Страница:
Дети не отставали от взрослых, становясь законченными наркоманами в десятилетнем возрасте. Эпидемия ВИЧ в Среднеазиатском регионе приняла такие угрожающие размеры, что о ней запретили упоминать в прессе, хотя аборигены относились к проблеме с философским спокойствием. Им было безразлично, от чего помирать: от СПИДа ли, от передозировки или просто с голодухи.
– Короче, просвещенный Запад крайне обеспокоен таким положением дел, – заключил Роднин, откашлявшись.
– Неужели? – Правая бровь Бондаря недоверчиво приподнялась.
– А ты думал? Они там на Западе только и ждут, когда нечто подобное начнет происходить в России, тогда как наш народ в большинстве своем все же предпочитает водочку.
– Дань традициям.
– Какие, на хрен, традиции! – раздраженно отмахнулся Роднин. – Все дело в цене. Как только стоимость героина в Центральной России снизится хотя бы до сотни рублей за «чек», пиши пропало. Сейчас же наркоману приходится платить от 250 до 300 рублей, в зависимости от региона. Иначе говоря, в день ему требуется тысяча рэ, а где их взять?
– Известное дело, – пожал плечами Бондарь. – Тянут деньги с родителей, воруют, грабят, подсаживают приятелей, чтобы потом продавать им «дурь». Приобщают к культуре, одним словом. – Он поднял взгляд на полковника. – А что, в Астрахани отмечено снижение стоимости героина?
– Правильно мыслишь, капитан, – одобрительно хмыкнул Роднин. – Только речь идет не просто о снижении, а о падении цены почти вдвое. Наряду с этим наблюдается резкое увеличение наркодилеров.
– Барыг, – подсказал Бондарь.
– Барыг, – согласился Роднин. – В начале года в Астрахани насчитывалось 36 «ям», то есть точек сбыта героина. Теперь есть основания предполагать, что количество «ям» возросло до ста. О чем это говорит?
– Город стал перевалочной базой.
– Вот! – Полковник вскинул указательный палец, подчеркивая важность сказанного. – Думаю, товар доставляют из Туркмении или Азербайджана – морем. Но мы должны знать это наверняка, чтобы бросить все силы в нужном направлении.
– Выявить точки сбыта и уничтожить к едрене фене, – мечтательно произнес Бондарь.
– Бесполезно. Новые появятся. Очень уж прибыльный бизнес. Себестоимость изготовления одного грамма героина – 14 центов. Тот же грамм в Москве стоит 30–40 долларов. В розничной продаже. На модных тусовках цена доходит до полутора сотен. – Поразмыслив, Роднин счел нужным уточнить: – Хотя элита в основном тащится от кокаина, который стоит раза в три дороже. Нюхнут кокса на пятьсот баксов и давай хвосты распускать. Вон дочурка знаменитого демократа Собчака в космос наладилась, слыхал? – Роднин скривился. – Пятнадцать миллионов долларов готова выложить за путешествие. В переводе на «кокс» – тридцать тысяч понюшек. Красиво жить не запретишь.
– Да пусть они хоть повымрут все, нюхачи сраные, – без обиняков сказал Бондарь. – Нам-то какая от этого печаль?
– Речь не о тусовщиках, а о россиянах в целом. В девяносто восьмом году у нас насчитывалось около полутора миллионов наркоманов, а в двухтысячном их было зарегистрировано в два раза больше. Сегодня эта цифра перевалила уже за шесть с половиной миллионов человек. По официальным данным, которые вряд ли отражают действительность.
– Геометрическая прогрессия, – пробормотал Бондарь. – Хотя какая, к черту, прогрессия, когда такое творится!
– Проникся? – невесело усмехнулся Роднин. – Вот и ладненько. Оформляй командировку, получай деньги в кассе и дуй в Астрахань. Повторяю, нам нужны образцы, чтобы выявить происхождение героина. Проведем анализ, определим, откуда именно его забрасывают в Астрахань.
– Каким образом?
– По химсоставу, по технологии изготовления. Специалисты разберутся.
– А потом?
– А потом народными умельцами займутся специалисты другого профиля, – подмигнул Роднин. – По очистке воздуха на планете.
Бондарь вскинул не одну бровь, а сразу две:
– Вы о чем?
– Меньше народу, больше кислороду.
– Ликвидация?
– Тс-с, я ничего такого не говорил! – Роднин выставил перед собой ладони, как бы отмежевываясь от чересчур смелых выводов подчиненного. – У нас ведь правовое государство, разве ты забыл? Сначала проводится тщательное расследование, потом материалы дела передаются в прокуратуру, потом начинается судебное разбирательство, потом…
Брови Бондаря резко опустились к переносице.
– Потом появляется какой-нибудь шустрый адвокат и, тряся козлиной бородкой, доводит до общественности факты вопиющего нарушения законности. Подозреваемый выходит на свободу и объявляет себя жертвой произвола. Правозащитники со всех концов света спешат протянуть ему руку помощи.
– А вот это не наша с тобой забота, капитан, – строго сказал Роднин. – Время такое. Законность, законность и еще раз законность.
– Законность – это когда государство охраняет жизнь добропорядочных граждан, – возразил Бондарь. – А когда граждан безнаказанно грабят и убивают, а грабители и убийцы находятся под защитой так называемого закона, это полный беспредел.
– Отставить болтовню! – Ладонь полковника шумно впечаталась в полированную поверхность стола. – Если есть вопросы по существу – задавай. Прения мне тут не нужны. Этим пускай думские краснобаи занимаются, они болтать с утра до вечера горазды. Нам деньги за другое платят. Итак? – Роднин привычно скрестил руки на груди. – Вопросы?
– Мне до сих пор не выдали табельное оружие, – глухо напомнил Бондарь, – взамен утерянного в Эстонии.
– Получишь по возвращении. В Астрахани тебе понадобятся лишь деньги на приобретение героина, смена белья и туалетные принадлежности. Стрельба исключается. Действовать будешь без шума и пыли.
Окончание тирады заставило Бондаря поднять взгляд, словно он ожидал увидеть перед собой не начальника, а незабвенного Папанова в роли Лё лика из «Бриллиантовой руки». Очень уж характерные интонации прорезались в голосе Роднина.
Издевается? Подначивает? Дает понять, что намерен поставить Бондаря в жесткие дисциплинарные рамки?
– Другой бы на твоем месте от восторга прыгал, а ты куксишься, – укоризненно сказал Роднин. – Считай, тебе настоящий отпуск выпал. Неужели не рад?
– Чему тут радоваться? – пожал плечами Бондарь. – Неужели у вас нет для меня поручения посерьезнее? С этим заданием отлично справятся ребята из астраханского управления. Зачем мне выполнять их работу?
– Во-первых, потому что таков мой приказ. Во-вторых, астраханцы не должны знать о том, что у них под носом шустрит опер с Лубянки.
– Но почему?
– А потому, что у нас нет оснований доверять тамошнему руководству, – отрезал Роднин. – Смотри, что получается. В Астрахани настоящий наркотический бум, а нам не поступило оттуда ни одного тревожного сигнала. Тихо, как в танке. Почему молчат?
– Рыльце в пуху? – догадался Бондарь.
– Рыло, капитан, настоящее свиное рыло. Не знаю, кто именно из руководства УФСБ спускает дело на тормозах, но кто-то этим занимается. Им бы во все колокола бить, а они нам об успешной борьбе с волжскими браконьерами докладывают. – Роднин медленно повел головой из стороны в сторону. – Нет, капитан, нужно самостоятельно во всем разобраться. Никаких контактов с астраханской конторой. Поедешь инкогнито, под видом отдыхающего. Легенду сочини сам, тут особой скрупулезности не требуется. Главное, в ментовку сдуру не попади, а то потом отмазывай тебя… – Роднин встал, опираясь на стол сжатыми в кулаки руками. – Ну, все ясно? У меня дел невпроворот. Куча дел. Вагон и маленькая тележка.
Выпрямившись напротив полковника, Бондарь мрачно обронил:
– Не то что у меня, бездельника.
– Кончай митинговать, капитан. Топай в кассу. Раньше сядешь, раньше выйдешь. Надеюсь, на следующей неделе увидимся. И вообще надеюсь… – Сделав многозначительную паузу, Роднин закончил мысль: – На тебя.
– Спасибо за доверие, товарищ полковник, – воскликнул Бондарь, залихватски пристукнув каблуками. – Не посрамлю честь мундира.
– Не можешь без своих штучек? Гляди, однажды не стерплю, накажу, чтобы впредь неповадно было.
– Уже неповадно. Разрешите идти, товарищ полковник?
– Катись-катись, – махнул рукой Роднин. – Шут гороховый.
– Икорочки привезти, Василий Степанович? – вкрадчиво осведомился Бондарь, не спеша покинуть кабинет. В его душе кипела обида. Его, опытного волкодава, отправляют за образцами героиновой «дури», словно с этим заданием не справится любой начинающий опер! Где справедливость? Неужели Бондаря плавно переводят на скамейку запасных?
Глядя в упор на полковника, он заметил, как тот постепенно меняется в лице, все больше походя на человека, находящегося на грани гипертонического криза.
– Ико… – побледневшие губы Роднина не сразу сумели выговорить четырехсложное слово. – Какой икорочки?
– Осетровой, – не унимался оскорбленный в лучших чувствах Бондарь. Он понимал, что переступает опасную черту, но поделать с собой ничего не мог. – Сами сказали: астраханские арбузы еще не поспели. В таком случае лучше гостинца, чем осетровая икра, не сыскать. Героин не в счет, он ведь для служебного пользования, как я понимаю?
– Вон! – задохнулся Роднин. – С глаз долой! Мальчишка, сопляк! Ты что себе позволяешь? Еще раз повторится подобное – пеняй на себя. Вмиг из органов вышибу. И никаких, понимаешь, гвоздей!
Белый пух на голове полковника вздыбился. Чем-то это напоминало готовый осыпаться одуванчик. Тихо-тихо, чтобы не потревожить наэлектризованный до предела воздух, Бондарь попросил:
– Извините, Василий Степанович. Не хотел обидеть.
– Да пошел ты…
Роднин демонстративно отвернулся к окну. Под кожей на его скулах ходили желваки, словно там находилась пара крепких орешков, которые он вознамерился раскусить во что бы то ни стало.
На душе у Бондаря стало гаже, чем в привокзальном сортире какого-нибудь занюханного райцентра. Понурившись и опустив голову, как пес, сдуру тяпнувший хозяйскую руку, он поплелся к двери, где был остановлен усталым:
– Погоди, Женя.
Это было так не похоже на то, чего можно было ожидать от полковника, что Бондарь едва не споткнулся.
– Да? – спросил он, оглянувшись через плечо.
– Не геройствуй там, прошу тебя, – оттого, что Роднин говорил, продолжая смотреть в окно, голос его звучал глухо. – Мне нужны только образцы астраханского героина и ничего больше. Пора тебе остепениться. Не собираешься же ты размахивать пистолетом до седых волос? – Полковник машинально провел ладонью по голове. – Войны не выигрывают в одиночку. В одиночку, как правило, умирают.
– И живут, – тихо сказал Бондарь, – некоторые живут в одиночку, Василий Степанович. Точно так же, как умирают.
Ответа не последовало. Что можно было возразить на это? Роднин просто махнул рукой: «иди». К Бондарю он так и не повернулся. Ему не хотелось, чтобы подчиненный увидел выражение его глаз. Оно плохо вязалось с непримиримо стиснутыми челюстями начальника оперативного отдела УКРО ФСБ России.
Глава 4
– Короче, просвещенный Запад крайне обеспокоен таким положением дел, – заключил Роднин, откашлявшись.
– Неужели? – Правая бровь Бондаря недоверчиво приподнялась.
– А ты думал? Они там на Западе только и ждут, когда нечто подобное начнет происходить в России, тогда как наш народ в большинстве своем все же предпочитает водочку.
– Дань традициям.
– Какие, на хрен, традиции! – раздраженно отмахнулся Роднин. – Все дело в цене. Как только стоимость героина в Центральной России снизится хотя бы до сотни рублей за «чек», пиши пропало. Сейчас же наркоману приходится платить от 250 до 300 рублей, в зависимости от региона. Иначе говоря, в день ему требуется тысяча рэ, а где их взять?
– Известное дело, – пожал плечами Бондарь. – Тянут деньги с родителей, воруют, грабят, подсаживают приятелей, чтобы потом продавать им «дурь». Приобщают к культуре, одним словом. – Он поднял взгляд на полковника. – А что, в Астрахани отмечено снижение стоимости героина?
– Правильно мыслишь, капитан, – одобрительно хмыкнул Роднин. – Только речь идет не просто о снижении, а о падении цены почти вдвое. Наряду с этим наблюдается резкое увеличение наркодилеров.
– Барыг, – подсказал Бондарь.
– Барыг, – согласился Роднин. – В начале года в Астрахани насчитывалось 36 «ям», то есть точек сбыта героина. Теперь есть основания предполагать, что количество «ям» возросло до ста. О чем это говорит?
– Город стал перевалочной базой.
– Вот! – Полковник вскинул указательный палец, подчеркивая важность сказанного. – Думаю, товар доставляют из Туркмении или Азербайджана – морем. Но мы должны знать это наверняка, чтобы бросить все силы в нужном направлении.
– Выявить точки сбыта и уничтожить к едрене фене, – мечтательно произнес Бондарь.
– Бесполезно. Новые появятся. Очень уж прибыльный бизнес. Себестоимость изготовления одного грамма героина – 14 центов. Тот же грамм в Москве стоит 30–40 долларов. В розничной продаже. На модных тусовках цена доходит до полутора сотен. – Поразмыслив, Роднин счел нужным уточнить: – Хотя элита в основном тащится от кокаина, который стоит раза в три дороже. Нюхнут кокса на пятьсот баксов и давай хвосты распускать. Вон дочурка знаменитого демократа Собчака в космос наладилась, слыхал? – Роднин скривился. – Пятнадцать миллионов долларов готова выложить за путешествие. В переводе на «кокс» – тридцать тысяч понюшек. Красиво жить не запретишь.
– Да пусть они хоть повымрут все, нюхачи сраные, – без обиняков сказал Бондарь. – Нам-то какая от этого печаль?
– Речь не о тусовщиках, а о россиянах в целом. В девяносто восьмом году у нас насчитывалось около полутора миллионов наркоманов, а в двухтысячном их было зарегистрировано в два раза больше. Сегодня эта цифра перевалила уже за шесть с половиной миллионов человек. По официальным данным, которые вряд ли отражают действительность.
– Геометрическая прогрессия, – пробормотал Бондарь. – Хотя какая, к черту, прогрессия, когда такое творится!
– Проникся? – невесело усмехнулся Роднин. – Вот и ладненько. Оформляй командировку, получай деньги в кассе и дуй в Астрахань. Повторяю, нам нужны образцы, чтобы выявить происхождение героина. Проведем анализ, определим, откуда именно его забрасывают в Астрахань.
– Каким образом?
– По химсоставу, по технологии изготовления. Специалисты разберутся.
– А потом?
– А потом народными умельцами займутся специалисты другого профиля, – подмигнул Роднин. – По очистке воздуха на планете.
Бондарь вскинул не одну бровь, а сразу две:
– Вы о чем?
– Меньше народу, больше кислороду.
– Ликвидация?
– Тс-с, я ничего такого не говорил! – Роднин выставил перед собой ладони, как бы отмежевываясь от чересчур смелых выводов подчиненного. – У нас ведь правовое государство, разве ты забыл? Сначала проводится тщательное расследование, потом материалы дела передаются в прокуратуру, потом начинается судебное разбирательство, потом…
Брови Бондаря резко опустились к переносице.
– Потом появляется какой-нибудь шустрый адвокат и, тряся козлиной бородкой, доводит до общественности факты вопиющего нарушения законности. Подозреваемый выходит на свободу и объявляет себя жертвой произвола. Правозащитники со всех концов света спешат протянуть ему руку помощи.
– А вот это не наша с тобой забота, капитан, – строго сказал Роднин. – Время такое. Законность, законность и еще раз законность.
– Законность – это когда государство охраняет жизнь добропорядочных граждан, – возразил Бондарь. – А когда граждан безнаказанно грабят и убивают, а грабители и убийцы находятся под защитой так называемого закона, это полный беспредел.
– Отставить болтовню! – Ладонь полковника шумно впечаталась в полированную поверхность стола. – Если есть вопросы по существу – задавай. Прения мне тут не нужны. Этим пускай думские краснобаи занимаются, они болтать с утра до вечера горазды. Нам деньги за другое платят. Итак? – Роднин привычно скрестил руки на груди. – Вопросы?
– Мне до сих пор не выдали табельное оружие, – глухо напомнил Бондарь, – взамен утерянного в Эстонии.
– Получишь по возвращении. В Астрахани тебе понадобятся лишь деньги на приобретение героина, смена белья и туалетные принадлежности. Стрельба исключается. Действовать будешь без шума и пыли.
Окончание тирады заставило Бондаря поднять взгляд, словно он ожидал увидеть перед собой не начальника, а незабвенного Папанова в роли Лё лика из «Бриллиантовой руки». Очень уж характерные интонации прорезались в голосе Роднина.
Издевается? Подначивает? Дает понять, что намерен поставить Бондаря в жесткие дисциплинарные рамки?
– Другой бы на твоем месте от восторга прыгал, а ты куксишься, – укоризненно сказал Роднин. – Считай, тебе настоящий отпуск выпал. Неужели не рад?
– Чему тут радоваться? – пожал плечами Бондарь. – Неужели у вас нет для меня поручения посерьезнее? С этим заданием отлично справятся ребята из астраханского управления. Зачем мне выполнять их работу?
– Во-первых, потому что таков мой приказ. Во-вторых, астраханцы не должны знать о том, что у них под носом шустрит опер с Лубянки.
– Но почему?
– А потому, что у нас нет оснований доверять тамошнему руководству, – отрезал Роднин. – Смотри, что получается. В Астрахани настоящий наркотический бум, а нам не поступило оттуда ни одного тревожного сигнала. Тихо, как в танке. Почему молчат?
– Рыльце в пуху? – догадался Бондарь.
– Рыло, капитан, настоящее свиное рыло. Не знаю, кто именно из руководства УФСБ спускает дело на тормозах, но кто-то этим занимается. Им бы во все колокола бить, а они нам об успешной борьбе с волжскими браконьерами докладывают. – Роднин медленно повел головой из стороны в сторону. – Нет, капитан, нужно самостоятельно во всем разобраться. Никаких контактов с астраханской конторой. Поедешь инкогнито, под видом отдыхающего. Легенду сочини сам, тут особой скрупулезности не требуется. Главное, в ментовку сдуру не попади, а то потом отмазывай тебя… – Роднин встал, опираясь на стол сжатыми в кулаки руками. – Ну, все ясно? У меня дел невпроворот. Куча дел. Вагон и маленькая тележка.
Выпрямившись напротив полковника, Бондарь мрачно обронил:
– Не то что у меня, бездельника.
– Кончай митинговать, капитан. Топай в кассу. Раньше сядешь, раньше выйдешь. Надеюсь, на следующей неделе увидимся. И вообще надеюсь… – Сделав многозначительную паузу, Роднин закончил мысль: – На тебя.
– Спасибо за доверие, товарищ полковник, – воскликнул Бондарь, залихватски пристукнув каблуками. – Не посрамлю честь мундира.
– Не можешь без своих штучек? Гляди, однажды не стерплю, накажу, чтобы впредь неповадно было.
– Уже неповадно. Разрешите идти, товарищ полковник?
– Катись-катись, – махнул рукой Роднин. – Шут гороховый.
– Икорочки привезти, Василий Степанович? – вкрадчиво осведомился Бондарь, не спеша покинуть кабинет. В его душе кипела обида. Его, опытного волкодава, отправляют за образцами героиновой «дури», словно с этим заданием не справится любой начинающий опер! Где справедливость? Неужели Бондаря плавно переводят на скамейку запасных?
Глядя в упор на полковника, он заметил, как тот постепенно меняется в лице, все больше походя на человека, находящегося на грани гипертонического криза.
– Ико… – побледневшие губы Роднина не сразу сумели выговорить четырехсложное слово. – Какой икорочки?
– Осетровой, – не унимался оскорбленный в лучших чувствах Бондарь. Он понимал, что переступает опасную черту, но поделать с собой ничего не мог. – Сами сказали: астраханские арбузы еще не поспели. В таком случае лучше гостинца, чем осетровая икра, не сыскать. Героин не в счет, он ведь для служебного пользования, как я понимаю?
– Вон! – задохнулся Роднин. – С глаз долой! Мальчишка, сопляк! Ты что себе позволяешь? Еще раз повторится подобное – пеняй на себя. Вмиг из органов вышибу. И никаких, понимаешь, гвоздей!
Белый пух на голове полковника вздыбился. Чем-то это напоминало готовый осыпаться одуванчик. Тихо-тихо, чтобы не потревожить наэлектризованный до предела воздух, Бондарь попросил:
– Извините, Василий Степанович. Не хотел обидеть.
– Да пошел ты…
Роднин демонстративно отвернулся к окну. Под кожей на его скулах ходили желваки, словно там находилась пара крепких орешков, которые он вознамерился раскусить во что бы то ни стало.
На душе у Бондаря стало гаже, чем в привокзальном сортире какого-нибудь занюханного райцентра. Понурившись и опустив голову, как пес, сдуру тяпнувший хозяйскую руку, он поплелся к двери, где был остановлен усталым:
– Погоди, Женя.
Это было так не похоже на то, чего можно было ожидать от полковника, что Бондарь едва не споткнулся.
– Да? – спросил он, оглянувшись через плечо.
– Не геройствуй там, прошу тебя, – оттого, что Роднин говорил, продолжая смотреть в окно, голос его звучал глухо. – Мне нужны только образцы астраханского героина и ничего больше. Пора тебе остепениться. Не собираешься же ты размахивать пистолетом до седых волос? – Полковник машинально провел ладонью по голове. – Войны не выигрывают в одиночку. В одиночку, как правило, умирают.
– И живут, – тихо сказал Бондарь, – некоторые живут в одиночку, Василий Степанович. Точно так же, как умирают.
Ответа не последовало. Что можно было возразить на это? Роднин просто махнул рукой: «иди». К Бондарю он так и не повернулся. Ему не хотелось, чтобы подчиненный увидел выражение его глаз. Оно плохо вязалось с непримиримо стиснутыми челюстями начальника оперативного отдела УКРО ФСБ России.
Глава 4
Морковь и любовь
Представьте себе египетскую танцовщицу, сменившую прозрачные одеяния на застиранную мешковатую футболку, но сохранившую соответствующую прическу и грацию, и вы получите некоторое представление о том, как выглядела Вера Савич, снующая по кухне Бондаря.
Ужин был готов. Осталось сделать поджарку для вареников с картошкой. Сваренные и промасленные, они уже млели в укутанной полотенцем миске, а Вера, ловко постукивая ножом, резала лук. Мать научила ее добавлять в поджарку сало – искромсанное в мелкое крошево, оно готовилось перекочевать на раскаленную сковороду. Горкой лежала на столе тщательно протертая морковь. Время от времени Вера брала ее щепотью и отправляла в рот, мыча то ли от удовольствия, то ли от нежелания обрывать на середине мелодию, которую она напевала.
Перемешанная с луком и шкварками морковь отправилась на шипящую сковороду, распространяя восхитительный аромат. Вера знала, что вареники выйдут на славу, потому что главным ингредиентом блюда была вложенная в них любовь. Толченая картошка, поджарка, масло и специи – дело второе, если не третье или даже десятое. Главное, с каким настроением готовишь. Если для того, кто дорог, то все получается как бы само собой. Дело спорится, а ты лишь присутствуешь при этом, мурлыкая себе под нос:
Бондарь был неприхотлив в еде, но крайне щепетильно относился к обстановке, в какой проходила трапеза. Пятнышко на ложке или волосинка в тарелке отбивали ему аппетит напрочь. Вот почему кухня, как и комнаты, содержалась Верой в идеальной чистоте.
Наведение порядка не составляло большого труда. Квартира была полупустой, поскольку Бондарь вывез отсюда все, что напоминало ему о жене и сыне. Судя по тому, как он хмурился и скрежетал зубами по ночам, воспоминания продолжали тревожить его во сне. Оставалось надеяться, что наяву ему легче справляться с призраками прошлого. Вера старалась изо всех сил, чтобы заменить Бондарю погибшую жену.
Благодарность ей была не нужна. Она-то была живой, и ей хотелось любви. Всего-навсего. Не больше, но и не меньше.
– Это из-за поджарки, – похвасталась Вера.
Она разделалась со своей порцией вареников первой и теперь боролась с желанием неотрывно наблюдать за тем, как насыщается Бондарь. При этом ей хотелось подпереть щеку рукой, как это делала мать, но вместо этого Вера сидела ровно и отваживалась лишь на быстрые короткие взгляды из-под полуопущенных ресниц.
Однажды она уже пробовала подпирать щеку, уставясь на жующего Бондаря. Опыт закончился прискорбно. Отшвырнув вилку, он встал и демонстративно удалился из кухни, а часа два спустя заявил, что не желает ощущать себя зверем в клетке, на которого пялятся все кому не лень. Урок не прошел даром, как и многие другие. Вера была способной ученицей. Наука, которой она посвятила себя в последнее время, называлась «Искусство быть незаменимой». Ей казалось, что она преуспевает на этом поприще.
– Чай будешь? – спросила она.
– Я бы выпил полбутылки кларета «Мутон Ротшильд», – заявил Бондарь с непроницаемым выражением лица.
Вера, давно привыкшая к его странной манере шутить, не растерялась.
– Могу предложить «Дом Периньон» 1946 года, – откликнулась она. – Несколько бутылок как раз лежат сейчас во льду. Это мое любимое шампанское, я всегда держу его наготове.
Бондарь скривился:
– «Дом Периньон»? Уж лучше я выпью чая, чем эту кислятину.
За чаем болтали о всяких пустяках, но внезапно настроение Веры резко испортилось. Она почувствовала, что между ними остается что-то недосказанное. Бондарь явно выбирал момент и слова для того, чтобы сообщить нечто важное.
Что именно? Ничего хорошего Вера услышать не ожидала. Неужели настало время расставаться? Неужели придется возвращаться в Краснодар? А потом? Помогать родителям копаться на приусадебном участке? Работать секретаршей при каком-нибудь большом местном боссе, который станет гордиться ею, как своим «мерсом»-двухлеткой? Носить выданное им эротическое белье и душиться краснодарской «шанелью номер пять»?
Погруженная в свои невеселые думы, Вера не заметила, как Бондарь удалился из кухни, и вздрогнула, услышав его голос, донесшийся из комнаты:
– В честь чего розы? У кого-то из нас день рождения?
– Нет, – откликнулась Вера, гремя посудой. – Просто я решила сделать тебе приятное.
– Приятное? – громко выразил удивление Бондарь.
– Разве тебе не нравятся цветы?
– А почему они мне должны нравиться?
Войдя в комнату, Вера обнаружила Бондаря склонившимся над вазой с таким лицом, будто видел перед собой не букет роз, а какой-то инородный предмет, например, деталь от НЛО.
– Пахнут? – спросила Вера.
– Еще как, – услышала она в ответ. – Такое впечатление, словно находишься в парфюмерном магазине.
– Впервые вижу человека, который не любит цветы.
– Гораздо трудней найти человека, которого бы любили они.
– Кто – они?
– Цветы, – невозмутимо пояснил Бондарь. – Любовь людей к цветам не назовешь взаимной. Слыхала бы ты, как они стонут, когда их рвут.
– Стонут, когда их рвут? – недоверчиво переспросила Вера.
– Или срезают.
– Ты издеваешься?
– Ни в коей мере.
– Перестань меня разыгрывать! – Смешок, каким Вера сопроводила свое восклицание, прозвучал нервозно.
– Я серьезен, – заверил ее Бондарь, усевшись на диван с раскинутыми по спинке руками. – Спецслужбы давно изучают растения и пришли к выводу, что они обладают своеобразной нервной системой, реагирующей на боль, холод, опасность.
– Этого не может быть! – не поверила Вера.
– Уверяю тебя, подобные опыты проводились даже в нашем ведомстве. Почему бы не использовать обычную герань или кактусы в качестве чувствительных датчиков?
– Я не про опыты, я про нервную систему.
– Был такой английский профессор Флеминг, – сказал Бондарь, – который написал целый трактат о нервной системе цветов. Он даже придумал способ фиксировать их реакцию на физическое воздействие и записал на специальный магнитофон голос розы, когда ее срезали. – Бондарь покосился на букет в вазе. – Что-то вроде душераздирающего стона. Представляешь, как вопят розы, когда их срезают охапками? В следующий раз, когда вздумаешь сделать мне приятное, лучше купи сигарет.
Вера улыбнулась, но ее губы обиженно дрогнули.
– Но сигареты набиты табаком, – напомнила она, – а табак, исходя из твоей теории, тоже живой.
«Вот я ее и разозлил, – печально констатировал Бондарь. – За что боролись, на то и напоролись. Но как иначе дать ей понять, что пора расставаться? У меня своя жизнь, у нее – своя. Я не хочу брать на себя ответственность за молоденькую девчонку, вбившую себе в голову, что она влюблена в меня без памяти. Ей нужен другой мужчина. Молодой, умеющий сводить дебет с кредитом, нацеленный на успех. Такой, который разбирается в бизнесе и модных шмотках не хуже, чем я – в стрелковом оружии. Чтобы не прозевать своего избранника, Вере нужно как можно раньше избавиться от меня. Пусть даже хлопнув дверью на прощанье. Так будет лучше всего. Этой гордячке не понравится осознавать себя брошенной. Она должна уйти сама».
– Табак? – рассеянно переспросил Бондарь. – Люди губят его, а он в отместку губит людей. Тут все справедливо. Но розы… Это совсем другое дело.
– Не думала, что ты такой сентиментальный, – съязвила Вера, усевшаяся на ковер в позе йога. Только медитировать она не собиралась. Выражение ее лица было сердитым, а не умиротворенным.
– Меня можно обвинить в чем угодно, только не в сентиментальности, – возразил Бондарь.
– Я о том же! Сколько человек на твоей совести, Женя? Уж никак не меньше, чем роз в этом букете.
– Больше. Значительно больше.
– Тогда почему ты укоряешь меня какими-то цветочками?
– Все просто, – ответил Бондарь, пожимая плечами. – Люди, которых мне приходилось ликвидировать, были негодяями. Они не на моей совести, они на моем счету. Улавливаешь разницу?
Вера провела рукой по лицу, словно снимая невидимую паутину. Негодование, сквозившее в ее взгляде, сменилось растерянностью.
– Ну вот, – печально произнесла она, – по твоей милости я чувствую себя убийцей. Теперь я больше никогда не смогу сорвать цветка, не вспомнив о том, что он кричит от боли. Доволен? Ты этого добивался?
Она по-прежнему сидела на ковре, явно не собираясь встать и выйти вон, сказав напоследок пару неласковых слов.
– Нет, – признался Бондарь, – я не этого добивался.
– А чего? – Вера неотрывно смотрела на него, вопрошая взглядом не менее красноречиво, чем словами. – Почему ты хочешь во что бы то ни стало обидеть меня? За что? В чем я перед тобой провинилась?
Не дождавшись ответа, она порывисто поднялась на ноги, метнулась к вазе и выхватила оттуда злополучный букет. Надо полагать, шипы роз впились в ее пальцы, но Вера даже не поморщилась. Ее глаза преисполнились решимости. Она походила на человека, собирающегося впервые в жизни бросить гранату. Чека сорвана, время пошло. До взрыва остались доли секунды.
– Дай сюда, – потребовал Бондарь, протягивая руку.
– Зачем? – с вызовом спросила Вера. – Их надо выбросить в мусорное ведро. Это ведь не цветы, это трупы цветов. Смотри. – Она переложила букет в другую руку и растопырила пятерню. – Мои пальцы в крови, видишь?
Ее лицо, изуродованное эстонскими палачами, благополучно зажило, но теперь, когда кожа пошла пятнами, шрамы на щеках, подбородке и переносице сделались заметными снова.
– Дай сюда, – повторил Бондарь мягче. – Это была неудачная шутка. Я очень люблю цветы. Особенно розы.
– Дурак. – Вера всхлипнула. – Это же надо, девушка дарит ему цветы, а он кочевряжится. Любой другой бы на его месте надувал щеки от важности, а этот…
– Я не любой другой. Я такой, какой есть.
– Безжалостное чудовище!
– По-твоему, жалостливое чудовище лучше? – ухмыльнулся Бондарь.
– И зачем только я с тобой связалась? – в который раз изумилась Вера.
– Сам диву даюсь.
– Мучитель! Зверь! Садист!
– От мазохистки слышу.
– Что-о? – Отбросив букет, Вера с разгону прыгнула на Бондаря, норовя повалить его на диван и подмять под себя. Заглаживая вину, он поддался, и после недолгой борьбы она взяла верх, задыхаясь от торжества и напряжения. – Ты мне за все заплатишь! – пропыхтела она, удерживая руки Бондаря за запястья. – Проси пощады!
– Посмотрим, кто из нас сейчас запросит пощады, – пригрозил он.
– Уж не я!
Вера переоценила свои силы. Не прошло и минуты, как она издала первый жалобный стон, свидетельствующий о частичной капитуляции. Но Бондарь не остановился на этом, а продолжал усердствовать до тех пор, пока не заставил Веру окончательно подчиниться его воле. Поединок закончился со счетом 2:0 в его пользу, хотя в итоге Вера себя проигравшей не почувствовала. И первое, что она произнесла, когда вновь обрела способность говорить:
– И все равно ты зверь… Только очень-очень милый…
Астраханская область протянулась узкой полосой вдоль Волго-Ахтубской поймы, повторяя очертания речного русла. «Километров четыреста в ширину, – прикинул Бондарь. – Частично область попадает в зону пустынь и полупустынь Прикаспийской низменности. Значит, имеется масса песчаных барханов, наползающих на холмы и ложбины. Луга и леса жмутся к самой реке. Растительности не так уж много, но там, где она имеется, густо зеленеют настоящие джунгли: камыш, рогоз, тростник. Дельта Нила по-русски. Не удивлюсь, если там цветет лотос. Не удивлюсь также, если там полно выходцев из Средней Азии, помаленьку оккупирующих приграничный район. Когда закончится это нашествие варваров? Не пора ли возводить что-то вроде Великой Китайской стены?»
Увеличив карту, Бондарь тщательно изучил местоположение областного центра, раскинувшегося на одиннадцати островах в дельте Волги. Судя по данным последней переписи населения, на пятистах квадратных километрах Астрахани проживало 488 000 представителей ста с лишним различных национальностей.
Тысяча квадратных метров на человека – это много или мало? Порядочно, решил Бондарь, даже более чем. По десять соток на брата. Другое дело, что братья эти зачастую были не родными и даже не троюродными. Тут тебе и неразумные хазары, и узкоглазые потомки Чингисхана, и половцы, прозванные так за половый, желтый цвет волос. Настоящее вавилонское столпотворение. Смешались в кучу кони, люди. Интеграция с глобализацией, мать их так. Ты им: «Добро пожаловать, гости дорогие», а они тебе: «Ассалам алейкум, собака неверная. Завтра поглядим, кто тут хозяева, а кто – гости».
Ужин был готов. Осталось сделать поджарку для вареников с картошкой. Сваренные и промасленные, они уже млели в укутанной полотенцем миске, а Вера, ловко постукивая ножом, резала лук. Мать научила ее добавлять в поджарку сало – искромсанное в мелкое крошево, оно готовилось перекочевать на раскаленную сковороду. Горкой лежала на столе тщательно протертая морковь. Время от времени Вера брала ее щепотью и отправляла в рот, мыча то ли от удовольствия, то ли от нежелания обрывать на середине мелодию, которую она напевала.
Почему не петь, когда на сердце легко и радостно? Вот уже почти три месяца Вера не ходила, а летала – на крыльях любви. Женя Бондарь оставил ее у себя, чего еще желать? Они были вместе, как мечталось Вере, когда она томилась в эстонской темнице. И пусть Бондарь был скуп на ласки – разве это главное? Нет, конечно. Главное, что он есть, был и будет.
Небо, как море, раскинулось над головой.
Пенятся в нем облака, словно белый прибой.
И пока
В небе плывут облака
И небосвод голубой —
Мы будем вместе с тобой.
Не сознавая того, Вера улыбалась, хотя в приготовлении ужина не было ничего забавного. Просто настроение было хорошее, вот и все. Кухня блестела чистотой, как выдраенная кают-компания военного корабля, а с минуты на минуту должен был прийти домой человек, ради которого Вера старалась. Чем не повод для радости?
Время несет нас по жизни, как будто река.
Прошлое смутно нам видится издалека.
И пока
Катится эта река
И небосвод голубой —
Мы будем вместе с тобой.
Перемешанная с луком и шкварками морковь отправилась на шипящую сковороду, распространяя восхитительный аромат. Вера знала, что вареники выйдут на славу, потому что главным ингредиентом блюда была вложенная в них любовь. Толченая картошка, поджарка, масло и специи – дело второе, если не третье или даже десятое. Главное, с каким настроением готовишь. Если для того, кто дорог, то все получается как бы само собой. Дело спорится, а ты лишь присутствуешь при этом, мурлыкая себе под нос:
– Вместе с тобой, – пробормотала Вера, окидывая критическим взглядом стол и расставленные на нем приборы.
Жизнь коротка, словно строчка на белом листке.
Скоро исчезнем с тобой, как следы на песке.
Но пока
Не оборвалась строка
И небосвод голубой —
Мы будем…
Бондарь был неприхотлив в еде, но крайне щепетильно относился к обстановке, в какой проходила трапеза. Пятнышко на ложке или волосинка в тарелке отбивали ему аппетит напрочь. Вот почему кухня, как и комнаты, содержалась Верой в идеальной чистоте.
Наведение порядка не составляло большого труда. Квартира была полупустой, поскольку Бондарь вывез отсюда все, что напоминало ему о жене и сыне. Судя по тому, как он хмурился и скрежетал зубами по ночам, воспоминания продолжали тревожить его во сне. Оставалось надеяться, что наяву ему легче справляться с призраками прошлого. Вера старалась изо всех сил, чтобы заменить Бондарю погибшую жену.
Благодарность ей была не нужна. Она-то была живой, и ей хотелось любви. Всего-навсего. Не больше, но и не меньше.
* * *
– Вкусно, – коротко сказал Бондарь, вытирая губы салфеткой.– Это из-за поджарки, – похвасталась Вера.
Она разделалась со своей порцией вареников первой и теперь боролась с желанием неотрывно наблюдать за тем, как насыщается Бондарь. При этом ей хотелось подпереть щеку рукой, как это делала мать, но вместо этого Вера сидела ровно и отваживалась лишь на быстрые короткие взгляды из-под полуопущенных ресниц.
Однажды она уже пробовала подпирать щеку, уставясь на жующего Бондаря. Опыт закончился прискорбно. Отшвырнув вилку, он встал и демонстративно удалился из кухни, а часа два спустя заявил, что не желает ощущать себя зверем в клетке, на которого пялятся все кому не лень. Урок не прошел даром, как и многие другие. Вера была способной ученицей. Наука, которой она посвятила себя в последнее время, называлась «Искусство быть незаменимой». Ей казалось, что она преуспевает на этом поприще.
– Чай будешь? – спросила она.
– Я бы выпил полбутылки кларета «Мутон Ротшильд», – заявил Бондарь с непроницаемым выражением лица.
Вера, давно привыкшая к его странной манере шутить, не растерялась.
– Могу предложить «Дом Периньон» 1946 года, – откликнулась она. – Несколько бутылок как раз лежат сейчас во льду. Это мое любимое шампанское, я всегда держу его наготове.
Бондарь скривился:
– «Дом Периньон»? Уж лучше я выпью чая, чем эту кислятину.
За чаем болтали о всяких пустяках, но внезапно настроение Веры резко испортилось. Она почувствовала, что между ними остается что-то недосказанное. Бондарь явно выбирал момент и слова для того, чтобы сообщить нечто важное.
Что именно? Ничего хорошего Вера услышать не ожидала. Неужели настало время расставаться? Неужели придется возвращаться в Краснодар? А потом? Помогать родителям копаться на приусадебном участке? Работать секретаршей при каком-нибудь большом местном боссе, который станет гордиться ею, как своим «мерсом»-двухлеткой? Носить выданное им эротическое белье и душиться краснодарской «шанелью номер пять»?
Погруженная в свои невеселые думы, Вера не заметила, как Бондарь удалился из кухни, и вздрогнула, услышав его голос, донесшийся из комнаты:
– В честь чего розы? У кого-то из нас день рождения?
– Нет, – откликнулась Вера, гремя посудой. – Просто я решила сделать тебе приятное.
– Приятное? – громко выразил удивление Бондарь.
– Разве тебе не нравятся цветы?
– А почему они мне должны нравиться?
Войдя в комнату, Вера обнаружила Бондаря склонившимся над вазой с таким лицом, будто видел перед собой не букет роз, а какой-то инородный предмет, например, деталь от НЛО.
– Пахнут? – спросила Вера.
– Еще как, – услышала она в ответ. – Такое впечатление, словно находишься в парфюмерном магазине.
– Впервые вижу человека, который не любит цветы.
– Гораздо трудней найти человека, которого бы любили они.
– Кто – они?
– Цветы, – невозмутимо пояснил Бондарь. – Любовь людей к цветам не назовешь взаимной. Слыхала бы ты, как они стонут, когда их рвут.
– Стонут, когда их рвут? – недоверчиво переспросила Вера.
– Или срезают.
– Ты издеваешься?
– Ни в коей мере.
– Перестань меня разыгрывать! – Смешок, каким Вера сопроводила свое восклицание, прозвучал нервозно.
– Я серьезен, – заверил ее Бондарь, усевшись на диван с раскинутыми по спинке руками. – Спецслужбы давно изучают растения и пришли к выводу, что они обладают своеобразной нервной системой, реагирующей на боль, холод, опасность.
– Этого не может быть! – не поверила Вера.
– Уверяю тебя, подобные опыты проводились даже в нашем ведомстве. Почему бы не использовать обычную герань или кактусы в качестве чувствительных датчиков?
– Я не про опыты, я про нервную систему.
– Был такой английский профессор Флеминг, – сказал Бондарь, – который написал целый трактат о нервной системе цветов. Он даже придумал способ фиксировать их реакцию на физическое воздействие и записал на специальный магнитофон голос розы, когда ее срезали. – Бондарь покосился на букет в вазе. – Что-то вроде душераздирающего стона. Представляешь, как вопят розы, когда их срезают охапками? В следующий раз, когда вздумаешь сделать мне приятное, лучше купи сигарет.
Вера улыбнулась, но ее губы обиженно дрогнули.
– Но сигареты набиты табаком, – напомнила она, – а табак, исходя из твоей теории, тоже живой.
«Вот я ее и разозлил, – печально констатировал Бондарь. – За что боролись, на то и напоролись. Но как иначе дать ей понять, что пора расставаться? У меня своя жизнь, у нее – своя. Я не хочу брать на себя ответственность за молоденькую девчонку, вбившую себе в голову, что она влюблена в меня без памяти. Ей нужен другой мужчина. Молодой, умеющий сводить дебет с кредитом, нацеленный на успех. Такой, который разбирается в бизнесе и модных шмотках не хуже, чем я – в стрелковом оружии. Чтобы не прозевать своего избранника, Вере нужно как можно раньше избавиться от меня. Пусть даже хлопнув дверью на прощанье. Так будет лучше всего. Этой гордячке не понравится осознавать себя брошенной. Она должна уйти сама».
– Табак? – рассеянно переспросил Бондарь. – Люди губят его, а он в отместку губит людей. Тут все справедливо. Но розы… Это совсем другое дело.
– Не думала, что ты такой сентиментальный, – съязвила Вера, усевшаяся на ковер в позе йога. Только медитировать она не собиралась. Выражение ее лица было сердитым, а не умиротворенным.
– Меня можно обвинить в чем угодно, только не в сентиментальности, – возразил Бондарь.
– Я о том же! Сколько человек на твоей совести, Женя? Уж никак не меньше, чем роз в этом букете.
– Больше. Значительно больше.
– Тогда почему ты укоряешь меня какими-то цветочками?
– Все просто, – ответил Бондарь, пожимая плечами. – Люди, которых мне приходилось ликвидировать, были негодяями. Они не на моей совести, они на моем счету. Улавливаешь разницу?
Вера провела рукой по лицу, словно снимая невидимую паутину. Негодование, сквозившее в ее взгляде, сменилось растерянностью.
– Ну вот, – печально произнесла она, – по твоей милости я чувствую себя убийцей. Теперь я больше никогда не смогу сорвать цветка, не вспомнив о том, что он кричит от боли. Доволен? Ты этого добивался?
Она по-прежнему сидела на ковре, явно не собираясь встать и выйти вон, сказав напоследок пару неласковых слов.
– Нет, – признался Бондарь, – я не этого добивался.
– А чего? – Вера неотрывно смотрела на него, вопрошая взглядом не менее красноречиво, чем словами. – Почему ты хочешь во что бы то ни стало обидеть меня? За что? В чем я перед тобой провинилась?
Не дождавшись ответа, она порывисто поднялась на ноги, метнулась к вазе и выхватила оттуда злополучный букет. Надо полагать, шипы роз впились в ее пальцы, но Вера даже не поморщилась. Ее глаза преисполнились решимости. Она походила на человека, собирающегося впервые в жизни бросить гранату. Чека сорвана, время пошло. До взрыва остались доли секунды.
– Дай сюда, – потребовал Бондарь, протягивая руку.
– Зачем? – с вызовом спросила Вера. – Их надо выбросить в мусорное ведро. Это ведь не цветы, это трупы цветов. Смотри. – Она переложила букет в другую руку и растопырила пятерню. – Мои пальцы в крови, видишь?
Ее лицо, изуродованное эстонскими палачами, благополучно зажило, но теперь, когда кожа пошла пятнами, шрамы на щеках, подбородке и переносице сделались заметными снова.
– Дай сюда, – повторил Бондарь мягче. – Это была неудачная шутка. Я очень люблю цветы. Особенно розы.
– Дурак. – Вера всхлипнула. – Это же надо, девушка дарит ему цветы, а он кочевряжится. Любой другой бы на его месте надувал щеки от важности, а этот…
– Я не любой другой. Я такой, какой есть.
– Безжалостное чудовище!
– По-твоему, жалостливое чудовище лучше? – ухмыльнулся Бондарь.
– И зачем только я с тобой связалась? – в который раз изумилась Вера.
– Сам диву даюсь.
– Мучитель! Зверь! Садист!
– От мазохистки слышу.
– Что-о? – Отбросив букет, Вера с разгону прыгнула на Бондаря, норовя повалить его на диван и подмять под себя. Заглаживая вину, он поддался, и после недолгой борьбы она взяла верх, задыхаясь от торжества и напряжения. – Ты мне за все заплатишь! – пропыхтела она, удерживая руки Бондаря за запястья. – Проси пощады!
– Посмотрим, кто из нас сейчас запросит пощады, – пригрозил он.
– Уж не я!
Вера переоценила свои силы. Не прошло и минуты, как она издала первый жалобный стон, свидетельствующий о частичной капитуляции. Но Бондарь не остановился на этом, а продолжал усердствовать до тех пор, пока не заставил Веру окончательно подчиниться его воле. Поединок закончился со счетом 2:0 в его пользу, хотя в итоге Вера себя проигравшей не почувствовала. И первое, что она произнесла, когда вновь обрела способность говорить:
– И все равно ты зверь… Только очень-очень милый…
* * *
После личных дел Бондарь занялся делами служебными, скачав из Интернета несколько документов, посвященных Астрахани. Покуривая сигарету и прихлебывая чай с лимоном, безмолвно поданный Верой, он скользил взглядом по строкам электронного текста, впитывая полезную и отбрасывая бесполезную информацию.Астраханская область протянулась узкой полосой вдоль Волго-Ахтубской поймы, повторяя очертания речного русла. «Километров четыреста в ширину, – прикинул Бондарь. – Частично область попадает в зону пустынь и полупустынь Прикаспийской низменности. Значит, имеется масса песчаных барханов, наползающих на холмы и ложбины. Луга и леса жмутся к самой реке. Растительности не так уж много, но там, где она имеется, густо зеленеют настоящие джунгли: камыш, рогоз, тростник. Дельта Нила по-русски. Не удивлюсь, если там цветет лотос. Не удивлюсь также, если там полно выходцев из Средней Азии, помаленьку оккупирующих приграничный район. Когда закончится это нашествие варваров? Не пора ли возводить что-то вроде Великой Китайской стены?»
Увеличив карту, Бондарь тщательно изучил местоположение областного центра, раскинувшегося на одиннадцати островах в дельте Волги. Судя по данным последней переписи населения, на пятистах квадратных километрах Астрахани проживало 488 000 представителей ста с лишним различных национальностей.
Тысяча квадратных метров на человека – это много или мало? Порядочно, решил Бондарь, даже более чем. По десять соток на брата. Другое дело, что братья эти зачастую были не родными и даже не троюродными. Тут тебе и неразумные хазары, и узкоглазые потомки Чингисхана, и половцы, прозванные так за половый, желтый цвет волос. Настоящее вавилонское столпотворение. Смешались в кучу кони, люди. Интеграция с глобализацией, мать их так. Ты им: «Добро пожаловать, гости дорогие», а они тебе: «Ассалам алейкум, собака неверная. Завтра поглядим, кто тут хозяева, а кто – гости».