Чему тут удивляться? Пятьсот лет назад Астрахань была еще не русским городом, а столицей ханства, о чем свидетельствовало ее название. Потом пришли русские и, как водится, первым делом отгрохали на самом высоком холме белокаменный кремль – знай наших. Этот остров, омываемый водами Волги, Кутума, Царева и ерика Казачий, стал историческим центром города. С остальными районами его связывали мосты, перекинутые через реки и ерики.
Более детально вдаваться в историческое прошлое региона Бондарь поленился, поскольку это никак не могло помочь ему в работе. Что касается современной Астрахани, то она была чем-то вроде темной лошадки, на которую втихаря делали ставки компетентные люди. Астраханское месторождение нефти являлось пятым или шестым по величине в мире, а это не могло не привлекать сюда многочисленных инвесторов, кишащих в округе, как навозные мухи возле выгребной ямы. Попахивало мультимиллиардными прибылями. Вдоль Каспийского моря рыскали поисковые экспедиции, а в речном порту спешно возводились терминалы и причалы для иностранных танкеров-пиявок, жаждущих насосаться черной крови земли.
Те, кто рылом не вышел, чтобы хлебать из нефтяных скважин, перебивались черной икрой, методично истребляя поголовье осетровых. Совсем уж мелочь пузатая учреждала финансово-промышленные группы, приторговывая землями заповедников. Со скороспелостью прыщей на заднице появились у Астрахани два американских города-побратима, откуда валом повалили заморские работники умственного труда, в спешном порядке пополняющие свои словарные запасы нормативной и ненормативной лексикой русского языка. В предвкушении дармовой нефти янки облагодетельствовали россиян храмом Свидетелей Иеговы и грудами бесплатной литературы мормонского и кришнаитского толка. Если Сатана еще не правил бал в Астрахани, то уже лакировал копыта перед тем, как триумфально пройтись по благодатному краю.
В общем, танцуют все! К сожалению, вытанцовывается лишь у тех, кто заказывает музыку…
– Чего тебе? – спросил он, выключая компьютер.
– Хотела узнать, чем ты так заинтересовался, – ответила она, возлежа на диване в позе ожидающей ласки кошки.
Черные волосы и неизменное черное белье примагничивали взгляд. По волосам хотелось погладить, а белье подмывало сорвать, словно обертку шоколадки: что там за начинка?
Отвернувшись, Бондарь равнодушно пожал плечами.
– Так, ничего особенного.
– Ты куда-то собрался? – не унималась Вера.
– В командировку, – буркнул Бондарь.
– Когда? – Верин голос заметно упал.
– Завтра утром.
– Опять Прибалтика?
– Россия, – неохотно ответил Бондарь. – Средняя полоса.
– А точнее?
– Один областной центр.
– Какой? – упорствовала Вера, как будто это что-то для нее меняло.
– Обычный город, – сказал Бондарь. – Ничем не лучше и не хуже других. Пять вузов, семьдесят восемь школ, два лицея и три гимназии.
– И это все, что ты можешь мне сказать?
– Почему же… Еще в этом городе насчитывается тридцать две больницы, шестьдесят девять поликлиник и шесть… – Досадливо щелкнув пальцами, Бондарь поправился: – Семь профилакториев. Культурная жизнь представлена пятью театрами, филармонией и картинной галереей Кустодиева.
– Тебе, как я погляжу, прямо не терпится погрузиться в тамошнюю культурную жизнь, – съязвила Вера. – А я? Понятное дело, что без картин Кустодиева ты просто засыхаешь на корню. – Она села, опустив голову и плечи, словно новость, свалившаяся на нее, грозила обернуться непосильной ношей. – Я тоже хочу в картинную галерею, – ирония, прорезавшаяся в Верином голосе, стремительно улетучивалась. – Но ты меня с собой не возьмешь, да?
– Ни в коем случае, – заверил ее Бондарь.
– Ну и шут с ним, с Кустодиевым. Перебьюсь. Чего я не видала в этом твоем областном центре? Какая-нибудь пыльная дыра с бронзовым Лениным на главной площади. – Чертя босой ногой воображаемый узор на полу, Вера с напускным равнодушием спросила: – Надолго уезжаешь?
– Да. Но тебе не придется сидеть одной. Ты уезжаешь тоже.
Надежда, промелькнувшая в Вериных глазах, погасла, сменившись беспросветной тоской. Она догадалась.
– Гонишь меня?
Бондарь отвел взгляд:
– Домработница мне не полагается по чину.
– А жена?
– Жена у меня уже есть, и это не тот случай, когда можно получить развод.
Потока слез, который ожидал увидеть Бондарь, не последовало, хотя Верины ресницы подозрительно заискрились.
– Женя, я все понимаю, но зачем обязательно расставаться? – Неожиданно она заговорила не свойственным ей голосом, более уместным для какой-нибудь «мыльной оперы». – Я могу ждать тебя сколько понадобится. Уезжай, приезжай, только не гони меня.
– Прекрати изображать из себя приблудную собачонку. – Щека Бондаря дернулась.
– Пусть приблудная! – Вера сердито смахнула готовую сорваться с ресницы слезинку. – Зато верней не бывает.
– И назойливее.
Вырвалось – не поймаешь. Вера вздрогнула как от пощечины. Молча встала. Молча подошла к стулу, на котором висела одежда. Ее лицо не просто побледнело, оно сделалось таким белым, что казалось отлитым из алебастра. Никогда еще Бондарю не доводилось видеть столь бледных девушек со столь черными волосами. Словно не Вера находилась перед ним, а оживший манекен.
Но манекены не умеют самостоятельно одеваться. И на щеках манекенов не бывает пятен от зарубцевавшихся шрамов. Вера, механически натягивающая платье, была живая, вот почему выражение ее лица было страдальческим. Тронь – лопнет как натянутая струна.
Бондарь поспешно закурил, пряча глаза за прозрачной дымовой завесой. Что он наделал! Зачем оттолкнул от себя эту девушку? Другой такой не найти. В Вере имелось все, что только может пожелать мужчина. Она искренняя – и в постели, и на людях. Не зануда, не жадина, не ханжа. В ней есть дух авантюризма, она бесстрашна, находчива, неприхотлива. Она не сует нос в чужие дела, вернее, делает это с деликатностью, которая редко присуща женщинам. А главное, кажется, она действительно любит его, Бондаря. Возможно, Вера – единственный человек на свете, которому он по-настоящему нужен. Доверить ей заботы о своей персоне на всю оставшуюся жизнь?
Почему бы и нет? – промелькнуло в голове Бондаря, пока Вера, не удостаивая его взглядом, как попало запихивала в сумку вещи. Еще несколько минут, и она исчезнет из его квартиры, оставив после себя лишь воспоминания, смутные, как запах ее любимых духов. Он снова останется один. Книги, телевизор и сигареты, сигареты, сигареты – штабеля выкуренных сигарет, горы пепла и неизбежная горечь, избавиться от которой так же невозможно, как от чувства вины.
Никто не встретит Бондаря после работы, похваляясь совершенно необыкновенными варениками с такой же необыкновенной поджаркой. Никто не обидится на него за категорический отказ от совместного похода по магазинам. Ему не сообщат, что ждут от него ребенка. Не приревнуют его. Не заставят хлебать чай с малиной во время простуды. Сам за себя. Для себя – тоже сам. Чего ради? Во имя сохранения маленького холостяцкого рая с дырявыми носками, сутки напролет киснущими в стиральном порошке? Но ведь если существует рай, то и от ада тоже никуда не деться. Хм, холостяцкий ад. Звучит мрачновато. Так и веет безысходностью от такого словосочетания.
Бондарь сделал жадную затяжку, укоротив сигарету сразу на сантиметр.
Вера уже утрамбовала тряпки в сумку и теперь яростно дергала замок «молнии», тщетно пытаясь закрыть его поверх встопорщившегося свитера. Свитер упорно не желал вминаться внутрь. Он понимал, что сейчас от него зависит будущее хозяйки.
Прикуривая одну сигарету от другой, Бондарь вдруг представил себе, как он произносит слова, которые способны остановить Веру:
«Довольно суетиться. Угомонись и послушай, что я тебе скажу. Вера, я люблю тебя».
«Нет! – встряхнет она волосами. – Поздно, Женя. Я ухожу».
«Ты не уходишь, а выходишь».
«Выхожу?»
«Да, – кивнет он. – Замуж. За меня».
Она вздрогнет. Недоверчиво посмотрит на него. У нее задрожат губы.
«Ты действительно предлагаешь мне это?» – спросит она, запинаясь.
«Да, именно это, – откликнется он, сопровождая свои слова новым утвердительным наклоном головы. – И я говорю от всего сердца».
Она поспешно закроет лицо руками, словно не желая видеть, как сказочный мираж растает перед ее глазами. А когда руки бессильно упадут вниз, окажется, что под ними успела появиться робкая улыбка.
«Прости меня, Женя, – скажет она. – Я знаю, что ты не переносишь женских слез, но ничего не могу с собой поделать. Единственным оправданием мне служит то, что я плачу от счастья. Все произошло так неожиданно. Конечно, я выйду за тебя замуж. Хоть прямо сейчас».
Бр-р! Бондарь передернулся. Получится очень пошло и очень трогательно. А платой за трогательную пошлятину будет вся дальнейшая жизнь. Две жизни. Та, что принадлежит Бондарю, и та, на которую он не имеет ни малейшего права. Чужая жизнь. Верина.
– Помочь? – спросил он, наблюдая за ее возней.
– Без тебя обойдусь! – непримиримо пропыхтела она. – И сейчас, и в дальнейшем. Забудь о моем существовании. Меня больше нет. Я для тебя умерла, ясно?
«Скорее, я для тебя, – мысленно поправил ее Бондарь. – И никто не узнает, где могилка моя».
Вслух он больше не проронил ни слова. Говорить было не о чем.
Так и не застегнув сумку, Вера с натугой оторвала ее от пола и поволокла к выходу, едва не переламываясь в талии. Возня, затеявшаяся в прихожей, длилась недолго и завершилась грохотом, напоминающим выстрел. Зато потом стало тихо. Слишком тихо, чтобы радоваться вновь обретенной свободе. Одиночество подступило вплотную, давая знать о себе звоном в ушах. Или это резонировало эхо? Все-таки Вера здорово хлопнула дверью на прощанье.
Бондарь погасил окурок в пепельнице и провел пальцами по подбородку, пробуя на ощупь пробивающуюся сквозь кожу щетину. «Вставай и ступай бриться», – строго сказал он себе, и действительно поднялся на ноги, но отправился не в ванную, а к окну, выходящему во двор.
Вывалившаяся из подъезда Вера топала прямо по лужам, не разбирая дороги. Сумка заставляла ее клониться к земле, словно там не одежда лежала, а пудовые гири. Девушке приходилось нелегко, это было видно невооруженным глазом. Она не шла, а ковыляла. «Подранок», – подумалось Бондарю.
В памяти всплыли читанные в детстве охотничьи истории про птиц, прикидывающихся ранеными, чтобы увести хищников подальше от родного гнезда. Женщины применяли аналогичную тактику, только конечная цель у них была иная. Не увести подальше, а подманить поближе. Слабый пол. Униженные и оскорбленные.
Бондарь стоял у окна до тех пор, пока Вера не скрылась за углом, а потом мысленно пожелал ей счастливого пути. Не пропадет, решил он, возвращаясь на середину опустевшей комнаты. Сознание того, что она ушла по собственной воле, хлопнув дверью, поможет ей смириться с разлукой. Что ж, дай бог, чтобы ей стало от этого легче. Хоть кому-то будет легче. И, уж конечно, не Бондарю.
Поколебавшись, он выкурил третью сигарету и только потом поплелся в ванную бриться. Особой необходимости в этом не было, поскольку ночь предстояло провести в гордом одиночестве, но свежевыбритым Бондарь почувствовал себя лучше. Не настолько хорошо, чтобы распевать песни, но и не настолько плохо, чтобы распивать спиртные напитки.
Наградой за примерное поведение стала поощрительная улыбка покойной жены, почудившаяся Бондарю, когда неведомая сила заставила его открыть семейный альбом с фотографиями. Семьи не было, а альбом сохранился. И Наташа ободряюще смотрела на Бондаря с каждого снимка, безмолвно внушая, что все в порядке, все нормально.
Он не поверил, но, укладываясь на жесткий диван, хмурился не так сильно, как обычно. Он и совесть уснули одновременно.
Глава 5
Более детально вдаваться в историческое прошлое региона Бондарь поленился, поскольку это никак не могло помочь ему в работе. Что касается современной Астрахани, то она была чем-то вроде темной лошадки, на которую втихаря делали ставки компетентные люди. Астраханское месторождение нефти являлось пятым или шестым по величине в мире, а это не могло не привлекать сюда многочисленных инвесторов, кишащих в округе, как навозные мухи возле выгребной ямы. Попахивало мультимиллиардными прибылями. Вдоль Каспийского моря рыскали поисковые экспедиции, а в речном порту спешно возводились терминалы и причалы для иностранных танкеров-пиявок, жаждущих насосаться черной крови земли.
Те, кто рылом не вышел, чтобы хлебать из нефтяных скважин, перебивались черной икрой, методично истребляя поголовье осетровых. Совсем уж мелочь пузатая учреждала финансово-промышленные группы, приторговывая землями заповедников. Со скороспелостью прыщей на заднице появились у Астрахани два американских города-побратима, откуда валом повалили заморские работники умственного труда, в спешном порядке пополняющие свои словарные запасы нормативной и ненормативной лексикой русского языка. В предвкушении дармовой нефти янки облагодетельствовали россиян храмом Свидетелей Иеговы и грудами бесплатной литературы мормонского и кришнаитского толка. Если Сатана еще не правил бал в Астрахани, то уже лакировал копыта перед тем, как триумфально пройтись по благодатному краю.
В общем, танцуют все! К сожалению, вытанцовывается лишь у тех, кто заказывает музыку…
* * *
Погруженный в свои мысли, Бондарь не сразу услышал голос окликнувшей его Веры.– Чего тебе? – спросил он, выключая компьютер.
– Хотела узнать, чем ты так заинтересовался, – ответила она, возлежа на диване в позе ожидающей ласки кошки.
Черные волосы и неизменное черное белье примагничивали взгляд. По волосам хотелось погладить, а белье подмывало сорвать, словно обертку шоколадки: что там за начинка?
Отвернувшись, Бондарь равнодушно пожал плечами.
– Так, ничего особенного.
– Ты куда-то собрался? – не унималась Вера.
– В командировку, – буркнул Бондарь.
– Когда? – Верин голос заметно упал.
– Завтра утром.
– Опять Прибалтика?
– Россия, – неохотно ответил Бондарь. – Средняя полоса.
– А точнее?
– Один областной центр.
– Какой? – упорствовала Вера, как будто это что-то для нее меняло.
– Обычный город, – сказал Бондарь. – Ничем не лучше и не хуже других. Пять вузов, семьдесят восемь школ, два лицея и три гимназии.
– И это все, что ты можешь мне сказать?
– Почему же… Еще в этом городе насчитывается тридцать две больницы, шестьдесят девять поликлиник и шесть… – Досадливо щелкнув пальцами, Бондарь поправился: – Семь профилакториев. Культурная жизнь представлена пятью театрами, филармонией и картинной галереей Кустодиева.
– Тебе, как я погляжу, прямо не терпится погрузиться в тамошнюю культурную жизнь, – съязвила Вера. – А я? Понятное дело, что без картин Кустодиева ты просто засыхаешь на корню. – Она села, опустив голову и плечи, словно новость, свалившаяся на нее, грозила обернуться непосильной ношей. – Я тоже хочу в картинную галерею, – ирония, прорезавшаяся в Верином голосе, стремительно улетучивалась. – Но ты меня с собой не возьмешь, да?
– Ни в коем случае, – заверил ее Бондарь.
– Ну и шут с ним, с Кустодиевым. Перебьюсь. Чего я не видала в этом твоем областном центре? Какая-нибудь пыльная дыра с бронзовым Лениным на главной площади. – Чертя босой ногой воображаемый узор на полу, Вера с напускным равнодушием спросила: – Надолго уезжаешь?
– Да. Но тебе не придется сидеть одной. Ты уезжаешь тоже.
Надежда, промелькнувшая в Вериных глазах, погасла, сменившись беспросветной тоской. Она догадалась.
– Гонишь меня?
Бондарь отвел взгляд:
– Домработница мне не полагается по чину.
– А жена?
– Жена у меня уже есть, и это не тот случай, когда можно получить развод.
Потока слез, который ожидал увидеть Бондарь, не последовало, хотя Верины ресницы подозрительно заискрились.
– Женя, я все понимаю, но зачем обязательно расставаться? – Неожиданно она заговорила не свойственным ей голосом, более уместным для какой-нибудь «мыльной оперы». – Я могу ждать тебя сколько понадобится. Уезжай, приезжай, только не гони меня.
– Прекрати изображать из себя приблудную собачонку. – Щека Бондаря дернулась.
– Пусть приблудная! – Вера сердито смахнула готовую сорваться с ресницы слезинку. – Зато верней не бывает.
– И назойливее.
Вырвалось – не поймаешь. Вера вздрогнула как от пощечины. Молча встала. Молча подошла к стулу, на котором висела одежда. Ее лицо не просто побледнело, оно сделалось таким белым, что казалось отлитым из алебастра. Никогда еще Бондарю не доводилось видеть столь бледных девушек со столь черными волосами. Словно не Вера находилась перед ним, а оживший манекен.
Но манекены не умеют самостоятельно одеваться. И на щеках манекенов не бывает пятен от зарубцевавшихся шрамов. Вера, механически натягивающая платье, была живая, вот почему выражение ее лица было страдальческим. Тронь – лопнет как натянутая струна.
Бондарь поспешно закурил, пряча глаза за прозрачной дымовой завесой. Что он наделал! Зачем оттолкнул от себя эту девушку? Другой такой не найти. В Вере имелось все, что только может пожелать мужчина. Она искренняя – и в постели, и на людях. Не зануда, не жадина, не ханжа. В ней есть дух авантюризма, она бесстрашна, находчива, неприхотлива. Она не сует нос в чужие дела, вернее, делает это с деликатностью, которая редко присуща женщинам. А главное, кажется, она действительно любит его, Бондаря. Возможно, Вера – единственный человек на свете, которому он по-настоящему нужен. Доверить ей заботы о своей персоне на всю оставшуюся жизнь?
Почему бы и нет? – промелькнуло в голове Бондаря, пока Вера, не удостаивая его взглядом, как попало запихивала в сумку вещи. Еще несколько минут, и она исчезнет из его квартиры, оставив после себя лишь воспоминания, смутные, как запах ее любимых духов. Он снова останется один. Книги, телевизор и сигареты, сигареты, сигареты – штабеля выкуренных сигарет, горы пепла и неизбежная горечь, избавиться от которой так же невозможно, как от чувства вины.
Никто не встретит Бондаря после работы, похваляясь совершенно необыкновенными варениками с такой же необыкновенной поджаркой. Никто не обидится на него за категорический отказ от совместного похода по магазинам. Ему не сообщат, что ждут от него ребенка. Не приревнуют его. Не заставят хлебать чай с малиной во время простуды. Сам за себя. Для себя – тоже сам. Чего ради? Во имя сохранения маленького холостяцкого рая с дырявыми носками, сутки напролет киснущими в стиральном порошке? Но ведь если существует рай, то и от ада тоже никуда не деться. Хм, холостяцкий ад. Звучит мрачновато. Так и веет безысходностью от такого словосочетания.
Бондарь сделал жадную затяжку, укоротив сигарету сразу на сантиметр.
Вера уже утрамбовала тряпки в сумку и теперь яростно дергала замок «молнии», тщетно пытаясь закрыть его поверх встопорщившегося свитера. Свитер упорно не желал вминаться внутрь. Он понимал, что сейчас от него зависит будущее хозяйки.
Прикуривая одну сигарету от другой, Бондарь вдруг представил себе, как он произносит слова, которые способны остановить Веру:
«Довольно суетиться. Угомонись и послушай, что я тебе скажу. Вера, я люблю тебя».
«Нет! – встряхнет она волосами. – Поздно, Женя. Я ухожу».
«Ты не уходишь, а выходишь».
«Выхожу?»
«Да, – кивнет он. – Замуж. За меня».
Она вздрогнет. Недоверчиво посмотрит на него. У нее задрожат губы.
«Ты действительно предлагаешь мне это?» – спросит она, запинаясь.
«Да, именно это, – откликнется он, сопровождая свои слова новым утвердительным наклоном головы. – И я говорю от всего сердца».
Она поспешно закроет лицо руками, словно не желая видеть, как сказочный мираж растает перед ее глазами. А когда руки бессильно упадут вниз, окажется, что под ними успела появиться робкая улыбка.
«Прости меня, Женя, – скажет она. – Я знаю, что ты не переносишь женских слез, но ничего не могу с собой поделать. Единственным оправданием мне служит то, что я плачу от счастья. Все произошло так неожиданно. Конечно, я выйду за тебя замуж. Хоть прямо сейчас».
Бр-р! Бондарь передернулся. Получится очень пошло и очень трогательно. А платой за трогательную пошлятину будет вся дальнейшая жизнь. Две жизни. Та, что принадлежит Бондарю, и та, на которую он не имеет ни малейшего права. Чужая жизнь. Верина.
– Помочь? – спросил он, наблюдая за ее возней.
– Без тебя обойдусь! – непримиримо пропыхтела она. – И сейчас, и в дальнейшем. Забудь о моем существовании. Меня больше нет. Я для тебя умерла, ясно?
«Скорее, я для тебя, – мысленно поправил ее Бондарь. – И никто не узнает, где могилка моя».
Вслух он больше не проронил ни слова. Говорить было не о чем.
Так и не застегнув сумку, Вера с натугой оторвала ее от пола и поволокла к выходу, едва не переламываясь в талии. Возня, затеявшаяся в прихожей, длилась недолго и завершилась грохотом, напоминающим выстрел. Зато потом стало тихо. Слишком тихо, чтобы радоваться вновь обретенной свободе. Одиночество подступило вплотную, давая знать о себе звоном в ушах. Или это резонировало эхо? Все-таки Вера здорово хлопнула дверью на прощанье.
Бондарь погасил окурок в пепельнице и провел пальцами по подбородку, пробуя на ощупь пробивающуюся сквозь кожу щетину. «Вставай и ступай бриться», – строго сказал он себе, и действительно поднялся на ноги, но отправился не в ванную, а к окну, выходящему во двор.
Вывалившаяся из подъезда Вера топала прямо по лужам, не разбирая дороги. Сумка заставляла ее клониться к земле, словно там не одежда лежала, а пудовые гири. Девушке приходилось нелегко, это было видно невооруженным глазом. Она не шла, а ковыляла. «Подранок», – подумалось Бондарю.
В памяти всплыли читанные в детстве охотничьи истории про птиц, прикидывающихся ранеными, чтобы увести хищников подальше от родного гнезда. Женщины применяли аналогичную тактику, только конечная цель у них была иная. Не увести подальше, а подманить поближе. Слабый пол. Униженные и оскорбленные.
Бондарь стоял у окна до тех пор, пока Вера не скрылась за углом, а потом мысленно пожелал ей счастливого пути. Не пропадет, решил он, возвращаясь на середину опустевшей комнаты. Сознание того, что она ушла по собственной воле, хлопнув дверью, поможет ей смириться с разлукой. Что ж, дай бог, чтобы ей стало от этого легче. Хоть кому-то будет легче. И, уж конечно, не Бондарю.
Поколебавшись, он выкурил третью сигарету и только потом поплелся в ванную бриться. Особой необходимости в этом не было, поскольку ночь предстояло провести в гордом одиночестве, но свежевыбритым Бондарь почувствовал себя лучше. Не настолько хорошо, чтобы распевать песни, но и не настолько плохо, чтобы распивать спиртные напитки.
Наградой за примерное поведение стала поощрительная улыбка покойной жены, почудившаяся Бондарю, когда неведомая сила заставила его открыть семейный альбом с фотографиями. Семьи не было, а альбом сохранился. И Наташа ободряюще смотрела на Бондаря с каждого снимка, безмолвно внушая, что все в порядке, все нормально.
Он не поверил, но, укладываясь на жесткий диван, хмурился не так сильно, как обычно. Он и совесть уснули одновременно.
Глава 5
Приятное с полезным
Если бы господина Бабича отлили из чистого золота в натуральную величину, то оригинал все равно стоил бы дороже своей драгоценной копии. Другой бы, зная себе цену, перемещался по жизни степенно и важно, словно между ногами у него подвешена пара яиц Фаберже. Бабич же был суетлив и юрок, как одесский портной, одолеваемый паразитами. Скок-поскок, одна нога здесь, другая там. Правая рука перечисляет миллионы на приобретение госсобственности, а левая чешет голову, в которой не укладываются десятизначные числа полученных прибылей. Пока так называемые партнеры по так называемой коммерческой деятельности прикидывают бизнес-план к носу, Бабич – шмыг, и в дамки. Они что-то там пережевывают да рассусоливают, а он уже в списке российских миллиардеров журнала «Форбс» фигурирует. Живчик. Непоседа. Ни минуты покоя, как у того сыра, катающегося в масле.
Генеральная прокуратура РФ Бабичу постановление об аресте, а он ей – удостоверение о неприкосновенности своей хитровыделанной депутатской личности. Ему обвинения в незаконной предпринимательской деятельности, а он уже помахивает паспортом гражданина Великобритании и в ус не дует. Так и повелось. По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там. Борю Бабича голыми руками не возьмешь, Боря человек ушлый, скользкий. Зато если Борины пальцы сомкнутся на чужой шее, то пиши пропало. Хватка у него железная, бульдожья.
В окружении Бабича уточняли: смертельная хватка.
О том свидетельствовали скоропостижные смерти тех, кто по каким-либо причинам не устраивал Бабича в качестве партнеров, конкурентов или просто чересчур осведомленных граждан. Достаточно сказать, что женат он был в четвертый раз, а три его экс-супруги покоились в могилах с идентичными трогательными надгробиями: голые херувимчики безутешно рыдают над усопшими, уронив обессиленные крылья на мрамор.
Первая мадам Бабич утонула в бассейне, вторая ни с того ни с сего сверзилась с высоты, третья подверглась нападению садиста, задушившего молодую женщину в момент насильственного полового акта. Кстати, почему-то именно трагическая судьба жены № 3 странно отразилась на психике безутешного вдовца. Имея дело с проститутками, он велел им раздеваться догола, собственноручно обматывал их шеи колготками (непременно черными) и яростно онанировал, пуча глаза.
Жена № 4 ни о чем таком не догадывалась, поскольку Бабич с ней переспал только один раз, ознаменовав таким образом начало медового месяца. Продолжения не последовало. Возраст состоятельной дамы приближался к критическому тридцатилетнему рубежу, сразу за которым смерть настигла трех ее предшественниц. Роковая случайность, вздыхала мадам Бабич № 4, когда ей осторожно намекали на подозрительную закономерность. И действительно. Все прискорбные случайности оказываются роковыми, таково уж их свойство.
Усмехаясь своим мыслям, Бабич мчался по загородной английской трассе на своем эксклюзивном «Остин-Мартин Ди-Би-3». По обе стороны тянулись нескончаемые фруктовые сады Фавершема. Между ветвями поблескивала поверхность Темзы, неохотно отражающая солнечные лучи, пробивающиеся сквозь смог. По реке тяжело тащились танкеры, торговые суда, новехонькие голландские баржи. Привычно прикидывая, во сколько бы ему обошлась покупка всех кораблей, находящихся в пределах видимости, Бабич взял с сиденья элегантную металлическую коробку с оттиском «Морланд», достал оттуда сигарету и закурил, не позволяя дыму проникать в легкие.
Он очень трепетно относился к своему здоровью. Его новая жизнь в качестве полноправного британца только начиналась, и Бабич намеревался сделать ее осмысленной и приятной во всех отношениях. Глупо подохнуть от рака, не успев насладиться статусом сильного мира сего. Являясь с недавних пор действительным членом «Комитета 300», Бабич превратился из просто фантастически богатого проныры во всемогущего вершителя судьбы всего человечества. Осознание этого факта окрыляло и наполняло сердце трепетным восторгом. В прошлом, семеня по кремлевским коридорам власти с проектами надувательских сделок в кейсе, Бабич имел обыкновение сутулиться и просительно втягивать голову в плечи. Теперь изменилась не только его осанка, но и черты лица.
Ястребиный нос, пронзительный взгляд, надменно выпяченные губы – в этом воплощении Бабич себе нравился больше. Он полюбил фотографироваться таким образом, чтобы свет падал снизу, отчего в портретах появлялось нечто демоническое, мефистофельское. Люди гибнут за металл? Еще бы! Они умирают за то, чтобы золото не переводилось у Бабича и ему подобных.
Выплюнув семидолларовую сигарету в окошко «Остин-Мартина», Бабич свернул с Кентерберийского шоссе налево. Здесь начиналась страна вечных каникул, населенная праздными обитателями роскошных бунгало. Уитстабл, Херн-Бей, Бирчингтон, Маргейт – эти названия звучали для британского уха не менее солидно, чем котировки акций ведущих компаний.
Переселившись в туманный Альбион, Бабич тоже подумывал осесть где-нибудь поблизости, но местные лорды с графьями заартачились, брезгливо морща носы. Им, видите ли, было в падлу соседствовать с нечистоплотным русским мафиози. Бабич оскорбился. Купленные адвокаты поднажали, отстаивая права своего клиента, но тут некстати разразился скандал по поводу паба «Белая Лошадь», приобретенного Бабичем в графстве Суррей у знаменитого радиоболтуна Криса Эванса.
Жители деревни Хаскомб, где находился паб, заявили журналистам, что им подают разбавленное водой пиво и непонятно какое виски, после которого раскалывается голова. Газета «Таймс» тут же подхватила тему и опубликовала большущую статью, посвященную особенностям алкогольной продукции России. Текст сопровождался одним из «демонических» портретов Бабича, пришедшимся весьма некстати. Знаменитый английский юмор не сработал. Британцы восприняли публикацию всерьез и начали сбор подписей под петицией, призывающей объявить Бабича персоной нон грата. Разумеется, правительство не захотело депортировать человека, чьи миллиарды осели в английских банках, но с приобретением недвижимости в аристократическом районе пришлось повременить.
Викторианский особняк Бабича, обошедшийся ему в 10 миллионов фунтов стерлингов, находился в тихом предместье Лондона. Восемь спален, огромный парк, конный манеж, теннисный корт и целых три коттеджа для гостей – казалось бы, какого еще рожна Бабичу надо? Задать такой вопрос мог лишь человек, не знающий энергичной натуры российского предпринимателя. Постоянная неудовлетворенность достигнутым – вот кредо Бабича, которым тот руководствовался в своей повседневной жизни. Быть или не быть? Ха-ха, разумеется, быть, а если за счет сотен тысяч нищенствующих сограждан, то вдвойне, втройне приятно. «Live and let die» – «Живи сам и не мешай умирать другим», говаривал Бабич, в рекордные сроки овладевший английским языком. Он любил овладевать всем и вся и занимался этим при любой возможности. А возможностей у миллиардера, вошедшего в состав «Комитета 300», было ого-го сколько.
Ни в сказке сказать, ни пером описать.
В страшном сне не привидится такое.
Бабич любовно погладил коробку «Морланда», но от курения пока воздержался. Отлаженный двигатель «Остина» работал так тихо, что было отчетливо слышно, как гудят самолеты, взмывающие в небо со взлетной полосы соседнего аэродрома. Доехав до развилки, где торчал дорожный указатель с названием городка Рамсгейт, Бабич высунул руку наружу и лениво помахал ею, показывая, что пришло время расставаться. Джип тут же затормозил и замер как вкопанный. Это было оговорено заранее. В ближайшем будущем Бабич не нуждался в охране. Риск не такое уж благородное дело, как принято думать, но иногда приходится ставить на кон собственную безопасность. Впрочем, Бабич не сомневался, что намеченное дельце пройдет без сучка без задоринки. Какие могут быть неожиданности, если все схвачено, за все уплачено?
Рамсгейт принял «Остин», как застоявшееся болото принимает камень. Сонный городишко с маленьким портом местного значения ничем не отличался от сотен таких же городишек, разбросанных по побережью Англии. В старые добрые времена на улицах Рамсгейта встречались преимущественно степенные гуси и не менее степенные полисмены. Теперь не было видно ни тех, ни других, зато на каждом углу торчали цветные тинейджеры, наряженные как на бразильский карнавал. Иммиграционная политика открытых дверей неуклонно превращала Великобританию в оплот самого оголтелого космополитизма, который только можно себе представить. Цвет кожи среднестатистического англичанина темнел с каждым годом.
– Дожили, – пробурчал Бабич, словно заправский английский эсквайр, обеспокоенный судьбой Объдиненного Королевства.
На самом деле ему было плевать и на Англию, и на английскую королеву, и на паршивый городок Рамсгейт, куда привели его сугубо личные интересы. Его интересовала исключительно собственная персона. Беззаветная любовь к себе и вознесла Бабича на вершину успеха.
Откинувшись на спинку сиденья, он правил одной рукой, поскольку вторая была занята приглаживанием остатков волос на голове. Его черные, как угольки, глаза беспрестанно смотрели по сторонам, выискивая источник возможной угрозы. Инстинкт самосохранения, ничего не попишешь. Бабич ожидал подвоха даже в собственной спальне, что неблагоприятно сказывалось на его потенции, зато помогало избегать любых ловушек.
Осмотр окрестностей не выявил никаких настораживающих признаков. Погруженный в дремотную одурь Рамсгейт закончился. Дорога вынесла «Остин» за город. Проехав около километра среди зеленых лужаек и кукольных домиков, Бабич затормозил перед воротами с вывеской «Royal St Mark Golf Club». Ниже помещалась еще одна табличка, дословно гласившая по-английски следующее: «Строго воспрещено, кроме действительных членов». Дословный перевод звучал коряво, но Бабича он вполне удовлетворял. В любом случае он являлся самым действительным из всех здешних действительных членов. С недавних пор клуб принадлежал непосредственно ему, хотя Бабич никоим образом это не афишировал. На то имелись веские причины.
Ворота открыл Альфред Вайтинг, его загорелое лицо расцвело в широкой улыбке:
– Добро пожаловать, мистер Бабич.
– Привет, Фредди, – снисходительно пошевелил пальцами Бабич. – Возьми в багажнике вещи и смотри не забудь сумку с клюшками.
– Как можно, сэр?!
Мистер… Сэр… Мог ли мечтать об этом Боря Бабич еще каких-нибудь два-три года назад? Предполагал ли чопорный управляющий аристократического гольф-клуба, что станет гнуть спину перед русским, презирая его в глубине души? Вы скажете, деньги творят чудеса? Чушь! Чудеса творят люди, располагающие большими деньгами.
– Не отставай, Фредди, – прикрикнул Бабич, размашисто шагая к зданию клуба.
– Вы получили мой последний отчет, сэр? – донеслось из-за спины.
– Отчет? Ах да, отчет… Наверное, получил.
– Я приложил копии чеков, выписанных за семена травы, и…
– Когда ты, наконец, выучишь русский, Фредди? – строго спросил Бабич, обернувшись на ходу. – Вот я, например, освоил английский язык, а ты топчешься на месте, дорогой мой.
– Нужьен времья, пожалуйста, – засмущался управляющий. – Ньет практик, сэр. Вы так редко наведываетесь к нам. – Последняя фраза прозвучала без ужасающего акцента, поскольку была произнесена по-английски.
– Дела, – важно сказал Бабич. – Много очень важных дел. Однако играть я не разучился. Помнишь мой настильный замах? – Не поленившись остановиться, он изобразил удар воображаемой клюшкой. – Хоп!
– Вы, как всегда, в отличной форме, сэр, – кисло улыбнулся Фред Вайтинг, перебрасывая хозяйский кофр из правой руки в левую. – Несколько месяцев упорных тренировок, и вы станете лучшим игроком на этой площадке. Ваш гандикап сразу поднимется до девяти. Только вам нужно избавиться от привычки забивать мяч как можно дальше.
– Ты действительно так думаешь, Фредди?
– Это лишь мое мнение, сэр.
– Вот именно, Фредди. Всего лишь твое мнение, которое лучше держать при себе. – Не скрывая своего недовольства, Бабич начал подниматься по ступенькам. – Мы, русские, говорим: «Молчание – золото».
– У нас, англичан, такая же поговорка, – пропыхтел управляющий. – Silence is golden.
– Тем более.
Войдя в холл, Бабич сразу плюхнулся на диван, постаравшись занять как можно больше места, чтобы Вайтинг не вздумал сесть рядом. Всяк сверчок знай свой шесток. Интересно, есть ли у этой пословицы английский эквивалент?
Отбросив праздные мысли, Бабич щелкнул пальцами, привлекая к себе внимание Вайтинга. Тот, занятый раскладыванием хозяйских вещей на столе, обернулся. В его взгляде угадывались остатки не вытравленного до конца достоинства:
– Хотите что-то сказать, сэр?
– Все готово? – осведомился Бабич. – Лишних людей нет?
– Я сделал все, как вы велели, сэр, – ответил управляющий. – Правда, присланные вами парни выглядят староватыми для кэдди. Да и сложение у них чересчур массивное. Какие-то тяжелоатлеты, а не кэдди.
Имелись в виду мальчики на побегушках, которые обслуживают игроков в гольф, подавая им мячи и клюшки. Бабич понимал, что критика справедлива, но не захотел признать этого.
– Не твое собачье дело, Федя, – пробормотал он по-русски.
– I don…t understand…
– А ты и не должен андестэнд. Ты должен пахать. Работать должен, Федя. На меня работать.
Смысл слов, умышленно произнесенных без всякой эмоциональной окраски, по-прежнему не дошел до управляющего. Страдальчески поморщившись, он развел руками:
– I still don…t understand, sir.
– Не важно, – снисходительно произнес Бабич, вновь переходя на английский. – Заиров ничего не говорил по поводу новых кэдди?
– По-моему, он даже не обратил внимания, – сказал Вайтинг, присаживаясь на краешек кресла.
– Играет по-прежнему по пятницам и воскресеньям?
– Да, сэр. Ждем его с минуты на минуту. Даже не знаю, как он отреагирует, когда узнает, что вместо спарринг-партнера на поле выйдете вы.
– Нормально отреагирует, – усмехнулся Бабич. – Раз у него по графику игра в гольф, значит, она состоится при любой погоде. Этот кавказец упрям и не любит изменять своим привычкам.
Генеральная прокуратура РФ Бабичу постановление об аресте, а он ей – удостоверение о неприкосновенности своей хитровыделанной депутатской личности. Ему обвинения в незаконной предпринимательской деятельности, а он уже помахивает паспортом гражданина Великобритании и в ус не дует. Так и повелось. По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там. Борю Бабича голыми руками не возьмешь, Боря человек ушлый, скользкий. Зато если Борины пальцы сомкнутся на чужой шее, то пиши пропало. Хватка у него железная, бульдожья.
В окружении Бабича уточняли: смертельная хватка.
О том свидетельствовали скоропостижные смерти тех, кто по каким-либо причинам не устраивал Бабича в качестве партнеров, конкурентов или просто чересчур осведомленных граждан. Достаточно сказать, что женат он был в четвертый раз, а три его экс-супруги покоились в могилах с идентичными трогательными надгробиями: голые херувимчики безутешно рыдают над усопшими, уронив обессиленные крылья на мрамор.
Первая мадам Бабич утонула в бассейне, вторая ни с того ни с сего сверзилась с высоты, третья подверглась нападению садиста, задушившего молодую женщину в момент насильственного полового акта. Кстати, почему-то именно трагическая судьба жены № 3 странно отразилась на психике безутешного вдовца. Имея дело с проститутками, он велел им раздеваться догола, собственноручно обматывал их шеи колготками (непременно черными) и яростно онанировал, пуча глаза.
Жена № 4 ни о чем таком не догадывалась, поскольку Бабич с ней переспал только один раз, ознаменовав таким образом начало медового месяца. Продолжения не последовало. Возраст состоятельной дамы приближался к критическому тридцатилетнему рубежу, сразу за которым смерть настигла трех ее предшественниц. Роковая случайность, вздыхала мадам Бабич № 4, когда ей осторожно намекали на подозрительную закономерность. И действительно. Все прискорбные случайности оказываются роковыми, таково уж их свойство.
Усмехаясь своим мыслям, Бабич мчался по загородной английской трассе на своем эксклюзивном «Остин-Мартин Ди-Би-3». По обе стороны тянулись нескончаемые фруктовые сады Фавершема. Между ветвями поблескивала поверхность Темзы, неохотно отражающая солнечные лучи, пробивающиеся сквозь смог. По реке тяжело тащились танкеры, торговые суда, новехонькие голландские баржи. Привычно прикидывая, во сколько бы ему обошлась покупка всех кораблей, находящихся в пределах видимости, Бабич взял с сиденья элегантную металлическую коробку с оттиском «Морланд», достал оттуда сигарету и закурил, не позволяя дыму проникать в легкие.
Он очень трепетно относился к своему здоровью. Его новая жизнь в качестве полноправного британца только начиналась, и Бабич намеревался сделать ее осмысленной и приятной во всех отношениях. Глупо подохнуть от рака, не успев насладиться статусом сильного мира сего. Являясь с недавних пор действительным членом «Комитета 300», Бабич превратился из просто фантастически богатого проныры во всемогущего вершителя судьбы всего человечества. Осознание этого факта окрыляло и наполняло сердце трепетным восторгом. В прошлом, семеня по кремлевским коридорам власти с проектами надувательских сделок в кейсе, Бабич имел обыкновение сутулиться и просительно втягивать голову в плечи. Теперь изменилась не только его осанка, но и черты лица.
Ястребиный нос, пронзительный взгляд, надменно выпяченные губы – в этом воплощении Бабич себе нравился больше. Он полюбил фотографироваться таким образом, чтобы свет падал снизу, отчего в портретах появлялось нечто демоническое, мефистофельское. Люди гибнут за металл? Еще бы! Они умирают за то, чтобы золото не переводилось у Бабича и ему подобных.
Выплюнув семидолларовую сигарету в окошко «Остин-Мартина», Бабич свернул с Кентерберийского шоссе налево. Здесь начиналась страна вечных каникул, населенная праздными обитателями роскошных бунгало. Уитстабл, Херн-Бей, Бирчингтон, Маргейт – эти названия звучали для британского уха не менее солидно, чем котировки акций ведущих компаний.
Переселившись в туманный Альбион, Бабич тоже подумывал осесть где-нибудь поблизости, но местные лорды с графьями заартачились, брезгливо морща носы. Им, видите ли, было в падлу соседствовать с нечистоплотным русским мафиози. Бабич оскорбился. Купленные адвокаты поднажали, отстаивая права своего клиента, но тут некстати разразился скандал по поводу паба «Белая Лошадь», приобретенного Бабичем в графстве Суррей у знаменитого радиоболтуна Криса Эванса.
Жители деревни Хаскомб, где находился паб, заявили журналистам, что им подают разбавленное водой пиво и непонятно какое виски, после которого раскалывается голова. Газета «Таймс» тут же подхватила тему и опубликовала большущую статью, посвященную особенностям алкогольной продукции России. Текст сопровождался одним из «демонических» портретов Бабича, пришедшимся весьма некстати. Знаменитый английский юмор не сработал. Британцы восприняли публикацию всерьез и начали сбор подписей под петицией, призывающей объявить Бабича персоной нон грата. Разумеется, правительство не захотело депортировать человека, чьи миллиарды осели в английских банках, но с приобретением недвижимости в аристократическом районе пришлось повременить.
Викторианский особняк Бабича, обошедшийся ему в 10 миллионов фунтов стерлингов, находился в тихом предместье Лондона. Восемь спален, огромный парк, конный манеж, теннисный корт и целых три коттеджа для гостей – казалось бы, какого еще рожна Бабичу надо? Задать такой вопрос мог лишь человек, не знающий энергичной натуры российского предпринимателя. Постоянная неудовлетворенность достигнутым – вот кредо Бабича, которым тот руководствовался в своей повседневной жизни. Быть или не быть? Ха-ха, разумеется, быть, а если за счет сотен тысяч нищенствующих сограждан, то вдвойне, втройне приятно. «Live and let die» – «Живи сам и не мешай умирать другим», говаривал Бабич, в рекордные сроки овладевший английским языком. Он любил овладевать всем и вся и занимался этим при любой возможности. А возможностей у миллиардера, вошедшего в состав «Комитета 300», было ого-го сколько.
Ни в сказке сказать, ни пером описать.
В страшном сне не привидится такое.
* * *
«Остин-Мартин» сбросил скорость до пятидесяти миль в час. То же самое проделал водитель машины сопровождения, следующей сзади. Новомодный «мерседесовский» джип был непроницаемо-черен и угласт, как гроб на колесах. Такой дизайн немецкие умельцы разработали с прицелом на подсознательные предпочтения «новых русских». На Западе подобные джипы не прижились, что почти не отразилось на конечных объемах продаж. Для кого-то родина, а для кого-то рынок сбыта и ничего больше.Бабич любовно погладил коробку «Морланда», но от курения пока воздержался. Отлаженный двигатель «Остина» работал так тихо, что было отчетливо слышно, как гудят самолеты, взмывающие в небо со взлетной полосы соседнего аэродрома. Доехав до развилки, где торчал дорожный указатель с названием городка Рамсгейт, Бабич высунул руку наружу и лениво помахал ею, показывая, что пришло время расставаться. Джип тут же затормозил и замер как вкопанный. Это было оговорено заранее. В ближайшем будущем Бабич не нуждался в охране. Риск не такое уж благородное дело, как принято думать, но иногда приходится ставить на кон собственную безопасность. Впрочем, Бабич не сомневался, что намеченное дельце пройдет без сучка без задоринки. Какие могут быть неожиданности, если все схвачено, за все уплачено?
Рамсгейт принял «Остин», как застоявшееся болото принимает камень. Сонный городишко с маленьким портом местного значения ничем не отличался от сотен таких же городишек, разбросанных по побережью Англии. В старые добрые времена на улицах Рамсгейта встречались преимущественно степенные гуси и не менее степенные полисмены. Теперь не было видно ни тех, ни других, зато на каждом углу торчали цветные тинейджеры, наряженные как на бразильский карнавал. Иммиграционная политика открытых дверей неуклонно превращала Великобританию в оплот самого оголтелого космополитизма, который только можно себе представить. Цвет кожи среднестатистического англичанина темнел с каждым годом.
– Дожили, – пробурчал Бабич, словно заправский английский эсквайр, обеспокоенный судьбой Объдиненного Королевства.
На самом деле ему было плевать и на Англию, и на английскую королеву, и на паршивый городок Рамсгейт, куда привели его сугубо личные интересы. Его интересовала исключительно собственная персона. Беззаветная любовь к себе и вознесла Бабича на вершину успеха.
Откинувшись на спинку сиденья, он правил одной рукой, поскольку вторая была занята приглаживанием остатков волос на голове. Его черные, как угольки, глаза беспрестанно смотрели по сторонам, выискивая источник возможной угрозы. Инстинкт самосохранения, ничего не попишешь. Бабич ожидал подвоха даже в собственной спальне, что неблагоприятно сказывалось на его потенции, зато помогало избегать любых ловушек.
Осмотр окрестностей не выявил никаких настораживающих признаков. Погруженный в дремотную одурь Рамсгейт закончился. Дорога вынесла «Остин» за город. Проехав около километра среди зеленых лужаек и кукольных домиков, Бабич затормозил перед воротами с вывеской «Royal St Mark Golf Club». Ниже помещалась еще одна табличка, дословно гласившая по-английски следующее: «Строго воспрещено, кроме действительных членов». Дословный перевод звучал коряво, но Бабича он вполне удовлетворял. В любом случае он являлся самым действительным из всех здешних действительных членов. С недавних пор клуб принадлежал непосредственно ему, хотя Бабич никоим образом это не афишировал. На то имелись веские причины.
Ворота открыл Альфред Вайтинг, его загорелое лицо расцвело в широкой улыбке:
– Добро пожаловать, мистер Бабич.
– Привет, Фредди, – снисходительно пошевелил пальцами Бабич. – Возьми в багажнике вещи и смотри не забудь сумку с клюшками.
– Как можно, сэр?!
Мистер… Сэр… Мог ли мечтать об этом Боря Бабич еще каких-нибудь два-три года назад? Предполагал ли чопорный управляющий аристократического гольф-клуба, что станет гнуть спину перед русским, презирая его в глубине души? Вы скажете, деньги творят чудеса? Чушь! Чудеса творят люди, располагающие большими деньгами.
– Не отставай, Фредди, – прикрикнул Бабич, размашисто шагая к зданию клуба.
– Вы получили мой последний отчет, сэр? – донеслось из-за спины.
– Отчет? Ах да, отчет… Наверное, получил.
– Я приложил копии чеков, выписанных за семена травы, и…
– Когда ты, наконец, выучишь русский, Фредди? – строго спросил Бабич, обернувшись на ходу. – Вот я, например, освоил английский язык, а ты топчешься на месте, дорогой мой.
– Нужьен времья, пожалуйста, – засмущался управляющий. – Ньет практик, сэр. Вы так редко наведываетесь к нам. – Последняя фраза прозвучала без ужасающего акцента, поскольку была произнесена по-английски.
– Дела, – важно сказал Бабич. – Много очень важных дел. Однако играть я не разучился. Помнишь мой настильный замах? – Не поленившись остановиться, он изобразил удар воображаемой клюшкой. – Хоп!
– Вы, как всегда, в отличной форме, сэр, – кисло улыбнулся Фред Вайтинг, перебрасывая хозяйский кофр из правой руки в левую. – Несколько месяцев упорных тренировок, и вы станете лучшим игроком на этой площадке. Ваш гандикап сразу поднимется до девяти. Только вам нужно избавиться от привычки забивать мяч как можно дальше.
– Ты действительно так думаешь, Фредди?
– Это лишь мое мнение, сэр.
– Вот именно, Фредди. Всего лишь твое мнение, которое лучше держать при себе. – Не скрывая своего недовольства, Бабич начал подниматься по ступенькам. – Мы, русские, говорим: «Молчание – золото».
– У нас, англичан, такая же поговорка, – пропыхтел управляющий. – Silence is golden.
– Тем более.
Войдя в холл, Бабич сразу плюхнулся на диван, постаравшись занять как можно больше места, чтобы Вайтинг не вздумал сесть рядом. Всяк сверчок знай свой шесток. Интересно, есть ли у этой пословицы английский эквивалент?
Отбросив праздные мысли, Бабич щелкнул пальцами, привлекая к себе внимание Вайтинга. Тот, занятый раскладыванием хозяйских вещей на столе, обернулся. В его взгляде угадывались остатки не вытравленного до конца достоинства:
– Хотите что-то сказать, сэр?
– Все готово? – осведомился Бабич. – Лишних людей нет?
– Я сделал все, как вы велели, сэр, – ответил управляющий. – Правда, присланные вами парни выглядят староватыми для кэдди. Да и сложение у них чересчур массивное. Какие-то тяжелоатлеты, а не кэдди.
Имелись в виду мальчики на побегушках, которые обслуживают игроков в гольф, подавая им мячи и клюшки. Бабич понимал, что критика справедлива, но не захотел признать этого.
– Не твое собачье дело, Федя, – пробормотал он по-русски.
– I don…t understand…
– А ты и не должен андестэнд. Ты должен пахать. Работать должен, Федя. На меня работать.
Смысл слов, умышленно произнесенных без всякой эмоциональной окраски, по-прежнему не дошел до управляющего. Страдальчески поморщившись, он развел руками:
– I still don…t understand, sir.
– Не важно, – снисходительно произнес Бабич, вновь переходя на английский. – Заиров ничего не говорил по поводу новых кэдди?
– По-моему, он даже не обратил внимания, – сказал Вайтинг, присаживаясь на краешек кресла.
– Играет по-прежнему по пятницам и воскресеньям?
– Да, сэр. Ждем его с минуты на минуту. Даже не знаю, как он отреагирует, когда узнает, что вместо спарринг-партнера на поле выйдете вы.
– Нормально отреагирует, – усмехнулся Бабич. – Раз у него по графику игра в гольф, значит, она состоится при любой погоде. Этот кавказец упрям и не любит изменять своим привычкам.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента