Страница:
– Я хотел бы узнать суть и подробности предложения. – Арсенин подобрался, его глаза, мгновенно растеряв искорки веселости, стали серьезными и сосредоточенными. – Что за фрахт? Куда? Какой груз и срок его доставки? Какова оплата, и наконец – почему именно я?
– Буту претельно откровенен. На танный момент, из парохотов, стоящих в Отесском порту, только ваше сутно потхотит для нашего груса. Суть такова: как я уше говорил, наша компания занимается строительством шелесных торог. Мы строим их в… Африке. В настоящее время необхотимо перевести паровые котлы и иные сапасные части тля локомотивов в Мосамбик, порт насначения – Лоренсу-Маркиш. Кроме того, в сосетнем с Мосамбиком Трансваале находятся наши соотечественники… Наверняка вы в курсе послетних событий на границе Ротесии? Что вы тумаете о политике преситента Крюгера?
– Да, что-то такое читал в газетах. – Арсенин откинулся на спинку стула и прикурил папиросу. – Но какое отношение политика Крюгера имеет к вашим землякам и к цели фрахта?
– Мы претполагаем, что Британская Империя и Южноафриканские республики так и не найтут общего языка, и опасаемся, что события примут… э-э-э… нешелательный поворот. И хотя мы поттерживаем нейтралитет, при потопном расвитии событий есть опасность того, что люти ис нашей диаспоры окашутся пот утаром. Тля обеспечения бесопасности соотечественников наша компания приняла решение о воорушении их. Поэтому, помимо локомотивов, часть груса будет состоять ис орушия и огнеприпасов к нему… Натеюсь, я в полной мере утовлетворил ваше любопытство, или у вас есть еще вопросы? В свою очереть, мне хотелось бы снать, как вы относитесь к перевоске орушия?
– Груз как груз, – равнодушно пожал плечами капитан. – Я так понимаю, что каждый патрон будет задокументирован и в коносаментах будут ясно и недвусмысленно описаны характеристики груза. Вы ничего не сказали о сроках доставки, и последний в списке, но один из первых по значению вопрос, – вы так и не озвучили стоимость фрахта.
– По нашим расчетам, ваше сутно толшно сатратить на путь до Лоренсу-Маркиш от пяти то шести с половиной нетель. Тля оплата фрахта мы претлагаем сумму в три тысячи фунтов стерлингов.
– То есть вы нашли капитана с кораблем почти без средств и без работы и думаете, что коли я сейчас в почти критической ситуации, то только за харчи работать буду? – Арсенин чуть наклонился вперед, прищурив правый глаз, опершись подбородком на кулак правой же руки, а левой рукой уперся в столешницу, став внешне похожим на змею, готовую к броску. – Мне из этих денег, сударь, еще и пароход бункеровать надо, и команду кормить-поить да жалованье платить! А вы мне вместо достойной оплаты подачку предлагаете! Это просто оскорбительно!
– Я ни в коей мере не хотел вас обитеть! Но какую ше сумму вы хотели бы получить, сутарь? – Гедссон, понимая, что переговоры перешли в стадию торга, немного расслабился. Желаемый результат получен, осталось только урегулировать частности.
– Десять тысяч фунтов стерлингов, – жестко произнес Арсенин, – и на сам поход не менее восьми недель. Мы неделю только судно к походу готовить будем, а есть еще и неизбежные на море случайности.
Дальнейшие полчаса оба собеседника выкладывали друг другу свои резоны, и если со сроком доставки груза вопрос больше не обсуждался, то сумма оплаты фрахта вызвала бурные дебаты. Однако договаривающиеся стороны понимали, что на данный отрезок времени каждый из них является спасением для другого, и потому в конце концов достигли соглашения.
– Ваши товоты трутно оспорить. Вы меня убетили, господин Арсенин. Сумма оплаты фрахта бутет составлять семь тысяч пятьсот фунтов стерлингов, срок тоставки груса то места насначения – восемь нетель. Нас нетрутно найти, наша контора располагается непоталеку от Пассажирского вокзала. Приглашаю вас савтра в три часа пополутни посетить нашу контору по атресу: улица Пушкинская, том нумер семнатцать, гте вы смошете потписать контракт. И я уполномочен заявить, если танный фрахт бутет исполнен вами бесукорисненно, то наше сотрутничество мошет иметь взаимовыготное протолжение. А сейчас посвольте откланяться. – Гедссон в знак окончания переговоров поднялся из-за стола и протянул Арсенину руку.
– Очень рад, что мы нашли общий язык, господин Гедссон. Уверен, что руководство вашей компании останется довольным вашим, несомненно, верным выбором, – поднялся из-за стола моряк, ответив на рукопожатие.
– Та! Это у меня сеготня полно тел, а вы можете протолжать оставаться гостем этого славного заветения. Все, что вы сеготня сакашете, – за счет нашей компании. – Гедссон отвесил капитану на прощание уважительный поклон и направился к выходу.
– Это все, конечно, замечательно, но как-то не вовремя, – озорно усмехнулся Арсенин, глядя в спину уходящему шведу. – Эх! И чего ж я тогда сегодня к Либману не пошел-то?
ГЛАВА ВТОРАЯ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
– Буту претельно откровенен. На танный момент, из парохотов, стоящих в Отесском порту, только ваше сутно потхотит для нашего груса. Суть такова: как я уше говорил, наша компания занимается строительством шелесных торог. Мы строим их в… Африке. В настоящее время необхотимо перевести паровые котлы и иные сапасные части тля локомотивов в Мосамбик, порт насначения – Лоренсу-Маркиш. Кроме того, в сосетнем с Мосамбиком Трансваале находятся наши соотечественники… Наверняка вы в курсе послетних событий на границе Ротесии? Что вы тумаете о политике преситента Крюгера?
– Да, что-то такое читал в газетах. – Арсенин откинулся на спинку стула и прикурил папиросу. – Но какое отношение политика Крюгера имеет к вашим землякам и к цели фрахта?
– Мы претполагаем, что Британская Империя и Южноафриканские республики так и не найтут общего языка, и опасаемся, что события примут… э-э-э… нешелательный поворот. И хотя мы поттерживаем нейтралитет, при потопном расвитии событий есть опасность того, что люти ис нашей диаспоры окашутся пот утаром. Тля обеспечения бесопасности соотечественников наша компания приняла решение о воорушении их. Поэтому, помимо локомотивов, часть груса будет состоять ис орушия и огнеприпасов к нему… Натеюсь, я в полной мере утовлетворил ваше любопытство, или у вас есть еще вопросы? В свою очереть, мне хотелось бы снать, как вы относитесь к перевоске орушия?
– Груз как груз, – равнодушно пожал плечами капитан. – Я так понимаю, что каждый патрон будет задокументирован и в коносаментах будут ясно и недвусмысленно описаны характеристики груза. Вы ничего не сказали о сроках доставки, и последний в списке, но один из первых по значению вопрос, – вы так и не озвучили стоимость фрахта.
– По нашим расчетам, ваше сутно толшно сатратить на путь до Лоренсу-Маркиш от пяти то шести с половиной нетель. Тля оплата фрахта мы претлагаем сумму в три тысячи фунтов стерлингов.
– То есть вы нашли капитана с кораблем почти без средств и без работы и думаете, что коли я сейчас в почти критической ситуации, то только за харчи работать буду? – Арсенин чуть наклонился вперед, прищурив правый глаз, опершись подбородком на кулак правой же руки, а левой рукой уперся в столешницу, став внешне похожим на змею, готовую к броску. – Мне из этих денег, сударь, еще и пароход бункеровать надо, и команду кормить-поить да жалованье платить! А вы мне вместо достойной оплаты подачку предлагаете! Это просто оскорбительно!
– Я ни в коей мере не хотел вас обитеть! Но какую ше сумму вы хотели бы получить, сутарь? – Гедссон, понимая, что переговоры перешли в стадию торга, немного расслабился. Желаемый результат получен, осталось только урегулировать частности.
– Десять тысяч фунтов стерлингов, – жестко произнес Арсенин, – и на сам поход не менее восьми недель. Мы неделю только судно к походу готовить будем, а есть еще и неизбежные на море случайности.
Дальнейшие полчаса оба собеседника выкладывали друг другу свои резоны, и если со сроком доставки груза вопрос больше не обсуждался, то сумма оплаты фрахта вызвала бурные дебаты. Однако договаривающиеся стороны понимали, что на данный отрезок времени каждый из них является спасением для другого, и потому в конце концов достигли соглашения.
– Ваши товоты трутно оспорить. Вы меня убетили, господин Арсенин. Сумма оплаты фрахта бутет составлять семь тысяч пятьсот фунтов стерлингов, срок тоставки груса то места насначения – восемь нетель. Нас нетрутно найти, наша контора располагается непоталеку от Пассажирского вокзала. Приглашаю вас савтра в три часа пополутни посетить нашу контору по атресу: улица Пушкинская, том нумер семнатцать, гте вы смошете потписать контракт. И я уполномочен заявить, если танный фрахт бутет исполнен вами бесукорисненно, то наше сотрутничество мошет иметь взаимовыготное протолжение. А сейчас посвольте откланяться. – Гедссон в знак окончания переговоров поднялся из-за стола и протянул Арсенину руку.
– Очень рад, что мы нашли общий язык, господин Гедссон. Уверен, что руководство вашей компании останется довольным вашим, несомненно, верным выбором, – поднялся из-за стола моряк, ответив на рукопожатие.
– Та! Это у меня сеготня полно тел, а вы можете протолжать оставаться гостем этого славного заветения. Все, что вы сеготня сакашете, – за счет нашей компании. – Гедссон отвесил капитану на прощание уважительный поклон и направился к выходу.
– Это все, конечно, замечательно, но как-то не вовремя, – озорно усмехнулся Арсенин, глядя в спину уходящему шведу. – Эх! И чего ж я тогда сегодня к Либману не пошел-то?
ГЛАВА ВТОРАЯ
Семь недель спустя. Португальская колония Мозамбик. Порт Лоренсу-Маркиш
Слегка покачиваясь на легких волнах, «Одиссей» замер возле каменного языка грузового причала. Арсенин, пребывая в отличнейшем расположении духа, поднялся на мостик. Переступив через комингс, он вполуха выслушал беглый доклад вахтенного, снял фуражку, вытер лоб платком и улыбнулся собственным мыслям. Благо есть чему радоваться. Пройдя Суэцкий канал, судно почти все время следования до Мозамбика шло под попутным ветром, и удалось обойтись без дополнительных бункеровок, сэкономив тем самым довольно-таки дорогой уголь.
Продолжая улыбаться, Арсенин, наблюдая, как мельтешат чернокожие грузчики, оперся на поручни. Рабочие резво и, на удивление, почти без понуканий со стороны одинокого белокожего управляющего, перетаскивали ящики с парохода на берег и об отдыхе даже не заикались.
– Всеслав Романович! Доклад о текущем состоянии судна сейчас представить или уж вечером с обычным рапортом отчет дать? – окликнул Арсенина старший помощник Политковский, поднявшийся на мостик через несколько минут после капитана. – Кстати! Мы назад пустые пойдем или груз какой-никакой прихватим?
– С докладом и до вечера подождать можно, Викентий Павлович, – повернулся к помощнику Арсенин. – Особых неприятностей у нас нет; полпути под парусом шли, машину почти не запускали. Механикус наш Никита Степанович о поломках в машинном отделении ничего не докладывал, бункера почти полные… Рангоут и такелаж в порядке, менять вроде бы ничего не нужно, только что запасы провизии и воды пополнить… А насчет груза – пока не знаю. Если наши наниматели в обратный путь ничего не снарядят, то за пару дней, что мы здесь стоять будем, попробую что-нибудь найти. Ну а если и пустыми назад пойдем – тоже невелика беда. Чухонец платит!
– Всеслав Романович! Давно у вас спросить хочу, но все как-то недосуг было. Насколько я помню, вы ведь Оренбургской губернии уроженец? – Политковский дождался утвердительного кивка капитана, после чего продолжил: – А как же вы в море-то попали?
Арсенин вынул портсигар, предложил папиросы собеседнику, прикурил сам и только после этого ответил:
– Верно говорят, Викентий Павлович, что от книг все на свете зло и неприятности. Я в детстве и отрочестве книги про океаны да про морские путешествия страсть как любил, вот и заболел морем навечно. А ведь папенька мне другую стезю пророчил… – Арсенин выпустил струю дыма, повернулся лицом к горизонту и замолчал, погрузившись в воспоминания.
В конце июля 1863 года в г. Оренбурге в семье коллежского асессора Романа Никифоровича Арсенина, служащего по почтовому ведомству, произошло радостное событие – у него родился сын, которого назвали Всеславом. Мальчишка на радость родителям рос здоровым и смышленым.
Беззаботное детство с играми в казаков-разбойников, путешествиями на крепостной вал, частыми скороспелыми драками и столь же скорыми примирениями длилось недолго.
Когда Всеславу исполнилось восемь лет, родители отдали его в гимназию. Учился он достаточно хорошо, впитывая знания без особого напряжения, но и прежних своих друзей и забавы не забывал. Вряд ли кто-то мог назвать его первым сорванцом в гимназии, но и в списке «благонамеренных» учеников фамилию «Арсенин», как ни старайся, тоже не отыскали бы. И кто знает, кем бы вырос сорванец, если бы не поездка с родителями в Петербург. Книги о кораблях и приключения на море и до этого эпохального путешествия занимали первые места как на книжных полках, так и в сердце подростка, но после того как Всеслав побывал с оказией в Кронштадте, воочию увидел море и корабли, он заболел романтикой дальних странствий всерьез и надолго. А после посещения Петербургского морского музея болезнь из латентной перешла в активную фазу и лечению уже не поддавалась.
Вернувшись в родной Оренбург, Всеслав накупил у букиниста книг по морской практике и судостроению и приступил к их изучению, а в гимназии, к вящей радости наставников и родителей, стал проявлять особое прилежание в изучении математики и иностранных языков.
Случись его увлечение чуть раньше, к зрелым годам он успел бы переболеть морской романтикой и, может статься, занялся бы собиранием колониальных диковин. Чуть позже – и страсть ко всему морскому не совладала бы с житейскими заботами. Однако увлечение пришло именно тогда, когда мальчик еще не успел пресытиться мечтой, и сохранилось до того мгновения, когда настало время выбирать жизненную стезю.
Отец Всеслава мечтал увидеть сына офицером или, на худой конец, инженером. И едва семнадцатилетний отпрыск окончил гимназию, как по настоянию отца поступил в первое военное Павловское училище. Единственное, что примиряло молодого Арсенина с казарменным бытом, – то, что училище находилось в Петербурге, и редкие увольнительные он посвящал поездкам в Кронштадт, где мог вдоволь любоваться морем и кораблями. И хотя со временем юноша втянулся в дисциплину, принял порядки своей Alma mater и даже научился извлекать из них некоторое удовольствие, как в детстве изюм из сладкой булочки, мечтам отца не суждено было сбыться. На втором году обучения Всеслав дрался на дуэли, и хотя сия эскапада обошлась без смертоубийства, ран и увечий, Арсенина отчислили из корпуса.
Ничуть не расстроившись по данному поводу, он подал документы в Петербургские морские классы, после чего его детская мечта стала приобретать вполне осязаемый вид.
Отец поначалу возражал против такого решения, но вспомнив, что сам пошел в обучение лишь по требованию своего отца, в то время как мечтал о геодезии, бразильской сельве и африканских саваннах, с выбором сына смирился.
Два года учебы пролетели почти незаметно. Преподавали в классах профессионалы своего дела, которые делились с учениками как своими знаниями, так и беззаветной любовью к морю, отчего учились курсанты усердно. После перевода в третий, выпускной, класс Арсенин столкнулся с необходимостью устройства на летнюю практику.
Учебных судов для моряков торгового флота не существовало и в помине, и те курсанты, кто действительно желал научиться чему-то помимо полученных в училище знаний, нанимались на лето матросами или на пароходы местных линий, или на мелкие парусники, которыми тогда кишели Черное и Азовское моря. Не тратя много времени на раздумья, Всеслав устроился матросом на небольшой грузо-пассажирский пароход с парусным вооружением и реями на фок-мачте, носивший гордое, можно даже сказать – претенциозное название «Сокол», и все лето провел в плаванье: сначала из Керчи до Севастополя, после – из Севастополя в Таганрог.
По окончании практики Всеслав вернулся к учебе. Первые две недели он поглощал знания, как и прежде, но буквально в конце сентября к учению охладел: вид имел задумчивый и мечтательный, а по возвращении из классов, небрежно забросив учебники под койку, тут же исчезал. Еще немного времени спустя Арсенин, ранее отличавшийся рачительным отношением к деньгам, вдруг стал занимать значительные суммы у сокурсников, интересоваться вопросами моды и строчить по ночам скверного качества вирши. Диагноз, поставленный товарищами, оказался единодушным: Арсенин влюбился! Придя к единому мнению, курсанты хлопали новоиспеченного Ромео по плечам, кто восторженно, а кто сочувственно, и, пытаясь угадать, кто же эта таинственная незнакомка, заключали пари. В конце концов ответ на загадку был получен: один из сокурсников, гуляя по Невской перспективе, невзначай столкнулся с Арсениным. Тот буквально порхал вокруг миниатюрной блондинки, в коей курсант практически сразу узнал дочь Кузавлева – тогдашнего начальника артиллерийских классов: девицу красивую, но избалованную и взбалмошную. До конца октября Всеслав пребывал в приподнятом расположении духа, но с наступлением ноябрьских холодов товарищи все чаще стали замечать, что от прежней его веселости не осталось и следа, а к декабрю Арсенин превратился в сосредоточие уныния и меланхолии.
В какой-то момент у Арсенина (признанного в училище мастера по стрельбе из револьвера) даже возникло желание добраться до оружейной лавки на Васильевском острове и купить себе револьвер. Упорный и целеустремленный Всеслав это стремление реализовал. Частично. До лавки Всеслав добрался, но увидев, что самый дешевый револьвер стоит тридцать семь рублей, поразил приказчика брошенной в сердцах фразой: «Это чтоб из-за этой стервы с собой покончить, я должен такую уйму деньжищ на ветер выбросить? А вот хрен ей!» – вышел из магазина, от мысли вооружиться отказался и больше, до поры, к ней не возвращался.
Надо сказать, что посещение оружейной лавки сказалось на Всеславе самым наилучшим образом: он с прежним усердием набросился на учебу, вновь стал общителен и весел и перестал скрипеть зубами по ночам. Когда же друзья спрашивали о причинах разрыва с пассией, Арсенин, неизменно морщась от досадных воспоминаний, небрежно отмахивался: «Он был курсант, она была принцесса» и переводил разговор на другую тему. Вот только все равно окружающие замечали, что неудачный роман оставил на сердце юноши изрядный рубец.
Заключительный год обучения пролетел, как пуля из револьвера «Смит и Вессон». За обучением премудростям морского дела, практическими стрельбами и редкими, но разгульными курсантскими вечеринками он и не заметил, как наступила весна 1885 года, а с ней пришла пора выпускных экзаменов. Почти два месяца экзаменационной нервотрепки, и вот в июле этого же года Арсенин, закончив Морские классы, получил диплом штурмана.
Через несколько дней после выпуска он на всякий случай (а вдруг да повезет?) зашел в дом номер тридцать на набережной Мойки, где размещалось управление Доброфлота. И этот визит оказался счастливым, можно сказать – судьбоносным. В Одесский порт прибывал грузо-пассажирский пароход «Владивосток». На судне собирались установить новые котлы производства товарищества Беллино-Фендерих, и на этом же судне имелась вакансия второго штурмана.
Арсенин принял предложение не то чтобы не раздумывая, а даже не поинтересовавшись о размере жалованья. А когда узнал, что отныне ему как второму штурману положено девяносто шесть целковых в месяц, при том, что пошив формы шел за счет Доброфлота, а столоваться Всеслав мог на судне, радости не было предела.
Несколько дней ушло на улаживание формальностей, после чего, получив аванс и подъемные, Арсенин отправился в Одессу.
Два последующих года Арсенин провел в море. Его судно поддерживало субсидируемое правительством регулярное сообщение между Владивостоком и портами Камчатки и Охотского моря. Служба шла ровно и без особых происшествий.
Летом 1888 года из Лондона во Владивосток вернулся товаро-пассажирский пароход «Петербург», на котором фирма «Robert Napier» установила новые котлы и две дымовые трубы вместо одной.
К тому времени за Арсениным прочно закрепилась репутация хорошего, умелого штурмана и надежного товарища. Свое мнение по этому поводу Всеслав сформулировал достаточно точно: «Служба, она для того и служба, чтоб по ней ввысь расти» и перевелся с «Владивостока» на «Петербург» на должность старшего помощника капитана. Вот тут он и узнал, почем фунт лиха, и долго еще вспоминал о трудностях службы штурмана как о веселых и беззаботных деньках.
Мало того, что старпом на пароходе в ответе за все: и за команду, напившуюся и устроившую драку в иноземном порту, и за надежность судна в походе, так помимо этого старший помощник на судах Доброфлота еще и суперкарго. В общем – адская работенка. Кто знает – тот поймет.
Учет провизии и воды как в балластных, так и в питьевых цистернах – это старпома обязанность. Ну и что, что баталер есть? Вы, сударь, старпом? Вот и извольте соответствовать. Экипаж по жилым помещениям разместить – снова старпом. Судовые работы контролировать – снова старший помощник, добро пожаловать! И нечего на боцманов пенять, ежели что не так. За два часа до выхода доклад капитану о готовности службы к рейсу, а за пятнадцать минут – о готовности судна к отходу. Матросов по судовым службам распределить – как тут без старпома обойтись? А уж если, не дай бог, и практиканты вдруг на судне объявятся… Ну и, конечно же, ведение документации по всем и всяческим учетам – от технического состояния своего заведования до местонахождения последней гайки на борту. А еще старший помощник (на то он и помощник капитана) составляет и корректирует судовые расписания, ведомости ремонтные готовит; планы проведения учений, осмотров, проверок не только готовит, а и их выполнение обеспечивает. Судовую книгу приказов старпом видит чаще, чем Библию, ну и, конечно же, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, непосредственно руководит действиями экипажа по борьбе за живучесть судна. Да! Еще не следует забывать, что старпом несет ходовые вахты с четырех до восьми часов и с шестнадцати до двадцати часов. И это далеко не все, что старпом на судне делать обязан…
Возникает закономерный вопрос: а спать-то ему, бедному, когда? Такой же закономерный ответ: учитесь, сударь, полномочия делегировать!
Но как бы трудно ни приходилось, Арсенин справлялся. Почти два года он прослужил в должности старпома на «Петербурге», избороздив Дальний Восток вдоль и поперек. Его судно ходило в Китай, Малайзию, два раза навещали Японию.
Матросы экипажа достаточно быстро поняли, что с новым старпом не забалуешь. С офицерами на судне установились дружеские, но без панибратства отношения.
Капитан парохода – морской волк старой школы Рудольф Егорович Гутан, обошедший в свое время вокруг света на корвете «Баян», строгий, но вместе с тем веселый и заботливый, являлся несомненным авторитетом для Арсенина. На судне про Гутана шутили, мол, он единственный из моряков, которому постоянные плаванья не помешали породить аж трех сыновей и дочь. Рудольф Егорович, более чем довольный прилежанием своего старшего помощника, собираясь через пару лет подавать в отставку, прочил Арсенина на свое, то есть капитанское, место.
По правде сказать, расположение капитана Арсенин заслужил еще в самом начале своей службы расторопностью, проявленной во время спасения французского военного транспорта «Коломбо» в Красном море, за которое Гутана правительство Французской республики наградило орденом Почетного легиона.
Скорее всего, так бы и встал Арсенин на капитанский мостик «Петербурга», но в 1890 году, во время рейса с Сахалина в Одессу, он подхватил малярию.
Малярия свалила его в Суэцком канале. Отправляя своего старшего помощника в Одесский морской госпиталь, Гутан даже прослезился, чего за умудренным опытом эстляндцем ранее никогда не замечалось. Позднее, уже в девяносто четвертом, Арсенин узнал, что Рудольф Егорович умер от туберкулеза в Каире. В память о капитане он, втайне от всех, по старому морскому обычаю пролил за борт корабля стакан водки, ибо мало кого уважал так, как Гутана.
Болезнь отобрала много сил, но это не помешало Арсенину вернуться во Владивосток сразу же, как только он встал на ноги. Поскольку свободных вакансий в пароходстве не имелось, Арсенин взял двухмесячный отпуск, во время которого навестил родителей. Однако к моменту его возвращения во Владивосток ситуация не изменилась – на морских судах капитаны, старшие помощники или хотя бы штурманы не требовались, а уходить на речные суда Арсенину не хотелось.
В один из майских дней Арсенин сидел в открытом кафе на Китайской улице, когда случайно услышал разговор двух немецких матросов, пивших пиво за соседним столом. Матросы делились впечатлениями о русском городе и порте, высказывая сожаление, что такой хороший пароход, как «Аделаида», будет служить диким русским и ходить по варварским местам. Заинтересовавшись беседой матросов, Арсенин обратился к ним на немецком, чем сразу же расположил к себе собеседников. Через десять минут беседы, бокала вина для себя и пары кружек пива для матросов Всеслав располагал информацией о том, что моряки служат в экипаже, который буквально день назад привел в порт Владивостока новое грузовое судно из Гамбурга. Ранее судно принадлежало компании Hamburg-Amerikanischen Packetfahrt AG, а теперь им будет владеть Морская Компания Жюля Бринера.
Резонно рассудив, что для нового судна нужен новый экипаж, и вновь надеясь только на удачу, Арсенин направился на Алеутскую, где располагалась контора Компании Бринера.
К его удивлению, через несколько минут после того, как он изложил одному из клерков свое желание встретиться с владельцем компании, рассчитывая в лучшем случае лишь записаться на прием, тот же клерк проводил его на второй этаж здания, где находился кабинет Бринера. Услужливо отворив перед Арсениным двери, клерк моментально исчез из поля его зрения. Бринер оказался довольно-таки высоким мужчиной лет сорока пяти. Из-за мясистого носа, окладистой бороды, пышных усов и круглого животика под черным шелковым жилетом он чрезвычайно напоминал Александра Дюма-отца и Жюля Верна, вместе взятых. Говорил он по-русски очень чисто и почти без акцента, разве что иной раз несколько непривычно ставил ударения в словах.
Бринер произвел на Арсенина впечатление человека, с одной стороны, в высшей степени делового, умного и обязательного до скрупулезности, с другой – авантюриста. Человек, бежавший за романтикой дальних странствий из родной Швейцарии, не имеющей выхода к морю, проведший юность юнгой на пиратском корабле и торговцем шелком в Йокогаме, без сомнений заслуживал уважительного к себе отношения.
После часового разговора, прошедшего хоть и в насквозь деловом, но дружелюбном тоне, Арсенин и Бринер договорились о встрече через день, когда кандидат на должность должен принести свои рекомендации и дипломы. Вторая встреча заняла несколько больше времени и закончилась для Арсенина самым наилучшим образом. Ознакомившись с рекомендациями, выданными Доброфлотом, а также основываясь на полученной им лично информации, Бринер утвердил Всеслава в должности капитана грузо-пассажирского парохода «Натали», переименованного из «Аделаиды» в честь жены Бринера Натальи Иосифовны Куркутовой.
Позднее, уже набравшись жизненного опыта, Арсенин понял, что Бринер, собиравшийся открывать совместное дело с купцом второй гильдии Кузнецовым, стремился иметь доход, не зависимый от успеха либо неуспеха нового предприятия.
Вплоть до середины июня 1891 года Арсенин занимался комплектованием экипажа, вопросами мелкого ремонта и полного оснащения своего нового судна. Если, служа в должности старпома, он считал, что основная часть работы падает на его плечи, то теперь он придерживался абсолютно иного мнения. И хотя офицера на должность старпома он нашел достаточно быстро, работы хватало обоим. К концу июня команда закончила все работы. Экипаж укомплектован, судно оснащено и готово к походу, и посему, затратив два дня на получение груза и коносаментов, 1891 года июня месяца двадцать второго числа «Натали» вышла в свой первый рейс в порт Суэттенхем, прошедший без каких-либо происшествий.
До закрытия навигации «Натали» успела выполнить два рейса: в японский порт Китакюсю и в Пусан, что на Корейском полуострове. Зиму пришлось провести во Владивостоке.
Порт замерзающий, ледоколов нет; поэтому зимние месяцы Арсенин посвятил большей частью чтению атласов и карт, уединившись в съемной квартире на Афанасьевской улице, что в Офицерской слободе.
Но уже с началом новой навигации Бринер перевел «Натали» на Индийскую линию, и практически весь следующий год Арсенин вновь бороздил морские просторы.
После месячного отпуска, проведенного во французском Сиаме, Арсенин вновь вернулся к работе. И снова рейс следовал за рейсом: попутные ветра сменялись то штилем, а то и штормами, случались накладки с документацией на груз и недобросовестные поставщики, но большую часть составляли спокойные походы.
Так все продолжалось до мая 1893 года, когда Арсенин повел свой пароход из Сиама к родным берегам.
Слегка покачиваясь на легких волнах, «Одиссей» замер возле каменного языка грузового причала. Арсенин, пребывая в отличнейшем расположении духа, поднялся на мостик. Переступив через комингс, он вполуха выслушал беглый доклад вахтенного, снял фуражку, вытер лоб платком и улыбнулся собственным мыслям. Благо есть чему радоваться. Пройдя Суэцкий канал, судно почти все время следования до Мозамбика шло под попутным ветром, и удалось обойтись без дополнительных бункеровок, сэкономив тем самым довольно-таки дорогой уголь.
Продолжая улыбаться, Арсенин, наблюдая, как мельтешат чернокожие грузчики, оперся на поручни. Рабочие резво и, на удивление, почти без понуканий со стороны одинокого белокожего управляющего, перетаскивали ящики с парохода на берег и об отдыхе даже не заикались.
– Всеслав Романович! Доклад о текущем состоянии судна сейчас представить или уж вечером с обычным рапортом отчет дать? – окликнул Арсенина старший помощник Политковский, поднявшийся на мостик через несколько минут после капитана. – Кстати! Мы назад пустые пойдем или груз какой-никакой прихватим?
– С докладом и до вечера подождать можно, Викентий Павлович, – повернулся к помощнику Арсенин. – Особых неприятностей у нас нет; полпути под парусом шли, машину почти не запускали. Механикус наш Никита Степанович о поломках в машинном отделении ничего не докладывал, бункера почти полные… Рангоут и такелаж в порядке, менять вроде бы ничего не нужно, только что запасы провизии и воды пополнить… А насчет груза – пока не знаю. Если наши наниматели в обратный путь ничего не снарядят, то за пару дней, что мы здесь стоять будем, попробую что-нибудь найти. Ну а если и пустыми назад пойдем – тоже невелика беда. Чухонец платит!
– Всеслав Романович! Давно у вас спросить хочу, но все как-то недосуг было. Насколько я помню, вы ведь Оренбургской губернии уроженец? – Политковский дождался утвердительного кивка капитана, после чего продолжил: – А как же вы в море-то попали?
Арсенин вынул портсигар, предложил папиросы собеседнику, прикурил сам и только после этого ответил:
– Верно говорят, Викентий Павлович, что от книг все на свете зло и неприятности. Я в детстве и отрочестве книги про океаны да про морские путешествия страсть как любил, вот и заболел морем навечно. А ведь папенька мне другую стезю пророчил… – Арсенин выпустил струю дыма, повернулся лицом к горизонту и замолчал, погрузившись в воспоминания.
В конце июля 1863 года в г. Оренбурге в семье коллежского асессора Романа Никифоровича Арсенина, служащего по почтовому ведомству, произошло радостное событие – у него родился сын, которого назвали Всеславом. Мальчишка на радость родителям рос здоровым и смышленым.
Беззаботное детство с играми в казаков-разбойников, путешествиями на крепостной вал, частыми скороспелыми драками и столь же скорыми примирениями длилось недолго.
Когда Всеславу исполнилось восемь лет, родители отдали его в гимназию. Учился он достаточно хорошо, впитывая знания без особого напряжения, но и прежних своих друзей и забавы не забывал. Вряд ли кто-то мог назвать его первым сорванцом в гимназии, но и в списке «благонамеренных» учеников фамилию «Арсенин», как ни старайся, тоже не отыскали бы. И кто знает, кем бы вырос сорванец, если бы не поездка с родителями в Петербург. Книги о кораблях и приключения на море и до этого эпохального путешествия занимали первые места как на книжных полках, так и в сердце подростка, но после того как Всеслав побывал с оказией в Кронштадте, воочию увидел море и корабли, он заболел романтикой дальних странствий всерьез и надолго. А после посещения Петербургского морского музея болезнь из латентной перешла в активную фазу и лечению уже не поддавалась.
Вернувшись в родной Оренбург, Всеслав накупил у букиниста книг по морской практике и судостроению и приступил к их изучению, а в гимназии, к вящей радости наставников и родителей, стал проявлять особое прилежание в изучении математики и иностранных языков.
Случись его увлечение чуть раньше, к зрелым годам он успел бы переболеть морской романтикой и, может статься, занялся бы собиранием колониальных диковин. Чуть позже – и страсть ко всему морскому не совладала бы с житейскими заботами. Однако увлечение пришло именно тогда, когда мальчик еще не успел пресытиться мечтой, и сохранилось до того мгновения, когда настало время выбирать жизненную стезю.
Отец Всеслава мечтал увидеть сына офицером или, на худой конец, инженером. И едва семнадцатилетний отпрыск окончил гимназию, как по настоянию отца поступил в первое военное Павловское училище. Единственное, что примиряло молодого Арсенина с казарменным бытом, – то, что училище находилось в Петербурге, и редкие увольнительные он посвящал поездкам в Кронштадт, где мог вдоволь любоваться морем и кораблями. И хотя со временем юноша втянулся в дисциплину, принял порядки своей Alma mater и даже научился извлекать из них некоторое удовольствие, как в детстве изюм из сладкой булочки, мечтам отца не суждено было сбыться. На втором году обучения Всеслав дрался на дуэли, и хотя сия эскапада обошлась без смертоубийства, ран и увечий, Арсенина отчислили из корпуса.
Ничуть не расстроившись по данному поводу, он подал документы в Петербургские морские классы, после чего его детская мечта стала приобретать вполне осязаемый вид.
Отец поначалу возражал против такого решения, но вспомнив, что сам пошел в обучение лишь по требованию своего отца, в то время как мечтал о геодезии, бразильской сельве и африканских саваннах, с выбором сына смирился.
Два года учебы пролетели почти незаметно. Преподавали в классах профессионалы своего дела, которые делились с учениками как своими знаниями, так и беззаветной любовью к морю, отчего учились курсанты усердно. После перевода в третий, выпускной, класс Арсенин столкнулся с необходимостью устройства на летнюю практику.
Учебных судов для моряков торгового флота не существовало и в помине, и те курсанты, кто действительно желал научиться чему-то помимо полученных в училище знаний, нанимались на лето матросами или на пароходы местных линий, или на мелкие парусники, которыми тогда кишели Черное и Азовское моря. Не тратя много времени на раздумья, Всеслав устроился матросом на небольшой грузо-пассажирский пароход с парусным вооружением и реями на фок-мачте, носивший гордое, можно даже сказать – претенциозное название «Сокол», и все лето провел в плаванье: сначала из Керчи до Севастополя, после – из Севастополя в Таганрог.
По окончании практики Всеслав вернулся к учебе. Первые две недели он поглощал знания, как и прежде, но буквально в конце сентября к учению охладел: вид имел задумчивый и мечтательный, а по возвращении из классов, небрежно забросив учебники под койку, тут же исчезал. Еще немного времени спустя Арсенин, ранее отличавшийся рачительным отношением к деньгам, вдруг стал занимать значительные суммы у сокурсников, интересоваться вопросами моды и строчить по ночам скверного качества вирши. Диагноз, поставленный товарищами, оказался единодушным: Арсенин влюбился! Придя к единому мнению, курсанты хлопали новоиспеченного Ромео по плечам, кто восторженно, а кто сочувственно, и, пытаясь угадать, кто же эта таинственная незнакомка, заключали пари. В конце концов ответ на загадку был получен: один из сокурсников, гуляя по Невской перспективе, невзначай столкнулся с Арсениным. Тот буквально порхал вокруг миниатюрной блондинки, в коей курсант практически сразу узнал дочь Кузавлева – тогдашнего начальника артиллерийских классов: девицу красивую, но избалованную и взбалмошную. До конца октября Всеслав пребывал в приподнятом расположении духа, но с наступлением ноябрьских холодов товарищи все чаще стали замечать, что от прежней его веселости не осталось и следа, а к декабрю Арсенин превратился в сосредоточие уныния и меланхолии.
В какой-то момент у Арсенина (признанного в училище мастера по стрельбе из револьвера) даже возникло желание добраться до оружейной лавки на Васильевском острове и купить себе револьвер. Упорный и целеустремленный Всеслав это стремление реализовал. Частично. До лавки Всеслав добрался, но увидев, что самый дешевый револьвер стоит тридцать семь рублей, поразил приказчика брошенной в сердцах фразой: «Это чтоб из-за этой стервы с собой покончить, я должен такую уйму деньжищ на ветер выбросить? А вот хрен ей!» – вышел из магазина, от мысли вооружиться отказался и больше, до поры, к ней не возвращался.
Надо сказать, что посещение оружейной лавки сказалось на Всеславе самым наилучшим образом: он с прежним усердием набросился на учебу, вновь стал общителен и весел и перестал скрипеть зубами по ночам. Когда же друзья спрашивали о причинах разрыва с пассией, Арсенин, неизменно морщась от досадных воспоминаний, небрежно отмахивался: «Он был курсант, она была принцесса» и переводил разговор на другую тему. Вот только все равно окружающие замечали, что неудачный роман оставил на сердце юноши изрядный рубец.
Заключительный год обучения пролетел, как пуля из револьвера «Смит и Вессон». За обучением премудростям морского дела, практическими стрельбами и редкими, но разгульными курсантскими вечеринками он и не заметил, как наступила весна 1885 года, а с ней пришла пора выпускных экзаменов. Почти два месяца экзаменационной нервотрепки, и вот в июле этого же года Арсенин, закончив Морские классы, получил диплом штурмана.
Через несколько дней после выпуска он на всякий случай (а вдруг да повезет?) зашел в дом номер тридцать на набережной Мойки, где размещалось управление Доброфлота. И этот визит оказался счастливым, можно сказать – судьбоносным. В Одесский порт прибывал грузо-пассажирский пароход «Владивосток». На судне собирались установить новые котлы производства товарищества Беллино-Фендерих, и на этом же судне имелась вакансия второго штурмана.
Арсенин принял предложение не то чтобы не раздумывая, а даже не поинтересовавшись о размере жалованья. А когда узнал, что отныне ему как второму штурману положено девяносто шесть целковых в месяц, при том, что пошив формы шел за счет Доброфлота, а столоваться Всеслав мог на судне, радости не было предела.
Несколько дней ушло на улаживание формальностей, после чего, получив аванс и подъемные, Арсенин отправился в Одессу.
Два последующих года Арсенин провел в море. Его судно поддерживало субсидируемое правительством регулярное сообщение между Владивостоком и портами Камчатки и Охотского моря. Служба шла ровно и без особых происшествий.
Летом 1888 года из Лондона во Владивосток вернулся товаро-пассажирский пароход «Петербург», на котором фирма «Robert Napier» установила новые котлы и две дымовые трубы вместо одной.
К тому времени за Арсениным прочно закрепилась репутация хорошего, умелого штурмана и надежного товарища. Свое мнение по этому поводу Всеслав сформулировал достаточно точно: «Служба, она для того и служба, чтоб по ней ввысь расти» и перевелся с «Владивостока» на «Петербург» на должность старшего помощника капитана. Вот тут он и узнал, почем фунт лиха, и долго еще вспоминал о трудностях службы штурмана как о веселых и беззаботных деньках.
Мало того, что старпом на пароходе в ответе за все: и за команду, напившуюся и устроившую драку в иноземном порту, и за надежность судна в походе, так помимо этого старший помощник на судах Доброфлота еще и суперкарго. В общем – адская работенка. Кто знает – тот поймет.
Учет провизии и воды как в балластных, так и в питьевых цистернах – это старпома обязанность. Ну и что, что баталер есть? Вы, сударь, старпом? Вот и извольте соответствовать. Экипаж по жилым помещениям разместить – снова старпом. Судовые работы контролировать – снова старший помощник, добро пожаловать! И нечего на боцманов пенять, ежели что не так. За два часа до выхода доклад капитану о готовности службы к рейсу, а за пятнадцать минут – о готовности судна к отходу. Матросов по судовым службам распределить – как тут без старпома обойтись? А уж если, не дай бог, и практиканты вдруг на судне объявятся… Ну и, конечно же, ведение документации по всем и всяческим учетам – от технического состояния своего заведования до местонахождения последней гайки на борту. А еще старший помощник (на то он и помощник капитана) составляет и корректирует судовые расписания, ведомости ремонтные готовит; планы проведения учений, осмотров, проверок не только готовит, а и их выполнение обеспечивает. Судовую книгу приказов старпом видит чаще, чем Библию, ну и, конечно же, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, непосредственно руководит действиями экипажа по борьбе за живучесть судна. Да! Еще не следует забывать, что старпом несет ходовые вахты с четырех до восьми часов и с шестнадцати до двадцати часов. И это далеко не все, что старпом на судне делать обязан…
Возникает закономерный вопрос: а спать-то ему, бедному, когда? Такой же закономерный ответ: учитесь, сударь, полномочия делегировать!
Но как бы трудно ни приходилось, Арсенин справлялся. Почти два года он прослужил в должности старпома на «Петербурге», избороздив Дальний Восток вдоль и поперек. Его судно ходило в Китай, Малайзию, два раза навещали Японию.
Матросы экипажа достаточно быстро поняли, что с новым старпом не забалуешь. С офицерами на судне установились дружеские, но без панибратства отношения.
Капитан парохода – морской волк старой школы Рудольф Егорович Гутан, обошедший в свое время вокруг света на корвете «Баян», строгий, но вместе с тем веселый и заботливый, являлся несомненным авторитетом для Арсенина. На судне про Гутана шутили, мол, он единственный из моряков, которому постоянные плаванья не помешали породить аж трех сыновей и дочь. Рудольф Егорович, более чем довольный прилежанием своего старшего помощника, собираясь через пару лет подавать в отставку, прочил Арсенина на свое, то есть капитанское, место.
По правде сказать, расположение капитана Арсенин заслужил еще в самом начале своей службы расторопностью, проявленной во время спасения французского военного транспорта «Коломбо» в Красном море, за которое Гутана правительство Французской республики наградило орденом Почетного легиона.
Скорее всего, так бы и встал Арсенин на капитанский мостик «Петербурга», но в 1890 году, во время рейса с Сахалина в Одессу, он подхватил малярию.
Малярия свалила его в Суэцком канале. Отправляя своего старшего помощника в Одесский морской госпиталь, Гутан даже прослезился, чего за умудренным опытом эстляндцем ранее никогда не замечалось. Позднее, уже в девяносто четвертом, Арсенин узнал, что Рудольф Егорович умер от туберкулеза в Каире. В память о капитане он, втайне от всех, по старому морскому обычаю пролил за борт корабля стакан водки, ибо мало кого уважал так, как Гутана.
Болезнь отобрала много сил, но это не помешало Арсенину вернуться во Владивосток сразу же, как только он встал на ноги. Поскольку свободных вакансий в пароходстве не имелось, Арсенин взял двухмесячный отпуск, во время которого навестил родителей. Однако к моменту его возвращения во Владивосток ситуация не изменилась – на морских судах капитаны, старшие помощники или хотя бы штурманы не требовались, а уходить на речные суда Арсенину не хотелось.
В один из майских дней Арсенин сидел в открытом кафе на Китайской улице, когда случайно услышал разговор двух немецких матросов, пивших пиво за соседним столом. Матросы делились впечатлениями о русском городе и порте, высказывая сожаление, что такой хороший пароход, как «Аделаида», будет служить диким русским и ходить по варварским местам. Заинтересовавшись беседой матросов, Арсенин обратился к ним на немецком, чем сразу же расположил к себе собеседников. Через десять минут беседы, бокала вина для себя и пары кружек пива для матросов Всеслав располагал информацией о том, что моряки служат в экипаже, который буквально день назад привел в порт Владивостока новое грузовое судно из Гамбурга. Ранее судно принадлежало компании Hamburg-Amerikanischen Packetfahrt AG, а теперь им будет владеть Морская Компания Жюля Бринера.
Резонно рассудив, что для нового судна нужен новый экипаж, и вновь надеясь только на удачу, Арсенин направился на Алеутскую, где располагалась контора Компании Бринера.
К его удивлению, через несколько минут после того, как он изложил одному из клерков свое желание встретиться с владельцем компании, рассчитывая в лучшем случае лишь записаться на прием, тот же клерк проводил его на второй этаж здания, где находился кабинет Бринера. Услужливо отворив перед Арсениным двери, клерк моментально исчез из поля его зрения. Бринер оказался довольно-таки высоким мужчиной лет сорока пяти. Из-за мясистого носа, окладистой бороды, пышных усов и круглого животика под черным шелковым жилетом он чрезвычайно напоминал Александра Дюма-отца и Жюля Верна, вместе взятых. Говорил он по-русски очень чисто и почти без акцента, разве что иной раз несколько непривычно ставил ударения в словах.
Бринер произвел на Арсенина впечатление человека, с одной стороны, в высшей степени делового, умного и обязательного до скрупулезности, с другой – авантюриста. Человек, бежавший за романтикой дальних странствий из родной Швейцарии, не имеющей выхода к морю, проведший юность юнгой на пиратском корабле и торговцем шелком в Йокогаме, без сомнений заслуживал уважительного к себе отношения.
После часового разговора, прошедшего хоть и в насквозь деловом, но дружелюбном тоне, Арсенин и Бринер договорились о встрече через день, когда кандидат на должность должен принести свои рекомендации и дипломы. Вторая встреча заняла несколько больше времени и закончилась для Арсенина самым наилучшим образом. Ознакомившись с рекомендациями, выданными Доброфлотом, а также основываясь на полученной им лично информации, Бринер утвердил Всеслава в должности капитана грузо-пассажирского парохода «Натали», переименованного из «Аделаиды» в честь жены Бринера Натальи Иосифовны Куркутовой.
Позднее, уже набравшись жизненного опыта, Арсенин понял, что Бринер, собиравшийся открывать совместное дело с купцом второй гильдии Кузнецовым, стремился иметь доход, не зависимый от успеха либо неуспеха нового предприятия.
Вплоть до середины июня 1891 года Арсенин занимался комплектованием экипажа, вопросами мелкого ремонта и полного оснащения своего нового судна. Если, служа в должности старпома, он считал, что основная часть работы падает на его плечи, то теперь он придерживался абсолютно иного мнения. И хотя офицера на должность старпома он нашел достаточно быстро, работы хватало обоим. К концу июня команда закончила все работы. Экипаж укомплектован, судно оснащено и готово к походу, и посему, затратив два дня на получение груза и коносаментов, 1891 года июня месяца двадцать второго числа «Натали» вышла в свой первый рейс в порт Суэттенхем, прошедший без каких-либо происшествий.
До закрытия навигации «Натали» успела выполнить два рейса: в японский порт Китакюсю и в Пусан, что на Корейском полуострове. Зиму пришлось провести во Владивостоке.
Порт замерзающий, ледоколов нет; поэтому зимние месяцы Арсенин посвятил большей частью чтению атласов и карт, уединившись в съемной квартире на Афанасьевской улице, что в Офицерской слободе.
Но уже с началом новой навигации Бринер перевел «Натали» на Индийскую линию, и практически весь следующий год Арсенин вновь бороздил морские просторы.
После месячного отпуска, проведенного во французском Сиаме, Арсенин вновь вернулся к работе. И снова рейс следовал за рейсом: попутные ветра сменялись то штилем, а то и штормами, случались накладки с документацией на груз и недобросовестные поставщики, но большую часть составляли спокойные походы.
Так все продолжалось до мая 1893 года, когда Арсенин повел свой пароход из Сиама к родным берегам.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Май 1983 года. Южно-Китайское море,
неподалеку от мыса Камо
«Натали» отошла от мыса Камо, что в Южно-Китайском море, уже дальше чем на сотню миль, море радовало спокойствием, отсутствием малейшего волнения и признаков приближающейся непогоды. На утреннюю вахту, сменив второго штурмана Копытова, заступил первый штурман Силантьев, опытный моряк и человек во всех отношениях надежный. Арсенин со спокойной совестью находился в своей каюте, развалившись на койке и читая новую книгу англичанина Киплинга – «Наулака: История о Западе и Востоке».
неподалеку от мыса Камо
«Натали» отошла от мыса Камо, что в Южно-Китайском море, уже дальше чем на сотню миль, море радовало спокойствием, отсутствием малейшего волнения и признаков приближающейся непогоды. На утреннюю вахту, сменив второго штурмана Копытова, заступил первый штурман Силантьев, опытный моряк и человек во всех отношениях надежный. Арсенин со спокойной совестью находился в своей каюте, развалившись на койке и читая новую книгу англичанина Киплинга – «Наулака: История о Западе и Востоке».