Страница:
Следуя столь мудрому совету, мы уже говорили выше о том, что представляет собой знание, используемое практиками; каковы источники его пополнения, в чем состоит типичное содержание таких познаний. Следовательно, – скажем теперь словами Гегеля, – то, что предстоит здесь еще рассмотреть, это не какое-то содержание как таковое, а всеобщность его форм, т. е. метод»8.
Хотя метод, разделяющий отличительные признаки формы познавания /в только что поясненном ее широком значении/ и служит оружием субъекта, но он вовсе не целиком субъективен. Составляющие метод нормы отнюдь не результат произвольной конвенции создатели, пользователей, как то пытался доказать К.Р.Поппер, сравнивавши их с правилами шахматной игры. Объективную основу метода составляют познанные закономерности бытия и мышления, зафиксированные в содержании теоретического знания. Способ же организации объективного знания в методически правильную процедуру дальнейшей деятельности с объектом действительно во многом субъективен, предопределен особенностями человеческой психики и возможностями предметно-орудийного действия.
Недооценка сложной динамики объективного и субъективного в структуре метода приводит к крайностям вульгарно-материалистического /дававшего о себе знать в советской философии/, либо крайне идеалистического /распространенного в философии западной/ его истолкований.
Относительная объективности методологического знания, взаимосвязь предаете и метода прослеживается как в генетическом /историческом/, так а в функциональном /логическом/ аспектах. И в том, и в другом случаях специфика объекта к наличные возможности, цели а мотивы субъекта действия во многом предопределяют выбор и сочетание методов познания и практики.
Исторический генезис логических форм и общих методов познания шел, как известно палеопсихологии, по линии постепенного перевода адекватных, правильных предметных, физически действий в умственные, внутренние /так называемая интериоризация/. Чтобы быть успешными, человеческие действия не могли не сообразовываться с общими и частными законами, началами материального мира. Пусть даже схваченными на предельно прикладном, феноменологическом уровне. Нечто похожее, только гигантски ускоренном и выпрямленном виде приходит и в онтогенезе индивидуального интеллекта. Манипулирующий игрушками младенец репетирует взрослое думанье.
Другой, белее важный для моего рассмотрения элемент объективности в содержании метода состоит в его функциональной взаимосвязи с теорией подлежащего методичной обработке объекта. Их приведенное выше различие не абсолютно. И теория, и метод основываются на знании, более или менее объективизированном, сверенным с реальностью, хотя и разнонаправленном. Само учение о методе — методология – есть своеобразный вариант теории. А именно, это теория методически правильного, экономизированного прошлым опытом, ориентированного новыми ожидании человека и познания. Кроме того, достоверное теоретическое объяснение объекта, выраженное в формах понятия, принципа, закона, концепции и т. п., участвует и дальше в процессе продолжающейся деятельности. Объясняя сущность некоего процесса, порядок строения и развития определенного объекта, теория позволяет прогнозировать его очередные состояния, будущие качества. А значит, она же влияет на выбор субъектом определенных действий и приемов, подходящих к данному явлению. Имеющаяся теория указывает, что необходимо мыслить, иметь в виду насчет объекта, чтобы получить о нем новое знание или преобразовать его нужным образом. Причем в последнее время методологи приходят к убеждению /восходящему ко взглядам Канта/, согласно которому одно /познание/, особенно в его коллективном, социальном выражении, без другого /практического действия с объектом или вокруг него/ просто немыслимо. Согласно новейшему, неклассическому идеалу рациональности, «познающий субъект не отделен от предметного мира, находится внутри него. Мир раскрывает свои структуры и закономерности благодаря активной деятельности человека в этом мире. Только тогда, когда объекты включены в человеческую деятельность, мы можем познать их сущностные связи»9.
Таким образом, имеющееся теоретическое знание приобретает методологическое значение для следующего затем этапа познавательной и прочей деятельности. Теория, конечно, не превращается целиком, сама по себе в метод /как пишут некоторые философы/; она, видимо, влияет на его переструктурирование. А в структуре любого мало-мальски слоеного метода нормативные компоненты чередуются с дескриптивными. Подобная оборачиваемость знания, которое периодически меняет функцию теории объекта на функцию одного из элементов метода его изучения и основания, обстоятельно исследована применительно к истории науки – естествознания и обществоведенья, а также самой философии10. Даже в тех случаях, когда встает вопрос о выборе методов для распознания нестандартных или гипотетических на сегодня объектов, не получивших сколько-нибудь удовлетворительного теоретического объяснения, все равно не обходится без некоторой поддержки /громко именуемой эвристической функцией/ так называемого предаосылочного /теорийного по форме/ знания – общей картины мира, соответствующей, данной исторической эпохе, социокультурного опыта человечества в целом /от философских, метафизических идей и вплоть до многократно высмеиваемого и вновь реабилитируемого здравого смысла/.
Синкретизм предметной и операциональной сторон знания еще ярче, чем в науке, выражен на практике. Метод практического познания включает в себя многоразличные способы сознательней регуляции предметной деятельности ее организаторами и исполнителями. Столь широкое определение соответствует аналогичной дефиниции, принятой для метода науки. Собственно говоря, на область научных исследований или практических действий просто распространяется универсальное понятие метода. В самом общем смысле слова им называется способ наилучшего достижения определенного результата; более ила менее строги алгоритм решения некой задачи; путь возможно скорого и без потерь прихода к поставленной цели. Метод – это система, элементами которой служат познавательные и преобразующие действия субъекта умственного или физического труда с объектами таковых. Методология отбирает и в знаковой форме /норм, правил, т. п. оценочных высказываний/ фиксирует оправдавшие себя пути влияния на предмет деятельности, описывает наилучшие варианты сочетания отдельных приемов, операций а процедур в типичных ситуациях деятельности.
Так понятая методологичность вовсе не является привилегией науки, но имеет место на всех остальных направлениях целесообразного, планомерного поведения человека. Не ново сравнение метода с географической картой или же лоцией для мысленного пут по разным «морям и океанам человеческой мысли», которые омывают острова и континенты разных деятельностей».
Глава 2. ПОСТУПАЮЩИЙ РАЗУМ: ВОЗМОЖНОСТИ И УРОВНИ НОРМАТИВНОЙ ОПТИМИЗАЦИИ
Все те слагаемые метода, кои именуются общенаучными или же философскими{Потому, что специально изучаются философией.} средствами познания – абстрагирование и конкретизация, анализ и синтез, обобщение и индивидуализация, дедуктивные индуктивные умозаключения (в особенности аналогия, моделирование), измерение, вычисление и мн. др. – имеют самое широкое хождение за пределами науки, в практической жизни и деятельности людей. «Просто» там эти умственные приемы прилагаются уже не к столь и не так идеализированным конструктам или не лабораторным фактам, не к реальным жизненным событиям, «объективным объектам» и самим по себе явлениям. Хотя логика жизни и отличается от логики науки, порой весьма существенно, но все же далеко не всегда коренным образом. Чаще всего сострадания и созерцания. О тех мерах точности, полноты, систематичности и рефлективности, которые устраивают, с одной стороны, ученых, а с другой – разного рода деяния практиков. Об особенном и общем на разных этапах и путях познания.
В этой связи обычно цитируют А.Эйнштейна, заметившего, что наука представляет собой усовершенствованный здравый смысл. Это мнение встретило и поддержку, и возражения среди ученых и философов. Однако оно, похоже, подтверждается. За последнее время выполнены специальные исследования того, как «встроены», «укоренены», «приживлены» базисные процессы чувственного восприятия в рассудочного мышления, даже в общем-то биологического самочувствия человека в саше сложные и возвышенные процедуры научного и художественного познания1. Продолжая данное направление методологического анализа, повторю предложение различать обыденное, неспециализированное знание и познание с его квинтэссенцией – здравым смыслом и знание в полном объеме практическое, сложно-специализированное, с его собственным методом.
Для образца их разницы можно взять любую типичную процедуру познающей мысли, хотя бы такую распространенную, как индукция и дедукция. С помощью индукции, как известно, осуществляется перенос знания об отдельных предметах на целый их класс, происходит восхождение мысли от единичных или менее обоих к более обоим положениям. Принято делить индукцию на популярную /через простое перечисление случайных наблюдений при отсутствии противоречащих случаев/ в научную /где вывод строится на возможно большем числе отобранных по некоему существу в разнообразию фактов, находящихся в причинной связи друг с другом/. Средствами обеспечения возможно большей достоверности в принципе-то всегда проблематичного вывода индуктивным путам в учебниках логики признаны наблюдение и эксперимент, производимые учеными. Получается, что неученые вынуждены якобы во всех случаях жизни довольствоваться индукцией популярной, слипом неполной и явно ненадежной.
На подозрении у философов состоят и практические возможности дедуктивных умозаключений, когда мысль следует от общих посылок к частным следствиям по логическим законам. Социолог Л.Г.Ионин, например, в одной из своих статей сравнивает возможности понимания, присущие повседневной деятельности, с особенностями познания экспертного, специализированного. Призыв и оригинальный почин сопоставлять познавательные возможности обыденной практики и науки выгодно отличают данную публикацию от груды философских работ, посвященных либо тому, либо другому типу знания. Тем не менее и для этого автора «первое /обыденное познание – С.Щ./ приблизительно, несистематично, основано на целом ряде неосознаваемых допущений. Второе /экспертиза – С.Щ./– точное и систематическое знание, основанное на эмпирическом изучении»2.
Допуская наличие у эксперта «богатого жизненного опыта», Л.Г.Ионин все же сводит его деятельность к применению научных знаний. Самостоятельное бытие развитого практического знания, его гносеологическая автономия, таким образом, в который раз если не отрицаются прямо, то замалчиваются. Уделом свойственного самим практикам понимания полагается им логический аргумент, который Ч. – С.Пирс назвал абдукцией – вывороченный наизнанку силлогизм, заключающий от следствия к посылке без достаточного основания /Как в перевранном гимназическом примере: «Все люди смертны. Сократ смертен. Следовательно, он человек»/. В итоге получается, будто бы лишь «экспертное знание методологично, т. е. оно строится в согласии как с принципами логики, так и с принципам специальной методологии той или иной области знания…»3 А знание практическое?
Едва ли не единственной работой, прямо посвященной обсуждаемой сейчас теме, в доступной нам философской литературе является статья В.П.Фофанова «О методе практического познания». В ней методология практики рассматривается на материале экономического сознания, непосредственно обслуживающего хозяйственную деятельность. Статью отличает новаторская для своего времени постановка вопроса, и ряд метких наблюдений над спецификой внетеоретических форм мысли. Однако конечные выводы автора вызывают возражения. Им, как и Л.Г.Иониным, утверждается, что, мол, практическое познание совершенно избавлено от рефлексии, не фиксирует своих условий, якобы «оно объективно лишено критерия определения истинности знаний, которыми располагает. В этом смысле возникновение иллюзий становится неизбежностью… По своей сущности оно является односторонним»4 и, договаривая сие размышление до конца, поверхностно-феноменологическим отражением действительности. Исключение делается В.П.Фофановым для «сознательной практики по развитию, революционному преобразованию общественных отношений» – в соответствии с известным марксистским тезисом о «внедрении научно-теоретических знаний в массовое сознание» практиков. «Единственно верная» теория при этом полагается непогрешимой, а практическое сознание субъектов реальной экономики само по себе – путаным и недалеким.
Между тем совершенно ясно, что постулат о стихийно развивающемся, отчуждающем груд капитализме, с одной стороны, и сознательно управляемом революционном движении да социалистическом строительстве, с другой, не выдержал проверки настоящей практикой новейшей истории. Давно пора бы признать – при любом общественном строе в жизнедеятельности людей сочетаются элементы стихийности и сознательности, истины и иллюзии, методизма и анархии. А социальное планирование способно лишь отчасти охватить объективные тенденции экономической и всякой иной практики. Архитекторы модернизированного капиталам, не претендуя на непогрешимость и не суля земного рая избирателям, преодолевая серьезные издержки и кризисы, все-таки сумели обеспечить, аккумулировать в развитых странах Запада общечеловеческие достижения культуры в широком ее смысле – товарно-денежное, рыночное хозяйство; юридические гарантии прав человека; политическую демократию. Социалисты же в их утопически-коммунистических ипостасях слишком долго и упорно стремились учить жизнь, вместо того, что самим у нее учиться.
Научные знания, в том числе методологические, безусловно используются на практике. Однако наука, ее теории и тем более ее методы сами по себе не в состоянии учесть, охватить всего разнообразия и динамизма действительных обстоятельств и ситуаций большой жизни. Адаптация научного по происхождению и по самой природе знания к жизни составляет важную сторону метода именно практики /в частности, таких его разновидностей, каковы методика, технология материального производства, общая культура предметной деятельности, о чем далее пойдет речь во второй части книги/.
При всей возможной практичности прикладных разработок ученых, нельзя отводить практикам роль методологических статистов или, пуще того, «гносеологических фетишистов», как это получается у В.П.Фофанова и многих других наших писателей на социолого-методологические темы. Блестящий анализ К.Марксом товарного фетишизма в сознании товаропроизводителей и обменивателей продуктов труда относился ко вполне определенной, давно минувшей исторической эпохе. А самое главное, этому анализу подвергнут, был всего один, не самый высокий уровень организации субъекта практики. Распространять присущую данному субъекту и тому времени иллюзорность сознания /к тому же частичную /на остальные «этажи», состояния, этапы практика, отказывать им в реалистичности л методичности, значит, создавать еще одну иллюзию.
Здесь, впрочем, у коллег Ионина и Фофанова проявляется общая для советской философии тенденция отождествлять часть /обыденное сознание масс, да еще худшего разбора пласты этого сознания/ с целым /практическое сознание, а познание/. Упреки в привычной бессистемности и необоснованности, /т. е. в отсутствии метода /можно адресовать лишь неспециализированному знанию практиков. К тому же главным образом в тех случаях, когда обыденно-практическое знание претендует выйти за пределы быта, отразить отвлеченные или удаленные от житейских реалий сюжеты. Тогда в ход идет и сугубо популярная индукция, и абсурдная абдукция, и многие другие ошибконосные приемы мышления. Но ведь практика, начинаясь с быта, им далеко не ограничивается. Более сложные, профессионализированные участки материальной и социально-политической деятельности отличаются тем самым полноценным практическим методом, общее определение которого я стремлюсь дать.
Распространенное выражение «метод той или иной науки» не равнозначно более широкому понятию научного метода. Встречающееся определение – «метод некоторой практики» /допустим, врачевания или ведения военных действий/ отличается от обсуждаемой категории практического метода как собирательного, родового выражения. Методологический арсенал наука и практики достаточно богат. Тем не менее, на каждую из огромного и все растущего числа отраслей духовного и материального производства отдельных методов не напасешься. Метод любой деятельности – это совокупное обозначение той системы физических средств, орудий и мыслительных приемов, операций, которыми она пользуется.
Как метод науки, так и метод практики можно определить в виде оригинального сочетания, своеобразного подбора в особенного применения некоторого количества общечеловеческих средств мыслительной и орудийно-предметной деятельности. Психо-физиологические механизмы чувственного отражения и мышления, а также логико-методологические структуры последнего принципиально одинаковы у всех людей /разумеется, за вычетом поло-возрастных, индивидуальных, социокультурных различий/. Сенсорика и интеллект во всяком случае, не являются привилегией ни ученого, ни практика. Органы чувств и ум служат всем «языцам», профессиям а сословиям. В этом заключается единство научно-теоретической и вне-научной, практической модификаций «способности суждения», как выразился бы Кант. Упомянутые инварианты скорее регулятивного, функционального, нежели конституирующего, субстратного толка. Точнее, обобществленные историей человечества формы и методы познания разнообразно отбираются, группируются в зависимости от характера проблемной ситуации, куда приводит субъекта его деятельность.
Ключевое отличие внутри – от внепрактического склада мысли видится в следующем. При мышлении научном, теоретическом или же художественном требуемые внешние действия /скажем, манипуляции экспериментатора с приборами или художника с вещественными атрибутами искусства/ играют роль подручного компонента для умственных выводов исследователя, вдохновения творца эстетических ценностей. А на практике социального действия умственные, духовные и физические, технические приемы располагаются таким образом, что первые служат вторым, ориентируются на них /например, рабочий-станочник читает чертеж, офицер – карту местности или судоводитель – лоцию/. Отсюда вытекают остальные, подчиненные особенности методологии практики, о которых пойдет речь в этой главе.
Нельзя отрицать наличия иллюзий, даже фантасмагорий при непосредственном созерцании деловых реалий, примеси к практическому мысленно софизмов, паралогизмов и прочих логических ошибок. Но речь сейчас идет не об исключениях из правил, не о сторонних привнесениях в норму, а об идеально-типическом строе полноценной мысли практиков. От «абдукции» же не застрахованы даже теоретики /взять хотя бы приснопамятные «рассуждения» представителей политэкономии социализма: «Социалистическое хозяйство планомерно. СССР – страна победившего социализма. Следовательно, все пятилетние планы в этой стране выполняются успешно»/.
«Ходячие формы мышления» /К.Маркс/ удовлетворяют лишь практике примитивной, архаической, локальной. В ситуациях сложных, новаторских, масштабных требуются взвешенные, обоснованные решения и действия. Заостроенность развитого практического ума на разрешении конкретных задач вовсе не отрицает его методологической зрелости, логической калиброванности. Тщательный просчет вариантов, критическое сопоставление доводов «за» и «против», разносторонняя экспертиза и опытная проверка рабочих гипотез образуют методологическую «ауру» квалифицированной практики.
Субъекты социально ответственной практики чаще всего, надо признать, мыслят достаточно логично, действуют вполне методично. Возвращаясь к примеру с индукцией, можно заметить, что отбор; оценка фактов для вероятностного заключения производится ими /политиками, инженерами, врачами и т. д., и т. п./ по нескольким взаимосвязанным каналам. Перед решением важной профессиональной проблемы обычно осуществляется ее предварительная экспертиза /собрание акционеров, военный совет, консилиум, «планерка» и т. п./. Тогда «проигрываются» самые разные предложения и поправки, учитываются многочисленные обстоятельства, выслушиваются мнения будущих исполнителей, привлекаются консультанты из смежных сфер деятельности, далее, нередко осуществляется проверка предлагаемых вариантов, версий решения на ограниченном, (модельном участке практики /опытный образец продукта; региональное внедрение на время нового политического, хозяйственного механизма; аналогия с опытом других, скажем, иностранных субъектов деятельности и т. п./.
Кстати сказать, одним из решающих аргументов в пользу избранного в конце концов поворота отечественной экономики к рынку послужило как раз умозаключение по аналогии – с мировым опытом ведения хозяйства. Слишком показательными оказались сравнительные результаты социально-экономического развития СССР и США /хотя бы Чукотки и Аляски/, ФРГ и ГДР, Южной и Северной Корей, Финляндии и Карелии, Японии и Курил, Мексики и Никарагуа, Кубы и Ямайки, Вьетнама и Индонезии, Молдавии и Румынии а т. п. контрастирующих пар в естественном эксперименте самой истории.
Наконец, для подтверждения или корректировки генерального умозаключения или целого их «пакета» практиками используются начальные отрезки «пошедшего по всему фронту» решения проблемы. Тогда уже есть все основания с достаточной достоверностью выделить искомые для надежной индукции причинно-следственные взаимосвязи соответствующих явлений. Тем более, что какое-то время еще остается возможность для маневра, самокритики честно мыслящих деятелей.
Таким образом на практике по-своему, но соблюдаются важнейшие условия употребления индуктивного метода – существенность, а и необходимость опытных данных, подлежащих обобщению.
Показательным образцом более иди менее сознательного «нащупывания» нужной стратегии, отбора подходящих методов практического регулирования жизни может служить драматическая история происходящей в нашей стране социально-экономической реформы. Вопреки расхожему мнению, эти попытки не сводятся к превращение той или иной концепции ученых-экономистов в плоть, а кровь хозяйствования. Научно-теоретические представления определяют самый общая контур, некоторые подхода к столь глобальной проблеме – административно-волевой или же рыночный стиль ее решения. Далее все дело за поэтапным практическим познанием – реального положения финансов, промышленного и аграрного производства, торговли, положения отдельных социальных слоев и т. п. сторон жизни «в отдельно взятой стране» и ее «содружниках» на исходе века.
Вполне практично и необходимое тут же осмысление того, почему реформа не пошла при прежнем партийно-государственном режиме и почему она так медленно, с громадные трудностям шлет при новом раскладе общественных сил.
Академик Л.И.Абалкин, имевший время обдумать свою неудачу на посту архитектора экономической модернизации СССР, замечает: «…Многие наши беда как раз и происходят оттого, что раньше наука подменялась политикой, а сейчас делаются попытки подменять политику наукой. Вообще, если рассматривать ученых и политиков как социальные типы, то они обладают совершенно разными видами мышления. Для ученого – главное или должно быть главным служение истине. Из этого совсем не значит, что политики обязательно лицемеры. Но им необходимо постоянно думать, как их слово или дело отзовется в обществе, на чем акцентировать внимание, а что приглушить… Им, политикам, не нужно выбирать между истиной и ложью. Это просто другая плоскость деятельности, да и смешно было бы, если бы премьер-министр или президент существо: ли бы просто как передаточные звенья между учеными народным хозяйством, утверждали бы своим авторитетом их рекомендации. Скорее, здесь должна существовать система постоянных консультаций, позволяющая политикам более точно оценивать ситуацию и… расширять свой кругозор»5.
Вот так, добавлю, или примерно так осуществляется связь теории с методом практики. Наука способна и должна помочь успеху практики, но она не в состоянии заменить практическую методологию своей, лабораторно-экспериментальной или кабинетно-теоретической.
Если угодно, именно практика привет методам наивысшую ценность. В науке, искусстве метод ведь сугубо функционален – он «сгорает», растворяется в достигнутом результате. Как сделано открытие, каким путем создан шедевр – вопросы в общем-то второстепенные, интересующие только узких специалистов да философов-методологов. Для широкой публики, людей, пользующихся плодами открытия, восторгающихся шедевром, методическая «кухня творчества» Остается за семью печатями.
Не то в самой жизни. Здесь вопрос о методах, прочих средствах достижения цели никто не сочтет праздным. Нельзя сравнивать экономические потенциалы, военные успехи, геополитические престижи, уровни жизни разных стран без того, чтобы оценить, какой ценой за все это заплачено. Можно идти к практической цели по головам и трупам своих и чужих. А можно достичь ее же, сберегая по возможности жизни людей, обеспечивая их благосостояние. Метод сальной практики оказывается полноправным критерием ее прогрессивности, гуманности, эффективности.
Хотя метод, разделяющий отличительные признаки формы познавания /в только что поясненном ее широком значении/ и служит оружием субъекта, но он вовсе не целиком субъективен. Составляющие метод нормы отнюдь не результат произвольной конвенции создатели, пользователей, как то пытался доказать К.Р.Поппер, сравнивавши их с правилами шахматной игры. Объективную основу метода составляют познанные закономерности бытия и мышления, зафиксированные в содержании теоретического знания. Способ же организации объективного знания в методически правильную процедуру дальнейшей деятельности с объектом действительно во многом субъективен, предопределен особенностями человеческой психики и возможностями предметно-орудийного действия.
Недооценка сложной динамики объективного и субъективного в структуре метода приводит к крайностям вульгарно-материалистического /дававшего о себе знать в советской философии/, либо крайне идеалистического /распространенного в философии западной/ его истолкований.
Относительная объективности методологического знания, взаимосвязь предаете и метода прослеживается как в генетическом /историческом/, так а в функциональном /логическом/ аспектах. И в том, и в другом случаях специфика объекта к наличные возможности, цели а мотивы субъекта действия во многом предопределяют выбор и сочетание методов познания и практики.
Исторический генезис логических форм и общих методов познания шел, как известно палеопсихологии, по линии постепенного перевода адекватных, правильных предметных, физически действий в умственные, внутренние /так называемая интериоризация/. Чтобы быть успешными, человеческие действия не могли не сообразовываться с общими и частными законами, началами материального мира. Пусть даже схваченными на предельно прикладном, феноменологическом уровне. Нечто похожее, только гигантски ускоренном и выпрямленном виде приходит и в онтогенезе индивидуального интеллекта. Манипулирующий игрушками младенец репетирует взрослое думанье.
Другой, белее важный для моего рассмотрения элемент объективности в содержании метода состоит в его функциональной взаимосвязи с теорией подлежащего методичной обработке объекта. Их приведенное выше различие не абсолютно. И теория, и метод основываются на знании, более или менее объективизированном, сверенным с реальностью, хотя и разнонаправленном. Само учение о методе — методология – есть своеобразный вариант теории. А именно, это теория методически правильного, экономизированного прошлым опытом, ориентированного новыми ожидании человека и познания. Кроме того, достоверное теоретическое объяснение объекта, выраженное в формах понятия, принципа, закона, концепции и т. п., участвует и дальше в процессе продолжающейся деятельности. Объясняя сущность некоего процесса, порядок строения и развития определенного объекта, теория позволяет прогнозировать его очередные состояния, будущие качества. А значит, она же влияет на выбор субъектом определенных действий и приемов, подходящих к данному явлению. Имеющаяся теория указывает, что необходимо мыслить, иметь в виду насчет объекта, чтобы получить о нем новое знание или преобразовать его нужным образом. Причем в последнее время методологи приходят к убеждению /восходящему ко взглядам Канта/, согласно которому одно /познание/, особенно в его коллективном, социальном выражении, без другого /практического действия с объектом или вокруг него/ просто немыслимо. Согласно новейшему, неклассическому идеалу рациональности, «познающий субъект не отделен от предметного мира, находится внутри него. Мир раскрывает свои структуры и закономерности благодаря активной деятельности человека в этом мире. Только тогда, когда объекты включены в человеческую деятельность, мы можем познать их сущностные связи»9.
Таким образом, имеющееся теоретическое знание приобретает методологическое значение для следующего затем этапа познавательной и прочей деятельности. Теория, конечно, не превращается целиком, сама по себе в метод /как пишут некоторые философы/; она, видимо, влияет на его переструктурирование. А в структуре любого мало-мальски слоеного метода нормативные компоненты чередуются с дескриптивными. Подобная оборачиваемость знания, которое периодически меняет функцию теории объекта на функцию одного из элементов метода его изучения и основания, обстоятельно исследована применительно к истории науки – естествознания и обществоведенья, а также самой философии10. Даже в тех случаях, когда встает вопрос о выборе методов для распознания нестандартных или гипотетических на сегодня объектов, не получивших сколько-нибудь удовлетворительного теоретического объяснения, все равно не обходится без некоторой поддержки /громко именуемой эвристической функцией/ так называемого предаосылочного /теорийного по форме/ знания – общей картины мира, соответствующей, данной исторической эпохе, социокультурного опыта человечества в целом /от философских, метафизических идей и вплоть до многократно высмеиваемого и вновь реабилитируемого здравого смысла/.
Синкретизм предметной и операциональной сторон знания еще ярче, чем в науке, выражен на практике. Метод практического познания включает в себя многоразличные способы сознательней регуляции предметной деятельности ее организаторами и исполнителями. Столь широкое определение соответствует аналогичной дефиниции, принятой для метода науки. Собственно говоря, на область научных исследований или практических действий просто распространяется универсальное понятие метода. В самом общем смысле слова им называется способ наилучшего достижения определенного результата; более ила менее строги алгоритм решения некой задачи; путь возможно скорого и без потерь прихода к поставленной цели. Метод – это система, элементами которой служат познавательные и преобразующие действия субъекта умственного или физического труда с объектами таковых. Методология отбирает и в знаковой форме /норм, правил, т. п. оценочных высказываний/ фиксирует оправдавшие себя пути влияния на предмет деятельности, описывает наилучшие варианты сочетания отдельных приемов, операций а процедур в типичных ситуациях деятельности.
Так понятая методологичность вовсе не является привилегией науки, но имеет место на всех остальных направлениях целесообразного, планомерного поведения человека. Не ново сравнение метода с географической картой или же лоцией для мысленного пут по разным «морям и океанам человеческой мысли», которые омывают острова и континенты разных деятельностей».
Глава 2. ПОСТУПАЮЩИЙ РАЗУМ: ВОЗМОЖНОСТИ И УРОВНИ НОРМАТИВНОЙ ОПТИМИЗАЦИИ
«Эта условность отвергает и осуждает некоторые наиболее грубые инстинкты, требует какой-то сознательности, какого-то благонравия, какого-то преодоления животного качала, … объявляет необходимой толику духа».
Г.Гессе. Трактат о степном волке.
Все те слагаемые метода, кои именуются общенаучными или же философскими{Потому, что специально изучаются философией.} средствами познания – абстрагирование и конкретизация, анализ и синтез, обобщение и индивидуализация, дедуктивные индуктивные умозаключения (в особенности аналогия, моделирование), измерение, вычисление и мн. др. – имеют самое широкое хождение за пределами науки, в практической жизни и деятельности людей. «Просто» там эти умственные приемы прилагаются уже не к столь и не так идеализированным конструктам или не лабораторным фактам, не к реальным жизненным событиям, «объективным объектам» и самим по себе явлениям. Хотя логика жизни и отличается от логики науки, порой весьма существенно, но все же далеко не всегда коренным образом. Чаще всего сострадания и созерцания. О тех мерах точности, полноты, систематичности и рефлективности, которые устраивают, с одной стороны, ученых, а с другой – разного рода деяния практиков. Об особенном и общем на разных этапах и путях познания.
В этой связи обычно цитируют А.Эйнштейна, заметившего, что наука представляет собой усовершенствованный здравый смысл. Это мнение встретило и поддержку, и возражения среди ученых и философов. Однако оно, похоже, подтверждается. За последнее время выполнены специальные исследования того, как «встроены», «укоренены», «приживлены» базисные процессы чувственного восприятия в рассудочного мышления, даже в общем-то биологического самочувствия человека в саше сложные и возвышенные процедуры научного и художественного познания1. Продолжая данное направление методологического анализа, повторю предложение различать обыденное, неспециализированное знание и познание с его квинтэссенцией – здравым смыслом и знание в полном объеме практическое, сложно-специализированное, с его собственным методом.
Для образца их разницы можно взять любую типичную процедуру познающей мысли, хотя бы такую распространенную, как индукция и дедукция. С помощью индукции, как известно, осуществляется перенос знания об отдельных предметах на целый их класс, происходит восхождение мысли от единичных или менее обоих к более обоим положениям. Принято делить индукцию на популярную /через простое перечисление случайных наблюдений при отсутствии противоречащих случаев/ в научную /где вывод строится на возможно большем числе отобранных по некоему существу в разнообразию фактов, находящихся в причинной связи друг с другом/. Средствами обеспечения возможно большей достоверности в принципе-то всегда проблематичного вывода индуктивным путам в учебниках логики признаны наблюдение и эксперимент, производимые учеными. Получается, что неученые вынуждены якобы во всех случаях жизни довольствоваться индукцией популярной, слипом неполной и явно ненадежной.
На подозрении у философов состоят и практические возможности дедуктивных умозаключений, когда мысль следует от общих посылок к частным следствиям по логическим законам. Социолог Л.Г.Ионин, например, в одной из своих статей сравнивает возможности понимания, присущие повседневной деятельности, с особенностями познания экспертного, специализированного. Призыв и оригинальный почин сопоставлять познавательные возможности обыденной практики и науки выгодно отличают данную публикацию от груды философских работ, посвященных либо тому, либо другому типу знания. Тем не менее и для этого автора «первое /обыденное познание – С.Щ./ приблизительно, несистематично, основано на целом ряде неосознаваемых допущений. Второе /экспертиза – С.Щ./– точное и систематическое знание, основанное на эмпирическом изучении»2.
Допуская наличие у эксперта «богатого жизненного опыта», Л.Г.Ионин все же сводит его деятельность к применению научных знаний. Самостоятельное бытие развитого практического знания, его гносеологическая автономия, таким образом, в который раз если не отрицаются прямо, то замалчиваются. Уделом свойственного самим практикам понимания полагается им логический аргумент, который Ч. – С.Пирс назвал абдукцией – вывороченный наизнанку силлогизм, заключающий от следствия к посылке без достаточного основания /Как в перевранном гимназическом примере: «Все люди смертны. Сократ смертен. Следовательно, он человек»/. В итоге получается, будто бы лишь «экспертное знание методологично, т. е. оно строится в согласии как с принципами логики, так и с принципам специальной методологии той или иной области знания…»3 А знание практическое?
Едва ли не единственной работой, прямо посвященной обсуждаемой сейчас теме, в доступной нам философской литературе является статья В.П.Фофанова «О методе практического познания». В ней методология практики рассматривается на материале экономического сознания, непосредственно обслуживающего хозяйственную деятельность. Статью отличает новаторская для своего времени постановка вопроса, и ряд метких наблюдений над спецификой внетеоретических форм мысли. Однако конечные выводы автора вызывают возражения. Им, как и Л.Г.Иониным, утверждается, что, мол, практическое познание совершенно избавлено от рефлексии, не фиксирует своих условий, якобы «оно объективно лишено критерия определения истинности знаний, которыми располагает. В этом смысле возникновение иллюзий становится неизбежностью… По своей сущности оно является односторонним»4 и, договаривая сие размышление до конца, поверхностно-феноменологическим отражением действительности. Исключение делается В.П.Фофановым для «сознательной практики по развитию, революционному преобразованию общественных отношений» – в соответствии с известным марксистским тезисом о «внедрении научно-теоретических знаний в массовое сознание» практиков. «Единственно верная» теория при этом полагается непогрешимой, а практическое сознание субъектов реальной экономики само по себе – путаным и недалеким.
Между тем совершенно ясно, что постулат о стихийно развивающемся, отчуждающем груд капитализме, с одной стороны, и сознательно управляемом революционном движении да социалистическом строительстве, с другой, не выдержал проверки настоящей практикой новейшей истории. Давно пора бы признать – при любом общественном строе в жизнедеятельности людей сочетаются элементы стихийности и сознательности, истины и иллюзии, методизма и анархии. А социальное планирование способно лишь отчасти охватить объективные тенденции экономической и всякой иной практики. Архитекторы модернизированного капиталам, не претендуя на непогрешимость и не суля земного рая избирателям, преодолевая серьезные издержки и кризисы, все-таки сумели обеспечить, аккумулировать в развитых странах Запада общечеловеческие достижения культуры в широком ее смысле – товарно-денежное, рыночное хозяйство; юридические гарантии прав человека; политическую демократию. Социалисты же в их утопически-коммунистических ипостасях слишком долго и упорно стремились учить жизнь, вместо того, что самим у нее учиться.
Научные знания, в том числе методологические, безусловно используются на практике. Однако наука, ее теории и тем более ее методы сами по себе не в состоянии учесть, охватить всего разнообразия и динамизма действительных обстоятельств и ситуаций большой жизни. Адаптация научного по происхождению и по самой природе знания к жизни составляет важную сторону метода именно практики /в частности, таких его разновидностей, каковы методика, технология материального производства, общая культура предметной деятельности, о чем далее пойдет речь во второй части книги/.
При всей возможной практичности прикладных разработок ученых, нельзя отводить практикам роль методологических статистов или, пуще того, «гносеологических фетишистов», как это получается у В.П.Фофанова и многих других наших писателей на социолого-методологические темы. Блестящий анализ К.Марксом товарного фетишизма в сознании товаропроизводителей и обменивателей продуктов труда относился ко вполне определенной, давно минувшей исторической эпохе. А самое главное, этому анализу подвергнут, был всего один, не самый высокий уровень организации субъекта практики. Распространять присущую данному субъекту и тому времени иллюзорность сознания /к тому же частичную /на остальные «этажи», состояния, этапы практика, отказывать им в реалистичности л методичности, значит, создавать еще одну иллюзию.
Здесь, впрочем, у коллег Ионина и Фофанова проявляется общая для советской философии тенденция отождествлять часть /обыденное сознание масс, да еще худшего разбора пласты этого сознания/ с целым /практическое сознание, а познание/. Упреки в привычной бессистемности и необоснованности, /т. е. в отсутствии метода /можно адресовать лишь неспециализированному знанию практиков. К тому же главным образом в тех случаях, когда обыденно-практическое знание претендует выйти за пределы быта, отразить отвлеченные или удаленные от житейских реалий сюжеты. Тогда в ход идет и сугубо популярная индукция, и абсурдная абдукция, и многие другие ошибконосные приемы мышления. Но ведь практика, начинаясь с быта, им далеко не ограничивается. Более сложные, профессионализированные участки материальной и социально-политической деятельности отличаются тем самым полноценным практическим методом, общее определение которого я стремлюсь дать.
Распространенное выражение «метод той или иной науки» не равнозначно более широкому понятию научного метода. Встречающееся определение – «метод некоторой практики» /допустим, врачевания или ведения военных действий/ отличается от обсуждаемой категории практического метода как собирательного, родового выражения. Методологический арсенал наука и практики достаточно богат. Тем не менее, на каждую из огромного и все растущего числа отраслей духовного и материального производства отдельных методов не напасешься. Метод любой деятельности – это совокупное обозначение той системы физических средств, орудий и мыслительных приемов, операций, которыми она пользуется.
Как метод науки, так и метод практики можно определить в виде оригинального сочетания, своеобразного подбора в особенного применения некоторого количества общечеловеческих средств мыслительной и орудийно-предметной деятельности. Психо-физиологические механизмы чувственного отражения и мышления, а также логико-методологические структуры последнего принципиально одинаковы у всех людей /разумеется, за вычетом поло-возрастных, индивидуальных, социокультурных различий/. Сенсорика и интеллект во всяком случае, не являются привилегией ни ученого, ни практика. Органы чувств и ум служат всем «языцам», профессиям а сословиям. В этом заключается единство научно-теоретической и вне-научной, практической модификаций «способности суждения», как выразился бы Кант. Упомянутые инварианты скорее регулятивного, функционального, нежели конституирующего, субстратного толка. Точнее, обобществленные историей человечества формы и методы познания разнообразно отбираются, группируются в зависимости от характера проблемной ситуации, куда приводит субъекта его деятельность.
Ключевое отличие внутри – от внепрактического склада мысли видится в следующем. При мышлении научном, теоретическом или же художественном требуемые внешние действия /скажем, манипуляции экспериментатора с приборами или художника с вещественными атрибутами искусства/ играют роль подручного компонента для умственных выводов исследователя, вдохновения творца эстетических ценностей. А на практике социального действия умственные, духовные и физические, технические приемы располагаются таким образом, что первые служат вторым, ориентируются на них /например, рабочий-станочник читает чертеж, офицер – карту местности или судоводитель – лоцию/. Отсюда вытекают остальные, подчиненные особенности методологии практики, о которых пойдет речь в этой главе.
Нельзя отрицать наличия иллюзий, даже фантасмагорий при непосредственном созерцании деловых реалий, примеси к практическому мысленно софизмов, паралогизмов и прочих логических ошибок. Но речь сейчас идет не об исключениях из правил, не о сторонних привнесениях в норму, а об идеально-типическом строе полноценной мысли практиков. От «абдукции» же не застрахованы даже теоретики /взять хотя бы приснопамятные «рассуждения» представителей политэкономии социализма: «Социалистическое хозяйство планомерно. СССР – страна победившего социализма. Следовательно, все пятилетние планы в этой стране выполняются успешно»/.
«Ходячие формы мышления» /К.Маркс/ удовлетворяют лишь практике примитивной, архаической, локальной. В ситуациях сложных, новаторских, масштабных требуются взвешенные, обоснованные решения и действия. Заостроенность развитого практического ума на разрешении конкретных задач вовсе не отрицает его методологической зрелости, логической калиброванности. Тщательный просчет вариантов, критическое сопоставление доводов «за» и «против», разносторонняя экспертиза и опытная проверка рабочих гипотез образуют методологическую «ауру» квалифицированной практики.
Субъекты социально ответственной практики чаще всего, надо признать, мыслят достаточно логично, действуют вполне методично. Возвращаясь к примеру с индукцией, можно заметить, что отбор; оценка фактов для вероятностного заключения производится ими /политиками, инженерами, врачами и т. д., и т. п./ по нескольким взаимосвязанным каналам. Перед решением важной профессиональной проблемы обычно осуществляется ее предварительная экспертиза /собрание акционеров, военный совет, консилиум, «планерка» и т. п./. Тогда «проигрываются» самые разные предложения и поправки, учитываются многочисленные обстоятельства, выслушиваются мнения будущих исполнителей, привлекаются консультанты из смежных сфер деятельности, далее, нередко осуществляется проверка предлагаемых вариантов, версий решения на ограниченном, (модельном участке практики /опытный образец продукта; региональное внедрение на время нового политического, хозяйственного механизма; аналогия с опытом других, скажем, иностранных субъектов деятельности и т. п./.
Кстати сказать, одним из решающих аргументов в пользу избранного в конце концов поворота отечественной экономики к рынку послужило как раз умозаключение по аналогии – с мировым опытом ведения хозяйства. Слишком показательными оказались сравнительные результаты социально-экономического развития СССР и США /хотя бы Чукотки и Аляски/, ФРГ и ГДР, Южной и Северной Корей, Финляндии и Карелии, Японии и Курил, Мексики и Никарагуа, Кубы и Ямайки, Вьетнама и Индонезии, Молдавии и Румынии а т. п. контрастирующих пар в естественном эксперименте самой истории.
Наконец, для подтверждения или корректировки генерального умозаключения или целого их «пакета» практиками используются начальные отрезки «пошедшего по всему фронту» решения проблемы. Тогда уже есть все основания с достаточной достоверностью выделить искомые для надежной индукции причинно-следственные взаимосвязи соответствующих явлений. Тем более, что какое-то время еще остается возможность для маневра, самокритики честно мыслящих деятелей.
Таким образом на практике по-своему, но соблюдаются важнейшие условия употребления индуктивного метода – существенность, а и необходимость опытных данных, подлежащих обобщению.
Показательным образцом более иди менее сознательного «нащупывания» нужной стратегии, отбора подходящих методов практического регулирования жизни может служить драматическая история происходящей в нашей стране социально-экономической реформы. Вопреки расхожему мнению, эти попытки не сводятся к превращение той или иной концепции ученых-экономистов в плоть, а кровь хозяйствования. Научно-теоретические представления определяют самый общая контур, некоторые подхода к столь глобальной проблеме – административно-волевой или же рыночный стиль ее решения. Далее все дело за поэтапным практическим познанием – реального положения финансов, промышленного и аграрного производства, торговли, положения отдельных социальных слоев и т. п. сторон жизни «в отдельно взятой стране» и ее «содружниках» на исходе века.
Вполне практично и необходимое тут же осмысление того, почему реформа не пошла при прежнем партийно-государственном режиме и почему она так медленно, с громадные трудностям шлет при новом раскладе общественных сил.
Академик Л.И.Абалкин, имевший время обдумать свою неудачу на посту архитектора экономической модернизации СССР, замечает: «…Многие наши беда как раз и происходят оттого, что раньше наука подменялась политикой, а сейчас делаются попытки подменять политику наукой. Вообще, если рассматривать ученых и политиков как социальные типы, то они обладают совершенно разными видами мышления. Для ученого – главное или должно быть главным служение истине. Из этого совсем не значит, что политики обязательно лицемеры. Но им необходимо постоянно думать, как их слово или дело отзовется в обществе, на чем акцентировать внимание, а что приглушить… Им, политикам, не нужно выбирать между истиной и ложью. Это просто другая плоскость деятельности, да и смешно было бы, если бы премьер-министр или президент существо: ли бы просто как передаточные звенья между учеными народным хозяйством, утверждали бы своим авторитетом их рекомендации. Скорее, здесь должна существовать система постоянных консультаций, позволяющая политикам более точно оценивать ситуацию и… расширять свой кругозор»5.
Вот так, добавлю, или примерно так осуществляется связь теории с методом практики. Наука способна и должна помочь успеху практики, но она не в состоянии заменить практическую методологию своей, лабораторно-экспериментальной или кабинетно-теоретической.
Если угодно, именно практика привет методам наивысшую ценность. В науке, искусстве метод ведь сугубо функционален – он «сгорает», растворяется в достигнутом результате. Как сделано открытие, каким путем создан шедевр – вопросы в общем-то второстепенные, интересующие только узких специалистов да философов-методологов. Для широкой публики, людей, пользующихся плодами открытия, восторгающихся шедевром, методическая «кухня творчества» Остается за семью печатями.
Не то в самой жизни. Здесь вопрос о методах, прочих средствах достижения цели никто не сочтет праздным. Нельзя сравнивать экономические потенциалы, военные успехи, геополитические престижи, уровни жизни разных стран без того, чтобы оценить, какой ценой за все это заплачено. Можно идти к практической цели по головам и трупам своих и чужих. А можно достичь ее же, сберегая по возможности жизни людей, обеспечивая их благосостояние. Метод сальной практики оказывается полноправным критерием ее прогрессивности, гуманности, эффективности.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента