Страница:
Две кучи тяжело дышали – разогрев перед битвой. Местные и приезжие были готовы растерзать солдатню. Диджей наконец проснулся и выключил этот долбаный медляк, который был сейчас совсем не по теме.
Один здоровый, со стороны местных, тот самый, с жвачкой, только теперь у него губы так распухли, что несколько дней гарантированно проведет на жиденьком, поднял свою руку вверх и показал указательным пальцем на диджея:
– Слушай, поставь рок-н-ролл, сейчас весело будет.
Кобзев подбежал к Синицыной:
– Милицию надо. Где у вас милиция? Вы что, такое мероприятие – ментов вообще нет. У них должно быть оружие.
– Есть, почему нет милиции, – вспомнила она, – cейчас позову. Я сказала, чтобы сюда прислали наряд.
– И где этот наряд?
Она выбежала в вестибюль мимо Валетова, который не спешил встать в стену и как бы караулил вход, в то время как его товарищи собирались, судя по всему, лечь костьми – отступать-то некуда.
И тут Кобзев, глядя на хилый рядок химиков, вспомнил, что он не видит одного, всего-навсего одного солдата. Подбежал быстро к Валетову и взял его за грудки:
– Где ваш этот, здоровый, Простаков?
Искра понимания мелькнула в сметливых глазках Валетова.
– Бегу, бегу, товарищ старший лейтенант. Надо Петруся выдернуть, пока он еще здесь. На машине-то быстрее.
– Давай.
Шеренги сходились в полном молчании. Как только Валетов подбежал и повис на Петрушевском, Кобзев выключил свет. Раздались крики, удары, топот ног, брань, визги девчонок, ломанувшихся к выходу, которые понимали, что дело приобретает просто-таки ужасный оборот.
Раздался крик Синицыной:
– Наряд бежал, ментов нету!!!
«Весело, – думал Кобзев, сидя в вестибюле и слушая, как бьются две неравные кучи. – Ментов нету».
С химиками было бы все закончено через пять минут, если бы он не выключил свет.
«Теперь пускай попробуют разобраться, кто где. Надо бы отозвать своих, – думал он, – пусть месятся в полной темноте». Найдя щиток, он вырубил свет во всем клубе. Так надежнее.
Резинкин, оказавшись в эпицентре бойни и получив несколько ударов по голове и в грудь, озверел и начал отвечать направо-налево всем, кто бил его. Он махал руками в темноте, наконец зацепился за какого-то урода и стал ему наваливать кулаком по спине. Бил он со всей силой, и тут ему в нос ударил запах дорогого одеколона, который он ненавидел. Опомнившись, понял, что лупит старшего сержанта Казаряна. С наслаждением он еще ударил пару раз, после чего переключился на кого-то, кто пнул его, и очень больно, ногой в бедро. Он не мог упустить такой возможности навалять, хоть и по-тихому, дедушке, который был покрепче его.
Вбежав обратно в зал дискотеки, лейтенант услышал, как в районе диджея падает оборудование и со звоном бьется стекло.
– Да, больше сюда, в Чернодырье, ни одни музыканты не приедут.
Подхватив первого попавшегося под руки, Кобзев вытащил его в вестибюль. Это оказался кто-то из местных.
– Хорош, – нравоучительно возвестил старший лейтенант и, собравшись с духом, вломил этому пареньку кулаком промеж глаз так, что тот рухнул. Это был первый по-настоящему мужской удар в жизни старшего лейтенанта, и, надо сказать, ему понравилось. Нет, не бить человека, а то, какой это эффект производит.
Вытащенный на свет боец тут же упал и больше не пытался подняться. Но он был жив, это точно, – дышал тяжело. Зато лежит, нейтрализован. Кобзев опять вошел в зал, схватил еще одного и выгреб его на свет божий.
Это оказался Забейко. Руки его все были в ссадинах, но улыбка расплывалась до ушей.
– Товарищ старший лейтенант, там так весело! Отпустите, а? Че я на этой службе видел? Здесь такие воспоминания, хлеще, чем парад на Красной площади. Не каждый день случается.
– Ты давай не умничай. Вытаскивай всех наших оттуда. Пусть гражданские месят друг дружку.
– Ой, боюсь, не разберемся, – выдохнул Петро, утирая кровь под носом.
– Выполнять приказание! – басанул старший лейтенант.
И ему очень понравилось, что, поглядев на валявшегося паренька, работу Кобзева, Забейко ответил «Есть!» и исчез в темноте зала, из которого продолжали раздаваться крики, брань и глухие удары. Слава богу, что ни одна из сторон, похоже, не пользовалась холодным оружием.
Петрусь с Валетовым прыгнули в «шишигу» и помчались обратно в часть, где спал-почивал дядька Простаков. Влетев в казарму, Валетов схватил Леху за грудь и дернул на себя со всей силы. При этом тело гиганта едва заметно колыхнулось. Но он проснулся. Припомнив, что его один раз уже сегодня пытались нехорошо разбудить, Простаков неожиданно шустро вскочил на ноги, отбросил Валетова к противоположным койкам.
– Тихо! – закричал Фрол. – Своих задавишь, дура! Бегом давай, там наших бьют!
– Каких наших? – не понял Леха, пытаясь окончательно вернуться к жизни.
– Мочиво там, понял! Давай бегом, ноги в сапоги! – орал Валетов.
Когда Петрушевский увидел, как огромная туша сбегает по ступенькам казармы и запрыгивает в грузовик, в кузов, он запустил двигатель, и они рванули в обратную.
Машина резко затормозила, и к кузову подбежал Фрол.
– Быстрее вылазь, здоровая туша! – орал он, указывая рукой направление.
Леха посмотрел. Показывает на дверь клуба. Видать, надо туда.
Петрушевский поставил машину так, чтобы свет фар через стекла освещал вестибюль. Свет внутри помещения отсутствовал.
Вбежав внутрь, Простаков своим одним только видом навел ужас на уже успевших выползти на выход раненых, которые охали и ахали и ползли вдоль стен.
Забейко к этому времени уже успел выловить с десяток своих, трое из которых были здорово помяты. Досталось Казаряну, который первым выкрутил какому-то уроду руку, и Рустаму Алиеву – высокому черноволосому парню из Казани по кличке Али-баба, который сейчас держался рукой за разбитую голову.
Включив свет в зале, офицер увидел удручающую картину. Химиков на ногах осталось всего пятеро. Причем эта пятерка не отличалась крепостью телосложения. Зато и друг дружку обе кодлы помочалили здорово. Человек пятнадцать-двадцать уже отползли из гущи битвы и сейчас были недееспособны. Три тела, смахивающие на трупы, лежали прямо под ногами бьющихся.
После того как загорелись лампы, народ прекратил битву и быстренько, пыхтя, расползся. Образовались две потрепанные кучки, которые уже не производили столь угрожающего впечатления, как пятнадцать минут назад. Длительная битва измотала обе стороны. Наступила тишина, если не считать стонов по углам.
Запустили Простакова. Он глядел своими красными глазами на стоящие перед ним туши, и никто не мог бы разглядеть в его взгляде что-либо человеческое. На этих любителей подраться глядело рассвирепевшее животное.
– Химики уходят! – резко скомандовал Кобзев, надо отдать ему должное, не растерявшийся в такой ситуации.
Тут подбежали трое сотрудников милиции, а вместе с ними и Леночка Синицына. Она заглянула в зал и тут же отпрянула. Зрелище было ужасное: рваная одежда на полу была окроплена кровью, оставшиеся на ногах производили жалкое впечатление. Диджей, забравшись на самую высокую колонку, которая неведомым образом оказалась в дальнем углу, сидел и тихо трясся.
– Все арестованы! – воскликнул сержант милиции, смело заходя в дискотеку.
За ним последовали еще двое.
Стороны разошлись по углам, и все глядели на вошедший наряд милиции. Потом от каждой из сторон молча отделились по нескольку человек, которые в зловещей полной тишине оттащили к стенам тех, кто не мог передвигаться.
Глядя на то, как раненых, а может быть, тьфу-тьфу– тьфу, и уже неживых, по-тихому, под мрачное шуршание одежды о пол, покрытый старым линолеумом, отвозят к стенам, менты дрогнули.
– Почему же у вас нет пистолетов? – спросила Синицына. – Тут пальнуть пару раз, и все.
– Вы что нам сказали? – оправдывался старший. – Что здесь дерутся.
– Да, здесь дерутся, – повизгивала Синицына.
– Но вы же не сказали сколько.
На ногах с каждой стороны осталось человек по двадцать пять. Это очень много.
– Ублюдки! – воскликнул один, видать сохранивший твердость духа. – Чем арестовывать-то будешь? Членом?
Опьянев от побоища, люди уже себя плохо контролировали.
Три резиновых демократизатора в руках милиции только вновь подогрели уже поостывший пыл бойцов.
– Все арестованы! – басом повторил Простаков, при этом не слишком толстые стекла в дискотеке звякнули.
Наступила просто мертвая тишина. Даже раненые перестали стонать. Топая огромными ножищами, в центр выходил Простаков.
– Ах ты хенде хох, мать твою! – воскликнул один из бойцов и кинулся вперед прямо на Леху.
Это была его ошибка. Он не только сам обрек себя на муки, но и всю свою кодлу.
– Э, уроды! – тут воскликнули местные. – Это наши солдаты, мужики! Это ж наши солдаты!
Неожиданное озарение заставило всех членов второй группировки, оставшихся на ногах, ломануться на тех, кто ломанулся на Простакова.
Не обращая внимания на ментов, завязалась новая битва. Впрочем, продолжалась она недолго. Леха, по– умному немного отступил назад, позволил сцепиться друг с другом двум кучам, а после этого...
Грозный Илья Муромец орудовал в бою холодным оружием, дробя черепа и размахивая палицей. У Лехи ничего не было, и противостоял он огромной куче противников, словно комбайн, идущий через спелое поле пшеницы, словно электробритва, врезающаяся в густую шевелюру призывника, словно смазанная гуталином щетка, разгоняющая дорожную пыль на сапоге, словно атомный ледокол сквозь льды, прошел Леха через весь строй.
Люди отлетали от его ударов и корчились, падая у стен. Он задел и тех и других, чем настроил на себя всю толпу. Менты с дубинами и оставшиеся на ногах химики смотрели на этот поистине ядерный кошмар, потому как, стоя в окружении врагов, Леха работал руками так усердно, что клал людишек одного за другим. Он не чувствовал ударов, которые наносили ему, поворачивался к смельчаку и бил в свою очередь так, что человек улетал от него на несколько метров.
Вскоре все вокруг было усеяно неподвижными телами, и тем, кто хотели что-то там возразить гиганту, приходилось шагать по своим, для того чтобы нанести здоровому хотя бы легкий ущерб.
Валетов был доволен. Он снова заложил руки за спину и прохаживался взад-вперед, хотя битва одного против всех еще не утихла. Конечно, если бы бойцы не были измочалены и утомлены предыдущими схватками между собой, вряд ли Простакову удалось одержать столь легкую победу да и вообще бы выиграть битву. Его бы просто смели. Но, поскольку силы атакующих уже были подорваны, сейчас он с превеликим удовольствием расправился со всей этой кучей, а потом подошел к диджею и, протянув ему свою огромную лапу, предложил спуститься на пол с колонки, после чего проводил его на выход.
Из оборудования пареньку из Самары забирать отсюда было нечего. Разве только фрагменты корпусов на память.
– У вас наручников не хватит, – ходил довольный Валетов, потирая руки, перед ментами, которые ошалели и стояли в растерянности.
– Ну, одного-то мы точно забирать не будем, – согласился старший сержант, возглавлявший наряд.
Простаков, пошатываясь, направился к выходу. Проходя мимо ментов, он заметил им, что они могут спокойно собирать урожай.
Химики осторожно грузили на машину своих. Из местных, кто был в состоянии, сам ушел. Гости, которые были привязаны к стоящим рядом с клубом автобусам, медленно грузили своих.
Откуда-то появилась машина «Скорой помощи». Сонный мужик в мятом белом халате прохаживался между парнями, не зная, с кого начать. И вообще, у него было желание развернуться и уехать. Здесь одной машиной и одним врачом не обойдешься.
Химики медленно спускались по ступенькам непобежденными мимо сидящего и держащего в трясущихся пальцах сигарету диджея, он бормотал что-то о кредитах и долгах, которые он теперь не в состоянии выплатить.
Комбат уже знал о происшедшем и сейчас лично встречал приехавшую машину. Он выстроил всех тех, кто мог стоять. После маленького Валетова в строю лежало еще три тела, одно из которых пыталось все время сесть. Встать оно не могло.
Заботливо, по-отцовски оглядев всех, комбат спросил:
– Все живы?
– Так точно, – доложил Кобзев, – все налицо, товарищ подполковник.
Стойлохряков был мужиком, и он видел, что досталось всем.
– Как это случилось? – спросил он у старшего лейтенанта.
– Попали между двух огней, товарищ полковник. Между «дырявыми» и «болотными».
– Ага, – понял комбат. Он прекрасно знал обстановку в поселке. – Значит, случилось все-таки. Из наших кто-нибудь особо выделился?
– В каком смысле? – переспросил старший лейтенант.
– Ну как – кто герой, а кто наоборот?
– Ну, герой у нас один – это рядовой Простаков.
Стойлохряков одобрительно хмыкнул и поглядел на здоровую физиономию Лехи, которая после нескольких ударов, попавших в цель, распухла еще больше.
– Ну а засранцы были?
Резинкин понял, что ему не суждено сегодня ночевать в казарме с остальными.
«Весь взвод после этой драки явно сплотится, – думал комбат, – теперь будут все друг за друга, считай, в битве побывали...»
Старший лейтенант – вот козел! – зачислил Резинкина в разряд засранцев за неоднократное неподчинение.
«Подумаешь, я там с двумя девчонками потанцевал, че такого-то, – размышлял Витек, укладываясь на голом матрасе. – Три дня в изоляторе, жестоко. После такой битвы продолжать терпеть лишения!»
Теперь окошко у него закрыто решеточкой. А завтра – на работы. Все тело ломит. Остальные, значит, в себя будут приходить, а его на работы.
Стойлохряков быстро отпустил весь взвод отдыхать, правильно оценивая состояние своих подчиненных. Он даже, от доброты душевной, вызвал толстопопую Елизавету для того, чтобы она поколдовала над теми тремя, что лежат в конце строя. Ему было важно знать, что с этими телами ничего не случится, проще говоря, то, что они останутся в живых.
Комбат скомандовал:
– Кобзев, за мной, – и направился в штаб.
Ему необходимо было восстановить все происшедшие за этот вечер события в деталях.
– А че менты? – первым делом спросил подполковник, поднимаясь на второй этаж.
– А че менты? – повторился Кобзев, поспевая сзади. – Их не было никого. Потом только Синицына за нарядом сходила.
– Она че, дура?
Вопрос остался без ответа.
– Почему сразу не было ментов? Вот Шпындрюк, урод тоже. Знает же, в поселке мероприятие проводится – должен был порядок обеспечить. Такое скопление людей. Кстати, сколько там было?
– С нами – около двухсот человек.
Стойлохряков вошел в свой кабинет и увидел на диване неподвижное тело Мудрецкого.
– Лейтенант! – заорал он, не стесняясь, что его могут услышать на окраинах поселка.
Мудрецкий открыл глаза, кое-как собрался в кучу и поднялся.
– Почему пьяный на работе?! – кричал на него Стойлохряков, раздосадованный случившимся побоищем. Теперь неминуемы разборки с местной администрацией, хотя они сами к ним за помощью обратились.
Мысль сделать из солдат героев мелькнула в голове и засела как положительный момент случившегося.
– Я спрашиваю: почему в пьяном виде в моем кабинете?
Мудрецкий моргал, не понимая, за что на него так ополчился комбат.
– Почему не следите за личным составом, товарищ лейтенант?
Правая рука отдала честь при непокрытой голове, потом начала почесывать волосы (не очень удобно спать на диване без подушки), а в это время левая чесала между ног.
– Че такое? – бормотал Мудрецкий, теряя равновесие и делая шаг в сторону. – Вы че, товарищ подполковник, все на хрен забыли, что ли? Взяли, напоили меня, а теперь вы че-то тут начинаете.
Он не удержался и сел на стул.
– Встать! – рявкнул комбат.
Мудрецкий подорвался со своего места, словно стартующая в космос ракета, и вытянулся в струнку. Глядя стеклянными глазами на своего командира, он снова потерял равновесие. На этот раз его повело в другую сторону. Здесь его вовремя поддержал Кобзев.
Мудрецкий оттолкнул его и вытянулся по стойке «смирно». Третья попытка была наиболее удачной. Теперь он мог выслушать наставления комбата.
– Запомните, лейтенант, в армии подчиненные начальникам в жопу не смотрят. Если я вас отчитываю за то, что вы пьяны на службе, это еще не значит, что я вас спрашиваю, кто вас и когда поил.
Лицо Мудрецкого вытянулось, и единственное, на что он был способен, так это на грубость, вышедшую ему через сутки боком:
– Ну ты и говно!
Стойлохряков, который сам не отошел еще от выпитого, тихо посоветовал лейтенанту идти в общагу, а Кобзеву предложил проводить пьяного товарища, напутствуя командира третьего взвода третьей роты пожеланиями:
– Завтра утром от вас письменный отчет о происшедшем в хронологическом порядке.
Резинкин совсем не удивился врученной ему с утра пораньше лопате. Для тех, кто сидит на губе, другого упражнения еще, наверное, долго не придумают, кроме как что-нибудь где-нибудь откопать или что-нибудь куда-нибудь зарыть.
Его вывели за пределы части и обозначили фронт работ в виде рытья траншеи пятьдесят сантиметров шириной и метр глубиной для прокладки какого-то очередного кабеля. Караульный – какой-то чувак из первой роты, закуривая сигаретку, выразил надежду, что Резинкин никуда не денется отсюда и сам притопает к обеду.
Витек не стал его разочаровывать и согласился с такой постановкой проблемы. Тем более что у него все так болело, что ему было сейчас не до лопаты и уж тем более – не до бегов. Он прекрасно понимал, что всем было наплевать, сколько он там прокопает сегодня. Главное, что человек наказан. Да, он наказан.
– Я наказан, – сам себе внушал Резинкин, лениво ковыряя лопатой дерн и прикидывая, на какое время можно было бы при желании растянуть выполнение данной работы. Ведь в армии ничто не делается быстро. В армии главное – не выполнить работу, а выполнять ее, растягивая на как можно больший промежуток времени. Главное – быть при деле.
Он ковырялся около часа, затем садился, доставал сигаретку, курил. Потом брался снова за лопату – и так прошел еще час. Вышел снова чувак из первой роты. Поглядел, на месте ли он. Увидев сидящего на травке Резинкина, улыбнулся и пошел обратно на губу.
Когда Резинкин после второго перекура снова стал ковырять канаву, сзади раздалось девичье:
– Здравствуйте.
Он обернулся и увидел стоящую перед ним Женю. Она была еще лучше и еще красивее, чем тогда на дискотеке. У нее действительно были белые волосы, хоть и крашеные, а все равно белые, и такие же, как и у него, голубые глаза. Даже не голубые, а синие.
– Привет, – лопата сама выпала из его рук.
– А я вот тут тебе пирожков принесла, – сообщила Женя.
– Это здорово, – согласился Витек. – А как ты меня нашла?
– А вот так вот, шла в часть, увидела тебя, что ты тут копаешься.
Витек был просто без ума от счастья. Какая уж тут работа!
– Как хорошо, какой умный товарищ подполковник, – хвалил он Стойлохрякова, – что отправил меня на губу.
Сидя и лопая пирожки и расспрашивая Женечку о том, как ей удалось добраться до дома, Витек наслаждался жизнью. Кто бы мог подумать!
Через пятнадцать минут после Женечки к нему пришла еще и Вика, которая приехала специально для того, чтобы его увидеть, из своего Черноболотья, да еще не с пустыми руками, а с полуторалитровой бутылкой пива. Он посадил девчонок рядышком, а сам стал на их глазах с аппетитом поедать пирожки, запивая пивом.
Снова выглянул чувак из первой роты. На этот раз он не улыбался. Резина получил неимоверное наслаждение от того, что у этого придурка челюсть сыграла вниз, а на место не возвращалась. Он с полным, набитым ртом на его глазах поцеловал вначале беленькую в щечку, а потом черненькую в щечку, приобнял обеих и улыбался коммендачу.
Офигев от подобного зрелища, надсмотрщик молча развернулся и исчез. Резина весело рассмеялся ему вслед.
– А кто это был? – начали расспрашивать девчонки.
– Да придурок, – отмахнулся Резинкин, заваливаясь на травку рядом с девичьими ножками в чулочках и закуривая. – Спасибо, красивые, спасибо, хорошие, – балдел он, глядя то на девичьи ножки, то на синее-синее небо.
Глава 6
Один здоровый, со стороны местных, тот самый, с жвачкой, только теперь у него губы так распухли, что несколько дней гарантированно проведет на жиденьком, поднял свою руку вверх и показал указательным пальцем на диджея:
– Слушай, поставь рок-н-ролл, сейчас весело будет.
Кобзев подбежал к Синицыной:
– Милицию надо. Где у вас милиция? Вы что, такое мероприятие – ментов вообще нет. У них должно быть оружие.
– Есть, почему нет милиции, – вспомнила она, – cейчас позову. Я сказала, чтобы сюда прислали наряд.
– И где этот наряд?
Она выбежала в вестибюль мимо Валетова, который не спешил встать в стену и как бы караулил вход, в то время как его товарищи собирались, судя по всему, лечь костьми – отступать-то некуда.
И тут Кобзев, глядя на хилый рядок химиков, вспомнил, что он не видит одного, всего-навсего одного солдата. Подбежал быстро к Валетову и взял его за грудки:
– Где ваш этот, здоровый, Простаков?
Искра понимания мелькнула в сметливых глазках Валетова.
– Бегу, бегу, товарищ старший лейтенант. Надо Петруся выдернуть, пока он еще здесь. На машине-то быстрее.
– Давай.
Шеренги сходились в полном молчании. Как только Валетов подбежал и повис на Петрушевском, Кобзев выключил свет. Раздались крики, удары, топот ног, брань, визги девчонок, ломанувшихся к выходу, которые понимали, что дело приобретает просто-таки ужасный оборот.
Раздался крик Синицыной:
– Наряд бежал, ментов нету!!!
«Весело, – думал Кобзев, сидя в вестибюле и слушая, как бьются две неравные кучи. – Ментов нету».
С химиками было бы все закончено через пять минут, если бы он не выключил свет.
«Теперь пускай попробуют разобраться, кто где. Надо бы отозвать своих, – думал он, – пусть месятся в полной темноте». Найдя щиток, он вырубил свет во всем клубе. Так надежнее.
Резинкин, оказавшись в эпицентре бойни и получив несколько ударов по голове и в грудь, озверел и начал отвечать направо-налево всем, кто бил его. Он махал руками в темноте, наконец зацепился за какого-то урода и стал ему наваливать кулаком по спине. Бил он со всей силой, и тут ему в нос ударил запах дорогого одеколона, который он ненавидел. Опомнившись, понял, что лупит старшего сержанта Казаряна. С наслаждением он еще ударил пару раз, после чего переключился на кого-то, кто пнул его, и очень больно, ногой в бедро. Он не мог упустить такой возможности навалять, хоть и по-тихому, дедушке, который был покрепче его.
Вбежав обратно в зал дискотеки, лейтенант услышал, как в районе диджея падает оборудование и со звоном бьется стекло.
– Да, больше сюда, в Чернодырье, ни одни музыканты не приедут.
Подхватив первого попавшегося под руки, Кобзев вытащил его в вестибюль. Это оказался кто-то из местных.
– Хорош, – нравоучительно возвестил старший лейтенант и, собравшись с духом, вломил этому пареньку кулаком промеж глаз так, что тот рухнул. Это был первый по-настоящему мужской удар в жизни старшего лейтенанта, и, надо сказать, ему понравилось. Нет, не бить человека, а то, какой это эффект производит.
Вытащенный на свет боец тут же упал и больше не пытался подняться. Но он был жив, это точно, – дышал тяжело. Зато лежит, нейтрализован. Кобзев опять вошел в зал, схватил еще одного и выгреб его на свет божий.
Это оказался Забейко. Руки его все были в ссадинах, но улыбка расплывалась до ушей.
– Товарищ старший лейтенант, там так весело! Отпустите, а? Че я на этой службе видел? Здесь такие воспоминания, хлеще, чем парад на Красной площади. Не каждый день случается.
– Ты давай не умничай. Вытаскивай всех наших оттуда. Пусть гражданские месят друг дружку.
– Ой, боюсь, не разберемся, – выдохнул Петро, утирая кровь под носом.
– Выполнять приказание! – басанул старший лейтенант.
И ему очень понравилось, что, поглядев на валявшегося паренька, работу Кобзева, Забейко ответил «Есть!» и исчез в темноте зала, из которого продолжали раздаваться крики, брань и глухие удары. Слава богу, что ни одна из сторон, похоже, не пользовалась холодным оружием.
Петрусь с Валетовым прыгнули в «шишигу» и помчались обратно в часть, где спал-почивал дядька Простаков. Влетев в казарму, Валетов схватил Леху за грудь и дернул на себя со всей силы. При этом тело гиганта едва заметно колыхнулось. Но он проснулся. Припомнив, что его один раз уже сегодня пытались нехорошо разбудить, Простаков неожиданно шустро вскочил на ноги, отбросил Валетова к противоположным койкам.
– Тихо! – закричал Фрол. – Своих задавишь, дура! Бегом давай, там наших бьют!
– Каких наших? – не понял Леха, пытаясь окончательно вернуться к жизни.
– Мочиво там, понял! Давай бегом, ноги в сапоги! – орал Валетов.
Когда Петрушевский увидел, как огромная туша сбегает по ступенькам казармы и запрыгивает в грузовик, в кузов, он запустил двигатель, и они рванули в обратную.
Машина резко затормозила, и к кузову подбежал Фрол.
– Быстрее вылазь, здоровая туша! – орал он, указывая рукой направление.
Леха посмотрел. Показывает на дверь клуба. Видать, надо туда.
Петрушевский поставил машину так, чтобы свет фар через стекла освещал вестибюль. Свет внутри помещения отсутствовал.
Вбежав внутрь, Простаков своим одним только видом навел ужас на уже успевших выползти на выход раненых, которые охали и ахали и ползли вдоль стен.
Забейко к этому времени уже успел выловить с десяток своих, трое из которых были здорово помяты. Досталось Казаряну, который первым выкрутил какому-то уроду руку, и Рустаму Алиеву – высокому черноволосому парню из Казани по кличке Али-баба, который сейчас держался рукой за разбитую голову.
Включив свет в зале, офицер увидел удручающую картину. Химиков на ногах осталось всего пятеро. Причем эта пятерка не отличалась крепостью телосложения. Зато и друг дружку обе кодлы помочалили здорово. Человек пятнадцать-двадцать уже отползли из гущи битвы и сейчас были недееспособны. Три тела, смахивающие на трупы, лежали прямо под ногами бьющихся.
После того как загорелись лампы, народ прекратил битву и быстренько, пыхтя, расползся. Образовались две потрепанные кучки, которые уже не производили столь угрожающего впечатления, как пятнадцать минут назад. Длительная битва измотала обе стороны. Наступила тишина, если не считать стонов по углам.
Запустили Простакова. Он глядел своими красными глазами на стоящие перед ним туши, и никто не мог бы разглядеть в его взгляде что-либо человеческое. На этих любителей подраться глядело рассвирепевшее животное.
– Химики уходят! – резко скомандовал Кобзев, надо отдать ему должное, не растерявшийся в такой ситуации.
Тут подбежали трое сотрудников милиции, а вместе с ними и Леночка Синицына. Она заглянула в зал и тут же отпрянула. Зрелище было ужасное: рваная одежда на полу была окроплена кровью, оставшиеся на ногах производили жалкое впечатление. Диджей, забравшись на самую высокую колонку, которая неведомым образом оказалась в дальнем углу, сидел и тихо трясся.
– Все арестованы! – воскликнул сержант милиции, смело заходя в дискотеку.
За ним последовали еще двое.
Стороны разошлись по углам, и все глядели на вошедший наряд милиции. Потом от каждой из сторон молча отделились по нескольку человек, которые в зловещей полной тишине оттащили к стенам тех, кто не мог передвигаться.
Глядя на то, как раненых, а может быть, тьфу-тьфу– тьфу, и уже неживых, по-тихому, под мрачное шуршание одежды о пол, покрытый старым линолеумом, отвозят к стенам, менты дрогнули.
– Почему же у вас нет пистолетов? – спросила Синицына. – Тут пальнуть пару раз, и все.
– Вы что нам сказали? – оправдывался старший. – Что здесь дерутся.
– Да, здесь дерутся, – повизгивала Синицына.
– Но вы же не сказали сколько.
На ногах с каждой стороны осталось человек по двадцать пять. Это очень много.
– Ублюдки! – воскликнул один, видать сохранивший твердость духа. – Чем арестовывать-то будешь? Членом?
Опьянев от побоища, люди уже себя плохо контролировали.
Три резиновых демократизатора в руках милиции только вновь подогрели уже поостывший пыл бойцов.
– Все арестованы! – басом повторил Простаков, при этом не слишком толстые стекла в дискотеке звякнули.
Наступила просто мертвая тишина. Даже раненые перестали стонать. Топая огромными ножищами, в центр выходил Простаков.
– Ах ты хенде хох, мать твою! – воскликнул один из бойцов и кинулся вперед прямо на Леху.
Это была его ошибка. Он не только сам обрек себя на муки, но и всю свою кодлу.
– Э, уроды! – тут воскликнули местные. – Это наши солдаты, мужики! Это ж наши солдаты!
Неожиданное озарение заставило всех членов второй группировки, оставшихся на ногах, ломануться на тех, кто ломанулся на Простакова.
Не обращая внимания на ментов, завязалась новая битва. Впрочем, продолжалась она недолго. Леха, по– умному немного отступил назад, позволил сцепиться друг с другом двум кучам, а после этого...
Грозный Илья Муромец орудовал в бою холодным оружием, дробя черепа и размахивая палицей. У Лехи ничего не было, и противостоял он огромной куче противников, словно комбайн, идущий через спелое поле пшеницы, словно электробритва, врезающаяся в густую шевелюру призывника, словно смазанная гуталином щетка, разгоняющая дорожную пыль на сапоге, словно атомный ледокол сквозь льды, прошел Леха через весь строй.
Люди отлетали от его ударов и корчились, падая у стен. Он задел и тех и других, чем настроил на себя всю толпу. Менты с дубинами и оставшиеся на ногах химики смотрели на этот поистине ядерный кошмар, потому как, стоя в окружении врагов, Леха работал руками так усердно, что клал людишек одного за другим. Он не чувствовал ударов, которые наносили ему, поворачивался к смельчаку и бил в свою очередь так, что человек улетал от него на несколько метров.
Вскоре все вокруг было усеяно неподвижными телами, и тем, кто хотели что-то там возразить гиганту, приходилось шагать по своим, для того чтобы нанести здоровому хотя бы легкий ущерб.
Валетов был доволен. Он снова заложил руки за спину и прохаживался взад-вперед, хотя битва одного против всех еще не утихла. Конечно, если бы бойцы не были измочалены и утомлены предыдущими схватками между собой, вряд ли Простакову удалось одержать столь легкую победу да и вообще бы выиграть битву. Его бы просто смели. Но, поскольку силы атакующих уже были подорваны, сейчас он с превеликим удовольствием расправился со всей этой кучей, а потом подошел к диджею и, протянув ему свою огромную лапу, предложил спуститься на пол с колонки, после чего проводил его на выход.
Из оборудования пареньку из Самары забирать отсюда было нечего. Разве только фрагменты корпусов на память.
– У вас наручников не хватит, – ходил довольный Валетов, потирая руки, перед ментами, которые ошалели и стояли в растерянности.
– Ну, одного-то мы точно забирать не будем, – согласился старший сержант, возглавлявший наряд.
Простаков, пошатываясь, направился к выходу. Проходя мимо ментов, он заметил им, что они могут спокойно собирать урожай.
Химики осторожно грузили на машину своих. Из местных, кто был в состоянии, сам ушел. Гости, которые были привязаны к стоящим рядом с клубом автобусам, медленно грузили своих.
Откуда-то появилась машина «Скорой помощи». Сонный мужик в мятом белом халате прохаживался между парнями, не зная, с кого начать. И вообще, у него было желание развернуться и уехать. Здесь одной машиной и одним врачом не обойдешься.
Химики медленно спускались по ступенькам непобежденными мимо сидящего и держащего в трясущихся пальцах сигарету диджея, он бормотал что-то о кредитах и долгах, которые он теперь не в состоянии выплатить.
Комбат уже знал о происшедшем и сейчас лично встречал приехавшую машину. Он выстроил всех тех, кто мог стоять. После маленького Валетова в строю лежало еще три тела, одно из которых пыталось все время сесть. Встать оно не могло.
Заботливо, по-отцовски оглядев всех, комбат спросил:
– Все живы?
– Так точно, – доложил Кобзев, – все налицо, товарищ подполковник.
Стойлохряков был мужиком, и он видел, что досталось всем.
– Как это случилось? – спросил он у старшего лейтенанта.
– Попали между двух огней, товарищ полковник. Между «дырявыми» и «болотными».
– Ага, – понял комбат. Он прекрасно знал обстановку в поселке. – Значит, случилось все-таки. Из наших кто-нибудь особо выделился?
– В каком смысле? – переспросил старший лейтенант.
– Ну как – кто герой, а кто наоборот?
– Ну, герой у нас один – это рядовой Простаков.
Стойлохряков одобрительно хмыкнул и поглядел на здоровую физиономию Лехи, которая после нескольких ударов, попавших в цель, распухла еще больше.
– Ну а засранцы были?
Резинкин понял, что ему не суждено сегодня ночевать в казарме с остальными.
«Весь взвод после этой драки явно сплотится, – думал комбат, – теперь будут все друг за друга, считай, в битве побывали...»
Старший лейтенант – вот козел! – зачислил Резинкина в разряд засранцев за неоднократное неподчинение.
«Подумаешь, я там с двумя девчонками потанцевал, че такого-то, – размышлял Витек, укладываясь на голом матрасе. – Три дня в изоляторе, жестоко. После такой битвы продолжать терпеть лишения!»
Теперь окошко у него закрыто решеточкой. А завтра – на работы. Все тело ломит. Остальные, значит, в себя будут приходить, а его на работы.
Стойлохряков быстро отпустил весь взвод отдыхать, правильно оценивая состояние своих подчиненных. Он даже, от доброты душевной, вызвал толстопопую Елизавету для того, чтобы она поколдовала над теми тремя, что лежат в конце строя. Ему было важно знать, что с этими телами ничего не случится, проще говоря, то, что они останутся в живых.
Комбат скомандовал:
– Кобзев, за мной, – и направился в штаб.
Ему необходимо было восстановить все происшедшие за этот вечер события в деталях.
– А че менты? – первым делом спросил подполковник, поднимаясь на второй этаж.
– А че менты? – повторился Кобзев, поспевая сзади. – Их не было никого. Потом только Синицына за нарядом сходила.
– Она че, дура?
Вопрос остался без ответа.
– Почему сразу не было ментов? Вот Шпындрюк, урод тоже. Знает же, в поселке мероприятие проводится – должен был порядок обеспечить. Такое скопление людей. Кстати, сколько там было?
– С нами – около двухсот человек.
Стойлохряков вошел в свой кабинет и увидел на диване неподвижное тело Мудрецкого.
– Лейтенант! – заорал он, не стесняясь, что его могут услышать на окраинах поселка.
Мудрецкий открыл глаза, кое-как собрался в кучу и поднялся.
– Почему пьяный на работе?! – кричал на него Стойлохряков, раздосадованный случившимся побоищем. Теперь неминуемы разборки с местной администрацией, хотя они сами к ним за помощью обратились.
Мысль сделать из солдат героев мелькнула в голове и засела как положительный момент случившегося.
– Я спрашиваю: почему в пьяном виде в моем кабинете?
Мудрецкий моргал, не понимая, за что на него так ополчился комбат.
– Почему не следите за личным составом, товарищ лейтенант?
Правая рука отдала честь при непокрытой голове, потом начала почесывать волосы (не очень удобно спать на диване без подушки), а в это время левая чесала между ног.
– Че такое? – бормотал Мудрецкий, теряя равновесие и делая шаг в сторону. – Вы че, товарищ подполковник, все на хрен забыли, что ли? Взяли, напоили меня, а теперь вы че-то тут начинаете.
Он не удержался и сел на стул.
– Встать! – рявкнул комбат.
Мудрецкий подорвался со своего места, словно стартующая в космос ракета, и вытянулся в струнку. Глядя стеклянными глазами на своего командира, он снова потерял равновесие. На этот раз его повело в другую сторону. Здесь его вовремя поддержал Кобзев.
Мудрецкий оттолкнул его и вытянулся по стойке «смирно». Третья попытка была наиболее удачной. Теперь он мог выслушать наставления комбата.
– Запомните, лейтенант, в армии подчиненные начальникам в жопу не смотрят. Если я вас отчитываю за то, что вы пьяны на службе, это еще не значит, что я вас спрашиваю, кто вас и когда поил.
Лицо Мудрецкого вытянулось, и единственное, на что он был способен, так это на грубость, вышедшую ему через сутки боком:
– Ну ты и говно!
Стойлохряков, который сам не отошел еще от выпитого, тихо посоветовал лейтенанту идти в общагу, а Кобзеву предложил проводить пьяного товарища, напутствуя командира третьего взвода третьей роты пожеланиями:
– Завтра утром от вас письменный отчет о происшедшем в хронологическом порядке.
Резинкин совсем не удивился врученной ему с утра пораньше лопате. Для тех, кто сидит на губе, другого упражнения еще, наверное, долго не придумают, кроме как что-нибудь где-нибудь откопать или что-нибудь куда-нибудь зарыть.
Его вывели за пределы части и обозначили фронт работ в виде рытья траншеи пятьдесят сантиметров шириной и метр глубиной для прокладки какого-то очередного кабеля. Караульный – какой-то чувак из первой роты, закуривая сигаретку, выразил надежду, что Резинкин никуда не денется отсюда и сам притопает к обеду.
Витек не стал его разочаровывать и согласился с такой постановкой проблемы. Тем более что у него все так болело, что ему было сейчас не до лопаты и уж тем более – не до бегов. Он прекрасно понимал, что всем было наплевать, сколько он там прокопает сегодня. Главное, что человек наказан. Да, он наказан.
– Я наказан, – сам себе внушал Резинкин, лениво ковыряя лопатой дерн и прикидывая, на какое время можно было бы при желании растянуть выполнение данной работы. Ведь в армии ничто не делается быстро. В армии главное – не выполнить работу, а выполнять ее, растягивая на как можно больший промежуток времени. Главное – быть при деле.
Он ковырялся около часа, затем садился, доставал сигаретку, курил. Потом брался снова за лопату – и так прошел еще час. Вышел снова чувак из первой роты. Поглядел, на месте ли он. Увидев сидящего на травке Резинкина, улыбнулся и пошел обратно на губу.
Когда Резинкин после второго перекура снова стал ковырять канаву, сзади раздалось девичье:
– Здравствуйте.
Он обернулся и увидел стоящую перед ним Женю. Она была еще лучше и еще красивее, чем тогда на дискотеке. У нее действительно были белые волосы, хоть и крашеные, а все равно белые, и такие же, как и у него, голубые глаза. Даже не голубые, а синие.
– Привет, – лопата сама выпала из его рук.
– А я вот тут тебе пирожков принесла, – сообщила Женя.
– Это здорово, – согласился Витек. – А как ты меня нашла?
– А вот так вот, шла в часть, увидела тебя, что ты тут копаешься.
Витек был просто без ума от счастья. Какая уж тут работа!
– Как хорошо, какой умный товарищ подполковник, – хвалил он Стойлохрякова, – что отправил меня на губу.
Сидя и лопая пирожки и расспрашивая Женечку о том, как ей удалось добраться до дома, Витек наслаждался жизнью. Кто бы мог подумать!
Через пятнадцать минут после Женечки к нему пришла еще и Вика, которая приехала специально для того, чтобы его увидеть, из своего Черноболотья, да еще не с пустыми руками, а с полуторалитровой бутылкой пива. Он посадил девчонок рядышком, а сам стал на их глазах с аппетитом поедать пирожки, запивая пивом.
Снова выглянул чувак из первой роты. На этот раз он не улыбался. Резина получил неимоверное наслаждение от того, что у этого придурка челюсть сыграла вниз, а на место не возвращалась. Он с полным, набитым ртом на его глазах поцеловал вначале беленькую в щечку, а потом черненькую в щечку, приобнял обеих и улыбался коммендачу.
Офигев от подобного зрелища, надсмотрщик молча развернулся и исчез. Резина весело рассмеялся ему вслед.
– А кто это был? – начали расспрашивать девчонки.
– Да придурок, – отмахнулся Резинкин, заваливаясь на травку рядом с девичьими ножками в чулочках и закуривая. – Спасибо, красивые, спасибо, хорошие, – балдел он, глядя то на девичьи ножки, то на синее-синее небо.
Глава 6
ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
Дело молодое – морды раскрашивать.
А с подводной лодки деться некуда.
Нескладно? Зато правда.
Утром следующего дня после побоища комбат Стойлохряков тщательно выбрил лицо, попросил жену отгладить ему рубашечку, сам погладил брючки и явился на службу при полном параде. День был рядовой, обычный день, только по опыту комбат знал, что сегодня ему придется держать ответ перед Шпындрюком. И он не ошибся.
Не прошел еще батальонный развод после завтрака, а «Волга» Протопопа Архиповича уже въехала на территорию части и подкатила к штабу. Оставив майора Холодца разводить людей на занятия, подполковник поспешил повстречать своего собутыльника.
Маленький и пухленький Протопоп Архипович был мрачен и вяло поздоровался с комбатом, даже и не пытаясь своей маленькой пухленькой рученькой как следует отжать огромную лапищу.
Поднимаясь наверх, комбат снарядил дежурного по части за чаем. Батальонное хозяйство небольшое, личным адъютантом не обзаведешься – слишком уж расточительно. Поэтому и приходится дежурному по части лишний раз и чаек комбату приготовить.
В будний день-то подполковник сам себе нальет, но уж когда такое начальство лично жалует, надо все-таки немножко и пыльцы в глаза пустить. Пусть понимает, что он тоже – какая-никакая, а величина. Во всяком случае, в масштабах его Чернодырьевского поселка.
Шпындрюк не стал садиться на стул, а сел на тот самый диван, на котором вчера еще, мертвецки пьяный, валялся Мудрецкий. Уловив поведение Шпындрюка, подполковник не стал также садиться за стол и уж тем более на свое рабочее место (со своего места он разговаривал только с подчиненными) и, взяв стул, неформально оседлал его, словно жеребца.
Шпындрюк долго не тянул. После того как дежурный по части принес чай с лимоном, поставил поднос на стол и ушел, он начал распекать комбата.
– Что смотришь, Петр Валерьевич? Е-мое, дери тебя в три шкуры. Ты знаешь, че творится у меня в поселке? А знаешь, что происходит сейчас в Черноболотном?
Комбат взял с подноса стакан с чаем и начал размешивать ложечкой сахар и разглядывать подстаканник.
– Откуда же мне знать? Я гражданскими вопросами не занимаюсь.
– Не занимается он. Дай и мне чашку.
Шпындрюк отхлебнул:
– Хорош у тебя чай.
– Стараемся.
– Ты на всех фронтах стараешься. Что вчера твои головорезы устроили на дискотеке?
Комбат перестал мешать чаек.
– Ну, это... – начал он.
Но тут же его перебило начальствующее лицо:
– Ты послушай, ведь они избили сто человек. У меня сейчас в милиции все столы завалены заявлениями от родителей.
– Ну да, ты сам-то веришь в это? Что тридцать моих – ты видел химиков-то у меня – избили сто человек?
– У тебя один там есть такой здоровый, который у меня вон свинарник строил, он и двести замочит.
– И во все это ты веришь, да?
Шпындрюк рванул на себе дорогую рубаху.
– Ты представляешь, сколько будет вони, когда сюда нагрянут корреспонденты из области? Это же не закроешь, не замажешь. Сто человек – это толпа!
– Да ладно, – легко отмахнулся Стойлохряков, – сто человек – это одна рота. Причем там надо посмотреть, среди этой сотни много ли таких, которые никак не дождутся, пока их заберут к нам сюда и не наденут на них зеленые джинсы и черные кроссовки?
Шпындрюку мысль понравилась.
– Вероятно, вероятно, – он поднял стакан, будто бы в нем был не чай, а водка, приветствуя подполковника. – Это умно.
– Глядишь потом, у кого-нибудь и приводы в милицию есть, – почесал гладко выбритый подбородок подполковник.
– Охо-хо, – тяжело вздохнул Шпындрюк и снова отхлебнул чаечку. – И то верно. Может, еще десяточек уберем из этой сотни.
– Там ведь были самые отъявленные, и, между прочим, мои пытались только разнять.
– Да ты не защищай, не надо. Про того здорового, который потешился с оставшимися на ногах, я наслышан. Мне все рассказала уже завклубом. Она все это наблюдала. Ты че с ним сделаешь?
– С ним я ничего не сделаю, – забасил комбат. – Между прочим, он третье место по стрельбе на округе занял. Я больше чем уверен, занял бы первое, но уже по борьбе, если бы я позволил ему выступить.
– А что ж не позволяешь?
– А людей у меня не хватает. Работать кто будет?
Шпындрюк пил чай, допил до половины, попросил еще лимон и получил с блюдечка, посыпанный сахаром.
– Слушай, Петр Валерьевич, знаешь, по моим слухам, журналисты сюда нагрянут, а мои слухи – это не слухи, а, можно сказать, достоверные сведения. Разведка знаешь как у меня работает? Во, не хуже, чем армейская. Поэтому ты давай, что хочешь делай, но чтобы ни одного из тех, кто был вчера на дискотеке, корреспонденты обнаружить не смогли. Понял?
Комбат пошел и сел на свое рабочее место, открыл какие-то бумаги, начал разглядывать план мероприятий на год.
– Хорошо, договорились. Но в следующий раз, – он сурово посмотрел на Шпындрюка, – ты уж позаботился бы о том, чтобы хотя бы у тебя там один мент со стволом стоял, на дискотеках на этих. Или вообще, на хрен, никого не приглашай сюда, если они бьются.
Не прошел еще батальонный развод после завтрака, а «Волга» Протопопа Архиповича уже въехала на территорию части и подкатила к штабу. Оставив майора Холодца разводить людей на занятия, подполковник поспешил повстречать своего собутыльника.
Маленький и пухленький Протопоп Архипович был мрачен и вяло поздоровался с комбатом, даже и не пытаясь своей маленькой пухленькой рученькой как следует отжать огромную лапищу.
Поднимаясь наверх, комбат снарядил дежурного по части за чаем. Батальонное хозяйство небольшое, личным адъютантом не обзаведешься – слишком уж расточительно. Поэтому и приходится дежурному по части лишний раз и чаек комбату приготовить.
В будний день-то подполковник сам себе нальет, но уж когда такое начальство лично жалует, надо все-таки немножко и пыльцы в глаза пустить. Пусть понимает, что он тоже – какая-никакая, а величина. Во всяком случае, в масштабах его Чернодырьевского поселка.
Шпындрюк не стал садиться на стул, а сел на тот самый диван, на котором вчера еще, мертвецки пьяный, валялся Мудрецкий. Уловив поведение Шпындрюка, подполковник не стал также садиться за стол и уж тем более на свое рабочее место (со своего места он разговаривал только с подчиненными) и, взяв стул, неформально оседлал его, словно жеребца.
Шпындрюк долго не тянул. После того как дежурный по части принес чай с лимоном, поставил поднос на стол и ушел, он начал распекать комбата.
– Что смотришь, Петр Валерьевич? Е-мое, дери тебя в три шкуры. Ты знаешь, че творится у меня в поселке? А знаешь, что происходит сейчас в Черноболотном?
Комбат взял с подноса стакан с чаем и начал размешивать ложечкой сахар и разглядывать подстаканник.
– Откуда же мне знать? Я гражданскими вопросами не занимаюсь.
– Не занимается он. Дай и мне чашку.
Шпындрюк отхлебнул:
– Хорош у тебя чай.
– Стараемся.
– Ты на всех фронтах стараешься. Что вчера твои головорезы устроили на дискотеке?
Комбат перестал мешать чаек.
– Ну, это... – начал он.
Но тут же его перебило начальствующее лицо:
– Ты послушай, ведь они избили сто человек. У меня сейчас в милиции все столы завалены заявлениями от родителей.
– Ну да, ты сам-то веришь в это? Что тридцать моих – ты видел химиков-то у меня – избили сто человек?
– У тебя один там есть такой здоровый, который у меня вон свинарник строил, он и двести замочит.
– И во все это ты веришь, да?
Шпындрюк рванул на себе дорогую рубаху.
– Ты представляешь, сколько будет вони, когда сюда нагрянут корреспонденты из области? Это же не закроешь, не замажешь. Сто человек – это толпа!
– Да ладно, – легко отмахнулся Стойлохряков, – сто человек – это одна рота. Причем там надо посмотреть, среди этой сотни много ли таких, которые никак не дождутся, пока их заберут к нам сюда и не наденут на них зеленые джинсы и черные кроссовки?
Шпындрюку мысль понравилась.
– Вероятно, вероятно, – он поднял стакан, будто бы в нем был не чай, а водка, приветствуя подполковника. – Это умно.
– Глядишь потом, у кого-нибудь и приводы в милицию есть, – почесал гладко выбритый подбородок подполковник.
– Охо-хо, – тяжело вздохнул Шпындрюк и снова отхлебнул чаечку. – И то верно. Может, еще десяточек уберем из этой сотни.
– Там ведь были самые отъявленные, и, между прочим, мои пытались только разнять.
– Да ты не защищай, не надо. Про того здорового, который потешился с оставшимися на ногах, я наслышан. Мне все рассказала уже завклубом. Она все это наблюдала. Ты че с ним сделаешь?
– С ним я ничего не сделаю, – забасил комбат. – Между прочим, он третье место по стрельбе на округе занял. Я больше чем уверен, занял бы первое, но уже по борьбе, если бы я позволил ему выступить.
– А что ж не позволяешь?
– А людей у меня не хватает. Работать кто будет?
Шпындрюк пил чай, допил до половины, попросил еще лимон и получил с блюдечка, посыпанный сахаром.
– Слушай, Петр Валерьевич, знаешь, по моим слухам, журналисты сюда нагрянут, а мои слухи – это не слухи, а, можно сказать, достоверные сведения. Разведка знаешь как у меня работает? Во, не хуже, чем армейская. Поэтому ты давай, что хочешь делай, но чтобы ни одного из тех, кто был вчера на дискотеке, корреспонденты обнаружить не смогли. Понял?
Комбат пошел и сел на свое рабочее место, открыл какие-то бумаги, начал разглядывать план мероприятий на год.
– Хорошо, договорились. Но в следующий раз, – он сурово посмотрел на Шпындрюка, – ты уж позаботился бы о том, чтобы хотя бы у тебя там один мент со стволом стоял, на дискотеках на этих. Или вообще, на хрен, никого не приглашай сюда, если они бьются.