– Расскажи, как все было. Мне отец звонил: сказал, что убили.
– И где?
– А что тут такого? Я всегда знала, что он козел. А ты почему не спрашиваешь, кто именно козел – отец или Юрка? И правильно не спрашиваешь. Потому что оба – казззлы! А ты что, – Катя взглянула на Аню совершенно без неприязни, напротив, с живым, искренним интересом, – ты в самом деле была с ним? Это не ты его убила?
– Н-нет...
– Жалко. Жалко. Во всяком случае, я бы знала, кого благодарить за это благодеяние.
В чем Катерине Вайсберг-Кисловой нельзя было отказать, так это в искренности и непосредственности. Поневоле можно было усомниться, что она дочь своего оловянноглазого папаши с рыбьей мордой.
– Налей мне тоже, – вдруг сказала Аня, переходя на «ты». – Мне тоже нет особого резона жалеть о смерти Юрки. Я ведь его с детства знаю. Еще по Текстильщику.
– А-а, – протянула Катя, и темные глаза ее недобро вспыхнули, – наслышана. Ты ведь Опалева?
– Опалева.
– Ну да. Рассказывал он мне о тебе. Точнее, упоминал. И еще какого-то Каледина. Надо сказать, особой любовью у моего покойного муженька вы не пользовались. Это если судить по словам. Только ведь правда у мужиков не в языке, а... сама знаешь, в каком органе. Ты с ним, с этим органом Юркиным, тоже познакомилась?
Аня ничего не сказала.
Катерина рассмеялась со смятыми истерическими нотками в голосе:
– Ладно, не парься, подруга. Ну, выкладывай. Понимаю, что ты пришла не просто поделиться впечатлениями о безвременно ушедшем от нас Юрии Андреевиче.
– Понимаешь, так получилось, что твой отец... – И Аня, чью откровенность подогревали жгучая тревога и дрожащее лихорадочное тепло в груди, растекающееся по телу и сдерживающее мелкую дрожь в локтях, – Аня выложила впервые увиденной чужой женщине, жене того, за чью смерть она могла заплатить собственной жизнью, все, что знала.
А что ей было терять?
– Н-да, влипла ты, подруга, – наконец резюмировала услышанное Катерина. – Ну, что я тебе могу сказать? Я так понимаю, что ты подозреваешь в причастности к этому... убийству моего отца. И твой этот... Дамир – он тоже так думает?
– Он этого не исключает.
– Навесят на тебя всех собак, Анька, – дергая ногой и отчего-то иронически усмехаясь, сказала Катя. – А что мой папель тебе ультиматум поставил, так это меня не удивляет: у него есть такая подлая потребность за малейшую свою неприятность на других отыгрываться. У сильного всегда бессильный виноват... ты же знаешь.
– Кто же мог заказать твоего мужа? Там же профессионал работал... его же прямо на мне убили, – морщась и прикрывая рукой влажные глаза, через силу спросила Аня. – Вот... вот сама ты что думаешь?
– А его каждая собака ненавидела, козла! – ответила Катерина. – Кто угодно мог ухлопать. Но чтобы у кого денег хватило профессионального киллера нанять – это только если по работе. У отца он работал, точнее, при отце. Как гриб-паразит, к банку приклеился. По крайней мере, льготные кредиты брал постоянно. В какой-то фирмочке он крутился, чаем они торговали, кофе там еще. А понтов-то было, как будто у него по меньшей мере контрольный пакет отцовского банка... урод!
Наверно, Катя не очень помнила – о мертвых либо хорошо, либо ничего.
– А какие у Юрки конкретно дела с отцом были, так этого я не знаю. Мало ли что... я никогда в их дела не влезала. Никогда. Может, и не было никаких дел у них. Вот что, подруга, – понизив голос, словно их кто-то мог подслушать, заговорила Катя, доставая вторую бутылку, – давай, это самое, дернем еще по сто для расслабухи, а потом пороемся в Юркином столе. Вместе. Может, на что и набредем.
– Вот так сразу? – недоуменно произнесла Аня, которой, по естественным причинам, предложение Катерины показалось странным.
Та взглянула на Анну исподлобья и рассмеялась – непринужденно, свободно:
– Не веришь мне? Думаешь, я что на тебя держу, а это все пропихиваю, чтобы потом завалить, как выражался Юрка? Было у него такое милое обиходное выражение. Так это ты зря. Я тебе уже сказала, что если бы ты его собственноручно убила, я б тебе только спасибо сказала. Не буду по этому вопросу распространяться... да вот смотри.
Катя распахнула на груди халатик, и под левой грудью, примерно первого размера, но уже обвисшей, Аня увидела громадный кровоподтек, а под ним – уже подживший шрам.
Ножевое ранение.
– Другие места показывать не буду, там еще хлеще. Да мне все равно. Он мне все время обезболивающее приносил, урод. Так что мне не страшно было.
– Какое обезболивающее?
– А вот такое! Вот такое! – Катерина засучила рукав халата, и Аня увидела, что в локтевом сгибе буквально нет живого места: все в точках инъекций, синяках и кровоподтеках, в том, что наркоманы со стажем называют «фуфло».
И тут Ане стало понятны и эти истерические нотки, и конвульсивные жесты Катерины, и дергающийся ее тонкий голос, и этот взгляд, то бегающий, как таракан на вечернем моционе, а то липкий, тяжелый и горячий, как растекающийся по асфальту расплавленный битум.
Дочь банкира Вайсберга сидела на игле.
– И чем он тебя пользовал?
– Крэк, – хрипло ответила Катя. – И кокаин. Давно... давно. Уже год, как...
– Понятно, – сказала Аня. – Значит, оттого и пьешь, чтобы не ломало?
– Да. – Катя перегнулась через стол и, ткнувшись в него плоской грудью, притянула к себе голову Ани и жарко зашептала на ухо, пересыпая слова нервным смешком:
– Ты вот что, Анька. Я вижу, ты клевая... клевая девчонка. Давай меняться – баш на баш. Я помогу тебе, а ты – мне. Ты же можешь мне помочь. Можешь, так? И я – ого-о, ты меня еще не знаешь. Я тоже могу помочь тебе. Да-а-а. Ты зашла как раз в нужное место. Я принесу тебе имя убийцы на блюдечке с голубой каемочкой, но ведь ты... ты знаешь, что мне взамен?
– Крэк? – неуверенно спросила Аня.
– Или... кокаин. Погоди. – Катя налила себе еще водки и опрокинула одним быстрым движением. – Ты понимаешь, когда я сидела одна, было еще ничего... просто обои сначала были в цветочек, а потом побелели. Поплыли белые хлопья... перекинулась радуга, как бензин по асфальту. Вот. А когда пришла ты, я поняла, что все не так... мне надо. Очень надо. Ты понимаешь... водка – это не то.
– Да, я понимаю, – поспешно вставила свое слово Аня, потому что липкие, как паутина, слова Катерины уже начали вокруг нее свою пугающую, затягивающую пляску. – Крэк... кокаин. Я смогу. Ведь со смертью Юрки для тебя перекрылся последний канал, а крэк в городе так просто не достанешь, это не «гера», верно?
– Верно. Ведь ты знаешь, где достать, да? Юрка говорил про какого-то Кирика. Ты не знаешь Кирика? Ведь ты по-любому... ведь ты терлась же с барыгами, если ты на самом деле подрабатываешь первой древнейшей.
– Кирик? – переспросила Аня. – Кирика знаю. Я его видела в «Аттиле». Я ему звонила даже... для Верки Курбатовой просила. Сейчас вспомню номер.
– Вспоминай!
Внезапно Катя откинулась назад, едва не ударившись головой о холодильник, и сказала трясущимся, как холодец, и таким же ледяным голосом:
– В общем, мы договорились, подруга. Пойдем выпотрошим его стол и секретер. И в вещах посмотрим.
Аня стояла рядом и смотрела, как взлетают фейерверки бумаг, как растопыриваются пестрыми веерами фотокарточки, как глухо, с шелестом и шерстяным присвистом, бормочут что-то свитера, брюки и пиджаки, разлетаясь штанинами и рукавами, как переломанными руками и ногами.
Катя даже разрумянилась. Ей явно доставляло удовольствие разбрызгивать и избавляться от снедающей ее нервной энергии.
– Вот его органайзер, – сказала она. – Тут все, с кем он имел дело. Записная книжка. Он же аккуратный был. Не думала ты, что он аккуратный, правда?
Аня приняла из Катиных пляшущих рук пухлый кожаный органайзер и раскрыла его примерно посередине. Нет. Просматривать его тут – немыслимо. Эта женщина... эта женщина.
– Ну вот, – сказала Катя, садясь прямо на ковер. – А он его тщательно прятал. От меня, от кого – не знаю. Теперь ты... теперь ты достанешь мне... крэк?
Аня подумала о Дамире, но тотчас же эта мысль испарилась из ее головы. Конечно, Дамир бы достал, но... нет, Дамир исключается.
– Погоди, – сказала Аня, опираясь на стену. – Погоди. Сейчас.
Катя оскалилась недобро, по-звериному:
– Мы же договорились... ты что?
– Но сама подумай, ведь не могу же я достать тебе кокс прямо из воздуха. Я же не старик Хоттабыч. Сейчас припомню телефон этого барыги Кирика. Телефон у тебя где, Катька?
– Э-э... только я его расколотила. Сейчас принесу из спальни Юркин сотовый. Он его оставил почему-то, когда вчера уходил. А ты стой на месте. Нет, лучше дай мне органайзер обратно.
Аня, ощущая неприятный холодок, прощекотавший по позвоночнику, подала ей кисловский «талмуд».
– Вот так, теперь верю, – непонятно к чему пробормотала Катя. – Сейчас вернусь, через минуту. Ты пока номер своего барыги вспоминай.
Вернулась она, положим, не через минуту, а через все десять. Причем возвратилась не в халате, а в джинсовых шортах, размахрившихся снизу, и почему-то голая до пояса. В этом прикиде, в сочетании с выпирающими тонкими ключицами, костлявыми плечами, кровоподтеком и шрамом на боку, с анемичной грудью девочки-подростка и болезненными кругами под глазами, дочь всемогущего банкира выглядела как тертая пэтэушница на медосмотре в кожно-венерическом или, скорее, наркологическом диспансере.
Тоже мне – «жирная усатая холеная еврейка».
– На, вот телефон. Звони.
Аня перехватила ее напряженный, застывший взгляд и подумала, что не так уж эта Катерина не похожа на своего отца, Михаила Моисеевича, как ей показалось сначала. Что-то знакомое улавливается... холодное, рыбье.
Перед глазами Ани всплыло лицо человека, которому она должна была сейчас позвонить: тощее, с ввалившимися желтыми глазами и нелепо торчащим длинным носом. Губы без единой кровинки. Остановившийся самоуглубленный взгляд, неверные, изломанные жесты.
Кирик, торговец наркотой. Конечно, может и кинуть, но выбора нет.
Аня быстро набрала номер и, услышав в трубке голос, глотающий окончания слов, произнесла:
– Кирик? Нужен кокс. Срочно. Бабки?.. – Аня взглянула на Катю, и та кивнула: дескать, деньги есть. – Да, лавэ в отгруз сразу же.
– Скока хва? – выдавилось из трубки.
– На штуку баксов, скажи, – подсказала Катя, гладя пальцами обеих рук по своему худому, перевитому синими жилами горлу.
– На «тонну» баксов готовь, – передала Аня.
– Это нормалек. Вираж по мне. Че, можа впарю «геры» в досыл? Не бу? Три «чека» забанщу. Не?
– Не надо.
– Тогда через полчаса подгребай к стройке на Винницкой. Пятый дом, второй подъезд. Лавэ в отгруз на месте. Отбой.
И Аня услышала в трубке короткие гудки: Кирик бросил трубку.
– Ну что? – быстро спросила Катя.
– Товар будет через полчаса на Винницкой, дом пять, второй подъезд.
– А как он выглядит, этот твой барыга?
Аня быстро описала Кате внешность Кирика, которого она сама-то видела два или три раза, не заостряясь на таких особенностях его облика, как ввалившиеся, обведенные темными тенями глаза и дикий наркоманский взгляд.
Дочь банкира слушала жадно. Мало что в жизни она слушала так внимательно. Ее ненакрашенные бледные губы заметно шевелились, вероятно, повторяя сообщенную Аней информацию.
– Ну что, я пошла? – спросила Аня и, не дожидаясь, пока Катя передаст ей органайзер Юрки, сама взяла его из рук Кисловой.
– Э, Анька... куда?
Аня обернулась: Катя стояла, чуть запрокинув голову назад, и смотрела на нее провалами глаз, из которых окончательно выветрилось все осмысленное.
Но эти глаза были не самым страшным, что смотрело на Аню в упор.
Потому что в руках Катерины был пистолет, и его черное дуло, подергиваясь, наплывало на Анино лицо.
Вероятно, он лежал у нее в заднем кармане джинсовых шорт. Так вот зачем она переодевалась – в халатике-то карманов не было.
– Погоди... – пробормотала Катя. – Стой тут! А вдруг ты меня натянула, прокатила на порожняке? И нет никакого Кирика, а просто ты наговорила что-то в трубку, чтобы...
– Катька, да ты что! Опусти пистолет! – подняв раскрытую ладонь, обращенную к вдове Кислого, заговорила Аня. – Я тебе выдала весь реальный расклад. Ну, хочешь, я пойду с тобой?
– Ты будешь ждать меня здесь, в этой квартире. А если ты меня обманула, – пистолет прыгал в Катиных руках, – то я не прощу тебе.
Она уже не владела собой, это было очевидно. Ну вот, мелькнула в мозгу Ани стремительная, как мгновенно передернутый затвор винчестера, мысль: нарвалась там, где опасности не ждала. Черт его знает, что придет в голову этой сумасшедшей вдовушке. И тем более – что будет, если ее запрут в этой квартире, а потом придет «вмазанная» крэком или обдолбанная коксом Катерина Михайловна и закатит неадекватное окружающей действительности шоу.
И прыгающий в ее исколотых бледных ручках пистолет – не самый хороший реквизит для этого шоу.
Так что надо выяснять все отношения сейчас.
– Хорошо-хорошо, все будет, как ты скажешь, – выговорила Аня. – Убери пистолет. Ты же сама говорила, что я тебе нравлюсь и ты можешь мне доверять.
Лицо Кати перекосилось в кривой усмешке:
– Я сразу поняла, что ты заявилась, чтобы разнюхать что-то... что-то... – Она не сумела подобрать слов и просто топнула ногой, как капризный ребенок. – Ты думаешь, я так просто тебе все и выложу, да? Не-е-ет, ты не так поняла. На Юрку мне на самом деле плевать, и то, что он сдох, это мне так, побоку. Срубили крота, ну так что? Если хочешь знать, я тебе сразу не поверила, когда ты сказала, что он с тобой спал. – Побелевшее лицо Катерины скрутила судорога, прыгнули вверх изломанные брови. – Он не мог с тобой спать. Потому что он со мной за последний год не спал ни разу. Он – извращенец. Он снимал на камеру своих друзей и подружек и дрочил на это. Он в ванной извращался... Поймает муху, оторвет ей ручки и крылышки, одни ножки оставит... а потом ляжет в ванну с пеной, высунет из пены свой хер да муху на него посадит. Она же не может в пену лезть и улететь тоже не может, вот и ползает по его залупе, а Юрка кайфует...
– Господи, – пробормотала Аня, только сейчас до конца понявшая, как перекроена психика этой Кати.
И в этот самый момент – «муха ползает, а Юрка кайфует» – вдруг подступило к самому горлу, как тошнота, отвращение к этой женщине и к тому, про кого она рассказывала. Это отвращение пересилило страх. Аня выбросила вперед руку и схватила Катерину за запястье той руки, в которой был пистолет. Грохнул выстрел.
Пуля угодила в стеклянную лампу на столе, расколотила ее, стукнула в висящую на стене пепельницу в виде толстого железного бруска миниатюрной копии античной колонны и рикошетом просвистела в воздухе над самым ухом Катерины.
Та запоздало вскрикнула, вскинула вверх руки, вероятно, уже думая, что пуля сидит в ее черепе, попятилась, запрокидываясь назад, и упала на валявшуюся на полу кучу мужниной одежды.
Что-то хрустнуло. Катя изогнулась, захрипела, локти прижала к бокам, и руки, слабо шевеля пальцами, поползли на грудь, подвигаясь к белому горлу.
Аня, натолкнувшись спиной на стену, до боли вжалась затылком в ребристую картинную раму, не отрывая глаз от Кати.
Катя конвульсивно дернулась еще два или три раза и затихла.
Ковер под ее головой быстро темнел.
Аня сглотнула и, сделав неверный шаг вперед с растопыренными в разные стороны руками, словно шла по канату, присела на корточки. Схватила Катерину за восковые щеки и повернула голову к себе.
В черепе вдовы Кислова торчал железный штырь с основанием в виде массивного литого шестиугольника. Штырь, который, как Анна видела за несколько минут до того, Катя смахнула со стола мужа. Штырь, похожий на тот, на который в магазине натыкают чеки.
Вероятно, Юрка натыкал на него разнокалиберные бумажки, которые в данный момент были не нужны, но еще могли пригодиться.
Господи!
Аня схватила органайзер Кислова, потом подумала и взяла мобильник. Затем лихорадочно распахнула органайзер где-то посередине, словно там могло быть объяснение случившегося. Глаза побежали по страницам, Аня полистала их туда-сюда, зачем-то, может, для успокоения, читая вслух содержащиеся в записной книжке фамилии:
– Апфельгауз Моня, Ванюков, Рамиз, Кандыбин Кэ Лэ, Краснов Вася, Краснобельмов А Вэ, Кириллов Кирик...
На этой фамилии Аня споткнулась, а потом и вовсе впаялась в страницу голодным взглядом, потому что за «Кириллов Кирик» шел телефонный номер.
Тот самый номер, который она только что набирала по просьбе кисловской жены.
Под телефоном Кириллова стояла цифра – $ 16.000. И рукой Кислова было написано: «Выбить до семнадцатого».
Это значило только одно – барыга Кирик Кириллов был должен убитому в «Аттиле» Юрию Кислову шестнадцать тысяч «зеленых». До семнадцатого.
Кислов был убит как раз вечером шестнадцатого. То есть срок платежа истекал сегодня.
Аня окинула труп Катерины успокоившимся холодным взглядом и сказала, поразившись прозвучавшему в голосе собственному цинизму:
– Отдыхай, сука. Я встречусь с барыгой вместо тебя. Мне-то терять нечего. – Взгляд ее коснулся жалкой груди Катерины со сморщенными сосками, потом перебежал на локтевой сгиб, и Аня хрипло договорила, схватившись рукой за горло:
– Ты, впрочем, тоже немного потеряла.
И, схватив вывалившийся из мертвой руки пистолет, ринулась прочь из этой проклятой квартиры.
До истечения срока оставалось тридцать часов.
Аня подошла и села рядом. Кирик, не поворачивая головы, сказал тихим деревянным голосом:
– Ты звонила?
– Я. Принес?
– А лавэ?
– С собой.
Денег у Ани не было. Не могла же она, в самом деле, учинить обыск в кисловской квартире. Да и не то ее интересовало.
– Перекинь сюда, – бесцветно произнес Кирик и впервые удосужился посмотреть на Аню. Наморщил лоб, отчего по пятнистому его лбу поползли извивающиеся складки. – Где-то я тебя уже вырисовывал. Па-гади... не-а, че-та не смекну. Ладна-а, по барабану. Грузи лавэ.
И он протянул руку.
– Не тут, – сказала Аня. – В подъезд. В новостройку. Давай, пошли.
Кирик встал и, бросив сигарету, сказал:
– Ну, пошли. А чего эт тя перекосило на крэк запасть? «Геринг» тебе хуже, что ли? «Дурь», конечно, финтовая, но...
– Тебе-то какая разница? – грубо оборвала его Аня. – Деятель морального фронта.
Кирик равнодушно передернул плечами и засмеялся. Аня знала, что у него это обозначало смех: он втянул голову в плечи, чуть откинулся назад всем корпусом, заложив руки в карманы, и выдал через нос:
– Кхе-е-е-е...
Они зашли в подъезд новостройки. Поднялись сразу на четвертый этаж. Кирик прислонился к стене и, бросив на Аню глубоко равнодушный пустой взгляд, выдохнул:
– Ну че... бабеус давай.
– Товар покажи, – хмуро сказала она.
Кирик пожал плечами, а потом полез куда-то в штаны, долго там рылся, вероятно, высвобождая хитро заныканную наркоту, и показал Ане маленький полупрозрачный пакетик, через который тускло просвечивал порошок:
– Ну.
Аня кивнула, а потом ее рука скользнула под куртку и вынырнула уже с пистолетом.
Кирик, который вряд ли ожидал такого от девицы в потертом затрапезе, еще больше вжал голову в плечи и, упершись затылком в стену, вдруг снова выдал акт смеховой реакции:
– Кхе-е-е-е... Да ты че, мокрощелка, совсем скурвилась? Да ты за кого меня торкаешь? Ты ж на пять метров от подъезда выщемиться не успеешь, тебя уже в работу возьмут, склеют только так. А там одним разорванным мохнатым сейфом не отпишешься. Ты че, думаешь, я один буду ходить с таким товаром?
Аня ткнула его пистолетом под горло и процедила сквозь зубы:
– Какие дела у тебя были с Юркой Кисловым?
Тщедушный Кирик захрипел и попытался было ударить ее коленом, но тут же получил стволом пистолета по виску и покатился вниз по лестнице.
– А-а, бля-а-а...
Аня спустилась за ним. Никогда еще она не испытывала такого бессмысленного животного ожесточения. Быть может, этот человек, которого она видела едва ли не в первый раз в жизни, ничего конкретного и стоящего не знал, не мог внести хоть какую-то ясность в гибельную путаницу вокруг убийства Юрки... но вся ненависть, накипевшая в ее душе, как навар на стенках посуды, – всей этой ненавистью Аня готова была залить этого Кирика, как линчуемых негров заливали воском и валяли в перьях.
– Вот что, Кирик Кириллов, – сказала Аня. – Кислова убили вчера вечером в «Аттиле». Ты был должен ему шестнадцать «тонн». Мочилово хотят повесить на меня. Так что я ни перед чем не остановлюсь. – Аня перевела дыхание, а потом, не в силах отказаться от жуткого искушения вывалить на Кирика все, что пережила сама, договорила:
– Катька, его жена, тоже склеила ласты. Так что мозги выбиваются обильно, сам видишь.
В голове у нее мутилось. В том числе от собственных слов.
– Не надо стрелять, – быстро заговорил Кирик, и оказалось, что у него очень даже отчетливая дикция. – Я тебя узнал. Ты в «Аттиле» под Дамиром работаешь. Я тоже под... э-э-э... Я скажу. Кислов давал мне наркоту. Я ее реализовывал... толкал. Большими партиями. Он работал с узкоглазыми. Больше я ничего не знаю.
– Кислов торговал наркотой?!
– Тор... торговал. Он через казахов что-то там маркитанил... я не знаю.
– Значит, так, – хрипло произнесла Аня, отчетливо понимая, что не представляет себе, на что колоть Кирика и как именно. Дамир лучше знает, как трамбовать таких кадров.
– Лежи тихо, – сказала она и вынула кисловский сотовый телефон. Стала набирать номер Дамира. Кирик лежал на полу и таращился на нее пустыми глазами.
Не отвечали долго. Аня, на мгновение забыв о том, какая тварь лежит у нее под ногами, вскинула глаза на окно. За окном пучилась, готовясь изойти блеклым осенним дождем, черная туча в серых клочьях. Аня вздохнула, подумав, что Дамир, быть может, говорит по домашнему телефону, и в этот момент внизу ей почудилось какое-то движение – и...
Кирик взмахнул рукой, в которой откуда-то нарисовался нож с выкидным лезвием, и если бы Аня не успела вспрыгнуть на две ступеньки вверх, то получила бы удар в живот. Но и без того нож прошелся по левому бедру, вспорол джинсы и неглубоко, но поранил ногу.
Аня вскрикнула и машинально надавила на курок пистолета, который она минутой раньше демонстративно сняла с предохранителя. Так, как учил ее Дамир.
Бах!
Эхо выстрела скатилось по ступенькам, шероховато огладило стены, ударяясь в двери еще не заселенных квартир и в окна, частью не застекленные. Вслед за эхом скатился по ступенькам и сам Кирик.
Пуля угодила ему прямо в лицо и убила наповал.
Во влажных и еще теплых пальцах его была зажата скомканная бумажка. Вероятно, он вытащил ее вместе с ножом и хотел уничтожить.
Аня, которая была оглушена не столько звуком выстрела, сколько фактом того, что она впервые в жизни убила человека – семейство Кисловых не считается, – хотела было пробежать мимо этого страшного оскаленного трупа. Но, повинуясь какому-то неосознанному импульсу, наклонилась и выхватила бумажку из скрюченных пальцев Кирика. Быстро сунула ее в карман, чувствуя, как закладывает уши, словно при отрыве самолета от земли. А затем пол под ногами дрогнул и поплыл.
ГЛАВА 7
– И где?
– А что тут такого? Я всегда знала, что он козел. А ты почему не спрашиваешь, кто именно козел – отец или Юрка? И правильно не спрашиваешь. Потому что оба – казззлы! А ты что, – Катя взглянула на Аню совершенно без неприязни, напротив, с живым, искренним интересом, – ты в самом деле была с ним? Это не ты его убила?
– Н-нет...
– Жалко. Жалко. Во всяком случае, я бы знала, кого благодарить за это благодеяние.
В чем Катерине Вайсберг-Кисловой нельзя было отказать, так это в искренности и непосредственности. Поневоле можно было усомниться, что она дочь своего оловянноглазого папаши с рыбьей мордой.
– Налей мне тоже, – вдруг сказала Аня, переходя на «ты». – Мне тоже нет особого резона жалеть о смерти Юрки. Я ведь его с детства знаю. Еще по Текстильщику.
– А-а, – протянула Катя, и темные глаза ее недобро вспыхнули, – наслышана. Ты ведь Опалева?
– Опалева.
– Ну да. Рассказывал он мне о тебе. Точнее, упоминал. И еще какого-то Каледина. Надо сказать, особой любовью у моего покойного муженька вы не пользовались. Это если судить по словам. Только ведь правда у мужиков не в языке, а... сама знаешь, в каком органе. Ты с ним, с этим органом Юркиным, тоже познакомилась?
Аня ничего не сказала.
Катерина рассмеялась со смятыми истерическими нотками в голосе:
– Ладно, не парься, подруга. Ну, выкладывай. Понимаю, что ты пришла не просто поделиться впечатлениями о безвременно ушедшем от нас Юрии Андреевиче.
– Понимаешь, так получилось, что твой отец... – И Аня, чью откровенность подогревали жгучая тревога и дрожащее лихорадочное тепло в груди, растекающееся по телу и сдерживающее мелкую дрожь в локтях, – Аня выложила впервые увиденной чужой женщине, жене того, за чью смерть она могла заплатить собственной жизнью, все, что знала.
А что ей было терять?
– Н-да, влипла ты, подруга, – наконец резюмировала услышанное Катерина. – Ну, что я тебе могу сказать? Я так понимаю, что ты подозреваешь в причастности к этому... убийству моего отца. И твой этот... Дамир – он тоже так думает?
– Он этого не исключает.
– Навесят на тебя всех собак, Анька, – дергая ногой и отчего-то иронически усмехаясь, сказала Катя. – А что мой папель тебе ультиматум поставил, так это меня не удивляет: у него есть такая подлая потребность за малейшую свою неприятность на других отыгрываться. У сильного всегда бессильный виноват... ты же знаешь.
– Кто же мог заказать твоего мужа? Там же профессионал работал... его же прямо на мне убили, – морщась и прикрывая рукой влажные глаза, через силу спросила Аня. – Вот... вот сама ты что думаешь?
– А его каждая собака ненавидела, козла! – ответила Катерина. – Кто угодно мог ухлопать. Но чтобы у кого денег хватило профессионального киллера нанять – это только если по работе. У отца он работал, точнее, при отце. Как гриб-паразит, к банку приклеился. По крайней мере, льготные кредиты брал постоянно. В какой-то фирмочке он крутился, чаем они торговали, кофе там еще. А понтов-то было, как будто у него по меньшей мере контрольный пакет отцовского банка... урод!
Наверно, Катя не очень помнила – о мертвых либо хорошо, либо ничего.
– А какие у Юрки конкретно дела с отцом были, так этого я не знаю. Мало ли что... я никогда в их дела не влезала. Никогда. Может, и не было никаких дел у них. Вот что, подруга, – понизив голос, словно их кто-то мог подслушать, заговорила Катя, доставая вторую бутылку, – давай, это самое, дернем еще по сто для расслабухи, а потом пороемся в Юркином столе. Вместе. Может, на что и набредем.
– Вот так сразу? – недоуменно произнесла Аня, которой, по естественным причинам, предложение Катерины показалось странным.
Та взглянула на Анну исподлобья и рассмеялась – непринужденно, свободно:
– Не веришь мне? Думаешь, я что на тебя держу, а это все пропихиваю, чтобы потом завалить, как выражался Юрка? Было у него такое милое обиходное выражение. Так это ты зря. Я тебе уже сказала, что если бы ты его собственноручно убила, я б тебе только спасибо сказала. Не буду по этому вопросу распространяться... да вот смотри.
Катя распахнула на груди халатик, и под левой грудью, примерно первого размера, но уже обвисшей, Аня увидела громадный кровоподтек, а под ним – уже подживший шрам.
Ножевое ранение.
– Другие места показывать не буду, там еще хлеще. Да мне все равно. Он мне все время обезболивающее приносил, урод. Так что мне не страшно было.
– Какое обезболивающее?
– А вот такое! Вот такое! – Катерина засучила рукав халата, и Аня увидела, что в локтевом сгибе буквально нет живого места: все в точках инъекций, синяках и кровоподтеках, в том, что наркоманы со стажем называют «фуфло».
И тут Ане стало понятны и эти истерические нотки, и конвульсивные жесты Катерины, и дергающийся ее тонкий голос, и этот взгляд, то бегающий, как таракан на вечернем моционе, а то липкий, тяжелый и горячий, как растекающийся по асфальту расплавленный битум.
Дочь банкира Вайсберга сидела на игле.
– И чем он тебя пользовал?
– Крэк, – хрипло ответила Катя. – И кокаин. Давно... давно. Уже год, как...
– Понятно, – сказала Аня. – Значит, оттого и пьешь, чтобы не ломало?
– Да. – Катя перегнулась через стол и, ткнувшись в него плоской грудью, притянула к себе голову Ани и жарко зашептала на ухо, пересыпая слова нервным смешком:
– Ты вот что, Анька. Я вижу, ты клевая... клевая девчонка. Давай меняться – баш на баш. Я помогу тебе, а ты – мне. Ты же можешь мне помочь. Можешь, так? И я – ого-о, ты меня еще не знаешь. Я тоже могу помочь тебе. Да-а-а. Ты зашла как раз в нужное место. Я принесу тебе имя убийцы на блюдечке с голубой каемочкой, но ведь ты... ты знаешь, что мне взамен?
– Крэк? – неуверенно спросила Аня.
– Или... кокаин. Погоди. – Катя налила себе еще водки и опрокинула одним быстрым движением. – Ты понимаешь, когда я сидела одна, было еще ничего... просто обои сначала были в цветочек, а потом побелели. Поплыли белые хлопья... перекинулась радуга, как бензин по асфальту. Вот. А когда пришла ты, я поняла, что все не так... мне надо. Очень надо. Ты понимаешь... водка – это не то.
– Да, я понимаю, – поспешно вставила свое слово Аня, потому что липкие, как паутина, слова Катерины уже начали вокруг нее свою пугающую, затягивающую пляску. – Крэк... кокаин. Я смогу. Ведь со смертью Юрки для тебя перекрылся последний канал, а крэк в городе так просто не достанешь, это не «гера», верно?
– Верно. Ведь ты знаешь, где достать, да? Юрка говорил про какого-то Кирика. Ты не знаешь Кирика? Ведь ты по-любому... ведь ты терлась же с барыгами, если ты на самом деле подрабатываешь первой древнейшей.
– Кирик? – переспросила Аня. – Кирика знаю. Я его видела в «Аттиле». Я ему звонила даже... для Верки Курбатовой просила. Сейчас вспомню номер.
– Вспоминай!
Внезапно Катя откинулась назад, едва не ударившись головой о холодильник, и сказала трясущимся, как холодец, и таким же ледяным голосом:
– В общем, мы договорились, подруга. Пойдем выпотрошим его стол и секретер. И в вещах посмотрим.
* * *
Ту ожесточенность, с которой Катя потрошила стол и секретер своего покойного мужа, можно было сравнить только с тем, как волк терзает тело своей жертвы. Вероятно, дочери Ледяного пришло в голову, что в вещах и бумагах Кислова может найтись хотя бы немножко, хотя бы чуть-чуть вожделенного зелья.Аня стояла рядом и смотрела, как взлетают фейерверки бумаг, как растопыриваются пестрыми веерами фотокарточки, как глухо, с шелестом и шерстяным присвистом, бормочут что-то свитера, брюки и пиджаки, разлетаясь штанинами и рукавами, как переломанными руками и ногами.
Катя даже разрумянилась. Ей явно доставляло удовольствие разбрызгивать и избавляться от снедающей ее нервной энергии.
– Вот его органайзер, – сказала она. – Тут все, с кем он имел дело. Записная книжка. Он же аккуратный был. Не думала ты, что он аккуратный, правда?
Аня приняла из Катиных пляшущих рук пухлый кожаный органайзер и раскрыла его примерно посередине. Нет. Просматривать его тут – немыслимо. Эта женщина... эта женщина.
– Ну вот, – сказала Катя, садясь прямо на ковер. – А он его тщательно прятал. От меня, от кого – не знаю. Теперь ты... теперь ты достанешь мне... крэк?
Аня подумала о Дамире, но тотчас же эта мысль испарилась из ее головы. Конечно, Дамир бы достал, но... нет, Дамир исключается.
– Погоди, – сказала Аня, опираясь на стену. – Погоди. Сейчас.
Катя оскалилась недобро, по-звериному:
– Мы же договорились... ты что?
– Но сама подумай, ведь не могу же я достать тебе кокс прямо из воздуха. Я же не старик Хоттабыч. Сейчас припомню телефон этого барыги Кирика. Телефон у тебя где, Катька?
– Э-э... только я его расколотила. Сейчас принесу из спальни Юркин сотовый. Он его оставил почему-то, когда вчера уходил. А ты стой на месте. Нет, лучше дай мне органайзер обратно.
Аня, ощущая неприятный холодок, прощекотавший по позвоночнику, подала ей кисловский «талмуд».
– Вот так, теперь верю, – непонятно к чему пробормотала Катя. – Сейчас вернусь, через минуту. Ты пока номер своего барыги вспоминай.
Вернулась она, положим, не через минуту, а через все десять. Причем возвратилась не в халате, а в джинсовых шортах, размахрившихся снизу, и почему-то голая до пояса. В этом прикиде, в сочетании с выпирающими тонкими ключицами, костлявыми плечами, кровоподтеком и шрамом на боку, с анемичной грудью девочки-подростка и болезненными кругами под глазами, дочь всемогущего банкира выглядела как тертая пэтэушница на медосмотре в кожно-венерическом или, скорее, наркологическом диспансере.
Тоже мне – «жирная усатая холеная еврейка».
– На, вот телефон. Звони.
Аня перехватила ее напряженный, застывший взгляд и подумала, что не так уж эта Катерина не похожа на своего отца, Михаила Моисеевича, как ей показалось сначала. Что-то знакомое улавливается... холодное, рыбье.
Перед глазами Ани всплыло лицо человека, которому она должна была сейчас позвонить: тощее, с ввалившимися желтыми глазами и нелепо торчащим длинным носом. Губы без единой кровинки. Остановившийся самоуглубленный взгляд, неверные, изломанные жесты.
Кирик, торговец наркотой. Конечно, может и кинуть, но выбора нет.
Аня быстро набрала номер и, услышав в трубке голос, глотающий окончания слов, произнесла:
– Кирик? Нужен кокс. Срочно. Бабки?.. – Аня взглянула на Катю, и та кивнула: дескать, деньги есть. – Да, лавэ в отгруз сразу же.
– Скока хва? – выдавилось из трубки.
– На штуку баксов, скажи, – подсказала Катя, гладя пальцами обеих рук по своему худому, перевитому синими жилами горлу.
– На «тонну» баксов готовь, – передала Аня.
– Это нормалек. Вираж по мне. Че, можа впарю «геры» в досыл? Не бу? Три «чека» забанщу. Не?
– Не надо.
– Тогда через полчаса подгребай к стройке на Винницкой. Пятый дом, второй подъезд. Лавэ в отгруз на месте. Отбой.
И Аня услышала в трубке короткие гудки: Кирик бросил трубку.
– Ну что? – быстро спросила Катя.
– Товар будет через полчаса на Винницкой, дом пять, второй подъезд.
– А как он выглядит, этот твой барыга?
Аня быстро описала Кате внешность Кирика, которого она сама-то видела два или три раза, не заостряясь на таких особенностях его облика, как ввалившиеся, обведенные темными тенями глаза и дикий наркоманский взгляд.
Дочь банкира слушала жадно. Мало что в жизни она слушала так внимательно. Ее ненакрашенные бледные губы заметно шевелились, вероятно, повторяя сообщенную Аней информацию.
– Ну что, я пошла? – спросила Аня и, не дожидаясь, пока Катя передаст ей органайзер Юрки, сама взяла его из рук Кисловой.
– Э, Анька... куда?
Аня обернулась: Катя стояла, чуть запрокинув голову назад, и смотрела на нее провалами глаз, из которых окончательно выветрилось все осмысленное.
Но эти глаза были не самым страшным, что смотрело на Аню в упор.
Потому что в руках Катерины был пистолет, и его черное дуло, подергиваясь, наплывало на Анино лицо.
Вероятно, он лежал у нее в заднем кармане джинсовых шорт. Так вот зачем она переодевалась – в халатике-то карманов не было.
– Погоди... – пробормотала Катя. – Стой тут! А вдруг ты меня натянула, прокатила на порожняке? И нет никакого Кирика, а просто ты наговорила что-то в трубку, чтобы...
– Катька, да ты что! Опусти пистолет! – подняв раскрытую ладонь, обращенную к вдове Кислого, заговорила Аня. – Я тебе выдала весь реальный расклад. Ну, хочешь, я пойду с тобой?
– Ты будешь ждать меня здесь, в этой квартире. А если ты меня обманула, – пистолет прыгал в Катиных руках, – то я не прощу тебе.
Она уже не владела собой, это было очевидно. Ну вот, мелькнула в мозгу Ани стремительная, как мгновенно передернутый затвор винчестера, мысль: нарвалась там, где опасности не ждала. Черт его знает, что придет в голову этой сумасшедшей вдовушке. И тем более – что будет, если ее запрут в этой квартире, а потом придет «вмазанная» крэком или обдолбанная коксом Катерина Михайловна и закатит неадекватное окружающей действительности шоу.
И прыгающий в ее исколотых бледных ручках пистолет – не самый хороший реквизит для этого шоу.
Так что надо выяснять все отношения сейчас.
– Хорошо-хорошо, все будет, как ты скажешь, – выговорила Аня. – Убери пистолет. Ты же сама говорила, что я тебе нравлюсь и ты можешь мне доверять.
Лицо Кати перекосилось в кривой усмешке:
– Я сразу поняла, что ты заявилась, чтобы разнюхать что-то... что-то... – Она не сумела подобрать слов и просто топнула ногой, как капризный ребенок. – Ты думаешь, я так просто тебе все и выложу, да? Не-е-ет, ты не так поняла. На Юрку мне на самом деле плевать, и то, что он сдох, это мне так, побоку. Срубили крота, ну так что? Если хочешь знать, я тебе сразу не поверила, когда ты сказала, что он с тобой спал. – Побелевшее лицо Катерины скрутила судорога, прыгнули вверх изломанные брови. – Он не мог с тобой спать. Потому что он со мной за последний год не спал ни разу. Он – извращенец. Он снимал на камеру своих друзей и подружек и дрочил на это. Он в ванной извращался... Поймает муху, оторвет ей ручки и крылышки, одни ножки оставит... а потом ляжет в ванну с пеной, высунет из пены свой хер да муху на него посадит. Она же не может в пену лезть и улететь тоже не может, вот и ползает по его залупе, а Юрка кайфует...
– Господи, – пробормотала Аня, только сейчас до конца понявшая, как перекроена психика этой Кати.
И в этот самый момент – «муха ползает, а Юрка кайфует» – вдруг подступило к самому горлу, как тошнота, отвращение к этой женщине и к тому, про кого она рассказывала. Это отвращение пересилило страх. Аня выбросила вперед руку и схватила Катерину за запястье той руки, в которой был пистолет. Грохнул выстрел.
Пуля угодила в стеклянную лампу на столе, расколотила ее, стукнула в висящую на стене пепельницу в виде толстого железного бруска миниатюрной копии античной колонны и рикошетом просвистела в воздухе над самым ухом Катерины.
Та запоздало вскрикнула, вскинула вверх руки, вероятно, уже думая, что пуля сидит в ее черепе, попятилась, запрокидываясь назад, и упала на валявшуюся на полу кучу мужниной одежды.
Что-то хрустнуло. Катя изогнулась, захрипела, локти прижала к бокам, и руки, слабо шевеля пальцами, поползли на грудь, подвигаясь к белому горлу.
Аня, натолкнувшись спиной на стену, до боли вжалась затылком в ребристую картинную раму, не отрывая глаз от Кати.
Катя конвульсивно дернулась еще два или три раза и затихла.
Ковер под ее головой быстро темнел.
Аня сглотнула и, сделав неверный шаг вперед с растопыренными в разные стороны руками, словно шла по канату, присела на корточки. Схватила Катерину за восковые щеки и повернула голову к себе.
В черепе вдовы Кислова торчал железный штырь с основанием в виде массивного литого шестиугольника. Штырь, который, как Анна видела за несколько минут до того, Катя смахнула со стола мужа. Штырь, похожий на тот, на который в магазине натыкают чеки.
Вероятно, Юрка натыкал на него разнокалиберные бумажки, которые в данный момент были не нужны, но еще могли пригодиться.
Господи!
Аня схватила органайзер Кислова, потом подумала и взяла мобильник. Затем лихорадочно распахнула органайзер где-то посередине, словно там могло быть объяснение случившегося. Глаза побежали по страницам, Аня полистала их туда-сюда, зачем-то, может, для успокоения, читая вслух содержащиеся в записной книжке фамилии:
– Апфельгауз Моня, Ванюков, Рамиз, Кандыбин Кэ Лэ, Краснов Вася, Краснобельмов А Вэ, Кириллов Кирик...
На этой фамилии Аня споткнулась, а потом и вовсе впаялась в страницу голодным взглядом, потому что за «Кириллов Кирик» шел телефонный номер.
Тот самый номер, который она только что набирала по просьбе кисловской жены.
Под телефоном Кириллова стояла цифра – $ 16.000. И рукой Кислова было написано: «Выбить до семнадцатого».
Это значило только одно – барыга Кирик Кириллов был должен убитому в «Аттиле» Юрию Кислову шестнадцать тысяч «зеленых». До семнадцатого.
Кислов был убит как раз вечером шестнадцатого. То есть срок платежа истекал сегодня.
Аня окинула труп Катерины успокоившимся холодным взглядом и сказала, поразившись прозвучавшему в голосе собственному цинизму:
– Отдыхай, сука. Я встречусь с барыгой вместо тебя. Мне-то терять нечего. – Взгляд ее коснулся жалкой груди Катерины со сморщенными сосками, потом перебежал на локтевой сгиб, и Аня хрипло договорила, схватившись рукой за горло:
– Ты, впрочем, тоже немного потеряла.
И, схватив вывалившийся из мертвой руки пистолет, ринулась прочь из этой проклятой квартиры.
До истечения срока оставалось тридцать часов.
* * *
Кирика она увидела сразу. Тот сидел на лавочке и, сильно смяв пальцами сигарету, подносил ее к тонким губам, но почему-то не затягивался, а только кусал фильтр. Сигарета тлела, пепел опадал прямо на колени Кирика, затянутые голубыми потертыми джинсами.Аня подошла и села рядом. Кирик, не поворачивая головы, сказал тихим деревянным голосом:
– Ты звонила?
– Я. Принес?
– А лавэ?
– С собой.
Денег у Ани не было. Не могла же она, в самом деле, учинить обыск в кисловской квартире. Да и не то ее интересовало.
– Перекинь сюда, – бесцветно произнес Кирик и впервые удосужился посмотреть на Аню. Наморщил лоб, отчего по пятнистому его лбу поползли извивающиеся складки. – Где-то я тебя уже вырисовывал. Па-гади... не-а, че-та не смекну. Ладна-а, по барабану. Грузи лавэ.
И он протянул руку.
– Не тут, – сказала Аня. – В подъезд. В новостройку. Давай, пошли.
Кирик встал и, бросив сигарету, сказал:
– Ну, пошли. А чего эт тя перекосило на крэк запасть? «Геринг» тебе хуже, что ли? «Дурь», конечно, финтовая, но...
– Тебе-то какая разница? – грубо оборвала его Аня. – Деятель морального фронта.
Кирик равнодушно передернул плечами и засмеялся. Аня знала, что у него это обозначало смех: он втянул голову в плечи, чуть откинулся назад всем корпусом, заложив руки в карманы, и выдал через нос:
– Кхе-е-е-е...
Они зашли в подъезд новостройки. Поднялись сразу на четвертый этаж. Кирик прислонился к стене и, бросив на Аню глубоко равнодушный пустой взгляд, выдохнул:
– Ну че... бабеус давай.
– Товар покажи, – хмуро сказала она.
Кирик пожал плечами, а потом полез куда-то в штаны, долго там рылся, вероятно, высвобождая хитро заныканную наркоту, и показал Ане маленький полупрозрачный пакетик, через который тускло просвечивал порошок:
– Ну.
Аня кивнула, а потом ее рука скользнула под куртку и вынырнула уже с пистолетом.
Кирик, который вряд ли ожидал такого от девицы в потертом затрапезе, еще больше вжал голову в плечи и, упершись затылком в стену, вдруг снова выдал акт смеховой реакции:
– Кхе-е-е-е... Да ты че, мокрощелка, совсем скурвилась? Да ты за кого меня торкаешь? Ты ж на пять метров от подъезда выщемиться не успеешь, тебя уже в работу возьмут, склеют только так. А там одним разорванным мохнатым сейфом не отпишешься. Ты че, думаешь, я один буду ходить с таким товаром?
Аня ткнула его пистолетом под горло и процедила сквозь зубы:
– Какие дела у тебя были с Юркой Кисловым?
Тщедушный Кирик захрипел и попытался было ударить ее коленом, но тут же получил стволом пистолета по виску и покатился вниз по лестнице.
– А-а, бля-а-а...
Аня спустилась за ним. Никогда еще она не испытывала такого бессмысленного животного ожесточения. Быть может, этот человек, которого она видела едва ли не в первый раз в жизни, ничего конкретного и стоящего не знал, не мог внести хоть какую-то ясность в гибельную путаницу вокруг убийства Юрки... но вся ненависть, накипевшая в ее душе, как навар на стенках посуды, – всей этой ненавистью Аня готова была залить этого Кирика, как линчуемых негров заливали воском и валяли в перьях.
– Вот что, Кирик Кириллов, – сказала Аня. – Кислова убили вчера вечером в «Аттиле». Ты был должен ему шестнадцать «тонн». Мочилово хотят повесить на меня. Так что я ни перед чем не остановлюсь. – Аня перевела дыхание, а потом, не в силах отказаться от жуткого искушения вывалить на Кирика все, что пережила сама, договорила:
– Катька, его жена, тоже склеила ласты. Так что мозги выбиваются обильно, сам видишь.
В голове у нее мутилось. В том числе от собственных слов.
– Не надо стрелять, – быстро заговорил Кирик, и оказалось, что у него очень даже отчетливая дикция. – Я тебя узнал. Ты в «Аттиле» под Дамиром работаешь. Я тоже под... э-э-э... Я скажу. Кислов давал мне наркоту. Я ее реализовывал... толкал. Большими партиями. Он работал с узкоглазыми. Больше я ничего не знаю.
– Кислов торговал наркотой?!
– Тор... торговал. Он через казахов что-то там маркитанил... я не знаю.
– Значит, так, – хрипло произнесла Аня, отчетливо понимая, что не представляет себе, на что колоть Кирика и как именно. Дамир лучше знает, как трамбовать таких кадров.
– Лежи тихо, – сказала она и вынула кисловский сотовый телефон. Стала набирать номер Дамира. Кирик лежал на полу и таращился на нее пустыми глазами.
Не отвечали долго. Аня, на мгновение забыв о том, какая тварь лежит у нее под ногами, вскинула глаза на окно. За окном пучилась, готовясь изойти блеклым осенним дождем, черная туча в серых клочьях. Аня вздохнула, подумав, что Дамир, быть может, говорит по домашнему телефону, и в этот момент внизу ей почудилось какое-то движение – и...
Кирик взмахнул рукой, в которой откуда-то нарисовался нож с выкидным лезвием, и если бы Аня не успела вспрыгнуть на две ступеньки вверх, то получила бы удар в живот. Но и без того нож прошелся по левому бедру, вспорол джинсы и неглубоко, но поранил ногу.
Аня вскрикнула и машинально надавила на курок пистолета, который она минутой раньше демонстративно сняла с предохранителя. Так, как учил ее Дамир.
Бах!
Эхо выстрела скатилось по ступенькам, шероховато огладило стены, ударяясь в двери еще не заселенных квартир и в окна, частью не застекленные. Вслед за эхом скатился по ступенькам и сам Кирик.
Пуля угодила ему прямо в лицо и убила наповал.
Во влажных и еще теплых пальцах его была зажата скомканная бумажка. Вероятно, он вытащил ее вместе с ножом и хотел уничтожить.
Аня, которая была оглушена не столько звуком выстрела, сколько фактом того, что она впервые в жизни убила человека – семейство Кисловых не считается, – хотела было пробежать мимо этого страшного оскаленного трупа. Но, повинуясь какому-то неосознанному импульсу, наклонилась и выхватила бумажку из скрюченных пальцев Кирика. Быстро сунула ее в карман, чувствуя, как закладывает уши, словно при отрыве самолета от земли. А затем пол под ногами дрогнул и поплыл.
ГЛАВА 7
ДВЕ РАЗБОРКИ
«Кажется, он говорил про то, что не пойдет один. Ничего, я вооружена. Но куда мне идти? Домой? К Дамиру? А что я скажу Дамиру, если ко мне прилипло, кроме Кислого, еще два... еще две смерти. Катерина-то сама... но ведь Кирика я убила... я!»
Аня опустила глаза и увидела, что окровавленные джинсы сильно разорваны на том месте, где по ним прошелся нож Кириллова, а сквозь разрез проглядывает кровоточащее мясо. Впрочем, больно не было. Аня коснулась пальцем раны, и он, не встречая сопротивления, вошел в ее тело, погрузился в горячее.
Тут ноги ее подогнулись от жуткой, ватной слабости, и она перегнулась через перила вниз головой. Аню вырвало в лестничный пролет.
Придя в себя, она стала спускаться, держа перед собой пистолет. Если там, у подъезда, ее поджидают, то она так просто никому не отдастся.
«Никому не отдастся» – дурацкое выражение. Чего еще ждать от путаны с трехлетним стажем?
Озираясь, она остановилась на самом выходе из подъезда. Никого. Или этот Кирик блефовал?
На ветке каркнула ворона, и Аня, вздрогнув, выронила пистолет. Тот звякнул о бетон, подскочил и съехал в неглубокую канаву, на дне которой раскинула объятия жирная осенняя грязь, густо замешанная на мазуте. Вероятно, рабочие пролили.
А и черт с ним, с пистолетом! Как там сказал Алешка? «Вспомнила баба, как была девкой»? Так?
Аня закусила губу и, прихрамывая, пошла по улице. Пройдя метров пятнадцать и поравнявшись с новостройкой, она обернулась и увидела трех парней в одинаковых черных курточках и черных же шапочках, расхоже именуемых «пидорками» и натянутых до бровей. Парни, сильно раскачиваясь и вихляя, шли за ней.
Аня опустила глаза и увидела, что окровавленные джинсы сильно разорваны на том месте, где по ним прошелся нож Кириллова, а сквозь разрез проглядывает кровоточащее мясо. Впрочем, больно не было. Аня коснулась пальцем раны, и он, не встречая сопротивления, вошел в ее тело, погрузился в горячее.
Тут ноги ее подогнулись от жуткой, ватной слабости, и она перегнулась через перила вниз головой. Аню вырвало в лестничный пролет.
Придя в себя, она стала спускаться, держа перед собой пистолет. Если там, у подъезда, ее поджидают, то она так просто никому не отдастся.
«Никому не отдастся» – дурацкое выражение. Чего еще ждать от путаны с трехлетним стажем?
Озираясь, она остановилась на самом выходе из подъезда. Никого. Или этот Кирик блефовал?
На ветке каркнула ворона, и Аня, вздрогнув, выронила пистолет. Тот звякнул о бетон, подскочил и съехал в неглубокую канаву, на дне которой раскинула объятия жирная осенняя грязь, густо замешанная на мазуте. Вероятно, рабочие пролили.
А и черт с ним, с пистолетом! Как там сказал Алешка? «Вспомнила баба, как была девкой»? Так?
Аня закусила губу и, прихрамывая, пошла по улице. Пройдя метров пятнадцать и поравнявшись с новостройкой, она обернулась и увидела трех парней в одинаковых черных курточках и черных же шапочках, расхоже именуемых «пидорками» и натянутых до бровей. Парни, сильно раскачиваясь и вихляя, шли за ней.