– Много? – быстро спросила Ириша.
– Порядочно.
– А ты?
– А я их послал обоих. По очереди.
– Неподкупный, значит? Интере-е-сно…
Ее пальцы задумчиво теребили предмет, чересчур чуткий и отзывчивый к подобному вниманию.
– Руку бы убрала, – буркнул я. – Напрягает она меня очень. Не чувствуешь, что ли?
Чего-чего, а румянец на щеках этой боевой девицы я не ожидал увидеть! Он проступил на Иришиной коже через секунду после того как она поспешно отдернула свою проказливую руку, а затем охватил ее лицо от скул до самой шеи. Ах, какие нежности, скажите пожалуйста! Обещая оторвать мне член, она и бровью не повела, а просто подержаться за него считала ниже своего целомудренного достоинства.
По мере того как веснушки опять постепенно проступали на Иришиной коже, она принимала вид все более озабоченный и деловитый. Наконец, когда ее лицо окрасилось в прежний цвет свежей домашней ряженки, она заговорила:
– Послушай, Бодров… Если я оставлю тебя в покое и скажу отцу, что вчерашний инцидент исчерпан, ты можешь оказать мне одну любезность?
– Без штанов? – язвительно осведомился я.
Старательно отводя взгляд, Ириша встала, натянула на меня джинсы и застегнула «молнию» таким порывистым движением, что едва не кастрировала меня без всяких азиатских премудростей. Отшвырнув в сторону разочарованно звякнувшую жестянку, она тихо сказала:
– Мой отец при смерти.
– Знаю, – откликнулся я, – у него рак.
– Жить ему около трех месяцев осталось, – продолжала Ириша монотонным голосом. – Некоторые врачи отводят ему еще меньше времени, но больше трех месяцев не обещает никто… Вот он и решил превратить свою смерть в такую же сенсацию, какой была его жизнь в последние годы. Вывернуть наизнанку всю правду о большой политике, вывалять ее в грязи, а потом еще наложить сверху большущую вонючую кучу – вот что задумал отец.
– Достойная цель, – одобрил я, – и, что особенно приятно, светлая. Народ проглотит такое с восторгом.
– Никто ничего не проглотит, – произнесла Ириша с мрачной решимостью. – Эта книга никогда не будет выпущена.
– Почему? – удивился я. – Любое издательство рукопись с руками оторвет!
– Рукописи тоже не будет. Вот об этом я и хочу с тобой поговорить.
– Поговори, – разрешил я. Одетому, мне легко удалось перехватить инициативу в свои руки. Пусть они пока были в наручниках, но я смотрел в будущее с оптимизмом декабриста, получившего пожизненный срок. Оковы рухнут, и у входа нас встретит радостно свобода. Приблизительно так.
Голос Ириши вернул меня на землю:
– Скорее всего уже сегодня отец засадит тебя за работу. Соглашайся. Никто не узнает, чем ты занимаешься за компьютером: творишь или дурака валяешь в виртуальной реальности. Время от времени отца можно знакомить с короткими отрывками. Пусть видит результаты твоей работы и ни о чем не беспокоится.
Я с сомнением хмыкнул:
– А если он захочет прочитать весь текст?
– Не распечатывай его.
– Он сам откроет нужный файл.
– Введи пароль.
– Тогда он просто станет у меня над душой и станет наблюдать, как я работаю.
– Ты выставишь его за дверь, – безмятежно заявила Ириша. – Скажешь, что присутствие постороннего может отпугнуть вдохновение. – Она пренебрежительно пожала плечами. – Люди творческих профессий всегда с какими-нибудь причудами, так что отец ничего не заподозрит.
– Ладно, что потом? – спросил я тоном человека, который признает, что его удалось убедить, но только наполовину.
На данном этапе Иришу и это устраивало.
– Потом моего отца положат в клинику, – пояснила она, – а ты удалишь созданные файлы в «корзину» и очистишь ее, вот и все. В последние дни жизни отцу будет не до тебя и не до твоей книги, это я тебе гарантирую. Специалисты полагают, что умирать он будет трудно и мучительно. Но тебе на это плевать, верно? Тебя, наверное, больше волнует размер твоего гонорара? – Убедившись, что я не собираюсь отнекиваться, Ириша сообщила: – Отец собирается заплатить тебе за свою биографию десять тысяч долларов. Я дам тебе столько же за то, чтобы эта биография не появилась на свет. Выбирай. Только учти при этом, что лично я умирать не собираюсь. – В последних словах прозвучала неприкрытая угроза.
– Слушай, а почему тебя так беспокоит эта книга? – поинтересовался я, не спеша давать однозначный ответ.
Покусав губы, Ириша сказала:
– У отца вполне приличное состояние, которое я хочу сохранить и приумножить. Если разразится скандал, то обязательно всплывут кое-какие счета, которым огласка противопоказана. Отцу, может быть, теперь на деньги наплевать, а мне нет. У меня нет рака, понимаешь? – Она уже почти кричала. – И лишние враги, которых стремится нажить себе этот старый дурак, мне ни к чему! Я хочу жить спокойно!
– Похвальное намерение, – одобрил я. – Что ж, считай, что я…
– Согласен?
Я укоризненно покачал головой:
– Не так быстро, сударыня. Пока что я согласен подумать, вот и все.
Подойдя к окну, она заслонила собой почти весь свет и превратилась на некоторое время в молчаливый темный силуэт. Мне надоело наблюдать за ней, неудобно вывернув шею, и я уже собирался устроиться поудобнее, когда услышал тихое:
– Эх, Бодров, Бодров… Грязи в мире и без этой книги хватает, зачем ее подбрасывать еще?
Я вспомнил, чем закончился мой отказ просто повидаться с Дубовым, представил, как отреагирует он, если поймет, что я вожу его за нос, и упрямо покачал головой:
– Это же будет бомба. У меня появится громкое имя.
Почему-то, услышав про бомбу, Ириша вздрогнула, но тут же овладела собой.
– Имя? На могильной плите оно появится, – скептически хмыкнула Ириша, принимаясь мерить комнату шагами. – Неужели ты не понимаешь, что отец тебя подставляет, как и меня? – воскликнула она, наконец, с горечью в голосе. – Его не станет, а крайними останемся все мы! В том числе и ты, ты!
Инстинктивно втянув живот, чтобы его случайно не проткнул тычущий в меня указательный палец, я напомнил:
– Совсем недавно ты собиралась лишить меня детородного органа, а теперь вдруг обеспокоена моей судьбой. С чего бы это?
– В первую очередь я своей собственной судьбой обеспокоена, – угрюмо напомнила Ириша.
Сомневаться в этом у меня не было причин. Под подобным заявлением могло бы подписаться все человечество, хотя обычно распространяться на эту тему не принято.
– Вот что, – сказал я, – давай перенесем нашу беседу на потом. Сама понимаешь, после всего, что со мной приключилось за неполные сутки, у меня голова кругом идет.
– Договорились. – Ириша кивнула. – Сейчас я пойду разбужу отца и велю ему тебя освободить. Есть хочешь?
– Нарезку по-афгански? – саркастически осведомился я.
– Забудь. Не собиралась я тебя увечить. Просто пугала.
– А щупала меня тогда зачем? Из женского любопытства?
– Говорю тебе: забудь! – Ириша повысила голос и притопнула ногой так, что комната слегка вздрогнула. Ее будущему супругу можно было только посочувствовать. Вместе с его родней.
– Все, все! – заблажил я с притворным ужасом. – Слушаюсь и повинуюсь.
– Так-то лучше, – сказала Ириша, и по ее лицу было заметно, что ей и в самом деле нравится, когда перед ней лебезят. – Таким ты мне больше нравишься. Не разочаруй меня, Бодров. Как следует обдумай мое предложение. И держись подальше от Марка с Натали. Слышал поговорку, что муж и жена – одна сатана? Так это про них сказано.
Произнеся это напутствие, она величественно удалилась, а я остался размышлять о роли писателя в современном обществе. В свете последних событий роль эта вырисовывалась совсем незавидная.
Глава 3
– Где Натали? – спросил он, поворачивая бутерброд то так, то эдак. – Я ей тысячу раз говорил, что здесь принято завтракать в семейном кругу!
Бросив взгляд на часы, я подумал, что половина клана Дубовых уже давно заработала бы гастрит, если бы каждый раз дожидалась полудня, чтобы заморить червячка. Рак самого главы семейства вполне мог быть вызван такой безалаберностью. А еще повышенной нервозностью, которая сквозила в каждой его фразе, в каждом жесте.
– Марк! – прикрикнул Дубов. – Был задан вопрос!
Застигнутый врасплох отпрыск с натугой проглотил сложное ассорти, которым успел набить рот, и приготовился отвечать, когда раздался голос опередившей его Ириши:
– У Натали критические дни, папа.
Представив, как выглядит сейчас лицо ее бедной родственницы, я подумал, что лучшего определения такому состоянию не подберешь.
– Ее не в баню пригласили! – сердито сказал Дубов, собравшись откусить добрую половину своего навороченного хлебца. – Могла бы посидеть за общим столом, не велика барыня.
– Пусть уж лучше отдыхает наша красавица, – возразила Ириша. – Во время менструации она становится настоящей истеричкой. А кровь из нее хлещет, как из зарезанной свиньи.
В тот же миг дубовский бутерброд, теряя на ходу слой за слоем, улетел из беседки в неведомые дали.
– На кой хрен мне нужны эти подробности! – рявкнул его создатель. – И без них тошно! Дадут мне когда-нибудь в этом доме поесть по-человечески?
Все, кто находился за столом, включая меня, настороженно притихли, лишь телефонная трубка жалобно верещала в кармане белого дубовского пиджака, болтающегося на спинке стула. Аппарат начинал пиликать каждые пять минут, но хозяин игнорировал его призывы.
Его настойчивое попискивание еще больше подчеркивало всеобщее напряжение, незримо витавшее в беседке вперемешку со зноем и духотой. Дубов сопел и поглядывал на присутствующих взглядом дебошира, выискивающего любой незначительный повод, чтобы к кому-нибудь придраться. Референт Геша оставил в покое еще довольно высокую горку блинов, к которой теперь не решался прикоснуться, и делал вид, что тщательно промокает усишки салфеткой, хотя для этого было бы вполне достаточно провести под носом кончиком мизинца. Марк развернул свою лихую бейсболку козырьком вперед, пряча глаза. Я цедил остывший кофе и не оторвался от чашки, даже когда добрался почти до самой гущи, неприятно захрустевшей на зубах. Одна лишь Ириша держалась непринужденно.
– Порядочно.
– А ты?
– А я их послал обоих. По очереди.
– Неподкупный, значит? Интере-е-сно…
Ее пальцы задумчиво теребили предмет, чересчур чуткий и отзывчивый к подобному вниманию.
– Руку бы убрала, – буркнул я. – Напрягает она меня очень. Не чувствуешь, что ли?
Чего-чего, а румянец на щеках этой боевой девицы я не ожидал увидеть! Он проступил на Иришиной коже через секунду после того как она поспешно отдернула свою проказливую руку, а затем охватил ее лицо от скул до самой шеи. Ах, какие нежности, скажите пожалуйста! Обещая оторвать мне член, она и бровью не повела, а просто подержаться за него считала ниже своего целомудренного достоинства.
По мере того как веснушки опять постепенно проступали на Иришиной коже, она принимала вид все более озабоченный и деловитый. Наконец, когда ее лицо окрасилось в прежний цвет свежей домашней ряженки, она заговорила:
– Послушай, Бодров… Если я оставлю тебя в покое и скажу отцу, что вчерашний инцидент исчерпан, ты можешь оказать мне одну любезность?
– Без штанов? – язвительно осведомился я.
Старательно отводя взгляд, Ириша встала, натянула на меня джинсы и застегнула «молнию» таким порывистым движением, что едва не кастрировала меня без всяких азиатских премудростей. Отшвырнув в сторону разочарованно звякнувшую жестянку, она тихо сказала:
– Мой отец при смерти.
– Знаю, – откликнулся я, – у него рак.
– Жить ему около трех месяцев осталось, – продолжала Ириша монотонным голосом. – Некоторые врачи отводят ему еще меньше времени, но больше трех месяцев не обещает никто… Вот он и решил превратить свою смерть в такую же сенсацию, какой была его жизнь в последние годы. Вывернуть наизнанку всю правду о большой политике, вывалять ее в грязи, а потом еще наложить сверху большущую вонючую кучу – вот что задумал отец.
– Достойная цель, – одобрил я, – и, что особенно приятно, светлая. Народ проглотит такое с восторгом.
– Никто ничего не проглотит, – произнесла Ириша с мрачной решимостью. – Эта книга никогда не будет выпущена.
– Почему? – удивился я. – Любое издательство рукопись с руками оторвет!
– Рукописи тоже не будет. Вот об этом я и хочу с тобой поговорить.
– Поговори, – разрешил я. Одетому, мне легко удалось перехватить инициативу в свои руки. Пусть они пока были в наручниках, но я смотрел в будущее с оптимизмом декабриста, получившего пожизненный срок. Оковы рухнут, и у входа нас встретит радостно свобода. Приблизительно так.
Голос Ириши вернул меня на землю:
– Скорее всего уже сегодня отец засадит тебя за работу. Соглашайся. Никто не узнает, чем ты занимаешься за компьютером: творишь или дурака валяешь в виртуальной реальности. Время от времени отца можно знакомить с короткими отрывками. Пусть видит результаты твоей работы и ни о чем не беспокоится.
Я с сомнением хмыкнул:
– А если он захочет прочитать весь текст?
– Не распечатывай его.
– Он сам откроет нужный файл.
– Введи пароль.
– Тогда он просто станет у меня над душой и станет наблюдать, как я работаю.
– Ты выставишь его за дверь, – безмятежно заявила Ириша. – Скажешь, что присутствие постороннего может отпугнуть вдохновение. – Она пренебрежительно пожала плечами. – Люди творческих профессий всегда с какими-нибудь причудами, так что отец ничего не заподозрит.
– Ладно, что потом? – спросил я тоном человека, который признает, что его удалось убедить, но только наполовину.
На данном этапе Иришу и это устраивало.
– Потом моего отца положат в клинику, – пояснила она, – а ты удалишь созданные файлы в «корзину» и очистишь ее, вот и все. В последние дни жизни отцу будет не до тебя и не до твоей книги, это я тебе гарантирую. Специалисты полагают, что умирать он будет трудно и мучительно. Но тебе на это плевать, верно? Тебя, наверное, больше волнует размер твоего гонорара? – Убедившись, что я не собираюсь отнекиваться, Ириша сообщила: – Отец собирается заплатить тебе за свою биографию десять тысяч долларов. Я дам тебе столько же за то, чтобы эта биография не появилась на свет. Выбирай. Только учти при этом, что лично я умирать не собираюсь. – В последних словах прозвучала неприкрытая угроза.
– Слушай, а почему тебя так беспокоит эта книга? – поинтересовался я, не спеша давать однозначный ответ.
Покусав губы, Ириша сказала:
– У отца вполне приличное состояние, которое я хочу сохранить и приумножить. Если разразится скандал, то обязательно всплывут кое-какие счета, которым огласка противопоказана. Отцу, может быть, теперь на деньги наплевать, а мне нет. У меня нет рака, понимаешь? – Она уже почти кричала. – И лишние враги, которых стремится нажить себе этот старый дурак, мне ни к чему! Я хочу жить спокойно!
– Похвальное намерение, – одобрил я. – Что ж, считай, что я…
– Согласен?
Я укоризненно покачал головой:
– Не так быстро, сударыня. Пока что я согласен подумать, вот и все.
Подойдя к окну, она заслонила собой почти весь свет и превратилась на некоторое время в молчаливый темный силуэт. Мне надоело наблюдать за ней, неудобно вывернув шею, и я уже собирался устроиться поудобнее, когда услышал тихое:
– Эх, Бодров, Бодров… Грязи в мире и без этой книги хватает, зачем ее подбрасывать еще?
Я вспомнил, чем закончился мой отказ просто повидаться с Дубовым, представил, как отреагирует он, если поймет, что я вожу его за нос, и упрямо покачал головой:
– Это же будет бомба. У меня появится громкое имя.
Почему-то, услышав про бомбу, Ириша вздрогнула, но тут же овладела собой.
– Имя? На могильной плите оно появится, – скептически хмыкнула Ириша, принимаясь мерить комнату шагами. – Неужели ты не понимаешь, что отец тебя подставляет, как и меня? – воскликнула она, наконец, с горечью в голосе. – Его не станет, а крайними останемся все мы! В том числе и ты, ты!
Инстинктивно втянув живот, чтобы его случайно не проткнул тычущий в меня указательный палец, я напомнил:
– Совсем недавно ты собиралась лишить меня детородного органа, а теперь вдруг обеспокоена моей судьбой. С чего бы это?
– В первую очередь я своей собственной судьбой обеспокоена, – угрюмо напомнила Ириша.
Сомневаться в этом у меня не было причин. Под подобным заявлением могло бы подписаться все человечество, хотя обычно распространяться на эту тему не принято.
– Вот что, – сказал я, – давай перенесем нашу беседу на потом. Сама понимаешь, после всего, что со мной приключилось за неполные сутки, у меня голова кругом идет.
– Договорились. – Ириша кивнула. – Сейчас я пойду разбужу отца и велю ему тебя освободить. Есть хочешь?
– Нарезку по-афгански? – саркастически осведомился я.
– Забудь. Не собиралась я тебя увечить. Просто пугала.
– А щупала меня тогда зачем? Из женского любопытства?
– Говорю тебе: забудь! – Ириша повысила голос и притопнула ногой так, что комната слегка вздрогнула. Ее будущему супругу можно было только посочувствовать. Вместе с его родней.
– Все, все! – заблажил я с притворным ужасом. – Слушаюсь и повинуюсь.
– Так-то лучше, – сказала Ириша, и по ее лицу было заметно, что ей и в самом деле нравится, когда перед ней лебезят. – Таким ты мне больше нравишься. Не разочаруй меня, Бодров. Как следует обдумай мое предложение. И держись подальше от Марка с Натали. Слышал поговорку, что муж и жена – одна сатана? Так это про них сказано.
Произнеся это напутствие, она величественно удалилась, а я остался размышлять о роли писателя в современном обществе. В свете последних событий роль эта вырисовывалась совсем незавидная.
Глава 3
1
Дубов аккуратно водрузил на ломтик прожаренного хлебца лепесток желтого сыра, мазнул его маслом, накрыл ломтиком сыра оранжевого, опять умаслил, затем добавил поверх несколько мазков рубинового джема и стал любоваться творением рук своих.– Где Натали? – спросил он, поворачивая бутерброд то так, то эдак. – Я ей тысячу раз говорил, что здесь принято завтракать в семейном кругу!
Бросив взгляд на часы, я подумал, что половина клана Дубовых уже давно заработала бы гастрит, если бы каждый раз дожидалась полудня, чтобы заморить червячка. Рак самого главы семейства вполне мог быть вызван такой безалаберностью. А еще повышенной нервозностью, которая сквозила в каждой его фразе, в каждом жесте.
– Марк! – прикрикнул Дубов. – Был задан вопрос!
Застигнутый врасплох отпрыск с натугой проглотил сложное ассорти, которым успел набить рот, и приготовился отвечать, когда раздался голос опередившей его Ириши:
– У Натали критические дни, папа.
Представив, как выглядит сейчас лицо ее бедной родственницы, я подумал, что лучшего определения такому состоянию не подберешь.
– Ее не в баню пригласили! – сердито сказал Дубов, собравшись откусить добрую половину своего навороченного хлебца. – Могла бы посидеть за общим столом, не велика барыня.
– Пусть уж лучше отдыхает наша красавица, – возразила Ириша. – Во время менструации она становится настоящей истеричкой. А кровь из нее хлещет, как из зарезанной свиньи.
В тот же миг дубовский бутерброд, теряя на ходу слой за слоем, улетел из беседки в неведомые дали.
– На кой хрен мне нужны эти подробности! – рявкнул его создатель. – И без них тошно! Дадут мне когда-нибудь в этом доме поесть по-человечески?
Все, кто находился за столом, включая меня, настороженно притихли, лишь телефонная трубка жалобно верещала в кармане белого дубовского пиджака, болтающегося на спинке стула. Аппарат начинал пиликать каждые пять минут, но хозяин игнорировал его призывы.
Его настойчивое попискивание еще больше подчеркивало всеобщее напряжение, незримо витавшее в беседке вперемешку со зноем и духотой. Дубов сопел и поглядывал на присутствующих взглядом дебошира, выискивающего любой незначительный повод, чтобы к кому-нибудь придраться. Референт Геша оставил в покое еще довольно высокую горку блинов, к которой теперь не решался прикоснуться, и делал вид, что тщательно промокает усишки салфеткой, хотя для этого было бы вполне достаточно провести под носом кончиком мизинца. Марк развернул свою лихую бейсболку козырьком вперед, пряча глаза. Я цедил остывший кофе и не оторвался от чашки, даже когда добрался почти до самой гущи, неприятно захрустевшей на зубах. Одна лишь Ириша держалась непринужденно.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента