Страница:
Мария Семенова, Елена Милкова
Вкус крови
Пролог
Марина смотрела в темное окно, где, как в немытом зеркале, отражались пассажиры поздней электрички.
Больше всего ей хотелось умереть. В прямом смысле слова. Здесь и сейчас.
Потому что жизнь кончилась и впереди ничего нет и не будет.
Она прикусила губу и делала отчаянные попытки не заплакать. Но в глазах снова и снова вставала та отвратительная сцена. Она в дверях собственной спальни, а Костя с этой девкой на диване.
Марина сплела замерзшие пальцы и сжала их так, что побелели суставы.
Господи! Неужели она не могла сдержаться? Зачем вырвались те слова, которые нельзя произносить никогда! Это был конец.
«А на какие деньги куплена машина, как ты думаешь? – вспомнила она собственный голос. – Да тот же диван, где ты с ней валялся? Не на твои же жалкие гроши?» – «Но…» – растерянно бормотал Костя.
Она хлопнула дверью, бегом сбежала вниз по лестнице и понеслась по двору к выходу на улицу. Он нагнал ее под аркой. Торопливо застегивал на ходу куртку, кое-как пригладил растрепанные волосы.
«Но, Мариночка, Марина…» – «Кончилась Марина. – Она резко обернулась. – Осталась в прошлом».
Он умоляюще смотрел на нее серыми глазами. На лице читалось отчаяние. Но на этот раз муж не растрогал ее. Напротив, в душе поднялась волна злобы.
«А квартира откуда? – Она пренебрежительно махнула в сторону парадной. – И ведь все это для тебя…» – «Я не… Я знаю, я мерзавец, но… – Он опустил голову. – Я не понимаю, о чем ты говоришь…» – «А чего тут не понимать? – Она смотрела колко и холодно. – И все для того, чтобы ты стал тем, кем стал. Все было для тебя. Но теперь – кончено. Ты оказался мразью и ничтожеством. Господи, подумать только, ради тебя я…» – «Не понимаю…», повторил он.
Он стоял перед ней, как наказанный школьник. То, что она говорила, не укладывалось в голове. Костя смотрел на жену, но видел на ее месте совершенно другую, абсолютно незнакомую женщину.
«Машину подарил дядя», – тихо сказал он наконец. Марина усмехнулась:
«Просто так, за красивые глаза? Взял и подарил! Такого не бывает, дорогой мой, даже если он твой родной дядя. Это только в кино случается: „Америка России подарила пароход…“».
Вспоминая тот разговор, Марина снова закусила губу.
Зачем она говорила все это! Ну чего стоило промолчать, как молчала раньше.
Но теперь ничего не поделаешь. И вот она потеряла мужа. Человека, которого любила больше всего на свете, – возвышенного, трепетного, наивного…
Марина закрыла лицо руками. Господи, почему? За что? Ведь теперь ничего, ничего не исправить!
Лучше умереть. Потому что жить больше незачем. Без этого мужчины, такого бесхозяйственного и непрактичного, все теряло смысл.
Марина снова взглянула в темное окно. В горле появился противный комок.
Она достала из сумки носовой платок и вытерла глаза.
– Здесь не занято? – услышала она рядом с собой приятный низкий голос.
– Нет, – покачала головой Марина, не повернувшись.
Ровно стучали колеса электрички. Скоро город. Завтра она пойдет и подаст на развод. И тогда все будет кончено. Господи, лучше действительно умереть.
Тогда во дворе она отвернулась. Он взял ее за руку: «Маринка… Я ничего не понял». На нее нахлынула непонятная злоба. Хотелось все сломать, все порвать – до самого конца. Взять и выложить ВСЮ правду. Но она сказала только: «Ты знаешь, кто он, твой дядя?» Константин молчал.
– Вы чем-то расстроены? – послышался тот же голос.
Марина очнулась. Она подняла голову и посмотрела на говорившего. На нее с улыбкой глядел мужчина лет тридцати. С первого взгляда понятно – интеллигент.
Темная водоотталкивающая куртка, у ног портфель, напоминавший о научно-исследовательском институте, дымчатые очки на носу – в простой пластмассовой оправе.
– Конечно, когда такая погода, поневоле волком завоешь, – снова улыбнулся мужчина. – А вот Пушкин, наоборот, чувствовал поздней осенью прилив творческих сил.
– Я, к сожалению, не Пушкин.
Марина никогда не знакомилась с мужчинами на улице, в метро или электричке. Но теперь неизвестно почему продолжала никчемный разговор.
– Вы пишете стихи? – спросил попутчик. – Только поэт может сожалеть о том, что он не Пушкин.
– В юности писала. Как и все. Я не поэт, – сказала она с непонятным вызовом.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, какая же это поэзия… – Марина вспомнила свои поэтические упражнения. Она относилась к ним серьезно, пока на одном из вечеров не встретила Константина Сорокина. Тогда-то она и поняла, что такое поэзия, а что – бездарные вирши. – А вы разве не писали в шестнадцать лет? – спросила она.
Мужчина задумался. По его лицу мелькнула тень.
– Писал, конечно, – рассмеялся он и продекламировал:
И огни уплывают вдаль.
Стук колес и невольная дрожь.
Мне тебя немного жаль
И себя.
От себя не уйдешь…
– Видите, какие же это стихи. – Он снова засмеялся. – А когда-то казалось, пишешь кровью души.
Смех показался резким, но улыбка располагала. «Господи, еще одна поэтическая душа!» – подумала Марина и забыла о случайном попутчике. Перед глазами стояло растерянное Костино лицо. «Кто мой дядя? Ты сама знаешь… Бизнесмен, или как лучше сказать?» – «Вор в законе он, не хочешь? И я…» – «Что? – В серых глазах появился ужас. – Не… не может быть…»
Марина снова вспомнила выражение его лица. Ужас и отвращение. Она поняла, что пути назад нет.
– Вы о чем-то задумались? – спросил попутчик. – Наплюйте вы на все, на все проблемы. Как теперь напоминает реклама: «Если хочешь быть счастливым, будь им». Бедный Козьма Прутков!
– Если бы все было так просто.
– Кстати, раз уж мы с вами разговорились, давайте познакомимся. Виталий.
– Марина.
– Красивое имя.
– Главное, редкое.
Они рассмеялись одновременно, но каждый по-своему.
Марина посмотрела на Виталия. Вот тоже живая душа. Стихи пишет, а может быть, и диссертацию…
– Ну не хмурьтесь, Марина. У вас сразу делается такое лицо, будто вы маленький брошенный котенок. И хочется взять вас на руки и погладить.
Марина усмехнулась. Какое верное сравнение… Заброшенный, обиженный котенок… Она снова подняла голову и впервые за все время их беседы внимательно вгляделась в лицо Виталия. Симпатичный интеллигентный мужчина… Но ничего-то он не знает и не понимает… А что если взять и выложить ему все. Все то, чего пока не знает ни один человек. Кроме Петра Федоровича Сорокина, больше известного под кличкой Француз…
– Да, мы говорили о стихах, – помолчав, сказал Виталий. – Вспомнились убегающие вдаль огни. Стихи плохие, но они напомнили мне те обстоятельства, при которых я их написал. И было мне не шестнадцать, а больше. Я уже в институте учился. Был на практике. Деревня Волкино, Лужский район. Настоящий медвежий угол, даже не верится, что в каких-то двухстах километрах Питер. Добирались туда от Чолова, а до нее еще пехом. – Он помолчал. – Давно это было… Мы стояли в последнем вагоне, в самом хвосте поезда, я повернул ручку, и оказалось, что дверь в кабину машиниста открыта. Я тогда удивился, не подозревал, что такая кабина у электрички и в голове, и в хвосте.
Марина молча кивнула. Болтливый попутчик раздражал, но рядом с ним было легче не думать.
– Обычно они заперты. А эта оказалась открытой. И мы туда проникли.
Представляете себе: ночь, вокруг глухие леса, поезд куда-то мчится, а ты видишь только стремительно уплывающие вдаль огни.
– Вы все-таки поэт.
– Нет, я просто инженер. – Виталий улыбнулся – Кстати, мы сейчас в последнем вагоне, вы заметили?
– Конечно. – Марина пожала плечами. – Я специально сюда села – ближе идти.
– Я тоже. Возможно, мы с вами соседи. Я даже уверен в этом. Значит, мы встретились не случайно… – Он помолчал. – А знаете что? Давайте попытаем счастья и толкнемся в последнюю дверь последнего вагона?
– Она же заперта.
– Давайте проверим. У меня такое чувство, что сегодня должно произойти чудо.
Мужчина галантно предложил руку, и Марина послушно встала. «Целоваться ведь полезет, – мелькнула брезгливая мысль. Она сменилась спокойным: – Пусть только попробует».
Никто из дремлющих пассажиров не обратил внимания на передвижение пары. Да и чего удивляться – люди заранее идут в тамбур, готовясь к выходу. Только сухонькая старушка окинула их внимательным, цепким взглядом.
Оказавшись в тамбуре, Виталий толкнул дверь, ведущую в пустующую кабину машиниста, и, к немалому изумлению Марины, она открылась. Виталий был удивлен не меньше.
– Предчувствие меня не обмануло. Действительно чудо. Оно произошло.
Он открыл дверь, и Марина увидела в большое заднее стекло убегающее назад полотно железной дороги, темную стену леса, огоньки далекого поселка…
Почему-то вспомнилось детство. Дача, качели, дедушка в соломенной шляпе. Вдруг на ум пришел противный соседский мальчишка, который подкарауливал девчонок за углом высокого забора, когда они шли с озера, и снимал штаны. Девчонки никому об этом не рассказывали – было стыдно, хотя стыдиться должен был бы он, а не они.
Романтический настрой, едва возникнув, испарился.
Марина сделала шаг назад – полюбовались и хватит. Мужчина внезапно сделался неприятным. Она повернулась, но Виталий решительно взял ее под локоть.
– Пойдемте же, – настойчиво сказал он. Слишком настойчиво.
Марина пожалела, что согласилась на эту дурацкую эскападу. Она вырвала локоть из рук Виталия и сделала шаг к тамбуру. Виталий крепко схватил ее за плечи и прежде, чем Марина смогла понять, что происходит, втолкнул ее в узкую темную кабину и с силой захлопнул дверь.
– Отпустите меня. Что вам от меня надо? – холодно и жестко сказала она.
– Мы же хотели полюбоваться огоньками, – ответил Виталий, и голос его прозвучал хрипло, как будто горло сдавил спазм. – Ну что же, девочка моя, тебе нравится?
– Что за тон! Немедленно пропустите меня! – громко сказала Марина и взялась за ручку двери.
Виталий молниеносным движением отбросил ее в сторону и, вынув из кармана железнодорожный ключ, запер дверь.
– Что это? Что вы делаете? – С ужасом она поняла, что теряет хладнокровие.
– Это? – Смех резанул ухо. – Это ключ. Железнодорожный ключ. Чудеса надо уметь подготовить.
– Я требую! Немедленно выпустите меня.
Виталий не снизошел до ответа. Он бросился на женщину, схватив ее руками за плечи. Марина пыталась ударить его коленом в пах, но он ловко увернулся и схватил ее рукой за горло. Лицо исказилось злобой, очки съехали в сторону.
Девушка хотела крикнуть, но ей удалось издать лишь сдавленный хрип. Она еще могла дышать, но каждый вдох давался с трудом. Воздух раздирал сдавленное горло раскаленным железом.
Оказалось, что умирать вовсе не хочется. Хотелось жить, все равно как, только жить.
Внезапно в кабине стало светлее – электричка въехала на станцию. Марина рванулась к окну в надежде, что ее кто-нибудь увидит, но платформа была пуста.
Виталий дернул ее, и она, потеряв равновесие, упала на под, В тот же миг почувствовала на себе тяжесть его напряженного тела: падая, он не отпустил захвата.
Теперь его лицо было вплотную прижато к ее лицу. Она в отчаянии посмотрела насильнику в глаза. И поняла, что все кончено. Перед ней был не насильник, а нечто гораздо худшее. Этот человек сейчас будет убивать. Ибо то, что она увидела в его глазах, не оставляло ей никаких шансов. Это был не человек.
Бешеное существо, в глазах которого не было ничего человеческого, только безумие, жажда убийства и буйная животная радость.
Марина еще раз дернулась, пытаясь вырваться. Все напрасно. Внезапно убийца чуть ослабил хватку, но в тот же миг железные пальцы сменились чем-то другим – твердым, горячим и мокрым. «Зубы», – поняла Марина угасающим сознанием. Горло пронзила резкая удушающая боль. Глаза перестали видеть. Она успела почувствовать еще одну боль – внизу живота, но та казалась далекой, как будто кромсали и не ее тело…
Марине повезло. Она умерла почти сразу.
Огней за окном становилось все больше. Электричка приближалась к Петербургу.
Больше всего ей хотелось умереть. В прямом смысле слова. Здесь и сейчас.
Потому что жизнь кончилась и впереди ничего нет и не будет.
Она прикусила губу и делала отчаянные попытки не заплакать. Но в глазах снова и снова вставала та отвратительная сцена. Она в дверях собственной спальни, а Костя с этой девкой на диване.
Марина сплела замерзшие пальцы и сжала их так, что побелели суставы.
Господи! Неужели она не могла сдержаться? Зачем вырвались те слова, которые нельзя произносить никогда! Это был конец.
«А на какие деньги куплена машина, как ты думаешь? – вспомнила она собственный голос. – Да тот же диван, где ты с ней валялся? Не на твои же жалкие гроши?» – «Но…» – растерянно бормотал Костя.
Она хлопнула дверью, бегом сбежала вниз по лестнице и понеслась по двору к выходу на улицу. Он нагнал ее под аркой. Торопливо застегивал на ходу куртку, кое-как пригладил растрепанные волосы.
«Но, Мариночка, Марина…» – «Кончилась Марина. – Она резко обернулась. – Осталась в прошлом».
Он умоляюще смотрел на нее серыми глазами. На лице читалось отчаяние. Но на этот раз муж не растрогал ее. Напротив, в душе поднялась волна злобы.
«А квартира откуда? – Она пренебрежительно махнула в сторону парадной. – И ведь все это для тебя…» – «Я не… Я знаю, я мерзавец, но… – Он опустил голову. – Я не понимаю, о чем ты говоришь…» – «А чего тут не понимать? – Она смотрела колко и холодно. – И все для того, чтобы ты стал тем, кем стал. Все было для тебя. Но теперь – кончено. Ты оказался мразью и ничтожеством. Господи, подумать только, ради тебя я…» – «Не понимаю…», повторил он.
Он стоял перед ней, как наказанный школьник. То, что она говорила, не укладывалось в голове. Костя смотрел на жену, но видел на ее месте совершенно другую, абсолютно незнакомую женщину.
«Машину подарил дядя», – тихо сказал он наконец. Марина усмехнулась:
«Просто так, за красивые глаза? Взял и подарил! Такого не бывает, дорогой мой, даже если он твой родной дядя. Это только в кино случается: „Америка России подарила пароход…“».
Вспоминая тот разговор, Марина снова закусила губу.
Зачем она говорила все это! Ну чего стоило промолчать, как молчала раньше.
Но теперь ничего не поделаешь. И вот она потеряла мужа. Человека, которого любила больше всего на свете, – возвышенного, трепетного, наивного…
Марина закрыла лицо руками. Господи, почему? За что? Ведь теперь ничего, ничего не исправить!
Лучше умереть. Потому что жить больше незачем. Без этого мужчины, такого бесхозяйственного и непрактичного, все теряло смысл.
Марина снова взглянула в темное окно. В горле появился противный комок.
Она достала из сумки носовой платок и вытерла глаза.
– Здесь не занято? – услышала она рядом с собой приятный низкий голос.
– Нет, – покачала головой Марина, не повернувшись.
Ровно стучали колеса электрички. Скоро город. Завтра она пойдет и подаст на развод. И тогда все будет кончено. Господи, лучше действительно умереть.
Тогда во дворе она отвернулась. Он взял ее за руку: «Маринка… Я ничего не понял». На нее нахлынула непонятная злоба. Хотелось все сломать, все порвать – до самого конца. Взять и выложить ВСЮ правду. Но она сказала только: «Ты знаешь, кто он, твой дядя?» Константин молчал.
– Вы чем-то расстроены? – послышался тот же голос.
Марина очнулась. Она подняла голову и посмотрела на говорившего. На нее с улыбкой глядел мужчина лет тридцати. С первого взгляда понятно – интеллигент.
Темная водоотталкивающая куртка, у ног портфель, напоминавший о научно-исследовательском институте, дымчатые очки на носу – в простой пластмассовой оправе.
– Конечно, когда такая погода, поневоле волком завоешь, – снова улыбнулся мужчина. – А вот Пушкин, наоборот, чувствовал поздней осенью прилив творческих сил.
– Я, к сожалению, не Пушкин.
Марина никогда не знакомилась с мужчинами на улице, в метро или электричке. Но теперь неизвестно почему продолжала никчемный разговор.
– Вы пишете стихи? – спросил попутчик. – Только поэт может сожалеть о том, что он не Пушкин.
– В юности писала. Как и все. Я не поэт, – сказала она с непонятным вызовом.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, какая же это поэзия… – Марина вспомнила свои поэтические упражнения. Она относилась к ним серьезно, пока на одном из вечеров не встретила Константина Сорокина. Тогда-то она и поняла, что такое поэзия, а что – бездарные вирши. – А вы разве не писали в шестнадцать лет? – спросила она.
Мужчина задумался. По его лицу мелькнула тень.
– Писал, конечно, – рассмеялся он и продекламировал:
И огни уплывают вдаль.
Стук колес и невольная дрожь.
Мне тебя немного жаль
И себя.
От себя не уйдешь…
– Видите, какие же это стихи. – Он снова засмеялся. – А когда-то казалось, пишешь кровью души.
Смех показался резким, но улыбка располагала. «Господи, еще одна поэтическая душа!» – подумала Марина и забыла о случайном попутчике. Перед глазами стояло растерянное Костино лицо. «Кто мой дядя? Ты сама знаешь… Бизнесмен, или как лучше сказать?» – «Вор в законе он, не хочешь? И я…» – «Что? – В серых глазах появился ужас. – Не… не может быть…»
Марина снова вспомнила выражение его лица. Ужас и отвращение. Она поняла, что пути назад нет.
– Вы о чем-то задумались? – спросил попутчик. – Наплюйте вы на все, на все проблемы. Как теперь напоминает реклама: «Если хочешь быть счастливым, будь им». Бедный Козьма Прутков!
– Если бы все было так просто.
– Кстати, раз уж мы с вами разговорились, давайте познакомимся. Виталий.
– Марина.
– Красивое имя.
– Главное, редкое.
Они рассмеялись одновременно, но каждый по-своему.
Марина посмотрела на Виталия. Вот тоже живая душа. Стихи пишет, а может быть, и диссертацию…
– Ну не хмурьтесь, Марина. У вас сразу делается такое лицо, будто вы маленький брошенный котенок. И хочется взять вас на руки и погладить.
Марина усмехнулась. Какое верное сравнение… Заброшенный, обиженный котенок… Она снова подняла голову и впервые за все время их беседы внимательно вгляделась в лицо Виталия. Симпатичный интеллигентный мужчина… Но ничего-то он не знает и не понимает… А что если взять и выложить ему все. Все то, чего пока не знает ни один человек. Кроме Петра Федоровича Сорокина, больше известного под кличкой Француз…
– Да, мы говорили о стихах, – помолчав, сказал Виталий. – Вспомнились убегающие вдаль огни. Стихи плохие, но они напомнили мне те обстоятельства, при которых я их написал. И было мне не шестнадцать, а больше. Я уже в институте учился. Был на практике. Деревня Волкино, Лужский район. Настоящий медвежий угол, даже не верится, что в каких-то двухстах километрах Питер. Добирались туда от Чолова, а до нее еще пехом. – Он помолчал. – Давно это было… Мы стояли в последнем вагоне, в самом хвосте поезда, я повернул ручку, и оказалось, что дверь в кабину машиниста открыта. Я тогда удивился, не подозревал, что такая кабина у электрички и в голове, и в хвосте.
Марина молча кивнула. Болтливый попутчик раздражал, но рядом с ним было легче не думать.
– Обычно они заперты. А эта оказалась открытой. И мы туда проникли.
Представляете себе: ночь, вокруг глухие леса, поезд куда-то мчится, а ты видишь только стремительно уплывающие вдаль огни.
– Вы все-таки поэт.
– Нет, я просто инженер. – Виталий улыбнулся – Кстати, мы сейчас в последнем вагоне, вы заметили?
– Конечно. – Марина пожала плечами. – Я специально сюда села – ближе идти.
– Я тоже. Возможно, мы с вами соседи. Я даже уверен в этом. Значит, мы встретились не случайно… – Он помолчал. – А знаете что? Давайте попытаем счастья и толкнемся в последнюю дверь последнего вагона?
– Она же заперта.
– Давайте проверим. У меня такое чувство, что сегодня должно произойти чудо.
Мужчина галантно предложил руку, и Марина послушно встала. «Целоваться ведь полезет, – мелькнула брезгливая мысль. Она сменилась спокойным: – Пусть только попробует».
Никто из дремлющих пассажиров не обратил внимания на передвижение пары. Да и чего удивляться – люди заранее идут в тамбур, готовясь к выходу. Только сухонькая старушка окинула их внимательным, цепким взглядом.
Оказавшись в тамбуре, Виталий толкнул дверь, ведущую в пустующую кабину машиниста, и, к немалому изумлению Марины, она открылась. Виталий был удивлен не меньше.
– Предчувствие меня не обмануло. Действительно чудо. Оно произошло.
Он открыл дверь, и Марина увидела в большое заднее стекло убегающее назад полотно железной дороги, темную стену леса, огоньки далекого поселка…
Почему-то вспомнилось детство. Дача, качели, дедушка в соломенной шляпе. Вдруг на ум пришел противный соседский мальчишка, который подкарауливал девчонок за углом высокого забора, когда они шли с озера, и снимал штаны. Девчонки никому об этом не рассказывали – было стыдно, хотя стыдиться должен был бы он, а не они.
Романтический настрой, едва возникнув, испарился.
Марина сделала шаг назад – полюбовались и хватит. Мужчина внезапно сделался неприятным. Она повернулась, но Виталий решительно взял ее под локоть.
– Пойдемте же, – настойчиво сказал он. Слишком настойчиво.
Марина пожалела, что согласилась на эту дурацкую эскападу. Она вырвала локоть из рук Виталия и сделала шаг к тамбуру. Виталий крепко схватил ее за плечи и прежде, чем Марина смогла понять, что происходит, втолкнул ее в узкую темную кабину и с силой захлопнул дверь.
– Отпустите меня. Что вам от меня надо? – холодно и жестко сказала она.
– Мы же хотели полюбоваться огоньками, – ответил Виталий, и голос его прозвучал хрипло, как будто горло сдавил спазм. – Ну что же, девочка моя, тебе нравится?
– Что за тон! Немедленно пропустите меня! – громко сказала Марина и взялась за ручку двери.
Виталий молниеносным движением отбросил ее в сторону и, вынув из кармана железнодорожный ключ, запер дверь.
– Что это? Что вы делаете? – С ужасом она поняла, что теряет хладнокровие.
– Это? – Смех резанул ухо. – Это ключ. Железнодорожный ключ. Чудеса надо уметь подготовить.
– Я требую! Немедленно выпустите меня.
Виталий не снизошел до ответа. Он бросился на женщину, схватив ее руками за плечи. Марина пыталась ударить его коленом в пах, но он ловко увернулся и схватил ее рукой за горло. Лицо исказилось злобой, очки съехали в сторону.
Девушка хотела крикнуть, но ей удалось издать лишь сдавленный хрип. Она еще могла дышать, но каждый вдох давался с трудом. Воздух раздирал сдавленное горло раскаленным железом.
Оказалось, что умирать вовсе не хочется. Хотелось жить, все равно как, только жить.
Внезапно в кабине стало светлее – электричка въехала на станцию. Марина рванулась к окну в надежде, что ее кто-нибудь увидит, но платформа была пуста.
Виталий дернул ее, и она, потеряв равновесие, упала на под, В тот же миг почувствовала на себе тяжесть его напряженного тела: падая, он не отпустил захвата.
Теперь его лицо было вплотную прижато к ее лицу. Она в отчаянии посмотрела насильнику в глаза. И поняла, что все кончено. Перед ней был не насильник, а нечто гораздо худшее. Этот человек сейчас будет убивать. Ибо то, что она увидела в его глазах, не оставляло ей никаких шансов. Это был не человек.
Бешеное существо, в глазах которого не было ничего человеческого, только безумие, жажда убийства и буйная животная радость.
Марина еще раз дернулась, пытаясь вырваться. Все напрасно. Внезапно убийца чуть ослабил хватку, но в тот же миг железные пальцы сменились чем-то другим – твердым, горячим и мокрым. «Зубы», – поняла Марина угасающим сознанием. Горло пронзила резкая удушающая боль. Глаза перестали видеть. Она успела почувствовать еще одну боль – внизу живота, но та казалась далекой, как будто кромсали и не ее тело…
Марине повезло. Она умерла почти сразу.
Огней за окном становилось все больше. Электричка приближалась к Петербургу.
Глава I
КАК НА ЛАДОЖСКОМ ВОКЗАЛЕ
Среда, 22 октября
Поездка в поезде располагает к откровенности. Чего только не рассказывают друг другу случайные попутчики. Завязываются мимолетные знакомства и дружбы на всю жизнь, встречаются будущие супруги и случайные любовники, тут влюбляются на всю жизнь и на ближайшую пару часов. С развитием капитализма в России здесь стали завязываться и деловые отношения.Бизнес лучше всего творить в уюте мягкого вагона. Пассажир СВ чувствует себя избранным, а потому с уважением относится к своему попутчику, такому же избранному, как и он сам.
Поэтому, когда Николай Шакутин, войдя в купе мягкого вагона, увидел там молодого человека в рубашке и галстуке, он подумал нечто вроде: «Молодой, а уже…»
– Добрый вечер, – приветливо сказал Кол, снимая пальто.
– Добрый вечер, – любезно отозвался попутчик, внимательно следя за тем, как Кол укладывает под скамью дорогой черный кейс.
– Ну и погодка, – начал Кол, потирая руки в предвкушении крепкого горячего чая.
А ведь не кто иной, как Кол, протестовал, когда его жена Катя настояла на том, что он должен ехать в Петербург в мягком вагоне.
– Пойми, – говорила она, – по одежке не только встречают. Ты сам держишься перед другими в соответствии с одежкой. Ты приходишь к людям с товаром, и если ночь ты проведешь на верхней боковой полке в плацкартном вагоне, то к тебе будут относиться совершенно иначе, чем если ты проведешь эту ночь в СВ.
Вот почему в Петербург Кол, вернее, Николай Георгиевич Шакутин, полномочный представитель фирмы «Олеся», ехал с таким шиком.
Войдя в купе, он сразу понял, как права была Катя. Все-таки он не кто-то, он везет не только накладные на поставки фруктов, но и еще кое-что.
Некоторое время попутчики молчали. Скоро появился проводник в безукоризненно белой рубашке под форменным темно-синим пиджаком и предложил пассажирам на выбор кофе, чай, пиво и прохладительные напитки.
– А коньяка, что, нету? – глупо пошутил Кол.
– Почему нет? – поднял брови проводник. – «Белый аист», «Юбилейный», «Метакса». Отступать было некуда.
– Ну тогда, пожалуй… «Юбилейный», – сказал Кол. В голове как будто прозвенел звоночек. «Катюша бы этого не одобрила». Но надо держать марку.
Почему-то он считал, что, путешествуя в мягком вагоне, нужно непременно пить коньяк.
Когда проводник появился с бутылкой и стаканом, Кол искоса взглянул на соседа, поглощенного чтением журнала «Медведь», и, поддавшись порыву, сказал:
– Еще один стакан, пожалуйста. Молодой человек поднял голову и, улыбнувшись, заметил:
– У меня есть шоколад.
Через полчаса Кол уже называл соседа Василием и рассказывал ему историю своей жизни: упомянул, что его жена – известный рекламщик. И что сам он едет в Петербург как представитель знаменитой «Олеси». Кто не видел рекламы грунтовых помидоров с Канар, марокканских апельсинов, манго, авокадо, киви…
– Понимаешь, – говорил Кол, – это фирма очень широкого профиля. Мы покупаем крупным оптом фрукты, нектарины там разные, бананы, а затем распродаем средним и мелким оптом в магазины, палатки. Это раз. – Он загнул мизинец на левой руке. – Мы занимаемся цветами, транспортными перевозками открыли салон красоты в Митине и «секонд-хэнд» в Бутове. Вот недавно с чехами насчет ювелирных изделий договорились…
Пальцев на одной руке не хватило. Василий был поражен:
– Да, вы неплохо раскручиваетесь. А в Питер ты зачем? Филиал открывать?
– Да нет. Самое главное – фрукты в Барбалетте получить. – Колу очень нравилось звучное название одного из питерских портов. В детстве ему грезились крюйсели, брамсели, вода в подветренных шпигатах, но то были мечты. Теперь же, имея в кейсе карго-план и коносамент на фрукты, он считал себя настоящим морским волком.
– Большой груз? – полюбопытствовал Василий.
– Сорок восемь палет, – с важным видом отвечал Николай, – как раз на две машины; в основном из Португалии – груши, виноград. Но штука в том, что весь товар на нижнем твиндеке, а во Флиссингене десять палет французских яблок добавили. На них дополнительный коносамент вчера только факсом пришел.
Кораблик-то – будь здоров, пятитысячник. Если погода плохая, целую неделю разгружать будут, пока до моих груш доберутся. А яблоки надо сразу забирать, их последними грузили, так что прямо в горловине трюма застропленные стоят; люк открыл – и дергай. – Николай помолчал. – Вот и получается ни то ни се: на полмашины всего. Придется яблоки в порту на складе держать, пока остальное вытащат.
– Надо же… – Василий стал проявлять соучастливую заинтересованность. – И почем твои фрукты?
– Грубо говоря, штука за палет.
– Это, выходит, все вместе, считай, пятьдесят тысяч баксов! Здорово! Твой корабль когда приходит? Завтра?
– Нет, в воскресенье только. Пока мне надо поискать покупателей на чешский товар; вот образцы везу, – кивнул Кол, указывая под лавку.
– Да, правильная у вас политика. Знаю по собственному опыту. – Василий снова улыбнулся, отломил кусок от шоколадки и поставил на стол пустой стакан.
«Юбилейный» кончился. Это был знак того, что пора закругляться. Но спать почему-то не хотелось. Василий смотрел на Кола с таким искренним восхищением и с такой готовностью слушал рассказы о перспективах деятельности «Олеси»…
– Да, хорошо бы еще. – Кол поднялся и отправился в купе проводников, откуда вскоре вернулся с бутылкой на этот раз «Белого аиста».
– Надо было брать «Юбилейный», – прокомментировал его появление Василий, – «Белый аист» часто бывает паленым.
– Прости, не знал, – радостно улыбнулся Кол и разлил коньяк по стаканам.
– За чешскую бижутерию! – улыбнулся Вася. Но Кол пить не стал и даже поставил стакан на столик.
– Обижаешь, друг, – сказал он. – Это не бижутерия. Думаешь, стекляшки какие-то. Ничего подобного – рубины в золоте. Очень оригинально и красиво. У нас таких еще не знают.
– Настоящие рубины? – с улыбкой спросил Вася.
– Ну разумеется, настоящие! Рубиновая щетка. Это тебе не гранаты какие-нибудь. Драгоценные камни. Потрясающе красиво. Катя, моя жена… Да что я говорю. Сам посмотри.
Он резко поднялся, вынул из-под полки кейс и водрузил его на стол, чуть не свернув бутылку, которую ловко подхватил Василий.
– Вот, – сказал Кол, расстегивая кейс.
Внутри оказался покрытый черным бархатом картон с прикрепленными к нему украшениями: серьги, кулоны, броши, кольца, колье.
Василий с интересом разглядывал шакутинские драгоценности.
– А вот проспект. – Кол с гордостью помахал яркой книжечкой. – Здесь все указано: проба, вес до сотых грамма. В Москве у нас уже есть несколько точек.
Теперь еду в Питер – будем искать новые рынки сбыта: похожу по художественным салонам, по комкам.
– А документы у тебя на них есть?
– Какие документы?
– Золото все-таки. Я, как Остап Бендер, чту Уголовный кодекс. А там есть статья сто девяносто первая. Незаконный оборот драгоценных металлов и драгоценных камней.
Оборот был для Кола неожиданным.
– Да ладно, все этим занимаются, – бодро продолжал Василий. – Считай, тебе крупно повезло. Это, правда, не наш профиль. Но один мой друг держит несколько магазинов антиквариата. Знаешь лавку на Невском? Это его. Я думаю, он заинтересуется. Сейчас дам тебе телефон… Хотя лучше я с ним сначала сам переговорю. Завтра с утра и свяжусь.
– Это было бы здорово, – обрадовался Кол. – У меня есть кое-какие наводки, но лучше, когда через знакомого человека.
Кол аккуратно сложил бархатные дощечки с украшениями обратно в кейс, но прятать под скамью не стал, а поставил просто под стол.
– Ну что ж, за чешские бриллианты – улыбнулся Василий, поднимая стакан.
– За успех! – подхватил Кол и выпил одним махом. Он поморщился, еще раз взглянул на этикетку бутылки и заметил:
– А ты прав: «Юбилейный» был лучше.
– Я же тебе говорил, – развел руками Василий и снова поднял стакан. – Давай теперь за фрукты и овощи.
– Безусловно! – сказал Кол и снова выпил. Через несколько минут его внезапно потянуло в сон.
«Устал я чего-то», – успел подумать Кол, прежде чем провалился в пустоту.
Когда через десять минут полномочный представитель фирмы «Олеся» захрапел, не успев даже как следует раздеться, Вася взял в руки длинную узкую бутылку из-под «Белого аиста» и, задумчиво рассматривая этикетку, сказал вполголоса:
– А коньяк-то и точно паленый…
Четверг, 23 октября
Ангелина Степановна Аникина никогда не падала в обморок. Не из слабонервных. А уж чего она только не навидалась, работая вокзальной уборщицей.Трупы? Не перечтешь. Одних бомжей сколько помирает. И все норовят скапутиться именно на вокзале! И ей ли, Линке Аникиной, крови бояться? Видала и поножовщину, и белую горячку, раз даже роды принимала.
Но такое!
В то утро Ангелина Степановна убирала в электричке, прибывшей из Гдова.
Выгребла воз банок из-под пива и кока-колы, сигаретные пачки, набрала целую сумку бутылок (все добыча) и собиралась уже уходить, когда вдруг почувствовала странный запах" вонь не вонь… Так пахнет на задворках мясных рядов. То ли гнилая кровь, то ли мясные помои…
Прошла по вагону, посмотрела под лавки – все вроде чисто. «Мясо, что ли, кто забыл?»
Запах шел явно из заднего тамбура. Ангелина Степановна выглянула туда, но ничего не обнаружила. Однако, как в детской игре «горячо – горячее – совсем горячо», носом почувствовала, что находится совсем рядом от источника зловония.
«В кабину, наверно, забирались, сволочи! – дошло до нее. – И как попали туда, паршивцы!» Продолжая ворчать, она дернула за ручку двери. У Ангелины Степановны имелся и железнодорожный ключ (хоть он ей и не полагался), но сейчас он не понадобился. Дверь в кабину легко подалась с первого толчка.. Ангелина Степановна заглянула внутрь… и отшатнулась с диким криком ужаса. Вскочила в вагон, мешком рухнула на лавку. И на миг потеряла сознание. Это произошло с ней впервые в жизни.
Через несколько минут уборщица, шатаясь, вышла из электрички. Носильщик дед Григорий, готовый выкрикнуть обычное: «Ну, Л инка-картинка, поправимся!» – с обидой пробормотал: «Вишь, одна уже где-то успела…»
Ангелина Степановна молча брела по рельсам, но лишь только открыла дверь отделения милиции, как тут же с ходу заголосила, будто в ней открылся клапан:
– Ой, ребятушки родненькие! Там! Там!
– Что там? – ухмыльнувшись, спросил дежурный по отделению капитан Селезнев. – С перепою, что ли, бабка?
– Да какой перепой! – махнула рукой Аникина, приходя в себя. – Там, в электричке, убийство.
– Серьезно? – переспросил Селезнев.
– Еще бы не серьезно! Кровищи-то, господи… У меня аж ноги подкосились.
– Ладно, посмотрим сейчас, что там у вас за убийство. – Капитан встал и вызвал из соседней комнаты молоденького лейтенанта:
– Вот, Полищук, пойдешь с этой гражданкой. У нее какие-то подозрения.
– Какие подозрения! – завопила Аникина. – Убийство, вам говорю. Не иначе, маньяк…
При слове «маньяк» лейтенант заметно побледнел, а капитан рассмеялся:
– Меньше ужастиков по телевизору смотрите, гражданочка. Ладно, идите с сержантом. Пусть пойдет посмотрит, что там за маньяк.
– Но ведь если и правда убийство… – стал возражать Полищук, который еще не успел освоиться с тем, что правила, которые им вдалбливали в школе милиции, эти незыблемые законы мироздания, можно преспокойно нарушать. По устному заявлению гражданки о том, что произошло убийство, обязан был выйти наряд милиции, состоящий из трех человек: офицера и двух сержантов.
– Я туда не пойду! – решительно заявила Ангелина Степановна. – Только с вами!
– А в отделении кто останется? Пушкин? Ладно, попрошу Чекасова посидеть, – проворчал Селезнев.
Они подошли к последнему вагону гдовской электрички. Уборщица замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась.
– Дальше не пойду, – сказала уборщица. – Сами смотрите.
Слава Полищук нерешительно шагнул вперед и тоже встал. Капитан Селезнев осмотрел его с ног до головы и с усмешкой заметил:
– Ну даешь, парень! Чего в милицию-то шел, подался бы в парикмахеры или портные. Тоже мне, дамский мастер. Лучше бы сегодня Власенко & наряде был.
Последние слова Селезнев произносил, открывая дверь, ведущую в заднюю кабину. Он сделал было . шаг вперед, осекся и только бессильно выругался сквозь зубы. Полищук, вошедший вслед за ним, через минуту уже травил на рельсы, едва успев выскочить из вагона на улицу.
– Дела, японский бог, – пробормотал Селезнев. Он был опытным оперативником и не раз выезжал на место преступления. Навидался и «поплавков», и «подснежников». Но тут он увидел такое, от чего даже у него кровь остановилась в жилах. Задняя кабина машиниста напоминала скотобойню и средневековую пыточную камеру одновременно. Все было залито успевшей почернеть кровью. А на грязном полу, прямо под ногами, в клочьях перемазанной кровью одежды лежало изуродованное, искромсанное тело.
Селезнев тихо закрыл дверь кабины и спустился вниз.
– Ваша фамилия, гражданка? – спросил он у Ангелины Степановны.
– Аникина, – ответила та.
– Вот что, Аникина. Пойдете со мной, вы должны дать показания. Полищук, останешься здесь до приезда оперативно-следственной бригады.