Страница:
— Скажите, а Зотов давно встречается с Глэббом?
— Давно. Они познакомились месяца через три после того, как Зотов приехал. Да, видимо, года два с половиной, не меньше. Глэбб не пропускает ни одного нашего приема, его у нас многие знают.
— Зотов говорит по-английски?
— И по-испански, и по-португальски — образованный мужик.
— Он вам нравится, — полуутверждающе заметил Славин.
Дулов, понимая, что вопрос о Зотове поднят неспроста, тем не менее откинул — по-щегольи — голову, уставился на Славина глазами-бусинками и ответил:
— Да, он мне нравится.
— Хорошо, что вы не сказали: «У нас к нему нет претензий», молодчага. Зотов — пьющий?
— Нет, но он умеет пить.
— То есть пьющий? — повторил Славин.
— Нет. Он умеет пить, — упрямо повторил Дулов. — Он может много выпить, но никогда не бывает пьяным. Конечно, он не тихушник какой, я сужу только по тому, как он пьет на приемах.
— Любовницу не завел, после того как жена уехала?
— Я думаю, вас неверно о нем информировали, Виталий Всеволодович.
— А меня про него только вы информировали, Игорь. Я ничего о нем раньше не знал. Как он проводит досуг?
— Ездит по стране. Собрал интересную библиотеку.
— Наши книги здесь легко купить?
— Теперь — трудно. Все поняли, что в Москве хорошую книгу не найдешь, только тут и покупают. У него много книг по искусству, по здешней живописи.
— Музей, кстати, открыт? Книги по живописи Африки купить можно?
— Музея нет. Книги о художниках Африки издают в Париже и Лондоне. Вы не хотите с ним поговорить?
— Обязательно поговорю. Только не сразу, ладно?
— Конечно, вам видней, Виталий Всеволодович.
— Теперь вот что, Игорь… Никто из наших не встречал в «Хилтоне» русских эмигрантов? Может, к ним кто обращался — ну там водка, сувениры, пластинки…
— В «Хилтоне» всего человек шесть белых работают, Виталий Всеволодович, остальные африканцы. Бармен, я знаю, белый, француз, Жакоб его зовут, шпион, сукин сын, всем служит, невероятного шарма парень, потом там у них есть белый метрдотель, Линдон Уильямс… Больше не знаю, право…
— Вы с Глэббом на приемах раскланиваетесь?
— Конечно.
— Когда у нас предвидится коктейль или прием?
— В субботу.
— Надо бы проследить за тем, чтобы Глэббу отправили приглашение.
— Хорошо. Вы об этом попросите?
— Зачем? Я тряхнул стариной, приехал, ибо на фронте был военкором… Вы уж этим озаботьтесь, ладно? И познакомьте меня с Глэббом.
— Но он же знает, кто я.
— Ну и что? Прекрасно.
— Прекрасно-то прекрасно, но ведь он, думаю, может догадаться о вашей нынешней профессии. Визг в прессе поднимут…
— Пусть не лезут к нашим людям — дома ли, здесь ли, за границей — мне тогда незачем будет сюда ездить, — жестко сказал Славин. — Они же начинают первыми, они — подкрадываютсяк тем проблемам, которые входят в прерогативу государственной безопасности. Пусть не лезут к нашим, — повторил Славин, — мы тогда будем сидеть в Москве.
— Так прямо и объяснить? — Дулов улыбнулся.
— А что? Зачем темнить? В конспирации тоже следует соблюдать меру.
— Попробуем.
— Парамонов, кстати, никогда на приемах не бывал?
— Нет, Виталий Всеволодович, он же не дипломат…
— Случайность исключается?
— Исключается, — убежденно ответил Дулов и вздохнул. — Особенно при нашей смете, каждая бутылка на счету.
…Вопросы Славина, правду сказать, Дулову не понравились — лобовые вопросы, без игры, несколько отдают схемой.
Ответы Дулова, однако, Славину понравились; он любил людей, которые умели отстаивать собственную точку зрения, несмотря на то что — тут от интонации много зависит — лучше бы для него было подстроиться под приезжего, особенно такого звания и уровня.
Константинов
Славин
— Давно. Они познакомились месяца через три после того, как Зотов приехал. Да, видимо, года два с половиной, не меньше. Глэбб не пропускает ни одного нашего приема, его у нас многие знают.
— Зотов говорит по-английски?
— И по-испански, и по-португальски — образованный мужик.
— Он вам нравится, — полуутверждающе заметил Славин.
Дулов, понимая, что вопрос о Зотове поднят неспроста, тем не менее откинул — по-щегольи — голову, уставился на Славина глазами-бусинками и ответил:
— Да, он мне нравится.
— Хорошо, что вы не сказали: «У нас к нему нет претензий», молодчага. Зотов — пьющий?
— Нет, но он умеет пить.
— То есть пьющий? — повторил Славин.
— Нет. Он умеет пить, — упрямо повторил Дулов. — Он может много выпить, но никогда не бывает пьяным. Конечно, он не тихушник какой, я сужу только по тому, как он пьет на приемах.
— Любовницу не завел, после того как жена уехала?
— Я думаю, вас неверно о нем информировали, Виталий Всеволодович.
— А меня про него только вы информировали, Игорь. Я ничего о нем раньше не знал. Как он проводит досуг?
— Ездит по стране. Собрал интересную библиотеку.
— Наши книги здесь легко купить?
— Теперь — трудно. Все поняли, что в Москве хорошую книгу не найдешь, только тут и покупают. У него много книг по искусству, по здешней живописи.
— Музей, кстати, открыт? Книги по живописи Африки купить можно?
— Музея нет. Книги о художниках Африки издают в Париже и Лондоне. Вы не хотите с ним поговорить?
— Обязательно поговорю. Только не сразу, ладно?
— Конечно, вам видней, Виталий Всеволодович.
— Теперь вот что, Игорь… Никто из наших не встречал в «Хилтоне» русских эмигрантов? Может, к ним кто обращался — ну там водка, сувениры, пластинки…
— В «Хилтоне» всего человек шесть белых работают, Виталий Всеволодович, остальные африканцы. Бармен, я знаю, белый, француз, Жакоб его зовут, шпион, сукин сын, всем служит, невероятного шарма парень, потом там у них есть белый метрдотель, Линдон Уильямс… Больше не знаю, право…
— Вы с Глэббом на приемах раскланиваетесь?
— Конечно.
— Когда у нас предвидится коктейль или прием?
— В субботу.
— Надо бы проследить за тем, чтобы Глэббу отправили приглашение.
— Хорошо. Вы об этом попросите?
— Зачем? Я тряхнул стариной, приехал, ибо на фронте был военкором… Вы уж этим озаботьтесь, ладно? И познакомьте меня с Глэббом.
— Но он же знает, кто я.
— Ну и что? Прекрасно.
— Прекрасно-то прекрасно, но ведь он, думаю, может догадаться о вашей нынешней профессии. Визг в прессе поднимут…
— Пусть не лезут к нашим людям — дома ли, здесь ли, за границей — мне тогда незачем будет сюда ездить, — жестко сказал Славин. — Они же начинают первыми, они — подкрадываютсяк тем проблемам, которые входят в прерогативу государственной безопасности. Пусть не лезут к нашим, — повторил Славин, — мы тогда будем сидеть в Москве.
— Так прямо и объяснить? — Дулов улыбнулся.
— А что? Зачем темнить? В конспирации тоже следует соблюдать меру.
— Попробуем.
— Парамонов, кстати, никогда на приемах не бывал?
— Нет, Виталий Всеволодович, он же не дипломат…
— Случайность исключается?
— Исключается, — убежденно ответил Дулов и вздохнул. — Особенно при нашей смете, каждая бутылка на счету.
…Вопросы Славина, правду сказать, Дулову не понравились — лобовые вопросы, без игры, несколько отдают схемой.
Ответы Дулова, однако, Славину понравились; он любил людей, которые умели отстаивать собственную точку зрения, несмотря на то что — тут от интонации много зависит — лучше бы для него было подстроиться под приезжего, особенно такого звания и уровня.
«Центр.
Что известно о Парамонове? Сообщал ли он кому-либо о факте его задержания полицией? Если сообщал, что именно? Существуют ли в Центре данные о русской эмиграции в Луисбурге? По моим сведениям, здесь проживает около сорока человек.
Славин».
«Славину.
Данные о русской эмиграции весьма незначительны, поскольку в Луисбурге нет клуба эмигрантов. По неподтвержденным данным, в Луисбурге живет некто Хренов Виктор Кузьмич (Кириллович), бывший власовец, участвовал в боях за Вроцлав (Бреслау). Точное место проживания неизвестно, однако, по сведениям трехлетней давности, он снимал номер в отеле возле вокзала. Известно также, что одно время в Киле он жил игрою на бильярде, имел кличку «от двух бортов в середину». Поскольку мы не располагаем данными о том, добровольно ли он пошел к Власову или был принужден к этому, соблюдайте максимум осторожности, если запланировали встречу. Сведений о его связях с разведслужбами не имеем, но известно, что в Киле он принимал участие в грабежах.
Центр».
Константинов
Проскурин разложил перед Константиновым на большом, темного ореха, столе десять листов бумаги, на которых были напечатаны наименования министерств и ведомств, так или иначе связанных с поставками в Нагонию.
Константинов бегло проглядел страницы и несколько раздраженно заметил:
— А еще конкретнее можно?
Проскурин пожал плечами:
— Я сделал прикидку. Круг сужается. Остается всего несколько человек.
— А сколько из них имеют доступ к секретным документам?
— Двенадцать.
— Установочные данные подготовлены?
— Да.
— Что-нибудь настораживающее есть?
— У меня ни к одному из них нет претензий.
— Претензий? — переспросил Константинов. — И не может быть претензий к советским людям. Или факты, или — ничего.
— Я исходил из наших сегодняшних критериев.
— А вот что касаемо критериев — так они постоянны. Где материалы об этих людях?
— Трухин перепечатывает.
— Когда закончит?
— Думаю, к обеду.
Константинов вскинул голову на Проскурина и повторил:
— Когда закончит, я спрашиваю?
— К четырнадцати ноль-ноль.
— Спасибо.
Зазвонил один из семи телефонов; Константинов безошибочно угадал который, снял трубку:
— Слушаю. Да. Привет. Ну? Заходите немедленно.
Положив трубку, Константинов задумчиво посмотрел на телефонный аппарат, потом обернулся к Проскурину:
— По вашим спискам Парамонов проходил?
— Тот, о котором сообщил Виталий Всеволодович?
— Именно.
— Да.
— Но в суженный круг он не включен?
— Нет. Вы же сказали, что агента вероятнее всего просят передавать данные политического характера.
— Верно. Но Парамонов может быть передатчикоминформации. Где он сейчас работает?
— В «Межсудремонте».
— Кем?
— Заведующим автобазой.
— Чем занимается «Межсудремонт»?
— Этого я еще не установил.
— Приблизительный ответ можно дать, нет?
Проскурин пожал плечами:
— Я не решаюсь, ибо знаю ваше отношение к приблизительным ответам.
— В общем-то, верно. Пожалуйста, попробуйте выяснить это срочно, потому что наблюдение — после сообщения Славина — получило весьма тревожные сигналы на Парамонова, они ко мне с докладом идут. За четверть часа выясните?
— Я постараюсь, но лучше бы — за полчаса.
— Хорошо. Но тогда, пожалуйста, установите, не помогает ли Парамонов кому-то из начальства с машиной — в личном, как говорится, плане. Кому карбюратор поменял, кому кольца перебрал, понятно? Славин ухватил деталь, проанализируйте ее: за полчаса, как уговорились.
Константинов углубился в чтение:
Однако Коновалов, седенький, кругленький, чуть склоненный вперед, факирским жестом вытащил следующий листок и зачитал:
— Дядя, Цизин Марк Федорович, живет в Оттаве, работает грузчиком на бойне, а тетя, Цизина Марта Генриховна, уборщица в отеле.
— Как они туда попали?
— После войны; их немец угнал.
«Фраза участника войны, — сразу же отметил Константинов. — Мы бы сказали иначе: „Угнали фашисты“. И в этой филологической мелочи — сокрыт огромный смысл».
— Еще одна справочка, ознакомьтесь, пожалуйста, товарищ генерал.
— Когда вы успели? Времени-то было в обрез.
— Ах, Константин Иванович, меня за то и оттирают на пенсию, что молодых, говорят, слишком гоняю.
— Вместе на пенсию пойдем, — пообещал Константинов и споткнулся на первой же фразе справки:
— У вас по Винтер больше ничего нет?
— Никак нет, товарищ генерал.
— Спасибо, Трофим Павлович.
— Разрешите быть свободным?
— Да, пожалуйста. Винтер будем иметь в виду.
Основания к этому были: старший научный сотрудник конъюнктурного института Ольга Викторовна Винтер имела доступ к секретным документам, связанным, в частности, с положением в Нагонии, ибо тема ее кандидатской диссертации посвящена проблеме проникновения на африканский континент многонациональных монополий.
— И, коли вас не затруднит, — попросил Константинов, — попробуйте раздобыть для меня ее диссертацию.
…Через полчаса вернулся Проскурин.
Константинов глянул на него из-под очков.
— «Межсудремонт» занимается переговорами о ремонте наших торговых кораблей, которые выполняют международные рейсы. Поддерживают деловые связи с ГДР, Великобританией, ФРГ, Югославией и Францией. Директор конторы, Ерохин, автомобиля в личном пользовании не имеет, однако заместитель директора, занимающийся африканскими рейсами, Шаргин Евгений Никифоровнч имеет «Волгу». Парамонов следит за ней лично, делает профилактику, достал новые покрышки, кажется, зашипованные.
— Все?
— Нет. Не все. Шаргин, хотя и не имеет доступа к секретной информации, тем не менее часто бывает в Министерстве внешней торговли. Его брат, Шаргин Леопольд Никифорович, занимается закупками техники, неоднократно выезжал за рубеж, в Луисбург летал три раза. Среди партнеров на переговорах был Джон Глэбб, которым вы интересуетесь.
— Мы, — поправил его Константинов. — Мы им интересуемся. Вы в том числе. Наблюдение за Парамоновым, я думаю, надо усилить. Поведение Цизина следует проанализировать. Кто сможет им заняться?
— Думаю — Гречаев.
— Почему?
— У вас есть возражения против его кандидатуры?
— Нет. Пусть посмотрит. Но, понятно, в высшей мере аккуратно.
— Хорошо.
— Ольга Винтер входит в «суженный круг»?
— Да. Но я намерен ее исключить, Константин Иванович. Женщина она языкатая, резкая, но, по отзывам всех ее знающих, отменно хорошая.
— А что вы можете сказать о ее муже?
— Мужем мои люди не занимались.
— Видите ли, муж-то ее — Зотов. Сидит в Луисбурге. И занимается, в частности, вопросом поставок в Нагонию.
— Вот так дело… Значит, сеть? Зотов — Винтер — Парамонов?
— Зотов — там, Винтер — здесь, а Парамонов — передает информацию? Вы так мыслите себе эту сеть?
— Теоретически такая сеть вполне допустима… Элегантна даже, сказал бы я… Но Стрельцов уже присматривался к Винтер, говорил о ней со знакомыми — все в один голос твердят: хороший человек. Неужели так ловко маскируется, а? Впрочем, если сетьсуществует, она должна играть, обязана, точнее говоря…
Константинов слушал Проскурина задумчиво, вертел в пальцах карандаш, а потом спросил:
— Винтер по-прежнему ездит на корт? Славин сообщил, что она увлекалась теннисом в Луисбурге. Корт — прекрасное место для встреч с самыми разными людьми…
— Про теннис мы не устанавливали, Константин Иванович.
— Не сочтите за труд выяснить это, а? И еще — где она играет? В каком обществе? «Спартак», ЦСКА, «Динамо»? С кем играет — тоже любопытно.
Через два часа Проскурин доложил, что Ольга Винтер играет на кортах ЦСКА. Среди ее партнеров был заместитель начальника управления МИДа, генерал из инженерного управления, ответственный работник Госплана и Леопольд Шаргин, из Министерства внешней торговли.
Константинов бегло проглядел страницы и несколько раздраженно заметил:
— А еще конкретнее можно?
Проскурин пожал плечами:
— Я сделал прикидку. Круг сужается. Остается всего несколько человек.
— А сколько из них имеют доступ к секретным документам?
— Двенадцать.
— Установочные данные подготовлены?
— Да.
— Что-нибудь настораживающее есть?
— У меня ни к одному из них нет претензий.
— Претензий? — переспросил Константинов. — И не может быть претензий к советским людям. Или факты, или — ничего.
— Я исходил из наших сегодняшних критериев.
— А вот что касаемо критериев — так они постоянны. Где материалы об этих людях?
— Трухин перепечатывает.
— Когда закончит?
— Думаю, к обеду.
Константинов вскинул голову на Проскурина и повторил:
— Когда закончит, я спрашиваю?
— К четырнадцати ноль-ноль.
— Спасибо.
Зазвонил один из семи телефонов; Константинов безошибочно угадал который, снял трубку:
— Слушаю. Да. Привет. Ну? Заходите немедленно.
Положив трубку, Константинов задумчиво посмотрел на телефонный аппарат, потом обернулся к Проскурину:
— По вашим спискам Парамонов проходил?
— Тот, о котором сообщил Виталий Всеволодович?
— Именно.
— Да.
— Но в суженный круг он не включен?
— Нет. Вы же сказали, что агента вероятнее всего просят передавать данные политического характера.
— Верно. Но Парамонов может быть передатчикоминформации. Где он сейчас работает?
— В «Межсудремонте».
— Кем?
— Заведующим автобазой.
— Чем занимается «Межсудремонт»?
— Этого я еще не установил.
— Приблизительный ответ можно дать, нет?
Проскурин пожал плечами:
— Я не решаюсь, ибо знаю ваше отношение к приблизительным ответам.
— В общем-то, верно. Пожалуйста, попробуйте выяснить это срочно, потому что наблюдение — после сообщения Славина — получило весьма тревожные сигналы на Парамонова, они ко мне с докладом идут. За четверть часа выясните?
— Я постараюсь, но лучше бы — за полчаса.
— Хорошо. Но тогда, пожалуйста, установите, не помогает ли Парамонов кому-то из начальства с машиной — в личном, как говорится, плане. Кому карбюратор поменял, кому кольца перебрал, понятно? Славин ухватил деталь, проанализируйте ее: за полчаса, как уговорились.
…Михаил Михайлович Парамонов, 1929 года рождения, русский, женатый, не имеющий родственников за границей, вышел в 12.47 из «Межсудремонта», около остановки автобуса проверился, имитируя, что завязывает шнурок ботинка, дождался, пока в автобус сели все пассажиры, и вскочил туда последним, перед тем как закрылись двери. Он проехал две остановки, вышел, снова проверился, остановившись около витрины магазина «Минеральные воды» и вбежал туда за минуту перед тем, как продавец вывесил табличку «Перерыв на обед». Ни с кем, кроме продавца, в контакт не входил, выпил лишь стакан минеральной воды. Сев на автобус без проверки, Парамонов вернулся в «Межсудремонт» и провел в гараже все время до окончания работы, перекрашивая в серебристый цвет «Жигули», государственный номерной знак «72-21».Константинов поднял глаза на полковника Коновалова. Тот, словно ожидая этого взгляда, сразу же достал из папки второй лист бумаги с текстом, отпечатанным почти без полей, и молча протянул генералу.
Константинов углубился в чтение:
«Продавец магазина „Минеральные воды“ Свердловского райпищеторга Цизин Григорий Григорьевич, 1935 года рождения, русский, беспартийный, женат, имеет родственников за границей по линии матери, привлекался к суду за халатность, осужден к году исправительно-трудовых работ по месту работы».— Где родственники живут? — поинтересовался Константинов, полагая, что Коновалов еще не сможет ответить — мал срок, просто для подсказки спросил, такого рода подсказка — уважительна, никак не обижает.
Однако Коновалов, седенький, кругленький, чуть склоненный вперед, факирским жестом вытащил следующий листок и зачитал:
— Дядя, Цизин Марк Федорович, живет в Оттаве, работает грузчиком на бойне, а тетя, Цизина Марта Генриховна, уборщица в отеле.
— Как они туда попали?
— После войны; их немец угнал.
«Фраза участника войны, — сразу же отметил Константинов. — Мы бы сказали иначе: „Угнали фашисты“. И в этой филологической мелочи — сокрыт огромный смысл».
— Еще одна справочка, ознакомьтесь, пожалуйста, товарищ генерал.
— Когда вы успели? Времени-то было в обрез.
— Ах, Константин Иванович, меня за то и оттирают на пенсию, что молодых, говорят, слишком гоняю.
— Вместе на пенсию пойдем, — пообещал Константинов и споткнулся на первой же фразе справки:
«„Жигули“, государственный знак „72-21“, принадлежит гражданке Винтер Ольге Викторовне, 1942 года рождения, еврейке, беспартийной, детей не имеет, муж, Зотов Андрей Андреевич, работает в Луисбурге».Константинов быстро поднялся из-за письменного стола, открыл сейф, перебрал листочки, оставленные Проскуриным, отложил один, склонился над ним, пыхнул потухшей сигарой, снова раскурил ее, не заметив даже, как пламя зажигалки сожгло коричневые листья с левой стороны, и спросил Коновалова:
— У вас по Винтер больше ничего нет?
— Никак нет, товарищ генерал.
— Спасибо, Трофим Павлович.
— Разрешите быть свободным?
— Да, пожалуйста. Винтер будем иметь в виду.
Основания к этому были: старший научный сотрудник конъюнктурного института Ольга Викторовна Винтер имела доступ к секретным документам, связанным, в частности, с положением в Нагонии, ибо тема ее кандидатской диссертации посвящена проблеме проникновения на африканский континент многонациональных монополий.
— И, коли вас не затруднит, — попросил Константинов, — попробуйте раздобыть для меня ее диссертацию.
…Через полчаса вернулся Проскурин.
Константинов глянул на него из-под очков.
— «Межсудремонт» занимается переговорами о ремонте наших торговых кораблей, которые выполняют международные рейсы. Поддерживают деловые связи с ГДР, Великобританией, ФРГ, Югославией и Францией. Директор конторы, Ерохин, автомобиля в личном пользовании не имеет, однако заместитель директора, занимающийся африканскими рейсами, Шаргин Евгений Никифоровнч имеет «Волгу». Парамонов следит за ней лично, делает профилактику, достал новые покрышки, кажется, зашипованные.
— Все?
— Нет. Не все. Шаргин, хотя и не имеет доступа к секретной информации, тем не менее часто бывает в Министерстве внешней торговли. Его брат, Шаргин Леопольд Никифорович, занимается закупками техники, неоднократно выезжал за рубеж, в Луисбург летал три раза. Среди партнеров на переговорах был Джон Глэбб, которым вы интересуетесь.
— Мы, — поправил его Константинов. — Мы им интересуемся. Вы в том числе. Наблюдение за Парамоновым, я думаю, надо усилить. Поведение Цизина следует проанализировать. Кто сможет им заняться?
— Думаю — Гречаев.
— Почему?
— У вас есть возражения против его кандидатуры?
— Нет. Пусть посмотрит. Но, понятно, в высшей мере аккуратно.
— Хорошо.
— Ольга Винтер входит в «суженный круг»?
— Да. Но я намерен ее исключить, Константин Иванович. Женщина она языкатая, резкая, но, по отзывам всех ее знающих, отменно хорошая.
— А что вы можете сказать о ее муже?
— Мужем мои люди не занимались.
— Видите ли, муж-то ее — Зотов. Сидит в Луисбурге. И занимается, в частности, вопросом поставок в Нагонию.
— Вот так дело… Значит, сеть? Зотов — Винтер — Парамонов?
— Зотов — там, Винтер — здесь, а Парамонов — передает информацию? Вы так мыслите себе эту сеть?
— Теоретически такая сеть вполне допустима… Элегантна даже, сказал бы я… Но Стрельцов уже присматривался к Винтер, говорил о ней со знакомыми — все в один голос твердят: хороший человек. Неужели так ловко маскируется, а? Впрочем, если сетьсуществует, она должна играть, обязана, точнее говоря…
Константинов слушал Проскурина задумчиво, вертел в пальцах карандаш, а потом спросил:
— Винтер по-прежнему ездит на корт? Славин сообщил, что она увлекалась теннисом в Луисбурге. Корт — прекрасное место для встреч с самыми разными людьми…
— Про теннис мы не устанавливали, Константин Иванович.
— Не сочтите за труд выяснить это, а? И еще — где она играет? В каком обществе? «Спартак», ЦСКА, «Динамо»? С кем играет — тоже любопытно.
Через два часа Проскурин доложил, что Ольга Винтер играет на кортах ЦСКА. Среди ее партнеров был заместитель начальника управления МИДа, генерал из инженерного управления, ответственный работник Госплана и Леопольд Шаргин, из Министерства внешней торговли.
«Славину.
Сообщите все, что у вас есть по Ольге Винтер, жене Зотова — контакты, интересы, моральный облик. Выясните, с кем она играла в теннис, где? Были ли у нее постоянные партнеры, и если да, то кто именно. Кто помогал ей в сборе материалов для диссертации.
Центр».
«Центр.
По отзывам людей, знавших Винтер, она проявляла большой интерес к американскому проникновению на африканский континент. Материалы к диссертации собирала в библиотеке парламента, а также в пресс-центре посольства США. Кто именно помогал ей в пресс-центре, выяснить пока что не удалось. В теннисе у нее не было постоянных партнеров. Несколько раз она играла на кортах «Хилтона» с женой британского консула Кэролайн Тизл, примерно тридцати лет, дочь генерала Гэймлорда, работавшего по связи между МИ-6 и ЦРУ в 1949 — 1951 годах; играла также с Робертом Лоренсом, представителем «Интернэйшнл телефоник». Считают, что Винтер уехала в Москву в связи с ее увлечением Дубовым, кандидатом экономических наук, срок командировки которого истек полтора года назад.
Славин».
«Славину.
Установите полное имя Роберта Лоренса, возраст, приметы. Что известно о Кэролайн Тизл?
Центр».
«Центр.
Кэролайн Тизл отличается радикализмом, резко отзывается о ситуации на Западе, выступает со статьями в левой прессе об африканцах, напечатала два памфлета о режиме Яна Смита и один комментарий о тайных операциях ЦРУ в Англии. Западные дипломаты ее сторонятся. По сведениям, полученным из проверенных источников, с разведслужбами не связана. Данные на Лоренса устанавливаю.
Славин».
«Центр.
Игравший на кортах «Хилтона» с Ольгой Винтер американец Роберт Уильям Лоренс, 1920 года рождения, приехал в Луисбург через месяц после свержения колониализма в Нагонии. Работал в Чили, также представителем «Интернэйшнл телефоник».
Славин».
«Славину.
По нашим сведениям, Роберт Уильям Пол Лоренс, 1922 года рождения, женат, имеет двух детей, проживающих в Нью-Йорке, предположительно является резидентом ЦРУ в Луисбурге. Выявите его связи. Сколько раз он играл в теннис с Винтер? Был ли кто-нибудь из наших во время игр с ним? Если был, выясните, какие вопросы они поднимали в беседе, если были свидетелями таковой? Каковы их отношения?
Центр».
«Центр.
Прошу дать санкцию на встречу с Лоренсом.
Славин».
«Славину.
От встречи с Лоренсом воздержитесь.
Центр».
«Центр.
Считаю необходимой встречу с Лоренсом.
Славин».
«Славину.
Повторяю, от встреч с Лоренсом воздержитесь. Выясните характер взаимоотношений Лоренса с Джоном Глэббом.
Центр».
«Центр.
Глэбб и Лоренс плавают по утрам в бассейне „Хилтона“. Отношения самые дружеские. Номер, в котором живет Лоренс, в отеле не называют, однако официанты полагают, что апартаменты, где работает ЦРУ, размещены на пятнадцатом этаже.
Славин».
Славин
Садовник советского посольства Архипкин просыпался рано, часов в пять; дело шло к пенсии, в Луисбурге досиживал последние месяцы, считал дни, когда вернется домой.
Он выходил в сад, когда еще никто из дипломатов не приезжал; посол и поверенный, которые жили здесь же, спали; тихо было в парке, и солнце, пробивавшее стрельчатую, диковинную листву, казалось бесцветным, зато трава обретала свой истинный цвет, какой-то совершенно особый, возможный только здесь, в Африке.
Архипкин знал, что в шесть полицейские, дежурившие у входа в посольство, будут меняться; при этом они долго разговаривают, иногда негромко поют, особенно когда день обещал быть с ветром, не таким душным; казалось, они чувствовали погоду без барометра.
Подъехал полицейский джип, из кузова выпрыгнули три парня, поправили автоматы, засмеялись чему-то, начали тихо переговариваться, и в это как раз время Архипкин услыхал — где-то совсем поблизости — тихий, задыхающийся голос:
— Мужчина, да помоги же!
Странность обращения, легкий акцент испугали Архипкина, он даже присел возле забора; оглянувшись, увидел человека, который пытался дотянуться до острой пики — забор посольства состоял из металлических панелей и пик, колониальный стиль, остался от испанцев; на пике раскачивался маленький сверток; для тяжести к свертку был привязан камень.
— Помоги же! — судорожно повторил мужчина, стоявший на улице, и оглянулся на полицейских.
Те, видимо, заметили его.
Архипкин услыхал, как один из полицейских крикнул что-то мужчине за оградой, потом все они побежали; рванул с места джип. Архипкин подцепил граблями сверток, перебросил его на советскуютерриторию; мужчина счастливо улыбнулся и бросился в узенький переулок; джип скрипуче затормозил — улочка как тропинка, там два велосипедиста с трудом разъедутся.
Прогрохотала автоматная очередь. Архипкин, подхватив сверток, бросился к посольству. Автомат ударил еще раз, потом настала тишина…
Славин перечитал листок из свертка:
— После войны работал в Германии, — не ответив на вопрос, заметил Славин. — «Готель» пишут те, кто долго жил в Германии.
— И украинцы говорят «готель», — возразил Дулов.
— Верно. Но русские, которые жили в Германии, все, как один, говорят так же. Я работал с перемещенными в конце войны, знаю. Ну, где садовник?
Архипкин вошел в кабинет боком, остановился у двери и, как показалось Славину, хотел щелкнуть каблуками.
«Из сержантов, наверное, — подумал Славин. — Помкомвзвода был, не иначе».
— Садитесь, Олег Карпович, — сказал Славин. — Чайку попьем?
— Спасибо, от чая не откажусь.
— Он у нас ивановский, — пояснил Дулов. — Ивановские водохлебы…
— Я слыхал, что главные водохлебы в Шуе жили, — сказал Славин, — или неверно, Олег Карпович?
— Шуйские всегда поболее ивановских хлебали, стаканов по десять — пятнадцать…
— Неужели? Пятнадцать стаканов! Возможно ли?!
— Ставьте самовар — покажу, — улыбнулся наконец Архипкин; напряженность, которая просматривалась в нем с самого начала разговора, перестала быть столь явной.
— А шуйские чем-то от ивановских отличаются? — медленно гнул свое Славин. — Или вы все на одно лицо? Я, например, рязанцев от курян легко отличаю.
— Так то понятно, — согласился Архипкин. — Курянин — южный, у него глаза с черным отливом, а рязанец косопузый, ближе к нам, блондинистый…
— А тот мужчина, что сверток перебрасывал, он, по-вашему, из какой области?
— Да я его и не разглядел толком.
— Черноглазый?
— Ей-богу, не понял, а особливо, когда палить начали, у меня и вовсе память отшибло: войны нет, а с автоматов шмаляют, как в ту пору, от живота.
— Вы видели, что полицейские стреляли от живота?
— Может, и не видел, может, показалось мне так…
— Пошли в парк, постоим на том месте, где все произошло, повспоминаем, а?
— Пошли, — согласился Архипкин, страдающе посмотрев на Дулова. — Только я не помню ничего, говорю ж, от страха занемел даже.
…В парке Архипкин остановился в том месте, где неизвестный бросил сверток, кивнул на пику:
— Вот тут он повис.
Славин подошел к забору: виден узенький переулок, идет под гору.
— Когда стрелять начали, он бежал, петляя? — спросил Славин.
— Не, он петлять начал, когда на велосипед прыгнул.
— Ах, у него там велосипед стоял?
— Ну да. К стене прислонен был. Дамский.
— Переулок в улицу упирается… Он куда повернул — направо или налево?
— Ясное дело, налево — там под гору идет, убегать сподручней.
— А куда ведет та улица?
— Не знаю, я выхожу с посольства редко, по ихнему-то не понимаю, заплутаешь еще…
— Та улица ведет к вокзалу, — сказал Дулов. — Она вливается в проспект, там трамвай, много машин, там его не возьмешь.
— Вы убеждены, они его не убили? — спросил Славин.
— Я выскочил из квартиры на балкон, мне все видно было… Он ушел, потому что они бежали вниз по переулку и никого перед ними не было. А когда они добежали до конца переулка, стрелять не стали, видимо, он махнул проходными дворами, там их много, — сказал Дулов.
— Проверили?
— Да. Если б они его убили, по радио сообщили непременно: нас лягнуть не преминули бы, — убежденно сказал Дулов. — Наверняка ушел.
— Он седой был? — спросил Славин.
— Да и не поймешь… Пегий, — ответил Архипкин. — А может, блондин, выгорел, может…
— Одет был во что?
— Как во что? — удивился Архипкин. — В костюм.
— Это я понимаю… Какого цвета костюм? Старый или новый? В галстуке? Или нет?
— Вот напасть-то, — вздохнул Архипкин, — ну, ей-бо, как отшибло…
— Шрама на лице не было?
— Шрама не было. Рука у него, правда, беспалая. То ли одного нет пальца, то ли двух — это я заприметил.
— Вот это уже важно. Он вам что-нибудь говорил?
— Ничего не говорил. Только сначала шепнул, мол, мужчина, подмоги…
— Как?! «Мужчина»?
— Или «мужчина», или «человек», точно сказать не могу.
— Если сказал «человек» — значит, украинец, — заметил Дулов.
— Не обязательно, — возразил Славин. — Мой друг, чистокровный русский, воронежец, обычно говорит, обращаясь к друзьям, «человек», «человече»… Голос какой? Испитой? Хриплый? Или нормальный?
— Хриплый голос, это вот точно, хриплый…
— А приметы так и не можете припомнить?
— Ей-бо, не могу, зачем зазря в грех вас вводить?
…Славин вернулся в кабинет, обложился справочниками: он искал бары, где играли в бильярд, особенно в районе вокзала. Нашел четыре: «Веселые козлята», «Неаполь», «Каса бланка» и «Лас Вегас».
Потом снова пригласил Архипкина.
— Олег Карпович, — спросил Славин, — вы в бильярд умеете играть?
— Плохо. С шоферами, бывало, погоняешь, шутки ради…
— Придется вам со мною поиграть.
— Да у нас не стол, а смехота одна.
— Мы с вами не в посольстве будем играть. В городе.
— Так в городе бильярды только в вертепах, нас упреждали…
— Вдвоем не страшно, — сказал Славин, подмигнув Архипкину. — Как, Олег Карпович?
— Если надо, значит, надо, — степенно ответил тот.
— Теперь вот что, — продолжил Славин, — мы с вами будем искать «беспалого». Но, быть может, нам повстречается другой русский, я вам его покажу. Поговорите с ним, ладно?
— Не советский? — спросил Архипкин.
— Эмигрант. Власовец, — ответил Славин.
— Я с таким псом и говорить-то не стану. Душить его надо, я супротив их дрался в Бреслау, ну нелюди, ну зверье…
— Если мы найдем «беспалого», тогда все в порядке, а если надо к нему подкрадываться, тогда, боюсь, придется вам поговорить с тем как раз власовцем, который стоял против нас именно во Вроцлаве… Не судите только всех эмигрантов одним судом, Олег Карпович. Один добровольно продался немцам, сам к Власову пошел, а сотню-то принудили… Все понимаю, вы правы, оправдать такое невозможно, но и среди них есть разные люди.
Он выходил в сад, когда еще никто из дипломатов не приезжал; посол и поверенный, которые жили здесь же, спали; тихо было в парке, и солнце, пробивавшее стрельчатую, диковинную листву, казалось бесцветным, зато трава обретала свой истинный цвет, какой-то совершенно особый, возможный только здесь, в Африке.
Архипкин знал, что в шесть полицейские, дежурившие у входа в посольство, будут меняться; при этом они долго разговаривают, иногда негромко поют, особенно когда день обещал быть с ветром, не таким душным; казалось, они чувствовали погоду без барометра.
Подъехал полицейский джип, из кузова выпрыгнули три парня, поправили автоматы, засмеялись чему-то, начали тихо переговариваться, и в это как раз время Архипкин услыхал — где-то совсем поблизости — тихий, задыхающийся голос:
— Мужчина, да помоги же!
Странность обращения, легкий акцент испугали Архипкина, он даже присел возле забора; оглянувшись, увидел человека, который пытался дотянуться до острой пики — забор посольства состоял из металлических панелей и пик, колониальный стиль, остался от испанцев; на пике раскачивался маленький сверток; для тяжести к свертку был привязан камень.
— Помоги же! — судорожно повторил мужчина, стоявший на улице, и оглянулся на полицейских.
Те, видимо, заметили его.
Архипкин услыхал, как один из полицейских крикнул что-то мужчине за оградой, потом все они побежали; рванул с места джип. Архипкин подцепил граблями сверток, перебросил его на советскуютерриторию; мужчина счастливо улыбнулся и бросился в узенький переулок; джип скрипуче затормозил — улочка как тропинка, там два велосипедиста с трудом разъедутся.
Прогрохотала автоматная очередь. Архипкин, подхватив сверток, бросился к посольству. Автомат ударил еще раз, потом настала тишина…
Славин перечитал листок из свертка:
«Я отправлял вам письмо про то, как американы вербовали нашего гада в „Хилтоне“. Отправил по почте. Дошло ли? Не ведаю. Американов тех я снова видал в „Хилтоне“, а гада нет. Ладно, я старый, меня война поломала, апосля нее намыкался, поскитался, поплакал в подушки готелей, а он-то чего? С сытой рожей и молодой? Коли то мое письмо не дошло, знайтя, вербанули американы нашего».— А что за письмо он отправил? — спросил Дулов.
— После войны работал в Германии, — не ответив на вопрос, заметил Славин. — «Готель» пишут те, кто долго жил в Германии.
— И украинцы говорят «готель», — возразил Дулов.
— Верно. Но русские, которые жили в Германии, все, как один, говорят так же. Я работал с перемещенными в конце войны, знаю. Ну, где садовник?
Архипкин вошел в кабинет боком, остановился у двери и, как показалось Славину, хотел щелкнуть каблуками.
«Из сержантов, наверное, — подумал Славин. — Помкомвзвода был, не иначе».
— Садитесь, Олег Карпович, — сказал Славин. — Чайку попьем?
— Спасибо, от чая не откажусь.
— Он у нас ивановский, — пояснил Дулов. — Ивановские водохлебы…
— Я слыхал, что главные водохлебы в Шуе жили, — сказал Славин, — или неверно, Олег Карпович?
— Шуйские всегда поболее ивановских хлебали, стаканов по десять — пятнадцать…
— Неужели? Пятнадцать стаканов! Возможно ли?!
— Ставьте самовар — покажу, — улыбнулся наконец Архипкин; напряженность, которая просматривалась в нем с самого начала разговора, перестала быть столь явной.
— А шуйские чем-то от ивановских отличаются? — медленно гнул свое Славин. — Или вы все на одно лицо? Я, например, рязанцев от курян легко отличаю.
— Так то понятно, — согласился Архипкин. — Курянин — южный, у него глаза с черным отливом, а рязанец косопузый, ближе к нам, блондинистый…
— А тот мужчина, что сверток перебрасывал, он, по-вашему, из какой области?
— Да я его и не разглядел толком.
— Черноглазый?
— Ей-богу, не понял, а особливо, когда палить начали, у меня и вовсе память отшибло: войны нет, а с автоматов шмаляют, как в ту пору, от живота.
— Вы видели, что полицейские стреляли от живота?
— Может, и не видел, может, показалось мне так…
— Пошли в парк, постоим на том месте, где все произошло, повспоминаем, а?
— Пошли, — согласился Архипкин, страдающе посмотрев на Дулова. — Только я не помню ничего, говорю ж, от страха занемел даже.
…В парке Архипкин остановился в том месте, где неизвестный бросил сверток, кивнул на пику:
— Вот тут он повис.
Славин подошел к забору: виден узенький переулок, идет под гору.
— Когда стрелять начали, он бежал, петляя? — спросил Славин.
— Не, он петлять начал, когда на велосипед прыгнул.
— Ах, у него там велосипед стоял?
— Ну да. К стене прислонен был. Дамский.
— Переулок в улицу упирается… Он куда повернул — направо или налево?
— Ясное дело, налево — там под гору идет, убегать сподручней.
— А куда ведет та улица?
— Не знаю, я выхожу с посольства редко, по ихнему-то не понимаю, заплутаешь еще…
— Та улица ведет к вокзалу, — сказал Дулов. — Она вливается в проспект, там трамвай, много машин, там его не возьмешь.
— Вы убеждены, они его не убили? — спросил Славин.
— Я выскочил из квартиры на балкон, мне все видно было… Он ушел, потому что они бежали вниз по переулку и никого перед ними не было. А когда они добежали до конца переулка, стрелять не стали, видимо, он махнул проходными дворами, там их много, — сказал Дулов.
— Проверили?
— Да. Если б они его убили, по радио сообщили непременно: нас лягнуть не преминули бы, — убежденно сказал Дулов. — Наверняка ушел.
— Он седой был? — спросил Славин.
— Да и не поймешь… Пегий, — ответил Архипкин. — А может, блондин, выгорел, может…
— Одет был во что?
— Как во что? — удивился Архипкин. — В костюм.
— Это я понимаю… Какого цвета костюм? Старый или новый? В галстуке? Или нет?
— Вот напасть-то, — вздохнул Архипкин, — ну, ей-бо, как отшибло…
— Шрама на лице не было?
— Шрама не было. Рука у него, правда, беспалая. То ли одного нет пальца, то ли двух — это я заприметил.
— Вот это уже важно. Он вам что-нибудь говорил?
— Ничего не говорил. Только сначала шепнул, мол, мужчина, подмоги…
— Как?! «Мужчина»?
— Или «мужчина», или «человек», точно сказать не могу.
— Если сказал «человек» — значит, украинец, — заметил Дулов.
— Не обязательно, — возразил Славин. — Мой друг, чистокровный русский, воронежец, обычно говорит, обращаясь к друзьям, «человек», «человече»… Голос какой? Испитой? Хриплый? Или нормальный?
— Хриплый голос, это вот точно, хриплый…
— А приметы так и не можете припомнить?
— Ей-бо, не могу, зачем зазря в грех вас вводить?
…Славин вернулся в кабинет, обложился справочниками: он искал бары, где играли в бильярд, особенно в районе вокзала. Нашел четыре: «Веселые козлята», «Неаполь», «Каса бланка» и «Лас Вегас».
Потом снова пригласил Архипкина.
— Олег Карпович, — спросил Славин, — вы в бильярд умеете играть?
— Плохо. С шоферами, бывало, погоняешь, шутки ради…
— Придется вам со мною поиграть.
— Да у нас не стол, а смехота одна.
— Мы с вами не в посольстве будем играть. В городе.
— Так в городе бильярды только в вертепах, нас упреждали…
— Вдвоем не страшно, — сказал Славин, подмигнув Архипкину. — Как, Олег Карпович?
— Если надо, значит, надо, — степенно ответил тот.
— Теперь вот что, — продолжил Славин, — мы с вами будем искать «беспалого». Но, быть может, нам повстречается другой русский, я вам его покажу. Поговорите с ним, ладно?
— Не советский? — спросил Архипкин.
— Эмигрант. Власовец, — ответил Славин.
— Я с таким псом и говорить-то не стану. Душить его надо, я супротив их дрался в Бреслау, ну нелюди, ну зверье…
— Если мы найдем «беспалого», тогда все в порядке, а если надо к нему подкрадываться, тогда, боюсь, придется вам поговорить с тем как раз власовцем, который стоял против нас именно во Вроцлаве… Не судите только всех эмигрантов одним судом, Олег Карпович. Один добровольно продался немцам, сам к Власову пошел, а сотню-то принудили… Все понимаю, вы правы, оправдать такое невозможно, но и среди них есть разные люди.