим накалом, с обнажением напрямую антагонизма двух социальных полюсов планеты. У Сельвинского социальный смысл и пафос негромки. Они как бы вплавлены в характеры и портреты лирических героев - будь то японский башмачник или персонажи французского цикла "Лувр". Перекличка с Маяковским возникла на иной орбите, как внутренний, полный горечи и страсти диалог двух поэтов о поэзии, о жизни и смерти, об их дружбе-вражде. Череда лет мощным течением снесла налет давних групповщинных "конфликтов", но оставила нетленной, словно возродила из пепла с новой силой юношескую любовь Сельвинского к своему старшему другу Маяковскому (Hotel "Istria").
Среди множества разнообразных тем и мотивов были у Сельвинского излюбленные, сокровенные, близкие его душе и таланту. Он был с детства очарован морем, и чувство это не покидало его до последнего вздоха, оставив трассирующий след на всем его творчестве. В лирике, кроме моря, особенным любовным проникновением овеяно все связанное с природой, с ее пейзажами и живым миром. Жаль, что это лишь краешком вошло в сборник в аллегориях и лишь изредка впрямую ("О дружбе", "Охота на нерпу", "Весеннее", "Охота на тигра" и др.).
Стихи о войне - одна из главных высот лирики Сель-винского. Участие в рядах бойцов с фашизмом стало для поэта как бы вторым духовным открытием мира народных чувств, нравственной силы советского характера. Близость к народу-воину зазвучала в его стихах патриотической яростью, зовом возмущенной совести. В годы войны еще многозначней и глубже становится лиризм поэта. Сельвин-ский как фронтовой газетчик (сперва на Крымском фронте в знаменитой 18-й армии, а позднее на Прибалтийском) многое видел, испытал и о многом писал по свежим следам событий. Писал и лирические стихи, и песни, и агитки, и частушки. Он даже создал сатирическую галерею матёрых гитлеровцев, злодеев, изуверов и нравственных уродов. Она так допекла "героев" галереи, что Геббельс, публично выступая, грозился повесить поэта.
Из цикла военных стихов Сельвинского немногое вошло в сборник. Но все же здесь читатель найдет и трагедийные видения войны ("Я это видел", "Аджи-Мушкай", "Баллада о ленинизме"), и такие лирические жемчужины, как "Тамань" и "Лебединое озеро". На войне поэт особенно душевно почувствовал близость к Маяковскому. И здесь родились его строки: "Я рад, что есть в моей груди две-три Маяковские нртцы..."
О каждом, даже значительном стихе в этом сборнике не расскажешь, да и не к чему это делать! Истинная поэзия должна говорить сама за себя чувствами, эмоциями, страстями, стремлениями, надеждами, идейно-нравственными и философскими прозрениями поэта, вплетенными в стих.
О. Резник
ГИМНАЗИЧЕСКАЯ МУЗА
ЮНОСТЬ
Вылетишь утром на воздух,
Ветром целуя женщин.
Смех, как ядреный жемчуг,
Прыгает в зубы, в ноздри.
Что бы это такое?
Кажется, нет причины:
Небо прилизано чинно,
Море тоже в покое.
Слил аккуратно лужи
Дождик позавчерашний,
Десять часов на башне
Гусеницы на службу.
А у меня в подъязычье
Что-то сыплет горохом,
Так что легкие зычно
Лаем врываются в хо-хот.
Слушай! Брось! Да полно...
Но ни черта не сделать:
Смех золотой, спелый,
Сколько смешного на све-те:
Вот, например, "капус-та".
Надо подумать о грустном,
Только чего бы наметить?
Могут пробраться в погреб
Завтра чумные крысы.
Я буду тоже лысым.
Некогда сгибли обры.
Где-то в Норвегии флагман...
И вдруг опять: "капуста"!
Чертовщина - как вкусно
Так грохотать диафрагмой!
Смех золотого разлива,
Пенистый, сочный, отличный!
Тсс... брось: ну, разве прилично
Эдаким быть счастливым?
1918
КРЕДО
Я хочу быть самим собой.
Если нос у меня - картофель,
С какой же стати гнусить, как гобой,
И корчить римский профиль?
Я молод. Так. Ну и что ж?
К философии я не падок.
Зачем же мне делать вид, что нож
Торчит у меня меж лопаток?
Говорят, что это придет,
А не придет - не надо.
Не глупо ли, правда, принимать йод,
Если хочется шоколада?
Я молод и жаден, как волк,
В моем теле ни грамма жиру.
В женских ласках, как в водах Волг,
Я всего себя растранжирю.
Мне себя не стыдно ничуть,
Я хочу быть самим собою:
Звонами детскости бьет моя грудь,
И я дам ему ширь - бою.
Нет, не Байрон я, не иной,
Никакой и никак не избранник;
Никогда ничему я не был виной,
Ни в каких не изранен бранях;
Не сосет меня ни змея,
Ни тоска, ни другая живность
И пускай говорят: "Наивность".
Хоть наивность - зато моя.
1918
УТРО
По утрам пары туманно-сизы,
По утрам вода как черный лед.
А по ней просоленные бризы
Мерят легкий вычурный полет.
Тихо-тихо. Борода туманца,
Острый запах мидий на ветру...
И проходят в голубом пару
Призраки Летучего голландца.
1916
ЗАКАТ
Розовые чайки над багровым морем,
Где звучит прибой,
Вьются и бросают перекрики зорям
Золотой гурьбой.
А внизу белугу волны колыхают,
Пеной опестря,
И на белом брюхе пятна полыхают
Алого костра.
1916
О, ЭТИ ДНИ
О, эти дни, о, эти дни
И тройка боевых коней!
Портянка нынче мой дневник,
Кой-как царапаю по ней.
Не выбираю больше слов,
И рифма прыгает стремглав.
Поэму бы на тыщу глав,
Ей-богу, правда - без ослов.
Тата-тара, тара-тата...
Я еду, еду, еду, е...
Какие зори - красота!
Го-го, лихие, фью! оэ!
Под перетопот лошадей
Подзванивает пулемет,
И в поле пахнет рыжий мед
Коммунистических идей.
Деревню отнесло назад,
Бабенка: "Господи Исусь..."
Петух поет, закрыв глаза,
Наверно, знает наизусть.
1918
ОСЕНЬ
Битые яблоки пахнут вином,
И облака точно снятся.
Сивая галка, готовая сняться,
Вдруг призадумалась. Что ты? О чем?
Кружатся листья звено за звеном,
Черные листья с бронзою в теле.
Осень. Жаворонки улетели.
Битые яблоки пахнут вином.
Дер. Ханышкой на Альме
1919
* * *
Никогда не перестану удивляться
Девушкам и цветам!
Эта утренняя прохладца
По белым и розовым кустам...
Эти слезы листвы упоенной,
Где сквозится лазурная муть,
Лепестки, что раскрыты удивленно.
Испуганно даже чуть-чуть...
Эта снящаяся их нежность,
От которой, как шмель, закружись!
И неясная боль надежды
На какую-то возвышенную жизнь...
1920
СОНЕТЫ
ЮНОСТЬ
(Венок сонетов)
1
Мне двадцать лет. Вся жизнь моя - начало.
Как странно! Прочитал я сотни книг,
Где мудрость все законы начертала,
Где гений все премудрости постиг.
А все ж вперед продвинулся так мало:
Столкнись хотя бы на единый миг
С житейскою задачей лик о лик
И книжной мудрости как не бывало!
Да, где-то глубина и широта,
А юность - это высь и пустота,
Тут шум земли всего лишь дальний ропот,
И несмотря на философский пыл,
На фронтовой и на тюремный опыт,
Я только буду, но еще не был.
2
Я только буду, но еще не был.
Быть - это значит стать необходимым.
Идет Тамара за кавказским дымом:
Ей нужен подпоручик Михаил;
Татьяна по мосточкам еле зримым
Проходит, чуть касаяся перил.
Прекрасная тоскует о любимом,
Ей Александр кровь заговорил;
А я ничей. Мне все чужое снится.
Звенят, звенят чудесные страницы,
За томом возникает новый том.
А в жизни бродишь в воздухе пустом:
От Подмосковья до камней Дарьяла
Души заветной сердце не встречало.
3
Души заветной сердце не встречало...
А как, друзья, оно тянулось к ней,
Как билось то слабее, то сильней,
То бешено, то вовсе обмирало,
Особенно когда среди огней
На хорах гимназического зала
Гремели духовые вальсы бала,
Мучители всей юности моей.
Вот опахнет кружащееся платье,
Вокруг витают легкие объятья,
Я их глазами жадными ловил.
Но даже это чудится и снится.
Как томы, как звенящие страницы:
Бывал влюбленным я, но не любил.
4
Бывал влюбленным я, но не любил.
Любовь? Не знаю имени такого.
Я мог бы описать ее толково,
Как это мне Тургенев объяснил,
Или блеснуть цитатой из Толстого,
Или занять у Пушкина чернил...
Но отчего - шепну лишь это слово,
И за плечами очертанья крыл?
Но крылья веяли, как опахала.
Душа моя томилась и вздыхала,
Но паруса не мчали сквозь туман.
Ничто, ничто меня не чаровало.
И хоть любовь - безбрежный океан,
Еще мой бриг не трогался с причала.
5
Еще мой бриг не трогался с причала.
Его еще волнами не качало,
Как затянулась молодость моя!
Не ощутив дыханья идеала,
Не повидаешь райские края.
Все в двадцать лет любимы. Но не я.
И вот качаюсь на скрипучем стуле...
Одну, вторую кляксу посадил,
Сзываю рифмы: гули-гули-гули!
Слетают: "был", "быль", "билль", "Билл", "бил".
Но мой Пегас, увы, не воспарил.
Как хороши все девушки в июле!
А я один. Один! Не потому ли
Еще я ничего не совершил?
6
Еще я ничего не совершил,
Проходит мир сквозь невод моих жил,
А вытащу - в его ячеях пусто:
Одна трава да мутноватый ил.
Мне говорит обычно старожил,
Что в молодости ловится негусто,
Но возраст мой, что всем ужасно мил,
Ведь этот возраст самого Сен-Жюста!
Ах, боже мой... Как страшен бег минут...
Клянусь, меня прельщает не карьера,
Но двадцать лет ведь сами не сверкнут!
Сен-Жюст... Но что Сен-Жюст без Робеспьера?
Меня никто в орлы не возносил,
Но чувствую томленье гордых сил.
7
Но чувствую: томленье гордых сил
Само собою - что б ни говорили
Не выльется в величественный Нил.
Я не поклонник сказочных идиллий.
Да и к тому ж не все величье в силе.
Ах, если бы какой-нибудь зоил
Меня кругами жизни поводил,
Как Данта, по преданию, Вергилий!
Подруги нет. Но где хотя бы друг?
Я так ищу его. Гляжу вокруг.
Любви не так душа моя искала,
Как дружбы. В жизни я ищу накала,
Я не хочу рифмованных потуг
Во мне уже поэзия звучала!
8
Во мне уже поэзия звучала...
Не оттого ли чуждо мне вино...
Табак, и костяное домино,
И преферанс приморского курзала?
Есть у меня запойное одно,
С которым я готов сойти на дно,
Все для меня в стихе заключено,
Поэзия - вот вся моя Валгалла.
Но я живу поэзией не так,
Чтобы сравнить с медведем Аю-Даг
И этим бесконечно упиваться.
Бродя один над синею водой,
Я вижу все мифические святцы,
Я слышу эхо древности седой.
9
Я слышу эхо древности седой,
Когда брожу, не подавая вида.
Что мне видна под пеной нереида.
Глядеть на водяную деву - грех.
Остановлю внимание на крабах.
Но под водою, как зеленый мех,
Охвостье в малахитовых накрапах,
Но над водою серебристый смех,
Моя душа - в ее струистых лапах!
И жутко мне... И только рыбий запах
Спасает от божественных утех.
Как я люблю тебя, моя Таврида!
Но крымец я. Элладе не в обиду
Я чую зов эпохи молодой.
10
Я чую зов эпохи молодой
Не потому, что желторотым малым
Полгода просидел над "Капиталом"
И "Карла" приписал в матрикул свой
В честь гения с библейской бородой.
Да, с этим полудетским ритуалом
Я стал уже как будто возмужалым,
Уж если не премудрою совой.
И все же был я как сама природа.
Когда раздался стон всего народа
И загремел красногвардейский топ.
Нет, я не мог остаться у залива:
Моя эпоха шла под Перекоп.
О, как пронзительны ее призывы!
11
О, как пронзительны ее призывы...
Товарищ Груббе, комиссар-матрос!
Когда мы под Чонгаром пили пиво,
А батарейный грохот рос и рос,
Ты говорил: "Во гроб сойти не диво,
Но как врага угробить - вот вопрос!"
И вдруг пахнули огненные гривы,
И крымским мартом сжег меня мороз.
И я лежу без сил на поле брани.
Вот проскакал германский кирасир.
Ужели же не помогло братанье?
Но в воздухе еще дуэль мортир,
И сладко мне от страшного сознанья,
Что ждет меня забвенье или пир...
12
Что ждет меня? Забвенье или пир?
Тюремный дворик, точно у Ван-Гога.
Вокруг блатной разноголосый клир,
Что дружно славит веру-печевь-бога...
Ворвется ли сюда мой командир
С седым броневиком под носорога?
Или, ведя со следствия, дорогой
Меня пристрелит белый конвоир?
Но мне совсем не страшно почему-то.
Я не одену трауром минуты,
Протекшие за двадцать долгих лет.
Со мной Идея! Входит дядька сивый,
Опять зовут в угрюмый кабинет,
И я иду, бесстрашный и счастливый.
13
И я иду. Бесстрашный и счастливый,
Сухою прозой с ними говоря,
Гремел я, как посланник Октября.
Зачем же вновь пишу я только чтиво?
И где же дот божественный глагол,
Что совесть человеческую будит?
Кто в двадцать лет по крыльям не орел,
Тот высоко летать уже не будет.
Избранная лирика
Сборник избранных стихотворений известного советского поэта.
СОДЕРЖАНИЕ
О. Резник. Лирика Ильи Сельвинского
ГИМНАЗИЧЕСКАЯ МУЗА
Юность
Кредо
Утро
Закат
О, эти дни
Осень
"Никогда не перестану удивляться..." .
СОНЕТЫ
Юность (Венок сонетов)
Сонет ("Я никогда в любви не знал трагедий...") .
Сонет ("Душевные страдания как гамма...") .
Сонет ("Бессмертья нет. А слава только дым...")
Сонет ("Слыла великой мудростью от века...") .
Сонет ("Воспитанный разнообразным чтивом...")
Сонет ("Я испытал и славу и бесславье...") .
ТИХООКЕАНСКИЕ СТИХИ
Великий океан
Охота на тигра
Читатель стиха
О дружбе
Белый песец.
Баллада о тигре
СТИХИ О ЛЮБВИ
Заклинанье..
Гете и Маргарита
"Муравьи беседуют по радио..."
Алиса (Из рукописей моего друга, пожелавшего
остаться неизвестным)..
Влюбленные не умирают ..
"Когда я впервые увидел Эльбрус..."
"Нет, любовь не эротика!"..
ИЗ ЗАГРАНИЧНЫХ СТИХОВ
Сверчок .
"Вот предлагает девочка цветы"
К. Моне. "Женщина с зонтиком"..
Анри де Руссо.
Разговор с дьяволом Парижа.
Hotel "Istria".
ВОЙНА
Я это видел! ..
Баллада о ленинизме ....
России.
Аджи-Мушкай.
Тамань
Лебединое озеро
Поэзия.
МИР
Ленин .
Труд (Философский эскиз) .
Отчизна
"Все девки в хороводе хороши..." .
"Не верьте моим фотографиям..." .
"Не я выбираю читателя. Он..." ...
Прелюд
Мамоит
"Не знаю, как кому, а мне..." .
Человек выше своей судьбы ....
"Легко ли душу понять?"
Весеннее
Словно айсберг...
Молитва .
Perpetuum mobile
Давайте помечтаем о бессмертье .
Художница ..
О труде ...
Океанское побережье .
У молодости собственная мудрость .
Resurgam! .
Анкета моей души (Лирическая поэма)
Ода науке...
"Наука ныне полна романтики..." .
Памяти Хемингуэя
"Что ни столетье - мир суровей..." .
ЛИРИКА ИЛЬИ СЕЛЬВИНСКОГО
В прославленной плеяде выдающихся зачинателей советской поэзии имя Ильи Сельвинского занимает свое по особому приметное место. Его творчество, широкопанорамное по устремлениям, выраженным в лирике, эпосе и поэтической драматургии - трагедиях и народных драмах, всегда отмечено неутомимым поиском. Богатством красок и оттенков оно во многом сродни живописи, а провозглашенная поэтом тактовая рапсодия (восходящая к истокам былинного стиха) полифоничностью звучаний, богатством и разнообразием ритмов роднит его поэзию с музыкой, а иной раз как бы сама становится ею, как днрижируемый и мелодически напоенный стих. Вероятно, все это и побудило прекрасного и очень самобытного поэта Назыма Хикмета так выразить свои чувства: "Углубляясь в стихи, я не раз чувствовал себя Колумбом. Одной из моих америк был Илья Сельвинский... Он - золотоискатель в поэзии. Пусть не всегда находил он золото, но без титанического труда, каким был всегда его талантливый поиск, он не создал бы тех превосходных строк, которые стали гордостью советской поэзии...
Говоря откровенно, есть в поэзии такие вещи, которые кажутся мне открытыми мною самим. Читая Сельвинского, я должен был иногда с грустью признаться себе, что (снова-таки подобно Колумбу) открывал я уже открытые поэтом америки: поэт достиг неизвестного берега до меня! Быть Колумбом оказывалось не только радостно, но и тревожно.
Так, например, я увидел: Сельвинский открыл до меня, что слова имеют запах и цвет, что некоторые из них сделаны из дерева, иные из железа, третьи из хрусталя. Что можно и нужно широко пользоваться классическим и народным наследяем, обрабатывая его инструментом новейшей поэтической техники, вливая в современную форму. Что каждое стихотворение должно иметь свой, самый соответствующий содержанию, облик. Что один и тот же поэт может и должен в связи с этим писать разные свои вещи по-разному" [Назым Хикнет. Мастер. "Литературная газета" 7 декабря 1969 г.].
А. В. Луначарский называл Сельвинского "виртуозом стиха" и говорил, что он - "Франц Лист в поэзии...". Слушая однажды неповторимо мастерское чтение поэтом его лирических стихов, Луначарский пошутил: "Вас бы прикладывать к каждому томику ваших стихотворений, чтобы любители поэзии могли не только глазами, но и слухом воспринять музыку ваших стихов". (Из воспоминаний Ал. Дейча.)
Обращаясь к юным читателям, среди которых многие не только любители поэзии, но и сами в душе поэты, всегда хочется, как это ни трудно, выбрать для сборника стихи самые лучшие, особо характерные для идейно-нравственных позиций и лирико-философских раздумий поэта, для всей амплитуды эмоциональных температур его темперамента и лиризма, с первых шагов юности до последнего часа жизни...
Детство, отрочество и юность И. Сельвинского были пестры и многотрудны. Он был юнгой на корабле, рыбаком, газетным репортером, артистом бродячего цирка, выступал на арене как борец - "Лурих 3-й"... В годы гражданской войны он красногвардейцем участвовал в боях за Перекоп, где был тяжело контужен. Помогал большевистскому подполью в Крыму, был схвачен белогвардейцами я посажен в Севастопольскую тюрьму... Контрастно-причудливая мозаика биографии поэта, впечатлений бытия, раздумий о выборе жизненного пути, о поэзии лишь -постепенно и не без срывов сложились для него в некую эмоционально- и философско-творческую систему поэтического мировосприятия.
Сельвинский начал писать стихи еще подростком (одно из ннх было напечатано в 1915 году в симферопольской газете). Более зрелые всходы "гимназической музы" (1916 - 1919) вышли отдельной книжкой - "Ранний Сельвинский" в Ленинграде в 1929 году. Но конечно, не с этих стихов начался Илья Сельвинский как поэт самобытно-яркого дарования...
20-е годы, когда начался литературный путь Сельвин-ского, - время становления социалистической нови советского искусства, которое отстаивало свои позиции в противоборстве с отживающими веяниями антидемократических позиций предоктябрьского периода. В те годы возник ряд литературных организаций, среди которых наиболее влиятельной была РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей). Не разделяя ее установок появилось множество других групп и содружеств (ЛЕФ, "Кузница", имажинисты, Серапионовы братья и др.). Среди них и группа конструктивистов, созданная И. Сельвинским и К. Зелинским в 1923 году. Хотя некоторые заблуждения конструктивистов в какой-то мере сказались в ранних произведениях поэта, можно смело утверждать, что творчество Сельвинского "возникло и развивалось под прямым воздействием революционной действительности" [А. Сурков. Голоса времени. Сб. статей "Советский писатель", 1965 г., с. 116.].
Не раз доводилось мне слушать чтение молодого Сельвинского в аудиториях МГУ, в большом зале Политехнического музея, где его однажды, по тогдашней традиции, выбрали "королем поэтов"... Скульптурно могучий, крепкий, мускулистый, похожий на персонаж из песни "Ничего не случилось, пожалуй..." ("Молодой, золотой, загорелый..."), он стоял на эстраде в блузе-венгерке, с густой черной челкой на лбу и его "звучащий в бронзе тембр и тон, великолепный баритов" шел от сердца поэта к сердцам слушателей. Стихотворение о юности, где каждая строка с ее намеренными разрывами и паузами дышала безудержным счастьем молодости, он читал упоенно, с восторгом юности, у которой все впереди.
Как известно, лирикой обычно начинается творчество любого поэта. Именно в ней прежде всего запечатлен идейно-эмоциональный слепок его мироощущения. (Оттого мы и говорим: лирика Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Маяковского, Есенина...) И все же в чем неведомая сила, тайна всепроникаемости лирики? Каждый из крупных поэтов задавался таким вопросом, стремился найти и находил свой ответ, который, однако, не становился и не мог стать всеобщим. Не случайны строки Маяковского: "Нами лирика в штыки неоднократно атакована, ищем речи точной и нагой. Но поэзия пресволочнейшая штуковина; существует и ни в зуб ногой..."
Лиризм каждого крупного поэта - неповторимое пер-вооткрытие. В то же время лиризм любого настоящего поэта всегда благороден, человеколюбив.
Для Сельвинского лирика - цель откровений, исповедей, зарубок памяти и сердца, где каждое звено, однако, живет и само по себе, как целостный организм...
В лирику поэта входит весь жизненный опыт, зачастую как ощущение опыта исторического. Для Сельвинского в этом сложном соцветии навсегда важными оставались переживания детства..Он однажды написал: "Я глубоко убежден: первые детские восприятия, как бы наивны они ни были, не только закладывают в душе художника основные черты "го поэтического характера, но и мощно звучат в нем в течение всей жизни" [Ч. Сельвинский. Стихотворения. Вкратце о себе. Вступление к сборнику. Гослитиздат, 1958 г., с. 7.].
Немаловажно и еще одно неожиданное признание поэта, которое имеет прямое отношение к сборнику лирики:
"Кстати, читателям, незнакомым с моим творчеством, должен сказать, что я не принадлежу к чиелу лирических поэтов. Поэтому стихотворения, напечатанные в этой книжке, - только острова на пути моей поэзии. Конечно, и острова дают представление о материке, но именно представление, а не понятие. Вот почему, если кому-либо захочется путешествовать в мире моих образов, советую прочитать эпические поэмы: Рысь. Улялаевщина. Записки поэта. Пушторг. Арктика. И трагедии: Командарм-2. Пао-Пао. Умка - Белый Медведь. Рыцарь Иоанн. Орла на плече носящий. Читая Фауста. Ливонская война. От Полтавы до Гангута. Большой Кирилл" [Там же, с . 8].
Разумеется, знакомство с главными произведениями поэта дает более полновесное и всеобъемлющее представление об его творчестве и проникновенней раскрывает глубинные течения его лирики. И все же, хотя сам Сель-винский не считал себя лириком, на наш взгляд,лиризм составляет существеннейшую черту его ПОЭЗИИ. И в эпосе, и в драматургии лирика не соседствует с эпическим, а пронизывает всю их ткань, как вторая система кровообращения. И в стихах, представленных в этом сборнике, ощутима насыщенность сокровенными раздумьями о человеке и человечности, "о времени и о себе", как живой его частице. В лирике поэт, обращаясь к любой, давно открытой поэтической форме, улавливает ее неисчерпаемость, ищет в ней новые возможности, сопричастные его поэтической индивидуальности...
Пройдя через различного рода "лабораторные" эксперименты и "опыты" с разнообразнейшими говорами, интонациями, ритмическими перепадами и т. п., поэт пришел к утверждению глубинной простоты. Еще в 1936 году он писал: "Где взять мне той чудесной простоты, которой требует моя эпоха? .."
А в одной из статей Сельвинского (1962) мы читаем:
"Что касается меня лично, то я уже давно перерос стадию экспериментаторства: мастерство ушло у меня в кончики пальцев. От формы я требую только одного:... в лирике совершенной простоты: никакого искусственного украшательства, никакой техники ради техники - только точность в передаче глубинной точки любого подлинного чувства".
Но одновременно, будучи прекрасным педагогом-наставником нескольких поколений молодых стихотворцев, Сельвинский не забыл добавить к рассказу о собственном опыте примечательные слова новатора: "Такой простоты нельзя требовать от молодежи. Молодость должна перебродить и, если хотите, "перебеситься", иначе она никогда не созреет и с младенчества превратится в "пай-старичков".
В этом сборнике поэт виден как бы на всех ступеньках его лирического бытия, начиная с детства и далее в грозные, трудные, боевые годы становления страны социализма. Все это по-своему преломилось в лиризме ощущений и раздумий, связанных с вечными темами - любви, жизни и смерти, войны и мира. Здесь же стихи об искусстве, о месте поэта в народной судьбе, в борьбе за победу разумного, доброго, вечного... В этой связи несколько слов о стихах, навеянных встречей поэта с зарубежными странами, и специально о цикле "Война"...
Хотя довольно долго Сельвияскому ставили в упрек, что он-де "западник", встреча поэта с заграницей (в 1935 году) не стала для него лирическим "звездным часом", не раздула искорки вдохновения в пламя поэтических откровений. Пожалуй, лучшие в этом цикле два-три стихотворения о Японии да еще цикл стихов о Франции, где как бы невольно в центре оказалась перекличка с Маяковским. Заграничные стихи Сельвинского совершенно в ином регистре, нежели стихи Маяковского с их ярким и сильным публицистическим накалом, с обнажением напрямую антагонизма двух социальных полюсов планеты. У Сельвинского социальный смысл и пафос негромки. Они как бы вплавлены в характеры и портреты лирических героев - будь то японский башмачник или персонажи французского цикла "Лувр". Перекличка с Маяковским возникла на иной орбите, как внутренний, полный горечи и страсти диалог двух поэтов о поэзии, о жизни и смерти, об их дружбе-вражде. Череда лет мощным течением снесла налет давних групповщинных "конфликтов", но оставила нетленной, словно возродила из пепла с новой силой юношескую любовь Сельвинского к своему старшему другу Маяковскому (Hotel "Istria").
Среди множества разнообразных тем и мотивов были у Сельвинского излюбленные, сокровенные, близкие его душе и таланту. Он был с детства очарован морем, и чувство это не покидало его до последнего вздоха, оставив трассирующий след на всем его творчестве. В лирике, кроме моря, особенным любовным проникновением овеяно все связанное с природой, с ее пейзажами и живым миром. Жаль, что это лишь краешком вошло в сборник в аллегориях и лишь изредка впрямую ("О дружбе", "Охота на нерпу", "Весеннее", "Охота на тигра" и др.).
Стихи о войне - одна из главных высот лирики Сель-винского. Участие в рядах бойцов с фашизмом стало для поэта как бы вторым духовным открытием мира народных чувств, нравственной силы советского характера. Близость к народу-воину зазвучала в его стихах патриотической яростью, зовом возмущенной совести. В годы войны еще многозначней и глубже становится лиризм поэта. Сельвин-ский как фронтовой газетчик (сперва на Крымском фронте в знаменитой 18-й армии, а позднее на Прибалтийском) многое видел, испытал и о многом писал по свежим следам событий. Писал и лирические стихи, и песни, и агитки, и частушки. Он даже создал сатирическую галерею матёрых гитлеровцев, злодеев, изуверов и нравственных уродов. Она так допекла "героев" галереи, что Геббельс, публично выступая, грозился повесить поэта.
Из цикла военных стихов Сельвинского немногое вошло в сборник. Но все же здесь читатель найдет и трагедийные видения войны ("Я это видел", "Аджи-Мушкай", "Баллада о ленинизме"), и такие лирические жемчужины, как "Тамань" и "Лебединое озеро". На войне поэт особенно душевно почувствовал близость к Маяковскому. И здесь родились его строки: "Я рад, что есть в моей груди две-три Маяковские нртцы..."
О каждом, даже значительном стихе в этом сборнике не расскажешь, да и не к чему это делать! Истинная поэзия должна говорить сама за себя чувствами, эмоциями, страстями, стремлениями, надеждами, идейно-нравственными и философскими прозрениями поэта, вплетенными в стих.
О. Резник
ГИМНАЗИЧЕСКАЯ МУЗА
ЮНОСТЬ
Вылетишь утром на воздух,
Ветром целуя женщин.
Смех, как ядреный жемчуг,
Прыгает в зубы, в ноздри.
Что бы это такое?
Кажется, нет причины:
Небо прилизано чинно,
Море тоже в покое.
Слил аккуратно лужи
Дождик позавчерашний,
Десять часов на башне
Гусеницы на службу.
А у меня в подъязычье
Что-то сыплет горохом,
Так что легкие зычно
Лаем врываются в хо-хот.
Слушай! Брось! Да полно...
Но ни черта не сделать:
Смех золотой, спелый,
Сколько смешного на све-те:
Вот, например, "капус-та".
Надо подумать о грустном,
Только чего бы наметить?
Могут пробраться в погреб
Завтра чумные крысы.
Я буду тоже лысым.
Некогда сгибли обры.
Где-то в Норвегии флагман...
И вдруг опять: "капуста"!
Чертовщина - как вкусно
Так грохотать диафрагмой!
Смех золотого разлива,
Пенистый, сочный, отличный!
Тсс... брось: ну, разве прилично
Эдаким быть счастливым?
1918
КРЕДО
Я хочу быть самим собой.
Если нос у меня - картофель,
С какой же стати гнусить, как гобой,
И корчить римский профиль?
Я молод. Так. Ну и что ж?
К философии я не падок.
Зачем же мне делать вид, что нож
Торчит у меня меж лопаток?
Говорят, что это придет,
А не придет - не надо.
Не глупо ли, правда, принимать йод,
Если хочется шоколада?
Я молод и жаден, как волк,
В моем теле ни грамма жиру.
В женских ласках, как в водах Волг,
Я всего себя растранжирю.
Мне себя не стыдно ничуть,
Я хочу быть самим собою:
Звонами детскости бьет моя грудь,
И я дам ему ширь - бою.
Нет, не Байрон я, не иной,
Никакой и никак не избранник;
Никогда ничему я не был виной,
Ни в каких не изранен бранях;
Не сосет меня ни змея,
Ни тоска, ни другая живность
И пускай говорят: "Наивность".
Хоть наивность - зато моя.
1918
УТРО
По утрам пары туманно-сизы,
По утрам вода как черный лед.
А по ней просоленные бризы
Мерят легкий вычурный полет.
Тихо-тихо. Борода туманца,
Острый запах мидий на ветру...
И проходят в голубом пару
Призраки Летучего голландца.
1916
ЗАКАТ
Розовые чайки над багровым морем,
Где звучит прибой,
Вьются и бросают перекрики зорям
Золотой гурьбой.
А внизу белугу волны колыхают,
Пеной опестря,
И на белом брюхе пятна полыхают
Алого костра.
1916
О, ЭТИ ДНИ
О, эти дни, о, эти дни
И тройка боевых коней!
Портянка нынче мой дневник,
Кой-как царапаю по ней.
Не выбираю больше слов,
И рифма прыгает стремглав.
Поэму бы на тыщу глав,
Ей-богу, правда - без ослов.
Тата-тара, тара-тата...
Я еду, еду, еду, е...
Какие зори - красота!
Го-го, лихие, фью! оэ!
Под перетопот лошадей
Подзванивает пулемет,
И в поле пахнет рыжий мед
Коммунистических идей.
Деревню отнесло назад,
Бабенка: "Господи Исусь..."
Петух поет, закрыв глаза,
Наверно, знает наизусть.
1918
ОСЕНЬ
Битые яблоки пахнут вином,
И облака точно снятся.
Сивая галка, готовая сняться,
Вдруг призадумалась. Что ты? О чем?
Кружатся листья звено за звеном,
Черные листья с бронзою в теле.
Осень. Жаворонки улетели.
Битые яблоки пахнут вином.
Дер. Ханышкой на Альме
1919
* * *
Никогда не перестану удивляться
Девушкам и цветам!
Эта утренняя прохладца
По белым и розовым кустам...
Эти слезы листвы упоенной,
Где сквозится лазурная муть,
Лепестки, что раскрыты удивленно.
Испуганно даже чуть-чуть...
Эта снящаяся их нежность,
От которой, как шмель, закружись!
И неясная боль надежды
На какую-то возвышенную жизнь...
1920
СОНЕТЫ
ЮНОСТЬ
(Венок сонетов)
1
Мне двадцать лет. Вся жизнь моя - начало.
Как странно! Прочитал я сотни книг,
Где мудрость все законы начертала,
Где гений все премудрости постиг.
А все ж вперед продвинулся так мало:
Столкнись хотя бы на единый миг
С житейскою задачей лик о лик
И книжной мудрости как не бывало!
Да, где-то глубина и широта,
А юность - это высь и пустота,
Тут шум земли всего лишь дальний ропот,
И несмотря на философский пыл,
На фронтовой и на тюремный опыт,
Я только буду, но еще не был.
2
Я только буду, но еще не был.
Быть - это значит стать необходимым.
Идет Тамара за кавказским дымом:
Ей нужен подпоручик Михаил;
Татьяна по мосточкам еле зримым
Проходит, чуть касаяся перил.
Прекрасная тоскует о любимом,
Ей Александр кровь заговорил;
А я ничей. Мне все чужое снится.
Звенят, звенят чудесные страницы,
За томом возникает новый том.
А в жизни бродишь в воздухе пустом:
От Подмосковья до камней Дарьяла
Души заветной сердце не встречало.
3
Души заветной сердце не встречало...
А как, друзья, оно тянулось к ней,
Как билось то слабее, то сильней,
То бешено, то вовсе обмирало,
Особенно когда среди огней
На хорах гимназического зала
Гремели духовые вальсы бала,
Мучители всей юности моей.
Вот опахнет кружащееся платье,
Вокруг витают легкие объятья,
Я их глазами жадными ловил.
Но даже это чудится и снится.
Как томы, как звенящие страницы:
Бывал влюбленным я, но не любил.
4
Бывал влюбленным я, но не любил.
Любовь? Не знаю имени такого.
Я мог бы описать ее толково,
Как это мне Тургенев объяснил,
Или блеснуть цитатой из Толстого,
Или занять у Пушкина чернил...
Но отчего - шепну лишь это слово,
И за плечами очертанья крыл?
Но крылья веяли, как опахала.
Душа моя томилась и вздыхала,
Но паруса не мчали сквозь туман.
Ничто, ничто меня не чаровало.
И хоть любовь - безбрежный океан,
Еще мой бриг не трогался с причала.
5
Еще мой бриг не трогался с причала.
Его еще волнами не качало,
Как затянулась молодость моя!
Не ощутив дыханья идеала,
Не повидаешь райские края.
Все в двадцать лет любимы. Но не я.
И вот качаюсь на скрипучем стуле...
Одну, вторую кляксу посадил,
Сзываю рифмы: гули-гули-гули!
Слетают: "был", "быль", "билль", "Билл", "бил".
Но мой Пегас, увы, не воспарил.
Как хороши все девушки в июле!
А я один. Один! Не потому ли
Еще я ничего не совершил?
6
Еще я ничего не совершил,
Проходит мир сквозь невод моих жил,
А вытащу - в его ячеях пусто:
Одна трава да мутноватый ил.
Мне говорит обычно старожил,
Что в молодости ловится негусто,
Но возраст мой, что всем ужасно мил,
Ведь этот возраст самого Сен-Жюста!
Ах, боже мой... Как страшен бег минут...
Клянусь, меня прельщает не карьера,
Но двадцать лет ведь сами не сверкнут!
Сен-Жюст... Но что Сен-Жюст без Робеспьера?
Меня никто в орлы не возносил,
Но чувствую томленье гордых сил.
7
Но чувствую: томленье гордых сил
Само собою - что б ни говорили
Не выльется в величественный Нил.
Я не поклонник сказочных идиллий.
Да и к тому ж не все величье в силе.
Ах, если бы какой-нибудь зоил
Меня кругами жизни поводил,
Как Данта, по преданию, Вергилий!
Подруги нет. Но где хотя бы друг?
Я так ищу его. Гляжу вокруг.
Любви не так душа моя искала,
Как дружбы. В жизни я ищу накала,
Я не хочу рифмованных потуг
Во мне уже поэзия звучала!
8
Во мне уже поэзия звучала...
Не оттого ли чуждо мне вино...
Табак, и костяное домино,
И преферанс приморского курзала?
Есть у меня запойное одно,
С которым я готов сойти на дно,
Все для меня в стихе заключено,
Поэзия - вот вся моя Валгалла.
Но я живу поэзией не так,
Чтобы сравнить с медведем Аю-Даг
И этим бесконечно упиваться.
Бродя один над синею водой,
Я вижу все мифические святцы,
Я слышу эхо древности седой.
9
Я слышу эхо древности седой,
Когда брожу, не подавая вида.
Что мне видна под пеной нереида.
Глядеть на водяную деву - грех.
Остановлю внимание на крабах.
Но под водою, как зеленый мех,
Охвостье в малахитовых накрапах,
Но над водою серебристый смех,
Моя душа - в ее струистых лапах!
И жутко мне... И только рыбий запах
Спасает от божественных утех.
Как я люблю тебя, моя Таврида!
Но крымец я. Элладе не в обиду
Я чую зов эпохи молодой.
10
Я чую зов эпохи молодой
Не потому, что желторотым малым
Полгода просидел над "Капиталом"
И "Карла" приписал в матрикул свой
В честь гения с библейской бородой.
Да, с этим полудетским ритуалом
Я стал уже как будто возмужалым,
Уж если не премудрою совой.
И все же был я как сама природа.
Когда раздался стон всего народа
И загремел красногвардейский топ.
Нет, я не мог остаться у залива:
Моя эпоха шла под Перекоп.
О, как пронзительны ее призывы!
11
О, как пронзительны ее призывы...
Товарищ Груббе, комиссар-матрос!
Когда мы под Чонгаром пили пиво,
А батарейный грохот рос и рос,
Ты говорил: "Во гроб сойти не диво,
Но как врага угробить - вот вопрос!"
И вдруг пахнули огненные гривы,
И крымским мартом сжег меня мороз.
И я лежу без сил на поле брани.
Вот проскакал германский кирасир.
Ужели же не помогло братанье?
Но в воздухе еще дуэль мортир,
И сладко мне от страшного сознанья,
Что ждет меня забвенье или пир...
12
Что ждет меня? Забвенье или пир?
Тюремный дворик, точно у Ван-Гога.
Вокруг блатной разноголосый клир,
Что дружно славит веру-печевь-бога...
Ворвется ли сюда мой командир
С седым броневиком под носорога?
Или, ведя со следствия, дорогой
Меня пристрелит белый конвоир?
Но мне совсем не страшно почему-то.
Я не одену трауром минуты,
Протекшие за двадцать долгих лет.
Со мной Идея! Входит дядька сивый,
Опять зовут в угрюмый кабинет,
И я иду, бесстрашный и счастливый.
13
И я иду. Бесстрашный и счастливый,
Сухою прозой с ними говоря,
Гремел я, как посланник Октября.
Зачем же вновь пишу я только чтиво?
И где же дот божественный глагол,
Что совесть человеческую будит?
Кто в двадцать лет по крыльям не орел,
Тот высоко летать уже не будет.