Страница:
Сергей Соловьев
Тот самый Янковский
Издательство благодарит за помощь в подготовке издания:
Центральную научную библиотеку СТД РФ,
Студию Сергея Соловьева «Линия кино»,
Марка Захарова и театр «Ленком»
«Студию Павла Лунгина» и Ангелину Федоровскую,
журнал «Сеанс» и Василия Степанова
Студию «С.С.С.Р.» и Валерия Харченко
За предоставленные фотоматериалы:
Стаса Полнарева, Валерия Плотникова, Александру Романову, Славу Филиппова,
«Студию Павла Лунгина»,
Студию Сергея Соловьева «Линия кино»,
театр «Ленком»
Те, с которыми я…
Сергей Соловьев об Олеге Янковском
Когда я первый раз увидел Олега Ивановича, как я с ним познакомился? По-моему, это было где-то в начале 60-х годов. Я пришел на «Мосфильм» на ознакомительную практику. Мне дали пропуск, впустили. Я шел по абсолютно незнакомым коридорам незнакомого немыслимого заведения, фабрики, завода… – не знаю чего. И особенно поразило меня в заведении обилие людей, которые туда-сюда ходили по коридору, и ни одного знакомого лица, ни одного. Я чувствовал себя соответственно в толпе совершенно чужих людей. И единственный, на кого я нарвался случайно в коридоре, – это Николай Николаевич Губенко, тогда Коля Губенко – мой товарищ по общежитию. Говорю: «Коля, а куда тут идти, чего тут вообще… куда деваться?» Он говорит: «Пойдем в буфет. Для начала пойдем в буфет». И было такое место на 3-м этаже «Мосфильма» – называлось «творческий буфет». Чем он отличался от нетворческого – не знаю, но по-моему тем, что там давали коньяк, водку и пиво. И вот мы пришли в творческий буфет. Стояла очередь очень творческих работников, и мы с Колей встали в самый конец очень творческих работников. И Коля как-то поначалу вел себя тихо и прилично. Потом ни с того ни с сего вдруг в спину какому-то человеку запел: «С чего начинается Родина? С картинки в твоем букваре… на-на-на…» Человек обернулся и сказал: «Коль, я всегда знал, что ты идиот, но не до такой же степени, Коль». Это был Слава Любшин. А почему Коля пел все это Славе – потому что они были товарищи по «Заставе Ильича» Хуциева, которую они снимали лет десять каждый день… Поэтому они уже были даже не товарищи, а братья с Любшиным. Они вместе практически жизнь проводили. Перед Любшиным стоял еще молодой человек, такой худенький и абсолютно ничем не замечательный. Он так с изумлением сначала посмотрел на Колю, потом посмотрел на Славу, и опять стал ждать свои сосиски. Затем мы сели все вместе. Молодой человек молча съел сосиску и ушел. Потом ушел Слава. И я обратился к Коле:
– Коль, я Любшина знаю, а кто это был, который вот перед Любшиным стоял и первый сосиску съел?
– Это Басов его где-то откопал, это такое сильно молодое дарование, но шухера вокруг него очень много.
– Какой шухер?
– Ну, шухер большой, потому что Басов снимает сейчас пятисерийную картину «Щит и меч».
– Как пятисерийную? – Мне это в голову не могло прийти, потому что я знал, что две серии снимает Герасимов – это очень много, а там три – вообще уже можно спятить с ума. А тут пять! Как пять серий?
– Да, пять серий.
– А он чего делает?
– Он там играет главную роль во всех пяти сериях.
– Ничего себе. Вот это история.
Через небольшое время я встретил Андрона Сергеевича Кончаловского, которого я тоже знал по ВГИКу. И я пристал к Андрону Сергеевичу:
– Андрон, а как это так – пять серий Басов снимает?
– А чего тебя удивляет?
– Ну как это – пять серий! Ну можно снять две серии, можно снять, ну… я там не знаю… но пять серий… Как можно снять пять серий?
– Очень просто. У тебя какая единица измерений съемочная?
– Андрон, как какая? Как у всех – кадр.
– Э… кадр… А у Володи – кассета.
– Как кассета?
– Сколько кассет… вот в кассету влезает 300 метров – он снимает 300 метров сразу. А может сделать 5, 8, 16, 26 серий…
Это было для меня совершенно чудесное откровение. И я опять потом встретил Колю:
– Коль, а как же он в пяти сериях… он главную роль играет?
– Да, главную.
– А как он текст учит?
– Он молодой, память хорошая, запоминает. Он вообще… Про него говорят, что он запоминающий.
Вот так я первый раз увидел Олега Ивановича Янковского, который на меня не обратил никакого внимания. Вообще, он часто производил такое впечатление, что его, кроме сосиски, ничего не интересует. Причем как-то так – сосиска могла меняться, это мог быть борщ или там еще чего-то. Когда он чем-то занимался, он очень концентрировался и как бы вступал с предметом в такой душевный контакт… типа с сосиской… И когда вокруг пели «С чего начинается Родина», его это мало интересовало, он не реагировал, не вступал в конфликт, не говорил, что это нехорошо – так сказать, дурака валять по поводу трогательной патриотической песни композитора Баснера. Ничего этого не было. Ну я и забыл про это дело. Конечно, забыл. Почему я это вспомнил, потому что в толпе незнакомых людей для меня на «Мосфильме» образовалась некая первоначальная компания знакомых – Коля Губенко по ВГИКу, Слава Любшин и Олег с сосиской. Вот такая у меня была первоначальная, так сказать, творческая ориентированность через мосфильмовский творческий буфет.
Потом я Олега видел в картине, которая произвела на меня огромное впечатление! Были всегда так называемые престижные картины, когда весь «Мосфильм» говорил шепотом на полувздохах… Тарковский снимает «Андрея Рублева» с Юсовым… висели какие-то большие фотографии. Все ходили рассматривали эти фотографии. Тарковский был уже легенда, колоссальная легенда, Юсов – легенда, «Андрея Рублева» снимают – легенда, по сценарию Андрона Кончаловского – легенда. Это были невиданные легенды. А это была не легендарная картина, а совсем как бы такая бросовая. Снял ее чудесный режиссер Женя Карелов, теперь-то я понимаю, какой он чудесный режиссер! И называлась она… «Служили два товарища». И там Олег играл с Роланом Быковым. Олег играл кинематографиста, служивого кинематографиста, совершенно не выдающегося, а служивого. И он там все время крутил ручку, и тоже было ощущение, что он ничем не интересуется: ни Гражданской войной, ни немыслимым темпераментом своего товарища безумного, которого смешно и талантливо играл Ролан Быков. А Олег играл так, вроде как ел сосиску, ничем не привлекательно, даже можно сказать, серо играл.
А еще рядом с ним в этой же картине существовал – немыслимо какая актерская величина – Володя Высоцкий. Он мог нравиться, не нравиться – все что угодно, но когда Володя начинал хриплым голосом говорить что-то… конечно, тут даже Ролан Быков слегка терялся на его фоне. А Олег прямо вот серая мышь. Крутил ручку и крутил ручку. И вот, когда заканчивалась картина, вдруг было странное ощущение, что Олег крутил ручку и крутил ручку, а был самым главным! А вокруг все кричали, орали, коней топили, сражались, затворы открывали, палили. А он крутил ручку, крутил ручку. Отчего-то было ощущение, что он в этой истории главный. И я до сих пор думаю, когда вспоминаю об этом: «Вот что такое интеллигентный кинематографист!» Я совершенно не вспоминаю никаких истерик на площадке, битья посуды и каких-то невероятных воплей, криков типа «я не могу этого видеть, ах, я не могу этого видеть…» – никаких этих глупостей. Вот так крутит ручку и крутит ручку. Вот так всю жизнь крутит ручку… Как бы и неинтересны они, и смотреть-то на них не особенно интересно. Там какой-нибудь психопат… на него, конечно, интересно смотреть… да… то тарелку разобьет, то артисту морду набьет. Конечно! А интеллигентные кинематографисты… они вот так крутят ручку, крутят ручку… Всю жизнь крутят ручку, а ощущение отчего-то, что они самые главные. Так что не нужно быть ни истериком, ни психопатом, ни придурком, ни падать на пол, ни кусать за задницу непонравившегося артиста… Ничего не нужно! Нужно крутить ручку и крутить ручку. Вот такое у меня сложилось впечатление об Олеге с самого начала. Это уже позже мы с ним по-человечески узнали друг друга, познакомились. Я думаю, что таким, каким он был в «Двух товарищах», должен быть интеллигентный, настоящий, подлинный кинематографист, обладающий безупречным вкусом к жизни.
И это ощущение безупречного, ровного, сдержанного, тончайшего вкуса к жизни не покидало Олега, и при каждой нашей встрече, всю жизнь, я ощущал именно этот вкус! Причем мы и десяти минут из этих часов-часов, суток-суток, месяцев-месяцев, когда были знакомы, не потратили на так называемые интеллигентные разговоры?! «Да… Прав ли был Толстой, не помирившись с церковью?» Как-то у нас не дошло до этого, потому что мы все время крутили ручку. Крутили ручку и еще были абсолютными болванами, потому что какой-то дурацкий анекдот мог вызвать у нас просто бурю немыслимого восторга и эмоций, и мы, обнявшись, хохотали и плакали! А вот так, чтобы дойти всерьез до непротивления злу насилием… – я имею в виду разговор, потому что в том, что он сыграл потом, удивительным образом обнаруживалось, как глубоко, тонко и сердечно он понимает Льва Николаевича Толстого, в том числе его взаимоотношения с церковью, его теорию непротивления злу… Но словами мы этого не проговаривали, словами мы все больше разговаривали друг с другом на каком-то полуидиотском языке.
Я помню, ехал как-то… – это была смешная история. Я как-то постился. Сидел в Питере и постился. Еще готовился к какой-то картине. Я мало с кем общался – все очень серьезно… очень серьезно было. И, значит, распощённый невероятно, я пришел на Московский вокзал в Ленинграде. И на Московском вокзале стоит поезд «Красная стрела», на который у меня был билет. Я дошел до своего вагона и первого, кого я увидел в тамбуре, был Никита Михалков, который спросил меня: «Ты водку принес?» Я говорю: «Никит, ты в своем уме? Ты же в общем… какая водка?» Он посмотрел на меня как на идиота и сказал: «Какой мудак сказал тебе, что водку делают из мяса?» Я не знал, что ему ответить на этот прямой и ясный вопрос. Он говорит: «У нас есть еще 15 минут, мы добежим до ресторана». И я, вместо того чтобы погрузиться в вагон, побежал с ним в ресторан. Мы там взяли какие-то закуски и побежали назад. И когда мы зашли в вагон, приняв на грудь некоторое количество горячительных напитков, мягко говоря, у меня чуть не остановилось сердце, потому что в купе, прислонившись к полированной стенке вагона СВ, сидел Олег Иванович Янковский. И у него за головой была сетка для полотенец. Я так и обомлел. А Никита спрашивает: «Что тебя так поразило?» Я говорю: «Только что, перед приходом сюда, сидел и смотрел картину «Мы, нижеподписавшиеся…», там Олег Иванович всю картину сидел в такой же позе, в этом же костюме, и так же, прислонившись к сетке!» Олег открыл один глаз и говорит: «И что же тут удивительного? У людей есть такая необходимость время от времени ездить в поездах». И мы стали ему какие-то вопросы задавать, на которые он отвечал одним-единственным кивком, ничего не говоря, а просто вот так… Я ему говорил: «Олег, а ты не помнишь? Ты не помнишь? Вот мы там…» – это было почему-то так смешно… И потом еще лет пять, когда мы встречались, он делал мне только так… – это было знаком выдающегося расположения друг к другу…
Где-то в районе Бологого водка у нас кончилась. Мы сидели, Виталик Соломин с нами еще был, Ира Купченко, которая купила в Питере столик на колесиках. И мы ее ужасно стыдили за это. Мы говорили: «Ира, мы не знали, что ты мещанка! Вот это в дом купила – стол на колесиках и Васе будешь… да? Щи носить, да? Похлебку какую-то, да?» И она дико смущалась, краснела: «Какие вы идиоты!» Короче говоря, Ира ушла спать. Поезд уже отъехал от Бологого, когда выяснилось, что у нас кончилось все. Туда-сюда, уже собирались спать, а Олег, значит, сидел в плавках. Он был очень хорошо сложен, и опять очень мало говорил. «Олег, – говорим, когда уже поезд тронулся. – Олег, ты самый из нас популярный… Наверное, тебе придется пойти в сторону вагона-ресторана… – который, конечно, был давно закрыт, – и постарайся там достать бутылку водки». Он говорит: «Вы видите, в каком я виде?» Мы с Никитой переглянулись: «Но ты, во-первых, популярный, во-вторых, атлетически сложен, и в-третьих, – ты такой обаятельный, что отказать тебе в таком виде никак невозможно».
Этот довод на Олега, как ни странно, подействовал. Он сказал: «Ну ладно. Ждите». Не одеваясь, он вышел в плавках… Была метель… Ввжж, вввжжж… Абсолютно такая «Анна Каренина», и поезд «чих-чих» через метель. И Олег через тамбуры, в плавках дошел до вагона-ресторана. Мы не ходили, не знаем, мы видели только результат, когда минут через двадцать Олег вернулся. Он был как бы полузаметён снегом или в инее… и в руках – бутылка водки. И единственное, что он сказал, после того как поставил эту самую бутылку: «Я думал, вы мне врете про популярность, а она есть, она есть… разливайте!..» Вот так интеллектуально мы проводили время. Интеллектуально, но весело.
И следующая наша с Олегом история – это история о том, как Рустам Имбрагимбеков, замечательный драматург и писатель, однажды позвонил мне домой:
– Вот ты знаешь, у меня к тебе… я к тебе как посредник сейчас обращаюсь, потому что Рома Балаян (режиссер ныне армянско-украинский, а раньше просто, значит, наш товарищ, работающий на студии Довженко. – С.С.), начинает снимать по моему сценарию картину «Храни меня, мой талисман» и очень просит у тебя узнать деликатно, тонко… Вот, я делаю это в очень деликатной и тонкой форме.
– Конечно. А что он просил узнать?
– Не может ли он пригласить сниматься в этой картине Таню Друбич, потому что он пригласил туда сниматься Олега Янковского и Сашу Абдулова… и очень было бы в жилу им, в их компанию, втолкнуть еще Таню. Есть у него такая идея.
– Так чего? И Роман замечательный режиссер, и Олег, Саша… Так чего? Втыкайте сколько хотите. Правда, Таня сейчас вот только что родила. Как она будет сниматься? Я не понимаю даже, как она поедет с дитем, с грудью.
– Это мы разберемся… Дитя, грудь… это все десятое. Главное – мы с тобой договорились. Мы можем позвонить?
– Звоните Тане сколько хотите.
Они позвонили Тане, дали почитать сценарий, который ей очень понравился. И Таня взяла Аню, которой, я не помню, сколько тогда, годика еще не было… Аню на руки, и они уехали сниматься…
Таня – человек очень настороженный, замкнутый и скрытный. Вот она вернулась оттуда в современном таком восторге, человеческом восторге. Я говорю: «Что такое?» Она говорит: «Ну просто такой человеческой компании я в жизни не видела. Такие они все прекрасные. Ну все такие просто прекрасные…» Я говорю: «Что в них прекрасного?» – «Ой! Они все прекрасные, говорят одни глупости, все не то с похмелья, не то выпивши… абсолютно не знают текста, и все такие чудесные… они все такие настоящие артисты. И если бы они еще знали текст – это просто вообще, им бы и цены не было. Никто ничего не знает…» И в доказательство чудесности, прекрасности, она была приглашена на их прощальный ужин, который проходил в ресторане «Узбекистан». Мы сидели на этом ужине: Рустам Ибрагимбеков, Роман Балаян, Олег, Саша Абдулов, Таня, ели манты, шашлыки и ржали так, что просто стекла вываливались… Невозможно вспомнить ни мысли, ни какого-то связного рассказа, ни о чем… потому что их просто не было. Не то чтобы я такой тупой и не запомнил. Их просто и не было. Все смотрели друг на друга, икали, плакали, смеялись и падали лицом в салат. По какой – я не знаю – причине, но то же самое у меня ощущение было, когда мы вышли из ресторана, что они такие чудесные…
Мы были знакомы с Олегом до этого случая, но после этой ресторанной встречи, банкета по поводу окончания съемок «Храни меня…», после этого оливье-салата с физиономией – мы стали ощущать себя друзьями.
И начиналась моя главная жизнь, которая называется дружба. Не то чтобы мы перезванивались каждый день и спрашивали друг друга: «Ну как настроение у тебя там вообще?» – ничего этого не было, никаких сообщений из области иносоциальных мыслей, да и виделись мы редко и всегда по каким-то дурацким поводам. И когда виделись, ничего друг другу не сообщали путного… ничего… Только ржали… Ну вот этого было вполне достаточно, чтобы ощущать себя близкими, исключительно близкими людьми. В это время у Олега произошла еще одна история, которая стала одной из главных историй в его жизни. Я был на спектакле в Ленкоме, где Марк Захаров был впервые в качестве главного режиссера этого театра. Он пришел из Театра Сатиры, привел в этот театр Олега. И был спектакль «Автоград». В этом спектакле «Автоград» я первый раз увидел Олега как театрального артиста. Я абсолютно не мог понять, как это может быть, чтобы Олег был театральным артистом! Вот Саша Абдулов, конечно, можно понять, что он театральный, а то, что Олег театральный артист… Ну как он говорил! Я совершенно не любил, терпеть не мог любой аффектации чувств, любого нажима, любого какого-то стремления кого-то поразить внешностью, интонацией, криком или шепотом. И Олег был ненавистником внешних эффектов, любых внешних эффектов.
Дальше у Олега началась превосходнейшая страница жизни, которая сделала его действительно бесконечно любимым всем советским народом! И остается им до сих пор. Я приезжал с премьерой «Анны Карениной» в Ереван, в Армению, которая теперь отдельное государство, я там паспорт отдавал, штамп ставил, границу пересекал! Но люди – советские, все родные советские люди! Битком набит зал абсолютно родными советскими людьми! Все, все, все на том же месте сидят, с той же душой, с той же психологией, и с тем же отношением, и с той же немыслимой любовью к Олегу! И в Израиле мы недавно показывали «Анну Каренину» в огромном театре. Этот огромный театр, знаменитый театр, битком набитый, – все советские люди. Тот же Израиль, Ближневосточный кризис, Палестина… – советские люди, наши советские люди. В зале Трайбека – это один из самых роскошных залов Нью-Йорка, 1400 мест зал, центр Нью-Йорка – битком набито на первом показе «Анны Карениной». Продавали билеты за дикие деньги друг другу… пришли смотреть Олега. Конечно, не меня, Олега. Те же советские люди. Нам еще долго ждать, пока мы все вымрем! И появится что-то такое специфическое, так сказать, антисоветское. Пока я не вижу ни малейших таких перемен.
Раскиданные по всему миру замечательные советские люди, изумительные люди, понимающие. Мы понимаем друг друга с полувздоха, с полудыхания. И все они обожают Олега. И этим обожанием дышал зал. В Лондоне, в Монреале, в Торонто, в Нью-Йорке. Почему? Потому что советские люди. И потому что то, что называется… «Тебя, как первую любовь, России сердце не забудет». Сердце не забывает именно как первую любовь. И вот этим вот первым любовником России – Советского Союза, этих миллионов людей сделал Олега Марк Захаров. Все знали, что он очень хороший актер, но членом каждой советской семьи, любимым членом каждой семьи сделал его Марк Захаров, сняв «Обыкновенное чудо», где Олег… Опять непонятная та же самая история: Абдулов Саша там скачет на конях, там чего-то… Этот сидит там… крутит ручку, но за этим кручением ручки чувствуется такая душевная мощь и не обыкновенная красота. Я знаю ту красоту, знаю, как в 4 часа утра в вагоне-ресторане можно получить бутылку, если его об этом попросят. А тут такая колоссальная значительная человеческая красота! И как-то до меня дошло. Я с ним встречаться стал: «Слушай, а что происходит? Почему мы с тобой не работаем-то?» А я даже и не думал с ним работать никогда. Как-то вполне нам было достаточно наших дружеских встреч. И тут я посмотрел его в «Обыкновенном чуде». Более красивого, мужественного, породистого человека я в жизни не видел. И эта мужественность, красота и порода никак на себе не настаивают. Он говорит обыкновеннейшим голосом обыкновеннейшие вещи.
Олег Иванович был человеком скорее академических взглядов и вкусов, академического образования, академического понимания того, что хорошо и что плохо. И тем не менее в этих, казалось бы, жестких и таких сухих, строгих рамках академических вкусов он находил такое количество живого, такое количество непосредственного, каких-то даже вещей андеграундных… Вот такой академический андеграунд. Допустим, что Олег Иванович делал у Балаяна… Там же безумно смешная история! Я каждый раз дико смеюсь, когда… – ведь он сам придумал, я у Ромы даже спрашивал, у Балаяна… – когда он выходит из комнаты таким маленьким калекой, чтобы рассмешить Таню. Ну это дико, это могли бы придумать только на Винзаводе! А до открытия Винзавода… еще сто лет было до Винзавода! Олег это запросто делал в рамках академических воззрений на белый свет и на актерское мастерство. И вот если говорить о том, была ли у него, с этой самой академической точки зрения, некая такая сверхзадача… как Станиславский говорил, «зерно»… было ли вот зерно всей его жизни. Я думаю, что вся его жизнь была с той же самой академической убежденностью направлена на поиск устойчивости, поиск чего-то такого, ради чего стоит жить и ради чего стоит трудиться. А самое главное, чтобы рядом были люди, которые никогда не изменят, никогда не предадут, не продадут.
В поисках того, что будет всегда с ним, он нашел две вещи – театр, в котором он работал, Ленком под руководством Марка Анатольевича Захарова. Именно с этим театром, именно с этим человеком он находил какую-то внутреннюю устойчивость и ясность дома. Может быть, это и было его главной идеей – он очень любил идею дома, и, соответственно, он очень любил не просто идею, а нормальную, живую свою семью. Страстно любил Люду, был ей очень предан и привязан. Очень трогательно и очень своеобразно любил Филиппа. Любил его, наверное, сильнее всех.
Может быть, эта странная, какая-то даже надбытовая любовь к Филиппу началась со съемок картины «Зеркало». Там есть поразительный эпизод, где главный герой-мальчик (его играет Филипп) бросается на грудь к отцу – к Олегу. Это никак не сыграно, но сыграно грандиозно! Маленький план, но сколько в нем всего. Расскажу одну историю. Частный очень пример, который вроде бы ничего не объясняет, но мне тоже, как отцу двоих детей, он объясняет многое. Меня Филипп пригласил в кинотеатр «Пушкинский» на премьеру своего первого большого полнометражного фильма «В движении». Я сказал: «Спасибо тебе, Филипп, большое. Обязательно приеду. Когда начало? Я могу минут на десять опоздать там, туда-сюда». Филипп Олегу это сказал. После чего перезванивает Олег:
– Я тебя очень прошу – не опаздывай, отмени ты все эти встречи. Не опаздывай. Мы тебя будем ждать. Если ты опоздаешь – мы тебя будем ждать 15 минут, 20 минут, столько, сколько надо.
– Олег, зачем? Ты чего? Вы начинайте, я войду в зал, там сяду и буду смотреть. Я обязательно приду.
– Но пойми меня. Мне бы очень хотелось, чтобы перед сеансом мы сидели с тобой рядом. Это бы очень сильно поддержало ситуацию.
В общем-то ни о чем заботиться не надо было. Очень хорошая картина, полнометражная, дебютная картина – превосходнейшая работа у Филиппа! И тем не менее Олег считал, что важно то, что мы сидели рядом на премьере у его сына. Я был рядом с ним и видел, как он переживал. Никогда в жизни я не видел, чтобы он так переживал за свои картины. Я чувствовал, как он трясет ногой и перебирает воздух пальцами. Это такая привязанность, которая многое объясняет.
Для Олега был очень важен его дом. И в частности таким вот домом, большим домом у него была Россия. Может, я говорю высокими словами, но действительно я помню этот странный тип тоски, которую он испытывал, участвуя в антрепризных спектаклях во Франции. В то время никого никуда не выпускали, а у Олега была большая валютно-оплачиваемая роль во Франции. Вот там он вволю натосковался. И это была тоска по дому, тоска по России, потому что он был абсолютно русским актером, который выразил самую глубину сознания нерядового русского человека, хотя и играл простых раздолбаев, но даже простой раздолбай, которого он играл в фильме Микаэляна «Влюблен по собственному желанию», – он все равно не простой раздолбай.
И кого бы он ни играл – императора России или раздолбая, который работает слесарем-пекарем и пьет, – он всегда с особой целомудренностью и ясностью доносил до зрителя, что сам-то он русский человек. И император России, и алкаш из подворотни – они его братья, они родной крови, они родные. Это тоже очень важное чувство. Чувство дома. Невероятно цельное, невероятно красивое и невероятно мощно переданное зрителю Олегом.
На жизнь Олега и на его менталитет чрезвычайно сильно повлияла встреча с Андреем Тарковским. Не так чтобы: «…и в момент встречи с Андреем Арсеньевичем, Олег Иванович понял, как важно думать о судьбах России, даже если ты ковыряешь в носу!» – ничего такого… А есть какие-то безумно странные истории! Первая странная история, как он вообще попал в фильм «Зеркало». Андрей Арсеньевич знал, что есть какой-то человек из Москульта, Янковский. Вряд ли он видел работы Олега, может быть, видел какую-нибудь картину, а может, и не видел – не знаю, но во всяком случае вряд ли он был знатоком и исследователем творчества Янковского. И вот Тарковский попросил своего второго режиссера найти ребенка для исполнения в «Зеркале» роли маленького мальчика, маленького Андрея. Искали, искали, привели мальчика, обрили его наголо. «Мальчик, – говорит, – хороший». А там кого хочешь, хоть меня обрей наголо, Андрей бы посмотрел и сказал: «Да, хороший, похож на меня». Говорит:
– Да – это, да – получается. Хорошо. Как тебя, мальчик, зовут?
Мальчик говорит:
– Филипп Янковский.
– О, Филипп Янковский?
– Да, вот этот мальчик, он сын вот этого Янковского.
– Коль, я Любшина знаю, а кто это был, который вот перед Любшиным стоял и первый сосиску съел?
– Это Басов его где-то откопал, это такое сильно молодое дарование, но шухера вокруг него очень много.
– Какой шухер?
– Ну, шухер большой, потому что Басов снимает сейчас пятисерийную картину «Щит и меч».
– Как пятисерийную? – Мне это в голову не могло прийти, потому что я знал, что две серии снимает Герасимов – это очень много, а там три – вообще уже можно спятить с ума. А тут пять! Как пять серий?
– Да, пять серий.
– А он чего делает?
– Он там играет главную роль во всех пяти сериях.
– Ничего себе. Вот это история.
Через небольшое время я встретил Андрона Сергеевича Кончаловского, которого я тоже знал по ВГИКу. И я пристал к Андрону Сергеевичу:
– Андрон, а как это так – пять серий Басов снимает?
– А чего тебя удивляет?
– Ну как это – пять серий! Ну можно снять две серии, можно снять, ну… я там не знаю… но пять серий… Как можно снять пять серий?
– Очень просто. У тебя какая единица измерений съемочная?
– Андрон, как какая? Как у всех – кадр.
– Э… кадр… А у Володи – кассета.
– Как кассета?
– Сколько кассет… вот в кассету влезает 300 метров – он снимает 300 метров сразу. А может сделать 5, 8, 16, 26 серий…
Это было для меня совершенно чудесное откровение. И я опять потом встретил Колю:
– Коль, а как же он в пяти сериях… он главную роль играет?
– Да, главную.
– А как он текст учит?
– Он молодой, память хорошая, запоминает. Он вообще… Про него говорят, что он запоминающий.
Вот так я первый раз увидел Олега Ивановича Янковского, который на меня не обратил никакого внимания. Вообще, он часто производил такое впечатление, что его, кроме сосиски, ничего не интересует. Причем как-то так – сосиска могла меняться, это мог быть борщ или там еще чего-то. Когда он чем-то занимался, он очень концентрировался и как бы вступал с предметом в такой душевный контакт… типа с сосиской… И когда вокруг пели «С чего начинается Родина», его это мало интересовало, он не реагировал, не вступал в конфликт, не говорил, что это нехорошо – так сказать, дурака валять по поводу трогательной патриотической песни композитора Баснера. Ничего этого не было. Ну я и забыл про это дело. Конечно, забыл. Почему я это вспомнил, потому что в толпе незнакомых людей для меня на «Мосфильме» образовалась некая первоначальная компания знакомых – Коля Губенко по ВГИКу, Слава Любшин и Олег с сосиской. Вот такая у меня была первоначальная, так сказать, творческая ориентированность через мосфильмовский творческий буфет.
Потом я Олега видел в картине, которая произвела на меня огромное впечатление! Были всегда так называемые престижные картины, когда весь «Мосфильм» говорил шепотом на полувздохах… Тарковский снимает «Андрея Рублева» с Юсовым… висели какие-то большие фотографии. Все ходили рассматривали эти фотографии. Тарковский был уже легенда, колоссальная легенда, Юсов – легенда, «Андрея Рублева» снимают – легенда, по сценарию Андрона Кончаловского – легенда. Это были невиданные легенды. А это была не легендарная картина, а совсем как бы такая бросовая. Снял ее чудесный режиссер Женя Карелов, теперь-то я понимаю, какой он чудесный режиссер! И называлась она… «Служили два товарища». И там Олег играл с Роланом Быковым. Олег играл кинематографиста, служивого кинематографиста, совершенно не выдающегося, а служивого. И он там все время крутил ручку, и тоже было ощущение, что он ничем не интересуется: ни Гражданской войной, ни немыслимым темпераментом своего товарища безумного, которого смешно и талантливо играл Ролан Быков. А Олег играл так, вроде как ел сосиску, ничем не привлекательно, даже можно сказать, серо играл.
А еще рядом с ним в этой же картине существовал – немыслимо какая актерская величина – Володя Высоцкий. Он мог нравиться, не нравиться – все что угодно, но когда Володя начинал хриплым голосом говорить что-то… конечно, тут даже Ролан Быков слегка терялся на его фоне. А Олег прямо вот серая мышь. Крутил ручку и крутил ручку. И вот, когда заканчивалась картина, вдруг было странное ощущение, что Олег крутил ручку и крутил ручку, а был самым главным! А вокруг все кричали, орали, коней топили, сражались, затворы открывали, палили. А он крутил ручку, крутил ручку. Отчего-то было ощущение, что он в этой истории главный. И я до сих пор думаю, когда вспоминаю об этом: «Вот что такое интеллигентный кинематографист!» Я совершенно не вспоминаю никаких истерик на площадке, битья посуды и каких-то невероятных воплей, криков типа «я не могу этого видеть, ах, я не могу этого видеть…» – никаких этих глупостей. Вот так крутит ручку и крутит ручку. Вот так всю жизнь крутит ручку… Как бы и неинтересны они, и смотреть-то на них не особенно интересно. Там какой-нибудь психопат… на него, конечно, интересно смотреть… да… то тарелку разобьет, то артисту морду набьет. Конечно! А интеллигентные кинематографисты… они вот так крутят ручку, крутят ручку… Всю жизнь крутят ручку, а ощущение отчего-то, что они самые главные. Так что не нужно быть ни истериком, ни психопатом, ни придурком, ни падать на пол, ни кусать за задницу непонравившегося артиста… Ничего не нужно! Нужно крутить ручку и крутить ручку. Вот такое у меня сложилось впечатление об Олеге с самого начала. Это уже позже мы с ним по-человечески узнали друг друга, познакомились. Я думаю, что таким, каким он был в «Двух товарищах», должен быть интеллигентный, настоящий, подлинный кинематографист, обладающий безупречным вкусом к жизни.
И это ощущение безупречного, ровного, сдержанного, тончайшего вкуса к жизни не покидало Олега, и при каждой нашей встрече, всю жизнь, я ощущал именно этот вкус! Причем мы и десяти минут из этих часов-часов, суток-суток, месяцев-месяцев, когда были знакомы, не потратили на так называемые интеллигентные разговоры?! «Да… Прав ли был Толстой, не помирившись с церковью?» Как-то у нас не дошло до этого, потому что мы все время крутили ручку. Крутили ручку и еще были абсолютными болванами, потому что какой-то дурацкий анекдот мог вызвать у нас просто бурю немыслимого восторга и эмоций, и мы, обнявшись, хохотали и плакали! А вот так, чтобы дойти всерьез до непротивления злу насилием… – я имею в виду разговор, потому что в том, что он сыграл потом, удивительным образом обнаруживалось, как глубоко, тонко и сердечно он понимает Льва Николаевича Толстого, в том числе его взаимоотношения с церковью, его теорию непротивления злу… Но словами мы этого не проговаривали, словами мы все больше разговаривали друг с другом на каком-то полуидиотском языке.
Я помню, ехал как-то… – это была смешная история. Я как-то постился. Сидел в Питере и постился. Еще готовился к какой-то картине. Я мало с кем общался – все очень серьезно… очень серьезно было. И, значит, распощённый невероятно, я пришел на Московский вокзал в Ленинграде. И на Московском вокзале стоит поезд «Красная стрела», на который у меня был билет. Я дошел до своего вагона и первого, кого я увидел в тамбуре, был Никита Михалков, который спросил меня: «Ты водку принес?» Я говорю: «Никит, ты в своем уме? Ты же в общем… какая водка?» Он посмотрел на меня как на идиота и сказал: «Какой мудак сказал тебе, что водку делают из мяса?» Я не знал, что ему ответить на этот прямой и ясный вопрос. Он говорит: «У нас есть еще 15 минут, мы добежим до ресторана». И я, вместо того чтобы погрузиться в вагон, побежал с ним в ресторан. Мы там взяли какие-то закуски и побежали назад. И когда мы зашли в вагон, приняв на грудь некоторое количество горячительных напитков, мягко говоря, у меня чуть не остановилось сердце, потому что в купе, прислонившись к полированной стенке вагона СВ, сидел Олег Иванович Янковский. И у него за головой была сетка для полотенец. Я так и обомлел. А Никита спрашивает: «Что тебя так поразило?» Я говорю: «Только что, перед приходом сюда, сидел и смотрел картину «Мы, нижеподписавшиеся…», там Олег Иванович всю картину сидел в такой же позе, в этом же костюме, и так же, прислонившись к сетке!» Олег открыл один глаз и говорит: «И что же тут удивительного? У людей есть такая необходимость время от времени ездить в поездах». И мы стали ему какие-то вопросы задавать, на которые он отвечал одним-единственным кивком, ничего не говоря, а просто вот так… Я ему говорил: «Олег, а ты не помнишь? Ты не помнишь? Вот мы там…» – это было почему-то так смешно… И потом еще лет пять, когда мы встречались, он делал мне только так… – это было знаком выдающегося расположения друг к другу…
Где-то в районе Бологого водка у нас кончилась. Мы сидели, Виталик Соломин с нами еще был, Ира Купченко, которая купила в Питере столик на колесиках. И мы ее ужасно стыдили за это. Мы говорили: «Ира, мы не знали, что ты мещанка! Вот это в дом купила – стол на колесиках и Васе будешь… да? Щи носить, да? Похлебку какую-то, да?» И она дико смущалась, краснела: «Какие вы идиоты!» Короче говоря, Ира ушла спать. Поезд уже отъехал от Бологого, когда выяснилось, что у нас кончилось все. Туда-сюда, уже собирались спать, а Олег, значит, сидел в плавках. Он был очень хорошо сложен, и опять очень мало говорил. «Олег, – говорим, когда уже поезд тронулся. – Олег, ты самый из нас популярный… Наверное, тебе придется пойти в сторону вагона-ресторана… – который, конечно, был давно закрыт, – и постарайся там достать бутылку водки». Он говорит: «Вы видите, в каком я виде?» Мы с Никитой переглянулись: «Но ты, во-первых, популярный, во-вторых, атлетически сложен, и в-третьих, – ты такой обаятельный, что отказать тебе в таком виде никак невозможно».
Этот довод на Олега, как ни странно, подействовал. Он сказал: «Ну ладно. Ждите». Не одеваясь, он вышел в плавках… Была метель… Ввжж, вввжжж… Абсолютно такая «Анна Каренина», и поезд «чих-чих» через метель. И Олег через тамбуры, в плавках дошел до вагона-ресторана. Мы не ходили, не знаем, мы видели только результат, когда минут через двадцать Олег вернулся. Он был как бы полузаметён снегом или в инее… и в руках – бутылка водки. И единственное, что он сказал, после того как поставил эту самую бутылку: «Я думал, вы мне врете про популярность, а она есть, она есть… разливайте!..» Вот так интеллектуально мы проводили время. Интеллектуально, но весело.
И следующая наша с Олегом история – это история о том, как Рустам Имбрагимбеков, замечательный драматург и писатель, однажды позвонил мне домой:
– Вот ты знаешь, у меня к тебе… я к тебе как посредник сейчас обращаюсь, потому что Рома Балаян (режиссер ныне армянско-украинский, а раньше просто, значит, наш товарищ, работающий на студии Довженко. – С.С.), начинает снимать по моему сценарию картину «Храни меня, мой талисман» и очень просит у тебя узнать деликатно, тонко… Вот, я делаю это в очень деликатной и тонкой форме.
– Конечно. А что он просил узнать?
– Не может ли он пригласить сниматься в этой картине Таню Друбич, потому что он пригласил туда сниматься Олега Янковского и Сашу Абдулова… и очень было бы в жилу им, в их компанию, втолкнуть еще Таню. Есть у него такая идея.
– Так чего? И Роман замечательный режиссер, и Олег, Саша… Так чего? Втыкайте сколько хотите. Правда, Таня сейчас вот только что родила. Как она будет сниматься? Я не понимаю даже, как она поедет с дитем, с грудью.
– Это мы разберемся… Дитя, грудь… это все десятое. Главное – мы с тобой договорились. Мы можем позвонить?
– Звоните Тане сколько хотите.
Они позвонили Тане, дали почитать сценарий, который ей очень понравился. И Таня взяла Аню, которой, я не помню, сколько тогда, годика еще не было… Аню на руки, и они уехали сниматься…
Таня – человек очень настороженный, замкнутый и скрытный. Вот она вернулась оттуда в современном таком восторге, человеческом восторге. Я говорю: «Что такое?» Она говорит: «Ну просто такой человеческой компании я в жизни не видела. Такие они все прекрасные. Ну все такие просто прекрасные…» Я говорю: «Что в них прекрасного?» – «Ой! Они все прекрасные, говорят одни глупости, все не то с похмелья, не то выпивши… абсолютно не знают текста, и все такие чудесные… они все такие настоящие артисты. И если бы они еще знали текст – это просто вообще, им бы и цены не было. Никто ничего не знает…» И в доказательство чудесности, прекрасности, она была приглашена на их прощальный ужин, который проходил в ресторане «Узбекистан». Мы сидели на этом ужине: Рустам Ибрагимбеков, Роман Балаян, Олег, Саша Абдулов, Таня, ели манты, шашлыки и ржали так, что просто стекла вываливались… Невозможно вспомнить ни мысли, ни какого-то связного рассказа, ни о чем… потому что их просто не было. Не то чтобы я такой тупой и не запомнил. Их просто и не было. Все смотрели друг на друга, икали, плакали, смеялись и падали лицом в салат. По какой – я не знаю – причине, но то же самое у меня ощущение было, когда мы вышли из ресторана, что они такие чудесные…
Мы были знакомы с Олегом до этого случая, но после этой ресторанной встречи, банкета по поводу окончания съемок «Храни меня…», после этого оливье-салата с физиономией – мы стали ощущать себя друзьями.
И начиналась моя главная жизнь, которая называется дружба. Не то чтобы мы перезванивались каждый день и спрашивали друг друга: «Ну как настроение у тебя там вообще?» – ничего этого не было, никаких сообщений из области иносоциальных мыслей, да и виделись мы редко и всегда по каким-то дурацким поводам. И когда виделись, ничего друг другу не сообщали путного… ничего… Только ржали… Ну вот этого было вполне достаточно, чтобы ощущать себя близкими, исключительно близкими людьми. В это время у Олега произошла еще одна история, которая стала одной из главных историй в его жизни. Я был на спектакле в Ленкоме, где Марк Захаров был впервые в качестве главного режиссера этого театра. Он пришел из Театра Сатиры, привел в этот театр Олега. И был спектакль «Автоград». В этом спектакле «Автоград» я первый раз увидел Олега как театрального артиста. Я абсолютно не мог понять, как это может быть, чтобы Олег был театральным артистом! Вот Саша Абдулов, конечно, можно понять, что он театральный, а то, что Олег театральный артист… Ну как он говорил! Я совершенно не любил, терпеть не мог любой аффектации чувств, любого нажима, любого какого-то стремления кого-то поразить внешностью, интонацией, криком или шепотом. И Олег был ненавистником внешних эффектов, любых внешних эффектов.
Дальше у Олега началась превосходнейшая страница жизни, которая сделала его действительно бесконечно любимым всем советским народом! И остается им до сих пор. Я приезжал с премьерой «Анны Карениной» в Ереван, в Армению, которая теперь отдельное государство, я там паспорт отдавал, штамп ставил, границу пересекал! Но люди – советские, все родные советские люди! Битком набит зал абсолютно родными советскими людьми! Все, все, все на том же месте сидят, с той же душой, с той же психологией, и с тем же отношением, и с той же немыслимой любовью к Олегу! И в Израиле мы недавно показывали «Анну Каренину» в огромном театре. Этот огромный театр, знаменитый театр, битком набитый, – все советские люди. Тот же Израиль, Ближневосточный кризис, Палестина… – советские люди, наши советские люди. В зале Трайбека – это один из самых роскошных залов Нью-Йорка, 1400 мест зал, центр Нью-Йорка – битком набито на первом показе «Анны Карениной». Продавали билеты за дикие деньги друг другу… пришли смотреть Олега. Конечно, не меня, Олега. Те же советские люди. Нам еще долго ждать, пока мы все вымрем! И появится что-то такое специфическое, так сказать, антисоветское. Пока я не вижу ни малейших таких перемен.
Раскиданные по всему миру замечательные советские люди, изумительные люди, понимающие. Мы понимаем друг друга с полувздоха, с полудыхания. И все они обожают Олега. И этим обожанием дышал зал. В Лондоне, в Монреале, в Торонто, в Нью-Йорке. Почему? Потому что советские люди. И потому что то, что называется… «Тебя, как первую любовь, России сердце не забудет». Сердце не забывает именно как первую любовь. И вот этим вот первым любовником России – Советского Союза, этих миллионов людей сделал Олега Марк Захаров. Все знали, что он очень хороший актер, но членом каждой советской семьи, любимым членом каждой семьи сделал его Марк Захаров, сняв «Обыкновенное чудо», где Олег… Опять непонятная та же самая история: Абдулов Саша там скачет на конях, там чего-то… Этот сидит там… крутит ручку, но за этим кручением ручки чувствуется такая душевная мощь и не обыкновенная красота. Я знаю ту красоту, знаю, как в 4 часа утра в вагоне-ресторане можно получить бутылку, если его об этом попросят. А тут такая колоссальная значительная человеческая красота! И как-то до меня дошло. Я с ним встречаться стал: «Слушай, а что происходит? Почему мы с тобой не работаем-то?» А я даже и не думал с ним работать никогда. Как-то вполне нам было достаточно наших дружеских встреч. И тут я посмотрел его в «Обыкновенном чуде». Более красивого, мужественного, породистого человека я в жизни не видел. И эта мужественность, красота и порода никак на себе не настаивают. Он говорит обыкновеннейшим голосом обыкновеннейшие вещи.
Олег Иванович был человеком скорее академических взглядов и вкусов, академического образования, академического понимания того, что хорошо и что плохо. И тем не менее в этих, казалось бы, жестких и таких сухих, строгих рамках академических вкусов он находил такое количество живого, такое количество непосредственного, каких-то даже вещей андеграундных… Вот такой академический андеграунд. Допустим, что Олег Иванович делал у Балаяна… Там же безумно смешная история! Я каждый раз дико смеюсь, когда… – ведь он сам придумал, я у Ромы даже спрашивал, у Балаяна… – когда он выходит из комнаты таким маленьким калекой, чтобы рассмешить Таню. Ну это дико, это могли бы придумать только на Винзаводе! А до открытия Винзавода… еще сто лет было до Винзавода! Олег это запросто делал в рамках академических воззрений на белый свет и на актерское мастерство. И вот если говорить о том, была ли у него, с этой самой академической точки зрения, некая такая сверхзадача… как Станиславский говорил, «зерно»… было ли вот зерно всей его жизни. Я думаю, что вся его жизнь была с той же самой академической убежденностью направлена на поиск устойчивости, поиск чего-то такого, ради чего стоит жить и ради чего стоит трудиться. А самое главное, чтобы рядом были люди, которые никогда не изменят, никогда не предадут, не продадут.
В поисках того, что будет всегда с ним, он нашел две вещи – театр, в котором он работал, Ленком под руководством Марка Анатольевича Захарова. Именно с этим театром, именно с этим человеком он находил какую-то внутреннюю устойчивость и ясность дома. Может быть, это и было его главной идеей – он очень любил идею дома, и, соответственно, он очень любил не просто идею, а нормальную, живую свою семью. Страстно любил Люду, был ей очень предан и привязан. Очень трогательно и очень своеобразно любил Филиппа. Любил его, наверное, сильнее всех.
Может быть, эта странная, какая-то даже надбытовая любовь к Филиппу началась со съемок картины «Зеркало». Там есть поразительный эпизод, где главный герой-мальчик (его играет Филипп) бросается на грудь к отцу – к Олегу. Это никак не сыграно, но сыграно грандиозно! Маленький план, но сколько в нем всего. Расскажу одну историю. Частный очень пример, который вроде бы ничего не объясняет, но мне тоже, как отцу двоих детей, он объясняет многое. Меня Филипп пригласил в кинотеатр «Пушкинский» на премьеру своего первого большого полнометражного фильма «В движении». Я сказал: «Спасибо тебе, Филипп, большое. Обязательно приеду. Когда начало? Я могу минут на десять опоздать там, туда-сюда». Филипп Олегу это сказал. После чего перезванивает Олег:
– Я тебя очень прошу – не опаздывай, отмени ты все эти встречи. Не опаздывай. Мы тебя будем ждать. Если ты опоздаешь – мы тебя будем ждать 15 минут, 20 минут, столько, сколько надо.
– Олег, зачем? Ты чего? Вы начинайте, я войду в зал, там сяду и буду смотреть. Я обязательно приду.
– Но пойми меня. Мне бы очень хотелось, чтобы перед сеансом мы сидели с тобой рядом. Это бы очень сильно поддержало ситуацию.
В общем-то ни о чем заботиться не надо было. Очень хорошая картина, полнометражная, дебютная картина – превосходнейшая работа у Филиппа! И тем не менее Олег считал, что важно то, что мы сидели рядом на премьере у его сына. Я был рядом с ним и видел, как он переживал. Никогда в жизни я не видел, чтобы он так переживал за свои картины. Я чувствовал, как он трясет ногой и перебирает воздух пальцами. Это такая привязанность, которая многое объясняет.
Для Олега был очень важен его дом. И в частности таким вот домом, большим домом у него была Россия. Может, я говорю высокими словами, но действительно я помню этот странный тип тоски, которую он испытывал, участвуя в антрепризных спектаклях во Франции. В то время никого никуда не выпускали, а у Олега была большая валютно-оплачиваемая роль во Франции. Вот там он вволю натосковался. И это была тоска по дому, тоска по России, потому что он был абсолютно русским актером, который выразил самую глубину сознания нерядового русского человека, хотя и играл простых раздолбаев, но даже простой раздолбай, которого он играл в фильме Микаэляна «Влюблен по собственному желанию», – он все равно не простой раздолбай.
И кого бы он ни играл – императора России или раздолбая, который работает слесарем-пекарем и пьет, – он всегда с особой целомудренностью и ясностью доносил до зрителя, что сам-то он русский человек. И император России, и алкаш из подворотни – они его братья, они родной крови, они родные. Это тоже очень важное чувство. Чувство дома. Невероятно цельное, невероятно красивое и невероятно мощно переданное зрителю Олегом.
На жизнь Олега и на его менталитет чрезвычайно сильно повлияла встреча с Андреем Тарковским. Не так чтобы: «…и в момент встречи с Андреем Арсеньевичем, Олег Иванович понял, как важно думать о судьбах России, даже если ты ковыряешь в носу!» – ничего такого… А есть какие-то безумно странные истории! Первая странная история, как он вообще попал в фильм «Зеркало». Андрей Арсеньевич знал, что есть какой-то человек из Москульта, Янковский. Вряд ли он видел работы Олега, может быть, видел какую-нибудь картину, а может, и не видел – не знаю, но во всяком случае вряд ли он был знатоком и исследователем творчества Янковского. И вот Тарковский попросил своего второго режиссера найти ребенка для исполнения в «Зеркале» роли маленького мальчика, маленького Андрея. Искали, искали, привели мальчика, обрили его наголо. «Мальчик, – говорит, – хороший». А там кого хочешь, хоть меня обрей наголо, Андрей бы посмотрел и сказал: «Да, хороший, похож на меня». Говорит:
– Да – это, да – получается. Хорошо. Как тебя, мальчик, зовут?
Мальчик говорит:
– Филипп Янковский.
– О, Филипп Янковский?
– Да, вот этот мальчик, он сын вот этого Янковского.