Страница:
Вацетис так описывал процесс создания Полевого штаба: в результате пополнения 30 сентября 1918 г. Реввоенсовета Республики его «самостоятельность оказалась сильно стесненной. Некоторые проекты не могли быть даже поставлены на обсуждение, ибо им грозил провал. Чтобы выйти из создавшегося положения, мне нужно было оторваться от РВС Респ[ублики]. Я решил использовать данную мне власть и приказал врем[енному] нач[альнику] штаба тов. Майгуру подготовить сформирование специального штаба для Главнокомандующего в Серпухове. Штаб этот получил название Полевой штаб, куда перешла часть работников из Штаба РВСР, а этот последний был ликвидирован. Полевой штаб был подчинен непосредственно мне и являлся моим рабочим органом. Состав Полевого штаба был довольно ограниченный, но в нем были представлены все управления, необходимые для той огромной творческой работы, которую предстояло нам выполнить. С большим сожалением должен отметить, что мой начальник штаба Восточного фронта тов. Майгур по своей скромности отказался занять должность начальника Полевого штаба – на эту должность был назначен генштаба Костяев Ф.В.»178 К воспоминаниям Вацетиса следует относиться критически: так, например, П.М. Майгур не возглавил штаб отнюдь не вследствие своей «скромности».
Нападки на будущих сотрудников Полевого штаба начались еще весной – летом 1918 г. Генштабистов 1917 г., занявших ключевые посты в Оперода, а затем достаточно серьезные посты в Полевом штабе и на фронтах, опасался ряд видных большевистских организаторов, находившихся на военной работе и боявшихся военного переворота (член коллегии Наркомвоена М.С. Кедров, военком Северного фронта Л.М. Глезаров и др.). Летом 1918 г. в Петрограде будущего начальника Полевого штаба генерала Ф.В. Костяева «предательски», «без[о] всякого повода» арестовал большевик Л.М. Глезаров и освободил «только по настоянию центральной власти»179.
Формально большевистским комиссарам развязало руки объявление массового «красного террора» 2 сентября 1918 г. Уже 4 сентября был опубликован приказ о заложниках, разосланный всем советам наркомом внутренних дел Г.И. Петровским, в котором указано: «Тыл наших армий должен быть, наконец, окончательно очищен от всякой белогвардейщины и всех подлых заговорщиков… ни малейшей нерешительности в применении массового террора»180. В начале сентября консультант Оперода и будущий организатор Полевого штаба Г.И. Теодори ходатайствовал перед фактическим руководителем центрального военного аппарата Э.М. Склянским о срочном командировании в Оперод генштабиста Н.Н. Доможирова, которого 3 месяца задерживали в Петрограде. 11 сентября Склянский сообщил Теодори, что Доможиров «под подозрением». Теодори апеллировал к Главкому И.И. Вацетису, высоко ценившему генштабистов 1917 г. и лично консультанта Оперода181. Георгий Иванович «категорически» ручался за своих коллег – генштабистов Доможирова, Б.И. Кузнецова, Г.Я. Кутырева, И.Д. Чинтулова и других, ссылаясь на доверие Л.Д. Троцкого, «оберегавшего» их.
К тому же после создания в сентябре 1918 г. нового высшего военного органа – Революционного военного совета Республики – во главе с Львом Троцким началась перетряска аппарата военного управления. В частности, высшее военное руководство планировало влить Оперативный отдел Наркомвоена во Всероссийский главный штаб (Всероглавштаб). В случае такой реорганизации генштабисты 1918 г. выпуска попадали в подчинение тем старым генштабистам, с которыми они ожесточенно боролись вот уже около полугода. 11 сентября Теодори заявил высоко ценившему ему Главнокомандующему всеми вооруженными силами И.И. Вацетису: «Я прошу категорически не соглашаться на влитие Оперотдела во Всероссийский главный штаб, ибо это равносильно уничтожению инициативной группы работников, которая растворится в массе саботантов182, а потом нас постепенно рассеют или заарестуют… Особенно остро в случае передачи Оперотдела во Всероссийский главный штаб станет вопрос с разведывательным, военным контролем, оперативным и учетным отделениями… Если же все интриги и старания отдельных групп увенчаются успехом, то, безусловно, работать во Всероссийском главном штабе мы не будем, дабы не нести нравственную ответственность за тот характер работы, который там идет и будет идти. Предпочитаем тогда уйти в сторону от работы, ибо тогда фактически выяснится, насколько необходима была продуктивная работа отдела, та энергия и способность к творчеству и созидательному труду, которая за эти 2–3 месяца могла уже перейти к исполнению элементарных военных требований»183. Рассказ Теодори полностью подтвердил сам А.А. Свечин в «Автобиографии». Генерал в 1935 г. (!) указал, что до марта 1918 г. он был «враждебно настроен к Октябрьской революции». В марте он присутствовал на совещании в Смольном, после которого и поступил на службу в советское военное ведомство. Когда Свечин занимал должности в Смоленском районе Завесы, он столкнулся с «местными коммунистами, которые не выполняли приказов центра, которые я послушно проводил в жизнь. Напряженность этих отношений заставила меня согласиться на предложение Троцкого – принять должность начальника Всероссийского главного штаба. Эта должность занималась мной с марта по ноябрь 1918 г. Я держался по всем вопросам диаметрально противоположного мнения по сравнению с Главнокомандующим Вацетисом. Троцкий всегда поддерживал последнего. Это обстоятельство и убедило меня в безнадежности моей работы и вынудило просить меня заменить другим, более пригодным и покладистым человеком»184. Здесь нужен комментарий: И.И. Вацетис стал Главнокомандующим Восточным фронтом (по сути Верховным, т. к. именно на Восточном фронте «решалась судьба революции) в июле 1918 г., причем в этот период сам Троцкий назвал его кандидатуру на пост Главкома «смехотворной». Дело в том, что «гений» Вацетиса был хорошо известен Троцкому: еще в начале июля 1918 г. на секретном заседании о судьбе отдела всеобщего военного обучения он предстал во всей красе. Вопреки общему решению об оставлении отдела в структуре Всероссийского главного штаба, заведующий отделом Л.Е. Марьясин, И.И. Вацетис и Гуровский остались при особом мнении: отдел не должен входить в состав штаба. При этом Марьясин и Гуровский, отстаивая свои интересы, предлагали непосредственно подчинить отдел наркому по военным делам, а Иоаким Вацетис, по добродушному заявлению Льва Марьясина, «настаивал даже на образовании из него особого народного комиссариата». Естественно, характеризуя кандидатуру Главкома как смехотворную, Троцкий не кривил душой: во-первых, позиция говорит о наивности Вацетиса, во-вторых, совершенно очевидном непонимании линии наркома – на максимальную централизацию государственного (в частности, военного) аппарата185. Следовательно, описываемая Свечиным ситуация, скорее всего, сложилась уже после создания Реввоенсовета Республики. Слияние Оперода со Всероглавштабом не состоялось. Теодори сотоварищи удалось отстоять свое положение в советском военном ведомстве.
В конце лета – начале осени 1918 г. из центрального военного аппарата офицеров и военных чиновников в больших количествах отправляли на фронт. Казалось бы, чаша должна была не миновать и Красную Ставку. Но бюрократическая логика оказалась сильнее распоряжений военно-политического руководства. 30 сентября приказом по Штабу Реввоенсовета Республики – одному из двух составляющих будущего Полевого штаба – на фронт отправили по 9 кадровых (в чинах от прапорщика до капитана, в т. ч. племянника Управляющего делами Совнаркома Владимира Бонч-Бруевича подпоручика Константина Михайловича Бонч-Бруевича) и «военного времени» офицеров, 12 писарей, 2 унтер-офицеров и 1 «совершенно не служившего» (всего 33 человека) 186. Но при этом оговорили, что по штату полагается иметь в штабе 211 человек и потому можно «командировать обратно в Штаб 24 бывших офицеров и чиновников и 24 бывших унтер-офицеров и лиц прочих категорий», а потому все призванные на основании 1 пункта приказа «подлежат возвращению на службу в Штаб, так как уход этих лиц может неблагоприятно отразиться на работе… Штаба»187. Приказание исполнено, а люди остались на своих местах.
14 октября Реввоенсовет телеграфировал Л.Д. Троцкому, что вследствие болезненного состояния капитана, выпускника ускоренных 6‑месячных курсов Генштаба 1918 г. Парфения Майгура, его неопытности и недостатка знаний Иоаким Вацетис избрал на ответственную должность начальника Штаба РВСР генерала Федора Костяева. Последнего срочно вызвали в Арзамас (место дислокации РВСР) для получения указаний. РВСР обсудил кандидатуру Костяева и «всецело» согласился на его назначение, «преследуя пользу делу». Реввоенсовет просил Троцкого дать свое согласие на назначение188 и получил в ответ: «Я указывал на малую подготовленность Майгура на должность начальника Всероссийского Полевого штаба189, но не желал стеснять Главкома в выборе ближайших сотрудников. Того же правила держус[ь] и сейчас. Против Костяева не возражаю. Его политическая физиономия мне неизвестна, и с этой стороны ответственность возлагается на тов. Данишевского, Кобозева и Смирнова. Одновременно обращаю внимание на то, что предписания комиссарам, касающиеся их назначения и перемещения, посылаются приказами, подписанными на первом месте Главкомом. Предлагаю устранить. Непосредственная ответственность за комиссаров лежит на тов. [И.Н.] Смирнове как заведующим Политическим отделом. Ему и надлежит первым [подписывать подобные телеграммы]. Обращаю далее внимание на то, что Аралов назначен комиссаром Полевого штаба и вопрос о заведующем Разведывательным [управлением] остался открытым. Тов. Механошин выдвигал кандидатуру тов. Склянского. Между тем везде и всюду начальником и за начальника Управления делами подписываются Аралов, Павулан, Гиршфельд и всякий, кому не лень. Предлагаю прекратить это[т] маскарад, компрометирующий высшее военное учреждение в Советской Республике»190. Таким образом, подбор и расстановка руководящих кадров Ставки происходили в условиях, когда еще не были определены основные руководители аппарата Реввоенсовета Республики.
Итак, начальником Штаба РВСР, а затем и Полевого штаба стал 40‑летний генерал-майор старой армии Ф.В. Костяев – из дворян, выпускник Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса, Николаевского инженерного училища (1899) и Николаевской академии Генштаба по первому разряду (1905), находившийся на военной службе с 1896 г. (стаж – 22 года). Участник Русско-японской войны 1904–1905 гг. Добровольно вступил в РККА в марте 1918 г., скорее всего рассчитывая на возобновление войны с Германией – начальник штаба Псковского района, затем начальник 2‑й Петроградской дивизии (май – июнь 1918), инспектор по формированию и помощник военрука Петроградского района (июнь – сентябрь 1918 г.), до назначения начальником ПШ – начальник штаба Северного фронта191.
Георгий Теодори приступил к организации Полевого штаба 16 октября 1918 г.192
Большевики прекрасно знали историю Великой Французской революции и всегда опасались военной диктатуры. Поэтому штаб было решено передислоцировать в Серпухов: не особенно далеко от Москвы (менее 100 километров), в городе была 5‑киловаттная радиостанция (дальность передачи до 500 верст)193. 20 октября началась активная подготовка к размещению Полевого штаба в г. Серпухов, а уже 28 прибыли первые сотрудники. 1 ноября в ночь на новое место выехали инспекции Высшего военного совета (теперь – инспекции ПШ), остальные управления – после 3 ноября. Комендант штаба А.В. Ремер должен был закончить подготовку к приему служащих 3 ноября – такое заведомо невыполнимое приказание отдали генерал Ф.В. Костяев и комиссар штаба Семен Аралов194. 8 ноября руководство Штаба РВСР сообщило начальнику Всероссийского главного штаба Н.И. Раттэлю о своем переводе в Серпухов, в здание бывшей клиники Солодовникова на Московской улице, с 9 ноября. Связь со штабом в Москве в Гранатном переулке (где первоначально дислоцировался Штаб РВСР) прекращалась 9 ноября в 24 часа. Детально прописывались вопросы связи: телеграммы должны были направляться через Центральный телеграф в г. Серпухов «Штаб», пакеты – на Пречистенку, 37 в отделение связи (оттуда нарочным посылаться в Серпухов). Представителем Штаба РВСР для связи в Москве оставался В.Л. Плотников. Выясняется, что центральный коммутатор на Пречистенке, 37 был соединен со Штабом в Серпухове прямым проводом, а кабинет начальника Штаба РВСР в Серпухове был «соединен прямым телефонным проводом с верхним коммутатором в Кремле (курсив мой. – С.В.)». Оговаривалось, что кроме непосредственной связи по телефону Штаба РВСР в Серпухове с Москвой переговоры можно вести «и обычным путем через городскую телефонную станцию»; телеграфная связь «должна производиться через Центральную Московскую станцию, обычным путем требуя провод в Серпухов – Штаб по юзу» 195.
Организация Полевого штаба осложнилась ссорой Теодори и Костяева: генерал изменил организацию Ставки, по мнению генштабиста, «вопреки элементарным военным требованиям» и опыту Первой мировой и Гражданской войн196. В принципе это осложнение отношений не помешало организации работы: в отличие от остальных управлений Полевого штаба РУ и ЦУПВОСО дислоцировались не в Серпухове, а в Москве197. 2 ноября Аралов (документ также подписали врид начальника штаба и комендант ПШ – 26‑летний военный специалист А.В. Ремер) заявил в отношении Хамовнической районной жилищной комиссии, что последняя выселяла сотрудников Ставки из занимаемых квартир и это явление приобрело «эпидемический характер». Аралов потребовал от комиссии прекращения незаконного выселения сотрудников, по сути пригрозив разбирательством дела в Госконтроле198. В ответ член Президиума Хамовнического совета В. Яремов и члены районной жилкомиссии не только направили резкий ответ Аралову199, но и обратились с просьбой о призвании «к порядку представителей центральных ведомств» непосредственно в ЦК РКП(б), ссылаясь на обстоятельство, что «систематическая протекция» руководства Полевого штаба расселению своих сотрудников в домах рабочих «противоречит интересам» последних и, главное, «не вызывается необходимостью, ибо советские служащие переселяются не в худшие условия»200. А в Серпухове А.В. Ремер серьезно поссорился с местным советом, тормозившим реквизицию помещений. В результате спешки с размещением Полевого штаба и его сотрудников появилось дело по обвинению сотрудников Ставки «в незаконной реквизиции мебели у граждан г. Серпухова». Следствие разделило вину между сотрудниками штаба, жилищного отдела Серпуховского совета и милиционерами, «помогавшими» производить реквизиции201. Серпуховский совет затаил в душе на сотрудников штаба, что называется, «некоторое хамство». Впоследствии на Полевой штаб жаловалась Серпуховская партийная организация, что не могло не отразиться на положении штаба. Да и жители города относились к ПШ резко отрицательно: «Серпухов – городишко маленький, о том, как живут сотрудники Полевого штаба, знают все» (А.А. Антонова, 3 января 1919 г.). Поражала разница как в жилищном положении сотрудников штаба и рабочих, так и – особенно – в их продуктовом снабжении202. К генштабистам Полевого штаба рабочие, с которыми общался Антонов, относились недоверчиво, а то и вовсе «враждебно»203. Некоторые заявляли даже, что все генштабисты, получающие в глубоком тылу красноармейский паек и такие же пайки для членов семьи204, – «белогвардейские офицеры, которые впоследствии будут расстреливать рабочих, а теперь их откармливают». 3 января 1919 г. А.А. Антонов сделал оговорку по Фрейду: «может быть, все это сплетни, но несомненно, что повод к этому дают сами специалисты, имеющие тенденцию рассматривать себя наподобие привилегированного офицерского сословия»205. Даже в июне 1919 г. Аралову приходилось отстаивать штаб от напора Серпуховского совета и стоящего за ним Моссовета в ЦК партии. К чести комиссара Полевого штаба, он решительно отверг наветы и прикрыл своих сотрудников, предельно тактично уточнив: «сама апелляция в РВСР и ЦК для меня кажется излишней и мало обоснованной»206.
По свидетельству Г.И. Теодори, под его руководством за 24 дня – к 11 ноября 1918 г. – ПШ был сформирован207. Данные, приведенные генштабистом, подтверждаются источниками: 1 ноября для приема имущества и средств Полевого штаба (бывшего Высшего военного совета и Оперода) руководством Полевого штаба была назначена комиссия под председательством начальника Организационного управления полевого штаба В.В. Даллера в составе членов – Рейтера (Оперод) и Берзина (командир отдельного взвода охраны). Комиссия обязывалась к 7 ноября закончить проверку и донести об исполнении208. А 11 ноября (дата окончания реорганизации) приказом № 49, «ввиду переформирования Штаба Революционного военного совета Республики в Полевой, занятия во всех управлениях штаба [приказывалось] вести ежедневно с 9 до 14 часов и с 16 до 20 часов. Во время перерыва с 14 до 16 часов во всех управлениях штаба должны оставаться кроме дежурных один из ответственных работников и один письмоводитель»209.
Но сразу ли была налажена работа штаба? Нет – по свидетельству военного комиссара при помощнике начальника ПШ Г.Л. Прейсмана, он приехал для работы в Полевом штабе в середине ноября 1918 г. В это время «работа в полной мере не производилась, т. к. для деятельности управлений штаба не хватало технического оборудования и необходимой мебели, а для сотрудников не было квартир. Большая часть сотрудников ходила по городу, вторгалась в квартиры и занимала их без всякого на то разрешения власти. Со стороны Серпуховского совета не было никакого содействия, у жилищного отдела было только 2 агента. Учета свободных комнат не было. Коменданту не удалось наладить отношения с советом. Положение было нетерпимое. Перед С.И. Араловым и Костяевым встал вопрос о принятии каких-нибудь чрезвычайных мер, но все же решили установить контакт с местной властью»210. О том, какой «контакт» установили, мы уже знаем…
25 декабря 1918 г. для регистрации служивших в Полевом штабе бывших офицеров по распоряжению С.И. Аралова не позднее 28 декабря руководители подразделений Полевого штаба обязывались доставить в двух экземплярах листы на бывших офицеров211. К 28 декабря Аралов, конечно, ничего не получил: списки бывших офицеров Полевого штаба (а также Реввоентрибунала) составили и направили в Особый отдел ВЧК только 17 января 1919 г. К этому моменту Особый отдел затребовал более подробные сведения, но Аралов разрешил отложить выполнение требования военной контрразведки «во избежание путаницы»212. 2 марта анкетные листы на бывших офицеров – сотрудников Полевого штаба – получил заведующий Серпуховским отделением Особого отдела С.М. Постнов213.
Что представлял собой Полевой штаб к концу 1918 г.? 12 декабря 1918 г. вышел приказ по ПШ, характеризующий сложившуюся за месяц обстановку в этом органе военного управления. Ф.В. Костяев констатировал, что в ряде управлений наблюдались «нерадение и даже неисполнение… приказов» (это касалось не только распоряжений служебных, но и бытовых); систематическими стали нарушения субординации; подписи Костяева и Аралова ставились под распоряжениями, которые фактически ими не отдавались. Костяева особенно коробило то, что без его ведома была произведена выдача крупной суммы денег, причем расход произвели не по назначению (начальник ПШ узнал об этом случайно и не был удовлетворен данными ему объяснениями). Руководители Ставки предупреждали, что впредь по каждому такому случаю будет проводиться служебное расследование, а «виновные привлекаться к ответственности».
Характеризуя работу штаба, Костяев заметил, что «некоторые управления страдают крайним бюрократизмом». Бывали случаи, когда подавались «на подпись телеграммы, по которым было уже все исполнено и проведено в жизнь», а ответственные за это лица даже не были в курсе. Проведение в жизнь самых простых распоряжений требовало от Костяева «особых распоряжений и усилий» (так, потребовалось четыре приказания для получения в штаб газет); доклады по основным вопросам представлялись, в большинстве случаев, «в необработанном виде без должных справок», резолюции начальника штаба не проводились в жизнь. Костяев требовал от всех начальников управлений и чинов ПШ «обратить на работу штаба должное внимание» и представлять «по важнейшим вопросам» исчерпывающие доклады «со всеми справками». Для уничтожения бюрократизма руководство Ставки стремилось назначить во всех управлениях ответственных за исполнения распоряжений лиц.
Многие сотрудники, по мнению Ф.В. Костяева, не были способны отделить вопросы, «имеющие значение для устройства наших вооруженных сил, от… совершенно мелочных», притом что почти любой важный военный вопрос крайне запущен. Непрофессионализм не удивителен: по наблюдениям генерала, «чьим-то распоряжением» к службе связи прикомандировали «несколько лиц, совершенно не годных в отношении связи».
Генерал Костяев отмечал также, что в некоторых отделениях и управлениях часто крутятся посторонние214. Это станет одним из факторов предельной придирчивости к военным специалистам Полевого штаба их «политических контролеров» – военных комиссаров – и поводом для чисток.
Последствия приказа Ф.В. Костяева от 12 декабря 1918 г. были, очевидно, весьма скромными: начальник Полевого штаба констатировал это ровно через месяц. И удивляться нечего, что и очередное напоминание прошло впустую – в приказе от 12 января 1919 г. Костяев пригрозил не преданием суду виновных, а максимум «отрешением от должности»215. 12 января 1919 г. последовал новый приказ начальника Ставки. В нем говорилось: «За последнее время некоторые безответственные лица из числа служащих штаба позволяют себе критиковать работу как в Полевом штабе, так и на фронтах, не имея для этого оснований и абсолютно никакого права. Вообще же должен заметить, что в штабе раз[велась] излишняя болтливость и главным образом среди плохо ориентирующихся в обстановке, совершенно подчас с нею незнакомых и мало что делающих, а во время занятий прогуливающихся из одного управления в другое и устраивающих иногда в отделениях небольшие собрания. Считаю долгом предупредить всех служащих штаба, что в полевых штабах, особенно при главном командовании, всякая болтливость, особенно еще соединенная с ничегонеделанием, вредит только боевой работе штаба, что особенно важно в настоящий момент, когда мы переходим к правильно организованной работе на фронтах и к созданию регулярной армии. Объясняя эту болтливость исключительно непониманием того большого дела, к которому мы приставлены, предупреждаю, что впредь лица, замеченные в этом, будут привлекаться к законной ответственности»216. В Москве, в Регистрационном управлении, дела обстояли немногим лучше: 2 февраля 1919 г. консультант РУ Георгий Теодори просил комиссара связи Полевого штаба Коростылева решить вопрос с висящими в здании РУ на Пречистенке «в хаотическом беспорядке» проводами, т. к. при желании противник мог организовать прослушивание переговоров сотрудников217.
По свидетельству А.А. Антонова от 12 января 1919 г., «пользуясь родственными отношениями и попустительством», сотрудники разгуливали по отделениям, в результате чего «все, что делается в каком-либо из уголков штаба», становилось известным «всем». И это вопреки декрету Совнаркома от 17 июля 1918 г. «О воспрещении посещения правительственных учреждений посторонними лицами», принятому, между прочим, по письменному докладу Льва Троцкого218. В довершение всех бед, политические комиссары также были далеки от «агнцев»: случалось, они ходили на свидания со штабными сотрудницами (правда, вроде бы на поводу у них не шли). Из коммунистов без предварительной подготовки могли вести агитационную работу человек 6–7. К тому же коммунисты Полевого штаба не пользовались авторитетом у серпуховских рабочих, негативно настроенных вследствие полуголодного существования и особенностей размещения ПШ в городе не только к штабу, но и к Советской власти в целом. Направленный в начале января Лениным в Полевой штаб для анализа обстановки Антонов докладывал, что «среди сотрудников… должны быть шпионы» и что комиссары не могут с ними бороться: они обязаны заботиться прежде всего не об очистке Ставки «от подозрительных лиц», а о том, «чтобы не осложнять отношений с генштабистами». Этот вывод Антонов сопроводил ритуальной оговоркой о необходимости использования военных специалистов и создания для них нормальной рабочей обстановки, при которой офицерам и военным чиновникам не придется отрываться «от военного дела пустяками, постоянными придирками и т. д.»219.
Нападки на будущих сотрудников Полевого штаба начались еще весной – летом 1918 г. Генштабистов 1917 г., занявших ключевые посты в Оперода, а затем достаточно серьезные посты в Полевом штабе и на фронтах, опасался ряд видных большевистских организаторов, находившихся на военной работе и боявшихся военного переворота (член коллегии Наркомвоена М.С. Кедров, военком Северного фронта Л.М. Глезаров и др.). Летом 1918 г. в Петрограде будущего начальника Полевого штаба генерала Ф.В. Костяева «предательски», «без[о] всякого повода» арестовал большевик Л.М. Глезаров и освободил «только по настоянию центральной власти»179.
Формально большевистским комиссарам развязало руки объявление массового «красного террора» 2 сентября 1918 г. Уже 4 сентября был опубликован приказ о заложниках, разосланный всем советам наркомом внутренних дел Г.И. Петровским, в котором указано: «Тыл наших армий должен быть, наконец, окончательно очищен от всякой белогвардейщины и всех подлых заговорщиков… ни малейшей нерешительности в применении массового террора»180. В начале сентября консультант Оперода и будущий организатор Полевого штаба Г.И. Теодори ходатайствовал перед фактическим руководителем центрального военного аппарата Э.М. Склянским о срочном командировании в Оперод генштабиста Н.Н. Доможирова, которого 3 месяца задерживали в Петрограде. 11 сентября Склянский сообщил Теодори, что Доможиров «под подозрением». Теодори апеллировал к Главкому И.И. Вацетису, высоко ценившему генштабистов 1917 г. и лично консультанта Оперода181. Георгий Иванович «категорически» ручался за своих коллег – генштабистов Доможирова, Б.И. Кузнецова, Г.Я. Кутырева, И.Д. Чинтулова и других, ссылаясь на доверие Л.Д. Троцкого, «оберегавшего» их.
К тому же после создания в сентябре 1918 г. нового высшего военного органа – Революционного военного совета Республики – во главе с Львом Троцким началась перетряска аппарата военного управления. В частности, высшее военное руководство планировало влить Оперативный отдел Наркомвоена во Всероссийский главный штаб (Всероглавштаб). В случае такой реорганизации генштабисты 1918 г. выпуска попадали в подчинение тем старым генштабистам, с которыми они ожесточенно боролись вот уже около полугода. 11 сентября Теодори заявил высоко ценившему ему Главнокомандующему всеми вооруженными силами И.И. Вацетису: «Я прошу категорически не соглашаться на влитие Оперотдела во Всероссийский главный штаб, ибо это равносильно уничтожению инициативной группы работников, которая растворится в массе саботантов182, а потом нас постепенно рассеют или заарестуют… Особенно остро в случае передачи Оперотдела во Всероссийский главный штаб станет вопрос с разведывательным, военным контролем, оперативным и учетным отделениями… Если же все интриги и старания отдельных групп увенчаются успехом, то, безусловно, работать во Всероссийском главном штабе мы не будем, дабы не нести нравственную ответственность за тот характер работы, который там идет и будет идти. Предпочитаем тогда уйти в сторону от работы, ибо тогда фактически выяснится, насколько необходима была продуктивная работа отдела, та энергия и способность к творчеству и созидательному труду, которая за эти 2–3 месяца могла уже перейти к исполнению элементарных военных требований»183. Рассказ Теодори полностью подтвердил сам А.А. Свечин в «Автобиографии». Генерал в 1935 г. (!) указал, что до марта 1918 г. он был «враждебно настроен к Октябрьской революции». В марте он присутствовал на совещании в Смольном, после которого и поступил на службу в советское военное ведомство. Когда Свечин занимал должности в Смоленском районе Завесы, он столкнулся с «местными коммунистами, которые не выполняли приказов центра, которые я послушно проводил в жизнь. Напряженность этих отношений заставила меня согласиться на предложение Троцкого – принять должность начальника Всероссийского главного штаба. Эта должность занималась мной с марта по ноябрь 1918 г. Я держался по всем вопросам диаметрально противоположного мнения по сравнению с Главнокомандующим Вацетисом. Троцкий всегда поддерживал последнего. Это обстоятельство и убедило меня в безнадежности моей работы и вынудило просить меня заменить другим, более пригодным и покладистым человеком»184. Здесь нужен комментарий: И.И. Вацетис стал Главнокомандующим Восточным фронтом (по сути Верховным, т. к. именно на Восточном фронте «решалась судьба революции) в июле 1918 г., причем в этот период сам Троцкий назвал его кандидатуру на пост Главкома «смехотворной». Дело в том, что «гений» Вацетиса был хорошо известен Троцкому: еще в начале июля 1918 г. на секретном заседании о судьбе отдела всеобщего военного обучения он предстал во всей красе. Вопреки общему решению об оставлении отдела в структуре Всероссийского главного штаба, заведующий отделом Л.Е. Марьясин, И.И. Вацетис и Гуровский остались при особом мнении: отдел не должен входить в состав штаба. При этом Марьясин и Гуровский, отстаивая свои интересы, предлагали непосредственно подчинить отдел наркому по военным делам, а Иоаким Вацетис, по добродушному заявлению Льва Марьясина, «настаивал даже на образовании из него особого народного комиссариата». Естественно, характеризуя кандидатуру Главкома как смехотворную, Троцкий не кривил душой: во-первых, позиция говорит о наивности Вацетиса, во-вторых, совершенно очевидном непонимании линии наркома – на максимальную централизацию государственного (в частности, военного) аппарата185. Следовательно, описываемая Свечиным ситуация, скорее всего, сложилась уже после создания Реввоенсовета Республики. Слияние Оперода со Всероглавштабом не состоялось. Теодори сотоварищи удалось отстоять свое положение в советском военном ведомстве.
В конце лета – начале осени 1918 г. из центрального военного аппарата офицеров и военных чиновников в больших количествах отправляли на фронт. Казалось бы, чаша должна была не миновать и Красную Ставку. Но бюрократическая логика оказалась сильнее распоряжений военно-политического руководства. 30 сентября приказом по Штабу Реввоенсовета Республики – одному из двух составляющих будущего Полевого штаба – на фронт отправили по 9 кадровых (в чинах от прапорщика до капитана, в т. ч. племянника Управляющего делами Совнаркома Владимира Бонч-Бруевича подпоручика Константина Михайловича Бонч-Бруевича) и «военного времени» офицеров, 12 писарей, 2 унтер-офицеров и 1 «совершенно не служившего» (всего 33 человека) 186. Но при этом оговорили, что по штату полагается иметь в штабе 211 человек и потому можно «командировать обратно в Штаб 24 бывших офицеров и чиновников и 24 бывших унтер-офицеров и лиц прочих категорий», а потому все призванные на основании 1 пункта приказа «подлежат возвращению на службу в Штаб, так как уход этих лиц может неблагоприятно отразиться на работе… Штаба»187. Приказание исполнено, а люди остались на своих местах.
14 октября Реввоенсовет телеграфировал Л.Д. Троцкому, что вследствие болезненного состояния капитана, выпускника ускоренных 6‑месячных курсов Генштаба 1918 г. Парфения Майгура, его неопытности и недостатка знаний Иоаким Вацетис избрал на ответственную должность начальника Штаба РВСР генерала Федора Костяева. Последнего срочно вызвали в Арзамас (место дислокации РВСР) для получения указаний. РВСР обсудил кандидатуру Костяева и «всецело» согласился на его назначение, «преследуя пользу делу». Реввоенсовет просил Троцкого дать свое согласие на назначение188 и получил в ответ: «Я указывал на малую подготовленность Майгура на должность начальника Всероссийского Полевого штаба189, но не желал стеснять Главкома в выборе ближайших сотрудников. Того же правила держус[ь] и сейчас. Против Костяева не возражаю. Его политическая физиономия мне неизвестна, и с этой стороны ответственность возлагается на тов. Данишевского, Кобозева и Смирнова. Одновременно обращаю внимание на то, что предписания комиссарам, касающиеся их назначения и перемещения, посылаются приказами, подписанными на первом месте Главкомом. Предлагаю устранить. Непосредственная ответственность за комиссаров лежит на тов. [И.Н.] Смирнове как заведующим Политическим отделом. Ему и надлежит первым [подписывать подобные телеграммы]. Обращаю далее внимание на то, что Аралов назначен комиссаром Полевого штаба и вопрос о заведующем Разведывательным [управлением] остался открытым. Тов. Механошин выдвигал кандидатуру тов. Склянского. Между тем везде и всюду начальником и за начальника Управления делами подписываются Аралов, Павулан, Гиршфельд и всякий, кому не лень. Предлагаю прекратить это[т] маскарад, компрометирующий высшее военное учреждение в Советской Республике»190. Таким образом, подбор и расстановка руководящих кадров Ставки происходили в условиях, когда еще не были определены основные руководители аппарата Реввоенсовета Республики.
Итак, начальником Штаба РВСР, а затем и Полевого штаба стал 40‑летний генерал-майор старой армии Ф.В. Костяев – из дворян, выпускник Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса, Николаевского инженерного училища (1899) и Николаевской академии Генштаба по первому разряду (1905), находившийся на военной службе с 1896 г. (стаж – 22 года). Участник Русско-японской войны 1904–1905 гг. Добровольно вступил в РККА в марте 1918 г., скорее всего рассчитывая на возобновление войны с Германией – начальник штаба Псковского района, затем начальник 2‑й Петроградской дивизии (май – июнь 1918), инспектор по формированию и помощник военрука Петроградского района (июнь – сентябрь 1918 г.), до назначения начальником ПШ – начальник штаба Северного фронта191.
Георгий Теодори приступил к организации Полевого штаба 16 октября 1918 г.192
Большевики прекрасно знали историю Великой Французской революции и всегда опасались военной диктатуры. Поэтому штаб было решено передислоцировать в Серпухов: не особенно далеко от Москвы (менее 100 километров), в городе была 5‑киловаттная радиостанция (дальность передачи до 500 верст)193. 20 октября началась активная подготовка к размещению Полевого штаба в г. Серпухов, а уже 28 прибыли первые сотрудники. 1 ноября в ночь на новое место выехали инспекции Высшего военного совета (теперь – инспекции ПШ), остальные управления – после 3 ноября. Комендант штаба А.В. Ремер должен был закончить подготовку к приему служащих 3 ноября – такое заведомо невыполнимое приказание отдали генерал Ф.В. Костяев и комиссар штаба Семен Аралов194. 8 ноября руководство Штаба РВСР сообщило начальнику Всероссийского главного штаба Н.И. Раттэлю о своем переводе в Серпухов, в здание бывшей клиники Солодовникова на Московской улице, с 9 ноября. Связь со штабом в Москве в Гранатном переулке (где первоначально дислоцировался Штаб РВСР) прекращалась 9 ноября в 24 часа. Детально прописывались вопросы связи: телеграммы должны были направляться через Центральный телеграф в г. Серпухов «Штаб», пакеты – на Пречистенку, 37 в отделение связи (оттуда нарочным посылаться в Серпухов). Представителем Штаба РВСР для связи в Москве оставался В.Л. Плотников. Выясняется, что центральный коммутатор на Пречистенке, 37 был соединен со Штабом в Серпухове прямым проводом, а кабинет начальника Штаба РВСР в Серпухове был «соединен прямым телефонным проводом с верхним коммутатором в Кремле (курсив мой. – С.В.)». Оговаривалось, что кроме непосредственной связи по телефону Штаба РВСР в Серпухове с Москвой переговоры можно вести «и обычным путем через городскую телефонную станцию»; телеграфная связь «должна производиться через Центральную Московскую станцию, обычным путем требуя провод в Серпухов – Штаб по юзу» 195.
Организация Полевого штаба осложнилась ссорой Теодори и Костяева: генерал изменил организацию Ставки, по мнению генштабиста, «вопреки элементарным военным требованиям» и опыту Первой мировой и Гражданской войн196. В принципе это осложнение отношений не помешало организации работы: в отличие от остальных управлений Полевого штаба РУ и ЦУПВОСО дислоцировались не в Серпухове, а в Москве197. 2 ноября Аралов (документ также подписали врид начальника штаба и комендант ПШ – 26‑летний военный специалист А.В. Ремер) заявил в отношении Хамовнической районной жилищной комиссии, что последняя выселяла сотрудников Ставки из занимаемых квартир и это явление приобрело «эпидемический характер». Аралов потребовал от комиссии прекращения незаконного выселения сотрудников, по сути пригрозив разбирательством дела в Госконтроле198. В ответ член Президиума Хамовнического совета В. Яремов и члены районной жилкомиссии не только направили резкий ответ Аралову199, но и обратились с просьбой о призвании «к порядку представителей центральных ведомств» непосредственно в ЦК РКП(б), ссылаясь на обстоятельство, что «систематическая протекция» руководства Полевого штаба расселению своих сотрудников в домах рабочих «противоречит интересам» последних и, главное, «не вызывается необходимостью, ибо советские служащие переселяются не в худшие условия»200. А в Серпухове А.В. Ремер серьезно поссорился с местным советом, тормозившим реквизицию помещений. В результате спешки с размещением Полевого штаба и его сотрудников появилось дело по обвинению сотрудников Ставки «в незаконной реквизиции мебели у граждан г. Серпухова». Следствие разделило вину между сотрудниками штаба, жилищного отдела Серпуховского совета и милиционерами, «помогавшими» производить реквизиции201. Серпуховский совет затаил в душе на сотрудников штаба, что называется, «некоторое хамство». Впоследствии на Полевой штаб жаловалась Серпуховская партийная организация, что не могло не отразиться на положении штаба. Да и жители города относились к ПШ резко отрицательно: «Серпухов – городишко маленький, о том, как живут сотрудники Полевого штаба, знают все» (А.А. Антонова, 3 января 1919 г.). Поражала разница как в жилищном положении сотрудников штаба и рабочих, так и – особенно – в их продуктовом снабжении202. К генштабистам Полевого штаба рабочие, с которыми общался Антонов, относились недоверчиво, а то и вовсе «враждебно»203. Некоторые заявляли даже, что все генштабисты, получающие в глубоком тылу красноармейский паек и такие же пайки для членов семьи204, – «белогвардейские офицеры, которые впоследствии будут расстреливать рабочих, а теперь их откармливают». 3 января 1919 г. А.А. Антонов сделал оговорку по Фрейду: «может быть, все это сплетни, но несомненно, что повод к этому дают сами специалисты, имеющие тенденцию рассматривать себя наподобие привилегированного офицерского сословия»205. Даже в июне 1919 г. Аралову приходилось отстаивать штаб от напора Серпуховского совета и стоящего за ним Моссовета в ЦК партии. К чести комиссара Полевого штаба, он решительно отверг наветы и прикрыл своих сотрудников, предельно тактично уточнив: «сама апелляция в РВСР и ЦК для меня кажется излишней и мало обоснованной»206.
По свидетельству Г.И. Теодори, под его руководством за 24 дня – к 11 ноября 1918 г. – ПШ был сформирован207. Данные, приведенные генштабистом, подтверждаются источниками: 1 ноября для приема имущества и средств Полевого штаба (бывшего Высшего военного совета и Оперода) руководством Полевого штаба была назначена комиссия под председательством начальника Организационного управления полевого штаба В.В. Даллера в составе членов – Рейтера (Оперод) и Берзина (командир отдельного взвода охраны). Комиссия обязывалась к 7 ноября закончить проверку и донести об исполнении208. А 11 ноября (дата окончания реорганизации) приказом № 49, «ввиду переформирования Штаба Революционного военного совета Республики в Полевой, занятия во всех управлениях штаба [приказывалось] вести ежедневно с 9 до 14 часов и с 16 до 20 часов. Во время перерыва с 14 до 16 часов во всех управлениях штаба должны оставаться кроме дежурных один из ответственных работников и один письмоводитель»209.
Но сразу ли была налажена работа штаба? Нет – по свидетельству военного комиссара при помощнике начальника ПШ Г.Л. Прейсмана, он приехал для работы в Полевом штабе в середине ноября 1918 г. В это время «работа в полной мере не производилась, т. к. для деятельности управлений штаба не хватало технического оборудования и необходимой мебели, а для сотрудников не было квартир. Большая часть сотрудников ходила по городу, вторгалась в квартиры и занимала их без всякого на то разрешения власти. Со стороны Серпуховского совета не было никакого содействия, у жилищного отдела было только 2 агента. Учета свободных комнат не было. Коменданту не удалось наладить отношения с советом. Положение было нетерпимое. Перед С.И. Араловым и Костяевым встал вопрос о принятии каких-нибудь чрезвычайных мер, но все же решили установить контакт с местной властью»210. О том, какой «контакт» установили, мы уже знаем…
25 декабря 1918 г. для регистрации служивших в Полевом штабе бывших офицеров по распоряжению С.И. Аралова не позднее 28 декабря руководители подразделений Полевого штаба обязывались доставить в двух экземплярах листы на бывших офицеров211. К 28 декабря Аралов, конечно, ничего не получил: списки бывших офицеров Полевого штаба (а также Реввоентрибунала) составили и направили в Особый отдел ВЧК только 17 января 1919 г. К этому моменту Особый отдел затребовал более подробные сведения, но Аралов разрешил отложить выполнение требования военной контрразведки «во избежание путаницы»212. 2 марта анкетные листы на бывших офицеров – сотрудников Полевого штаба – получил заведующий Серпуховским отделением Особого отдела С.М. Постнов213.
Что представлял собой Полевой штаб к концу 1918 г.? 12 декабря 1918 г. вышел приказ по ПШ, характеризующий сложившуюся за месяц обстановку в этом органе военного управления. Ф.В. Костяев констатировал, что в ряде управлений наблюдались «нерадение и даже неисполнение… приказов» (это касалось не только распоряжений служебных, но и бытовых); систематическими стали нарушения субординации; подписи Костяева и Аралова ставились под распоряжениями, которые фактически ими не отдавались. Костяева особенно коробило то, что без его ведома была произведена выдача крупной суммы денег, причем расход произвели не по назначению (начальник ПШ узнал об этом случайно и не был удовлетворен данными ему объяснениями). Руководители Ставки предупреждали, что впредь по каждому такому случаю будет проводиться служебное расследование, а «виновные привлекаться к ответственности».
Характеризуя работу штаба, Костяев заметил, что «некоторые управления страдают крайним бюрократизмом». Бывали случаи, когда подавались «на подпись телеграммы, по которым было уже все исполнено и проведено в жизнь», а ответственные за это лица даже не были в курсе. Проведение в жизнь самых простых распоряжений требовало от Костяева «особых распоряжений и усилий» (так, потребовалось четыре приказания для получения в штаб газет); доклады по основным вопросам представлялись, в большинстве случаев, «в необработанном виде без должных справок», резолюции начальника штаба не проводились в жизнь. Костяев требовал от всех начальников управлений и чинов ПШ «обратить на работу штаба должное внимание» и представлять «по важнейшим вопросам» исчерпывающие доклады «со всеми справками». Для уничтожения бюрократизма руководство Ставки стремилось назначить во всех управлениях ответственных за исполнения распоряжений лиц.
Многие сотрудники, по мнению Ф.В. Костяева, не были способны отделить вопросы, «имеющие значение для устройства наших вооруженных сил, от… совершенно мелочных», притом что почти любой важный военный вопрос крайне запущен. Непрофессионализм не удивителен: по наблюдениям генерала, «чьим-то распоряжением» к службе связи прикомандировали «несколько лиц, совершенно не годных в отношении связи».
Генерал Костяев отмечал также, что в некоторых отделениях и управлениях часто крутятся посторонние214. Это станет одним из факторов предельной придирчивости к военным специалистам Полевого штаба их «политических контролеров» – военных комиссаров – и поводом для чисток.
Последствия приказа Ф.В. Костяева от 12 декабря 1918 г. были, очевидно, весьма скромными: начальник Полевого штаба констатировал это ровно через месяц. И удивляться нечего, что и очередное напоминание прошло впустую – в приказе от 12 января 1919 г. Костяев пригрозил не преданием суду виновных, а максимум «отрешением от должности»215. 12 января 1919 г. последовал новый приказ начальника Ставки. В нем говорилось: «За последнее время некоторые безответственные лица из числа служащих штаба позволяют себе критиковать работу как в Полевом штабе, так и на фронтах, не имея для этого оснований и абсолютно никакого права. Вообще же должен заметить, что в штабе раз[велась] излишняя болтливость и главным образом среди плохо ориентирующихся в обстановке, совершенно подчас с нею незнакомых и мало что делающих, а во время занятий прогуливающихся из одного управления в другое и устраивающих иногда в отделениях небольшие собрания. Считаю долгом предупредить всех служащих штаба, что в полевых штабах, особенно при главном командовании, всякая болтливость, особенно еще соединенная с ничегонеделанием, вредит только боевой работе штаба, что особенно важно в настоящий момент, когда мы переходим к правильно организованной работе на фронтах и к созданию регулярной армии. Объясняя эту болтливость исключительно непониманием того большого дела, к которому мы приставлены, предупреждаю, что впредь лица, замеченные в этом, будут привлекаться к законной ответственности»216. В Москве, в Регистрационном управлении, дела обстояли немногим лучше: 2 февраля 1919 г. консультант РУ Георгий Теодори просил комиссара связи Полевого штаба Коростылева решить вопрос с висящими в здании РУ на Пречистенке «в хаотическом беспорядке» проводами, т. к. при желании противник мог организовать прослушивание переговоров сотрудников217.
По свидетельству А.А. Антонова от 12 января 1919 г., «пользуясь родственными отношениями и попустительством», сотрудники разгуливали по отделениям, в результате чего «все, что делается в каком-либо из уголков штаба», становилось известным «всем». И это вопреки декрету Совнаркома от 17 июля 1918 г. «О воспрещении посещения правительственных учреждений посторонними лицами», принятому, между прочим, по письменному докладу Льва Троцкого218. В довершение всех бед, политические комиссары также были далеки от «агнцев»: случалось, они ходили на свидания со штабными сотрудницами (правда, вроде бы на поводу у них не шли). Из коммунистов без предварительной подготовки могли вести агитационную работу человек 6–7. К тому же коммунисты Полевого штаба не пользовались авторитетом у серпуховских рабочих, негативно настроенных вследствие полуголодного существования и особенностей размещения ПШ в городе не только к штабу, но и к Советской власти в целом. Направленный в начале января Лениным в Полевой штаб для анализа обстановки Антонов докладывал, что «среди сотрудников… должны быть шпионы» и что комиссары не могут с ними бороться: они обязаны заботиться прежде всего не об очистке Ставки «от подозрительных лиц», а о том, «чтобы не осложнять отношений с генштабистами». Этот вывод Антонов сопроводил ритуальной оговоркой о необходимости использования военных специалистов и создания для них нормальной рабочей обстановки, при которой офицерам и военным чиновникам не придется отрываться «от военного дела пустяками, постоянными придирками и т. д.»219.