Страница:
* * *
Ромка Самурский с чуть отросшими за полтора месяца службы светлыми волосами был похож на торчащий из-за столбика одуванчик. По команде сержанта он короткими очередями, как в голливудском боевике, сразу уложил все мишени. И уже без приказа, поведя ствол чуть в сторону, шарахнул по ряду банок, которые под пулями разлетелись в разные стороны. У всех от удивления вытянулись лица. Капитан в восхищении громко присвистнул, сдвинув просолившуюся от пота кепку на затылок.– Ну, дает, ковбой!
– Учитесь, горе-стрелки у своего товарища! – сказал старший сержант Левкин, обращаясь к уже отстрелявшимся неудачникам.
– Как фамилия? – поинтересовался подошедший капитан у Ромки.
– Самурский, товарищ капитан!
– Напомнишь мне о нем, – сказал Кашин, обернувшись к старшему сержанту. – Учиться парня пошлем в учебку. Мировой снайпер из него может получиться.
Со стрельбища возвращались на машине под брезентовым верхом. Усталые, запыленные, но довольные, полные впечатлений.
Вечером все были заняты своими делами: кто подшивал подворотничок, кто углубился в чтение книги, кто перечитывал письма из дома, кто тихо бренчал на гитаре, кто писал письма родным. Ромка Самурский тоже склонился над письмом, описывая во всех подробностях сегодняшние события.
* * *
Мать Ромки в волнении дрожащими руками вскрыла очередное письмо от сына, рядом с нетерпением ждали известий от него бабушка и сестренка Таня.«Здравствуйте, мои дорогие! Получил сразу два ваших письма и одно из Новосибирска от Дениса. Не забывает младшего брата. Все вы за меня переживаете и напрасно. Все у меня хорошо. Первое время было тяжеловато. Недавно ходили на стрельбище. Это 18 км в одну сторону. Отстрелялся на «пятерку». Вернулись со стрельбища уставшие, грязные, и мне сразу – три письма! Обалдеть можно! Я вас всех очень люблю. Часто о вас вспоминаю. Писать мне часто не надо, а то не удобно перед пацанами. Кому-то вообще ни одного письма до сих пор не было, а у меня уже целая стопка. И выбрасывать жалко, а хранить не больше четырех только можно».
– Слава богу, что ему нравится служба. В начале всегда нелегко, с непривычки. Ничего, обвыкнется. Он у нас мальчишечка самостоятельный. Есть в кого, – откликнулась, сняв очки, всплакнувшая бабушка и вздохнула.
Глава третья
«Учебка» не особенно приветливо встретила прибывших новичков. Офицер привез группу новобранцев из части учиться на кинологов, радистов, командиров БТРов. Солдаты в ожидании командира курили во дворе, болтали, сидя на скамейках вокруг закопанного в землю колеса от «Урала», в который была вставлена урна. А в это время в кабинете начальника «учебки» вовсю накалялись страсти. Начальник ругался на чем свет стоит.
– Ну, нет у меня мест! Ты понимаешь, капитан? Ну, нет! – кричал красный как варенный рак подполковник. – Где я тебе их возьму!
– Сколько нам по разнарядке сверху спустили, мы столько и привезли! – твердил возмущенный капитан Кашин. – Меня не волнует, куда подевались места! Не хрена было блатных из местных набирать!
– Капитан, ты на прием работаешь? Или нет? Я же тебе русским языком говорю! Ну, нет у меня мест! Я что, тебе, рожу? Не возьму я их! И точка!
– Возьмешь! Куда денешься? Я их назад не повезу! Даже и не надейся! Делай, что хочешь! Я свое задание выполнил, доставил пацанов! А вы уж сами разбирайтесь, что с ними делать и куда девать!
После жарких дебатов в кабинете Кашин вышел попрощаться с солдатами.
– Ну, пацаны, бывайте! Главное, не робейте! Еще увидимся! Отучитесь, вернетесь в родную часть. Будем вас ждать! Счастливо оставаться! Не позорьте полк! Держитесь вместе! В обиду друг друга не давайте!
– До свидания, товарищ капитан. Не волнуйтесь, не опозорим! Всем в части привет!
– Полковнику Ермакову персонально! – брякнул рядовой Сайкин, зардевшись как красна девица.
– Непременно передам! – тепло улыбнулся капитан. – Ну, пока, сынки!
– Вот тебе документы на восьмерых, отвезешь лишних солдат в штаб дивизии, пусть там сами решают, что с ними делать.
Молодых постоянно безо всяких причин шпыняли, задирали, чуть что, били поддых или отвешивали оплеухи. Заставляли заниматься уборкой вечно засранного туалета, казармы, вне очереди дневалить, надраивать старослужащим до блеска сапоги, подшивать подворотнички, стирать их «хэбэшки» и вонючие портянки. Если «молодняк» отпускали в увольнения, то он должен был клянчить деньги у прохожих или родственников. Если молодые возвращались без «добычи», они тут же подвергались жестокой экзекуции. Некоторые из первогодков от постоянных побоев впадали в депрессию. Не проходило и недели, чтобы из части кто-нибудь не убегал. Ловили, возвращали обратно и снова били до потери сознания. Один из «салаг», не выдержав, повесился ночью в туалете на оконной ручке, другой ушел с поста с оружием, скрывался трое суток в дачном поселке, при задержании стал отстреливаться, потом застрелился.
Ромка и Костромин с самого начала «тянули лямку» на кухне. Это их как-то спасало от почти ежевечерних экзекуций над «новобранцами», так как они рано, чуть свет, покидали казарму, а возвращались довольно поздно, когда все уже спали.
У Ромки зудело все тело от постоянных расчесов: неистово кусали вши. Эти проклятые твари, устроив свои лежбища в складках и швах нижнего белья, ни днем ни ночью не давали покоя. Благо – кухонные котлы под рукой. Пропаришь, как следует одежку, несколько дней счастливой жизни тебе обеспечено. Потом снова – сплошные мучения. Своей постоянной койки у него не было. Скитался по казарме, сегодня здесь, завтра там. Он занимал любую, которая оказывалась свободной (солдаты часто мотались в командировки).
«…пишу вам из города N, где я прохожу службу в хозвзводе. Довольно тяжело. Особо расписывать вам ничего не буду. Так как времени почти нет. Подняли нас среди ночи и отправили сюда. Вот она наша доблестная Российская армия. Самых здоровых направили в РМТО. Недавно двое «молодых» сбежали. В прежней части хорошо было, там «неуставных» вообще не было. Мам, видно не судьба мне нормально служить. Коллектив здесь не дружный, согнали из разных частей. «Деды» бешеные, дебильные какие-то. С ними даже офицеры боятся связываться.
Сегодня ночью приснился сон, как будто я маленький. Идет 1986 год, и я елку наряжаю с Денисом, он тоже маленький, я помню, у нас солдатики были пластмассовые, два набора. У него индейцы, а у меня – ковбои. Дениска своих в елке прятал, а я их искал. А еще, помню, робот был заводной, его заводили ключиком, и он ходил. Бывало, мы расставим солдатиков, а потом запускаем его, и он их топчет…»
– Во, телка! Вот с такими сиськами, вот с такими буферами! – осоловелый сержант Васякин широко развел руки. – Ей-богу, братва, не вру!
– Ну, ты, Вовчик, даешь! – покатывался Тайсон, слушая любовные похождения сослуживца. – Ну-ка, плесни пивка.
– Половой гигант! – давился от смеха третий собутыльник.
– Хватит ржать, бери карту!
– Спишь на посту, солобон, твою мать! Смотри у меня!
Костромин в испуге вытянулся в струнку. И тут же словно тростинка переломился пополам, получив кулаком поддых. На глаза от унижения и боли навернулись слезы.
– Мужики, тихо! Сейчас хохма будет!
Крепко поддатый Васякин, мотаясь из стороны в сторону, направился к спящему Ромке, нога которого желтой пяткой торчала из-под одеяла. Засунул солдату между пальцами несколько спичек и поджег. Ромка от нестерпимой боли с воплем вскочил, больно ударившись головой в железную сетку верхней койки. Казарма проснулась, зашевелилась, закашляла. Осоловевшие сержанты покатывались от смеха.
– Ты, че вопишь, шнурок! По рогам захотел? – угрожающе прошипел Тайсон, с трудом сдерживая смех, и с разворота ударил левой Ромку снизу в челюсть. Самурский от неожиданного удара завалился мешком в проход меж коек.
Один из лежащих «дедов» швырнул лежащему на полу Ромке свою «хэбэшку».
– Эй, Велосипед! Чтобы постирал! Вечером в «увал» пойду! Да, не забудь, новую подшиву!
– Сказано было, отбой! Марш на место! – сержант Васякин больно пнул лежащего на полу «первогодка» в задницу.
– Чего вылупились? Спать ссыкуны! Завтра у меня вешаться будете! – заорал Тайсон, прищуренными глазами свирепо озирая казарму.
– А тебе особое приглашение нужно? – сержант Васякин обернулся к Кольке Сайкину. Рядовой Сайкин, высокий крепкий парень, сидел на своей койке, игнорируя указания старослужащих.
– Да, пошел ты в задницу, со своим дебилизмом!
– Чё? Чё, ты сказал, чушок! Повтори! – сержант растерянно выпучил глаза, очевидно не ожидал такого поворота.
– Что слышал! – отрезал Колька.
Сержант, ищя поддержки, оглянулся на Тайсона. Тот с угрожающим видом отдернул одеяло и медленно поднялся с койки. Он в майке и трусах. Шаркая тапками, как немощный дед, поплелся к каптерке и, проходя мимо солдата, бросил на ходу:
– Пойдем, чмурик, поворкуем по душам!
Тайсон с Сайкиным исчезли в каптерке, за ними проследовали торжествующие сержанты, предвкушая расправу над непокорным.
– Ты, что же, чмырь поганый, себе здесь позволяешь? Устава не знаешь? – начал, лениво позевывая, читать нотацию Тайсон и неожиданно с разворота нанес удар в лицо.
Сайкин, побледнев, отскочил и, сжав кулаки, принял боевую стойку.
– Ха! У нас, я вижу, каратист завелся! – не переставал куражиться позеленевший от злобы Антипов.
И тут один из сержантов сзади обрушил на Колькину голову табуретку.
Солдат, хватаясь за голову, со стоном опустился на пол. Сержанты и Тайсон остервенело стали пинать его ногами.
– Припухнул, чухан сопливый? Но ничего мы это быстро исправим. «Очки» будешь у меня чистить зубной щеткой, салага! Сегодня же ночью чтобы весь «автобан» выдраил до блеска!
– Ну, нет у меня мест! Ты понимаешь, капитан? Ну, нет! – кричал красный как варенный рак подполковник. – Где я тебе их возьму!
– Сколько нам по разнарядке сверху спустили, мы столько и привезли! – твердил возмущенный капитан Кашин. – Меня не волнует, куда подевались места! Не хрена было блатных из местных набирать!
– Капитан, ты на прием работаешь? Или нет? Я же тебе русским языком говорю! Ну, нет у меня мест! Я что, тебе, рожу? Не возьму я их! И точка!
– Возьмешь! Куда денешься? Я их назад не повезу! Даже и не надейся! Делай, что хочешь! Я свое задание выполнил, доставил пацанов! А вы уж сами разбирайтесь, что с ними делать и куда девать!
После жарких дебатов в кабинете Кашин вышел попрощаться с солдатами.
– Ну, пацаны, бывайте! Главное, не робейте! Еще увидимся! Отучитесь, вернетесь в родную часть. Будем вас ждать! Счастливо оставаться! Не позорьте полк! Держитесь вместе! В обиду друг друга не давайте!
– До свидания, товарищ капитан. Не волнуйтесь, не опозорим! Всем в части привет!
– Полковнику Ермакову персонально! – брякнул рядовой Сайкин, зардевшись как красна девица.
– Непременно передам! – тепло улыбнулся капитан. – Ну, пока, сынки!
* * *
На следующий день начальник учебки вручил личные дела на восьмерых солдат старшему лейтенанту и отдал распоряжение сопроводить солдат в штаб дивизии.– Вот тебе документы на восьмерых, отвезешь лишних солдат в штаб дивизии, пусть там сами решают, что с ними делать.
* * *
Ромка и его товарищи вновь на новом месте. Старший сержант, невысокий чернявый парень с наглым презрительным взглядом, криво ухмыляясь, по длинным мрачным коридорам привел группу солдат в казарму. Новичков сразу обступили галдящей толпой старожилы, ища среди них земляков. Дембеля, кто пошустрее, тут же, не церемонясь, у вновь прибывших экспроприировали новенькое обмундирование. Взамен торжественно с издевкой вручили свои обноски. Ромке достались выгоревшие штаны на два размера больше с двумя здоровенными заплатами во всю задницу и стоптанные сапоги. Кто-то из новоприбывших попытался возражать, и его тут же «утихомирили» парой увесистых зуботычин: дали понять, кто в роте хозяин. А вечером особо норовистого так отметелили ногами, что новичок несколько дней мочился кровью.Молодых постоянно безо всяких причин шпыняли, задирали, чуть что, били поддых или отвешивали оплеухи. Заставляли заниматься уборкой вечно засранного туалета, казармы, вне очереди дневалить, надраивать старослужащим до блеска сапоги, подшивать подворотнички, стирать их «хэбэшки» и вонючие портянки. Если «молодняк» отпускали в увольнения, то он должен был клянчить деньги у прохожих или родственников. Если молодые возвращались без «добычи», они тут же подвергались жестокой экзекуции. Некоторые из первогодков от постоянных побоев впадали в депрессию. Не проходило и недели, чтобы из части кто-нибудь не убегал. Ловили, возвращали обратно и снова били до потери сознания. Один из «салаг», не выдержав, повесился ночью в туалете на оконной ручке, другой ушел с поста с оружием, скрывался трое суток в дачном поселке, при задержании стал отстреливаться, потом застрелился.
* * *
В воспитание новобранцев помимо командиров не забывали вносить свою лепту и «деды». Жизнь в роте была однообразна, бесцветна и скучна. От скуки «деды» развлекались на всю катушку. Особенно изгалялся сержант Антипов. Кличка у него была «Тайсон». Чуть что не так, он тут же давал волю своим жестоким кулакам. На гражданке он занимался серьезно боксом и, чтобы не потерять спортивную форму, отрабатывал коронные удары на рядовых солдатах. Выстраивал новобранцев в казарме пред сном и проводил серии мощных выпадов по корпусу, по лицу старался не бить, чтобы не было видно синяков. Антипов был невысокого роста, коренастый, с короткой шеей, из-за чего казалось, что он ходит втянув голову в плечи, будто боится чего-то. Важно прохаживаясь перед строем, он разглагольствовал о патриотизме, что есть настоящая армия и настоящий русский солдат. При этом его злые прищуренные глаза пристально изучали лица «салаг», подавляя их волю. Неожиданно резко повернувшись, что есть силы бил кого-нибудь из «духов» кулаком под ложечку или в грудь. Если кто-нибудь падал или приседал, сгибаясь от боли, он тут же назначал внеочередной наряд. «Дедушки» же возлежали на койках и во всю ржали, наслаждаясь этим бесплатным «кино». Не подвергались унижениям только двое из молодежи: Сашок Данилкин и Валерка Груздев. Первый окончил перед армией с отличием художественное училище и прекрасно рисовал. В роте маленького щуплого солдата все звали Леонардо Да Винчи или кратко – Давинченный. Сколько он оформил красочных дембельских альбомов, только одному богу известно. А еще он слыл большим спецом по татуировке. К нему табуном тайно ходил весь полк запечатлеть высококлассные оригинальные наколки в готическом стиле на своих плечах и других частях тела. Валерка же Груздев, по кличке Груздь, был, в отличие от Давинченного, высоким нескладным парнем с прыщавой лошадиной физиономией, ни чем особенно невыделяющимся из серой массы солдат. Почему его не трогали «деды» и Тайсон для всех оставалось загадкой.Ромка и Костромин с самого начала «тянули лямку» на кухне. Это их как-то спасало от почти ежевечерних экзекуций над «новобранцами», так как они рано, чуть свет, покидали казарму, а возвращались довольно поздно, когда все уже спали.
У Ромки зудело все тело от постоянных расчесов: неистово кусали вши. Эти проклятые твари, устроив свои лежбища в складках и швах нижнего белья, ни днем ни ночью не давали покоя. Благо – кухонные котлы под рукой. Пропаришь, как следует одежку, несколько дней счастливой жизни тебе обеспечено. Потом снова – сплошные мучения. Своей постоянной койки у него не было. Скитался по казарме, сегодня здесь, завтра там. Он занимал любую, которая оказывалась свободной (солдаты часто мотались в командировки).
* * *
Целых две недели не было писем. Ромкина мать в волнении достала из почтового ящика долгожданный конверт с красным штемпелем, армейским треугольником. На конверте вверху крупными печатными буквами было выведено Ромкиной рукой: «Домой!»«…пишу вам из города N, где я прохожу службу в хозвзводе. Довольно тяжело. Особо расписывать вам ничего не буду. Так как времени почти нет. Подняли нас среди ночи и отправили сюда. Вот она наша доблестная Российская армия. Самых здоровых направили в РМТО. Недавно двое «молодых» сбежали. В прежней части хорошо было, там «неуставных» вообще не было. Мам, видно не судьба мне нормально служить. Коллектив здесь не дружный, согнали из разных частей. «Деды» бешеные, дебильные какие-то. С ними даже офицеры боятся связываться.
Сегодня ночью приснился сон, как будто я маленький. Идет 1986 год, и я елку наряжаю с Денисом, он тоже маленький, я помню, у нас солдатики были пластмассовые, два набора. У него индейцы, а у меня – ковбои. Дениска своих в елке прятал, а я их искал. А еще, помню, робот был заводной, его заводили ключиком, и он ходил. Бывало, мы расставим солдатиков, а потом запускаем его, и он их топчет…»
* * *
Казарма. Ночь. Стоящий дневальный Костромин подремывал. В дальнем конце казармы на втором ярусе под одеялом после вечерней экзекуции горько всхлипывал кто-то из молодых солдат. У Ромки Самурского сон беспокойный, он постоянно ворочался. Зудело тело, покусанное вшами. Из каптерки доносились пьяные голоса. Там, за столом, покрытым газетой, на которой горы рыбной чешуи и обглоданных костей, базарили поддатые Тайсон, оба сержанта и «дедок» Филонов. Выспавшись за день, он выпивали и играли в карты.– Во, телка! Вот с такими сиськами, вот с такими буферами! – осоловелый сержант Васякин широко развел руки. – Ей-богу, братва, не вру!
– Ну, ты, Вовчик, даешь! – покатывался Тайсон, слушая любовные похождения сослуживца. – Ну-ка, плесни пивка.
– Половой гигант! – давился от смеха третий собутыльник.
– Хватит ржать, бери карту!
* * *
Костромин находился «в отключке», когда во втором часу ночи из каптерки вывались гурьбой пьяный Антипов и его подручные. Один из сержантов, подкравшись, со всего маха влепил колодой засаленных карт задремавшему дневальному по носу.– Спишь на посту, солобон, твою мать! Смотри у меня!
Костромин в испуге вытянулся в струнку. И тут же словно тростинка переломился пополам, получив кулаком поддых. На глаза от унижения и боли навернулись слезы.
– Мужики, тихо! Сейчас хохма будет!
Крепко поддатый Васякин, мотаясь из стороны в сторону, направился к спящему Ромке, нога которого желтой пяткой торчала из-под одеяла. Засунул солдату между пальцами несколько спичек и поджег. Ромка от нестерпимой боли с воплем вскочил, больно ударившись головой в железную сетку верхней койки. Казарма проснулась, зашевелилась, закашляла. Осоловевшие сержанты покатывались от смеха.
– Ты, че вопишь, шнурок! По рогам захотел? – угрожающе прошипел Тайсон, с трудом сдерживая смех, и с разворота ударил левой Ромку снизу в челюсть. Самурский от неожиданного удара завалился мешком в проход меж коек.
Один из лежащих «дедов» швырнул лежащему на полу Ромке свою «хэбэшку».
– Эй, Велосипед! Чтобы постирал! Вечером в «увал» пойду! Да, не забудь, новую подшиву!
– Сказано было, отбой! Марш на место! – сержант Васякин больно пнул лежащего на полу «первогодка» в задницу.
– Чего вылупились? Спать ссыкуны! Завтра у меня вешаться будете! – заорал Тайсон, прищуренными глазами свирепо озирая казарму.
* * *
На следующий вечер «деды» опять развлекались. Новеньких и «молодых» загнали на койки. Называлось это развлечение «дужки»: солдат, держась руками за спинку кровати и упираясь ногами в другую, повисал в воздухе. Если уставал и опускал ноги, его били ремнями и пряжками. Сбоку от Ромки сопел багровый от натуги «дух» Санька Мартынов, с его приличным весом выдержать такое испытание было проблематично и ему всегда здорово доставалось от мучителей.– А тебе особое приглашение нужно? – сержант Васякин обернулся к Кольке Сайкину. Рядовой Сайкин, высокий крепкий парень, сидел на своей койке, игнорируя указания старослужащих.
– Да, пошел ты в задницу, со своим дебилизмом!
– Чё? Чё, ты сказал, чушок! Повтори! – сержант растерянно выпучил глаза, очевидно не ожидал такого поворота.
– Что слышал! – отрезал Колька.
Сержант, ищя поддержки, оглянулся на Тайсона. Тот с угрожающим видом отдернул одеяло и медленно поднялся с койки. Он в майке и трусах. Шаркая тапками, как немощный дед, поплелся к каптерке и, проходя мимо солдата, бросил на ходу:
– Пойдем, чмурик, поворкуем по душам!
Тайсон с Сайкиным исчезли в каптерке, за ними проследовали торжествующие сержанты, предвкушая расправу над непокорным.
– Ты, что же, чмырь поганый, себе здесь позволяешь? Устава не знаешь? – начал, лениво позевывая, читать нотацию Тайсон и неожиданно с разворота нанес удар в лицо.
Сайкин, побледнев, отскочил и, сжав кулаки, принял боевую стойку.
– Ха! У нас, я вижу, каратист завелся! – не переставал куражиться позеленевший от злобы Антипов.
И тут один из сержантов сзади обрушил на Колькину голову табуретку.
Солдат, хватаясь за голову, со стоном опустился на пол. Сержанты и Тайсон остервенело стали пинать его ногами.
– Припухнул, чухан сопливый? Но ничего мы это быстро исправим. «Очки» будешь у меня чистить зубной щеткой, салага! Сегодня же ночью чтобы весь «автобан» выдраил до блеска!
Глава четвертая
Раннее утро. Тайсон, что есть силы, двинул ногой Ромкину койку, отвесил звонкую оплеуху спящему Костромину.
– Костромин! Самурский! Живо на кухню! – гаркнул он и, придвинув вплотную злое горбоносое лицо с пухлыми губами, угрожающе добавил. – Если пару банок сгущенки вечером не притараните, урою! Поняли, духи?!!
Солдаты, ежась в утренних сумерках от осенней прохлады, молча дошли до столовой. Там уже во всю кипела работа: восемь заспанных «салаг», сидя вокруг бачка с очистками, чистили картошку, лук, морковь. Кому доставалась чистка моркови, пользуясь моментом, жрал ее от пуза, поглощая витамин А в больших количествах. Толстые недовольные поварихи, матерясь, вовсю гремели кастрюлями и давали указания находящимся в наряде солдатам. Пока Игорь Костромин с еще одним «молодым» помогал им взгромоздить баки с водой на плиту, Ромка присел в углу на отполированную до блеска солдатскими задницами лавку рядом с мусорным баком и с наслаждением затянулся сигаретой.
Вспомнилось, как на областном призывном пункте прощался с Димкой Коротковым, лучшим своим дружком. Тот попал в другую команду: за пятью парнями приехал «покупатель» из Ульяновска, коренастый, квадратный как шкаф, капитан из ВДВ в голубом берете, чудом державшимся на затылке. Димка несколько лет занимался в подростково-патриотическом клубе, у него за плечами было восемь прыжков с парашютом, и он мечтал стать «голубым беретом». Они крепко обнялись, прощаясь. Ромка провожал тоскливым взглядом группу ребят, которая еле поспевала за бравым капитаном-десантником. Вот и закончилось детство. Впереди – неизвестность.
У ворот Диман оглянулся и помахал на прощание рукой. Вместе с Димкой уходил и Никита, наивный деревенский пацан, с которым он познакомился на призывном пункте. Таким он и запомнился Ромке. Вихрастый, чуть ссутулившийся, нескладный, с сияющими глазами и детской улыбкой во всю ширь круглого лица. Больше они уже не встретятся никогда: Никита окажется в составе того разведвзвода ульяновских десантников, что погибнет через полторагода 27-го ноября в неравном бою с боевиками в ущелье Ботлих-Ведено.
Ромка погрустнел, больше никого из ребят знакомых не было. Был только из соседнего двора Колька Мастюгин, щуплый плюгавый прыщ, окончивший с отличием «кулинарный техникум».
«Этот уж точно пристроится, специальность есть, как-никак дипломированный повар. Неужели попаду с ним в одну команду, – тогда с горечью подумал Ромка. – А потом, когда вернусь, буду вспоминать боевых товарищей, и кого я назову? Этого, сопливого с заискивающими глазами урода, Кольку? Обидно, что рядом нет нормальных пацанов, старых надежных друзей».
«Интересно, в какие края Мастюгин угодил? Наверняка сейчас, чуть свет, в родной стихии, на кухне где-нибудь крутится как волчок», – Ромка, притушив о подошву сапога окурок, как заправский баскетболист, забросил его в бак с отбросами.
«И за что это ему? Такое наказание! Не увиливал от воинской службы, не косил под психа или больного! Мечтал попасть в спецназ, вернуться с армии «краповым беретом»! А получилось что? Убить два года! Посудомойкой на дивизионной кухне у бачков с очистками да помоями! Среди грязных жирнющих котлов и кастрюль, – тяжело вздохнул молодой солдат. – И кому, спрашивается, нужна такая служба? Не то что стрелять, оружие держать в руках толком не научили. Защитничек Отечества, называется!»
Тут его горестные думы прервала горластая плотная повариха, тетя Тоня, которая по какому-то поводу устроила настоящий разгон пацанам, которые спустя рукава чистили картошку.
– Спать хочу, мочи нет, – сказал, широко зевая, Костромин, плюхаясь рядом. – Не высыпаюсь ни хрена. Хронический недосып.
– Уж лучше хронически не высыпаться, чем от «дедов» получать, – отозвался, почесываясь, невеселый напарник.
– Блин, чертовы котлы. Надоело всё до чертиков! Каждый божий день одно и тоже. Никакого разнообразия. Свихнуться можно.
– Кострома, ты чего с утра завелся? Ворчишь как старый пенёк?
– Этот люминий и с «Ферри» хрен отмоешь. Тут обезжиривать бензином надо.
– Верно, тут с палец жиру.
– Бочку средства не меньше надо, чтобы их отдраить.
– Ты заметил, что прыщавого Груздя абсолютно работой не загружают?
– Так он же местный, к тому «шерстяной». У него родной дядька – замкомполка.
– Замок? Малышев? Не фига себе! Не хило. Хорошо устроился парниша! То-то, я гляжу, Груздь на всех болт положил, не больно-то потеет да из увольнений не вылезает.
– А ты думал, почему его Тайсон не дрючит, как остальных? Да я с таким дядей на его месте вообще бы дома жил.
– Игорёха, надо отдать должное, Груздь и сам прощелыга тот еще. Ему все по барабану.
– Не мешало бы сегодня хэбэшки прокипятить. Вша в конец задолбала, мочи нет.
– Я тоже всю поясницу в кровь разодрал. «Бэтээры» в конец замучили, живого места не оставили.
– Ну-ка, мужики, подмогни! – вклинился в разговор широколицый, как луна, веснусчатый Петька Вавилкин, взваливая тяжеленный бак, с помощью Ромки на тележку. – Пантелеич вам прокипятит, так прокипятит.
– Да, мы после ужина, когда он дрыхнуть будет.
Петька на кухне околачивался без малого уже год, и причислял себя к счастливчикам. Считал, что со службой ему дико повезло. Всегда в тепле, при жратве, и «дедушки» к нему хорошо относятся, потому что он от их побоев всегда откупится: то консервами, то соком, то мясцом. Иногда он, втихаря от всех, специально готовил жратву по персональному заказу Тайсона. То картошечки с хрустящей корочкой поджарит, то еще чего-нибудь вкусненькое сварганит. Он хоть и при кухне, а худущий, как узник из Бухенвальда, хотя трескает будь здоров, за троих. Аж за ушами трещит. Сам он деревенский, из какой-то глухомани, откуда-то из-под Благовещенска. Поговорить с ним абсолютно не о чем. Полнейший «валенок». Болтает только о тракторах, сеялках, веялках, пьяных комбайнерах да о том, как жестоко избивали приехавших к ним в совхоз оказывать помощь городских. Вот и вся его песня. Пенёк, одним словом.
Помыв после ужина котлы, кастрюли и посуду, рядовые, работавшие на кухне, частенько после смены кипятили свою одежку, чтобы избавиться от донимавших паразитов. Главное, чтобы Пантелеич, главный повар, не увидел. Здоровый, задастый, Пантелеич был в звании старшины, и всю свою службу провел здесь, в этой части на кухне. Напялив на лысую голову, похожую на биллиярдный шар, высокий мятый колпак, он со здоровенной поварешкой, в грязном фартуке выпятив живот, разгуливал вдоль котлов и кастрюль, как император Наполеон перед своей гвардией под Ватерлоо. И не дай бог сделать что-нибудь не так и попасть под его горячую руку. Вмиг доходчиво огреет по башке своей поварешкой. Ромке уже доставалось от него несколько раз, ничего приятного он при этом не испытал.
Неожиданно на кухню, где Ромка и Костромин упорно драили котлы, «першингом» влетел довольно прилично поддатый майор Занегин. Его чересчур багровая опухшая физиономия с мясистым шнобелем и выпуклыми мутными глазами не предвещала ничего хорошего. От него за версту несло жутким выхлопом. Было такое ощущение, что он суток трое не просыхал, не меньше.
– Где хлеб? Куда девал хлеб, сученок? – накинулся он ни с того ни с сего на ближайшего. Им, к несчастью, оказался Ромка Самурский.
– Откуда нам знать, товарищ майор! Должны были еще вчера вечером привезти. Но не привезли! Машина, кажется, не пришла! То ли сломалась, то ли еще что-то случилось! У прапорщика Демьянчука спросите, он точно знает!
– Ах, ты еще препираться со мной вздумал, ублюдок! – майор ухватил его здоровенной кляшнёй за затылок и с силой ударил солдата головой об стол. Удар пришелся о дюралевый уголок стола. Из рассеченного лба во все стороны брызнула кровь…
– Костромин! Самурский! Живо на кухню! – гаркнул он и, придвинув вплотную злое горбоносое лицо с пухлыми губами, угрожающе добавил. – Если пару банок сгущенки вечером не притараните, урою! Поняли, духи?!!
Солдаты, ежась в утренних сумерках от осенней прохлады, молча дошли до столовой. Там уже во всю кипела работа: восемь заспанных «салаг», сидя вокруг бачка с очистками, чистили картошку, лук, морковь. Кому доставалась чистка моркови, пользуясь моментом, жрал ее от пуза, поглощая витамин А в больших количествах. Толстые недовольные поварихи, матерясь, вовсю гремели кастрюлями и давали указания находящимся в наряде солдатам. Пока Игорь Костромин с еще одним «молодым» помогал им взгромоздить баки с водой на плиту, Ромка присел в углу на отполированную до блеска солдатскими задницами лавку рядом с мусорным баком и с наслаждением затянулся сигаретой.
Вспомнилось, как на областном призывном пункте прощался с Димкой Коротковым, лучшим своим дружком. Тот попал в другую команду: за пятью парнями приехал «покупатель» из Ульяновска, коренастый, квадратный как шкаф, капитан из ВДВ в голубом берете, чудом державшимся на затылке. Димка несколько лет занимался в подростково-патриотическом клубе, у него за плечами было восемь прыжков с парашютом, и он мечтал стать «голубым беретом». Они крепко обнялись, прощаясь. Ромка провожал тоскливым взглядом группу ребят, которая еле поспевала за бравым капитаном-десантником. Вот и закончилось детство. Впереди – неизвестность.
У ворот Диман оглянулся и помахал на прощание рукой. Вместе с Димкой уходил и Никита, наивный деревенский пацан, с которым он познакомился на призывном пункте. Таким он и запомнился Ромке. Вихрастый, чуть ссутулившийся, нескладный, с сияющими глазами и детской улыбкой во всю ширь круглого лица. Больше они уже не встретятся никогда: Никита окажется в составе того разведвзвода ульяновских десантников, что погибнет через полторагода 27-го ноября в неравном бою с боевиками в ущелье Ботлих-Ведено.
Ромка погрустнел, больше никого из ребят знакомых не было. Был только из соседнего двора Колька Мастюгин, щуплый плюгавый прыщ, окончивший с отличием «кулинарный техникум».
«Этот уж точно пристроится, специальность есть, как-никак дипломированный повар. Неужели попаду с ним в одну команду, – тогда с горечью подумал Ромка. – А потом, когда вернусь, буду вспоминать боевых товарищей, и кого я назову? Этого, сопливого с заискивающими глазами урода, Кольку? Обидно, что рядом нет нормальных пацанов, старых надежных друзей».
«Интересно, в какие края Мастюгин угодил? Наверняка сейчас, чуть свет, в родной стихии, на кухне где-нибудь крутится как волчок», – Ромка, притушив о подошву сапога окурок, как заправский баскетболист, забросил его в бак с отбросами.
«И за что это ему? Такое наказание! Не увиливал от воинской службы, не косил под психа или больного! Мечтал попасть в спецназ, вернуться с армии «краповым беретом»! А получилось что? Убить два года! Посудомойкой на дивизионной кухне у бачков с очистками да помоями! Среди грязных жирнющих котлов и кастрюль, – тяжело вздохнул молодой солдат. – И кому, спрашивается, нужна такая служба? Не то что стрелять, оружие держать в руках толком не научили. Защитничек Отечества, называется!»
Тут его горестные думы прервала горластая плотная повариха, тетя Тоня, которая по какому-то поводу устроила настоящий разгон пацанам, которые спустя рукава чистили картошку.
– Спать хочу, мочи нет, – сказал, широко зевая, Костромин, плюхаясь рядом. – Не высыпаюсь ни хрена. Хронический недосып.
– Уж лучше хронически не высыпаться, чем от «дедов» получать, – отозвался, почесываясь, невеселый напарник.
– Блин, чертовы котлы. Надоело всё до чертиков! Каждый божий день одно и тоже. Никакого разнообразия. Свихнуться можно.
– Кострома, ты чего с утра завелся? Ворчишь как старый пенёк?
– Этот люминий и с «Ферри» хрен отмоешь. Тут обезжиривать бензином надо.
– Верно, тут с палец жиру.
– Бочку средства не меньше надо, чтобы их отдраить.
– Ты заметил, что прыщавого Груздя абсолютно работой не загружают?
– Так он же местный, к тому «шерстяной». У него родной дядька – замкомполка.
– Замок? Малышев? Не фига себе! Не хило. Хорошо устроился парниша! То-то, я гляжу, Груздь на всех болт положил, не больно-то потеет да из увольнений не вылезает.
– А ты думал, почему его Тайсон не дрючит, как остальных? Да я с таким дядей на его месте вообще бы дома жил.
– Игорёха, надо отдать должное, Груздь и сам прощелыга тот еще. Ему все по барабану.
– Не мешало бы сегодня хэбэшки прокипятить. Вша в конец задолбала, мочи нет.
– Я тоже всю поясницу в кровь разодрал. «Бэтээры» в конец замучили, живого места не оставили.
– Ну-ка, мужики, подмогни! – вклинился в разговор широколицый, как луна, веснусчатый Петька Вавилкин, взваливая тяжеленный бак, с помощью Ромки на тележку. – Пантелеич вам прокипятит, так прокипятит.
– Да, мы после ужина, когда он дрыхнуть будет.
Петька на кухне околачивался без малого уже год, и причислял себя к счастливчикам. Считал, что со службой ему дико повезло. Всегда в тепле, при жратве, и «дедушки» к нему хорошо относятся, потому что он от их побоев всегда откупится: то консервами, то соком, то мясцом. Иногда он, втихаря от всех, специально готовил жратву по персональному заказу Тайсона. То картошечки с хрустящей корочкой поджарит, то еще чего-нибудь вкусненькое сварганит. Он хоть и при кухне, а худущий, как узник из Бухенвальда, хотя трескает будь здоров, за троих. Аж за ушами трещит. Сам он деревенский, из какой-то глухомани, откуда-то из-под Благовещенска. Поговорить с ним абсолютно не о чем. Полнейший «валенок». Болтает только о тракторах, сеялках, веялках, пьяных комбайнерах да о том, как жестоко избивали приехавших к ним в совхоз оказывать помощь городских. Вот и вся его песня. Пенёк, одним словом.
Помыв после ужина котлы, кастрюли и посуду, рядовые, работавшие на кухне, частенько после смены кипятили свою одежку, чтобы избавиться от донимавших паразитов. Главное, чтобы Пантелеич, главный повар, не увидел. Здоровый, задастый, Пантелеич был в звании старшины, и всю свою службу провел здесь, в этой части на кухне. Напялив на лысую голову, похожую на биллиярдный шар, высокий мятый колпак, он со здоровенной поварешкой, в грязном фартуке выпятив живот, разгуливал вдоль котлов и кастрюль, как император Наполеон перед своей гвардией под Ватерлоо. И не дай бог сделать что-нибудь не так и попасть под его горячую руку. Вмиг доходчиво огреет по башке своей поварешкой. Ромке уже доставалось от него несколько раз, ничего приятного он при этом не испытал.
* * *
– Кончай перекуры! Чертовы бездельники! Лоботрясы! – накинулась на них потная раскрасневшаяся повариха. Ромка и Костромин нехотя поднялись с лавочки и отправились заниматься «любимым» делом: скоблить грязные котлы.Неожиданно на кухню, где Ромка и Костромин упорно драили котлы, «першингом» влетел довольно прилично поддатый майор Занегин. Его чересчур багровая опухшая физиономия с мясистым шнобелем и выпуклыми мутными глазами не предвещала ничего хорошего. От него за версту несло жутким выхлопом. Было такое ощущение, что он суток трое не просыхал, не меньше.
– Где хлеб? Куда девал хлеб, сученок? – накинулся он ни с того ни с сего на ближайшего. Им, к несчастью, оказался Ромка Самурский.
– Откуда нам знать, товарищ майор! Должны были еще вчера вечером привезти. Но не привезли! Машина, кажется, не пришла! То ли сломалась, то ли еще что-то случилось! У прапорщика Демьянчука спросите, он точно знает!
– Ах, ты еще препираться со мной вздумал, ублюдок! – майор ухватил его здоровенной кляшнёй за затылок и с силой ударил солдата головой об стол. Удар пришелся о дюралевый уголок стола. Из рассеченного лба во все стороны брызнула кровь…
Глава пятая
Госпиталь. Ромка с перевязанной головой лежал в палате у окна и , вооружившись шариковым стержнем, писал родным письмо:
«…лежу в санчасти. Температуры второй день нет. В санчасти тоже не дают расслабиться, приходится порядок наводить. У нас тут трубу на днях прорвало, вода хлестала как из ведра, пришлось убирать все. Правда, едим тут, меры не знаем. Сгущенку ели, масло, сколько влезет, с сахаром, яйца, пюре картофельное. Что-то ваши письма запропастились куда-то. В роте, наверное, лежат. Тут книги все перечитал, подряд набрасываешься, а дома-то не особо я этим увлекался. Все гулять куда-то тянуло. Какие тут к черту «спецы». Это только я один тут знаю ФИЗО. В старой части нас здорово гоняли. Когда «солдатскую бабочку» по 150 раз делали, отжимались по 100-120 раз. «Гуськом» по 200 метров ходили, в противогазах бегали так, что, когда снимаешь его, из него льются пот и слезы, как из кружки вода. Утренняя зарядка как ад была. А тут же, кроме легкого бега, нагрузок нет. Служу России!»
– Здорово, болезный! Хорошо устроился, как погляжу! Как на курорте. Тепло. Мухи не кусают. Жрешь от пуза. Книжки почитываешь. Медсестры, симпатульки, гляжу, по коридорам со шприцами и клизмами шастают.
– Заходи, салажонок! – обрадовался гостю Ромка, приподнимаясь на локте. – Проходи! Будь как дома. Присаживайся.
– Ром, ну как у тебя дела? Голова сильно болит?
– Да вроде оклимался. Пять швов на лоб наложили. Теперь, наверное, физиономия, как у Отто Скорцени, будет вся в шрамах.
В узкой, вытянутой, как кишка, палате, кроме Ромки, было еще трое солдат. Двое вышли покурить, а третий крепко спал, отвернувшись к стене. На нижнем несвежем белье через спину красовались бурые полосы.
– Чего это с ним? – полюбопытствовал Сайкин, кивнув на спящего.
– Это Владик. Из автобата. Пьяные «деды» его отметелили железными прутьями. Видишь, кровь насквозь пропиталась, запеклась. Раньше в царской армии было наказание шпицрутенами, прогоняли сквозь строй под ударами шомполов, вот и с ним такое устроили, сволочи.
– А чего же ему белье-то не сменят? Грязнущее, дальше не куда, как у бомжа из канализационного люка, да и в крови перемазано.
– Колян, ну ты даешь! – горько рассмеялся Ромка, закатив под лоб глаза. – С луны, что ли, свалился? Сам посуди, кому мы тут, на хрен, нужны?
– Да, это ты верно заметил! Да, действительно! Кому?
– То-то же! Эх, не повезло нам, Колька! Ой, как не повезло!
– Ромка, кто б мог подумать, что так все для нас хреново обернется. Радовались раньше времени. Вот и стали сержантами, вот и стали спецами! Надо же было так вляпаться!
«…лежу в санчасти. Температуры второй день нет. В санчасти тоже не дают расслабиться, приходится порядок наводить. У нас тут трубу на днях прорвало, вода хлестала как из ведра, пришлось убирать все. Правда, едим тут, меры не знаем. Сгущенку ели, масло, сколько влезет, с сахаром, яйца, пюре картофельное. Что-то ваши письма запропастились куда-то. В роте, наверное, лежат. Тут книги все перечитал, подряд набрасываешься, а дома-то не особо я этим увлекался. Все гулять куда-то тянуло. Какие тут к черту «спецы». Это только я один тут знаю ФИЗО. В старой части нас здорово гоняли. Когда «солдатскую бабочку» по 150 раз делали, отжимались по 100-120 раз. «Гуськом» по 200 метров ходили, в противогазах бегали так, что, когда снимаешь его, из него льются пот и слезы, как из кружки вода. Утренняя зарядка как ад была. А тут же, кроме легкого бега, нагрузок нет. Служу России!»
* * *
Как-то днем навестить больного товарища наведался Коля Сайкин, с которым они вместе поехали в «учебку», а угодили сюда. Он был повыше ростом и пошире в плечах, да и силушкой бог не обидел. Но и ему здорово перепадало от старослужащих, его «метелили» сообща, это его в каптерке так двинули по затылку табуреткой, что он даже сознание потерял.– Здорово, болезный! Хорошо устроился, как погляжу! Как на курорте. Тепло. Мухи не кусают. Жрешь от пуза. Книжки почитываешь. Медсестры, симпатульки, гляжу, по коридорам со шприцами и клизмами шастают.
– Заходи, салажонок! – обрадовался гостю Ромка, приподнимаясь на локте. – Проходи! Будь как дома. Присаживайся.
– Ром, ну как у тебя дела? Голова сильно болит?
– Да вроде оклимался. Пять швов на лоб наложили. Теперь, наверное, физиономия, как у Отто Скорцени, будет вся в шрамах.
В узкой, вытянутой, как кишка, палате, кроме Ромки, было еще трое солдат. Двое вышли покурить, а третий крепко спал, отвернувшись к стене. На нижнем несвежем белье через спину красовались бурые полосы.
– Чего это с ним? – полюбопытствовал Сайкин, кивнув на спящего.
– Это Владик. Из автобата. Пьяные «деды» его отметелили железными прутьями. Видишь, кровь насквозь пропиталась, запеклась. Раньше в царской армии было наказание шпицрутенами, прогоняли сквозь строй под ударами шомполов, вот и с ним такое устроили, сволочи.
– А чего же ему белье-то не сменят? Грязнущее, дальше не куда, как у бомжа из канализационного люка, да и в крови перемазано.
– Колян, ну ты даешь! – горько рассмеялся Ромка, закатив под лоб глаза. – С луны, что ли, свалился? Сам посуди, кому мы тут, на хрен, нужны?
– Да, это ты верно заметил! Да, действительно! Кому?
– То-то же! Эх, не повезло нам, Колька! Ой, как не повезло!
– Ромка, кто б мог подумать, что так все для нас хреново обернется. Радовались раньше времени. Вот и стали сержантами, вот и стали спецами! Надо же было так вляпаться!