Страница:
Сергей Викторович Соболев
Абсолютный холод
All the polar-bears in the shop are alreadydead, please leave your weapon with the staff[1].
Надпись на табличке в одном из магазинов городка Лонгйир (Longyear), столицы архипелага Шпицберген
ГЛАВА 1
28 февраля
По серовато-белой, с торосами, смахивающими на причудливые цветочные композиции из алебастра, поверхности Биллефьорда, с посвистом, прорываясь через перевал, второй день кряду метет мелкой острой крупой поземка. Иногда ветер ненадолго меняет направление, отбиваясь от слоистых скальных стен. Случается, сталкиваются два разнонаправленных потока, один из которых идет понизу, другой – по верхушкам гор и ледников, и тогда в северо-западной части фьорда сплетаются в тугие жгуты снежные вихри…
Бураны, конечно, не редкость на архипелаге. Но вихри, возникающие, казалось, спонтанно, представляют наибольшую опасность. Воздушные массы несутся с ревом, закручиваясь по спирали. Порывы шквалистого ветра столь сильны, что способны легко, играючи свалить с ног двуногих существ, если они вздумают сунуться на открытое место на своих странных приспособлениях на ногах, оставляющих за собой не цепочку следов, а параллельные полосы на снегу. И даже опрокинуть, перевернуть их шумные, кашляющие дымком машины, на которых большинство из них, из этих живущих в своих деревянных и каменных берлогах двуногих, предпочитают передвигаться вдоль накатанных санных путей…
По скованному льдом фьорду, держась ближе к пологому северному берегу, временами теряясь из виду в снежной пелене, нагнув низко голову, валкой походкой трусит полярный медведь. Урсус[2] – назовем его так – всю вторую половину длинной арктической ночи провел в трех переходах отсюда, в соседнем Саусфьорде. Некоторые его сородичи, даже взрослые самцы, не говоря уже о самках, вынашивающих ли потомство к весне, или уже имеющих при себе одного, двух, а то и трех медвежат, в эту глухую и голодную пору залегают в берлоги. Самцы, правда, укрываются ненадолго, проводя в спячке неделю или две, редко месяц. А вот медведицы устраиваются капитально, основательно – им с юным потомством предстоит провести на «зимней квартире» от четырех месяцев до полугода…
Урсус никогда не устраивал «лежек». И не давал себе поблажек или послаблений. Попросту не нуждался в этом. Он чрезвычайно силен и вынослив. Он крупнее любого из тех сородичей, с кем ему доводилось пересекаться прежде. Когда Урсус становится на дыбы, в полный рост, как это случается в дни весеннего гона, когда взрослые особи и подросший молодняк предъявляют права на приглянувшуюся самку, то сразу становится понятно, кто хозяин положения. И кто выиграет схватку – если до этого, конечно, дойдет дело.
Урсус на целую голову выше любого из местных самцов. И он, надо сказать, с того времени, когда встретил свою третью весну, не проиграл ни одной потасовки. Не уступил даже более опытным медведям ни приглянувшуюся самку, ни удобную для охоты полынью, где можно подкараулить тюлениху или полакомиться бельком[3]. Соперники шипели, разевали во всю ширь пасти, иногда – самые отважные – имитировали укус в плечо. Но стоило Урсусу самому разинуть пасть, показать клыки – клычищи! – и встать во весь свой громадный рост, как соперник, какой бы он ни был весь из себя задира и драчун, тут же терял весь запал и давал тягу, признавая тем самым силу и власть другого зверя.
Так что в действительности драться или кусать соперников ему приходится не часто: не видно желающих помериться с ним силенками…
Обычно, сколько он себя помнит (а это по меньшей мере уже десять зим и весен), Урсус подолгу не остается на одном месте. Он постоянно находится в движении, все время кочует. Если и задерживается где на день-другой, то лишь затем, чтобы доесть остатки добытой накануне жирной и вкусной нерпы или тюленя…
И вновь отправляется в путь, передвигаясь вдоль изрезанной фьордами береговой черты по крепкому, местами сторошенному льду; порой выбираясь на дрейфующие в густых то застывающих, то превращающихся в снежную кашу, в «сало» соленых морских водах ледовые поля. На небольших островках, к восходу от Большой земли, гористой, изрезанной фьордами и большую часть времени засыпанной снегом, скованной панцирями ледников, куда он перебирался где по льду, где вплавь, он охотился преимущественно на морских зайцев. И если удавалось подкараулить это осторожное, пугливое, но медлительное, грузное существо у присыпанной снегом лунки, то разделаться с ним уже не составляло труда… Он убивал тюленей одним мощным ударом лапы по голове, после чего вытаскивал, втягивал добычу на лед. Некоторое время, насыщаясь впрок, лакомился свежатиной. Но обыкновенно поедал лишь сало, а шкуру и тушу оставлял песцам, которые в таких случаях редко заставляют себя ждать.
Доводилось Урсусу уходить и далеко, очень далеко по ледовой пустыне, удаляясь на огромные расстояния от Большой земли – таким в его представлении был архипелаг тысячи островов. Любопытство и неуемная энергия не раз заставляли его отправляться в подобные путешествия. Он в одиночку забирался далеко на север, в ту сторону, где темное небо вспыхивает переливчатыми огнями, туда, где царит вечный холод. Туда, откуда на Большую землю когда-то пришла Медведица, чтобы найти на острове подходящую пару. А затем, выносив восемь месяцев плод, родила в уютной берлоге одного-единственного медвежонка – так появился на свет Урсус…
Он ненадолго задержался возле светло-серого, почти белого, под цвет фирна, существа. Каковое при его появлении попыталось заползти – укрыться – в небольшую ледяную расщелину, частично забитую снегом.
Урсус прекрасно знал повадки песцов, как белых, к которым относится эта особь, так и тех, что после линьки носят голубую шубку. Полярные волки являются частыми его спутниками. Случалось, небольшая стая сопровождала его неделями. Благо возле такого добытчика песцам всегда найдется чем поживиться.
Ну а этот мелкий хищник, кажется, сам попал в переплет. Он едва жив, поскуливая, слабо перебирает передними лапами. А вот задние конечности у него обездвижены…
Некоторые сородичи Урсуса не брезгуют в голодный предрассветный месяц, когда почти невозможно добыть нерпу, а тем более тюленя, даже песцом. И даже такой больной особью, как эта. Какая-никакая, но все же пища. Урсус же никогда не опускался до подобного. Он не питается падалью, не пожирает больных животных. И он не столуется там, где двуногие существа устраивают помойки, выбрасывая отходы пищи, как это встречается сплошь и рядом на других землях и островах, расположенных далеко в той стороне, где восходит солнце.
Урсус не тронул песца (тот уже вскоре станет добычей других мелких хищников). Валкой походкой, лишь изредка, чтобы поскорей проскочить торосистый участок, переходя на галоп, потрусил дальше – вдоль берега, в сторону мыса, за которым откроется другой фьорд, более широкий и вытянутый, но в целом похожий на этот. В четырех переходах отсюда, в скалистом распадке, занесенном снегом, в укромном месте, вдали от санных трасс, вдали также и от жилья двуногих, его подруга медведица Урса устроилась на зимовку.
Кстати, как и он сам, Урса некогда пришла на архипелаг откуда-то из дальних краев, из ледяных пустынь, находящихся в десятках переходов отсюда… Она еще молода, ей не более пяти вёсен. Крупная, сильная, она напомнила ему Медведицу, его собственную мать. Урсус минувшей весной бил и трепал всякого, кто пытался подойти поближе к приглянувшейся ему молоденькой самке. У них получилась прекрасная пара, и они славно провели лето на дальних северных островах.
А когда начались снегопады, вдвоем шли за волной холода, спускаясь вместе с полярной зимой на юг… Вместе же выбрали прекрасное место для зимнего жилища. Урса устроилась в удобной, с несколькими вентиляционными отверстиями снежной берлоге. Она пробудет там до весны. Там же, в берлоге, родит их первенца. Или первенцев, если медвежат будет двое…
Поначалу, когда его подруга укрылась в лежке и когда он оказался предоставлен самому себе, Урсус сильно скучал по ней. С ним, надо сказать, никогда прежде такого не случалось. Он не привязывался надолго к той или иной медведице, которых сам же выбирал в должное время и которые впоследствии, уже в пору первых тающих снегов, приносили потомство от Урсуса. Долгое время он бродил, как неприкаянный по льдам и прибрежным моренам Нордфьорда, держась неподалеку от берлоги Урсы. И лишь лютый голод заставил его уйти туда, где он мог прокормить себя. Туда, где много легче было добыть пропитание.
Вот почему он провел целиком всю полярную ночь на архипелаге. Вот почему на этот раз не стал уходить прочь от Большой земли, держась сравнительно недалеко от того места, где оставил на зимовку свою Урсу.
Еще вовсю метут снежные бури, лед и сам воздух, кажется, звенит, потрескивает от лютых морозов… Но инстинкт и чутье подсказывали Урсусу, что зима на исходе, что стужа и мгла уже вскоре отступят. Сначала медленно, а затем все быстрее будут видны перемены.
А это значит, что ему пора возвращаться – он хочет находиться неподалеку от берлоги Урсы в то время, когда она будет рожать.
И если понадобится, если возникнет такая необходимость, он защитит от любой опасности, любой угрозы и ее саму, ту, о ком он постоянно думает, и новой встречи с кем ждет с нетерпением, и тех крохотных медвежат, которые уже вскоре должны появиться на свет…
Урсус двинулся в путь с запасом во времени. Он шел вдоль береговой черты, повторяя причудливые ломаные очертания местных фьордов. Он не срезал углы, не выходил на середину продуваемых ветром фьордов. Не искал он и встречи с сородичами или, тем более, двуногими существами. Еще несколько таких переходов, и он будет у цели.
Ветер постепенно стихает, напоминая о себе лишь редкими порывами, срывающими с мелких волнистых сугробов крупицы свежего, еще не слежавшегося снега.
Полярная ночь определенно уже заканчивается, но время местных «белых ночей» еще не настало. Дневное светило лишь чуть приподнялось над горизонтом. Сквозь серую, припорошенную кружащими в воздухе снежинками муть проступили близкие очертания береговой черты. Впереди и правее – едва видимый в сероватой полумгле – вырастает силуэт конусовидной горы. Это одна из самых высоких и приметных вершин на всем архипелаге. Под ней, под этой горой-пирамидой, на берегу бухты рассыпаны разноцветные строения. С виду это еще крепкие дома, преимущественно каменные, в которых давно уже не живут люди…
Вернее сказать, брошенным поселок казался раньше, в ту пору, когда Урсус – как прошлой зимой, из любопытства – бродил по пустым, занесенным снегом улицам. Пытаясь понять, почему же двуногие, имея такие крепкие берлоги, ушли из этих мест.
Но вот как раз нынешней зимой они вернулись. Урсус точно это знает. Кому же знать, как не ему, истинному хозяину всех этих островов, льдов и студеных морских далей?
Из трубы – она приметно торчит в центре поселка, такая же высокая, как остроконечный обелиск – вьется, поднимаясь в небо или стелется низом, в зависимости от погоды, дым. У вырывающихся из трубы сизых и темных струек или облачков есть свой запах. И это один из самых острых и запоминающихся запахов, по которому можно издалека – особенно находясь с подветренной стороны – унюхать, обнаружить жилье двуногих. А то и их самих, поскольку шкуры, в которые они облачаются, впитывают в себя запахи их берлог, их самок…
А еще, когда не метет снежная пурга и когда берега фьорда не тонут в туманной дымке, в той стороне, где расположен поселок, в темени полярной ночи порой заметны огоньки. Их видно издалека, от мыса, за которым находится соседний Саусфьорд, откуда он, собственно, и движется. И если подойти поближе, вот как сейчас, они, эти огни, пусть даже их и немного, все же кажутся более яркими, чем то сияние в ночном небе, что ему не раз доводилось видеть во время его странствий по ледовым пустыням…
Урсус не боялся двуногих (ему вообще не ведомо чувство страха). Он множество раз встречался с ними. Не нос к носу, хотя и такое случалось, но частенько видел их на довольно близком расстоянии. И тех, кто передвигается на санях, и других, кто путешествует без оных. Но такое случалось преимущественно в теплую пору, когда солнце топит лед, когда теплое дыхание соленого моря ощущается даже на дальних северных островах. В полярную же ночь, пусть даже на ее исходе, увидеть двуногого – большая редкость. Если, конечно, не подходить к тем двум большим поселениям, где они живут большими группами круглый год.
Но то было раньше, в прежние годы, когда он был сам по себе. Когда он не знал Урсы. А сейчас все поменялось. Нынешней зимой он не раз видел в соседнем Саусфьорде и в ближних бухтах двуногих. Их, конечно, не так много, как в теплый сезон. Но ведь раньше, в прежние времена, в сезон колючей мглы, морозов и снежных бурь они здесь вообще не появлялись…
Урсус преодолел половину отмеренного им для перехода пути. Поселок, расположенный на берегу у подошвы пирамидальной горы, остался к этому времени уже позади. Он нисколько не устал и пока еще не был голоден…
Сначала он услышал сторонние звуки. Их невозможно было спутать ни с чем иным – это приближались на своих санях двуногие.
Урсус мог бы в несколько крупных прыжков перебраться на пологий в этом месте берег бухты. И укрыться в снежных заносах между языками морен еще прежде, чем эти существа окажутся в непосредственной близости от него.
Он продолжал двигаться в прежнем направлении, держась неподалеку от пологого в этом месте берега. Шум, напоминающий потрескивание молодого тонкого льда, когда по нему змеятся трещинки, приближается…
А вот уже из серой мглы показались сани!.. И еще одни! А за ними следом – третий скутер!..
Одни сани двигались, казалось, прямо на него, сбавляя, впрочем, ход… Другие на коротких полозьях описали дугу по припорошенному снегом льду фьорда, проехали дальше… И оказались у него за спиной! Третьи свернули к самой кромке берега… Они тоже стали притормаживать!
Урсус насторожился. Эге!.. Эти двуногие как будто даже норовят отрезать ему все возможные пути отхода…
Серебристый Polaris Deep Snow замер примерно в семидесяти шагах от застигнутого на льду Биллефьорда белого медведя. У наездника, экипированного по погоде, имелось в запасе несколько секунд, чтобы рассмотреть зверя. Всего несколько мгновений для того, чтобы прицелиться и сделать выстрел. Стреляя при этом наверняка, в голову, чтобы не случилось неожиданностей. Чтобы первым же выстрелом – наповал.
Мужчина одет в серебристого, под цвет машины и самой местности окраса полярный комбинезон, под которым пододеты комплект теплого белья, термоизолирующий костюм и – поверх – еще один комплект теплой одежды.
Температура воздуха минус двадцать. На открытых участках, где свободно гуляет ветер – эквивалентно минус тридцати. А если учесть, что временами им приходится ехать против ветра – и с ветерком! – по фирну, то, считай, и все минус сорок… Правильный выбор экипировки в здешних местах в данное время года – это всегда выбор между небытием и жизнью. Потому что Арктика в целом, а Свальбард в частности, не прощают даже малейшей оплошности. И карают сурово, зачастую отбирая жизни у тех, кто нерасторопен, плохо развит физически, не обладает должной силой духа или не подготовлен к подобным экстремальным для человека условиям.
Те трое мужчин, что выехали на своих мощных и маневренных скутерах на лед фьорда от мыса, были отнюдь не новичками, не искателями приключений. А людьми опытными, бывалыми, закаленными. Лицо наездника, чей скутер следовал передовым и кто первым увидел зверя, сокрыто не только специальными очками с электроподогревом, но и защищено двумя утепленными «масками» с прорезями для рта и глаз. А поверх них красуется прочный многослойный шлем.
Мужчина, встряхнув кистями рук, сбросил толстые краги. Они закреплены на резинках и потому можно не опасаться, что потеряются. Даже если он о них на время забудет. Чуть развернувшись в седле мощного скутера, но ни на мгновение при этом не спуская глаз с зверя, рукой в кожаной перчатке он отстегнул «липучку» в тыльной части чехла, предохраняющего оружие от воздействия холода и снега. Затем потянул из закрепленного в кормовой части скутера – на правой скуле – мехового чехла одностволку Browning GOLD… В другом чехле, с левой стороны, хранится еще один ствол, снабженный снайперской оптикой. Но то оружие предназначено для других целей. А вот полуавтомат «браунинг» 12-го калибра, для нынешней ситуации – как раз подходит. Пять патронов. Патрон под пулю Бреннеке, но не магазинный, не классический, а переделанный. С вкрученным добавочно в подкалиберную пулю весом 32 грамма удлиненным шурупом и замененными на самодельные пыжами. Это не вполне легальная технология, саму эту методу вроде бы первыми использовали русские охотники. Именно в Российской империи изобрели некогда самый мощный и эффективный патрон на медведя (и пулю к нему соответственно). Это так называемая пуля-жеребий, пуля Ширинского-Шахматова. А поскольку в легальных охотничьих магазинах патронов с такими пулями не продают, их изготавливают кустарно или переделывают пули Бреннеке 12-го калибра.
Еще три или четыре часа назад они не планировали чего-либо подобного тому, что сейчас должно произойти. Но ситуация резко переменилась. Случилось то, что случилось: обратно пленку уже не отмотать. Экспромты не очень хорошая штука, особенно в здешних краях. Но иногда приходится соображать и действовать так быстро, как это только возможно.
Мужчина стал медленно поднимать ствол, снабженный коллиматором, выцеливая зверя. Увидев, что это за особь, он невольно сглотнул слюну… Это же левиафан, а не Ursus maritimus!.. Никогда еще не доводилось здесь видеть таких огромных полярных медведей! В сравнении с этим экземпляром местные шпицбергенские медведи, даже матерые самцы, выглядят медвежатами-двухлетками…
Медведь не привстал и даже не сиганул в сторону. Но продолжал размеренно трусить в том же направлении, что и прежде. Показалось даже, что он никак не реагирует на появление двуногих на мотоповозках. Притом что ближний к нему находился – вот прямо сейчас! – всего в полусотне шагов…
Палец лег на спусковой крючок! Выпущенная с такого расстояния «улучшенная» пуля Бреннеке, если угодит в голову, с большой долей вероятности убьет даже такого гиганта. Но стоит только чуть промахнуться… От подранка, да еще такого гиганта, можно ожидать любых неприятностей.
Остальные двое тоже вытащили из чехлов ружья. У этих были карабины, снабженные оптикой. Не очень-то годились они для охоты на такого зверюгу! Разве что только для подстраховки.
Те несколько секунд, что были отведены на изготовку и прицеливание, истекли. Стрелок на мгновение заколебался, чего прежде с ним не случалось. А дальше произошло то, чего никто из двуногих вообще не ожидал.
Медведь, как казалось, направлялся в разрыв между двумя застывшими на льду залива скутерами. Тем, которым управлял Стрелок. И другим – что остановился у самого берега. Он был огромен, наверняка очень силен, но казался из-за своей неспешной валкой походки каким-то неуклюжим, неповоротливым…
Но первое впечатление оказалось обманчивым. Зверь стартовал так резко, что стрелок даже глазом не успел моргнуть! А когда он довернул ствол, целясь теперь в спину, в хребет, было уже поздно стрелять; зверь уходил в сторону берега крупными, просто-таки гигантскими скачками. Более того: он в какой-то момент попер прямо на тот скутер – и на его наездника, вооруженного карабином, – что остановился у берега. И если бы Стрелок спустил курок, он мог бы попасть в своего товарища…
Он так и не решился выстрелить. И все же неподалеку разок хлопнуло, отозвавшись дробным эхом – это их третий товарищ пальнул из карабина. То ли для острастки, чтобы напугать зверя и отвлечь от их товарища, на которого тот столь внезапно попер, то ли метясь непосредственно в самого этого зверюгу…
Стрелок, цедя ругательства под нос, сунул ружье обратно в меховой чехол. Уселся в сиденье, из-под полозьев резво стартовавшего скутера взметнулось облачко снежной пыли.
Остановившись возле перевернутого на бок снегохода, спрыгнул и подбежал к лежащему рядом с ним товарищу.
– Эй, Томас?! – крикнул он. – Ты как… живой?
Тот сначала перевернулся на живот. Затем, взявшись за протянутую руку, покряхтывая, поднялся на ноги.
– Ох… Сам не знаю пока! Кажется, цел…
К ним подкатил на сноускутере их третий товарищ. Они поставили на полозья опрокинувшийся «Поларис». Стрелок подобрал выроненный Томасом карабин, осмотрел оружие и сам определил его в специальный чехол, расположенный ближе к корме машины, за сиденьем.
– Ну и зверюга! – возбужденно сказал Томас. – Я думал, что он раздавит и скутер, и меня заодно! Едва успел отскочить…
– Скорее, отползти, – мрачно заметил старший. – Томас, никогда так больше не делай!
– Что? Не понял… А я-то в чем виноват? Если бы выстрелил, то мог бы попасть в тебя!
– Вот именно! Зря ты зашел к нему со стороны берега. Тем самым не оставил ему выбора… Вот он и ломанулся прямо на тебя! А из-за этого и я не смог в него прицельно выстрелить.
– Может, оно и к лучшему, – сказал их третий товарищ. – Как бы мы его дотащили до нужного места? Он ведь, пожалуй, центнеров пять весит! А то и поболее. Наши сани такой вес просто не выдержали бы. Пришлось бы запрягать скутеры «цугом» и волочь тушу по снегу. А это не есть good.
– Это ты по нему выстрелил, Пит? – спросил старший.
– Да, я. Но не уверен, что попал…
Они некоторое время вглядывались в серую муть, в которой скрылся так удививший их – и чего там греха таить, даже напугавший кое-кого – полярный медведь. Погода здесь переменчива, ранним утром мела поземка, потом вроде ветер поутих, а теперь хлопьями повалил снег. Световой день, если это можно назвать днем, пока еще короток. Он длится всего шесть-семь часов… Гора, похожая своими очертаниями на пирамиду, а также поселок у ее подошвы из-за начавшегося снегопада визуально не просматриваются. Расстояние до ближайших строений на берегу бухты отсюда примерно километров шесть. Это даже к лучшему, что погода испортилась. Те, кто остались в поселке, не смогут их увидеть. А учитывая, что ветер дует в сторону горловины фьорда, то и звук выстрела они тоже не могли услышать.
Старший стащил перчатку, отстегнул липучку, стягивающую манжету на рукаве комбинезона. Пальцы рук и полоска обнажившейся кожи на запястье сразу ощутили ледяное дыхание ветра… Он поднес к глазам запястье правой руки. Стрелки на фосфоресцирующем циферблате показывают половину второго дня. Старший едва пересилил желание вытащить из вшитого внутреннего кармана портативную «Моторолу», вызвать на связь вторую группу. Но нельзя… действует режим радиомолчания.
– Времени у нас в обрез! – сказал он, надевая обратно перчатку, а затем и краги. – На прошлой неделе я видел следы. Много следов!.. Чуть дальше, за мысом.
– Погода ухудшается… И видимость продолжает падать.
– Вы не на курорте, парни! Если не добудем зверя в течение сегодняшнего дня, максимум до завтрашнего полудня, то придется…
– То придется что? – спросил Томас.
– Мне даже не хочется об этом думать… По машинам, коллеги! И молитесь арктическим богам и самому О́дину[4], чтобы ниспослал нам сегодня удачу!
По серовато-белой, с торосами, смахивающими на причудливые цветочные композиции из алебастра, поверхности Биллефьорда, с посвистом, прорываясь через перевал, второй день кряду метет мелкой острой крупой поземка. Иногда ветер ненадолго меняет направление, отбиваясь от слоистых скальных стен. Случается, сталкиваются два разнонаправленных потока, один из которых идет понизу, другой – по верхушкам гор и ледников, и тогда в северо-западной части фьорда сплетаются в тугие жгуты снежные вихри…
Бураны, конечно, не редкость на архипелаге. Но вихри, возникающие, казалось, спонтанно, представляют наибольшую опасность. Воздушные массы несутся с ревом, закручиваясь по спирали. Порывы шквалистого ветра столь сильны, что способны легко, играючи свалить с ног двуногих существ, если они вздумают сунуться на открытое место на своих странных приспособлениях на ногах, оставляющих за собой не цепочку следов, а параллельные полосы на снегу. И даже опрокинуть, перевернуть их шумные, кашляющие дымком машины, на которых большинство из них, из этих живущих в своих деревянных и каменных берлогах двуногих, предпочитают передвигаться вдоль накатанных санных путей…
По скованному льдом фьорду, держась ближе к пологому северному берегу, временами теряясь из виду в снежной пелене, нагнув низко голову, валкой походкой трусит полярный медведь. Урсус[2] – назовем его так – всю вторую половину длинной арктической ночи провел в трех переходах отсюда, в соседнем Саусфьорде. Некоторые его сородичи, даже взрослые самцы, не говоря уже о самках, вынашивающих ли потомство к весне, или уже имеющих при себе одного, двух, а то и трех медвежат, в эту глухую и голодную пору залегают в берлоги. Самцы, правда, укрываются ненадолго, проводя в спячке неделю или две, редко месяц. А вот медведицы устраиваются капитально, основательно – им с юным потомством предстоит провести на «зимней квартире» от четырех месяцев до полугода…
Урсус никогда не устраивал «лежек». И не давал себе поблажек или послаблений. Попросту не нуждался в этом. Он чрезвычайно силен и вынослив. Он крупнее любого из тех сородичей, с кем ему доводилось пересекаться прежде. Когда Урсус становится на дыбы, в полный рост, как это случается в дни весеннего гона, когда взрослые особи и подросший молодняк предъявляют права на приглянувшуюся самку, то сразу становится понятно, кто хозяин положения. И кто выиграет схватку – если до этого, конечно, дойдет дело.
Урсус на целую голову выше любого из местных самцов. И он, надо сказать, с того времени, когда встретил свою третью весну, не проиграл ни одной потасовки. Не уступил даже более опытным медведям ни приглянувшуюся самку, ни удобную для охоты полынью, где можно подкараулить тюлениху или полакомиться бельком[3]. Соперники шипели, разевали во всю ширь пасти, иногда – самые отважные – имитировали укус в плечо. Но стоило Урсусу самому разинуть пасть, показать клыки – клычищи! – и встать во весь свой громадный рост, как соперник, какой бы он ни был весь из себя задира и драчун, тут же терял весь запал и давал тягу, признавая тем самым силу и власть другого зверя.
Так что в действительности драться или кусать соперников ему приходится не часто: не видно желающих помериться с ним силенками…
Обычно, сколько он себя помнит (а это по меньшей мере уже десять зим и весен), Урсус подолгу не остается на одном месте. Он постоянно находится в движении, все время кочует. Если и задерживается где на день-другой, то лишь затем, чтобы доесть остатки добытой накануне жирной и вкусной нерпы или тюленя…
И вновь отправляется в путь, передвигаясь вдоль изрезанной фьордами береговой черты по крепкому, местами сторошенному льду; порой выбираясь на дрейфующие в густых то застывающих, то превращающихся в снежную кашу, в «сало» соленых морских водах ледовые поля. На небольших островках, к восходу от Большой земли, гористой, изрезанной фьордами и большую часть времени засыпанной снегом, скованной панцирями ледников, куда он перебирался где по льду, где вплавь, он охотился преимущественно на морских зайцев. И если удавалось подкараулить это осторожное, пугливое, но медлительное, грузное существо у присыпанной снегом лунки, то разделаться с ним уже не составляло труда… Он убивал тюленей одним мощным ударом лапы по голове, после чего вытаскивал, втягивал добычу на лед. Некоторое время, насыщаясь впрок, лакомился свежатиной. Но обыкновенно поедал лишь сало, а шкуру и тушу оставлял песцам, которые в таких случаях редко заставляют себя ждать.
Доводилось Урсусу уходить и далеко, очень далеко по ледовой пустыне, удаляясь на огромные расстояния от Большой земли – таким в его представлении был архипелаг тысячи островов. Любопытство и неуемная энергия не раз заставляли его отправляться в подобные путешествия. Он в одиночку забирался далеко на север, в ту сторону, где темное небо вспыхивает переливчатыми огнями, туда, где царит вечный холод. Туда, откуда на Большую землю когда-то пришла Медведица, чтобы найти на острове подходящую пару. А затем, выносив восемь месяцев плод, родила в уютной берлоге одного-единственного медвежонка – так появился на свет Урсус…
Он ненадолго задержался возле светло-серого, почти белого, под цвет фирна, существа. Каковое при его появлении попыталось заползти – укрыться – в небольшую ледяную расщелину, частично забитую снегом.
Урсус прекрасно знал повадки песцов, как белых, к которым относится эта особь, так и тех, что после линьки носят голубую шубку. Полярные волки являются частыми его спутниками. Случалось, небольшая стая сопровождала его неделями. Благо возле такого добытчика песцам всегда найдется чем поживиться.
Ну а этот мелкий хищник, кажется, сам попал в переплет. Он едва жив, поскуливая, слабо перебирает передними лапами. А вот задние конечности у него обездвижены…
Некоторые сородичи Урсуса не брезгуют в голодный предрассветный месяц, когда почти невозможно добыть нерпу, а тем более тюленя, даже песцом. И даже такой больной особью, как эта. Какая-никакая, но все же пища. Урсус же никогда не опускался до подобного. Он не питается падалью, не пожирает больных животных. И он не столуется там, где двуногие существа устраивают помойки, выбрасывая отходы пищи, как это встречается сплошь и рядом на других землях и островах, расположенных далеко в той стороне, где восходит солнце.
Урсус не тронул песца (тот уже вскоре станет добычей других мелких хищников). Валкой походкой, лишь изредка, чтобы поскорей проскочить торосистый участок, переходя на галоп, потрусил дальше – вдоль берега, в сторону мыса, за которым откроется другой фьорд, более широкий и вытянутый, но в целом похожий на этот. В четырех переходах отсюда, в скалистом распадке, занесенном снегом, в укромном месте, вдали от санных трасс, вдали также и от жилья двуногих, его подруга медведица Урса устроилась на зимовку.
Кстати, как и он сам, Урса некогда пришла на архипелаг откуда-то из дальних краев, из ледяных пустынь, находящихся в десятках переходов отсюда… Она еще молода, ей не более пяти вёсен. Крупная, сильная, она напомнила ему Медведицу, его собственную мать. Урсус минувшей весной бил и трепал всякого, кто пытался подойти поближе к приглянувшейся ему молоденькой самке. У них получилась прекрасная пара, и они славно провели лето на дальних северных островах.
А когда начались снегопады, вдвоем шли за волной холода, спускаясь вместе с полярной зимой на юг… Вместе же выбрали прекрасное место для зимнего жилища. Урса устроилась в удобной, с несколькими вентиляционными отверстиями снежной берлоге. Она пробудет там до весны. Там же, в берлоге, родит их первенца. Или первенцев, если медвежат будет двое…
Поначалу, когда его подруга укрылась в лежке и когда он оказался предоставлен самому себе, Урсус сильно скучал по ней. С ним, надо сказать, никогда прежде такого не случалось. Он не привязывался надолго к той или иной медведице, которых сам же выбирал в должное время и которые впоследствии, уже в пору первых тающих снегов, приносили потомство от Урсуса. Долгое время он бродил, как неприкаянный по льдам и прибрежным моренам Нордфьорда, держась неподалеку от берлоги Урсы. И лишь лютый голод заставил его уйти туда, где он мог прокормить себя. Туда, где много легче было добыть пропитание.
Вот почему он провел целиком всю полярную ночь на архипелаге. Вот почему на этот раз не стал уходить прочь от Большой земли, держась сравнительно недалеко от того места, где оставил на зимовку свою Урсу.
Еще вовсю метут снежные бури, лед и сам воздух, кажется, звенит, потрескивает от лютых морозов… Но инстинкт и чутье подсказывали Урсусу, что зима на исходе, что стужа и мгла уже вскоре отступят. Сначала медленно, а затем все быстрее будут видны перемены.
А это значит, что ему пора возвращаться – он хочет находиться неподалеку от берлоги Урсы в то время, когда она будет рожать.
И если понадобится, если возникнет такая необходимость, он защитит от любой опасности, любой угрозы и ее саму, ту, о ком он постоянно думает, и новой встречи с кем ждет с нетерпением, и тех крохотных медвежат, которые уже вскоре должны появиться на свет…
Урсус двинулся в путь с запасом во времени. Он шел вдоль береговой черты, повторяя причудливые ломаные очертания местных фьордов. Он не срезал углы, не выходил на середину продуваемых ветром фьордов. Не искал он и встречи с сородичами или, тем более, двуногими существами. Еще несколько таких переходов, и он будет у цели.
Ветер постепенно стихает, напоминая о себе лишь редкими порывами, срывающими с мелких волнистых сугробов крупицы свежего, еще не слежавшегося снега.
Полярная ночь определенно уже заканчивается, но время местных «белых ночей» еще не настало. Дневное светило лишь чуть приподнялось над горизонтом. Сквозь серую, припорошенную кружащими в воздухе снежинками муть проступили близкие очертания береговой черты. Впереди и правее – едва видимый в сероватой полумгле – вырастает силуэт конусовидной горы. Это одна из самых высоких и приметных вершин на всем архипелаге. Под ней, под этой горой-пирамидой, на берегу бухты рассыпаны разноцветные строения. С виду это еще крепкие дома, преимущественно каменные, в которых давно уже не живут люди…
Вернее сказать, брошенным поселок казался раньше, в ту пору, когда Урсус – как прошлой зимой, из любопытства – бродил по пустым, занесенным снегом улицам. Пытаясь понять, почему же двуногие, имея такие крепкие берлоги, ушли из этих мест.
Но вот как раз нынешней зимой они вернулись. Урсус точно это знает. Кому же знать, как не ему, истинному хозяину всех этих островов, льдов и студеных морских далей?
Из трубы – она приметно торчит в центре поселка, такая же высокая, как остроконечный обелиск – вьется, поднимаясь в небо или стелется низом, в зависимости от погоды, дым. У вырывающихся из трубы сизых и темных струек или облачков есть свой запах. И это один из самых острых и запоминающихся запахов, по которому можно издалека – особенно находясь с подветренной стороны – унюхать, обнаружить жилье двуногих. А то и их самих, поскольку шкуры, в которые они облачаются, впитывают в себя запахи их берлог, их самок…
А еще, когда не метет снежная пурга и когда берега фьорда не тонут в туманной дымке, в той стороне, где расположен поселок, в темени полярной ночи порой заметны огоньки. Их видно издалека, от мыса, за которым находится соседний Саусфьорд, откуда он, собственно, и движется. И если подойти поближе, вот как сейчас, они, эти огни, пусть даже их и немного, все же кажутся более яркими, чем то сияние в ночном небе, что ему не раз доводилось видеть во время его странствий по ледовым пустыням…
Урсус не боялся двуногих (ему вообще не ведомо чувство страха). Он множество раз встречался с ними. Не нос к носу, хотя и такое случалось, но частенько видел их на довольно близком расстоянии. И тех, кто передвигается на санях, и других, кто путешествует без оных. Но такое случалось преимущественно в теплую пору, когда солнце топит лед, когда теплое дыхание соленого моря ощущается даже на дальних северных островах. В полярную же ночь, пусть даже на ее исходе, увидеть двуногого – большая редкость. Если, конечно, не подходить к тем двум большим поселениям, где они живут большими группами круглый год.
Но то было раньше, в прежние годы, когда он был сам по себе. Когда он не знал Урсы. А сейчас все поменялось. Нынешней зимой он не раз видел в соседнем Саусфьорде и в ближних бухтах двуногих. Их, конечно, не так много, как в теплый сезон. Но ведь раньше, в прежние времена, в сезон колючей мглы, морозов и снежных бурь они здесь вообще не появлялись…
Урсус преодолел половину отмеренного им для перехода пути. Поселок, расположенный на берегу у подошвы пирамидальной горы, остался к этому времени уже позади. Он нисколько не устал и пока еще не был голоден…
Сначала он услышал сторонние звуки. Их невозможно было спутать ни с чем иным – это приближались на своих санях двуногие.
Урсус мог бы в несколько крупных прыжков перебраться на пологий в этом месте берег бухты. И укрыться в снежных заносах между языками морен еще прежде, чем эти существа окажутся в непосредственной близости от него.
Он продолжал двигаться в прежнем направлении, держась неподалеку от пологого в этом месте берега. Шум, напоминающий потрескивание молодого тонкого льда, когда по нему змеятся трещинки, приближается…
А вот уже из серой мглы показались сани!.. И еще одни! А за ними следом – третий скутер!..
Одни сани двигались, казалось, прямо на него, сбавляя, впрочем, ход… Другие на коротких полозьях описали дугу по припорошенному снегом льду фьорда, проехали дальше… И оказались у него за спиной! Третьи свернули к самой кромке берега… Они тоже стали притормаживать!
Урсус насторожился. Эге!.. Эти двуногие как будто даже норовят отрезать ему все возможные пути отхода…
Серебристый Polaris Deep Snow замер примерно в семидесяти шагах от застигнутого на льду Биллефьорда белого медведя. У наездника, экипированного по погоде, имелось в запасе несколько секунд, чтобы рассмотреть зверя. Всего несколько мгновений для того, чтобы прицелиться и сделать выстрел. Стреляя при этом наверняка, в голову, чтобы не случилось неожиданностей. Чтобы первым же выстрелом – наповал.
Мужчина одет в серебристого, под цвет машины и самой местности окраса полярный комбинезон, под которым пододеты комплект теплого белья, термоизолирующий костюм и – поверх – еще один комплект теплой одежды.
Температура воздуха минус двадцать. На открытых участках, где свободно гуляет ветер – эквивалентно минус тридцати. А если учесть, что временами им приходится ехать против ветра – и с ветерком! – по фирну, то, считай, и все минус сорок… Правильный выбор экипировки в здешних местах в данное время года – это всегда выбор между небытием и жизнью. Потому что Арктика в целом, а Свальбард в частности, не прощают даже малейшей оплошности. И карают сурово, зачастую отбирая жизни у тех, кто нерасторопен, плохо развит физически, не обладает должной силой духа или не подготовлен к подобным экстремальным для человека условиям.
Те трое мужчин, что выехали на своих мощных и маневренных скутерах на лед фьорда от мыса, были отнюдь не новичками, не искателями приключений. А людьми опытными, бывалыми, закаленными. Лицо наездника, чей скутер следовал передовым и кто первым увидел зверя, сокрыто не только специальными очками с электроподогревом, но и защищено двумя утепленными «масками» с прорезями для рта и глаз. А поверх них красуется прочный многослойный шлем.
Мужчина, встряхнув кистями рук, сбросил толстые краги. Они закреплены на резинках и потому можно не опасаться, что потеряются. Даже если он о них на время забудет. Чуть развернувшись в седле мощного скутера, но ни на мгновение при этом не спуская глаз с зверя, рукой в кожаной перчатке он отстегнул «липучку» в тыльной части чехла, предохраняющего оружие от воздействия холода и снега. Затем потянул из закрепленного в кормовой части скутера – на правой скуле – мехового чехла одностволку Browning GOLD… В другом чехле, с левой стороны, хранится еще один ствол, снабженный снайперской оптикой. Но то оружие предназначено для других целей. А вот полуавтомат «браунинг» 12-го калибра, для нынешней ситуации – как раз подходит. Пять патронов. Патрон под пулю Бреннеке, но не магазинный, не классический, а переделанный. С вкрученным добавочно в подкалиберную пулю весом 32 грамма удлиненным шурупом и замененными на самодельные пыжами. Это не вполне легальная технология, саму эту методу вроде бы первыми использовали русские охотники. Именно в Российской империи изобрели некогда самый мощный и эффективный патрон на медведя (и пулю к нему соответственно). Это так называемая пуля-жеребий, пуля Ширинского-Шахматова. А поскольку в легальных охотничьих магазинах патронов с такими пулями не продают, их изготавливают кустарно или переделывают пули Бреннеке 12-го калибра.
Еще три или четыре часа назад они не планировали чего-либо подобного тому, что сейчас должно произойти. Но ситуация резко переменилась. Случилось то, что случилось: обратно пленку уже не отмотать. Экспромты не очень хорошая штука, особенно в здешних краях. Но иногда приходится соображать и действовать так быстро, как это только возможно.
Мужчина стал медленно поднимать ствол, снабженный коллиматором, выцеливая зверя. Увидев, что это за особь, он невольно сглотнул слюну… Это же левиафан, а не Ursus maritimus!.. Никогда еще не доводилось здесь видеть таких огромных полярных медведей! В сравнении с этим экземпляром местные шпицбергенские медведи, даже матерые самцы, выглядят медвежатами-двухлетками…
Медведь не привстал и даже не сиганул в сторону. Но продолжал размеренно трусить в том же направлении, что и прежде. Показалось даже, что он никак не реагирует на появление двуногих на мотоповозках. Притом что ближний к нему находился – вот прямо сейчас! – всего в полусотне шагов…
Палец лег на спусковой крючок! Выпущенная с такого расстояния «улучшенная» пуля Бреннеке, если угодит в голову, с большой долей вероятности убьет даже такого гиганта. Но стоит только чуть промахнуться… От подранка, да еще такого гиганта, можно ожидать любых неприятностей.
Остальные двое тоже вытащили из чехлов ружья. У этих были карабины, снабженные оптикой. Не очень-то годились они для охоты на такого зверюгу! Разве что только для подстраховки.
Те несколько секунд, что были отведены на изготовку и прицеливание, истекли. Стрелок на мгновение заколебался, чего прежде с ним не случалось. А дальше произошло то, чего никто из двуногих вообще не ожидал.
Медведь, как казалось, направлялся в разрыв между двумя застывшими на льду залива скутерами. Тем, которым управлял Стрелок. И другим – что остановился у самого берега. Он был огромен, наверняка очень силен, но казался из-за своей неспешной валкой походки каким-то неуклюжим, неповоротливым…
Но первое впечатление оказалось обманчивым. Зверь стартовал так резко, что стрелок даже глазом не успел моргнуть! А когда он довернул ствол, целясь теперь в спину, в хребет, было уже поздно стрелять; зверь уходил в сторону берега крупными, просто-таки гигантскими скачками. Более того: он в какой-то момент попер прямо на тот скутер – и на его наездника, вооруженного карабином, – что остановился у берега. И если бы Стрелок спустил курок, он мог бы попасть в своего товарища…
Он так и не решился выстрелить. И все же неподалеку разок хлопнуло, отозвавшись дробным эхом – это их третий товарищ пальнул из карабина. То ли для острастки, чтобы напугать зверя и отвлечь от их товарища, на которого тот столь внезапно попер, то ли метясь непосредственно в самого этого зверюгу…
Стрелок, цедя ругательства под нос, сунул ружье обратно в меховой чехол. Уселся в сиденье, из-под полозьев резво стартовавшего скутера взметнулось облачко снежной пыли.
Остановившись возле перевернутого на бок снегохода, спрыгнул и подбежал к лежащему рядом с ним товарищу.
– Эй, Томас?! – крикнул он. – Ты как… живой?
Тот сначала перевернулся на живот. Затем, взявшись за протянутую руку, покряхтывая, поднялся на ноги.
– Ох… Сам не знаю пока! Кажется, цел…
К ним подкатил на сноускутере их третий товарищ. Они поставили на полозья опрокинувшийся «Поларис». Стрелок подобрал выроненный Томасом карабин, осмотрел оружие и сам определил его в специальный чехол, расположенный ближе к корме машины, за сиденьем.
– Ну и зверюга! – возбужденно сказал Томас. – Я думал, что он раздавит и скутер, и меня заодно! Едва успел отскочить…
– Скорее, отползти, – мрачно заметил старший. – Томас, никогда так больше не делай!
– Что? Не понял… А я-то в чем виноват? Если бы выстрелил, то мог бы попасть в тебя!
– Вот именно! Зря ты зашел к нему со стороны берега. Тем самым не оставил ему выбора… Вот он и ломанулся прямо на тебя! А из-за этого и я не смог в него прицельно выстрелить.
– Может, оно и к лучшему, – сказал их третий товарищ. – Как бы мы его дотащили до нужного места? Он ведь, пожалуй, центнеров пять весит! А то и поболее. Наши сани такой вес просто не выдержали бы. Пришлось бы запрягать скутеры «цугом» и волочь тушу по снегу. А это не есть good.
– Это ты по нему выстрелил, Пит? – спросил старший.
– Да, я. Но не уверен, что попал…
Они некоторое время вглядывались в серую муть, в которой скрылся так удививший их – и чего там греха таить, даже напугавший кое-кого – полярный медведь. Погода здесь переменчива, ранним утром мела поземка, потом вроде ветер поутих, а теперь хлопьями повалил снег. Световой день, если это можно назвать днем, пока еще короток. Он длится всего шесть-семь часов… Гора, похожая своими очертаниями на пирамиду, а также поселок у ее подошвы из-за начавшегося снегопада визуально не просматриваются. Расстояние до ближайших строений на берегу бухты отсюда примерно километров шесть. Это даже к лучшему, что погода испортилась. Те, кто остались в поселке, не смогут их увидеть. А учитывая, что ветер дует в сторону горловины фьорда, то и звук выстрела они тоже не могли услышать.
Старший стащил перчатку, отстегнул липучку, стягивающую манжету на рукаве комбинезона. Пальцы рук и полоска обнажившейся кожи на запястье сразу ощутили ледяное дыхание ветра… Он поднес к глазам запястье правой руки. Стрелки на фосфоресцирующем циферблате показывают половину второго дня. Старший едва пересилил желание вытащить из вшитого внутреннего кармана портативную «Моторолу», вызвать на связь вторую группу. Но нельзя… действует режим радиомолчания.
– Времени у нас в обрез! – сказал он, надевая обратно перчатку, а затем и краги. – На прошлой неделе я видел следы. Много следов!.. Чуть дальше, за мысом.
– Погода ухудшается… И видимость продолжает падать.
– Вы не на курорте, парни! Если не добудем зверя в течение сегодняшнего дня, максимум до завтрашнего полудня, то придется…
– То придется что? – спросил Томас.
– Мне даже не хочется об этом думать… По машинам, коллеги! И молитесь арктическим богам и самому О́дину[4], чтобы ниспослал нам сегодня удачу!
ГЛАВА 2
28 февраля
Рация ожила в седьмом часу утра. Это случилось как раз в тот момент, когда двое оставшихся на хозяйстве в поселке Пирамида сотрудников находились в одном месте. А именно в штабном вагончике.
Голышев, имеющий за своими плечами шесть сезонов в Баренцбурге и еще две зимовки в этом законсервированном еще в девяностых годах русском поселке, третьи сутки кряду практически не покидал выкрашенный в синий цвет вагончик. Именно он, Игорь Валентинович Голышев, мурманчанин, коренастый, плотный мужчина лет тридцати семи, бывалый полярник, являлся старшим смены. Из сотрудников к настоящему моменту при нем остался лишь Коля Пинчук – человек тоже довольно опытный, проведший на Шпице в общей сложности пять лет. Здесь, в «рубке», обогреваемой питающимися от дизель-генератора масляными батареями, находятся обе стационарные УКВ-радиостанции. Антенны вынесены на крышу большого отапливаемого ангара, внутри которого укрыта техника – бульдозер, бортовой самосвал, микроавтобус «Газель», а также несколько гусеничных вездеходов и мотосаней.
Здесь же, в ангаре, поставлены и вагончики для персонала компании «Арктикуголь», на чьем балансе находится этот поселок, прозванный норгами[5] и туристами «мертвым городом». Две «квартиры» сейчас пустуют. Вообще-то на зимовку изначально планировалось оставить четверых сотрудников. И это должны были быть совсем другие люди. Но ближе к октябрю у начальства поменялись планы…
Примерно месяц назад, в конце января, у их третьего товарища неожиданно и очень некстати – а такие вещи всегда случаются некстати – открылась язва. Его пришлось эвакуировать из Пирамиды; за ним, благо погода позволила, прилетел вертолет из Баренцбурга. Замену пока так и не прислали. Вернее сказать, вместо заболевшего товарища, сотрудника компании «Арктикуголь», в поселок уже вскоре пришли своим ходом из Баренцбурга двое интересных мужиков. Прибыли почти налегке, с небольшим грузом на санях и рюкзаками (контейнер с какими-то грузами и приборами для этих двух и их коллег доставили сюда еще минувшим августом). Ребята серьезные. Тоже не из новичков. Наоборот, настоящие полярные волки. На Шпиц они наведываются регулярно, проводят здесь кое-какие исследования. По документам – ученые-гляциологи[6].
Рация ожила в седьмом часу утра. Это случилось как раз в тот момент, когда двое оставшихся на хозяйстве в поселке Пирамида сотрудников находились в одном месте. А именно в штабном вагончике.
Голышев, имеющий за своими плечами шесть сезонов в Баренцбурге и еще две зимовки в этом законсервированном еще в девяностых годах русском поселке, третьи сутки кряду практически не покидал выкрашенный в синий цвет вагончик. Именно он, Игорь Валентинович Голышев, мурманчанин, коренастый, плотный мужчина лет тридцати семи, бывалый полярник, являлся старшим смены. Из сотрудников к настоящему моменту при нем остался лишь Коля Пинчук – человек тоже довольно опытный, проведший на Шпице в общей сложности пять лет. Здесь, в «рубке», обогреваемой питающимися от дизель-генератора масляными батареями, находятся обе стационарные УКВ-радиостанции. Антенны вынесены на крышу большого отапливаемого ангара, внутри которого укрыта техника – бульдозер, бортовой самосвал, микроавтобус «Газель», а также несколько гусеничных вездеходов и мотосаней.
Здесь же, в ангаре, поставлены и вагончики для персонала компании «Арктикуголь», на чьем балансе находится этот поселок, прозванный норгами[5] и туристами «мертвым городом». Две «квартиры» сейчас пустуют. Вообще-то на зимовку изначально планировалось оставить четверых сотрудников. И это должны были быть совсем другие люди. Но ближе к октябрю у начальства поменялись планы…
Примерно месяц назад, в конце января, у их третьего товарища неожиданно и очень некстати – а такие вещи всегда случаются некстати – открылась язва. Его пришлось эвакуировать из Пирамиды; за ним, благо погода позволила, прилетел вертолет из Баренцбурга. Замену пока так и не прислали. Вернее сказать, вместо заболевшего товарища, сотрудника компании «Арктикуголь», в поселок уже вскоре пришли своим ходом из Баренцбурга двое интересных мужиков. Прибыли почти налегке, с небольшим грузом на санях и рюкзаками (контейнер с какими-то грузами и приборами для этих двух и их коллег доставили сюда еще минувшим августом). Ребята серьезные. Тоже не из новичков. Наоборот, настоящие полярные волки. На Шпиц они наведываются регулярно, проводят здесь кое-какие исследования. По документам – ученые-гляциологи[6].