Страница:
Расчистка подсеки в девственном лесу требовала совместного труда большого коллектива, поэтому земледельцы жили родовыми общинами или большими семьями; в XIX веке на севере России такие семьи насчитывали 20–30 человек.[408] В IX веке в лесном Поднепровье деревни располагались по берегам рек; они были довольно большими и насчитывали десяток-другой дворов – это были поселения общин, занимавшихся подсечным земледелием.[409] Общину крестьян-земледельцев называли «миром» или «вервью»; в то время она состояла по большей части из кровных родственников, умерших хоронили в одном кургане, и среди захоронений не было таких, которые бы выделялись своим богатством.[410] Как отмечалось выше (в п. 1.6) совместный труд всех членов общины-семьи при подсечном земледелии предполагал равенство и коллективизм. «Эти племена, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве, и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим», – свидетельствует Прокопий Кесарийский.[411]
Жизнь славян в стране холодных лесов красноречиво описал Ибн Русте, один из первых арабских историков, оставивших сведения о России. «Страна славян – ровная и лесистая, и они в ней живут. И нет у них виноградников и пахотных полей (то есть на подсеке землю не пашут – С. Н.)… И есть у них нечто вроде бочонков, сделанных из дерева, в которых находятся ульи и мед… И они народ, пасущий свиней, как (мы) овец. Когда умирает у них кто-либо, труп его сжигают… Большая часть их посевов из проса… Есть у них разного рода лютни, гусли и свирели… Их хмельной напиток из меда… Рабочего скота у них совсем немного, а лошадей нет ни у кого, кроме упомянутого человека (вождя – С. Н.). Оружие их состоит из дротиков, щитов и копий, другого оружия они не имеют… В их стране холод до того силен, что каждый из них выкапывает себе в земле род погреба… разжигают огонь и раскаляют камни на огне докрасна. Когда же камни раскалятся до высшей степени, их обливают водой, от чего распространяется пар, нагревающий жилье до того, что снимают даже одежду».[412] Как видно из текста, сведения Ибн Русте об отсутствии у славян оружия и их пристрастии к игре на музыкальных инструментах удивительным образом перекликаются с рассказом Феофилакта Симокатты. При этом арабского историка больше всего удивляли мед и бани – как отмечалось выше, закрытые печи и срубные бани были изобретением славян, позволявшим им выживать на суровом севере.
Жизнь обитавших в лесостепи «полян» существенно отличалась от жизни «древлян» – прежде всего тем, что поляне использовали другую систему земледелия – переложно-пахотную.[413] В лесостепи не было необходимости затрачивать большие усилия на расчистку участка, и кроме того, здесь можно было применять лошадиную запряжку и рало, что резко увеличивало производительность труда. В поймах рек, где плодородие почв восстанавливалось речными наносами, имелась возможность использовать постоянные пашни – поэтому славяне предпочитали селиться на речных берегах.[414] Крестьянин, имевший лошадь, мог без труда прокормить свою семью, работая в одиночку – поэтому здесь можно было жить малыми семьями.[415] Кроме того, пахотное земледелие не требовало таких больших пространств, как подсека, и допустимая плотность населения в лесостепи была гораздо больше, чем в лесных областях; люди могли селиться плотнее; села могли состоять из десятков и сотен изб.
Переселение в южные лесостепи было мечтой для многих поколений славян – но на этом пути часто вставали непреодолимые препятствия. Степи и лесостепи были вотчиной кочевников, и орды латных всадников обладали полным военным превосходством над вооруженными лишь парой дротиков славянами-пехотинцами. При таком соотношении сил славяне могли жить в лесостепи, только подчиняясь и платя дань ее хозяевам – скифам, готам, аварам, булгарам, хазарам (а потом – монголам). Мало того, постоянные нашествия новых орд, катившиеся по степи с востока на запад, как правило, приводили к гибели славянских селений и к бегству уцелевших жителей в северные леса. Новые завоеватели преследовали беглецов и устанавливали очередное «иго» над ближайшими к степи лесными племенами; через некоторое время покорные данники могли снова приступить к колонизации лесостепи – и все повторялось сначала. В лесостепи происходило постоянное смешение славян с племенами завоевателей, поэтому антропологический тип южных славян был близок к иранскому и отличался от типа лесных славян, который имел больше сходства с обликом поляков и балтов.[416]
Рис. 3.1. Отмеченная пунктиром (1) граница лесов делит страну славян на две различные хозяйственные зоны. Южнее границы расположен пояс черноземных почв (2), здесь было возможно плужное земледелие (3) и имеются многочисленные находки плужных ножей (4) и лемехов (5). Севернее границы, в лесной зоне, преобладало подсечное мотыжное земледелие, и здесь имеются лишь редкие находки сошников (6).[417]
Прокатившаяся по степи в VII веке хазарская волна открыла очередной цикл истории лесостепных славян. Он начался колонизацией земель по левобережным притокам Днепра, а потом – по Северскому Донцу и верхнему Дону. Вскоре здесь возникли многолюдные поселения племен, плативших хазарам дань; эти племена позаимствовали у живших по соседству алан гончарное и железоделательное ремесла и дали начало новой, волынцевской, культуре. Конечно, уровень ремесел у славян был более низким, чем у алан, и в кузнечном деле преобладали более простые технологические схемы, в частности, наварка стального лезвия на железную основу ножей.[418] Тем не менее волынцевская культура была самой развитой в славянском мире – но расцвет этой культуры продолжался недолго. В конце IX века пришли новые завоеватели, печенеги, которые заставили славян отступить с Дона и укрепить поселения на левобережье Днепра. Племена – носители роменско-борщевской культуры, северяне и вятичи, долгое время сопротивлялись наступлению печенегов, но в 960-х годах с запада пришли русы. Многие славянские городища погибли в пламени, другие были покинуты – наступила эпоха Киевской Руси.[419]
3.2. Скандинавские истоки
Жизнь славян в стране холодных лесов красноречиво описал Ибн Русте, один из первых арабских историков, оставивших сведения о России. «Страна славян – ровная и лесистая, и они в ней живут. И нет у них виноградников и пахотных полей (то есть на подсеке землю не пашут – С. Н.)… И есть у них нечто вроде бочонков, сделанных из дерева, в которых находятся ульи и мед… И они народ, пасущий свиней, как (мы) овец. Когда умирает у них кто-либо, труп его сжигают… Большая часть их посевов из проса… Есть у них разного рода лютни, гусли и свирели… Их хмельной напиток из меда… Рабочего скота у них совсем немного, а лошадей нет ни у кого, кроме упомянутого человека (вождя – С. Н.). Оружие их состоит из дротиков, щитов и копий, другого оружия они не имеют… В их стране холод до того силен, что каждый из них выкапывает себе в земле род погреба… разжигают огонь и раскаляют камни на огне докрасна. Когда же камни раскалятся до высшей степени, их обливают водой, от чего распространяется пар, нагревающий жилье до того, что снимают даже одежду».[412] Как видно из текста, сведения Ибн Русте об отсутствии у славян оружия и их пристрастии к игре на музыкальных инструментах удивительным образом перекликаются с рассказом Феофилакта Симокатты. При этом арабского историка больше всего удивляли мед и бани – как отмечалось выше, закрытые печи и срубные бани были изобретением славян, позволявшим им выживать на суровом севере.
Жизнь обитавших в лесостепи «полян» существенно отличалась от жизни «древлян» – прежде всего тем, что поляне использовали другую систему земледелия – переложно-пахотную.[413] В лесостепи не было необходимости затрачивать большие усилия на расчистку участка, и кроме того, здесь можно было применять лошадиную запряжку и рало, что резко увеличивало производительность труда. В поймах рек, где плодородие почв восстанавливалось речными наносами, имелась возможность использовать постоянные пашни – поэтому славяне предпочитали селиться на речных берегах.[414] Крестьянин, имевший лошадь, мог без труда прокормить свою семью, работая в одиночку – поэтому здесь можно было жить малыми семьями.[415] Кроме того, пахотное земледелие не требовало таких больших пространств, как подсека, и допустимая плотность населения в лесостепи была гораздо больше, чем в лесных областях; люди могли селиться плотнее; села могли состоять из десятков и сотен изб.
Переселение в южные лесостепи было мечтой для многих поколений славян – но на этом пути часто вставали непреодолимые препятствия. Степи и лесостепи были вотчиной кочевников, и орды латных всадников обладали полным военным превосходством над вооруженными лишь парой дротиков славянами-пехотинцами. При таком соотношении сил славяне могли жить в лесостепи, только подчиняясь и платя дань ее хозяевам – скифам, готам, аварам, булгарам, хазарам (а потом – монголам). Мало того, постоянные нашествия новых орд, катившиеся по степи с востока на запад, как правило, приводили к гибели славянских селений и к бегству уцелевших жителей в северные леса. Новые завоеватели преследовали беглецов и устанавливали очередное «иго» над ближайшими к степи лесными племенами; через некоторое время покорные данники могли снова приступить к колонизации лесостепи – и все повторялось сначала. В лесостепи происходило постоянное смешение славян с племенами завоевателей, поэтому антропологический тип южных славян был близок к иранскому и отличался от типа лесных славян, который имел больше сходства с обликом поляков и балтов.[416]
Прокатившаяся по степи в VII веке хазарская волна открыла очередной цикл истории лесостепных славян. Он начался колонизацией земель по левобережным притокам Днепра, а потом – по Северскому Донцу и верхнему Дону. Вскоре здесь возникли многолюдные поселения племен, плативших хазарам дань; эти племена позаимствовали у живших по соседству алан гончарное и железоделательное ремесла и дали начало новой, волынцевской, культуре. Конечно, уровень ремесел у славян был более низким, чем у алан, и в кузнечном деле преобладали более простые технологические схемы, в частности, наварка стального лезвия на железную основу ножей.[418] Тем не менее волынцевская культура была самой развитой в славянском мире – но расцвет этой культуры продолжался недолго. В конце IX века пришли новые завоеватели, печенеги, которые заставили славян отступить с Дона и укрепить поселения на левобережье Днепра. Племена – носители роменско-борщевской культуры, северяне и вятичи, долгое время сопротивлялись наступлению печенегов, но в 960-х годах с запада пришли русы. Многие славянские городища погибли в пламени, другие были покинуты – наступила эпоха Киевской Руси.[419]
3.2. Скандинавские истоки
Кто же были эти пришедшие на Днепр русы? «Вопрос о происхождении термина „Русь“ в нашей историографии, к сожалению, довольно искусственно запутан, – пишет А. П. Новосельцев на страницах популярного учебника. – Ныне, однако, в общем вполне доказано, что термин этот пришел с севера: так называли финские аборигены пришельцев из Скандинавии, а от них этот же термин стал использоваться и славянами первоначально в том же смысле».[420]
Наряду с Великой Степью, суровая «Северная Пустыня», Скандинавия, была «страной, извергающей народы». Эти народы – потомки когда-то пришедших в Скандинавию индоевропейцев – покидали свою бесплодную родину, пытаясь найти средства к существованию в других странах; как упоминалось выше, одним из таких народов-беглецов были готы.
Скандинавы жили небольшими сплоченными родами, объединявшими родственников трех-четырех поколений; вместе с женщинами и рабами род насчитывал несколько десятков человек и размещался в доме, длина которого могла достигать 30, а ширина – 10 метров. Родовая усадьба («гард») была окружена крепкой оградой; принадлежавшая роду земля называлась «одалем», а за пределами одаля простиралась ничейная земля – «альменинг». Глава рода, «бонд», обладал патриархальной властью над другими членами рода, он имел несколько жен и восседал за общим столом на украшенном столбами священном сиденье. Роды объединялись в племена, которые возглавляли выбираемые на собрании племени, «тинге», вожди – конунги или ярлы. Конунги и их дружина кормились, объезжая по очереди родовые усадьбы и получая от бондов угощение на пирах – «вейцлу». Дружинник-«варинг» давал клятву верности («вар») и не должен был возвращаться живым из боя, в котором пал вождь – это было высшим проявлением «асабии» скандинавов. После смерти конунгов или ярлов их тела клали в ладью, которую наполняли жертвоприношениями, а затем сжигали; над могилой насыпали курганы – как в Великой Степи.[421]
Основным фактором, определявшим жизнь рода, был голод. Так же, как в Великой Степи, разведение скота не могло прокормить постоянно растущее население. Чтобы избавиться от лишних ртов, новорожденных часто относили в лес и оставляли там на произвол судьбы. Скандинавские хроники постоянно говорят о голоде; голод 976 года в Исландии сопровождался массовыми убийствами стариков: род не мог содержать старых и немощных. Чтобы не быть в тягость роду, старики обычно сами искали смерти в бою. Голод приводил к схваткам за пастбища и к постоянной войне родов, обычай кровной мести сохранялся в Скандинавии до конца Средних веков. Жестокость не знала никаких границ; войны зачастую оканчивались сожжением побежденного рода в осажденной усадьбе; ради победы в войне богам приносились человеческие жертвоприношения. В V–VIII веках Скандинавия была покрыта укреплениями из камня, земли и дерева – в этих укреплениях население спасалось от врага во время больших межплеменных столкновений.[422]
Перемены, происходившие в жизни скандинавских народов после исхода готов, были медленными и поначалу незаметными; они были связаны главным образом с распространением на север римской провинциальной культуры. Одним из компонентов этой культуры была металлургия железа: в V–VI веках стало развиваться производство железа на базе богатых руд Средней Швеции. На берегу озера Меларен, в Хельге, возникло поселение ремесленников, плавивших руду; поковки и руду отсюда отправляли на Готланд, где кузнецы изготовляли топоры и мечи, а также и полуфабрикаты из кричного железа – эти товары расходились из Средней Швеции по всему Балтийскому побережью.[423] Топоры с наваренным стальным лезвием были одновременно оружием и главным орудием труда: они позволяли расчищать участки земли от леса, а также тесать доски и строить корабли.
Корабль с головой дракона, «драка», был фундаментальным достижением тех времен, но путь к его созданию был долгим и непростым. Суда скандинавов не имели палубы и по конструкции были большими мореходными лодками. Первая лодка такого рода была найдена археологами в торфянике Нюдем в Дании и датируется IV в. н. э. Она имела длину 22,8 м, ширину 3,2 м, высоту борта 1,1 м и 30 мест для гребцов. Судно было построено на одной мощной килевой доске, с досками обшивки, расположенными внакрой, в «клинкер». Такую большую лодку удалось построить потому, что доски обшивки крепились не деревянными нагелями, как раньше, а стальными заклепками с клинк-шайбами – появление этих заклепок было еще одним свидетельством наступления железного века. Но лодка из Нюдема не имела паруса, и ее мореходные возможности были невелики: дневной переход для такой лодки составлял 40–60 км, в то время как для лодки с парусом он равнялся 100–120 км.[424]
Чтобы использовать парус, нужно было увеличить размеры лодки, а увеличение размеров предъявляло новые требования к прочности конструкции. Несколько столетий понадобилось для того, чтобы вошли в употребление переборочные шпангоуты и мощная планширная доска, проходившая по верхнему борту; было создано специальное крепление для мачты, которую приходилось снимать во время шторма. В VIII веке появились первые парусные дракары, о дальнейшем развитии конструкции которых дает представление корабль, найденный близ Гокстада. Длина этого корабля составляет 23,3 м, ширина – 5,2 м, высота борта – 2,1 м, то есть при той же длине корабль имел примерно втрое большее водоизмещение, чем корабль из Нюдема; он был намного более устойчив и гораздо менее чувствителен к штормам. Гокстадский «дракар» имел 32 весла, но мог брать на борт до 70 человек, и экипаж мог грести по очереди. Осадка судна составляла лишь 0,9 м, то есть корабль, как большая лодка, мог плавать по мелководью и приставать к берегу в любом месте; дракар мог подниматься вверх по течению небольших рек, и в случае необходимости его можно было перетаскивать по волокам через водоразделы.[425]
Каковы были последствия создания дракара? Как отмечалось выше, скудость природы Скандинавии постоянно приводила к голоду и жестоким междоусобным войнам. Изобретение дракара открыло для воинственных северян всю Европу; переполнявшее Скандинавию демографическое давление вырвалось наружу в виде катастрофической волны завоеваний. Современники хорошо понимали, что причиной нашествия было перенаселение и голод. В набеги шли «викинги», «люди залива» или «люди моря» – молодежь, которой не хватало отцовской земли. «Отцы их гонят, чтобы они набрасывались на царей других народов, – писал французский летописец. – Их отсылают без всякого добра, чтобы они на чужбине добыли себе богатство. Их лишают родной земли, чтобы они спокойно разместились в чужой… Возбуждается мужество юношей на истребление народов. Отечество освобождается от излишка жителей, а чужие страны страдают, наводненные многочисленным врагом. Обезлюживается все, что попадается им на пути. Они едут вдоль морских берегов, собирая добычу с земли. В одной стране они грабят, в другой сбывают…»[426]
Началом набегов «людей с севера», «норманнов», считается нападение на остров Линдисфарн у побережья Британии в 793 году. Это означало, что корабли викингов оказались способны напрямую пересечь Северное море – для этого требовалось шесть дней плавания в открытом море.[427] В то время такое плавание было еще не простым делом: в следующем году пытавшаяся повторить набег флотилия была разбита бурей. Но дракары быстро совершенствовались, и в 810 году датский конунг Готфрид привел к берегам Фрисландии флот из более чем двухсот кораблей.[428] Тактика викингов была основана на внезапности: флотилия неожиданно подходила к мирному берегу, и воины обрушивались на беззащитные города и села, подвергая их беспощадному разграблению – если же противник собирал большие силы, то викинги могли вернуться на свои суда и искать другое место для нападения. «Послал всемогущий бог толпы свирепых язычников датчан, норвежцев, готов и шведов, вандалов и фризов… они опустошали грешную Англию от одного морского берега до другого, убивали народ и скот, не щадили ни женщин, ни детей», – писал в хронике «Цветы истории» Матвей Парижский.[429] «Викинги не щадят никого, пока не дадут слова щадить, – говорит английская хроника. – Один из них часто обращает в бегство десятерых и даже больше. Бедность внушает им смелость, скитания делают невозможной правильную борьбу с ними, отчаяние делает их непобедимыми».[430]
Европа была охвачена ужасом; в 888 году собор в Меце постановил повсеместно включить в текст богослужения слова: «A furore Normannorum libera nos, o Domine! (И от жестокости норманнов изба-ви нас, Господи!)».[431] Викинги обычно не брали пленных; сдавшихся воинов, монахов, детей приносили в жертву варварским богам. Исключение делалось для молодых женщин – их грузили на корабли и везли на рабские рынки в Хедебю и Бирке. В первой половине IХ века викинги разграбили и сожгли все значительные поселения Европы – Париж, Лондон, Нант, Руан, Квентовик, Дюрстед, Лиссабон, Севилью. Вслед за кратковременными набегами началось планомерное завоевание. В 840-х годах была покорена восточная Ирландия, в 870-х годах – почти вся Англия, в начале Х века – Нормандия.[432]
Тактика завоевателей в Англии и Нормандии заключалась в создании системы бургов и замков с тем, чтобы закрепить за собой страну. Викинги занимали эти укрепления и, опираясь их них, опустошали окрестности до тех пор, пока население не соглашалось платить дань.[433] Подчинив таким образом Нормандию, вождь викингов Рольф заключил договор с французским королем, крестился и признал себя вассалом короны – за что получил право неограниченно владеть своим уделом («одалем»). Далее, как это обычно бывает при завоевании, начались процессы социального синтеза. Рольф приказал собрать старые законы и выразил желание править согласно «Салической правде». После смерти Рольфа группа его старых соратников попыталась было поднять мятеж против перенимания франкских обычаев, но эта попытка традиционалистской реакции была быстро подавлена. Викинги женились на француженках; их дети усваивали французский язык, и через некоторое время потомки завоевателей превратились во французских рыцарей и графов.[434] Этнические различия как будто исчезли – но на деле они превратились в социальные различия; потомки завоевателей стали правящим сословием нового общества, а покоренное население превратилось в неполноправное податное сословие. Такое развитие событий характерно для истории многих стран – и как мы увидим далее, Россия не была исключением.
Социальный синтез сопровождался процессами диффузии, протекавшими в различных направлениях. Викинги передали французам свою судостроительную технику и навыки мореплавания, которые позволили в XI веке завоевать Англию. Со своей стороны, они позаимствовали военную технику империи Карла Великого, прежде всего стальные мечи, кинжалы-скрамасаксы и кольчуги. Лучшие мечи в то время производили в Рейнской области, где было несколько железоделательных центров, в том числе знаменитые мастерские (или группа мастерских) Ульфберта. Рейнские металлурги в совершенстве освоили технологию получения сварочной стали путем нагрева крицы с углем в кузнечном горне. При высокой температуре углерод диффундировал в железо и на поверхности крицы появлялся слой стали. Затем мастер охлаждал крицу в воде; после такой закалки сталистый слой становился хрупким, и его можно было отделить с помощью ковки. Далее стальные пластины сваривали, чтобы получить заготовку необходимого размера. При изготовлении мечей и ножей использовали метод «трехслойного пакета» – расположенную посредине стальную полосу ковали вместе с двумя полосами фосфористого железа; железо обеспечивало мечу прочность, а сталь придавала лезвию необходимую остроту.[435]
Франкские мастера умели украшать свои клинки орнаментом из золота или латуни – это и служило отличительным признаком рейнских изделий. Множество рейнских мечей досталось викингам в качестве трофеев, и через некоторое время – вероятно, с помощью пленных мастеров – в Скандинавии было налажено производство качественных стальных клинков – правда, без излишних украшений. Меч стал ритуальным оружием скандинава, которое передавалось от отца к сыну. Теперь многие викинги были вооружены стальными мечами и одеты в кольчуги; они превратились в тяжеловооруженных пехотинцев, и это обусловило военное превосходство скандинавов над многими европейскими народами.[436] Однако в Западной Европе военная техника викингов не могла принести им решающей победы: во-первых, франки тоже обладали стальными мечами, а во-вторых – и это главное – западноевропейские народы имели рыцарскую кавалерию. В противостоянии двух военных технологий, скандинавской и западноевропейской, рыцари, как правило, одерживали победу над пехотинцами. Скандинавы могли совершать внезапные набеги, но им приходилось отступать при приближении рыцарской конницы. Викингам удалось закрепиться в Нормандии лишь потому, что Франция была охвачена феодальной усобицей, но в Германии они были разбиты в битве при Левене и сброшены в море.[437]
Однако там, где не было рыцарской конницы, на востоке Европы, викинги без труда одерживали победы. «Житие святого Ансгария» сообщает о походе датчан в 840-х годах: «Выпал им жребий отправиться в отдаленные крепости земли славян. Совершенно неожиданно обрушились они там на мирных беззаботных туземцев и вернулись, обогащенные награбленной добычей…».[438] Уже в VIII веке свеи и готландцы вторглись в Курляндию и, подчинив куришей, основали поселение в Себоге, поблизости от Лиепаи. Крупные скандинавские поселения возникли в землях прусских племен в районе Эльблонга и в низовьях Немана. Викинги утвердились в Поморье в устье реки Паренть, на острове Рюген, в восточном Гольштейне.[439] Литовская «Хроника Быховца» рассказывает об основании литовского государства «дворянами, прибывшими из-за моря», которые стали ставить замки и покорили местные племена.[440] По-видимому, викинги подчинили часть балтских и славянских племен на побережье Балтийского моря и заставили их платить дань. Эту дань и захваченных пленников они пытались реализовать на далеких рынках: на рубеже VIII–IX веков славянские и балтские рабы, «сакалиба», стали поступать на рынки мусульманской Испании.[441]
Рис. 3.2. Находки мечей Ульфберта в Европе указывают на пункты пребывания викингов. Особенно богато такими находками побережье Пруссии и Курляндии. На Руси они располагаются вдоль волго-балтийского и днепровского путей (Славяне и скандинавы. М., 1986).
Наряду с Великой Степью, суровая «Северная Пустыня», Скандинавия, была «страной, извергающей народы». Эти народы – потомки когда-то пришедших в Скандинавию индоевропейцев – покидали свою бесплодную родину, пытаясь найти средства к существованию в других странах; как упоминалось выше, одним из таких народов-беглецов были готы.
Скандинавы жили небольшими сплоченными родами, объединявшими родственников трех-четырех поколений; вместе с женщинами и рабами род насчитывал несколько десятков человек и размещался в доме, длина которого могла достигать 30, а ширина – 10 метров. Родовая усадьба («гард») была окружена крепкой оградой; принадлежавшая роду земля называлась «одалем», а за пределами одаля простиралась ничейная земля – «альменинг». Глава рода, «бонд», обладал патриархальной властью над другими членами рода, он имел несколько жен и восседал за общим столом на украшенном столбами священном сиденье. Роды объединялись в племена, которые возглавляли выбираемые на собрании племени, «тинге», вожди – конунги или ярлы. Конунги и их дружина кормились, объезжая по очереди родовые усадьбы и получая от бондов угощение на пирах – «вейцлу». Дружинник-«варинг» давал клятву верности («вар») и не должен был возвращаться живым из боя, в котором пал вождь – это было высшим проявлением «асабии» скандинавов. После смерти конунгов или ярлов их тела клали в ладью, которую наполняли жертвоприношениями, а затем сжигали; над могилой насыпали курганы – как в Великой Степи.[421]
Основным фактором, определявшим жизнь рода, был голод. Так же, как в Великой Степи, разведение скота не могло прокормить постоянно растущее население. Чтобы избавиться от лишних ртов, новорожденных часто относили в лес и оставляли там на произвол судьбы. Скандинавские хроники постоянно говорят о голоде; голод 976 года в Исландии сопровождался массовыми убийствами стариков: род не мог содержать старых и немощных. Чтобы не быть в тягость роду, старики обычно сами искали смерти в бою. Голод приводил к схваткам за пастбища и к постоянной войне родов, обычай кровной мести сохранялся в Скандинавии до конца Средних веков. Жестокость не знала никаких границ; войны зачастую оканчивались сожжением побежденного рода в осажденной усадьбе; ради победы в войне богам приносились человеческие жертвоприношения. В V–VIII веках Скандинавия была покрыта укреплениями из камня, земли и дерева – в этих укреплениях население спасалось от врага во время больших межплеменных столкновений.[422]
Перемены, происходившие в жизни скандинавских народов после исхода готов, были медленными и поначалу незаметными; они были связаны главным образом с распространением на север римской провинциальной культуры. Одним из компонентов этой культуры была металлургия железа: в V–VI веках стало развиваться производство железа на базе богатых руд Средней Швеции. На берегу озера Меларен, в Хельге, возникло поселение ремесленников, плавивших руду; поковки и руду отсюда отправляли на Готланд, где кузнецы изготовляли топоры и мечи, а также и полуфабрикаты из кричного железа – эти товары расходились из Средней Швеции по всему Балтийскому побережью.[423] Топоры с наваренным стальным лезвием были одновременно оружием и главным орудием труда: они позволяли расчищать участки земли от леса, а также тесать доски и строить корабли.
Корабль с головой дракона, «драка», был фундаментальным достижением тех времен, но путь к его созданию был долгим и непростым. Суда скандинавов не имели палубы и по конструкции были большими мореходными лодками. Первая лодка такого рода была найдена археологами в торфянике Нюдем в Дании и датируется IV в. н. э. Она имела длину 22,8 м, ширину 3,2 м, высоту борта 1,1 м и 30 мест для гребцов. Судно было построено на одной мощной килевой доске, с досками обшивки, расположенными внакрой, в «клинкер». Такую большую лодку удалось построить потому, что доски обшивки крепились не деревянными нагелями, как раньше, а стальными заклепками с клинк-шайбами – появление этих заклепок было еще одним свидетельством наступления железного века. Но лодка из Нюдема не имела паруса, и ее мореходные возможности были невелики: дневной переход для такой лодки составлял 40–60 км, в то время как для лодки с парусом он равнялся 100–120 км.[424]
Чтобы использовать парус, нужно было увеличить размеры лодки, а увеличение размеров предъявляло новые требования к прочности конструкции. Несколько столетий понадобилось для того, чтобы вошли в употребление переборочные шпангоуты и мощная планширная доска, проходившая по верхнему борту; было создано специальное крепление для мачты, которую приходилось снимать во время шторма. В VIII веке появились первые парусные дракары, о дальнейшем развитии конструкции которых дает представление корабль, найденный близ Гокстада. Длина этого корабля составляет 23,3 м, ширина – 5,2 м, высота борта – 2,1 м, то есть при той же длине корабль имел примерно втрое большее водоизмещение, чем корабль из Нюдема; он был намного более устойчив и гораздо менее чувствителен к штормам. Гокстадский «дракар» имел 32 весла, но мог брать на борт до 70 человек, и экипаж мог грести по очереди. Осадка судна составляла лишь 0,9 м, то есть корабль, как большая лодка, мог плавать по мелководью и приставать к берегу в любом месте; дракар мог подниматься вверх по течению небольших рек, и в случае необходимости его можно было перетаскивать по волокам через водоразделы.[425]
Каковы были последствия создания дракара? Как отмечалось выше, скудость природы Скандинавии постоянно приводила к голоду и жестоким междоусобным войнам. Изобретение дракара открыло для воинственных северян всю Европу; переполнявшее Скандинавию демографическое давление вырвалось наружу в виде катастрофической волны завоеваний. Современники хорошо понимали, что причиной нашествия было перенаселение и голод. В набеги шли «викинги», «люди залива» или «люди моря» – молодежь, которой не хватало отцовской земли. «Отцы их гонят, чтобы они набрасывались на царей других народов, – писал французский летописец. – Их отсылают без всякого добра, чтобы они на чужбине добыли себе богатство. Их лишают родной земли, чтобы они спокойно разместились в чужой… Возбуждается мужество юношей на истребление народов. Отечество освобождается от излишка жителей, а чужие страны страдают, наводненные многочисленным врагом. Обезлюживается все, что попадается им на пути. Они едут вдоль морских берегов, собирая добычу с земли. В одной стране они грабят, в другой сбывают…»[426]
Началом набегов «людей с севера», «норманнов», считается нападение на остров Линдисфарн у побережья Британии в 793 году. Это означало, что корабли викингов оказались способны напрямую пересечь Северное море – для этого требовалось шесть дней плавания в открытом море.[427] В то время такое плавание было еще не простым делом: в следующем году пытавшаяся повторить набег флотилия была разбита бурей. Но дракары быстро совершенствовались, и в 810 году датский конунг Готфрид привел к берегам Фрисландии флот из более чем двухсот кораблей.[428] Тактика викингов была основана на внезапности: флотилия неожиданно подходила к мирному берегу, и воины обрушивались на беззащитные города и села, подвергая их беспощадному разграблению – если же противник собирал большие силы, то викинги могли вернуться на свои суда и искать другое место для нападения. «Послал всемогущий бог толпы свирепых язычников датчан, норвежцев, готов и шведов, вандалов и фризов… они опустошали грешную Англию от одного морского берега до другого, убивали народ и скот, не щадили ни женщин, ни детей», – писал в хронике «Цветы истории» Матвей Парижский.[429] «Викинги не щадят никого, пока не дадут слова щадить, – говорит английская хроника. – Один из них часто обращает в бегство десятерых и даже больше. Бедность внушает им смелость, скитания делают невозможной правильную борьбу с ними, отчаяние делает их непобедимыми».[430]
Европа была охвачена ужасом; в 888 году собор в Меце постановил повсеместно включить в текст богослужения слова: «A furore Normannorum libera nos, o Domine! (И от жестокости норманнов изба-ви нас, Господи!)».[431] Викинги обычно не брали пленных; сдавшихся воинов, монахов, детей приносили в жертву варварским богам. Исключение делалось для молодых женщин – их грузили на корабли и везли на рабские рынки в Хедебю и Бирке. В первой половине IХ века викинги разграбили и сожгли все значительные поселения Европы – Париж, Лондон, Нант, Руан, Квентовик, Дюрстед, Лиссабон, Севилью. Вслед за кратковременными набегами началось планомерное завоевание. В 840-х годах была покорена восточная Ирландия, в 870-х годах – почти вся Англия, в начале Х века – Нормандия.[432]
Тактика завоевателей в Англии и Нормандии заключалась в создании системы бургов и замков с тем, чтобы закрепить за собой страну. Викинги занимали эти укрепления и, опираясь их них, опустошали окрестности до тех пор, пока население не соглашалось платить дань.[433] Подчинив таким образом Нормандию, вождь викингов Рольф заключил договор с французским королем, крестился и признал себя вассалом короны – за что получил право неограниченно владеть своим уделом («одалем»). Далее, как это обычно бывает при завоевании, начались процессы социального синтеза. Рольф приказал собрать старые законы и выразил желание править согласно «Салической правде». После смерти Рольфа группа его старых соратников попыталась было поднять мятеж против перенимания франкских обычаев, но эта попытка традиционалистской реакции была быстро подавлена. Викинги женились на француженках; их дети усваивали французский язык, и через некоторое время потомки завоевателей превратились во французских рыцарей и графов.[434] Этнические различия как будто исчезли – но на деле они превратились в социальные различия; потомки завоевателей стали правящим сословием нового общества, а покоренное население превратилось в неполноправное податное сословие. Такое развитие событий характерно для истории многих стран – и как мы увидим далее, Россия не была исключением.
Социальный синтез сопровождался процессами диффузии, протекавшими в различных направлениях. Викинги передали французам свою судостроительную технику и навыки мореплавания, которые позволили в XI веке завоевать Англию. Со своей стороны, они позаимствовали военную технику империи Карла Великого, прежде всего стальные мечи, кинжалы-скрамасаксы и кольчуги. Лучшие мечи в то время производили в Рейнской области, где было несколько железоделательных центров, в том числе знаменитые мастерские (или группа мастерских) Ульфберта. Рейнские металлурги в совершенстве освоили технологию получения сварочной стали путем нагрева крицы с углем в кузнечном горне. При высокой температуре углерод диффундировал в железо и на поверхности крицы появлялся слой стали. Затем мастер охлаждал крицу в воде; после такой закалки сталистый слой становился хрупким, и его можно было отделить с помощью ковки. Далее стальные пластины сваривали, чтобы получить заготовку необходимого размера. При изготовлении мечей и ножей использовали метод «трехслойного пакета» – расположенную посредине стальную полосу ковали вместе с двумя полосами фосфористого железа; железо обеспечивало мечу прочность, а сталь придавала лезвию необходимую остроту.[435]
Франкские мастера умели украшать свои клинки орнаментом из золота или латуни – это и служило отличительным признаком рейнских изделий. Множество рейнских мечей досталось викингам в качестве трофеев, и через некоторое время – вероятно, с помощью пленных мастеров – в Скандинавии было налажено производство качественных стальных клинков – правда, без излишних украшений. Меч стал ритуальным оружием скандинава, которое передавалось от отца к сыну. Теперь многие викинги были вооружены стальными мечами и одеты в кольчуги; они превратились в тяжеловооруженных пехотинцев, и это обусловило военное превосходство скандинавов над многими европейскими народами.[436] Однако в Западной Европе военная техника викингов не могла принести им решающей победы: во-первых, франки тоже обладали стальными мечами, а во-вторых – и это главное – западноевропейские народы имели рыцарскую кавалерию. В противостоянии двух военных технологий, скандинавской и западноевропейской, рыцари, как правило, одерживали победу над пехотинцами. Скандинавы могли совершать внезапные набеги, но им приходилось отступать при приближении рыцарской конницы. Викингам удалось закрепиться в Нормандии лишь потому, что Франция была охвачена феодальной усобицей, но в Германии они были разбиты в битве при Левене и сброшены в море.[437]
Однако там, где не было рыцарской конницы, на востоке Европы, викинги без труда одерживали победы. «Житие святого Ансгария» сообщает о походе датчан в 840-х годах: «Выпал им жребий отправиться в отдаленные крепости земли славян. Совершенно неожиданно обрушились они там на мирных беззаботных туземцев и вернулись, обогащенные награбленной добычей…».[438] Уже в VIII веке свеи и готландцы вторглись в Курляндию и, подчинив куришей, основали поселение в Себоге, поблизости от Лиепаи. Крупные скандинавские поселения возникли в землях прусских племен в районе Эльблонга и в низовьях Немана. Викинги утвердились в Поморье в устье реки Паренть, на острове Рюген, в восточном Гольштейне.[439] Литовская «Хроника Быховца» рассказывает об основании литовского государства «дворянами, прибывшими из-за моря», которые стали ставить замки и покорили местные племена.[440] По-видимому, викинги подчинили часть балтских и славянских племен на побережье Балтийского моря и заставили их платить дань. Эту дань и захваченных пленников они пытались реализовать на далеких рынках: на рубеже VIII–IX веков славянские и балтские рабы, «сакалиба», стали поступать на рынки мусульманской Испании.[441]