Раньше Юрий, может, плюнул бы - до болезни, до возвращения сюда, до той поры, пока с Ленкой встречался так - сунь-высунь. Может, узнав об этом не здесь, на службе, конечно, побесившись, сотворив очередной какой-нибудь дебош, угон машины, в итоге бы упал на койку и сказал: "А, до фени, блин!" Но в том и дело, что теперь совсем, и всерьез, и, может, навсегда, ему стало - не до фени. Ему сегодня просто так не светит даже комплексный обед. Даже в чайной ему с его "регалиями": ни кавалера, ни лауреата, ни депутата, без костылей, не то что не нальют - на понюх к коктейлю и закуске не подпустят.
"Как дальше?.. Что?.. Куда?.."
Впервые лезли в голову (так настойчиво, всерьез) мысли, что касались, вернее, тормошили, донимали других всегда. Тех, взрослых, но беззащитных, вроде кладовщицы... И что же те - все они - все это время молча думали, вяло барахтались в тех рамках, что ограждают вроде бы дозволенность? Не взрываясь, не разевая пасть... За него, Юрия, думал, в основном, отец.
Так. Отец. А он что же? С соумниками своими, с Опорным пунктом, так называемым, цивилизации? Кого и почему и от кого защищать, если задуматься? Какая опора? Где враг реальный, ощутимый? И как случилось, что так стало?.. Всегда так было? Нет, не всегда.
Идиотизм какой-то: как - так, тык - мык, тырк - пырк...
Он посмотрел на Иван Иваныча, как когда-то, когда пришел просить устроить на работу. Мусоровозчиком.
- А в самом деле, как получилось-то? Что мы, действительно: идиоты, эти... мухи?
- Кто - мы? - На лице друга прежняя ухмылочка.
- Ну, я... - Юрий нашел глазами стоящих в ряд у печки мать и Ленку. Они?
- Я понимаю, в смысле, что небогатые?
- М-м... И это тоже.
- А завтра можете стать: вооще! Все может измениться неузнаваемо... хе-хе... - Иван Иваныч прошелся по кухоньке, спросил сочувственно: - Хорошая клубника-то? Ну, в смысле урожая?
- Тонн до тридцати в хороший год...
- Тэк-с, тэк-с. - Остановился перед полочкой, потрогал корешки книжонок, в основном - стихи, истрепанные песенники, откуда Юрий черпал свои "ретро-римейки". - Все может очень даже измениться, - повторил гость, глядя по-прежнему на книги. - Но, понимаете, есть... назовем его как-нибудь... ну - дядя. Дядя из дядь. Дяде этому проще гонять с лужайки на лужайку стадо баранов, чем умных козлов, которые сами его могут погонять. Бараны бегут, куда велят, и стричься ложатся без особой волокиты. Но... Лужайки, которые бараны эти вытаптывают, выгрызают до предела, гораздо больше стоят в денежном исчислении, чем сами бараны. И если все эти лужайки взять да запродать - как ты, Юрок, считаешь? - ведь оченно шикарно даже можно жизнь прожить.
Юрий не ответил. Слабую после болезни (да, может, и от природы) голову ломило, раскалывало просто... Иван Иваныч присел к столу и наслаждался дыней. Съел три ломтя, утерся. Досказал:
- Я не могу поставить крышу здесь. Понимаешь, нет? Над всеми этими... баранами. Я в роли козла, который знает, где его место и куда надо и не надо совать рога... Ну, понимаешь?
- Что тут не понять...
- Пойдем маленько погуляем. По огороду, что ли. Можешь?.. Да и отлить бы не мешало - дыня у вас, что арбуз, хе-хе, таджикский.
Обозревая волю - гладь воды под огородом, бор по ту сторону пруда, холмы, - Иван Иваныч дышал сочувствием к Юрию.
- Жаль оставлять?
- А как ты думаешь? - Кажется, начав догадываться, кто пусть, может, и формальный, но все же покупатель их земли, Юрий начал вскипать, даже вот на "ты" старшего друга и благодетеля назвал.
- Угу... А знаешь, что вам предложат в виде компенсации? Семье вашей? Хм... Под городом тот замок, за который ты когда-то воевал. Он сейчас ничей... то есть...
ну - не важно... С двумя гектарами земли. И с льготным освобождением на три
года - от всяческих налогов. Для обустройства.
- Да-а?.. И с Танькой той? - сдерживая злость не собственно на гостя, а на что-то большее, почти пропел Юрий. И тут же добавил, не определив и сам для себя, какой смысл вкладывает в усмешливо-горькую фразу: - Ну и шутки у тебя, Иван Иваныч!
- Это не шутки.
Новым известием, о злосчастном замке, Юрий был, конечно, ошеломлен, впрочем, не настолько и не так, как мог бы предполагать стоящий рядом виновник ошеломления. А тот, наверное, чтобы добить, обезволить, преподнес еще сюрприз:
- Отец твой имеет вес по части распределения, то есть - купли и продажи... Он мог бы подписать - не подписать тот перечень земель, что предложили на аукцион. Но... я тебе не зря втирал там про баранов... Понимаешь, да? - И сам ответил: - Да. Отныне что ж, - Иван Иваныч старался быть по-прежнему любезным и справлялся с этим, - попадаешь под опеку и компетенцию моих ребят... хм... мусоровозчиков.
Уж - не взыщи. Разумеется, как только там станешь жить. По принципу: "Закон - для законодателей".
- Что ж, всего хорошего. - Юрий с трудом сдерживал себя, чтоб не толкнуть друга с берега. - Спасибо за благодеяния. За все...
Иван Иваныч как бы виновато улыбнулся:
- Не надо психовать. Будешь там со стариками и своей курочкой, как граф какой-нибудь... И двух гектаров для клубники - приемлемо вполне. Так что принимаю благодарность.
Когда Иван Иваныч, чуть-чуть хромая, будто ему под ступню попал камушек, а снять туфлю и вытряхнуть его все недосуг, шел к машине решительно и зло, Юрий вдруг испугался довольно нелепой (а может быть, и лепой) мысли, что вот сейчас он возьмет и даст команду: "Курочку со мной!"
Ленка в самый раз тут на глазах, как бы нарочно, и до ужаса такая аппетитная. Иван Иваныч миновал ее, не глядя, а бугай, что двигался за ним, прощупал взглядом раз, другой...
Нет, все, мотор завелся, дверцы мягко хлопнули. Машина тронулась. И будто что-то обрубилось важное, большое, нужное. Юрий ушел под навес, где были клетки с кроликами, а в основном, давно пустые (случать их руки у отца не доходили), сел на ящик. Закурил.
Кто спорит, Иван Иваныч, это - да. На своем уровне, конечно. Но и он, Юрий, не баран. Не овца безмозглая, чтоб так вот... Тьфу!.. Бараны, мухи, кролики, козлы... Башка готова лопнуть.
Подсела Ленка. Обняла, прямо вжалась собой в него. Гладит волосы, глядит в глаза.
- Так ощутить хочу, - в ответ мычит Юрий, - прям съел бы.
- Вот она я.
- Не так хочу. По-настоящему... Чтоб, знаешь... - Он не находил слов.
- Как хочешь, Юрочка...
Он оставался под навесом до ночи. Ленка, посидев, поласкавшись, убежала к себе доить козу. "Ага, козу", - от этой мысли у Юрия просеменили ледяной волной мурашки по спине. Старался не думать о важном, о том, что вскоре навалится на них, на их семью. О замке двухэтажном тоже старался не вспоминать. Но... конечно, лучше он во сто крат их домика, вот только... Что-то внутри, не в голове - в груди - твердило: нельзя, не то, не надо... Когда стемнело, взяла забота об отце и тракторишке. Поле клубничное сырое, не влез бы там их "Беларусь" по уши, протягивая плоскорез и борону через болотънки... Может, им с Ленкой завтра с утра, по холодку, рассадой все-таки заняться? Усы клубничные окрепли, дали корни - самая пора рассаживать... Бараны пусть они себе баранами, а поле - полем... Да кто кому дал волю, чтоб поле отбирать?! На этом поле вся вот его, Юрия, жизнь. То с ящиком рассады полуползком метр за метром, то с тазом, когда прет урожай... Тьфу ты, блин, опять про то же. Сказка про белого бычка... Не надо думать - все понятно... Да...
Ему никак не представлялась картина: мать в замке. Мать с коровьим выменем в распухших пальцах, мать с вилами, с граблями, у печки - запросто, мгновенно. Мать в замке - у камина, в кресле, пледом обернутые ноги - нет, никак, никак.
Для других, чужих ушей, наверное, еще неуловимо, а ему услышалось надсадно-предсмертное тарахтение их "Беларуси". Значит, у отца все слава богу... Отец... Правду ли сказал Иван Иваныч про отца - что не только в курсе, а сам почти... как сказать... инициатор переезда? Что, дескать, мог не подписать и подписал?.. Но мог ли не подписать?.. И почему тогда им с матерью ни словом?.. Решил оставить на потом, чтоб сразу перед фактом?.. А?
Прибежала Ленка. Сумерки. Глаза ее светились, как два фонарика.
- Ты здесь?
- Да. - Юрий подвинулся на ящике. - Садись.
Снова вжимается в него и шепчет:
- Я так тебя люблю, так боготворю...
Юрий чувствует, как от этих слов перехватывает дыхание, горло заваливает чем-то сладким, душащим. Вот бы сейчас, после таких признаний умереть. И все...
- ...Все хороводятся, - привычно недовольно ворчит мать, вернувшись со двора в избу, начав собирать на стол к ужину и исподволь готовясь к тяжелому, рожденному визитом человека на блестящей и большой машине разговору с мужем. - Все голубятся... И неймется им. Тут скоро... черт-те чё, а тут... Халда она и есть...
- Ты не мешай, - говорит отец, звеня штырьком рукомойника. - Дело молодое. Куда что повернет... Глядишь, она нам его выходит еще... И заживем. Так, мать, скоро заживе-ом!..
"Как дальше?.. Что?.. Куда?.."
Впервые лезли в голову (так настойчиво, всерьез) мысли, что касались, вернее, тормошили, донимали других всегда. Тех, взрослых, но беззащитных, вроде кладовщицы... И что же те - все они - все это время молча думали, вяло барахтались в тех рамках, что ограждают вроде бы дозволенность? Не взрываясь, не разевая пасть... За него, Юрия, думал, в основном, отец.
Так. Отец. А он что же? С соумниками своими, с Опорным пунктом, так называемым, цивилизации? Кого и почему и от кого защищать, если задуматься? Какая опора? Где враг реальный, ощутимый? И как случилось, что так стало?.. Всегда так было? Нет, не всегда.
Идиотизм какой-то: как - так, тык - мык, тырк - пырк...
Он посмотрел на Иван Иваныча, как когда-то, когда пришел просить устроить на работу. Мусоровозчиком.
- А в самом деле, как получилось-то? Что мы, действительно: идиоты, эти... мухи?
- Кто - мы? - На лице друга прежняя ухмылочка.
- Ну, я... - Юрий нашел глазами стоящих в ряд у печки мать и Ленку. Они?
- Я понимаю, в смысле, что небогатые?
- М-м... И это тоже.
- А завтра можете стать: вооще! Все может измениться неузнаваемо... хе-хе... - Иван Иваныч прошелся по кухоньке, спросил сочувственно: - Хорошая клубника-то? Ну, в смысле урожая?
- Тонн до тридцати в хороший год...
- Тэк-с, тэк-с. - Остановился перед полочкой, потрогал корешки книжонок, в основном - стихи, истрепанные песенники, откуда Юрий черпал свои "ретро-римейки". - Все может очень даже измениться, - повторил гость, глядя по-прежнему на книги. - Но, понимаете, есть... назовем его как-нибудь... ну - дядя. Дядя из дядь. Дяде этому проще гонять с лужайки на лужайку стадо баранов, чем умных козлов, которые сами его могут погонять. Бараны бегут, куда велят, и стричься ложатся без особой волокиты. Но... Лужайки, которые бараны эти вытаптывают, выгрызают до предела, гораздо больше стоят в денежном исчислении, чем сами бараны. И если все эти лужайки взять да запродать - как ты, Юрок, считаешь? - ведь оченно шикарно даже можно жизнь прожить.
Юрий не ответил. Слабую после болезни (да, может, и от природы) голову ломило, раскалывало просто... Иван Иваныч присел к столу и наслаждался дыней. Съел три ломтя, утерся. Досказал:
- Я не могу поставить крышу здесь. Понимаешь, нет? Над всеми этими... баранами. Я в роли козла, который знает, где его место и куда надо и не надо совать рога... Ну, понимаешь?
- Что тут не понять...
- Пойдем маленько погуляем. По огороду, что ли. Можешь?.. Да и отлить бы не мешало - дыня у вас, что арбуз, хе-хе, таджикский.
Обозревая волю - гладь воды под огородом, бор по ту сторону пруда, холмы, - Иван Иваныч дышал сочувствием к Юрию.
- Жаль оставлять?
- А как ты думаешь? - Кажется, начав догадываться, кто пусть, может, и формальный, но все же покупатель их земли, Юрий начал вскипать, даже вот на "ты" старшего друга и благодетеля назвал.
- Угу... А знаешь, что вам предложат в виде компенсации? Семье вашей? Хм... Под городом тот замок, за который ты когда-то воевал. Он сейчас ничей... то есть...
ну - не важно... С двумя гектарами земли. И с льготным освобождением на три
года - от всяческих налогов. Для обустройства.
- Да-а?.. И с Танькой той? - сдерживая злость не собственно на гостя, а на что-то большее, почти пропел Юрий. И тут же добавил, не определив и сам для себя, какой смысл вкладывает в усмешливо-горькую фразу: - Ну и шутки у тебя, Иван Иваныч!
- Это не шутки.
Новым известием, о злосчастном замке, Юрий был, конечно, ошеломлен, впрочем, не настолько и не так, как мог бы предполагать стоящий рядом виновник ошеломления. А тот, наверное, чтобы добить, обезволить, преподнес еще сюрприз:
- Отец твой имеет вес по части распределения, то есть - купли и продажи... Он мог бы подписать - не подписать тот перечень земель, что предложили на аукцион. Но... я тебе не зря втирал там про баранов... Понимаешь, да? - И сам ответил: - Да. Отныне что ж, - Иван Иваныч старался быть по-прежнему любезным и справлялся с этим, - попадаешь под опеку и компетенцию моих ребят... хм... мусоровозчиков.
Уж - не взыщи. Разумеется, как только там станешь жить. По принципу: "Закон - для законодателей".
- Что ж, всего хорошего. - Юрий с трудом сдерживал себя, чтоб не толкнуть друга с берега. - Спасибо за благодеяния. За все...
Иван Иваныч как бы виновато улыбнулся:
- Не надо психовать. Будешь там со стариками и своей курочкой, как граф какой-нибудь... И двух гектаров для клубники - приемлемо вполне. Так что принимаю благодарность.
Когда Иван Иваныч, чуть-чуть хромая, будто ему под ступню попал камушек, а снять туфлю и вытряхнуть его все недосуг, шел к машине решительно и зло, Юрий вдруг испугался довольно нелепой (а может быть, и лепой) мысли, что вот сейчас он возьмет и даст команду: "Курочку со мной!"
Ленка в самый раз тут на глазах, как бы нарочно, и до ужаса такая аппетитная. Иван Иваныч миновал ее, не глядя, а бугай, что двигался за ним, прощупал взглядом раз, другой...
Нет, все, мотор завелся, дверцы мягко хлопнули. Машина тронулась. И будто что-то обрубилось важное, большое, нужное. Юрий ушел под навес, где были клетки с кроликами, а в основном, давно пустые (случать их руки у отца не доходили), сел на ящик. Закурил.
Кто спорит, Иван Иваныч, это - да. На своем уровне, конечно. Но и он, Юрий, не баран. Не овца безмозглая, чтоб так вот... Тьфу!.. Бараны, мухи, кролики, козлы... Башка готова лопнуть.
Подсела Ленка. Обняла, прямо вжалась собой в него. Гладит волосы, глядит в глаза.
- Так ощутить хочу, - в ответ мычит Юрий, - прям съел бы.
- Вот она я.
- Не так хочу. По-настоящему... Чтоб, знаешь... - Он не находил слов.
- Как хочешь, Юрочка...
Он оставался под навесом до ночи. Ленка, посидев, поласкавшись, убежала к себе доить козу. "Ага, козу", - от этой мысли у Юрия просеменили ледяной волной мурашки по спине. Старался не думать о важном, о том, что вскоре навалится на них, на их семью. О замке двухэтажном тоже старался не вспоминать. Но... конечно, лучше он во сто крат их домика, вот только... Что-то внутри, не в голове - в груди - твердило: нельзя, не то, не надо... Когда стемнело, взяла забота об отце и тракторишке. Поле клубничное сырое, не влез бы там их "Беларусь" по уши, протягивая плоскорез и борону через болотънки... Может, им с Ленкой завтра с утра, по холодку, рассадой все-таки заняться? Усы клубничные окрепли, дали корни - самая пора рассаживать... Бараны пусть они себе баранами, а поле - полем... Да кто кому дал волю, чтоб поле отбирать?! На этом поле вся вот его, Юрия, жизнь. То с ящиком рассады полуползком метр за метром, то с тазом, когда прет урожай... Тьфу ты, блин, опять про то же. Сказка про белого бычка... Не надо думать - все понятно... Да...
Ему никак не представлялась картина: мать в замке. Мать с коровьим выменем в распухших пальцах, мать с вилами, с граблями, у печки - запросто, мгновенно. Мать в замке - у камина, в кресле, пледом обернутые ноги - нет, никак, никак.
Для других, чужих ушей, наверное, еще неуловимо, а ему услышалось надсадно-предсмертное тарахтение их "Беларуси". Значит, у отца все слава богу... Отец... Правду ли сказал Иван Иваныч про отца - что не только в курсе, а сам почти... как сказать... инициатор переезда? Что, дескать, мог не подписать и подписал?.. Но мог ли не подписать?.. И почему тогда им с матерью ни словом?.. Решил оставить на потом, чтоб сразу перед фактом?.. А?
Прибежала Ленка. Сумерки. Глаза ее светились, как два фонарика.
- Ты здесь?
- Да. - Юрий подвинулся на ящике. - Садись.
Снова вжимается в него и шепчет:
- Я так тебя люблю, так боготворю...
Юрий чувствует, как от этих слов перехватывает дыхание, горло заваливает чем-то сладким, душащим. Вот бы сейчас, после таких признаний умереть. И все...
- ...Все хороводятся, - привычно недовольно ворчит мать, вернувшись со двора в избу, начав собирать на стол к ужину и исподволь готовясь к тяжелому, рожденному визитом человека на блестящей и большой машине разговору с мужем. - Все голубятся... И неймется им. Тут скоро... черт-те чё, а тут... Халда она и есть...
- Ты не мешай, - говорит отец, звеня штырьком рукомойника. - Дело молодое. Куда что повернет... Глядишь, она нам его выходит еще... И заживем. Так, мать, скоро заживе-ом!..