Страница:
– А-а-а-а! – донесся снизу ужасный вопль, ударив по нервам, заставив все внутри похолодеть.
Конечно, у астрала нет ни нервов, ни внутренностей, это лишь фантомы ощущений, сопереживания. Вопль не умолкал, лишь изменялась его тональность, становясь то выше, то ниже. Казалось, его не может испускать человек. Кричала женщина, но что с ней делали, что вынуждало ее издавать такие звуки?
Девушка тут же остановилась как вкопанная, затряслась от страха. Мне самой было страшно в этом мрачном месте, а ведь я ничем не рисковала, находясь в состоянии астрала. Вопль перешел в хриплый крик, в нем слышались невероятная боль и мольба о пощаде.
Горбун стал что-то грозно выговаривать девушке, очевидно, требовал, чтобы она шла дальше. Мое знание латыни, итальянского, английского, испанского, польского ничего не дало – этот язык был мне неизвестен. Это явно не был один из романских или славянских языков, иначе я бы поняла хоть что-нибудь. И это не был греческий. В звучании улавливалось нечто, отдаленно напоминающее один из германских языков, но сильно исковерканный. «Ч», «р», «ш» произносились через гласную, пожалуй, мне повторить большинство услышанных слов было бы трудно. Финский, румынский, венгерский? Нет, не румынский, скорее венгерский. Если мое путешествие сюда запланировано Мануелем, то он должен понимать, что без знания языка я лишь зрительница немого кино. Тогда какой прок от моего пребывания здесь?
Женский крик оборвался так же внезапно, как и возник. Девушка, еще больше побледнев, перекрестилась двумя пальцами, как католичка. Горбун вновь что-то угрожающе сказал ей, затем с неожиданной легкостью перебросил ее через плечо и двинулся дальше, словно его ноша ничего не весила. Девушка попыталась высвободиться, стала извиваться, даже барабанить кулачками по его спине, но он держал ее мертвой хваткой. Коротконожка горбун с девушкой на плече довольно ловко и быстро спускался по крутым ступеням. Девушка, видимо боясь, что он ее уронит, прекратила сопротивление и о чем-то жалобно попросила. Горбун остановился, раздумывая, затем опустил ее на ступеньку, продолжая крепко держать за руку. Дальше девушка пошла рядом с ним, очевидно, покорившись судьбе. Я закричала:
– Зачем?! Разве ты не понимаешь, что внизу тебя ждет нечто ужасное? Борись, как можешь, за жизнь, пусть ты проиграешь, но с сознанием того, что не пошла безропотно на заклание!
Голос астрала не слышен, он эфир, невидимая бестелесная сущность. Луплю изо всех сил горбуна по мерзкой голове, но не причиняю ему вреда, да и сама не успокаиваюсь. Девушку мне искренне жаль, но при всем желании ничем не могу ей помочь.
Вхождение астрала в тело человека возможно, если он переместился во времени в то же место и этот человек не имеет на теле «знака ведьмы». Даже мысль воспользоваться телом уродливого горбуна вызывает омерзение, но я на это пошла бы ради спасения девушки. К сожалению, перенесясь во времени, я оказалась далеко от того места, где находилась до этого, и могу быть лишь наблюдателем. Как завороженная иду за ними следом, заранее зная, что в дальнейшем буду горько сожалеть о том, что стала свидетельницей происходящего в недрах этого замка.
Девушка с каждой преодоленной ступенькой теряет силы, ее шатает из стороны в сторону, но вот лестница заканчивается. Здесь спертый воздух, ощущается неприятный запах затхлости, несвежего белья. Открывается узкий коридор, освещенный факелами, установленными в специальные держатели. Справа виднеются решетчатые двери, через которые видны небольшие продолговатые помещения. Без сомнения, это подземная тюрьма, и она пуста. Вопреки моему предположению, что горбун поместит девушку в одну из этих камер, он продолжает тащить ее за собой все дальше и дальше. Вот он останавливается перед мощной деревянной дверью с металлическими накладками и, постучав, открывает ее. За ней просторное помещение, также освещенное факелами, и я вхожу следом за ними внутрь.
В центре зала стоит серебряная ванна в виде лотоса, на ножках в форме львиных лап; в ней сидит обнаженная, весьма миловидная женщина с распущенными длинными светлыми волосами, вся измазанная чем-то красным. У нее довольное выражение лица, как у удава, переваривающего кролика. Рядом с ней женщина в черной полумаске, как у Зорро, на ее обнаженное тело наброшен лишь темный плащ. Хотя лица не видно, по ее фигуре ясно, что она значительно моложе той, которая сидит в ванне.
«У них здесь маскарад сумасшедших?!»
Тут до меня доходит, что женщина принимает ванну с кровью! Если бы я не была астралом, меня точно стошнило бы! Над вампиршей, на высоте полутора метров, висит на канате металлический цилиндр с человеческий рост, из него тонкой струйкой вытекает кровь – прямо в ванну. Не понимаю, как это возможно, но мою астральную сущность пробрала дрожь: я знаю, что это за цилиндр, каково его предназначение. Это «железная дева», страшное изобретение инквизиции для пыток еретиков. Пытаемого помещали внутрь, он оказывался как бы в тесном футляре, изнутри усеянном металлическими шипами, и они впивались в тело жертвы. Но сейчас это изобретение использовалось для еще более ужасной цели – обескровливания находящейся там несчастной ради ублажения чудища в женском обличье!
Чудовище в кровавой ванне обратило жадный взор на вошедшую девушку, а та, потрясенная увиденным, еле стояла на ногах.
Горбун поклонился и что-то почтительно сказал, я разобрала только «Эржебет». Видимо, так зовут эту страшную женщину, предающуюся кровавым утехам. К вошедшей девушке, оцепеневшей от шока, подступили две женщины с уродливыми фигурами: одна невероятно толстая, другая настолько же тощая. Обе были одеты в темные платья, что на фоне стен делало их почти невидимыми. Прислужницы чудовища отработанными движениями – видимо, они делали это множество раз – быстро освободили девушку от одежды, так что когда та очнулась и вскрикнула, была уже полностью обнажена. Горбун схватил ее за волосы и, намотав их на руку, сильно дернул, заставив девушку упасть на колени. Она разрыдалась и, судя по интонациям, стала молить о милосердии. Через минуту девушка, в отчаянии рванувшись вперед, свалила с ног мучителя, и тот от неожиданности отпустил ее волосы. Ощутив свободу, девушка бросилась к выходу, но ей преградила путь к спасению женщина в маске и плаще. Размахивая факелом, обжигая им тело бедняжки, она стала оттеснять ее от двери. Вскоре несчастная забилась в руках горбуна, и он уже ее не выпустил, дотащил до дыбы. Заломив ей руки за спину и привязав веревкой ноги к массивному кольцу, укрепленному в полу, ее стали медленно поднимать. Тело девушки напряглось, вытянулось в струнку, так что обозначилась каждая мышца. Девушка завопила, крики и рыдания разрывали ей грудь. Если бы у меня была хоть малейшая возможность ей помочь, меня ничто не остановило бы. Но, увы, я была бессильна что-либо сделать.
Я в ужасе отвернулась и увидела, как дьявольские прислужницы опустили «железную деву», вышвырнули из нее безжизненное тело другой девушки, все в красных точках проколов, на которых запеклась кровь. Внутри «железной девы» видны были ужасные шипы, которые пронзают тело, как только пыточное приспособление захлопывается.
Превозмогая отвращение, я приблизилась к садистке в кровавой ванне и стала ее рассматривать. Издали она казалась значительно моложе, теперь я дала бы ей лет сорок. Холеное красивое тело, но лицо, которое заливала кровь, невозможно было рассмотреть. Вдруг за спиной раздался странный свист, и в следующее мгновение – ужасный крик. Обернувшись, я увидела, что женщина в черной маске сбросила с плеч плащ, вооружилась огромной плетью и хлещет ею девушку, подвешенную на дыбе, словно мало той выпало мучений. На спине мучительницы, под правой лопаткой, я заметила родимое пятно в виде полумесяца.
Подземелье наполнилось нечеловеческими криками жертвы. Не в силах смотреть на пытки, слышать жуткие вопли, я бросилась прочь, проклиная анкх, отправивший меня сюда наблюдать столь ужасные картины, от которых, наверное, у самого маркиза де Сада сдали бы нервы.
Выбравшись из подземелья, я понеслась по коридору, словно за мной гнались, избрав следующей жертвой садисток. Крики несчастной девушки становились все слабее.
Вижу серпантин ступенек винтовой лестницы, ведущей наверх, судя по всему, нахожусь внутри башни. Быстро поднимаюсь по ней, а ужасные сцены все стоят у меня перед глазами, крики жертв звучат в ушах. Игнорирую выходы на площадки, забираюсь все выше и выше. Останавливаюсь лишь на самом верху, под остроконечной гонтовой крышей.
Зачем я здесь? Не знаю, что дальше делать, но снова в подземелье ни за что не спущусь. Не знаю, сколько отведено мне здесь времени, так как обратный переход абсолютно не зависит от меня.
Выглядываю из бойницы: захватывает дух от высоты, словно нахожусь на верхних этажах многоэтажки, но это башня замка, расположенного на высоком скалистом холме, лишенном растительности. Вдали, на горизонте, видны множественные шапки зеленых гор, напоминающих Карпаты. Скорее всего, это они и есть и я в самом деле оказалась в средневековой Венгрии. Значительно ниже, на склоне холма, на котором стоит замок, вижу оборонительные укрепления: круглую приземистую надвратную башню, от которой в обе стороны отходят крепостные стены с мерлонами. Это барбакан, перед которым выкопан глубокий ров с переброшенным через него мостом, а дальше тянется желтая лента дороги, и, кажется, ведет она в никуда, так как поблизости не видно населенных пунктов. Все указывает на то, что замок, в котором я оказалась, представляет собой серьезную цитадель и ее владелец, точнее владелица, которая предстала передо мной в таком жутком виде в подземелье, занимает высокое положение. Это же надо пойти на такое – принимать ванны из человеческой крови! Решаю из башни никуда не уходить – неизвестно, с какими еще ужасами можно столкнуться в этом замке. Скорее бы вернуться в свое время, хотя и там мне не сладко, беглянке!
Временной переход в обратном направлении произошел так же неожиданно, как и сюда. Внезапно все вокруг закрутилось, возникло ощущение безумного полета то вверх, то вниз, что заставило меня зажмуриться. Переход всегда вызывал у меня болезненное состояние, как после длительного вращения в центрифуге. Уши заложило, в голове закружились звезды, к горлу подступила тошнота, так что я чуть не избавилась от ужина. Сделав невероятное усилие над собой, я несколько раз сглотнула, не открывая глаз, так как знала, что в противном случае еще несколько минут буду видеть перед собой круговерть.
Открыв глаза, с радостью убеждаюсь, что я у Соломии. Почему вдруг анкх отправил меня в столь жуткое место? Зачем я стала свидетельницей ужасных развлечений средневековой дамы по имени Эржебет и ее подельницы в черной маске? Почему та была в маске? Боялась, что будет узнана? Кем? Девушками, обреченными на мучительную смерть, или доверенными слугами, участвующими в пытках? Разве карнавальная маска, прикрывающая верхнюю часть лица, может обеспечить сохранность инкогнито? Ведь голос, фигура, походка, характерные движения могут выдать человека. Если она, будучи доверенной особой, присутствовала на игрищах любительницы кровавых ванн, то, вероятно, появлялась в замке не раз и без маски, и для слуг это «секрет Полишинеля». Впрочем, зачем мне ломать голову над ее тайнами, ведь теперь от нее остался лишь прах.
1.3
Конечно, у астрала нет ни нервов, ни внутренностей, это лишь фантомы ощущений, сопереживания. Вопль не умолкал, лишь изменялась его тональность, становясь то выше, то ниже. Казалось, его не может испускать человек. Кричала женщина, но что с ней делали, что вынуждало ее издавать такие звуки?
Девушка тут же остановилась как вкопанная, затряслась от страха. Мне самой было страшно в этом мрачном месте, а ведь я ничем не рисковала, находясь в состоянии астрала. Вопль перешел в хриплый крик, в нем слышались невероятная боль и мольба о пощаде.
Горбун стал что-то грозно выговаривать девушке, очевидно, требовал, чтобы она шла дальше. Мое знание латыни, итальянского, английского, испанского, польского ничего не дало – этот язык был мне неизвестен. Это явно не был один из романских или славянских языков, иначе я бы поняла хоть что-нибудь. И это не был греческий. В звучании улавливалось нечто, отдаленно напоминающее один из германских языков, но сильно исковерканный. «Ч», «р», «ш» произносились через гласную, пожалуй, мне повторить большинство услышанных слов было бы трудно. Финский, румынский, венгерский? Нет, не румынский, скорее венгерский. Если мое путешествие сюда запланировано Мануелем, то он должен понимать, что без знания языка я лишь зрительница немого кино. Тогда какой прок от моего пребывания здесь?
Женский крик оборвался так же внезапно, как и возник. Девушка, еще больше побледнев, перекрестилась двумя пальцами, как католичка. Горбун вновь что-то угрожающе сказал ей, затем с неожиданной легкостью перебросил ее через плечо и двинулся дальше, словно его ноша ничего не весила. Девушка попыталась высвободиться, стала извиваться, даже барабанить кулачками по его спине, но он держал ее мертвой хваткой. Коротконожка горбун с девушкой на плече довольно ловко и быстро спускался по крутым ступеням. Девушка, видимо боясь, что он ее уронит, прекратила сопротивление и о чем-то жалобно попросила. Горбун остановился, раздумывая, затем опустил ее на ступеньку, продолжая крепко держать за руку. Дальше девушка пошла рядом с ним, очевидно, покорившись судьбе. Я закричала:
– Зачем?! Разве ты не понимаешь, что внизу тебя ждет нечто ужасное? Борись, как можешь, за жизнь, пусть ты проиграешь, но с сознанием того, что не пошла безропотно на заклание!
Голос астрала не слышен, он эфир, невидимая бестелесная сущность. Луплю изо всех сил горбуна по мерзкой голове, но не причиняю ему вреда, да и сама не успокаиваюсь. Девушку мне искренне жаль, но при всем желании ничем не могу ей помочь.
Вхождение астрала в тело человека возможно, если он переместился во времени в то же место и этот человек не имеет на теле «знака ведьмы». Даже мысль воспользоваться телом уродливого горбуна вызывает омерзение, но я на это пошла бы ради спасения девушки. К сожалению, перенесясь во времени, я оказалась далеко от того места, где находилась до этого, и могу быть лишь наблюдателем. Как завороженная иду за ними следом, заранее зная, что в дальнейшем буду горько сожалеть о том, что стала свидетельницей происходящего в недрах этого замка.
Девушка с каждой преодоленной ступенькой теряет силы, ее шатает из стороны в сторону, но вот лестница заканчивается. Здесь спертый воздух, ощущается неприятный запах затхлости, несвежего белья. Открывается узкий коридор, освещенный факелами, установленными в специальные держатели. Справа виднеются решетчатые двери, через которые видны небольшие продолговатые помещения. Без сомнения, это подземная тюрьма, и она пуста. Вопреки моему предположению, что горбун поместит девушку в одну из этих камер, он продолжает тащить ее за собой все дальше и дальше. Вот он останавливается перед мощной деревянной дверью с металлическими накладками и, постучав, открывает ее. За ней просторное помещение, также освещенное факелами, и я вхожу следом за ними внутрь.
В центре зала стоит серебряная ванна в виде лотоса, на ножках в форме львиных лап; в ней сидит обнаженная, весьма миловидная женщина с распущенными длинными светлыми волосами, вся измазанная чем-то красным. У нее довольное выражение лица, как у удава, переваривающего кролика. Рядом с ней женщина в черной полумаске, как у Зорро, на ее обнаженное тело наброшен лишь темный плащ. Хотя лица не видно, по ее фигуре ясно, что она значительно моложе той, которая сидит в ванне.
«У них здесь маскарад сумасшедших?!»
Тут до меня доходит, что женщина принимает ванну с кровью! Если бы я не была астралом, меня точно стошнило бы! Над вампиршей, на высоте полутора метров, висит на канате металлический цилиндр с человеческий рост, из него тонкой струйкой вытекает кровь – прямо в ванну. Не понимаю, как это возможно, но мою астральную сущность пробрала дрожь: я знаю, что это за цилиндр, каково его предназначение. Это «железная дева», страшное изобретение инквизиции для пыток еретиков. Пытаемого помещали внутрь, он оказывался как бы в тесном футляре, изнутри усеянном металлическими шипами, и они впивались в тело жертвы. Но сейчас это изобретение использовалось для еще более ужасной цели – обескровливания находящейся там несчастной ради ублажения чудища в женском обличье!
Чудовище в кровавой ванне обратило жадный взор на вошедшую девушку, а та, потрясенная увиденным, еле стояла на ногах.
Горбун поклонился и что-то почтительно сказал, я разобрала только «Эржебет». Видимо, так зовут эту страшную женщину, предающуюся кровавым утехам. К вошедшей девушке, оцепеневшей от шока, подступили две женщины с уродливыми фигурами: одна невероятно толстая, другая настолько же тощая. Обе были одеты в темные платья, что на фоне стен делало их почти невидимыми. Прислужницы чудовища отработанными движениями – видимо, они делали это множество раз – быстро освободили девушку от одежды, так что когда та очнулась и вскрикнула, была уже полностью обнажена. Горбун схватил ее за волосы и, намотав их на руку, сильно дернул, заставив девушку упасть на колени. Она разрыдалась и, судя по интонациям, стала молить о милосердии. Через минуту девушка, в отчаянии рванувшись вперед, свалила с ног мучителя, и тот от неожиданности отпустил ее волосы. Ощутив свободу, девушка бросилась к выходу, но ей преградила путь к спасению женщина в маске и плаще. Размахивая факелом, обжигая им тело бедняжки, она стала оттеснять ее от двери. Вскоре несчастная забилась в руках горбуна, и он уже ее не выпустил, дотащил до дыбы. Заломив ей руки за спину и привязав веревкой ноги к массивному кольцу, укрепленному в полу, ее стали медленно поднимать. Тело девушки напряглось, вытянулось в струнку, так что обозначилась каждая мышца. Девушка завопила, крики и рыдания разрывали ей грудь. Если бы у меня была хоть малейшая возможность ей помочь, меня ничто не остановило бы. Но, увы, я была бессильна что-либо сделать.
Я в ужасе отвернулась и увидела, как дьявольские прислужницы опустили «железную деву», вышвырнули из нее безжизненное тело другой девушки, все в красных точках проколов, на которых запеклась кровь. Внутри «железной девы» видны были ужасные шипы, которые пронзают тело, как только пыточное приспособление захлопывается.
Превозмогая отвращение, я приблизилась к садистке в кровавой ванне и стала ее рассматривать. Издали она казалась значительно моложе, теперь я дала бы ей лет сорок. Холеное красивое тело, но лицо, которое заливала кровь, невозможно было рассмотреть. Вдруг за спиной раздался странный свист, и в следующее мгновение – ужасный крик. Обернувшись, я увидела, что женщина в черной маске сбросила с плеч плащ, вооружилась огромной плетью и хлещет ею девушку, подвешенную на дыбе, словно мало той выпало мучений. На спине мучительницы, под правой лопаткой, я заметила родимое пятно в виде полумесяца.
Подземелье наполнилось нечеловеческими криками жертвы. Не в силах смотреть на пытки, слышать жуткие вопли, я бросилась прочь, проклиная анкх, отправивший меня сюда наблюдать столь ужасные картины, от которых, наверное, у самого маркиза де Сада сдали бы нервы.
Выбравшись из подземелья, я понеслась по коридору, словно за мной гнались, избрав следующей жертвой садисток. Крики несчастной девушки становились все слабее.
Вижу серпантин ступенек винтовой лестницы, ведущей наверх, судя по всему, нахожусь внутри башни. Быстро поднимаюсь по ней, а ужасные сцены все стоят у меня перед глазами, крики жертв звучат в ушах. Игнорирую выходы на площадки, забираюсь все выше и выше. Останавливаюсь лишь на самом верху, под остроконечной гонтовой крышей.
Зачем я здесь? Не знаю, что дальше делать, но снова в подземелье ни за что не спущусь. Не знаю, сколько отведено мне здесь времени, так как обратный переход абсолютно не зависит от меня.
Выглядываю из бойницы: захватывает дух от высоты, словно нахожусь на верхних этажах многоэтажки, но это башня замка, расположенного на высоком скалистом холме, лишенном растительности. Вдали, на горизонте, видны множественные шапки зеленых гор, напоминающих Карпаты. Скорее всего, это они и есть и я в самом деле оказалась в средневековой Венгрии. Значительно ниже, на склоне холма, на котором стоит замок, вижу оборонительные укрепления: круглую приземистую надвратную башню, от которой в обе стороны отходят крепостные стены с мерлонами. Это барбакан, перед которым выкопан глубокий ров с переброшенным через него мостом, а дальше тянется желтая лента дороги, и, кажется, ведет она в никуда, так как поблизости не видно населенных пунктов. Все указывает на то, что замок, в котором я оказалась, представляет собой серьезную цитадель и ее владелец, точнее владелица, которая предстала передо мной в таком жутком виде в подземелье, занимает высокое положение. Это же надо пойти на такое – принимать ванны из человеческой крови! Решаю из башни никуда не уходить – неизвестно, с какими еще ужасами можно столкнуться в этом замке. Скорее бы вернуться в свое время, хотя и там мне не сладко, беглянке!
Временной переход в обратном направлении произошел так же неожиданно, как и сюда. Внезапно все вокруг закрутилось, возникло ощущение безумного полета то вверх, то вниз, что заставило меня зажмуриться. Переход всегда вызывал у меня болезненное состояние, как после длительного вращения в центрифуге. Уши заложило, в голове закружились звезды, к горлу подступила тошнота, так что я чуть не избавилась от ужина. Сделав невероятное усилие над собой, я несколько раз сглотнула, не открывая глаз, так как знала, что в противном случае еще несколько минут буду видеть перед собой круговерть.
Открыв глаза, с радостью убеждаюсь, что я у Соломии. Почему вдруг анкх отправил меня в столь жуткое место? Зачем я стала свидетельницей ужасных развлечений средневековой дамы по имени Эржебет и ее подельницы в черной маске? Почему та была в маске? Боялась, что будет узнана? Кем? Девушками, обреченными на мучительную смерть, или доверенными слугами, участвующими в пытках? Разве карнавальная маска, прикрывающая верхнюю часть лица, может обеспечить сохранность инкогнито? Ведь голос, фигура, походка, характерные движения могут выдать человека. Если она, будучи доверенной особой, присутствовала на игрищах любительницы кровавых ванн, то, вероятно, появлялась в замке не раз и без маски, и для слуг это «секрет Полишинеля». Впрочем, зачем мне ломать голову над ее тайнами, ведь теперь от нее остался лишь прах.
1.3
С трудом открываю глаза, вижу склонившуюся надо мной Соломию.
– Извини, Иванна, мне надо идти на работу. Завтрак найдешь в микроволновке, на обед что-нибудь придумаешь – бери в холодильнике что хочешь. Ключи от квартиры я положила на столе в гостиной, можешь прогуляться по городу до моего прихода. А вечером мы оторвемся по полной, я один классный ресторанчик знаю! Не будешь возражать, если я тебе кавалера с моей работы захвачу, чтобы ты не скучала? Он…
– Соломия, опустись на землю! Ты забыла, что я тебе рассказала вечером? Меня ищут не только как беглянку из дурдома, но и как подозреваемую в убийстве! Моя фотография разошлась по всем милицейским участкам, а может, ее вчера и в теленовостях показали… Вчера я попросила, чтобы выключили телевизор, не из-за того, что разболелась голова.
Соломия посмотрела на наручные часы, вздохнула и присела на край кровати.
– Ты права. Владик, когда ты пошла спать, мне сказал, что он сразу понял: у тебя крупные неприятности и ты приехала сюда не на отдых.
Соломия, на что-то решившись, достала мобильный телефон и набрала номер. Я напряглась в ожидании: кому и зачем она звонит?
– Ванда, привет! Скажешь шефине, что я себя очень плохо чувствую, схожу в поликлинику, буду на работе после обеда. Все, пока, спешу!
Соломия повернулась ко мне и требовательно произнесла:
– Расскажи более подробно, что с тобой произошло и почему на тебя могут повесить убийство. Не упускай ни одной мелочи.
– Можно я хоть умоюсь?
– Давай, водные процедуры тебе не повредят.
Через пятнадцать минут, в банном халате Соломии, посвежевшая после душа и с чашкой свежезаваренного кофе в руке, я приготовилась рассказать свою историю.
«С чего начать? Наверное, со вчерашнего утра, когда монотонная повседневность моей больничной жизни внезапно была нарушена трагическими событиями». Воспоминания о злосчастном воскресенье нахлынули на меня.
– А-а-а! – безумный крик током ударил по нервам.
«Неужели Люба?» – вспомнилось зловещее пророчество Магды. Сонливость и расслабленность мигом слетают с меня. Вскочив, вижу Валю, больную эпилепсией, катающуюся по полу, бьющуюся в судорогах, на губах у нее пена. Но никто не приходит к ней на помощь. Для этого места характерен паралич человеческих отношений.
– Позовите врача! – кричу я и бегу к Вале, хватаю с ее тумбочки деревянную ложку, падаю перед ней на колени, с трудом разжимаю скрежещущие зубы и вставляю в рот ложку.
Нужно поправить язык, чтобы он не запал в дыхательное горло, мне противно и страшно совать ей в рот свои пальцы. Припадочная колотит руками и ногами по полу, с трудом удерживаю у себя на коленях ее голову, чтобы она ее не ушибла. Остальные больные окружают нас, испытывая нездоровое любопытство, они лишь наблюдают за тем, как она бьется в судорогах, и за моими действиями. Наконец на помощь приходит медперсонал – Божена и Степан. Санитар припечатывает руки Вали к полу, а медсестра делает ей укол в бедро прямо через одежду. Валя успокаивается, затихает, ее глаза наполовину открыты, видны только белки, и это страшно.
Я встаю, мои руки обслюнявлены Валей, не терпится их вымыть, но я поворачиваюсь к Любе, безучастной к происшедшему, хотя ее кровать рядом с Валиной. Полная отрешенность во взгляде Любы пугает, и я, вместо того чтобы отругать ее за то, что она не помогла соседке, участливо спрашиваю:
– С тобой все в порядке?
– Нормально! – У нее явно заплетается язык.
Вижу, что ей совсем худо, непонятно только, почему она это скрывает.
– Что с тобой?
– Отвали! – Глаза Любы злобно блеснули.
Обычно она реагирует на все спокойно, впервые вижу ее столь агрессивной. Она немногим старше меня, находится здесь из-за попытки суицида после полугода бомжевания. Не сумев выплатить кредит банку, она потеряла квартиру, а вместе с ней и возлюбленного, из-за которого, собственно, и влезла в долги. Ее, как и меня, никто не навещает, не передает ей продуктовые передачи. Держится Люба замкнуто, отгородив от мира непроницаемой завесой свое «Я».
Во время завтрака в столовой появляется бледная притихшая Магда, пробывшая вчерашний день и ночь в изоляторе на «завязках». Получив в раздаточной порцию каши и чай, она идет между столиками в поисках свободного места. Я машу ей рукой, приглашаю за свой столик. Магда недоверчиво смотрит на меня: до сих пор я старалась как можно меньше с ней общаться, и наши отношения были если не враждебными, то весьма натянутыми. Подумав секунду, она принимает приглашение, садится напротив и выжидающе смотрит на меня. «Да, ты права: я не просто так позвала тебя».
– Классно, что тебя отпустили, не стали дольше держать в изоляторе.
– Божена – дура, но, слава Богу, не все здесь такие. Новая смена сразу освободила меня.
– У меня к тебе дело.
– Я об этом догадалась.
– Тебе цикля нужна?
– Что взамен надо?
– Пару минут поговорить по мобильному телефону.
– Хорошо, минута – цикля.
– Слишком круто. Цикля – две минуты разговора. Если нет, я найду, кого «колеса» заинтересуют.
– Ладно, договорились. Давай циклю!
– Дай уехал в Китай. Получишь после утреннего приема лекарств.
– А ты мобилку получишь, когда дашь циклю. Тебе известна взаимосвязь денег и стульев?
Ненавижу воскресенье – это день посещений и передач, а мне некого ждать. Больница находится в стороне от трассы, и, если нет собственного автотранспорта, посетителям приходится от села топать сюда пешком километра четыре, поэтому родственники навещают больных редко и такие посещения становятся праздничными событиями. Во время этих встреч некоторым больным под расписку родичей позволяют на время покинуть стены больницы. На их месте я бы ни за что не вернулась обратно. В большинстве же случаев встречи с родственниками проходят скоропалительно, в специальной комнате, и ограничиваются передачей продуктов и обменом несколькими общими фразами. Выхожу из палаты в коридор, к излюбленному окну.
– Иванна!
Оборачиваюсь – темноволосая медсестра Соня уже приняла смену и переоделась в коротенький белоснежный халатик, который не скрывает, что лифчик она не носит, у нее и без него груди крепкие и упругие. Ее лицо дышит свежестью и здоровьем, в карих глазах постоянно поблескивает искорка задора и юмора. Она резко отличается от других медсестер дружелюбием и уважительным отношением к больным, которые отвечают ей тем же. С недавних пор у нас с Соней сложились дружеские отношения, в основном благодаря журналистике.
Соня закончила медучилище и, поработав здесь с годик, пришла к выводу, что медицина – это не ее. Она поступила в педагогический институт на заочное отделение, где проучилась два года. Но учителем она себя также не видит и мечтает о журналистике. Узнав о моей прежней профессии, она прониклась ко мне глубокой симпатией. После ужина забирает меня в процедурную, и за чаем с вкуснятиной, которую она приносит из дому, мы ведем долгие беседы.
Странно, что она пришла, – ее смена завтра. Если бы я об этом знала, то не стала бы проводить переговоры с Магдой. Мобильный телефон Соня дала бы мне без проблем. Вот только при ней говорить с Егором я не решилась бы.
– Наконец приняла! – Соня громко выдохнула, словно закончила тяжелую физическую работу. – Эта дура Божена в прошлый раз устроила мне приемку, так я ей сейчас показала, что тоже не лыком шита! – По выражению ее лица догадываюсь, что она хотела было добавить пару крепких словечек в адрес медсестры, но сдержалась.
– Молодец, Соня, с такими людьми иначе нельзя. С ними можно бороться только их методами. Поменяться на сегодня сменой чья была инициатива?
– Моя. Договорилась в газете, что во вторник принесу статью, поэтому рассчитываю на твою помощь ночью. Ты как?
– Без проблем и с удовольствием.
– Пошли в столовую, угощу хорошим кофе. – Соня вытаскивает из кармана халата пачку молотого бразильского кофе и дает мне вдохнуть его аромат, просто одурманивающий.
Мне вспоминается сладковато-ядовитый запах джунглей, поход с Мануелем через тропические дебри, наша ночевка у ревущих порогов и то, что я тогда была в него немного влюблена. А сейчас я его ненавижу!
Столовая пуста, я присаживаюсь за столик, а Соня идет в кухню за чайником и заодно приносит полную тарелку печенья. Заливаем молотый кофе в чашках кипятком, и, пока он настаивается, Соня рассказывает, как идет работа над задуманной ею статьей. После прошлой смены Соня вечерами работала над ней, рассчитывает, что ее напечатают в районной газете. Она уверена, что на этот раз не ошиблась в выборе жизненного пути, и не сомневается, что в недалеком будущем начнет работать на новом поприще – в журналистике.
– Иванна, ты молодец, что подкинула идею написать об истории здания больницы. Я нашла массу интересного и чувствую, что вытяну даже на целую серию статей.
– Да ты что! – Пробую кофе: крупинки еще не полностью осели, но аромат напитка завораживает, и я пью, делая нетерпеливые мелкие глоточки.
Соня достает из сумочки несколько листочков бумаги.
– Интересно не само здание, а род Лянцкоронских, его прежних владельцев. Оказывается, каменецкий староста, граф Предслав Лянцкоронский, стал первым казачьим гетманом на Украине. Он сумел из разрозненных казачьих отрядов создать целостную воинскую структуру.
– А как же «Песня про Байду», где говорится о Дмитрии Вишневецком? Вроде его считают основателем Войска Запорожского?
– Именно Предслав Лянцкоронский получил добро польского короля Сигизмунда на создание казачьего войска для охраны южных границ Речи Посполитой, по обе стороны Днепра. Первоначально оно было малочисленным, чуть больше двух тысяч казаков. Последующие гетманы прославились не только воинскими походами, они вносили свою лепту в создание Войска Запорожского, но так оно стало называться позднее. – Соня заметно разгорячилась, ее глаза засверкали, словно она сделала важное историческое открытие. – Так, гетман Ефстафий Дашкевич разделил казаков на сотни и полки, структуру казацкого войска выстроил по примеру древнеримских легионов. Историки до сих спорят, кого считать первым гетманом: Лянцкоронского или Дашкевича. Гетман Евстафий Рожинский учредил двадцать полков, в две тысячи казаков каждый, и дал им имена городов, из них Киевский был первым. Полки он разделил на сотни, которые тоже носили имена городов и местечек; во всяком полку определил быть полковникам и сотникам, которые, будучи выбраны казачьим «товарыством», оставались до конца жизни в своих чинах. А Дмитрий Вишневецкий за свое кратковременное гетманство особенно ничем себя не проявил и вскоре с частью казаков ушел служить царю Ивану Грозному, пока тот окончательно не спятил после смерти жены Анастасии, уверенный в том, что ее отравили. Вот тогда Вишневецкий вернулся и построил казачью крепость на Хортице, а гетманом в то время был Венцеслав Хмельницкий.
– Похоже, ты здорово подсела на историю казачества, – вклинилась я в повествование. – По-моему, эта тема уже столько раз освещалась в прессе, что, пожалуй, даже приелась читателю.
– Да ты что, Иванна! – возмутилась Соня. – Разве может однозначно освещаться то, что полно загадок и противоречивых суждений? Взять хотя бы гетмана Венцеслава Хмельницкого. Был ли он предком знаменитого гетмана Богдана Хмельницкого или только однофамильцем? А знаменитый Байда-Вишневецкий из школьных учебников? На самом деле история его жизни не совсем такая. Когда он был уже настолько стар, что от слабости не мог ни садиться на коня, ни даже ходить, молдавские бояре предложили ему стать их правителем. Но это оказалось обманом: Байда-Вишневецкий был схвачен и отправлен в Константинополь. Там по приказу султана Сулеймана I после жестоких пыток его казнили – подвесили за ребро на крюке, и он провисел несколько дней. Стойкость, с какой он держался, поразила турок, как и его умение хулить их веру. Есть версия, что у него вырезали сердце и съели, чтобы получить часть его мужества.
– Фи! – скривилась я. – Неужели турки были каннибалами? Кстати, Сулейман I, муж Роксоланы, был очень просвещенным правителем, хотя и жестоким.
– В те времена он не мог быть другим.
Решаю сменить тему разговора на более мне интересную:
– Сегодня дежурным врачом заступает Мартин Леонидович?
– Нет, с ним поменялся Феликс Маркович.
– Бр-р! Сегодня узнала, что Маркович занимается вскрытием трупов и что больничный морг теперь очень популярен.
– С больничным моргом, точнее часовней, где он располагается, связана жуткая мистическая история. Если с первой статьей все получится, то эта история станет темой для следующей.
– Что за история?
Дверь в столовую открылась, и внутрь заглянул санитар Богдан. Он старше Сони, у него довольно смазливое лицо, переодень его в платье, и от женщины не отличишь. И характер у него непредсказуемый. За ним закрепилось прозвище Богдана, которое его ужасно злит. Закончив медучилище, он долгое время работал в областной больнице медбратом, но в чем-то сильно провинился, так что ему пришлось вернуться в свое село, находящееся поблизости. В психиатрическую больницу он смог устроиться только санитаром. Увидев нас беседующими, Богдан осуждающе покачал головой и вошел.
– Извини, Иванна, мне надо идти на работу. Завтрак найдешь в микроволновке, на обед что-нибудь придумаешь – бери в холодильнике что хочешь. Ключи от квартиры я положила на столе в гостиной, можешь прогуляться по городу до моего прихода. А вечером мы оторвемся по полной, я один классный ресторанчик знаю! Не будешь возражать, если я тебе кавалера с моей работы захвачу, чтобы ты не скучала? Он…
– Соломия, опустись на землю! Ты забыла, что я тебе рассказала вечером? Меня ищут не только как беглянку из дурдома, но и как подозреваемую в убийстве! Моя фотография разошлась по всем милицейским участкам, а может, ее вчера и в теленовостях показали… Вчера я попросила, чтобы выключили телевизор, не из-за того, что разболелась голова.
Соломия посмотрела на наручные часы, вздохнула и присела на край кровати.
– Ты права. Владик, когда ты пошла спать, мне сказал, что он сразу понял: у тебя крупные неприятности и ты приехала сюда не на отдых.
Соломия, на что-то решившись, достала мобильный телефон и набрала номер. Я напряглась в ожидании: кому и зачем она звонит?
– Ванда, привет! Скажешь шефине, что я себя очень плохо чувствую, схожу в поликлинику, буду на работе после обеда. Все, пока, спешу!
Соломия повернулась ко мне и требовательно произнесла:
– Расскажи более подробно, что с тобой произошло и почему на тебя могут повесить убийство. Не упускай ни одной мелочи.
– Можно я хоть умоюсь?
– Давай, водные процедуры тебе не повредят.
Через пятнадцать минут, в банном халате Соломии, посвежевшая после душа и с чашкой свежезаваренного кофе в руке, я приготовилась рассказать свою историю.
«С чего начать? Наверное, со вчерашнего утра, когда монотонная повседневность моей больничной жизни внезапно была нарушена трагическими событиями». Воспоминания о злосчастном воскресенье нахлынули на меня.
* * *
В воскресенье врачебного обхода нет, в лучшем случае дежурный врач мельком и молча заглядывает в палату. Для меня это самый ненавистный день, так как время еще больше замедляется, накатывает жуткая тоска, не хочется ничего делать, кроме как бездумно валяться на кровати. В больничной библиотеке взяла почитать афоризмы Шопенгауэра, больше недели мучила книгу, но так и не дочитала. Лучше взяла бы ничего легкое, не слишком заумное, не требующее напрягать мозги, если они у меня еще способны напрягаться после приема такого количества лекарств. Уже из того, как тот день начался, можно было понять, что ничем хорошим он не закончится…– А-а-а! – безумный крик током ударил по нервам.
«Неужели Люба?» – вспомнилось зловещее пророчество Магды. Сонливость и расслабленность мигом слетают с меня. Вскочив, вижу Валю, больную эпилепсией, катающуюся по полу, бьющуюся в судорогах, на губах у нее пена. Но никто не приходит к ней на помощь. Для этого места характерен паралич человеческих отношений.
– Позовите врача! – кричу я и бегу к Вале, хватаю с ее тумбочки деревянную ложку, падаю перед ней на колени, с трудом разжимаю скрежещущие зубы и вставляю в рот ложку.
Нужно поправить язык, чтобы он не запал в дыхательное горло, мне противно и страшно совать ей в рот свои пальцы. Припадочная колотит руками и ногами по полу, с трудом удерживаю у себя на коленях ее голову, чтобы она ее не ушибла. Остальные больные окружают нас, испытывая нездоровое любопытство, они лишь наблюдают за тем, как она бьется в судорогах, и за моими действиями. Наконец на помощь приходит медперсонал – Божена и Степан. Санитар припечатывает руки Вали к полу, а медсестра делает ей укол в бедро прямо через одежду. Валя успокаивается, затихает, ее глаза наполовину открыты, видны только белки, и это страшно.
Я встаю, мои руки обслюнявлены Валей, не терпится их вымыть, но я поворачиваюсь к Любе, безучастной к происшедшему, хотя ее кровать рядом с Валиной. Полная отрешенность во взгляде Любы пугает, и я, вместо того чтобы отругать ее за то, что она не помогла соседке, участливо спрашиваю:
– С тобой все в порядке?
– Нормально! – У нее явно заплетается язык.
Вижу, что ей совсем худо, непонятно только, почему она это скрывает.
– Что с тобой?
– Отвали! – Глаза Любы злобно блеснули.
Обычно она реагирует на все спокойно, впервые вижу ее столь агрессивной. Она немногим старше меня, находится здесь из-за попытки суицида после полугода бомжевания. Не сумев выплатить кредит банку, она потеряла квартиру, а вместе с ней и возлюбленного, из-за которого, собственно, и влезла в долги. Ее, как и меня, никто не навещает, не передает ей продуктовые передачи. Держится Люба замкнуто, отгородив от мира непроницаемой завесой свое «Я».
Во время завтрака в столовой появляется бледная притихшая Магда, пробывшая вчерашний день и ночь в изоляторе на «завязках». Получив в раздаточной порцию каши и чай, она идет между столиками в поисках свободного места. Я машу ей рукой, приглашаю за свой столик. Магда недоверчиво смотрит на меня: до сих пор я старалась как можно меньше с ней общаться, и наши отношения были если не враждебными, то весьма натянутыми. Подумав секунду, она принимает приглашение, садится напротив и выжидающе смотрит на меня. «Да, ты права: я не просто так позвала тебя».
– Классно, что тебя отпустили, не стали дольше держать в изоляторе.
– Божена – дура, но, слава Богу, не все здесь такие. Новая смена сразу освободила меня.
– У меня к тебе дело.
– Я об этом догадалась.
– Тебе цикля нужна?
– Что взамен надо?
– Пару минут поговорить по мобильному телефону.
– Хорошо, минута – цикля.
– Слишком круто. Цикля – две минуты разговора. Если нет, я найду, кого «колеса» заинтересуют.
– Ладно, договорились. Давай циклю!
– Дай уехал в Китай. Получишь после утреннего приема лекарств.
– А ты мобилку получишь, когда дашь циклю. Тебе известна взаимосвязь денег и стульев?
Ненавижу воскресенье – это день посещений и передач, а мне некого ждать. Больница находится в стороне от трассы, и, если нет собственного автотранспорта, посетителям приходится от села топать сюда пешком километра четыре, поэтому родственники навещают больных редко и такие посещения становятся праздничными событиями. Во время этих встреч некоторым больным под расписку родичей позволяют на время покинуть стены больницы. На их месте я бы ни за что не вернулась обратно. В большинстве же случаев встречи с родственниками проходят скоропалительно, в специальной комнате, и ограничиваются передачей продуктов и обменом несколькими общими фразами. Выхожу из палаты в коридор, к излюбленному окну.
– Иванна!
Оборачиваюсь – темноволосая медсестра Соня уже приняла смену и переоделась в коротенький белоснежный халатик, который не скрывает, что лифчик она не носит, у нее и без него груди крепкие и упругие. Ее лицо дышит свежестью и здоровьем, в карих глазах постоянно поблескивает искорка задора и юмора. Она резко отличается от других медсестер дружелюбием и уважительным отношением к больным, которые отвечают ей тем же. С недавних пор у нас с Соней сложились дружеские отношения, в основном благодаря журналистике.
Соня закончила медучилище и, поработав здесь с годик, пришла к выводу, что медицина – это не ее. Она поступила в педагогический институт на заочное отделение, где проучилась два года. Но учителем она себя также не видит и мечтает о журналистике. Узнав о моей прежней профессии, она прониклась ко мне глубокой симпатией. После ужина забирает меня в процедурную, и за чаем с вкуснятиной, которую она приносит из дому, мы ведем долгие беседы.
Странно, что она пришла, – ее смена завтра. Если бы я об этом знала, то не стала бы проводить переговоры с Магдой. Мобильный телефон Соня дала бы мне без проблем. Вот только при ней говорить с Егором я не решилась бы.
– Наконец приняла! – Соня громко выдохнула, словно закончила тяжелую физическую работу. – Эта дура Божена в прошлый раз устроила мне приемку, так я ей сейчас показала, что тоже не лыком шита! – По выражению ее лица догадываюсь, что она хотела было добавить пару крепких словечек в адрес медсестры, но сдержалась.
– Молодец, Соня, с такими людьми иначе нельзя. С ними можно бороться только их методами. Поменяться на сегодня сменой чья была инициатива?
– Моя. Договорилась в газете, что во вторник принесу статью, поэтому рассчитываю на твою помощь ночью. Ты как?
– Без проблем и с удовольствием.
– Пошли в столовую, угощу хорошим кофе. – Соня вытаскивает из кармана халата пачку молотого бразильского кофе и дает мне вдохнуть его аромат, просто одурманивающий.
Мне вспоминается сладковато-ядовитый запах джунглей, поход с Мануелем через тропические дебри, наша ночевка у ревущих порогов и то, что я тогда была в него немного влюблена. А сейчас я его ненавижу!
Столовая пуста, я присаживаюсь за столик, а Соня идет в кухню за чайником и заодно приносит полную тарелку печенья. Заливаем молотый кофе в чашках кипятком, и, пока он настаивается, Соня рассказывает, как идет работа над задуманной ею статьей. После прошлой смены Соня вечерами работала над ней, рассчитывает, что ее напечатают в районной газете. Она уверена, что на этот раз не ошиблась в выборе жизненного пути, и не сомневается, что в недалеком будущем начнет работать на новом поприще – в журналистике.
– Иванна, ты молодец, что подкинула идею написать об истории здания больницы. Я нашла массу интересного и чувствую, что вытяну даже на целую серию статей.
– Да ты что! – Пробую кофе: крупинки еще не полностью осели, но аромат напитка завораживает, и я пью, делая нетерпеливые мелкие глоточки.
Соня достает из сумочки несколько листочков бумаги.
– Интересно не само здание, а род Лянцкоронских, его прежних владельцев. Оказывается, каменецкий староста, граф Предслав Лянцкоронский, стал первым казачьим гетманом на Украине. Он сумел из разрозненных казачьих отрядов создать целостную воинскую структуру.
– А как же «Песня про Байду», где говорится о Дмитрии Вишневецком? Вроде его считают основателем Войска Запорожского?
– Именно Предслав Лянцкоронский получил добро польского короля Сигизмунда на создание казачьего войска для охраны южных границ Речи Посполитой, по обе стороны Днепра. Первоначально оно было малочисленным, чуть больше двух тысяч казаков. Последующие гетманы прославились не только воинскими походами, они вносили свою лепту в создание Войска Запорожского, но так оно стало называться позднее. – Соня заметно разгорячилась, ее глаза засверкали, словно она сделала важное историческое открытие. – Так, гетман Ефстафий Дашкевич разделил казаков на сотни и полки, структуру казацкого войска выстроил по примеру древнеримских легионов. Историки до сих спорят, кого считать первым гетманом: Лянцкоронского или Дашкевича. Гетман Евстафий Рожинский учредил двадцать полков, в две тысячи казаков каждый, и дал им имена городов, из них Киевский был первым. Полки он разделил на сотни, которые тоже носили имена городов и местечек; во всяком полку определил быть полковникам и сотникам, которые, будучи выбраны казачьим «товарыством», оставались до конца жизни в своих чинах. А Дмитрий Вишневецкий за свое кратковременное гетманство особенно ничем себя не проявил и вскоре с частью казаков ушел служить царю Ивану Грозному, пока тот окончательно не спятил после смерти жены Анастасии, уверенный в том, что ее отравили. Вот тогда Вишневецкий вернулся и построил казачью крепость на Хортице, а гетманом в то время был Венцеслав Хмельницкий.
– Похоже, ты здорово подсела на историю казачества, – вклинилась я в повествование. – По-моему, эта тема уже столько раз освещалась в прессе, что, пожалуй, даже приелась читателю.
– Да ты что, Иванна! – возмутилась Соня. – Разве может однозначно освещаться то, что полно загадок и противоречивых суждений? Взять хотя бы гетмана Венцеслава Хмельницкого. Был ли он предком знаменитого гетмана Богдана Хмельницкого или только однофамильцем? А знаменитый Байда-Вишневецкий из школьных учебников? На самом деле история его жизни не совсем такая. Когда он был уже настолько стар, что от слабости не мог ни садиться на коня, ни даже ходить, молдавские бояре предложили ему стать их правителем. Но это оказалось обманом: Байда-Вишневецкий был схвачен и отправлен в Константинополь. Там по приказу султана Сулеймана I после жестоких пыток его казнили – подвесили за ребро на крюке, и он провисел несколько дней. Стойкость, с какой он держался, поразила турок, как и его умение хулить их веру. Есть версия, что у него вырезали сердце и съели, чтобы получить часть его мужества.
– Фи! – скривилась я. – Неужели турки были каннибалами? Кстати, Сулейман I, муж Роксоланы, был очень просвещенным правителем, хотя и жестоким.
– В те времена он не мог быть другим.
Решаю сменить тему разговора на более мне интересную:
– Сегодня дежурным врачом заступает Мартин Леонидович?
– Нет, с ним поменялся Феликс Маркович.
– Бр-р! Сегодня узнала, что Маркович занимается вскрытием трупов и что больничный морг теперь очень популярен.
– С больничным моргом, точнее часовней, где он располагается, связана жуткая мистическая история. Если с первой статьей все получится, то эта история станет темой для следующей.
– Что за история?
Дверь в столовую открылась, и внутрь заглянул санитар Богдан. Он старше Сони, у него довольно смазливое лицо, переодень его в платье, и от женщины не отличишь. И характер у него непредсказуемый. За ним закрепилось прозвище Богдана, которое его ужасно злит. Закончив медучилище, он долгое время работал в областной больнице медбратом, но в чем-то сильно провинился, так что ему пришлось вернуться в свое село, находящееся поблизости. В психиатрическую больницу он смог устроиться только санитаром. Увидев нас беседующими, Богдан осуждающе покачал головой и вошел.