Страница:
Вскоре мы въехали в Карпаты, край смерек, стремительных каменистых речек, в эту пору года больше похожих на ручьи, и удивительно чистого воздуха. Дорога серпантином уходила вверх, справа и слева возвышались горные склоны, поросшие лесом, и куда ни глянь – округлые зеленые шапки гор.
– Верецкий перевал, священное место для венгров, – взял на себя обязанности экскурсовода Андраш. – Больше тысячи лет тому назад через него племена угров пришли в Придунайскую низменность, где впоследствии и образовалась Венгрия. На самой вершине установлен памятник в честь этого события – семь блоков, стоящих друг на друге, – по количеству племен, предводителем которых был вождь Арпад.
– Интересно было бы увидеть этот памятник.
– Эта трасса проходит в стороне от старой дороги через перевал, где он установлен. Если желаете, мы можем остановиться и пройти к нему.
– Нет, спасибо, хочется поскорее добраться до Мукачева. – Я не в том положении, чтобы любоваться туристическими достопримечательностями.
Хорошее состояние трассы и ее слабая загруженность позволили нам быстро преодолеть перевал. Лишь на минуту на самой вершине мы вышли, чтобы увидеть открывшийся чудесный вид. Ощущение было такое, что в далеком прошлом здесь бушевал яростный океан, но в какой-то миг огромные волны окаменели и сделались горами. Мне вспомнились угрюмые, мрачные горы Алтая с седыми шапками вечных снегов, подпирающими небо, коварными ледниками и унылыми высокогорными равнинами. Карпатские горы, на мой взгляд, гораздо приветливее.
Чем ближе мы подъезжали к Мукачеву, тем больше я переживала: как встретит меня Соломия? В универе мы были с ней очень дружны, и последующие несколько лет наша связь не обрывалась. К сожалению, чем больше лет проходило после окончания вуза, тем меньше мы общались и в конце концов стали ограничиваться поздравлениями с праздниками. А за последние два года общение вообще прекратилось. В моем положении это было плюсом: не скоро начнут искать меня у Соломии. Но грызли сомнения: захочет ли Соломия помочь мне, ведь это грозит ей крупными неприятностями.
У Соломии я была в гостях один раз, лет шесть тому назад, но, полагаясь на свою зрительную память, думала, что найду ее дом. Из воспоминаний самые яркие оставил замок Паланок. Чем ближе к Мукачеву, тем больше нервничаю, хотя стараюсь это не показывать. Да, скоро я останусь совсем одна.
Когда вдали, на одиноком посреди равнины вулканическом гребне показались грозные стены замка, словно плывущего в облаках, я успокоилась: его вид придал мне уверенности, что все будет хорошо. Точного адреса Соломии я не помнила, но, когда увидела острый шпиль ратуши, попросила остановиться. Мне припомнилось, что во время прогулки по центру Мукачева мы пешком от ратуши вернулись к Соломии домой. Еще я помнила, что слева было нечто похожее на парк, а затем мы шли мимо футбольного поля. Что-то очень значимое, связанное с квартирой Соломии, промелькнуло в голове, но я никак не могла это уловить.
Сердечно распрощавшись с семьей венгров, оказавших мне неоценимую помощь, и клятвенно пообещав Габору, что обязательно напишу ему, чем закончилась история с блуждающими могилами, я вышла из автомобиля.
Когда я стала расспрашивать прохожих, меня направили на улицу Первомайскую, и я в самом деле вышла к футбольному полю. И тут я вспомнила действительно важную деталь: рядом с домом Соломии находится винзавод. Воспользовавшись этим ориентиром и помощью прохожих, я вскоре оказалась возле трехэтажного дома, где жила Соломия. Как мне помнилось, ее квартира находится на втором этаже, дверь направо, в торце. Поднявшись и позвонив, я испытываю разочарование – в квартире никого нет. Может, она еще не вернулась с работы? Если же Соломия где-то на отдыхе или в длительной командировке, то для меня это катастрофа.
Решаю ожидать ее до позднего вечера, но что буду делать, если она не придет домой, не представляю себе. Ужасно быть в неведении, но разыскиваемой беглянке приставать с расспросами к соседям, мозолить им глаза нежелательно. Перебравшись в соседний двор, я нахожу уютную скамейку под яблоней. Усевшись, настраиваюсь на долгое ожидание.
Хотя приближается вечер, воздух все еще горячий, сухой, и тень дерева не спасает от июльского зноя. Вспоминается прохлада больничных коридоров замка-больницы. «Ну уж нет! Лучше мучиться от жары на свободе, чем снова вернуться в психиатричку!»
Бессонная ночь дает о себе знать, и, чтобы не заснуть, мне то и дело приходится вставать и разминаться. Это мало помогает, к тому же меня мучает жажда. Едва сдерживаю себя, чтобы не проверить, пришла ли подружка.
Даю себе установку: не суетись и не светись. Чем чаще я буду появляться в ее дворе, тем больше внимания привлеку. Не исключено, что мое фото в рубрике «Их разыскивает милиция» попадется кому-нибудь из жильцов на глаза и он меня опознает. Этим накличу беду не только на себя, но и на Соломию.
Когда, по моим расчетам, проходит больше часа, я решаю вновь навестить квартиру Соломии. Осторожно вхожу в ее двор. К счастью, он почти пуст, лишь двое мальчуганов с самодельными луками устроили соревнование «а ля Вильгельм Телль».
Позвонив в дверь и услышав за ней шум, обрадовалась и испугалась одновременно: как Соломия отреагирует на мое неожиданное появление? Сразу же ей все расскажу, и пусть решает, как ей поступить.
Дверь открылась, и передо мной возникла улыбающаяся Соломия. За время, которое мы не виделись, она поправилась, хотя и раньше была пышечкой. Но это ни в коей мере ее не испортило: у нее тонкая талия, крутые округлые бедра, стройные ноги, а бюст такой, что взгляды мужчин как магнитом притягиваются к нему. Она очень гибкая и спортивная, что неудивительно: Соломия – мастер спорта по художественной гимнастике. А если к этому добавить свежее кругленькое личико в ореоле прекрасных светлых волос, с симпатичными ямочками на щеках, когда она улыбается, то понятно, почему мужчинам так сложно не поддаться ее чарам. Но главное ее достоинство – необычайной голубизны глаза, которые лучше слов передают ее состояние и даже мысли. Увидев меня, Соломия лучезарно улыбнулась и нисколько не удивилась, словно ожидала моего появления.
– Салют, Иванна! Заходи, я очень рада тебе!
Я немного замешкалась, и она буквально силой втащила меня в прихожую.
– Владик! У нас гости – шампанское в морозилку! – крикнула она в направлении комнаты.
Выходит, она не одна, и это очень плохо. Будет проблематично доверительно переговорить. Да и нежелательно, чтобы кто-нибудь видел меня у нее. Разумно было бы сразу уйти, перенести встречу, но я смертельно устала, да и куда идти?
– Кто это тебя так изуродовал, красотка?
Странно, что она меня узнала. В прошлом году, находясь в тропиках, я приобрела нынешний облик: из длинноволосой натуральной блондинки превратилась в брюнетку с короткой стрижкой. За время заточения в больнице волосы немного отросли, так что стали видны светлые корни. С новым образом я свыклась и забыла, что есть еще люди, помнящие меня иной.
– У тебя гости? Кто?
– Сейчас узнаю. – Соломия, улыбнувшись, продемонстрировала обворожительные ямочки и снова крикнула в комнату: – Владислав, кто ты мне: любовник, муж, бойфренд или сантехник? Тут очень интересуются.
– Первое, второе и третье, а насчет сантехника, так рылом не вышел, – сообщил появившийся в коридоре плечистый парень в плотно обтягивающей торс футболке, судя по рельефу мышц грудей и живота, дружащий со спортом.
– К сожалению, не сантехник. – Соломия тяжко вздохнула. – С тобой в этом направлении надо еще работать и работать.
– Я – Владислав! – протянул он мне руку.
– Иванна, – назвалась я, протягивая свою.
– Влад, дамам руки не жмут, а целуют! – возмутилась Соломия.
Парень неловко поднес мою руку к губам и на мгновение слегка прижал к ним. Мне вспомнилось, как целовали мне руку кавалеры в средневековой Италии – Джакомо, Людовико… Для них это было удовольствие, и они испытывали при этом буквально блаженство…
– Чего мы в коридоре собрались? Вперед! – скомандовала Соломия.
Со времени моего предыдущего приезда в комнате ничего не изменилось: застекленная горка с посудой, раздвижной диван-кровать, в одном углу на стеклянной тумбочке плоский телевизор, в другом – столик со стационарным компьютером. Квартиру Соломии купили родители, сами они живут в селе где-то в Карпатах. За неимением стульев мы втроем уселись на диван, Соломия посредине.
– Иванна, какими судьбами? Ты здесь в командировке от газеты?
– Не совсем. Убежала от личных проблем… – промямлила я, опустив голову и пряча глаза.
– Влад, марш на кухню, готовь нам ужин! А мы тут посплетничаем. Нечего тебе бабские байки слушать.
Владислав неохотно поднялся, демонстративно тяжело вздохнул и поплелся в кухню.
– Бодренько, раз-два – левой! И лимончик не забудь нарезать! – напутствовала его Соломия.
Вспомнились мои отношения с Егором, пожалуй, в них не было той простоты и открытости, как между Соломией и Владиславом.
– Давай, рассказывай, что с тобой приключилось? – Соломия серьезно и испытующе посмотрела на меня.
– В двух словах не рассказать. Суть такова: одна барышня, чтобы я больше не претендовала на своего бывшего жениха, упекла меня в психиатрическую больницу. Там я находилась до вчерашнего вечера, когда случайно стала свидетельницей того, как выпотрошили труп больной – изъяли органы, а затем и убийства медсестры. Мне чудом удалось вырваться и убежать оттуда. Услышала, как преступники договорились спихнуть убийство на меня, так что я уверена: на меня уже открыта охота. Видишь, во что собираюсь тебя втянуть! – с горечью произнесла я. – Мне требуется помощь, хотя бы для того, чтобы вернуться в Киев. Ты извини, что заявилась к тебе. – Решаю расставить все точки над «i»: – Оказав мне помощь, ты автоматически становишься соучастницей. Ты вправе немедленно выставить меня за дверь – я это восприму нормально. Так что решай.
– Ты сомневаешься в том, что я тебе друг?! – воскликнула Соломия и понизила голос: – Я тебе верю и сделаю все, что в моих силах. Поживешь у меня.
– Разве что пару дней, чтобы прийти в себя. Спасибо, Соломия! Что бы в моей жизни ни произошло, никогда этого не забуду.
– Не дрейфь – прорвемся! И эдельвейсы будут у наших ног! – Соломия обняла меня, я уткнулась лицом в ее выдающиеся груди и слегка всплакнула.
– А сейчас – пиршество! Влад, ты там заснул? Очень есть хочется!
– Госпожа, еще пару минут! – донесся голос Владислава.
– У вас ужин еще не готов? Тогда мы идем к вам! – Соломия подхватилась с дивана. – Иванна, за мной!
Поев и выпив пару бокалов шампанского, я почувствовала, что смертельная усталость наваливается на меня и если сейчас не лягу, то усну прямо за столом. Соломия прекрасно поняла мое состояние, быстро раздвинула диван и постелила мне на нем, несмотря на мои возражения. Только моя голова коснулась подушки, я провалилась в сон.
1.2
– Верецкий перевал, священное место для венгров, – взял на себя обязанности экскурсовода Андраш. – Больше тысячи лет тому назад через него племена угров пришли в Придунайскую низменность, где впоследствии и образовалась Венгрия. На самой вершине установлен памятник в честь этого события – семь блоков, стоящих друг на друге, – по количеству племен, предводителем которых был вождь Арпад.
– Интересно было бы увидеть этот памятник.
– Эта трасса проходит в стороне от старой дороги через перевал, где он установлен. Если желаете, мы можем остановиться и пройти к нему.
– Нет, спасибо, хочется поскорее добраться до Мукачева. – Я не в том положении, чтобы любоваться туристическими достопримечательностями.
Хорошее состояние трассы и ее слабая загруженность позволили нам быстро преодолеть перевал. Лишь на минуту на самой вершине мы вышли, чтобы увидеть открывшийся чудесный вид. Ощущение было такое, что в далеком прошлом здесь бушевал яростный океан, но в какой-то миг огромные волны окаменели и сделались горами. Мне вспомнились угрюмые, мрачные горы Алтая с седыми шапками вечных снегов, подпирающими небо, коварными ледниками и унылыми высокогорными равнинами. Карпатские горы, на мой взгляд, гораздо приветливее.
Чем ближе мы подъезжали к Мукачеву, тем больше я переживала: как встретит меня Соломия? В универе мы были с ней очень дружны, и последующие несколько лет наша связь не обрывалась. К сожалению, чем больше лет проходило после окончания вуза, тем меньше мы общались и в конце концов стали ограничиваться поздравлениями с праздниками. А за последние два года общение вообще прекратилось. В моем положении это было плюсом: не скоро начнут искать меня у Соломии. Но грызли сомнения: захочет ли Соломия помочь мне, ведь это грозит ей крупными неприятностями.
У Соломии я была в гостях один раз, лет шесть тому назад, но, полагаясь на свою зрительную память, думала, что найду ее дом. Из воспоминаний самые яркие оставил замок Паланок. Чем ближе к Мукачеву, тем больше нервничаю, хотя стараюсь это не показывать. Да, скоро я останусь совсем одна.
Когда вдали, на одиноком посреди равнины вулканическом гребне показались грозные стены замка, словно плывущего в облаках, я успокоилась: его вид придал мне уверенности, что все будет хорошо. Точного адреса Соломии я не помнила, но, когда увидела острый шпиль ратуши, попросила остановиться. Мне припомнилось, что во время прогулки по центру Мукачева мы пешком от ратуши вернулись к Соломии домой. Еще я помнила, что слева было нечто похожее на парк, а затем мы шли мимо футбольного поля. Что-то очень значимое, связанное с квартирой Соломии, промелькнуло в голове, но я никак не могла это уловить.
Сердечно распрощавшись с семьей венгров, оказавших мне неоценимую помощь, и клятвенно пообещав Габору, что обязательно напишу ему, чем закончилась история с блуждающими могилами, я вышла из автомобиля.
Когда я стала расспрашивать прохожих, меня направили на улицу Первомайскую, и я в самом деле вышла к футбольному полю. И тут я вспомнила действительно важную деталь: рядом с домом Соломии находится винзавод. Воспользовавшись этим ориентиром и помощью прохожих, я вскоре оказалась возле трехэтажного дома, где жила Соломия. Как мне помнилось, ее квартира находится на втором этаже, дверь направо, в торце. Поднявшись и позвонив, я испытываю разочарование – в квартире никого нет. Может, она еще не вернулась с работы? Если же Соломия где-то на отдыхе или в длительной командировке, то для меня это катастрофа.
Решаю ожидать ее до позднего вечера, но что буду делать, если она не придет домой, не представляю себе. Ужасно быть в неведении, но разыскиваемой беглянке приставать с расспросами к соседям, мозолить им глаза нежелательно. Перебравшись в соседний двор, я нахожу уютную скамейку под яблоней. Усевшись, настраиваюсь на долгое ожидание.
Хотя приближается вечер, воздух все еще горячий, сухой, и тень дерева не спасает от июльского зноя. Вспоминается прохлада больничных коридоров замка-больницы. «Ну уж нет! Лучше мучиться от жары на свободе, чем снова вернуться в психиатричку!»
Бессонная ночь дает о себе знать, и, чтобы не заснуть, мне то и дело приходится вставать и разминаться. Это мало помогает, к тому же меня мучает жажда. Едва сдерживаю себя, чтобы не проверить, пришла ли подружка.
Даю себе установку: не суетись и не светись. Чем чаще я буду появляться в ее дворе, тем больше внимания привлеку. Не исключено, что мое фото в рубрике «Их разыскивает милиция» попадется кому-нибудь из жильцов на глаза и он меня опознает. Этим накличу беду не только на себя, но и на Соломию.
Когда, по моим расчетам, проходит больше часа, я решаю вновь навестить квартиру Соломии. Осторожно вхожу в ее двор. К счастью, он почти пуст, лишь двое мальчуганов с самодельными луками устроили соревнование «а ля Вильгельм Телль».
Позвонив в дверь и услышав за ней шум, обрадовалась и испугалась одновременно: как Соломия отреагирует на мое неожиданное появление? Сразу же ей все расскажу, и пусть решает, как ей поступить.
Дверь открылась, и передо мной возникла улыбающаяся Соломия. За время, которое мы не виделись, она поправилась, хотя и раньше была пышечкой. Но это ни в коей мере ее не испортило: у нее тонкая талия, крутые округлые бедра, стройные ноги, а бюст такой, что взгляды мужчин как магнитом притягиваются к нему. Она очень гибкая и спортивная, что неудивительно: Соломия – мастер спорта по художественной гимнастике. А если к этому добавить свежее кругленькое личико в ореоле прекрасных светлых волос, с симпатичными ямочками на щеках, когда она улыбается, то понятно, почему мужчинам так сложно не поддаться ее чарам. Но главное ее достоинство – необычайной голубизны глаза, которые лучше слов передают ее состояние и даже мысли. Увидев меня, Соломия лучезарно улыбнулась и нисколько не удивилась, словно ожидала моего появления.
– Салют, Иванна! Заходи, я очень рада тебе!
Я немного замешкалась, и она буквально силой втащила меня в прихожую.
– Владик! У нас гости – шампанское в морозилку! – крикнула она в направлении комнаты.
Выходит, она не одна, и это очень плохо. Будет проблематично доверительно переговорить. Да и нежелательно, чтобы кто-нибудь видел меня у нее. Разумно было бы сразу уйти, перенести встречу, но я смертельно устала, да и куда идти?
– Кто это тебя так изуродовал, красотка?
Странно, что она меня узнала. В прошлом году, находясь в тропиках, я приобрела нынешний облик: из длинноволосой натуральной блондинки превратилась в брюнетку с короткой стрижкой. За время заточения в больнице волосы немного отросли, так что стали видны светлые корни. С новым образом я свыклась и забыла, что есть еще люди, помнящие меня иной.
– У тебя гости? Кто?
– Сейчас узнаю. – Соломия, улыбнувшись, продемонстрировала обворожительные ямочки и снова крикнула в комнату: – Владислав, кто ты мне: любовник, муж, бойфренд или сантехник? Тут очень интересуются.
– Первое, второе и третье, а насчет сантехника, так рылом не вышел, – сообщил появившийся в коридоре плечистый парень в плотно обтягивающей торс футболке, судя по рельефу мышц грудей и живота, дружащий со спортом.
– К сожалению, не сантехник. – Соломия тяжко вздохнула. – С тобой в этом направлении надо еще работать и работать.
– Я – Владислав! – протянул он мне руку.
– Иванна, – назвалась я, протягивая свою.
– Влад, дамам руки не жмут, а целуют! – возмутилась Соломия.
Парень неловко поднес мою руку к губам и на мгновение слегка прижал к ним. Мне вспомнилось, как целовали мне руку кавалеры в средневековой Италии – Джакомо, Людовико… Для них это было удовольствие, и они испытывали при этом буквально блаженство…
– Чего мы в коридоре собрались? Вперед! – скомандовала Соломия.
Со времени моего предыдущего приезда в комнате ничего не изменилось: застекленная горка с посудой, раздвижной диван-кровать, в одном углу на стеклянной тумбочке плоский телевизор, в другом – столик со стационарным компьютером. Квартиру Соломии купили родители, сами они живут в селе где-то в Карпатах. За неимением стульев мы втроем уселись на диван, Соломия посредине.
– Иванна, какими судьбами? Ты здесь в командировке от газеты?
– Не совсем. Убежала от личных проблем… – промямлила я, опустив голову и пряча глаза.
– Влад, марш на кухню, готовь нам ужин! А мы тут посплетничаем. Нечего тебе бабские байки слушать.
Владислав неохотно поднялся, демонстративно тяжело вздохнул и поплелся в кухню.
– Бодренько, раз-два – левой! И лимончик не забудь нарезать! – напутствовала его Соломия.
Вспомнились мои отношения с Егором, пожалуй, в них не было той простоты и открытости, как между Соломией и Владиславом.
– Давай, рассказывай, что с тобой приключилось? – Соломия серьезно и испытующе посмотрела на меня.
– В двух словах не рассказать. Суть такова: одна барышня, чтобы я больше не претендовала на своего бывшего жениха, упекла меня в психиатрическую больницу. Там я находилась до вчерашнего вечера, когда случайно стала свидетельницей того, как выпотрошили труп больной – изъяли органы, а затем и убийства медсестры. Мне чудом удалось вырваться и убежать оттуда. Услышала, как преступники договорились спихнуть убийство на меня, так что я уверена: на меня уже открыта охота. Видишь, во что собираюсь тебя втянуть! – с горечью произнесла я. – Мне требуется помощь, хотя бы для того, чтобы вернуться в Киев. Ты извини, что заявилась к тебе. – Решаю расставить все точки над «i»: – Оказав мне помощь, ты автоматически становишься соучастницей. Ты вправе немедленно выставить меня за дверь – я это восприму нормально. Так что решай.
– Ты сомневаешься в том, что я тебе друг?! – воскликнула Соломия и понизила голос: – Я тебе верю и сделаю все, что в моих силах. Поживешь у меня.
– Разве что пару дней, чтобы прийти в себя. Спасибо, Соломия! Что бы в моей жизни ни произошло, никогда этого не забуду.
– Не дрейфь – прорвемся! И эдельвейсы будут у наших ног! – Соломия обняла меня, я уткнулась лицом в ее выдающиеся груди и слегка всплакнула.
– А сейчас – пиршество! Влад, ты там заснул? Очень есть хочется!
– Госпожа, еще пару минут! – донесся голос Владислава.
– У вас ужин еще не готов? Тогда мы идем к вам! – Соломия подхватилась с дивана. – Иванна, за мной!
Поев и выпив пару бокалов шампанского, я почувствовала, что смертельная усталость наваливается на меня и если сейчас не лягу, то усну прямо за столом. Соломия прекрасно поняла мое состояние, быстро раздвинула диван и постелила мне на нем, несмотря на мои возражения. Только моя голова коснулась подушки, я провалилась в сон.
1.2
Открываю глаза: темно, тишину нарушает лишь тиканье часов на стене, мерно отсчитывающих время. Еще ночь? Откуда тикающие часы? Это не больница? Где я? Выходит, это был не сон? Я свободна?! Но разве может быть свободен человек, находящийся в бегах? Что мне делать? Как найти выход из создавшегося положения? Неужели я обречена всю оставшуюся жизнь быть беглянкой или затворницей в психушке? В памяти, словно кадры кинопленки, всплывают события двух последних дней. Безумие – жить прошлым, но еще большее безумие – от него отказаться. Особенно когда в нем скрыта личность убийцы.
С первой встречи у меня появилась надежда в скором времени покинуть лечебницу. Прошло две недели, и я решилась на этот разговор. Мартин предложил мне присесть к столу.
– Иванна, чай будешь? – Не дожидаясь ответа, врач достал из шкафа чашку и поставил рядом со своей. – Какой тебе – черный или зеленый?
А меня накрыл дурманящий запах свежезаваренного кофе.
– Лучше кофе.
– Кофе так кофе, хотя это не тот напиток, который следует употреблять с нейролептиками, – усмехнулся он, но отмерил мне изрядную порцию молотого кофе и залил его кипятком.
Непередаваемый аромат напитка ввел меня в состояние, близкое к блаженству, и меня охватило нетерпение – захотелось поскорее ощутить его вкус, так что я даже забыла, зачем пришла. Мартин снисходительно улыбнулся – видимо, понял мое состояние, – и все же возвратил меня с небес на землю. У него был пристальный, оценивающий взгляд любителя женщин, героя-любовника, и это меня волновало.
– Ты в гости или по делу?
Решила сразу взять быка за рога, ведь прямые вопросы требуют таких же прямых ответов.
– Хотела узнать, как долго мне еще здесь находиться. Думаю, вы убедились, что я психически здорова и нейролептики мне скорее вредят, чем приносят пользу.
– Почему же тогда я не отменил их? – Уголки губ у него дернулись, и улыбка стала ироничной.
– Не исключено, что на вас оказывают давление, требуют меня здесь придержать. Я права?
– Ты считаешь, что полностью здорова и тебя необходимо выписать?
– В этом у меня нет сомнений.
– А у меня есть.
– Я вам уже рассказывала, что нервный срыв, ставший поводом поместить меня в психиатрическую больницу, был спровоцирован каким-то препаратом.
– Тебе его подсыпали в кофе, после чего ты стала неадекватно себя вести.
– Точно! Это был единственный раз, ни до того, ни в больнице со мной такого не происходило.
– Ты в этом уверена?
– Абсолютно.
Врач встал и достал из шкафа пухлую папку. Я напряглась, успев заметить, что это моя история болезни. Открыв ее, он вынул и показал мне прошитую стопку листков.
– А как же это? Первый приступ болезни у тебя произошел весной прошлого года в Санкт-Петербурге. Тебе была оказана помощь врачом-психиатром.
– Так это же… – Я испуганно замолкла, ведь, рассказав ему, как все было, тем самым подтвердила бы свой диагноз. Несомненно, при всей неприязни ко мне Любо мог пойти на это лишь по указанию Мануеля.
– Но это было только начало. Серьезный приступ с проявлением агрессии случился у тебя, когда ты находилась в Перу, где была даже госпитализирована на несколько месяцев. Вот история твоей болезни. Испанского языка я не знаю, но тут имеется перевод резюмирующей части. Ты провела в психиатрической больнице с перерывом между двумя госпитализациями в общей сложности четыре месяца.
– Это сфабриковано! Все неправда, как и то, что касается заболевания в Санкт-Петербурге!
– Опять кто-то что-то подсыпал тебе?
– Гораздо проще: бумаги подделаны.
– Кому это надо? Ты такая важная шишка, что даже фабрикуют историю твоей болезни за границей? Поясни. – Мартин уставился на меня выжидающе, с серьезным видом, но в глубине его глаз я увидела смешинки: он не верил мне.
Мануель как следует постарался: что бы я ни говорила, это будут только мои слова против бумаг с печатями. Если бы содержащуюся в них информацию проверили, думаю, обнаружили бы, что это фальшивки.
– С чего бы частный психиатр и перуанская клиника стали пересылать сюда эти выписки? Не кажется вам это странным? Откуда такой интерес к больной? – «Неужели ему самому не показалось это подозрительным?» – подумала я.
– Обязательно спрошу у главного врача. Но, если принять во внимание пики обострения твоего заболевания и кратковременные периоды затишья, ты еще нуждаешься в лечении – непродолжительном.
– Сейчас вы со мной разговариваете, как с нормальным человеком?
– Верно, как с нормальной и очень привлекательной девушкой. Лечение пошло тебе на пользу, немного побудешь у нас и вернешься к полноценной жизни. Но, – он развел руками, – обязательно будешь наблюдаться в психоневрологическом диспансере.
– Хорошо, пусть будет так. Когда я смогу покинуть больницу?
– Это не только от меня зависит. Этот вопрос я уже ставил на специальной комиссии, но мне порекомендовали повременить.
– Можно посмотреть, что обо мне написано? Испанским я владею прилично.
Когда я протянула руку к истории болезни, Мартин отодвинул папку подальше от меня.
– Охотно верю, ведь в перуанской больнице ты провела несколько месяцев.
– Кроме испанского я знаю итальянский, английский, польский и латынь.
– Надеюсь, ты не наделаешь глупостей и воспримешь написанное адекватно. У тебя две минуты на ознакомление. – Мартин придвинул ко мне выписку из истории болезни на испанском.
Из нее следовало, что я была госпитализирована с острым приступом агрессивной паранойи и пребывала в невменяемом состоянии несколько дней. Лечение проводилось на протяжении двух месяцев. Через полтора месяца после выписки – рецидив болезни и двухмесячное лечение, которое не помогло побороть возникшую амнезию. Даже прилагались копия договора между лечебницей и компанией с незнакомым названием на оказание мне медицинских услуг и копии счетов, свидетельствующие о том, что мое лечение обошлось в кругленькую сумму. Формально комар носа не подточит. Чтобы все это опровергнуть, требуется слетать за океан, в ту больницу, чего, конечно же, никто делать не будет. Все как в том анекдоте: если трое говорят, что четвертый пьян, то ему остается только пойти лечь спать.
– Судя по твоему виду, для тебя это новость. Но я не удивлен: больные с подобным диагнозом часто подвержены амнезии, которая касается отдельных событий жизни, как в твоем случае. Как правило, люди, имеющие психическое заболевание, считают, что они абсолютно здоровы. Уже одно то, что ты не помнишь о тех событиях, подтверждает диагноз.
Как бы подытоживая сказанное, Мартин весело рассмеялся и оптимистически изрек:
– Я уверен в твоем скором выздоровлении. Ты довольна?
Молча киваю и, покинув кабинет, в коридоре, по выработавшейся привычке, подхожу к зарешеченному окну. За ним властвует дурманящий свинцовый июльский зной, высушивший зеленый газон до соломенного цвета. Застывшие в безветрии листья яблонь приобрели серый мышиный цвет и свернулись в трубочку, став похожими на уродливое произведение человека, а не на чудесное творение Природы. Перегретый воздух осязаемо давит, сушит, но все же манит оказаться за пределами стен больницы. Время лености тела и души расслабления, самая ненавистная для меня в прошлом пора. Но сейчас она дразнит меня свободой, будит жгучее желание вырваться за стены больницы.
Психиатрическая больница располагается в двухэтажном здании бывшего дворца польских магнатов. Нынешнее убогое состояние старинного строения никак не вяжется с громким названием «дворец». Тут скрипуче-музыкальные полы, неприглядный фасад с обвалившейся штукатуркой, продуваемые ветрами огромные готические аркообразные оконные проемы, забранные решетками, казарменный кафельный ватер-клозет без унитазов, со свисающими цепочками для слива. Женское отделение расположено на первом этаже, мужское – на втором.
Перестройка помещений дворца под больничные проводилась давно, и кроились они под палаты кое-как, словно на глаз и в состоянии опьянения. Поэтому они имеют в основе необычные конфигурации разносторонних параллелограммов, а не привычные прямоугольники или квадраты. Стены, выкрашенные до середины казенной синей краской, порядком облупились, выше них идет несвежая серая побелка. Уверена, что на месте трех больших палат раньше был один парадный бальный зал. Сохранившийся деревянный потолок – настоящее произведение искусства: коричневого цвета, поделенный на аккуратные выпукло-пирамидальные с квадратным основанием ячейки. В моей палате раньше висела хрустальная люстра, а ныне с потолка свисает трехрожковая уродина без плафонов. В центре круга небесного цвета имеется лепнина, изображающая герб прежних владельцев дворца. Голова льва, изрыгающего пламя, уютно устроилась на рыцарском шлеме, украшенном короной; на геральдическом щите снова изображение головы льва, изрыгающего пламя, и все это в обрамлении необычных растений. Видимо, владельцы дворца принадлежали к древнему и знатному роду. Жаль, что я полная профанка в геральдике, любопытно же: зачем на одном гербе две головы льва?
Фантазирую, представив былое великолепие этого зала. Мысленно убираю перегородки, снимаю убогие доски пола, возвращаю лакированный паркет. Видятся дамы в длинных, пышных, колоколообразных платьях с оголенными плечами, со сверкающими на лебединых шеях драгоценностями, страусовыми перьями на головных уборах и степенные господа в черных фраках, белоснежных манишках, на фоне которых резко выделяются «бабочки» с брильянтовыми заколками. Дамы и господа неторопливо потягивают из хрустальных фужеров французское шампанское «Вдова Клико».
– Время приема лекарств! Бегом в процедурную! – гудит, возвращая меня в серую повседневность, густой бас санитара Степана, огромного и нескладного, с большим обвисшим животом любителя пива.
Больные шарахаются от санитара в разные стороны, освобождая ему дорогу, поскольку знают, что он может отвешивать затрещины замешкавшимся. Возле процедурной выстраивается очередь.
С неохотой отрываюсь от лицезрения, на неискушенный взгляд, неизменного вида за окном. На самом деле каждый день вносит в него что-то новое, и я с радостью распознаю эти движения времени и жизни. Разнообразно шевеление веток от дуновения ветра, но даже их неподвижность при полном штиле неповторима, стоит только всмотреться. Прав был грек, предупреждавший о невозможности дважды войти в одни и те же воды. Для меня познаваемость мира – это динамика диалектики Гегеля, а не застывшая метафизика Канта. Иначе застой, пустота и смерть.
Возвращаюсь из коридора в палату. Спертый воздух плохо проветриваемого помещения, коктейль острых запахов лекарств, дезинфицирующих средств и человеческого общежития. Палата рассчитана на десять мест, четыре пока свободны. Мои кровать и тумбочка находятся у самого окна. Слежу за тем, чтобы форточка была постоянно открыта, но на нее то и дело покушаются. Вот и сейчас она закрыта. Молча взбираюсь на кровать, с нее – на подоконник, распахиваю форточку, хотя это практически бесполезно – снаружи тишь безветрия и тяжесть зноя.
– Ты эгоистка, только о себе думаешь! У меня пневмония, ты хочешь меня сквозняком в гроб загнать! – выкрикивает Магда, и ее костлявое тело трясется, словно в тропической лихорадке.
Она натужно кашляет, но я, зная, что это притворство, не обращаю на нее внимания. Давит на жалость, но в этих стенах ее не найдет, здесь правят бал ненависть и бездушие. Другого не может быть в этом общежитии душевной боли и вынужденного терпения чужого присутствия.
Магда – лунатик, ночами бродит по палате в поисках выхода. Удивительным образом не натыкаясь на тесно стоящие кровати, она не в силах найти дверь, многократно проходит мимо нее, словно мешает непонятная сила. Отличие палат в психушках от палат в обычных больницах в том, что в первых двери постоянно открыты, чтобы больные всегда находились в поле зрения медперсонала. Поэтому палату мы называем между собой «аквариум». Желание больных «уединиться», закрыв дверь, чревато вынужденным затворничеством: ручки на дверях только с наружной стороны.
Предполагаю, что лунатизм Магды имеет механизм самосохранения, так как выходить ночью из палаты разрешено только по естественной надобности, в ином случае это грозит наказанием – заточением в изоляторе.
Не реагирую на Магду, продолжающую возмущаться, спешу покинуть палату, пока сюда не зашел Степан. При всяком удобном для него случае он старается меня облапить, а мои жалобы на такое его поведение результата не дают. Успеваю выйти из палаты вовремя, поравнявшись с идущим навстречу санитаром, чуть ли не прижимаюсь к стене. Заметив мой маневр, он ехидно усмехается, окинув меня масляным взглядом. Подходя к процедурной, слышу позади вопль, оглянувшись, вижу, как из палаты с ускорением вылетает растрепанная Магда.
Очередь движется медленно, спешить некуда. Сегодня самая вредная и беспокойная смена: медсестра Божена Ильковна, как и Степан, обладает желчным и мстительным характером, вымещает дурное настроение на пациентах, демонстрируя свою деспотическую власть при любом, даже самом незначительном проступке больного. Ей лет сорок пять, она низкого роста, квадратной конфигурации, с вечно недовольным выражением лица, словно весь мир ей задолжал и не спешит рассчитаться. При внешнем различии медсестра и санитар удивительно подходят друг другу, и про себя за злобный нрав я зову их Сцилла и Харибда.
В будние дни старшая медсестра выдает таблетки, а дежурная медсестра делает инъекции, в выходные все это делает одна медсестра, но очереди две. Вначале делают уколы, затем к медсестре присоединяется Степан и начинается выдача таблеток – представление, которое больные прозвали «кормление». В дневные часы мне, как и большинству обитателей психушки, полагаются таблетки галоперидола и циклодола, «галочки» и «цикли» по-нашему. Каждый больной приходит на «кормление» со своим стаканом, наполненным водой.
* * *
В субботу новый лечащий врач, Мартин Леонидович Фекете, заступил на суточное дежурство, и я поспешила в его кабинет. Про себя называю его просто Мартином. Он – полная противоположность предыдущему лечащему врачу: молодой, лет тридцати с небольшим хвостиком, приятной, располагающей наружности, весьма обходительный. У него ладно скроенное тело спортсмена-легкоатлета, броская, слегка слащавая наружность, как у положительных героев советских фильмов. Наше время требует универсальных актеров: сегодня они играют принципиальных, неподкупных следаков или восторженных влюбленных романтиков, а завтра – кровожадных убийц-маньяков или пошлых сладострастных циников. В советских фильмах меня поражает подбор актеров: с первого кадра можно определить, кто положительный герой, строитель светлого будущего, а кто – противостоящий ему коварный злодей.С первой встречи у меня появилась надежда в скором времени покинуть лечебницу. Прошло две недели, и я решилась на этот разговор. Мартин предложил мне присесть к столу.
– Иванна, чай будешь? – Не дожидаясь ответа, врач достал из шкафа чашку и поставил рядом со своей. – Какой тебе – черный или зеленый?
А меня накрыл дурманящий запах свежезаваренного кофе.
– Лучше кофе.
– Кофе так кофе, хотя это не тот напиток, который следует употреблять с нейролептиками, – усмехнулся он, но отмерил мне изрядную порцию молотого кофе и залил его кипятком.
Непередаваемый аромат напитка ввел меня в состояние, близкое к блаженству, и меня охватило нетерпение – захотелось поскорее ощутить его вкус, так что я даже забыла, зачем пришла. Мартин снисходительно улыбнулся – видимо, понял мое состояние, – и все же возвратил меня с небес на землю. У него был пристальный, оценивающий взгляд любителя женщин, героя-любовника, и это меня волновало.
– Ты в гости или по делу?
Решила сразу взять быка за рога, ведь прямые вопросы требуют таких же прямых ответов.
– Хотела узнать, как долго мне еще здесь находиться. Думаю, вы убедились, что я психически здорова и нейролептики мне скорее вредят, чем приносят пользу.
– Почему же тогда я не отменил их? – Уголки губ у него дернулись, и улыбка стала ироничной.
– Не исключено, что на вас оказывают давление, требуют меня здесь придержать. Я права?
– Ты считаешь, что полностью здорова и тебя необходимо выписать?
– В этом у меня нет сомнений.
– А у меня есть.
– Я вам уже рассказывала, что нервный срыв, ставший поводом поместить меня в психиатрическую больницу, был спровоцирован каким-то препаратом.
– Тебе его подсыпали в кофе, после чего ты стала неадекватно себя вести.
– Точно! Это был единственный раз, ни до того, ни в больнице со мной такого не происходило.
– Ты в этом уверена?
– Абсолютно.
Врач встал и достал из шкафа пухлую папку. Я напряглась, успев заметить, что это моя история болезни. Открыв ее, он вынул и показал мне прошитую стопку листков.
– А как же это? Первый приступ болезни у тебя произошел весной прошлого года в Санкт-Петербурге. Тебе была оказана помощь врачом-психиатром.
– Так это же… – Я испуганно замолкла, ведь, рассказав ему, как все было, тем самым подтвердила бы свой диагноз. Несомненно, при всей неприязни ко мне Любо мог пойти на это лишь по указанию Мануеля.
– Но это было только начало. Серьезный приступ с проявлением агрессии случился у тебя, когда ты находилась в Перу, где была даже госпитализирована на несколько месяцев. Вот история твоей болезни. Испанского языка я не знаю, но тут имеется перевод резюмирующей части. Ты провела в психиатрической больнице с перерывом между двумя госпитализациями в общей сложности четыре месяца.
– Это сфабриковано! Все неправда, как и то, что касается заболевания в Санкт-Петербурге!
– Опять кто-то что-то подсыпал тебе?
– Гораздо проще: бумаги подделаны.
– Кому это надо? Ты такая важная шишка, что даже фабрикуют историю твоей болезни за границей? Поясни. – Мартин уставился на меня выжидающе, с серьезным видом, но в глубине его глаз я увидела смешинки: он не верил мне.
Мануель как следует постарался: что бы я ни говорила, это будут только мои слова против бумаг с печатями. Если бы содержащуюся в них информацию проверили, думаю, обнаружили бы, что это фальшивки.
– С чего бы частный психиатр и перуанская клиника стали пересылать сюда эти выписки? Не кажется вам это странным? Откуда такой интерес к больной? – «Неужели ему самому не показалось это подозрительным?» – подумала я.
– Обязательно спрошу у главного врача. Но, если принять во внимание пики обострения твоего заболевания и кратковременные периоды затишья, ты еще нуждаешься в лечении – непродолжительном.
– Сейчас вы со мной разговариваете, как с нормальным человеком?
– Верно, как с нормальной и очень привлекательной девушкой. Лечение пошло тебе на пользу, немного побудешь у нас и вернешься к полноценной жизни. Но, – он развел руками, – обязательно будешь наблюдаться в психоневрологическом диспансере.
– Хорошо, пусть будет так. Когда я смогу покинуть больницу?
– Это не только от меня зависит. Этот вопрос я уже ставил на специальной комиссии, но мне порекомендовали повременить.
– Можно посмотреть, что обо мне написано? Испанским я владею прилично.
Когда я протянула руку к истории болезни, Мартин отодвинул папку подальше от меня.
– Охотно верю, ведь в перуанской больнице ты провела несколько месяцев.
– Кроме испанского я знаю итальянский, английский, польский и латынь.
– Надеюсь, ты не наделаешь глупостей и воспримешь написанное адекватно. У тебя две минуты на ознакомление. – Мартин придвинул ко мне выписку из истории болезни на испанском.
Из нее следовало, что я была госпитализирована с острым приступом агрессивной паранойи и пребывала в невменяемом состоянии несколько дней. Лечение проводилось на протяжении двух месяцев. Через полтора месяца после выписки – рецидив болезни и двухмесячное лечение, которое не помогло побороть возникшую амнезию. Даже прилагались копия договора между лечебницей и компанией с незнакомым названием на оказание мне медицинских услуг и копии счетов, свидетельствующие о том, что мое лечение обошлось в кругленькую сумму. Формально комар носа не подточит. Чтобы все это опровергнуть, требуется слетать за океан, в ту больницу, чего, конечно же, никто делать не будет. Все как в том анекдоте: если трое говорят, что четвертый пьян, то ему остается только пойти лечь спать.
– Судя по твоему виду, для тебя это новость. Но я не удивлен: больные с подобным диагнозом часто подвержены амнезии, которая касается отдельных событий жизни, как в твоем случае. Как правило, люди, имеющие психическое заболевание, считают, что они абсолютно здоровы. Уже одно то, что ты не помнишь о тех событиях, подтверждает диагноз.
Как бы подытоживая сказанное, Мартин весело рассмеялся и оптимистически изрек:
– Я уверен в твоем скором выздоровлении. Ты довольна?
Молча киваю и, покинув кабинет, в коридоре, по выработавшейся привычке, подхожу к зарешеченному окну. За ним властвует дурманящий свинцовый июльский зной, высушивший зеленый газон до соломенного цвета. Застывшие в безветрии листья яблонь приобрели серый мышиный цвет и свернулись в трубочку, став похожими на уродливое произведение человека, а не на чудесное творение Природы. Перегретый воздух осязаемо давит, сушит, но все же манит оказаться за пределами стен больницы. Время лености тела и души расслабления, самая ненавистная для меня в прошлом пора. Но сейчас она дразнит меня свободой, будит жгучее желание вырваться за стены больницы.
Психиатрическая больница располагается в двухэтажном здании бывшего дворца польских магнатов. Нынешнее убогое состояние старинного строения никак не вяжется с громким названием «дворец». Тут скрипуче-музыкальные полы, неприглядный фасад с обвалившейся штукатуркой, продуваемые ветрами огромные готические аркообразные оконные проемы, забранные решетками, казарменный кафельный ватер-клозет без унитазов, со свисающими цепочками для слива. Женское отделение расположено на первом этаже, мужское – на втором.
Перестройка помещений дворца под больничные проводилась давно, и кроились они под палаты кое-как, словно на глаз и в состоянии опьянения. Поэтому они имеют в основе необычные конфигурации разносторонних параллелограммов, а не привычные прямоугольники или квадраты. Стены, выкрашенные до середины казенной синей краской, порядком облупились, выше них идет несвежая серая побелка. Уверена, что на месте трех больших палат раньше был один парадный бальный зал. Сохранившийся деревянный потолок – настоящее произведение искусства: коричневого цвета, поделенный на аккуратные выпукло-пирамидальные с квадратным основанием ячейки. В моей палате раньше висела хрустальная люстра, а ныне с потолка свисает трехрожковая уродина без плафонов. В центре круга небесного цвета имеется лепнина, изображающая герб прежних владельцев дворца. Голова льва, изрыгающего пламя, уютно устроилась на рыцарском шлеме, украшенном короной; на геральдическом щите снова изображение головы льва, изрыгающего пламя, и все это в обрамлении необычных растений. Видимо, владельцы дворца принадлежали к древнему и знатному роду. Жаль, что я полная профанка в геральдике, любопытно же: зачем на одном гербе две головы льва?
Фантазирую, представив былое великолепие этого зала. Мысленно убираю перегородки, снимаю убогие доски пола, возвращаю лакированный паркет. Видятся дамы в длинных, пышных, колоколообразных платьях с оголенными плечами, со сверкающими на лебединых шеях драгоценностями, страусовыми перьями на головных уборах и степенные господа в черных фраках, белоснежных манишках, на фоне которых резко выделяются «бабочки» с брильянтовыми заколками. Дамы и господа неторопливо потягивают из хрустальных фужеров французское шампанское «Вдова Клико».
– Время приема лекарств! Бегом в процедурную! – гудит, возвращая меня в серую повседневность, густой бас санитара Степана, огромного и нескладного, с большим обвисшим животом любителя пива.
Больные шарахаются от санитара в разные стороны, освобождая ему дорогу, поскольку знают, что он может отвешивать затрещины замешкавшимся. Возле процедурной выстраивается очередь.
С неохотой отрываюсь от лицезрения, на неискушенный взгляд, неизменного вида за окном. На самом деле каждый день вносит в него что-то новое, и я с радостью распознаю эти движения времени и жизни. Разнообразно шевеление веток от дуновения ветра, но даже их неподвижность при полном штиле неповторима, стоит только всмотреться. Прав был грек, предупреждавший о невозможности дважды войти в одни и те же воды. Для меня познаваемость мира – это динамика диалектики Гегеля, а не застывшая метафизика Канта. Иначе застой, пустота и смерть.
Возвращаюсь из коридора в палату. Спертый воздух плохо проветриваемого помещения, коктейль острых запахов лекарств, дезинфицирующих средств и человеческого общежития. Палата рассчитана на десять мест, четыре пока свободны. Мои кровать и тумбочка находятся у самого окна. Слежу за тем, чтобы форточка была постоянно открыта, но на нее то и дело покушаются. Вот и сейчас она закрыта. Молча взбираюсь на кровать, с нее – на подоконник, распахиваю форточку, хотя это практически бесполезно – снаружи тишь безветрия и тяжесть зноя.
– Ты эгоистка, только о себе думаешь! У меня пневмония, ты хочешь меня сквозняком в гроб загнать! – выкрикивает Магда, и ее костлявое тело трясется, словно в тропической лихорадке.
Она натужно кашляет, но я, зная, что это притворство, не обращаю на нее внимания. Давит на жалость, но в этих стенах ее не найдет, здесь правят бал ненависть и бездушие. Другого не может быть в этом общежитии душевной боли и вынужденного терпения чужого присутствия.
Магда – лунатик, ночами бродит по палате в поисках выхода. Удивительным образом не натыкаясь на тесно стоящие кровати, она не в силах найти дверь, многократно проходит мимо нее, словно мешает непонятная сила. Отличие палат в психушках от палат в обычных больницах в том, что в первых двери постоянно открыты, чтобы больные всегда находились в поле зрения медперсонала. Поэтому палату мы называем между собой «аквариум». Желание больных «уединиться», закрыв дверь, чревато вынужденным затворничеством: ручки на дверях только с наружной стороны.
Предполагаю, что лунатизм Магды имеет механизм самосохранения, так как выходить ночью из палаты разрешено только по естественной надобности, в ином случае это грозит наказанием – заточением в изоляторе.
Не реагирую на Магду, продолжающую возмущаться, спешу покинуть палату, пока сюда не зашел Степан. При всяком удобном для него случае он старается меня облапить, а мои жалобы на такое его поведение результата не дают. Успеваю выйти из палаты вовремя, поравнявшись с идущим навстречу санитаром, чуть ли не прижимаюсь к стене. Заметив мой маневр, он ехидно усмехается, окинув меня масляным взглядом. Подходя к процедурной, слышу позади вопль, оглянувшись, вижу, как из палаты с ускорением вылетает растрепанная Магда.
Очередь движется медленно, спешить некуда. Сегодня самая вредная и беспокойная смена: медсестра Божена Ильковна, как и Степан, обладает желчным и мстительным характером, вымещает дурное настроение на пациентах, демонстрируя свою деспотическую власть при любом, даже самом незначительном проступке больного. Ей лет сорок пять, она низкого роста, квадратной конфигурации, с вечно недовольным выражением лица, словно весь мир ей задолжал и не спешит рассчитаться. При внешнем различии медсестра и санитар удивительно подходят друг другу, и про себя за злобный нрав я зову их Сцилла и Харибда.
В будние дни старшая медсестра выдает таблетки, а дежурная медсестра делает инъекции, в выходные все это делает одна медсестра, но очереди две. Вначале делают уколы, затем к медсестре присоединяется Степан и начинается выдача таблеток – представление, которое больные прозвали «кормление». В дневные часы мне, как и большинству обитателей психушки, полагаются таблетки галоперидола и циклодола, «галочки» и «цикли» по-нашему. Каждый больной приходит на «кормление» со своим стаканом, наполненным водой.