Страница:
– Как ты думаешь, возможны неорганические цивилизации? – спросил он у корабля.
Корабль что-то буркнул в ответ. Он сочинял большую философскую поэму в трёх частях с прологом и эпилогом из жизни звёзд, и не считал для себя возможным отвлекаться по пустякам.
Мы были здесь
Время таяния снегов
Всего три слова
Идентификация личности
Ohne Mechanismus
Корабль что-то буркнул в ответ. Он сочинял большую философскую поэму в трёх частях с прологом и эпилогом из жизни звёзд, и не считал для себя возможным отвлекаться по пустякам.
Мы были здесь
– Скоро улетать… А жаль, я так привязалась к этой планете!..
– У тебя удивительная особенность привязываться ко всем планетам, на которых мы побывали.
– Что же я могу поделать, если они все такие замечательные! Давай, наконец, оставим что-нибудь в память о себе, соорудим что-нибудь грандиозное: какую-нибудь пирамиду, или гигантские рисунки в горах, или стартовую площадку… Чтобы издалека видно было!
– Нам ведь не нужна стартовая площадка.
– Ну и что. Пусть они потом думают, что была нужна. Или построим башню – до неба!
– А она развалится при первом же тектоническом толчке: строить-то придется из местных материалов.
– А мы их облагородим.
– Мегалитические постройки возможны даже у самых примитивных племён: кому нечего сказать, подавляет массой.
– Тогда… давай создадим квадратный остров! Или треугольный.
– Ну, хорошо. Предположим, мы сделаем что-нибудь из того, что ты предлагаешь. А теперь подумай, на что станет похожа эта планета, если каждый, кто побывает здесь, захочет оставить память о себе. Что получится? Повсюду будут выситься монументы, пирамиды, скульптуры, башни высотой до неба. А все острова станут квадратными.
– Зачем ты так? Я ведь хочу, как лучше. Поставим одну пирамиду и поместим внутрь неё капсулу с посланием, в котором укажем, кто мы и откуда, зачем прилетали…
– Добавим к этому Формулу Единой Энергии и Карту Пространства.
– Почему бы и нет?
– Всё потому же! Может быть, они найдут что-нибудь иное, своё.
– А как же единые законы развития мира? Ты говорил…
– Мы знаем далеко не всё. Вдруг они перешагнут эту ступень? Зачем отнимать у них свой путь, навязывать наш? А пирамида твоя, будучи в единственном числе, скоро обветшает и рассыплется, или же будет разобрана туземцами, когда им понадобятся камни для построек. Они же не будут знать, что это инопланетный памятник. Ценить древние развалины они научатся позже, если научатся вообще. А капсула…
– Да, ты прав – она затеряется безвозвратно. Фактору времени нужно противопоставить количество! Давай сделаем множество золотых пластинок, напишем на них, кто мы и откуда, как нас найти, – и разбросаем по всем континентам.
– Часть пластинок, конечно, уцелеет в природных катаклизмах и попадет к ним в руки, но они будут рассматривать их прежде всего как золото, и неграмотные ювелиры переплавят все наши послания ещё до того, как появится письменность. Кстати, на каком языке ты собираешься писать? Или ты можешь оставить им перевод? И какие будут основы письменности, особенно если учесть, что у них пока нет языка?
– Тогда мы не напишем, а нарисуем! Карту звёздного неба – их звезду и нашу, и путь, каким мы летели сюда. И ещё что-нибудь…
– Хочешь знать, что скажут их потомки, найдя твою пластинку с рисунком?
– Что?
– Что была когда-то в древности высокоразвитая цивилизация, обладавшая письменностью, имевшая разветвлённую систему мифов, неплохо знавшая астрономию… но, к сожалению, не оставившая после себя ничего, кроме золотых пластинок. Все постройки, скорее всего, были разрушены вулканической деятельностью или наступлением океана… Это если твои пластинки всё-таки уцелеют.
– А что с ними может случиться? Какое-то количество должно остаться.
– Ты слышала о явлении кристаллизации золота?
– Конечно… И ты считаешь?..
– Вот именно. Золото кристаллизуется, как и все минералы. Твои пластинки послужат великолепной затравкой, и на них со временем вырастут превосходные самородки – их, возможно, даже поместят в музеи. Частицы золота рассеяны повсюду, а за тот срок, что пластинки пролежат… Поэтому говорить об их прочтении, расшифровке, по-моему, не имеет смысла. Нет уж, пусть они развиваются сами, без воспоминаний о неведомых пришельцах, которые когда-то побывали на планете и, возможно, вернутся вновь. Останется только попросить – и они дадут всё, что угодно. Если остались следы, скажут некоторые, почему не предположить, что за нами не продолжают наблюдать, направлять наше развитие? А значит, ничего не делается иначе, как по воле неведомых пришельцев. Вот тебе и готов космический вариант Господа Бога.
– Как будто они не смогут создать религию и без нас!
– Смогут и без нас, но с нами – наверняка.
– Хорошо, когда мифы имеют под собой реальную основу – тогда её всегда можно разыскать. Наш памятник и послужит такой основой. Думая над его предназначением, они разовьют свою фантазию, а без фантазии невозможно движение вперёд. И потом: когда их цивилизация выйдет из детского возраста, и им откроется истинный смысл нашего памятника, он даст импульс к поиску других разумных существ в космосе, иначе они могут подумать, что, кроме них, во Вселенной совсем никого нет. Они могут отчаяться…
– А если отчаяние необходимо, чтобы лучше осознать важность своего существования? Оценить полнее свою собственную значимость? Проникнуться чувством собственной уникальности, а отсюда прийти к мысли о необходимости нести свет разума в космос? Это заставит их оторваться от своей планеты. Если они будут думать, что одни во Вселенной, что могут рассчитывать лишь на себя, то поймут, насколько важно бережнее относиться друг к другу, к самим себе…
– Вселенские эгоисты…
– Разве лучше, если они будут постоянно смотреть на небо, ожидая или подарка, или кары?
– Может быть, это поможет им стать лучше. Степень развития мозга определяется числом связей между его структурными элементами. Мне кажется, это справедливо и для цивилизаций: чем больше связей между ними, тем они развитее.
– Хорошо, будем считать, что ты убедила меня. Но что мы можем оставить им, какой памятник?
– Давай сделаем такой, чтобы они поняли его на какой-то определённой ступени развития, когда уже не смогут посчитать нас богами. Например, запустим зонд вокруг их планеты, поместив его в точку либрации, и, когда на него попадут их первые радиосигналы, он начнет передавать сам – всё о нас…
– Первые? Не рано ли?
– Ну, не последние же… Тогда он им уже не будет нужен. Они должны начать думать о нас как можно раньше, чтобы именно эта мысль заставила их выйти в Большой космос. Я вот что подумала: давай изменим на планете соотношение изотопов водорода по сравнению с мировым пространством.
– А они скажут, что так и должно быть, что на планетах происходит концентрация одних изотопов и рассеяние других. Им и в голову не придёт, что кто-то мог сделать это специально, зачем? Да, а ты проверяла здешнее соотношение?
– Проверяла, потому и предлагаю. Вечно ты меня сбиваешь. Лучше предложил бы сам что-нибудь вместо того, чтобы критиковать. Может быть, создадим новый вид животных? Или растений…
– А ты уверена, что он окажется жизнеспособным? Ты ведь предлагаешь иной химизм, я так понимаю?
– Да, принципиально невозможный для этой планеты. Скажем, с повышенным содержанием редкого для планеты элемента или изотопа.
– Вымрет. Он ведь будет находиться в противоречии со всей природой, и рано или поздно генетическое отличие даст о себе знать – даже если ты постараешься учесть все факторы. Ну а причины вымирания они обоснуют сами: скажем, падение крупного метеорита, усиление тектонической активности планеты, изменение климата в результате процессов, происходящих внутри светила, – мало ли что можно придумать. Надо сделать что-то, что прямо указывало бы на инопланетность вмешательства. Например, запустить зонд вокруг планеты, как ты предлагала. Чтобы просто сообщить о нашем существовании и представить им что-нибудь из наших достижений. Но какие? Сколько? Если мы сообщим немного, они останутся невысокого мнения о наших знаниях… мне бы этого не хотелось. А если мы оставим столько, что это превысит их потребности в тот период, это затормозит их развитие.
– Почему?! Разве знания кому-нибудь мешали?
– Понимаешь, если они получат знания, превышающие их собственные достижения, у них могут развиться иждивенческие настроения, они будут черпать из этого запаса, и разучатся думать самостоятельно. Сейчас неблагоприятные условия внешней среды: недостаток пищи, холод, возможность нападения хищников – заставляют их умнеть, чтобы выжить. Если мы оставим значительный запас знаний, они, освоив его, могут застыть на месте. Раз пришельцы оставили нам это, подумают они, надо ждать продолжения. Нельзя подносить знания на тарелочке, они сами должны стремиться к ним. Поэтому лучше оставить зонд у одной из планет-гигантов. Если уж они доберутся туда, за них можно будет не опасаться.
– Ты хочешь, чтобы они поняли нас, только когда достигнут нашего уровня?
– Не нашего, но хотя бы…
– А мне хочется, чтобы они узнали о нашем посещении раньше. Давай заменим вращение их планеты на противоположное!
– Ты хоть представляешь себе последствия для всех здешних живых существ!
– Тогда… выполним инверсию магнитных полюсов!
– А разве она не может происходить самопроизвольно? И вообще, лучше не проводить никаких экспериментов с планетой.
– Давай реверсируем соседнюю. Пусть она вращается в обратную сторону. Или даже две: соседнюю и ещё какую-нибудь. Две такие планеты в одной системе – это невероятно.
– Ты думаешь, они не найдут другого объяснения, чем инопланетное вмешательство? Это ведь всё равно что сказать: Бог создал. И – никаких вопросов. А если предположить: неоднородности протопланетного сгустка… необходимость равенства моментов количества движения… возмущающие воздействия – особенно случайные – со стороны соседних звёздных систем или от блуждающих звёзд. В гипотезах недостатка не будет, будь спокойна.
– Изменим расстояния между планетами? Чтобы они не подчинялись нормальному распределению.
– То же самое. Существующее служит для проверки гипотез, а не для их выдвижения. Поскольку так есть, иную возможность бытия можно только предполагать, но никому не придёт в голову, что существующее может противоречить мировым константам.
– Создадим им второй спутник! Или этот передвинем! Сделаем его угловой размер равным угловому размеру светила, заставим через неравные промежутки времени затмевать Солнце и этой-то последовательностью закодируем сообщение о нас!
– Мысль неплохая. Именно неравные промежутки, иначе всё можно будет объяснить простым совпадением, чистой случайностью. Хотя и неравные тоже… Нет, и этот вариант не подойдёт: либо появляется периодичность, либо теряется часть сообщения. При периодичности никому и в голову не придёт расшифровывать сигналы. Да и вряд ли вообще кто-нибудь додумается, что затмениями закодировано сообщение. И что считать сигналом: продолжительность затмения или промежутки между ними? С таким же успехом мы можем закодировать наше сообщение в блеске молний во время грозы – это даже будет проще.
– Ты всё время меня сбиваешь. И я уже не знаю, что делать. Может, увеличим расстояние их планеты от светила?
– Я же сказал тебе: не трогай планету!
– Так значит, не оставим им ничего?
– Ты сама видишь: ни один вариант не годится. Я боюсь, что наше пребывание здесь сможет повлиять на них: если они воспринимают наше мыслеизлучение…
– Это пойдёт им на пользу! Правильно! У них останется воспоминание о нас – в них самих! Ведь они уже умеют обрабатывать камень – значит, их мысль работает, и воспоминание о нас станет манить их к звёздам.
– «Боги обещали вернуться»? Не хотел бы я такого толчка.
– Ну, какие мы боги? Обыкновенные путешественники. Я постараюсь побывать здесь ещё раз, чтобы посмотреть, какими они станут, когда повзрослеют, посмотреть на их цивилизацию. Да и планета их мне очень понравилась. Пойду прогуляюсь ещё разок перед отлётом. Подышу здешним воздухом, и возьму себе на память что-нибудь: камушек, веточку. Я всегда так делаю.
– Выбирай сам. Я уже оставила на планете память о нашем посещении.
– Что?.. Что ты сделала?
– Когда выходила в последний раз. Помнишь ту плоскую скалу? Я нарисовала нас с тобой, звездолёт и подписала: «Мы были здесь».
– Зная, как ты рисуешь, представляю, что у тебя получилось!
– Я старалась, как могла. Они вертелись вокруг, но не мешали. Мне кажется, мы расстались друзьями.
– У тебя удивительная особенность привязываться ко всем планетам, на которых мы побывали.
– Что же я могу поделать, если они все такие замечательные! Давай, наконец, оставим что-нибудь в память о себе, соорудим что-нибудь грандиозное: какую-нибудь пирамиду, или гигантские рисунки в горах, или стартовую площадку… Чтобы издалека видно было!
– Нам ведь не нужна стартовая площадка.
– Ну и что. Пусть они потом думают, что была нужна. Или построим башню – до неба!
– А она развалится при первом же тектоническом толчке: строить-то придется из местных материалов.
– А мы их облагородим.
– Мегалитические постройки возможны даже у самых примитивных племён: кому нечего сказать, подавляет массой.
– Тогда… давай создадим квадратный остров! Или треугольный.
– Ну, хорошо. Предположим, мы сделаем что-нибудь из того, что ты предлагаешь. А теперь подумай, на что станет похожа эта планета, если каждый, кто побывает здесь, захочет оставить память о себе. Что получится? Повсюду будут выситься монументы, пирамиды, скульптуры, башни высотой до неба. А все острова станут квадратными.
– Зачем ты так? Я ведь хочу, как лучше. Поставим одну пирамиду и поместим внутрь неё капсулу с посланием, в котором укажем, кто мы и откуда, зачем прилетали…
– Добавим к этому Формулу Единой Энергии и Карту Пространства.
– Почему бы и нет?
– Всё потому же! Может быть, они найдут что-нибудь иное, своё.
– А как же единые законы развития мира? Ты говорил…
– Мы знаем далеко не всё. Вдруг они перешагнут эту ступень? Зачем отнимать у них свой путь, навязывать наш? А пирамида твоя, будучи в единственном числе, скоро обветшает и рассыплется, или же будет разобрана туземцами, когда им понадобятся камни для построек. Они же не будут знать, что это инопланетный памятник. Ценить древние развалины они научатся позже, если научатся вообще. А капсула…
– Да, ты прав – она затеряется безвозвратно. Фактору времени нужно противопоставить количество! Давай сделаем множество золотых пластинок, напишем на них, кто мы и откуда, как нас найти, – и разбросаем по всем континентам.
– Часть пластинок, конечно, уцелеет в природных катаклизмах и попадет к ним в руки, но они будут рассматривать их прежде всего как золото, и неграмотные ювелиры переплавят все наши послания ещё до того, как появится письменность. Кстати, на каком языке ты собираешься писать? Или ты можешь оставить им перевод? И какие будут основы письменности, особенно если учесть, что у них пока нет языка?
– Тогда мы не напишем, а нарисуем! Карту звёздного неба – их звезду и нашу, и путь, каким мы летели сюда. И ещё что-нибудь…
– Хочешь знать, что скажут их потомки, найдя твою пластинку с рисунком?
– Что?
– Что была когда-то в древности высокоразвитая цивилизация, обладавшая письменностью, имевшая разветвлённую систему мифов, неплохо знавшая астрономию… но, к сожалению, не оставившая после себя ничего, кроме золотых пластинок. Все постройки, скорее всего, были разрушены вулканической деятельностью или наступлением океана… Это если твои пластинки всё-таки уцелеют.
– А что с ними может случиться? Какое-то количество должно остаться.
– Ты слышала о явлении кристаллизации золота?
– Конечно… И ты считаешь?..
– Вот именно. Золото кристаллизуется, как и все минералы. Твои пластинки послужат великолепной затравкой, и на них со временем вырастут превосходные самородки – их, возможно, даже поместят в музеи. Частицы золота рассеяны повсюду, а за тот срок, что пластинки пролежат… Поэтому говорить об их прочтении, расшифровке, по-моему, не имеет смысла. Нет уж, пусть они развиваются сами, без воспоминаний о неведомых пришельцах, которые когда-то побывали на планете и, возможно, вернутся вновь. Останется только попросить – и они дадут всё, что угодно. Если остались следы, скажут некоторые, почему не предположить, что за нами не продолжают наблюдать, направлять наше развитие? А значит, ничего не делается иначе, как по воле неведомых пришельцев. Вот тебе и готов космический вариант Господа Бога.
– Как будто они не смогут создать религию и без нас!
– Смогут и без нас, но с нами – наверняка.
– Хорошо, когда мифы имеют под собой реальную основу – тогда её всегда можно разыскать. Наш памятник и послужит такой основой. Думая над его предназначением, они разовьют свою фантазию, а без фантазии невозможно движение вперёд. И потом: когда их цивилизация выйдет из детского возраста, и им откроется истинный смысл нашего памятника, он даст импульс к поиску других разумных существ в космосе, иначе они могут подумать, что, кроме них, во Вселенной совсем никого нет. Они могут отчаяться…
– А если отчаяние необходимо, чтобы лучше осознать важность своего существования? Оценить полнее свою собственную значимость? Проникнуться чувством собственной уникальности, а отсюда прийти к мысли о необходимости нести свет разума в космос? Это заставит их оторваться от своей планеты. Если они будут думать, что одни во Вселенной, что могут рассчитывать лишь на себя, то поймут, насколько важно бережнее относиться друг к другу, к самим себе…
– Вселенские эгоисты…
– Разве лучше, если они будут постоянно смотреть на небо, ожидая или подарка, или кары?
– Может быть, это поможет им стать лучше. Степень развития мозга определяется числом связей между его структурными элементами. Мне кажется, это справедливо и для цивилизаций: чем больше связей между ними, тем они развитее.
– Хорошо, будем считать, что ты убедила меня. Но что мы можем оставить им, какой памятник?
– Давай сделаем такой, чтобы они поняли его на какой-то определённой ступени развития, когда уже не смогут посчитать нас богами. Например, запустим зонд вокруг их планеты, поместив его в точку либрации, и, когда на него попадут их первые радиосигналы, он начнет передавать сам – всё о нас…
– Первые? Не рано ли?
– Ну, не последние же… Тогда он им уже не будет нужен. Они должны начать думать о нас как можно раньше, чтобы именно эта мысль заставила их выйти в Большой космос. Я вот что подумала: давай изменим на планете соотношение изотопов водорода по сравнению с мировым пространством.
– А они скажут, что так и должно быть, что на планетах происходит концентрация одних изотопов и рассеяние других. Им и в голову не придёт, что кто-то мог сделать это специально, зачем? Да, а ты проверяла здешнее соотношение?
– Проверяла, потому и предлагаю. Вечно ты меня сбиваешь. Лучше предложил бы сам что-нибудь вместо того, чтобы критиковать. Может быть, создадим новый вид животных? Или растений…
– А ты уверена, что он окажется жизнеспособным? Ты ведь предлагаешь иной химизм, я так понимаю?
– Да, принципиально невозможный для этой планеты. Скажем, с повышенным содержанием редкого для планеты элемента или изотопа.
– Вымрет. Он ведь будет находиться в противоречии со всей природой, и рано или поздно генетическое отличие даст о себе знать – даже если ты постараешься учесть все факторы. Ну а причины вымирания они обоснуют сами: скажем, падение крупного метеорита, усиление тектонической активности планеты, изменение климата в результате процессов, происходящих внутри светила, – мало ли что можно придумать. Надо сделать что-то, что прямо указывало бы на инопланетность вмешательства. Например, запустить зонд вокруг планеты, как ты предлагала. Чтобы просто сообщить о нашем существовании и представить им что-нибудь из наших достижений. Но какие? Сколько? Если мы сообщим немного, они останутся невысокого мнения о наших знаниях… мне бы этого не хотелось. А если мы оставим столько, что это превысит их потребности в тот период, это затормозит их развитие.
– Почему?! Разве знания кому-нибудь мешали?
– Понимаешь, если они получат знания, превышающие их собственные достижения, у них могут развиться иждивенческие настроения, они будут черпать из этого запаса, и разучатся думать самостоятельно. Сейчас неблагоприятные условия внешней среды: недостаток пищи, холод, возможность нападения хищников – заставляют их умнеть, чтобы выжить. Если мы оставим значительный запас знаний, они, освоив его, могут застыть на месте. Раз пришельцы оставили нам это, подумают они, надо ждать продолжения. Нельзя подносить знания на тарелочке, они сами должны стремиться к ним. Поэтому лучше оставить зонд у одной из планет-гигантов. Если уж они доберутся туда, за них можно будет не опасаться.
– Ты хочешь, чтобы они поняли нас, только когда достигнут нашего уровня?
– Не нашего, но хотя бы…
– А мне хочется, чтобы они узнали о нашем посещении раньше. Давай заменим вращение их планеты на противоположное!
– Ты хоть представляешь себе последствия для всех здешних живых существ!
– Тогда… выполним инверсию магнитных полюсов!
– А разве она не может происходить самопроизвольно? И вообще, лучше не проводить никаких экспериментов с планетой.
– Давай реверсируем соседнюю. Пусть она вращается в обратную сторону. Или даже две: соседнюю и ещё какую-нибудь. Две такие планеты в одной системе – это невероятно.
– Ты думаешь, они не найдут другого объяснения, чем инопланетное вмешательство? Это ведь всё равно что сказать: Бог создал. И – никаких вопросов. А если предположить: неоднородности протопланетного сгустка… необходимость равенства моментов количества движения… возмущающие воздействия – особенно случайные – со стороны соседних звёздных систем или от блуждающих звёзд. В гипотезах недостатка не будет, будь спокойна.
– Изменим расстояния между планетами? Чтобы они не подчинялись нормальному распределению.
– То же самое. Существующее служит для проверки гипотез, а не для их выдвижения. Поскольку так есть, иную возможность бытия можно только предполагать, но никому не придёт в голову, что существующее может противоречить мировым константам.
– Создадим им второй спутник! Или этот передвинем! Сделаем его угловой размер равным угловому размеру светила, заставим через неравные промежутки времени затмевать Солнце и этой-то последовательностью закодируем сообщение о нас!
– Мысль неплохая. Именно неравные промежутки, иначе всё можно будет объяснить простым совпадением, чистой случайностью. Хотя и неравные тоже… Нет, и этот вариант не подойдёт: либо появляется периодичность, либо теряется часть сообщения. При периодичности никому и в голову не придёт расшифровывать сигналы. Да и вряд ли вообще кто-нибудь додумается, что затмениями закодировано сообщение. И что считать сигналом: продолжительность затмения или промежутки между ними? С таким же успехом мы можем закодировать наше сообщение в блеске молний во время грозы – это даже будет проще.
– Ты всё время меня сбиваешь. И я уже не знаю, что делать. Может, увеличим расстояние их планеты от светила?
– Я же сказал тебе: не трогай планету!
– Так значит, не оставим им ничего?
– Ты сама видишь: ни один вариант не годится. Я боюсь, что наше пребывание здесь сможет повлиять на них: если они воспринимают наше мыслеизлучение…
– Это пойдёт им на пользу! Правильно! У них останется воспоминание о нас – в них самих! Ведь они уже умеют обрабатывать камень – значит, их мысль работает, и воспоминание о нас станет манить их к звёздам.
– «Боги обещали вернуться»? Не хотел бы я такого толчка.
– Ну, какие мы боги? Обыкновенные путешественники. Я постараюсь побывать здесь ещё раз, чтобы посмотреть, какими они станут, когда повзрослеют, посмотреть на их цивилизацию. Да и планета их мне очень понравилась. Пойду прогуляюсь ещё разок перед отлётом. Подышу здешним воздухом, и возьму себе на память что-нибудь: камушек, веточку. Я всегда так делаю.
* * *
– Возле какого гиганта оставим зонд? Мы как раз пролетаем мимо…– Выбирай сам. Я уже оставила на планете память о нашем посещении.
– Что?.. Что ты сделала?
– Когда выходила в последний раз. Помнишь ту плоскую скалу? Я нарисовала нас с тобой, звездолёт и подписала: «Мы были здесь».
– Зная, как ты рисуешь, представляю, что у тебя получилось!
– Я старалась, как могла. Они вертелись вокруг, но не мешали. Мне кажется, мы расстались друзьями.
Время таяния снегов
Всё замерзает зимой. Реки покрываются льдом, останавливая бег осенней воды на поверхности льда. Снег опускается на землю, захватывая в падении частички прошедшей осени и бережно сохраняя до весны аромат опадающих листьев. И слова. Слова людей, сказанные осенью, а потом и зимой, во время каждого падения снега, увлекаются снежинками на землю и там замерзают, оставаясь замороженными до весны. Тонкий парок дыхания, несущий в себе человеческие разговоры, тоже застывает морозным днём и оседает на снег.
Вот идут двое и разговаривают, и их слова, выпархивая легким туманом изо рта, медленно падают на покрытую снегом дорожку. И мысли человека, приходящие к нему во время неторопливой прогулки по плотному утоптанному снегу, или по завьюженному насту, который не проваливается под лыжами в бескрайнем белом поле в морозный солнечный денёк, тоже вылетают вместе с дыханием и ложатся в снег, на этот плотный настил, попадают под ноги идущих следом и плотно впечатываются в будущий лёд. Они так и ложатся, наслаиваясь друг на друга – слова, мысли и снег.
А весной всё начинает таять…
Подтаивает снег, освобождая осенний воздух, растаивают слова, и мысли, и звуки машин над городом, смех новогоднего карнавала, скрипы шагов… Вот почему весной так шумно – более, чем в другое время: весной оттаивают звуки, осевшие на снег осенью и зимой.
Хорошо ходить весной по улицам и слушать оттаявшие и ожившие звуки, слова и мысли людей, проходивших здесь раньше, по плотно ухоженному снегу. Они слышатся отовсюду – из падающей капели, из журчания ручьёв, уносящих эти звуки с собой в вечном круговороте воды. Ручьи перемешивают их, составляя из многих – одно, и дробя слишком длинные фразы на отдельные слова. Да и зимой, втаптываясь в снег и наслаиваясь друг на друга, слова и мысли обменивались частями, образуя новые, неожиданные сочетания. При этом иногда получаются любопытные выражения.
«Он отпустил бороду, и она ушла…» – слышу я в звоне льдинок, увлекаемых по течению в решетку ливнеотводной трубы. «Омерсительно!..» «Головокружение является верным признаком того, что земля вертится».
И я вижу, как плывут по ручью слова и мысли, сталкиваясь друг с другом, снова перемешиваясь и разбиваясь. Чёрные, тяжёлые, опускаются на дно и волочатся там вместе с грязью, а сверху плывут лёгкие, светлые – они по временам даже поднимаются в воздух, взлетая над водой. И я думаю о том, как всё это, продолжая смешиваться и изменяться по пути, устремится в океаны, и там перемешается со словами и мыслями, принесёнными с талым снегом с других континентов, от людей других стран, как из них образуются новые сочетания, которые потом испарятся под жаркими лучами тропического солнца, поднимутся в воздух и разнесутся по всей земле. И наши слова и мысли, и слова и мысли других людей снова проникнут в нас вместе с выпитой водой и с дыханием, и принесут ощущение себя. Мысли, войдя в человека, станут его мыслями, а слова – его словами. И каждый раз в нас окажется что-то новое – ведь слова перемешались там, в океане. И человек ощутит присутствие в себе других людей – ведь он будет знать и чувствовать их мысли и их чувства, и станет лучше понимать их – даже совсем далеких и незнакомых. Мысли изменятся в человеке и изменят его. И снова осядут со свежим снегом – под ноги прохожим. И с каждым таянием снегов люди будут становиться всё лучше и лучше – ведь все тяжёлые и мрачные мысли оседают на дно – сначала на дно ручьев и речушек, волочась там по острым камням и постепенно перетираясь, потом на дно океанов, на самую глубину, откуда им никогда уже не подняться.
И снова начнётся таяние снегов…
Вот идут двое и разговаривают, и их слова, выпархивая легким туманом изо рта, медленно падают на покрытую снегом дорожку. И мысли человека, приходящие к нему во время неторопливой прогулки по плотному утоптанному снегу, или по завьюженному насту, который не проваливается под лыжами в бескрайнем белом поле в морозный солнечный денёк, тоже вылетают вместе с дыханием и ложатся в снег, на этот плотный настил, попадают под ноги идущих следом и плотно впечатываются в будущий лёд. Они так и ложатся, наслаиваясь друг на друга – слова, мысли и снег.
А весной всё начинает таять…
Подтаивает снег, освобождая осенний воздух, растаивают слова, и мысли, и звуки машин над городом, смех новогоднего карнавала, скрипы шагов… Вот почему весной так шумно – более, чем в другое время: весной оттаивают звуки, осевшие на снег осенью и зимой.
Хорошо ходить весной по улицам и слушать оттаявшие и ожившие звуки, слова и мысли людей, проходивших здесь раньше, по плотно ухоженному снегу. Они слышатся отовсюду – из падающей капели, из журчания ручьёв, уносящих эти звуки с собой в вечном круговороте воды. Ручьи перемешивают их, составляя из многих – одно, и дробя слишком длинные фразы на отдельные слова. Да и зимой, втаптываясь в снег и наслаиваясь друг на друга, слова и мысли обменивались частями, образуя новые, неожиданные сочетания. При этом иногда получаются любопытные выражения.
«Он отпустил бороду, и она ушла…» – слышу я в звоне льдинок, увлекаемых по течению в решетку ливнеотводной трубы. «Омерсительно!..» «Головокружение является верным признаком того, что земля вертится».
И я вижу, как плывут по ручью слова и мысли, сталкиваясь друг с другом, снова перемешиваясь и разбиваясь. Чёрные, тяжёлые, опускаются на дно и волочатся там вместе с грязью, а сверху плывут лёгкие, светлые – они по временам даже поднимаются в воздух, взлетая над водой. И я думаю о том, как всё это, продолжая смешиваться и изменяться по пути, устремится в океаны, и там перемешается со словами и мыслями, принесёнными с талым снегом с других континентов, от людей других стран, как из них образуются новые сочетания, которые потом испарятся под жаркими лучами тропического солнца, поднимутся в воздух и разнесутся по всей земле. И наши слова и мысли, и слова и мысли других людей снова проникнут в нас вместе с выпитой водой и с дыханием, и принесут ощущение себя. Мысли, войдя в человека, станут его мыслями, а слова – его словами. И каждый раз в нас окажется что-то новое – ведь слова перемешались там, в океане. И человек ощутит присутствие в себе других людей – ведь он будет знать и чувствовать их мысли и их чувства, и станет лучше понимать их – даже совсем далеких и незнакомых. Мысли изменятся в человеке и изменят его. И снова осядут со свежим снегом – под ноги прохожим. И с каждым таянием снегов люди будут становиться всё лучше и лучше – ведь все тяжёлые и мрачные мысли оседают на дно – сначала на дно ручьев и речушек, волочась там по острым камням и постепенно перетираясь, потом на дно океанов, на самую глубину, откуда им никогда уже не подняться.
И снова начнётся таяние снегов…
Всего три слова
«Вселенная бесконечна в пространстве и во времени»
(древнее заблуждение)
«…важную роль в формировании структуры видимой нами части Вселенной на начальной стадии её расширения играли звуковые волны…
(научный факт)
Астрофизик я. И всегда был астрофизиком, что бы ни говорили обо мне мои собратья по науке, рыцари радиотелескопа и спектрографа. Я решал свою задачу, и не моя вина, что в ответе получился неожиданный результат: так часто бывает. А если не я – всё равно её решил бы кто-нибудь другой.
Идеи носятся в воздухе, а эта носилась, наверное, дольше всех, и была у всех на виду… может быть, именно поэтому её никто не замечал. Впрочем, возможно, у кого-то получилось бы нечто совсем иное: я сделал, как мог, кто может, пусть сделает лучше.
Я изучал поведение материи вблизи точки сингулярности. Вы, конечно, знаете это громкое дело: «биг-банг!», «большой взрыв» – всё разлетается в разные стороны и появляется наша Вселенная, свеженькая, с пылу с жару… «И мир возник…» – как пишут писатели-фантасты в своих произведениях. Но написать-то легко, а вот узнать, какие процессы при этом происходили, что влияло на их развитие, и почему они пошли именно так, а не иначе? – гораздо труднее. Можно, конечно, сказать, мол «таковы законы природы», но их ведь надо ещё открыть, эти законы. Для того мы и работаем.
Труднее всего объяснить появление квазаров, галактик, звёзд – ведь, согласно теории, через три минуты после «большого взрыва» повсюду во Вселенной находился однородный газ, откуда же могли появиться такие образования? Значит, в первичном сгустке газа имелись неоднородности. Откуда? Не должно их там быть! И пришла гипотеза – не я её выдвинул, кстати, – объясняющая появление неоднородностей, из которых в конечном итоге всё и развилось, воздействием на первоматерию в стадии горячей плазмы акустических волн большой амплитуды. Их влияние выражалось в создании в ней сгущений и разрежений, ведь звуковые волны – это и есть сжатия и разрежения окружающей среды. Впоследствии из сгущений плазмы и возникли галактики.
Акустические волны в космосе известны очень давно: они, в частности, переносят энергию из глубин Солнца к фотосфере. Но если вопрос их происхождения в глубинах Солнца более или менее ясен, то откуда взялся источник таких волн в той, ещё очень маленькой, Вселенной?
Собственно, источник мог быть только один: сам первовзрыв, вернее, его эхо, каким-то образом отразившееся от границы разлетающейся Вселенной. Но это надо было ещё доказать! Иначе получалось, что на каком-то этапе расширения скорость звука в той среде превышала скорость разлета частиц материи, а подтверждение этого могло дать очень многое.
Для решения вопроса мне надо было локализовать источник, а также определить параметры первичных акустических волн: их мощность, амплитуду, частоту и всё остальное, что возможно. Задача передо мной стояла труднейшая, но кое-какие пути к решению наметились; методом ретроспективного анализа, по сегодняшнему видимому расположению галактик, по всем имеющимся фотографиям прошлых лет, скорости разлёта, по строению и размерам, взаимному расположению – мне предстояло вернуть галактики к началу движения, в то время, когда они были просто неоднородностями в среде первичного газа – иначе бы я не смог определить характеристики акустических волн.
Совершенно очевидно, что без помощи мощных компьютеров не стоило и пытаться приступать к работе, ведь пришлось пересмотреть миллионы фотографий звёздного неба, прорешать множество уравнений, сделать анализ сотен тысяч графиков. Работа заняла не одну тысячу часов машинного времени.
И вот, наконец, я держал в руках широкую ленту с цифровыми данными. Тут было всё о первичных звуковых волнах: и амплитуда, и частота, и мощность в каждое мгновение, и длительность. Моя работа была завершена!
Я астрофизик, а не акустик, и потому мне такая мысль даже и не могла прийти в голову, это мне подсказал кто-то из коллег: пропустить ленту ещё раз через машину, проанализировать с тем, чтобы перевести цифры в действительные звуковые волны. Такая перспектива была заманчивой; услышать звуки, впервые прозвучавшие столько миллиардов лет назад!
Науке удалось уже воссоздать «голос» Царь-колокола и голос Моны Лизы.
А теперь – и самые первые звуки во Вселенной! Разумеется, особой гармонии я не ожидал услышать, но результат оказался потрясающим. То, что мы понимали под звуковым воздействием на первичную материю в состоянии раскалённой плазмы… эти акустические колебания, эти первичные волны…
Это оказались слова. И вы знаете, какие?
– Да будет свет!..
(древнее заблуждение)
«…важную роль в формировании структуры видимой нами части Вселенной на начальной стадии её расширения играли звуковые волны…
(научный факт)
Астрофизик я. И всегда был астрофизиком, что бы ни говорили обо мне мои собратья по науке, рыцари радиотелескопа и спектрографа. Я решал свою задачу, и не моя вина, что в ответе получился неожиданный результат: так часто бывает. А если не я – всё равно её решил бы кто-нибудь другой.
Идеи носятся в воздухе, а эта носилась, наверное, дольше всех, и была у всех на виду… может быть, именно поэтому её никто не замечал. Впрочем, возможно, у кого-то получилось бы нечто совсем иное: я сделал, как мог, кто может, пусть сделает лучше.
Я изучал поведение материи вблизи точки сингулярности. Вы, конечно, знаете это громкое дело: «биг-банг!», «большой взрыв» – всё разлетается в разные стороны и появляется наша Вселенная, свеженькая, с пылу с жару… «И мир возник…» – как пишут писатели-фантасты в своих произведениях. Но написать-то легко, а вот узнать, какие процессы при этом происходили, что влияло на их развитие, и почему они пошли именно так, а не иначе? – гораздо труднее. Можно, конечно, сказать, мол «таковы законы природы», но их ведь надо ещё открыть, эти законы. Для того мы и работаем.
Труднее всего объяснить появление квазаров, галактик, звёзд – ведь, согласно теории, через три минуты после «большого взрыва» повсюду во Вселенной находился однородный газ, откуда же могли появиться такие образования? Значит, в первичном сгустке газа имелись неоднородности. Откуда? Не должно их там быть! И пришла гипотеза – не я её выдвинул, кстати, – объясняющая появление неоднородностей, из которых в конечном итоге всё и развилось, воздействием на первоматерию в стадии горячей плазмы акустических волн большой амплитуды. Их влияние выражалось в создании в ней сгущений и разрежений, ведь звуковые волны – это и есть сжатия и разрежения окружающей среды. Впоследствии из сгущений плазмы и возникли галактики.
Акустические волны в космосе известны очень давно: они, в частности, переносят энергию из глубин Солнца к фотосфере. Но если вопрос их происхождения в глубинах Солнца более или менее ясен, то откуда взялся источник таких волн в той, ещё очень маленькой, Вселенной?
Собственно, источник мог быть только один: сам первовзрыв, вернее, его эхо, каким-то образом отразившееся от границы разлетающейся Вселенной. Но это надо было ещё доказать! Иначе получалось, что на каком-то этапе расширения скорость звука в той среде превышала скорость разлета частиц материи, а подтверждение этого могло дать очень многое.
Для решения вопроса мне надо было локализовать источник, а также определить параметры первичных акустических волн: их мощность, амплитуду, частоту и всё остальное, что возможно. Задача передо мной стояла труднейшая, но кое-какие пути к решению наметились; методом ретроспективного анализа, по сегодняшнему видимому расположению галактик, по всем имеющимся фотографиям прошлых лет, скорости разлёта, по строению и размерам, взаимному расположению – мне предстояло вернуть галактики к началу движения, в то время, когда они были просто неоднородностями в среде первичного газа – иначе бы я не смог определить характеристики акустических волн.
Совершенно очевидно, что без помощи мощных компьютеров не стоило и пытаться приступать к работе, ведь пришлось пересмотреть миллионы фотографий звёздного неба, прорешать множество уравнений, сделать анализ сотен тысяч графиков. Работа заняла не одну тысячу часов машинного времени.
И вот, наконец, я держал в руках широкую ленту с цифровыми данными. Тут было всё о первичных звуковых волнах: и амплитуда, и частота, и мощность в каждое мгновение, и длительность. Моя работа была завершена!
Я астрофизик, а не акустик, и потому мне такая мысль даже и не могла прийти в голову, это мне подсказал кто-то из коллег: пропустить ленту ещё раз через машину, проанализировать с тем, чтобы перевести цифры в действительные звуковые волны. Такая перспектива была заманчивой; услышать звуки, впервые прозвучавшие столько миллиардов лет назад!
Науке удалось уже воссоздать «голос» Царь-колокола и голос Моны Лизы.
А теперь – и самые первые звуки во Вселенной! Разумеется, особой гармонии я не ожидал услышать, но результат оказался потрясающим. То, что мы понимали под звуковым воздействием на первичную материю в состоянии раскалённой плазмы… эти акустические колебания, эти первичные волны…
Это оказались слова. И вы знаете, какие?
– Да будет свет!..
Идентификация личности
– Господа! Я имею честь сообщить вам пренеприятнейшее известие: вы арестованы!
Лицо офицера контрразведки лучилось восторгом и благожелательством. Ещё бы! Арестовать сразу двух агентов враждебной державы! За это обязательно полагается награда.
Фыв попробовал сопротивляться. Не сдаваться же по первому голословному утверждению – документы-то в полном порядке. Неужели впустую ушли долгие годы подготовки, вживания в образ, в легенду, изучение мелочей быта?
На чём они прокололись? Чего стоила одна легенда – казалось, беспроигрышная. Отправиться в страну под видом двух возвращающихся из свадебного путешествия геев! «Оригиналы», разумеется, пришлось убрать, однако копии получились – не отличишь.
Что для этого пришлось пережить!.. Даже если не принимать во внимание пластическую операцию и смену отпечатков пальцев, что само по себе очень мучительно. Но много хуже была вынужденная смена половой ориентации… Однако дисциплина превыше всего. Интересы страны требовали поступиться личными интересами.
Фыв с тоской вспомнил кривые и волосатые ноги партнёра, с которым приходилось делить постель. Ну что ж, теперь хоть этого не будет…
«Надеюсь, нас посадят в разные камеры», – подумал он. Но посопротивляться следовало, пусть для вида. Вдруг офицер выскажет, в чём их ошибка!
– Что вы говорите! – возмущенно заявил Фыв. – Мы добропорядочные граждане, возвращаемся из свадебного путешествия!
Но офицер контрразведки прервал его словесные излияния, покачав перед лицом Фыва подобием авторучки, назначения которой не понял никто в разведцентре. Мало того, что они служили телефонами, телекамерами, фотоаппаратами, аудиоплеерами и диктофонами. Там были ещё какие-то блоки, однако сложная электронная начинка оказалась не по зубам доморощенным специалистам.
– Это ваши идентификаторы. Здесь содержится полная информация о личности владельца: место рождения, родители, когда прорезался первый зуб, как вас дразнили в детстве, сведения об учёбе в школе, о друзьях и знакомых… Не говоря уже о параметрах кровяного давления и фотоснимках сетчатки глаза.
Фыв внутренне ахнул: вот оно что!
– Вы – не те, за кого себя выдаете! – резюмировал офицер.
– Чёрт! Я так и знал, что на этом дерьме погорим! – не выдержал партнёр.
– Прекрасно! – обрадовался офицер. – Одно признание получено. Я знал, что вы разумные люди, и не станете упираться. Вы? – обратился он к Фыву.
Тот молча протянул вперёд руки. Офицер ловко защёлкнул на них блестящие наручники.
Когда их выводили из здания аэропорта, они услышали позади яростный крик:
– Что? Какой идентификатор? Идите к чёртовой матери с вашим идентификатором! Я свободный человек, и разломаю любую игрушку, которую вы станете мне навязывать!
Мимо них пронёсся разъярённый субъект. Его никто не преследовал.
– А… а это что? – пролепетал Фыв, указывая скованными руками на буяна.
Контрразведчик развёл руками:
– Это его право. Если гражданин не хочет носить идентификатор, никто не может принудить его к этому. У нас свободная страна.
– А… а мы как же? – Фыв почувствовал, как внутренне холодеет. Вот, оказывается, где был действительный прокол!
– Но вы, кажется, не возражали против того, чтобы вас объявили иностранными шпионами? А мы уважаем любое волеизъявление личности, – и контрразведчик лучезарно улыбнулся.
Лицо офицера контрразведки лучилось восторгом и благожелательством. Ещё бы! Арестовать сразу двух агентов враждебной державы! За это обязательно полагается награда.
Фыв попробовал сопротивляться. Не сдаваться же по первому голословному утверждению – документы-то в полном порядке. Неужели впустую ушли долгие годы подготовки, вживания в образ, в легенду, изучение мелочей быта?
На чём они прокололись? Чего стоила одна легенда – казалось, беспроигрышная. Отправиться в страну под видом двух возвращающихся из свадебного путешествия геев! «Оригиналы», разумеется, пришлось убрать, однако копии получились – не отличишь.
Что для этого пришлось пережить!.. Даже если не принимать во внимание пластическую операцию и смену отпечатков пальцев, что само по себе очень мучительно. Но много хуже была вынужденная смена половой ориентации… Однако дисциплина превыше всего. Интересы страны требовали поступиться личными интересами.
Фыв с тоской вспомнил кривые и волосатые ноги партнёра, с которым приходилось делить постель. Ну что ж, теперь хоть этого не будет…
«Надеюсь, нас посадят в разные камеры», – подумал он. Но посопротивляться следовало, пусть для вида. Вдруг офицер выскажет, в чём их ошибка!
– Что вы говорите! – возмущенно заявил Фыв. – Мы добропорядочные граждане, возвращаемся из свадебного путешествия!
Но офицер контрразведки прервал его словесные излияния, покачав перед лицом Фыва подобием авторучки, назначения которой не понял никто в разведцентре. Мало того, что они служили телефонами, телекамерами, фотоаппаратами, аудиоплеерами и диктофонами. Там были ещё какие-то блоки, однако сложная электронная начинка оказалась не по зубам доморощенным специалистам.
– Это ваши идентификаторы. Здесь содержится полная информация о личности владельца: место рождения, родители, когда прорезался первый зуб, как вас дразнили в детстве, сведения об учёбе в школе, о друзьях и знакомых… Не говоря уже о параметрах кровяного давления и фотоснимках сетчатки глаза.
Фыв внутренне ахнул: вот оно что!
– Вы – не те, за кого себя выдаете! – резюмировал офицер.
– Чёрт! Я так и знал, что на этом дерьме погорим! – не выдержал партнёр.
– Прекрасно! – обрадовался офицер. – Одно признание получено. Я знал, что вы разумные люди, и не станете упираться. Вы? – обратился он к Фыву.
Тот молча протянул вперёд руки. Офицер ловко защёлкнул на них блестящие наручники.
Когда их выводили из здания аэропорта, они услышали позади яростный крик:
– Что? Какой идентификатор? Идите к чёртовой матери с вашим идентификатором! Я свободный человек, и разломаю любую игрушку, которую вы станете мне навязывать!
Мимо них пронёсся разъярённый субъект. Его никто не преследовал.
– А… а это что? – пролепетал Фыв, указывая скованными руками на буяна.
Контрразведчик развёл руками:
– Это его право. Если гражданин не хочет носить идентификатор, никто не может принудить его к этому. У нас свободная страна.
– А… а мы как же? – Фыв почувствовал, как внутренне холодеет. Вот, оказывается, где был действительный прокол!
– Но вы, кажется, не возражали против того, чтобы вас объявили иностранными шпионами? А мы уважаем любое волеизъявление личности, – и контрразведчик лучезарно улыбнулся.
Ohne Mechanismus
Сули-мэн работал лифтёром. Это была тяжёлая и опасная работа. А особенно потому, что он работал лифтёром в двенадцатиэтажном доме. Но испытательный срок в шестиэтажке прошёл, показал себя там Сули-мэн хорошо, и его повысили.
Сули-мэн не жаловался: в двенадцатиэтажке платили больше. Шли надбавки за риск, за дополнительную тяжесть каната, подъёмные – на чердак лифтёрам приходилось подниматься по лестнице. Ведь лифт, пока за него не возьмутся лифтёры, не работал.
«А где легко? – привычно думал Сули-мэн, напрягая мускулы, чтобы в очередной раз вытащить кабину наверх. – На трамвае?»
Он вспомнил, как работал на трамвае. Вернее, за трамваем. Там тоже было несладко: шутка ли, толкать перегруженный вагон вверх по склону! А торможение? Оно-то и было самым трудным, особенно если остановка располагалась на противоположном склоне холма, а так чаще всего и бывало.
Сули-мэн не жаловался: в двенадцатиэтажке платили больше. Шли надбавки за риск, за дополнительную тяжесть каната, подъёмные – на чердак лифтёрам приходилось подниматься по лестнице. Ведь лифт, пока за него не возьмутся лифтёры, не работал.
«А где легко? – привычно думал Сули-мэн, напрягая мускулы, чтобы в очередной раз вытащить кабину наверх. – На трамвае?»
Он вспомнил, как работал на трамвае. Вернее, за трамваем. Там тоже было несладко: шутка ли, толкать перегруженный вагон вверх по склону! А торможение? Оно-то и было самым трудным, особенно если остановка располагалась на противоположном склоне холма, а так чаще всего и бывало.