Страница:
Этого человека Анжела выделила еще в сентябре, он ходил по коридорам всегда не один – с друзьями или с какой-нибудь лялькой. Анжела видела его примерно раз в неделю, два раза встречала в холле общежития, последнее время стало вполне ясно, что и он заметил ее – при встречах их взгляды соединялись. Анжела обрадовалась фотографии – теперь она сможет видеть это лицо, когда захочет… В конце дня ей встретился Андрюша, он сдержанно и серьезно приветствовал ее.
– Кто такой Мэлор? – спросила она у Мыши, соседке по комнате, когда та приехала, опоздав на день, из своего Харькова.
Мышь вскинула глаза. Мэлор оказался другом Стаканского.
– Кто такой Стаканский? – терпеливо спросила Анжела.
– Хо! – удивилась Мышь. – Все Солнышко знает, что на той неделе ты выставила его за дверь. Глупенькая, скажу я тебе…
Мышь, курсом и годом старше Анжелы, мягко отчитала ее за незнание элементарных в институтской программе вещей. Мэлор и Стаканский были двое едва ли не самых известных в МИРЕУ, причем, первый славился светлой головой, победами на олимпиадах и т. п., а второй – разгильдяйством. Почему-то они дружили…
– Кто такой Мэлор? – спросила Анжела у Лизы, с которой сидела вместе на лекциях и, можно сказать, дружила.
– Бабник, – строго сказала Лиза. – Неужели он к тебе не приставал?
– Нет еще, – сказала Анжела, досадуя на собственное «еще». Больше она никому не задавала вопросов…
Раз утром, в первое воскресенье семестра, Анжела наблюдала с высоты футбольный матч: один игрок в яркокрасном трико был ловчее других, он летал в снежном вихре, неотделимый от столь же красной точки мяча, казалось, на него играет не только своя, но и вражеская команда.
– Мэлор, – иногда, если никого не было рядом, тихо произносила Анжела, радуясь заморскому звучанию имени, его произвольно управляемой длительности:
– Мэ-лтр-р…
Случайно, из проходящего по коридору чужого разговора, она узнала, что Мэлор бывает у Леры, ее сокурсницы, и стала чаще заходить к ней, взялась консультировать Леру по начертательной геометрии. События развивались по какому-то желанному сценарию: уже в ближайшую субботу у Леры были гости, дым стоял столбом, таинственно горели свечи, человек, сидевший в самом темном углу, бархатным голосом представился: Мэлтр…
Вскоре он удалился, Анжела так и не успела разглядеть его лица, оно было темным выразительным пятном, еще оставались сомнения, но на другой день Анжела курила одна в коридоре, увидела в конце коридора того, с фотографии, он шел, весело глядя на нее издали, шел именно к ней, приблизился и бархатным голосом вчерашнего Мэлора заговорил.
7
8
9
– Кто такой Мэлор? – спросила она у Мыши, соседке по комнате, когда та приехала, опоздав на день, из своего Харькова.
Мышь вскинула глаза. Мэлор оказался другом Стаканского.
– Кто такой Стаканский? – терпеливо спросила Анжела.
– Хо! – удивилась Мышь. – Все Солнышко знает, что на той неделе ты выставила его за дверь. Глупенькая, скажу я тебе…
Мышь, курсом и годом старше Анжелы, мягко отчитала ее за незнание элементарных в институтской программе вещей. Мэлор и Стаканский были двое едва ли не самых известных в МИРЕУ, причем, первый славился светлой головой, победами на олимпиадах и т. п., а второй – разгильдяйством. Почему-то они дружили…
– Кто такой Мэлор? – спросила Анжела у Лизы, с которой сидела вместе на лекциях и, можно сказать, дружила.
– Бабник, – строго сказала Лиза. – Неужели он к тебе не приставал?
– Нет еще, – сказала Анжела, досадуя на собственное «еще». Больше она никому не задавала вопросов…
Раз утром, в первое воскресенье семестра, Анжела наблюдала с высоты футбольный матч: один игрок в яркокрасном трико был ловчее других, он летал в снежном вихре, неотделимый от столь же красной точки мяча, казалось, на него играет не только своя, но и вражеская команда.
– Мэлор, – иногда, если никого не было рядом, тихо произносила Анжела, радуясь заморскому звучанию имени, его произвольно управляемой длительности:
– Мэ-лтр-р…
Случайно, из проходящего по коридору чужого разговора, она узнала, что Мэлор бывает у Леры, ее сокурсницы, и стала чаще заходить к ней, взялась консультировать Леру по начертательной геометрии. События развивались по какому-то желанному сценарию: уже в ближайшую субботу у Леры были гости, дым стоял столбом, таинственно горели свечи, человек, сидевший в самом темном углу, бархатным голосом представился: Мэлтр…
Вскоре он удалился, Анжела так и не успела разглядеть его лица, оно было темным выразительным пятном, еще оставались сомнения, но на другой день Анжела курила одна в коридоре, увидела в конце коридора того, с фотографии, он шел, весело глядя на нее издали, шел именно к ней, приблизился и бархатным голосом вчерашнего Мэлора заговорил.
7
Мэлор Плетнев был человеком удачи. Предметы мира любили его: манекенно льнули к его торсу серый галстук, серые жилет и пиджак; темно рыжий портфель искусственного крокодила был весел в его бледных сильных руках, несколько уменьшаясь в размерах, когда хозяин бодро хватал его за подставленную ручку.
Мэлор был у всех на виду, как бы обладая таинственным свойством существовать одновременно в нескольких местах, его зычное имя, попадая в чьи-нибудь уста, звучало в них долго, значительно. Все, за что бы ни брался Мэлор, великолепно ему удавалось – будь то экстренный выпуск стенгазеты со смелыми, удивительными сочетаниями разноцветных гуашевых букв, или спортивная игра, скажем, футбол, где, казалось, на всем поле играет один Мэлор, ловко обводя противников, поднимая радужные снежные вихри, точно, в левый верхний угол вбивая с чьей-то услужливой подачи алый мяч… Никто не сомневался в том, что Мэлор пишет стихи, играет на фортепиано, владеет каратэ, то есть, даже если и нет, то вполне способен всему научиться.
Мэлора любили девушки и женщины, да, чаще именно женщины, девушки семидесятых; они оставляли свои паспорта на вахте Солнышки и поднимались к нему с подарками, старухи-дежурные глядели им вслед, потом показывали друг дружке страничку девять – «семейное положение», улыбались. Институтские ляльки кружились вокруг Мэлора наподобие ночных бабочек, он брал их нехотя, редко сам ходил к ним, но, по обыкновению, принимал в своей комнате на семнадцатом этаже – с видом на серую Останкинскую башню, с запахом мужского дезодоранта «Мустанг», с бледным пятном на потолке, отдаленно напоминавшим индюка, с красивыми заграничными картинками на стенах, с тихой темносиней музыкой…
Четыре года назад Мэлор шутя поступил в МИРЕУ, точно угадав проходной балл, не перебирая лишних очков. На первом же собрании группы его выбрали комсоргом. Первую сессию он сдал с одной случайной четверкой, которая до сих пор оставалась единственным темным пятном его биографии. Теперь, на пятом курсе, Мэлор был законным и бессменным комсомольским боссом, жизнь прочила ему блестящее будущее…
Вот все самое лучшее, самое главное, что Анжеле удалось о Мэлоре узнать и в Мэлоре увидеть.
Прошла неделя с тех пор, как тройственный образ соединился в один. Анжела не торопилась. Приглашение зайти между прочим, она, разумеется, игнорировала…
Лера Лемурова, как это часто случается с жертвами, выбрала Анжелу в свои наперсницы. Анжела приходила в комнату 24–31 каждый вечер, девочки гадали друг другу на картах, на кофейной гуще, довольно скоро исчерпав статичную хиромантию, жгли толстые желтые свечи и говорили о Мэлоре.
Мэлор не приходил. Вечер встречи был, очевидно, последним для Леры. Она не то чтобы вздрагивала при каждом стуке, но уже монотонно смотрела на дверь через плечо подруги, Анжела надеялась, что этот упорный зеленый взгляд все-таки рано или поздно сотворит естественный астральный призыв.
Соседка Леры, таинственная Татьяна, снимала где-то комнату, в Солнышке почти не появлялась, ее вещи и книги были безликими, кровать использовалась как склад одежды и чертежей, Анжела была уверена, что одна в комнате, Лера долго не останется без какого-нибудь друга.
Мэлор также жил один, но совершенно законно – как член институтского бюро. Прийти к нему Лера считала немыслимым, исход поединка был заранее ясен даже ей самой, но надежда все-таки оставалась: было бы несправедливо, если острый зеленый взгляд уходил в заснеженное пространство вотще…
Лера была ланью, ее нормальным выражением считалась укоризна. Лера была загадкой в жизни Мэлора и очевидной случайностью.
Седьмого марта в танцзале была дискотека, Лера, прежде не танцевавшая, встретила Анжелу разодетая, раскрашенная.
– Хороша? – киношно закружилась она по комнате, показав ноги под шатром взлетевшей юбки, и куриная их белизна возбуждала жалость.
В лифте они молчали, неловко поймали глаза друг друга и одновременно кашлянули, а там, в энергичных порывах света, в глубокой бархатной тьме – разделились. Лера металась лялькой по всему залу, громко хохотала, не глядя по сторонам. Ее игра была понятна: она не хотела знать наверняка, что Мэлора в зале нет. Анжела представляла ее мысли в виде световых образов: Лера танцует – мультипликационная, неотразимая – Мэлор входит, светлый в дверном проеме, он видит ее, понимает… Анжела плясала в знакомом кругу, легко вскидывая длинные ноги, весело встречая чужие глаза. Мэлора действительно не было.
Этот вечер был объявлен маскарадным (мелким шрифтом внизу объявление) но никто из присутствующих не надел костюма, и только Анжела была в маске, делающей ее неузнаваемой. У этого лица были круглые дырчатые глаза, щербатый хохочущий рот… В сущности, это была не маска, а белая тыква, выдолбленная и высушенная на солнце, с прорезями для рта, носа, глаз и ушей («Ух» – как говорили в Ялте) такая тыква, которой ялтинцы пугают курортников, выпархивая ночью из черных кустов тамариска.
Вскоре Леру зацепил развязный молодой человек, усатый и длинноволосый, из породы Стаканских. Лера кокетничала, запрокидывая смеющуюся голову, бедный кавалер двигался в радостном ожидании, выделывая ногами волновые модуляции в общем слаженном танце (Лера, истекая медленным серебряным светом, плавно танцует с другим, входит Мэлор, от него к Лере тянется вопрошающий синий луч…)
Анжела танцевала с невысоким, темносиним, из-за его плеча она осматривала зал, читала лица. Вошел Мэлор, остановился в дверях, поискал глазами кого-то. Лера в медленном вальсе явно предъявляла своего пританцовывающего кавалера. Мэлор повернулся и ушел, кажется, не заметив ее. Лера бросила руки и пошла через зал, кавалер двинулся за нею, стыдливо пожимая плечами.
Музыка стихла, Анжела взяла их обоих за плечи и потащила наверх: Здесь жарко. Анжелин коротышка попытался проследовать за ними, но она строго шепнула ему сквозь ползущие двери лифта: Сгинь!
Втроем они пили чай и слушали музыку.
– А я с Макаревичем знаком, – сказал кавалер.
Лера была воплощением ненависти. Досчитаю до десяти и оставлю их, подумала Анжела. На седьмом раздался стук в дверь, по глазам Леры стало видно, чей. Мэлор вошел бодро, на ходу снимая свой серый пиджак и вешая его на спинку стула. Анжела встала:
– Мне пора.
– Сиди! – зашипела Лера, и Анжела сжалилась над ней.
Вчетвером опять пили чай, мужчины неторопливо развлекали дам, Анжела спокойно разглядывала Мэлора, все больше убеждаясь, как он красив и изящен: чего стоило плавное подводное движение длинной руки за кусочком сахара, свободная непринужденная поза корпуса на стуле… Анжела наконец встала и, поклонившись, вышла.
– Мне тоже, – сказал Мэлор и в коридоре догнал ее.
– Почему не зайдешь?
– Некогда как-то.
– А кто этот тип?
– Леркин любовник.
До лифта уже дошли, ему вниз, ей вверх, что скажете?
– Есть немного вина, – сказал Мэлор, – Спустимся?
– Нет. У меня и так башка трещит от этой дурацкой тыквы.
Мэлор пожал плечами и они расстались. Никогда прежде Анжеле так не хотелось выпить немного холодного белого вина.
Внезапно, как бы предчувствуя свое близкое преображение, Анжела увидела будущее, будто заглянула в какую-то книгу о себе, но это был иной вариант, еще более глупый, и она вспомнила недавние слова этого неудачного Стаканского о том, что рельность никуда не годится и надо бы ее переписать…
(Основным содержанием ее души в те далекие дни была нежность – неосознанная, бледнорозовая, цвета незрелого арбуза нежность, однажды, еще давно, еще в домашней, она разрезала бутон розы и увидела именно ее – ей показалось, как поцелуем потянулись из цветка бледные естественные губы… У Анжелы на все был цвет, преимущественно искаженный, но нежность ее случилась действительно алой…)
Мэлор был у всех на виду, как бы обладая таинственным свойством существовать одновременно в нескольких местах, его зычное имя, попадая в чьи-нибудь уста, звучало в них долго, значительно. Все, за что бы ни брался Мэлор, великолепно ему удавалось – будь то экстренный выпуск стенгазеты со смелыми, удивительными сочетаниями разноцветных гуашевых букв, или спортивная игра, скажем, футбол, где, казалось, на всем поле играет один Мэлор, ловко обводя противников, поднимая радужные снежные вихри, точно, в левый верхний угол вбивая с чьей-то услужливой подачи алый мяч… Никто не сомневался в том, что Мэлор пишет стихи, играет на фортепиано, владеет каратэ, то есть, даже если и нет, то вполне способен всему научиться.
Мэлора любили девушки и женщины, да, чаще именно женщины, девушки семидесятых; они оставляли свои паспорта на вахте Солнышки и поднимались к нему с подарками, старухи-дежурные глядели им вслед, потом показывали друг дружке страничку девять – «семейное положение», улыбались. Институтские ляльки кружились вокруг Мэлора наподобие ночных бабочек, он брал их нехотя, редко сам ходил к ним, но, по обыкновению, принимал в своей комнате на семнадцатом этаже – с видом на серую Останкинскую башню, с запахом мужского дезодоранта «Мустанг», с бледным пятном на потолке, отдаленно напоминавшим индюка, с красивыми заграничными картинками на стенах, с тихой темносиней музыкой…
Четыре года назад Мэлор шутя поступил в МИРЕУ, точно угадав проходной балл, не перебирая лишних очков. На первом же собрании группы его выбрали комсоргом. Первую сессию он сдал с одной случайной четверкой, которая до сих пор оставалась единственным темным пятном его биографии. Теперь, на пятом курсе, Мэлор был законным и бессменным комсомольским боссом, жизнь прочила ему блестящее будущее…
Вот все самое лучшее, самое главное, что Анжеле удалось о Мэлоре узнать и в Мэлоре увидеть.
Прошла неделя с тех пор, как тройственный образ соединился в один. Анжела не торопилась. Приглашение зайти между прочим, она, разумеется, игнорировала…
Лера Лемурова, как это часто случается с жертвами, выбрала Анжелу в свои наперсницы. Анжела приходила в комнату 24–31 каждый вечер, девочки гадали друг другу на картах, на кофейной гуще, довольно скоро исчерпав статичную хиромантию, жгли толстые желтые свечи и говорили о Мэлоре.
Мэлор не приходил. Вечер встречи был, очевидно, последним для Леры. Она не то чтобы вздрагивала при каждом стуке, но уже монотонно смотрела на дверь через плечо подруги, Анжела надеялась, что этот упорный зеленый взгляд все-таки рано или поздно сотворит естественный астральный призыв.
Соседка Леры, таинственная Татьяна, снимала где-то комнату, в Солнышке почти не появлялась, ее вещи и книги были безликими, кровать использовалась как склад одежды и чертежей, Анжела была уверена, что одна в комнате, Лера долго не останется без какого-нибудь друга.
Мэлор также жил один, но совершенно законно – как член институтского бюро. Прийти к нему Лера считала немыслимым, исход поединка был заранее ясен даже ей самой, но надежда все-таки оставалась: было бы несправедливо, если острый зеленый взгляд уходил в заснеженное пространство вотще…
Лера была ланью, ее нормальным выражением считалась укоризна. Лера была загадкой в жизни Мэлора и очевидной случайностью.
Седьмого марта в танцзале была дискотека, Лера, прежде не танцевавшая, встретила Анжелу разодетая, раскрашенная.
– Хороша? – киношно закружилась она по комнате, показав ноги под шатром взлетевшей юбки, и куриная их белизна возбуждала жалость.
В лифте они молчали, неловко поймали глаза друг друга и одновременно кашлянули, а там, в энергичных порывах света, в глубокой бархатной тьме – разделились. Лера металась лялькой по всему залу, громко хохотала, не глядя по сторонам. Ее игра была понятна: она не хотела знать наверняка, что Мэлора в зале нет. Анжела представляла ее мысли в виде световых образов: Лера танцует – мультипликационная, неотразимая – Мэлор входит, светлый в дверном проеме, он видит ее, понимает… Анжела плясала в знакомом кругу, легко вскидывая длинные ноги, весело встречая чужие глаза. Мэлора действительно не было.
Этот вечер был объявлен маскарадным (мелким шрифтом внизу объявление) но никто из присутствующих не надел костюма, и только Анжела была в маске, делающей ее неузнаваемой. У этого лица были круглые дырчатые глаза, щербатый хохочущий рот… В сущности, это была не маска, а белая тыква, выдолбленная и высушенная на солнце, с прорезями для рта, носа, глаз и ушей («Ух» – как говорили в Ялте) такая тыква, которой ялтинцы пугают курортников, выпархивая ночью из черных кустов тамариска.
Вскоре Леру зацепил развязный молодой человек, усатый и длинноволосый, из породы Стаканских. Лера кокетничала, запрокидывая смеющуюся голову, бедный кавалер двигался в радостном ожидании, выделывая ногами волновые модуляции в общем слаженном танце (Лера, истекая медленным серебряным светом, плавно танцует с другим, входит Мэлор, от него к Лере тянется вопрошающий синий луч…)
Анжела танцевала с невысоким, темносиним, из-за его плеча она осматривала зал, читала лица. Вошел Мэлор, остановился в дверях, поискал глазами кого-то. Лера в медленном вальсе явно предъявляла своего пританцовывающего кавалера. Мэлор повернулся и ушел, кажется, не заметив ее. Лера бросила руки и пошла через зал, кавалер двинулся за нею, стыдливо пожимая плечами.
Музыка стихла, Анжела взяла их обоих за плечи и потащила наверх: Здесь жарко. Анжелин коротышка попытался проследовать за ними, но она строго шепнула ему сквозь ползущие двери лифта: Сгинь!
Втроем они пили чай и слушали музыку.
– А я с Макаревичем знаком, – сказал кавалер.
Лера была воплощением ненависти. Досчитаю до десяти и оставлю их, подумала Анжела. На седьмом раздался стук в дверь, по глазам Леры стало видно, чей. Мэлор вошел бодро, на ходу снимая свой серый пиджак и вешая его на спинку стула. Анжела встала:
– Мне пора.
– Сиди! – зашипела Лера, и Анжела сжалилась над ней.
Вчетвером опять пили чай, мужчины неторопливо развлекали дам, Анжела спокойно разглядывала Мэлора, все больше убеждаясь, как он красив и изящен: чего стоило плавное подводное движение длинной руки за кусочком сахара, свободная непринужденная поза корпуса на стуле… Анжела наконец встала и, поклонившись, вышла.
– Мне тоже, – сказал Мэлор и в коридоре догнал ее.
– Почему не зайдешь?
– Некогда как-то.
– А кто этот тип?
– Леркин любовник.
До лифта уже дошли, ему вниз, ей вверх, что скажете?
– Есть немного вина, – сказал Мэлор, – Спустимся?
– Нет. У меня и так башка трещит от этой дурацкой тыквы.
Мэлор пожал плечами и они расстались. Никогда прежде Анжеле так не хотелось выпить немного холодного белого вина.
Внезапно, как бы предчувствуя свое близкое преображение, Анжела увидела будущее, будто заглянула в какую-то книгу о себе, но это был иной вариант, еще более глупый, и она вспомнила недавние слова этого неудачного Стаканского о том, что рельность никуда не годится и надо бы ее переписать…
(Основным содержанием ее души в те далекие дни была нежность – неосознанная, бледнорозовая, цвета незрелого арбуза нежность, однажды, еще давно, еще в домашней, она разрезала бутон розы и увидела именно ее – ей показалось, как поцелуем потянулись из цветка бледные естественные губы… У Анжелы на все был цвет, преимущественно искаженный, но нежность ее случилась действительно алой…)
8
Это началось на следующий день. Всю ночь ей казалось, что где-то жужжит издыхающая муха. Анжела вставала, пытаясь по слуху найти насекомое, но звук, доселе живший в комнате, пройдя сквозь стену, оказывался на улице, и вдруг Анжела поняла, что это лает собака, здесь немыслимая… Анжела стонала, прижавшись лбом к стеклу, чувствуя его холод, потом вдруг увидела себя спящей, тут же проснулась, шагнула к окну и т. д. – все это повторялось несколько раз за ночь, причем, Мышь иногда исчезала из своей постели, вероятно, выходила, или же просто жила не во всех фазах сна; утром в таящей темноте Анжела увидела ее окончательно: девушка лежала навзничь, одеяло сползло до пупка, рубашка до того же места задралась. Мышь светилась.
Анжела протерла глаза и посмотрела на Мышь протертыми. Ее тело было опушено бледноголубым сиянием, будто поросло плесенью, под одеялом были видны ее лунные ноги. Анжела нашарила на столе стакан и выплеснула в рот остатки чая; общага в этот час еще спала, Анжела сидела за столом, подперев голову рукою, спиной к светящейся деве. Убедившись, что прошло довольно много времени (хотя в настоящем сне проверки бы не потребовалось) Анжела оглянулась. Мышь сгорала бледным светом луны. Анжела подошла к ней, толкнула в плечо, светящаяся дева мгновенно проснулась, мгновенно погаснув.
В лифте Анжела случайно оказалась с Мэлором – его голова была окружена легким серебряным нимбом. В зеркале она увидела свою корону, также серебряную, и охнула. Мэлор поддержал ее под локоть. Его пальцы отчетливо дрожали.
По улице она шла не подымая глаз, почти не слушая Мэлора, в аудитории на лекции она чуть не закричала, когда сощурившись подняла глаза к доске. Некоторые головы светились, их ауры (Анжела вспомнила это слово) слегка заострялись кверху, что делало их похожими на разноцветные новогодние свечи.
Со второй пары Анжела ушла и, осторожно двигаясь по улицам, во все глаза смотрела на людей. Светились все до единого, многие выпускали длинные столбы пламени, которые двигались вместе с людьми, легко, как лучи фонарика в тумане. Иногда тела выбрасывали мерцающие огненные шары, стрелы, собственные огненные повторения, и те отлетали, размахивая руками, превращаясь в чистое пламя.
Анжела прибежала домой, кинулась на кровать, свернулась калачиком и закусила кулак.
Днем влетела синим пламенем полыхающая Мышь, бросилась на Анжелу, потрясая ее будительными движениями. Оказалось, что Мэлор (Твой Мэлор… – Почему мой?) свалился у доски, потерял сознание, увезся скорой помощью.
Впрочем, через несколько часов Мэлор зашел, все трое пили кофе, Мышь попискивала, Анжела с интересом наблюдала за ними обоими.
Голова Мэлора была окружена большой, вполне подстать окладу иконы серебряной аурой, в которую удивительно вписывались острые синие лучи. Мышь стала желтой, выдавая сетку вечернего солнца.
Мэлор волновался, его руки бегали по столу, как два отдельных подвижных паука, делая вид, что барабанят какую-то мелодию, впрочем, невозможную. Анжела с улыбкой сжигала извивающиеся спички, до предела сгоравшие меж пальцев, Мэлор провожал глазами огонь, улыбаясь странно, после его ухода спичечный коробок куда-то пропал, Мышь пошутила, что это Мэлор стащил его… Ночью снились объятые пламенем люди, живым, настоящим, они бегали, корчась от боли, вертикально валил жирный дым из голов.
Наутро люди источали нормальный ровный свет. Несколько дней Анжела училась своему новому состоянию. Выйти на улицу было страшно, почти невозможно, общежитский врач придирчиво осмотрел ее, Анжела испугалась, что он может выкупить ее, пользуясь специальными приборами, ей нехотя выдали справку на три дня – девушка была совершенно здорова.
Анжела наблюдала за Мышью, за Мэлором, который приходил, дрожа, еще дважды, за другими людьми… Мышь медленно угасала, очевидно, теряя силы, она бледнела, иногда совсем исчезая в темноте, вспышки становились все реже, потом успокоился примерно двухчасовой период ее появления. Как-то раз, войдя в комнату Леры, Анжела увидела ее лежащей в полной темноте, полностью черной, свернувшейся. На полу было намусорено. Мэлор был по-прежнему светел.
Утром по общаге пронесся страшный вопль: Лера Лемурова умерла, покончила с собой, наглотавшись снотворного. Тело девушки увезли. На полу, на столе, на кровати, валялись пустые лекарственные обертки. Комната была свободна для обозрения, многие заходили туда. Анжеле показалось, будто в углу на своем обычном месте быстро мелькнула голая бледнокожая Лера…
К вечеру выяснилось, что девушка вполне жива: более того, прошел слух, что она выпила всего лишь две-три таблетки радедорма, чтобы уснуть, а остальные транки распотрошила в унитаз, демонстративно разбросав упаковки.
Примчалась ее соседка Татьяна и яростно ругала Леру, поскольку вещества были ее. На вопрос Мыши, зачем ей было надо столько веществ, она вообще пришла в бешенство и перекинулась непосредственно на Мышь. Обе пылали двумя разными, но интонационно сходными цветами. Анжела поняла, что с Лерой не совсем так, как думают, ведь когда она видела Леру в последний раз, та действительно была мертвой.
Вечером Лера вернулась из больницы, Анжела зашла к ней.
– Оплевана, опозорена! – говорила Лера. – Но я же взаправду хотела умереть, взаправду приняла все таблетки. Может, они были старые? – спросила она, жалобно глядя на подругу.
– Нет, – Анжела немного подумала. – Просто ты еще не была готова к смерти, и организм не принял яда.
Она сощурилась на Лерин живот, сделав это незаметно, в то время как Лера по своей нервной привычке проворно терла указательным пальцем по столу. Множество голубых, желтых и белых таблеток лежали в желудке Леры нерастворившимися.
– Я потому сказала так врачам, чтобы не делали это промывание… А девчонки слышали. Так противно: засовывают в тебя резиновую трубу и продувают, как лягушку! Вспомнить тошно.
Разговор был у них чисто технический, без психологии, мотивы Анжелу не интересовали – она их видела. Заметны были также отложения каких-то солей в предстательной железе, странное отвердение печени, словно ее хозяйка была матерой алкоголичкой.
– Не уходи, – попросила Лера, когда Анжела наконец прицельно посмотрела на дверь. – Выпьешь немного со мной?
Лера достала флакончик технического спирта, припасенный для притираний, заперла дверь на ключ и прикрутила лампу. Через некоторое время она рыдала, расплескав свои волосы у Анжелы на коленях, Анжела гладила ее, как гладят животное, длинно, по голове и спине.
– Я изменю ему с первым встречным, – сказала Лера. Я изменю ему с самым грязным, вонючим стариком.
Анжела почувствовала скверную, унижающую жалость, она развела руками над головой плакальщицы и щелкнула языком в пространство, как бы невидимому зрителю. В этот момент Лера сдвинула край ее платья и поцеловала ее бедро. Анжела легонько стукнула девушку по затылку, Лера подняла умоляющее лицо.
– Я прошу тебя, – прошептала она. – Маленечко…
Анжела знала, что за Лерой водится этот грешок.
– А почему бы и нет? – подумала она и чуть приподнялась, позволив стянуть с себя трусики. Глядя, как между колен, до прозрачности натягивая материю платья, катается небольшой твердый шар (будто бы у нее только что родился ребенок) Анжела наконец дала волю собственным слезам. В этот момент Лера навсегда ушла из ее жизни, тем более, что она выполнила свою эпизодическую роль связной.
Наутро Анжела отважилась пойти в институт: люди горели ровно, не было такого феерического цветения, такого ядерного полыхания тел, как в первые дни. Опасение, что дар внезапно пропадет, исчезло: свет был ровный и продолжительный, ей уже трудно было представить жизнь до преображения, в мире лишь внешних красок…
Раз вечером, придя домой, Анжела бросилась, не раздеваясь, на кровать и долго, восхищенно, взасос целовала небесный камень.
Анжела протерла глаза и посмотрела на Мышь протертыми. Ее тело было опушено бледноголубым сиянием, будто поросло плесенью, под одеялом были видны ее лунные ноги. Анжела нашарила на столе стакан и выплеснула в рот остатки чая; общага в этот час еще спала, Анжела сидела за столом, подперев голову рукою, спиной к светящейся деве. Убедившись, что прошло довольно много времени (хотя в настоящем сне проверки бы не потребовалось) Анжела оглянулась. Мышь сгорала бледным светом луны. Анжела подошла к ней, толкнула в плечо, светящаяся дева мгновенно проснулась, мгновенно погаснув.
В лифте Анжела случайно оказалась с Мэлором – его голова была окружена легким серебряным нимбом. В зеркале она увидела свою корону, также серебряную, и охнула. Мэлор поддержал ее под локоть. Его пальцы отчетливо дрожали.
По улице она шла не подымая глаз, почти не слушая Мэлора, в аудитории на лекции она чуть не закричала, когда сощурившись подняла глаза к доске. Некоторые головы светились, их ауры (Анжела вспомнила это слово) слегка заострялись кверху, что делало их похожими на разноцветные новогодние свечи.
Со второй пары Анжела ушла и, осторожно двигаясь по улицам, во все глаза смотрела на людей. Светились все до единого, многие выпускали длинные столбы пламени, которые двигались вместе с людьми, легко, как лучи фонарика в тумане. Иногда тела выбрасывали мерцающие огненные шары, стрелы, собственные огненные повторения, и те отлетали, размахивая руками, превращаясь в чистое пламя.
Анжела прибежала домой, кинулась на кровать, свернулась калачиком и закусила кулак.
Днем влетела синим пламенем полыхающая Мышь, бросилась на Анжелу, потрясая ее будительными движениями. Оказалось, что Мэлор (Твой Мэлор… – Почему мой?) свалился у доски, потерял сознание, увезся скорой помощью.
Впрочем, через несколько часов Мэлор зашел, все трое пили кофе, Мышь попискивала, Анжела с интересом наблюдала за ними обоими.
Голова Мэлора была окружена большой, вполне подстать окладу иконы серебряной аурой, в которую удивительно вписывались острые синие лучи. Мышь стала желтой, выдавая сетку вечернего солнца.
Мэлор волновался, его руки бегали по столу, как два отдельных подвижных паука, делая вид, что барабанят какую-то мелодию, впрочем, невозможную. Анжела с улыбкой сжигала извивающиеся спички, до предела сгоравшие меж пальцев, Мэлор провожал глазами огонь, улыбаясь странно, после его ухода спичечный коробок куда-то пропал, Мышь пошутила, что это Мэлор стащил его… Ночью снились объятые пламенем люди, живым, настоящим, они бегали, корчась от боли, вертикально валил жирный дым из голов.
Наутро люди источали нормальный ровный свет. Несколько дней Анжела училась своему новому состоянию. Выйти на улицу было страшно, почти невозможно, общежитский врач придирчиво осмотрел ее, Анжела испугалась, что он может выкупить ее, пользуясь специальными приборами, ей нехотя выдали справку на три дня – девушка была совершенно здорова.
Анжела наблюдала за Мышью, за Мэлором, который приходил, дрожа, еще дважды, за другими людьми… Мышь медленно угасала, очевидно, теряя силы, она бледнела, иногда совсем исчезая в темноте, вспышки становились все реже, потом успокоился примерно двухчасовой период ее появления. Как-то раз, войдя в комнату Леры, Анжела увидела ее лежащей в полной темноте, полностью черной, свернувшейся. На полу было намусорено. Мэлор был по-прежнему светел.
Утром по общаге пронесся страшный вопль: Лера Лемурова умерла, покончила с собой, наглотавшись снотворного. Тело девушки увезли. На полу, на столе, на кровати, валялись пустые лекарственные обертки. Комната была свободна для обозрения, многие заходили туда. Анжеле показалось, будто в углу на своем обычном месте быстро мелькнула голая бледнокожая Лера…
К вечеру выяснилось, что девушка вполне жива: более того, прошел слух, что она выпила всего лишь две-три таблетки радедорма, чтобы уснуть, а остальные транки распотрошила в унитаз, демонстративно разбросав упаковки.
Примчалась ее соседка Татьяна и яростно ругала Леру, поскольку вещества были ее. На вопрос Мыши, зачем ей было надо столько веществ, она вообще пришла в бешенство и перекинулась непосредственно на Мышь. Обе пылали двумя разными, но интонационно сходными цветами. Анжела поняла, что с Лерой не совсем так, как думают, ведь когда она видела Леру в последний раз, та действительно была мертвой.
Вечером Лера вернулась из больницы, Анжела зашла к ней.
– Оплевана, опозорена! – говорила Лера. – Но я же взаправду хотела умереть, взаправду приняла все таблетки. Может, они были старые? – спросила она, жалобно глядя на подругу.
– Нет, – Анжела немного подумала. – Просто ты еще не была готова к смерти, и организм не принял яда.
Она сощурилась на Лерин живот, сделав это незаметно, в то время как Лера по своей нервной привычке проворно терла указательным пальцем по столу. Множество голубых, желтых и белых таблеток лежали в желудке Леры нерастворившимися.
– Я потому сказала так врачам, чтобы не делали это промывание… А девчонки слышали. Так противно: засовывают в тебя резиновую трубу и продувают, как лягушку! Вспомнить тошно.
Разговор был у них чисто технический, без психологии, мотивы Анжелу не интересовали – она их видела. Заметны были также отложения каких-то солей в предстательной железе, странное отвердение печени, словно ее хозяйка была матерой алкоголичкой.
– Не уходи, – попросила Лера, когда Анжела наконец прицельно посмотрела на дверь. – Выпьешь немного со мной?
Лера достала флакончик технического спирта, припасенный для притираний, заперла дверь на ключ и прикрутила лампу. Через некоторое время она рыдала, расплескав свои волосы у Анжелы на коленях, Анжела гладила ее, как гладят животное, длинно, по голове и спине.
– Я изменю ему с первым встречным, – сказала Лера. Я изменю ему с самым грязным, вонючим стариком.
Анжела почувствовала скверную, унижающую жалость, она развела руками над головой плакальщицы и щелкнула языком в пространство, как бы невидимому зрителю. В этот момент Лера сдвинула край ее платья и поцеловала ее бедро. Анжела легонько стукнула девушку по затылку, Лера подняла умоляющее лицо.
– Я прошу тебя, – прошептала она. – Маленечко…
Анжела знала, что за Лерой водится этот грешок.
– А почему бы и нет? – подумала она и чуть приподнялась, позволив стянуть с себя трусики. Глядя, как между колен, до прозрачности натягивая материю платья, катается небольшой твердый шар (будто бы у нее только что родился ребенок) Анжела наконец дала волю собственным слезам. В этот момент Лера навсегда ушла из ее жизни, тем более, что она выполнила свою эпизодическую роль связной.
Наутро Анжела отважилась пойти в институт: люди горели ровно, не было такого феерического цветения, такого ядерного полыхания тел, как в первые дни. Опасение, что дар внезапно пропадет, исчезло: свет был ровный и продолжительный, ей уже трудно было представить жизнь до преображения, в мире лишь внешних красок…
Раз вечером, придя домой, Анжела бросилась, не раздеваясь, на кровать и долго, восхищенно, взасос целовала небесный камень.
9
Как-то ночью Мыши долго не было дома, Анжела испытывала странное беспокойство, легкие боли внизу живота, внезапно все кончилось – как отпустило… Вернулась Мышь, сияющая, грязная, чуть пьяная.
– Представить не можешь, где я была, – блаженно сказала она, вытягиваясь под одеялом.
Анжела не стала спрашивать, она увидела внутри Мыши, в паху от губ до матки – серебристый треугольник. Анжела лежала, приподнявшись на локтях, и пристально изучала девушку. Анжела представила, как Мышь стучится в дверь Мэлора, и Мэлор, ласково светясь, встречает ее, потому что она званна. Мышь разбегается и прыгает к нему на колени, маленькая, уютная, кротко свернувшаяся в клубок мышь. Анжела не знала, как это происходит, но хорошо представляла себе, уяснив основной принцип.
Мэлор заводит руку ей под платье и чувствительно касается самого горячего места девушки. Она полыхает чисто алым, струя темносинего света проходит сквозь ее тело, от одной его ладони до другой. Она выгибает спину, кокетливо открывает рот, округляет губы. Мэлор розовеет, одновременно внизу живота появляется желтое, разливается, в брюшной полости подпирает легкие. Двое торопливо ласкают друг друга, раздевают, опускаются на ковер, на великолепный зеленый ковер, синтетический, с колючей спиной… Желтое разлилось уже и в ней, два цвета отождествлены, при каждом движении они перекачивают это друг в друга, туда и обратно, словно живую подвижную жидкость. Взрыв – оба огненножелтые, озаряют комнату, замерли в дрожащем желании остановить момент. Потом опять тьма, ритмическое мерцание, мелко кивает с потолка тактичный индюк… И теперь в ней живет этот серебряный остывающий треугольник, вернее даже конус, медленно вращающийся конус.
В институте это встретилось еще у двух девушек – бледный, почти исчезнувший конус Мэлора. Анжела внимательно всматривалась в них, погрызывая ноготь большого пальца. Все трое были разные, совсем не подходящие под понятие какого-то определенного женского типа, по которому можно было установить вкус автора.
Через день на улице Анжела увидела незнакомую девушку с ярким, быстро вращающимся конусом Мэлора. Она шла плавно, чуть больше чем надо покачивая бедрами. Складка ее темнокрасного плаща шельмовала туда-сюда.
Анжела обогнала ее, затем стала у дерева, спереди глядя на идущую. У нее были светлые длинные волосы, во рту остро блеснул серебряный зубок, она запрокинула голову, приветливо улыбнулась и потрясла волосами, рукой сжав их у основания в пучок.
Анжела подумала, что сейчас происходит очень важное событие, роковое. Она могла окликнуть девушку, сказать: ведь мы встречались, кажется, у Мэлора? – это и был бы момент выбора… Анжела выбрала молчание, вечером Мышь уговорила ее погадать, Анжела разложила на себя, делая вид, что гадает подруге: трефовая дама, встреча с которой состоится, займет в ее жизни важное место, с ней связаны приятные хлопоты в казенном доме, венец… Трефовая дама ушла вверх по Ленинградскому проспекту, оглянувшись на Анжелу, потрясая пучком волос, прежде чем исчезнуть навсегда. А было бы вот что: это знакомство, если бы оно состоялось, вернуло через Анжелу брошенную трефовую даму Мэлору, впрочем, ненадолго, ровно настолько, чтобы Анжела (в частном доме) сошлась с трефовым королем, родным братом дамы, который вскоре и повел бы ее под венец, то есть, в ЗАГС, – все это другая жизнь, Анжеле уже недоступная… Мышь беспокойно осматривала Анжелу: не она ли трефовая? В середину третьего круга гадания вошел Мэлор. Анжела видела, к кому…
Мышь пыталась ее немо выгнать, посылая языки фиолетового пламени в ее сторону, Мышьи мысли предлагали такую мультипликацию: Анжела торопливо берет сумочку и отправляется в кино, на лучший из лучших сеансов, Мышь запирает дверь и бросается Мэлору на руки, тот ее целует на весу и бережно опускает в кровать, почему-то в Анжелину кровать… В то же время ясное доброе истечение исходило от Мэлора, и она видела, что он думает иначе: вот Мышь выходит в уборную, Мэлор наклоняется к Анжеле и шепотом просит зайти, официально прощается, движется по зданию светящейся палочкой, замирает в кубике своей комнаты наверху, Анжела, выждав, небрежно выходит, взяв для отвода глаз сумочку, немо стоит в лифте, прижав сумочку к груди, стучится в его дверь… Дальше представление обрывалось (что Анжелу особенно радовало) и шло с начала, с вариантами.
Все трое были сильно напряжены: конус Мэлора внутри Мыши горел ярко, он космато вращался, уже начиная пульсировать, Мэлор был похож на чудного среброволосого дикобраза, собственные пальцы Анжелы посылали в пространство белые лучи, такие длинные и тонкие, что ими можно было ощупывать комнату. Сознание Мыши зациклилось на картине ухода Анжелы (все торопливее хватает свою жалкую желтенькую сумочку) Анжела не двигалась с места, Мышь, инстинктивно все почуяв, угрюмо сидела, хотя было заметно настойчивое требование ее мочевого пузыря… Вдруг Мэлор испустил несколько радужных оболочек внезапной идеи… На дискотеку, немедленно!
И обе стали собираться, краситься, зло поглядывая друг на друга и опасливо – на смирную спину Мэлора. Вихрем слетели вниз, там, в бледных ламповых лучах, метались огненные люди, они разбрызгивали горячие всплески, клочья пламени, смерчи и протуберанцы, Анжела бросилась в круг и мигом запылала серебром: это был настоящий праздник серебра, оно заполняло промежутки меж пляшущими фигурами, и фигуры двигались на чистом серебряном поле и поглощались им, и ничего больше не оставалось, кроме этого ровного, жутко слепящего серебра…
Однажды Анжела оказалась в танце Мэлора, они сблизились, тепло протекло; ни слова друг другу не говоря они вышли в коридор, Мэлор вызвал лифт, в кабине остро пахло лавандой, в комнате Мэлора – сырая ночь, Останкинская башня, озаренная разноцветными огнями, старческая голова внимательного индюка на потолке…
Анжела стала посередине, Мэлор сел на край кровати. Сквозь стены и мебель снизу поднималось настигающее серебро, она весело и снисходительно посмотрела на Мэлора, прямо в его берилловые глаза, и рванула через голову свитер, так что электрические искры полетели в разные стороны, скомкала, бросила в угол (не разбился) и, расправив плечи, шагнула на ступеньку вниз, в чистый поток серебра, и Мэлор принял ее, дрожащую, в свои руки, и наутро ее уже не было с ним.
– Разминируй меня… – прошептал он сквозь сон, без толку ощупывая влажную постель. Ему снилась война, полевая форма, какие-то саперы… Он открыл глаза, сбросив с век их микроскопические фигурки, нагнулся, подвинул баночку, пописал.
Пахло тем, что делалось здесь всю ночь. Сползя с кровати, Мэлор подошел к белому, лежавшему под столом: это был носовой платок, он бережно взял его и вывел за окно. В грудь дохнуло свежим весенним утром, талым снегом, облаком, смогом, сладостью гниения, каплями… Мэлор свесился из окна, посмотрел, не лежит ли Анжела внизу, и окончательно проснулся. Девушки действительно не было.
– Представить не можешь, где я была, – блаженно сказала она, вытягиваясь под одеялом.
Анжела не стала спрашивать, она увидела внутри Мыши, в паху от губ до матки – серебристый треугольник. Анжела лежала, приподнявшись на локтях, и пристально изучала девушку. Анжела представила, как Мышь стучится в дверь Мэлора, и Мэлор, ласково светясь, встречает ее, потому что она званна. Мышь разбегается и прыгает к нему на колени, маленькая, уютная, кротко свернувшаяся в клубок мышь. Анжела не знала, как это происходит, но хорошо представляла себе, уяснив основной принцип.
Мэлор заводит руку ей под платье и чувствительно касается самого горячего места девушки. Она полыхает чисто алым, струя темносинего света проходит сквозь ее тело, от одной его ладони до другой. Она выгибает спину, кокетливо открывает рот, округляет губы. Мэлор розовеет, одновременно внизу живота появляется желтое, разливается, в брюшной полости подпирает легкие. Двое торопливо ласкают друг друга, раздевают, опускаются на ковер, на великолепный зеленый ковер, синтетический, с колючей спиной… Желтое разлилось уже и в ней, два цвета отождествлены, при каждом движении они перекачивают это друг в друга, туда и обратно, словно живую подвижную жидкость. Взрыв – оба огненножелтые, озаряют комнату, замерли в дрожащем желании остановить момент. Потом опять тьма, ритмическое мерцание, мелко кивает с потолка тактичный индюк… И теперь в ней живет этот серебряный остывающий треугольник, вернее даже конус, медленно вращающийся конус.
В институте это встретилось еще у двух девушек – бледный, почти исчезнувший конус Мэлора. Анжела внимательно всматривалась в них, погрызывая ноготь большого пальца. Все трое были разные, совсем не подходящие под понятие какого-то определенного женского типа, по которому можно было установить вкус автора.
Через день на улице Анжела увидела незнакомую девушку с ярким, быстро вращающимся конусом Мэлора. Она шла плавно, чуть больше чем надо покачивая бедрами. Складка ее темнокрасного плаща шельмовала туда-сюда.
Анжела обогнала ее, затем стала у дерева, спереди глядя на идущую. У нее были светлые длинные волосы, во рту остро блеснул серебряный зубок, она запрокинула голову, приветливо улыбнулась и потрясла волосами, рукой сжав их у основания в пучок.
Анжела подумала, что сейчас происходит очень важное событие, роковое. Она могла окликнуть девушку, сказать: ведь мы встречались, кажется, у Мэлора? – это и был бы момент выбора… Анжела выбрала молчание, вечером Мышь уговорила ее погадать, Анжела разложила на себя, делая вид, что гадает подруге: трефовая дама, встреча с которой состоится, займет в ее жизни важное место, с ней связаны приятные хлопоты в казенном доме, венец… Трефовая дама ушла вверх по Ленинградскому проспекту, оглянувшись на Анжелу, потрясая пучком волос, прежде чем исчезнуть навсегда. А было бы вот что: это знакомство, если бы оно состоялось, вернуло через Анжелу брошенную трефовую даму Мэлору, впрочем, ненадолго, ровно настолько, чтобы Анжела (в частном доме) сошлась с трефовым королем, родным братом дамы, который вскоре и повел бы ее под венец, то есть, в ЗАГС, – все это другая жизнь, Анжеле уже недоступная… Мышь беспокойно осматривала Анжелу: не она ли трефовая? В середину третьего круга гадания вошел Мэлор. Анжела видела, к кому…
Мышь пыталась ее немо выгнать, посылая языки фиолетового пламени в ее сторону, Мышьи мысли предлагали такую мультипликацию: Анжела торопливо берет сумочку и отправляется в кино, на лучший из лучших сеансов, Мышь запирает дверь и бросается Мэлору на руки, тот ее целует на весу и бережно опускает в кровать, почему-то в Анжелину кровать… В то же время ясное доброе истечение исходило от Мэлора, и она видела, что он думает иначе: вот Мышь выходит в уборную, Мэлор наклоняется к Анжеле и шепотом просит зайти, официально прощается, движется по зданию светящейся палочкой, замирает в кубике своей комнаты наверху, Анжела, выждав, небрежно выходит, взяв для отвода глаз сумочку, немо стоит в лифте, прижав сумочку к груди, стучится в его дверь… Дальше представление обрывалось (что Анжелу особенно радовало) и шло с начала, с вариантами.
Все трое были сильно напряжены: конус Мэлора внутри Мыши горел ярко, он космато вращался, уже начиная пульсировать, Мэлор был похож на чудного среброволосого дикобраза, собственные пальцы Анжелы посылали в пространство белые лучи, такие длинные и тонкие, что ими можно было ощупывать комнату. Сознание Мыши зациклилось на картине ухода Анжелы (все торопливее хватает свою жалкую желтенькую сумочку) Анжела не двигалась с места, Мышь, инстинктивно все почуяв, угрюмо сидела, хотя было заметно настойчивое требование ее мочевого пузыря… Вдруг Мэлор испустил несколько радужных оболочек внезапной идеи… На дискотеку, немедленно!
И обе стали собираться, краситься, зло поглядывая друг на друга и опасливо – на смирную спину Мэлора. Вихрем слетели вниз, там, в бледных ламповых лучах, метались огненные люди, они разбрызгивали горячие всплески, клочья пламени, смерчи и протуберанцы, Анжела бросилась в круг и мигом запылала серебром: это был настоящий праздник серебра, оно заполняло промежутки меж пляшущими фигурами, и фигуры двигались на чистом серебряном поле и поглощались им, и ничего больше не оставалось, кроме этого ровного, жутко слепящего серебра…
Однажды Анжела оказалась в танце Мэлора, они сблизились, тепло протекло; ни слова друг другу не говоря они вышли в коридор, Мэлор вызвал лифт, в кабине остро пахло лавандой, в комнате Мэлора – сырая ночь, Останкинская башня, озаренная разноцветными огнями, старческая голова внимательного индюка на потолке…
Анжела стала посередине, Мэлор сел на край кровати. Сквозь стены и мебель снизу поднималось настигающее серебро, она весело и снисходительно посмотрела на Мэлора, прямо в его берилловые глаза, и рванула через голову свитер, так что электрические искры полетели в разные стороны, скомкала, бросила в угол (не разбился) и, расправив плечи, шагнула на ступеньку вниз, в чистый поток серебра, и Мэлор принял ее, дрожащую, в свои руки, и наутро ее уже не было с ним.
– Разминируй меня… – прошептал он сквозь сон, без толку ощупывая влажную постель. Ему снилась война, полевая форма, какие-то саперы… Он открыл глаза, сбросив с век их микроскопические фигурки, нагнулся, подвинул баночку, пописал.
Пахло тем, что делалось здесь всю ночь. Сползя с кровати, Мэлор подошел к белому, лежавшему под столом: это был носовой платок, он бережно взял его и вывел за окно. В грудь дохнуло свежим весенним утром, талым снегом, облаком, смогом, сладостью гниения, каплями… Мэлор свесился из окна, посмотрел, не лежит ли Анжела внизу, и окончательно проснулся. Девушки действительно не было.