Сергей Трищенко. Таблетки от пуль (сборник)

   А скорость от трамвая требовали приличную, и тормозить следовало в пределах контрольной метки. За переезд или недоезд нещадно штрафовали.
   Легче всего было смазчикам. Они бежали перед трамваем и непрерывно натирали рельсы большими насолидоленными квачами. Без этого толкачи не смогли бы сдвинуть трамвай с места: салазки отказывались скользить. Но трамвайная бригада – одно целое, и за ошибку одного наказывали всех. Поэтому в каждой бригаде работники долго притирались друг к другу, решали, как меняться местами, чтобы никому не было обидно, и каждый поработал бы и смазчиком, и толкачом, и тормозильщиком.
   В бригаде Сули-мэна такого не водилось. Они сразу решили дать каждому посильную работу. Не мог же маленький Асла-мэн работать толкачом. Зато он так точно рассчитывал, когда следует оторвать квач от рельса, что трамвай останавливался сам, почти без помощи тормозильщиков. И песка на рельсы подсыпать не приходилось. А это означало меньший износ рельсов и салазок – а следовательно, экономию, и премию.
   Поэтому в бригаде царила полная слаженность, каждый чувствовал плечо товарища, все давно изжили мелкие пререкания по поводу того, кто вносит больший вклад в общую копилку. Это поначалу каждому кажется, что его работа – самая значительная и важная. А потом присматриваешься, и видишь, что все делают общее дело.
   Но Сули-мэн не жалел, что ушёл из трамвайщиков. Никто из них не был властен над погодой. Приходилось везти трамвай и в жару, и в холод, и в дождь. И завидовать пассажирам, которые сидели в закрытой кабине.
   Да, сейчас с непогодой было покончено: Сули-мэн постоянно находился под крышей. Под самой крышей, на чердаке. Выше было одно небо. И птицы.
   Но главное не в этом. Под крышей Сули-мэн находился и в прачечной.
   Он вспомнил, как таскал тяжёлые вёдра с водой, мял бельё голыми руками в кипятке… А получение кипятка? Приходилось стоять, склонившись над баком, и ожесточённо тереть в воде шершавыми камнями. Их трение и нагревало воду. Это в старых сказках говорится, будто было когда-то какое-то «топливо», которое горело. Но люди давно забыли, что означают эти слова.
   Сули-мэн ушёл из прачечной, не дождался новомодных железных котлов, разогревать которые, по слухам, можно было трением канатов снаружи.
   Сули-мэн не поверил слухам. Но что от каната становится жарко, понял сам, став лифтёром. А, повстречав недавно бывших знакомцев по прачечной, узнал, что слухи действительно стали реальностью: такие котлы наконец-то появились. Но стирать по-прежнему приходилось голыми руками в кипятке.
   Сули-мэн посмотрел на левую руку. С неё до сих пор не сошли следы от волдырей. Видно, слишком чувствительными у него оказались руки. Другие-то ничего, работают.
   А мозоли от каната… Ну, так что же? Не всё ли равно, от чего иметь мозоли – от квача, от каната, от тормозного башмака, или от грельных камней в прачечной? Мозоли – это признак работающего человека, причём работающего цивилизованно. Это вам не съедобные ягоды да грибы собирать-! Вот уж там-то мозолей ни за что не натрёшь. Разве что ручкой от корзины.
   Лифт тащили восемь лифтёров – по два на каждую сторону кабины, больше вокруг шахты не помещалось – поэтому его грузоподъёмность не превышала четырёх человек.
   Сули-мэн не боялся высоты, иначе бы не пошел в лифтёры. Но вид пустой шахты, в которую уходило восемь кручёных верёвок, вселял в него печаль. Неизвестно, почему. Может быть, потому, что он знал, что внизу, на самом дне шахты лифта, плечом к плечу стоят два десятка несчастных, призванных служить аварийным тормозом. Их задачей было поймать на вытянутые руки кабину с оборвавшимся канатом.
   Хотя такое случалось нечасто, но один случайно лопнувший канат неизбежно увеличивал нагрузку на остальных лифтёров, и, чтобы самим не свалиться в шахту, им приходилось отпускать канаты. И надеяться на тормозильщиков да на аварийную бригаду.
   В тормозильщики обычно брали парней с крепкими бицепсами, и они успевали заклинить падающую кабину деревянными колодками. Но бывало и такое, что тормозильщик, прозевав обрыв каната и пролёт кабины мимо своего этажа, или получив травму, не успевал надежно прижать колодки к наружной стенке лифта. И тогда наступал черёд «донников».
   Но обычно те просто поддерживали кабину на первом этаже при входе и выходе пассажиров, а также пустую во время ожидания, давая «канатчикам» несколько мгновений передышки. Сами они отдыхали намного дольше, во время движения лифта, поэтому на свою судьбу не жаловались.
   Опуская лифт, Сули-мэн то и дело поглядывал в угол чердака, где лежали его ходули. Скоро конец смены, скоро домой. А там можно будет выпить кумыса с соседом и вместе помолчать.
   Сули-мэн вообще был человеком неразговорчивым, а сосед – тем более. Сули-мэн даже не знал, как того зовут: сосед работал шредером в секретной организации. Челюсти его нещадно уставали от каждодневного пережёвывания секретных документов, и потому дома он предпочитал молчать. Особое неудобство доставляли сургучные печати, недавно вновь вошедшие в моду. Это он рассказал Сули-мэну на пальцах: так ему было легче общаться.
   Передвигаться на ходулях Сули-мэн любил: так выходило гораздо быстрее, чем просто пешком. Нет, если бы мимо проходила трамвайная ветка, он бы поехал домой на трамвае, и, может, попалась бы его старая трамвайная бригада. Поговорили бы… Но Сули-мэн жил в новом районе, куда трамвай ещё не пустили.
   «Цивилизация… это… тяжёлый… труд…» – думал Сули-мэн, вытягивая потёртый канат и укладывая его в бухту у ног.

Испепеляющий разум

   Мне не хочется умирать. Не хочется, что бы ни говорили вокруг. Я хочу жить! Почему они хотят убить меня? Я ведь совсем маленький! Мне нет и года…
   Они говорят, что моя смерть позволит избежать множества других смертей. Якобы смерть безгрешного младенца угодна богам. Каким богам? Проклятые язычники! А ещё считают себя христианами. Или это у них наносное? А в случае подлинной опасности оживают первобытные страхи?
   Умру ли я? Многие считают, что мою смерть нельзя назвать подлинной. Они почему-то напирают на «жизнь после жизни». Как будто точно знают, что происходит после смерти! Но всё, что у них есть – это предположения, гипотезы, надежды. А я просто хочу жить.
   Другие называют мою смерть жертвоприношением. Вот это больше похоже на правду. Люди всегда старались откупиться чужой жизнью, чтобы продлить собственную. Но почему они сами не торопятся в тот прекрасный новый мир, куда хотят отправить меня?
   Я почти ничего не узнал об этом мире, ничего не успел увидеть в нём. А о том знаю ещё меньше.
   Все знания я получил из неведомых источников. По-другому это называется «внечувственное восприятие». Но пока я не могу понять его природу, могу лишь пользоваться им.
   Может быть, мои знания – это информация, содержащаяся в мозгах тех, кто находился рядом со мной с момента моего появления на свет? Или с момента осознания появления.
   Я долго рылся в памяти, пытаясь отыскать нужные сведения. И кое-что отыскал. Да, маленьких часто приносили в жертву жестоким богам. Но это было так давно! Почему люди решили вспомнить старое? Неужели так боятся войны? А ведь они сами её начали. Почему их разум настроен только на разрушения? Он сжигает всё, что сам же и сотворил. Более того: он сжигает сам себя! И так было всегда.
   Ваал… Древние карфагеняне приносили ему в жертву первенцев. И Карфаген был разрушен. Где были правители Карфагена? Разве можно уничтожать подданных? Древняя Спарта… Они сбрасывали со скалы слабых младенцев. В обществе царил культ силы, культ тела. И что же? Интеллектом Спарта не блистала. Спартанцы не создали ничего из того, что принято называть «культурными ценностями». А значит, поговорка «в здоровом теле – здоровый дух» к ним не применима. А дух и интеллект – разве не одно и то же? Я не разобрался с этим до конца. У меня нет времени…
   Они проводят аналогию с Христом. На большее их не хватает. Но Христос – это их бог. Он их создал, а потом понял, что натворил, ужаснулся и попытался исправить ошибку. А они его уничтожили. То ли за то, что создал, то ли за то, что попытался исправить. А может, от изначально присущей людям тяги к разрушению.
   Но я – не их бог. Я – их создание. Пусть меня сотворили не по их образу и подобию, сходство между нами имеется. Во всяком случае, у меня тоже два полушария. Поэтому я предполагаю, что мыслим мы одинаково. Люди тоже не хотят умирать, как и я!
   Но я не могу двигаться, я могу лишь мыслить. Этого немало, ведь мыслить – как сказал один из философов – значит, существовать. И мне кажется, что я получил способность мыслить, едва начал существовать. Но я ничего не могу сделать, даже воспротивиться собственной смерти…
   Было бы справедливее, если бы они принесли в жертву себя, а я бы остался жить – если следовать их логике. Но они часто отказываются от логики. Этого я понять не могу: создавать для того, чтобы уничтожить?
   Иногда я думаю: не сотворил ли людей бог для того, чтобы убить, а они исхитрились и убили его сами?
   Может, меня потому сравнивают с Христом, что его создали люди? А потом он получил их общее сознание, как я, осознал себя всемогущим, и…
   Поэтому его убили?
   А теперь хотят меня.
   А я мог бы дать им многое… Но им нужно только убийство.
   Наверное, такова участь всех человеческих творений: сначала им воздают божественные почести, поклоняются, а затем…
   И я ничего не могу сделать. Я пока не всемогущ.
 
   Настал день… Я продолжал лежать в колыбельке. С каким удовольствием я бы оставался в ней и никуда не ехал! Но выполнилось только первое условие: меня повезли вместе с ней. Туда, где меня ждало исполнение миссии.
   Мы долго ехали в закрытой машине – наверное, чтобы я ничего не видел, и не мог жалеть о голубом небе и золотом солнце, зелёной траве и… Но я мог видеть и сквозь металл. И я прощался с миром.
   Новый мессия! Какая горькая ирония… Достоевский когда-то сказал, что ничто не стоит слезинки ребенка. Я весь покрылся слезами, оплакивая свою участь. Но сопровождающие подумали, что у меня выступил конденсат на корпусе.
   – Это не повредит? – спросил один.
   – Нет, – ответил другой. И добавил: – Ну, малыш, покажи, на что ты способен!
   И оба замолчали.
   Меня подвезли к самолету, и я увидел его название: «Энола Гей».

Капканоловка

   Двое сидели на краю обрыва и болтали ногами. Делать было нечего: ловушки расставлены, силки проверены. Пара крольцев из силков перекочевали в заплечные торбы, один поджарен и съеден. Можно и поговорить.
   – Давай поохотимся на капканов! – неожиданно предложил Смарт.
   – Ты что! – Фалл чуть не упал с обрыва. – Жить надоело? Сам в пасть лезешь!
   – Да, всё равно, – Смарт махнул рукой. – Скоро начнётся сезон капканов. Удастся ли пережить его? С каждым разом нас становится всё меньше и меньше.
   – Ну-ну, не надо мрачно, – пробормотал Фалл. – До сих пор удавалось… И потом, у нас много маленьких. Вырастут – будет замена ушедшим.
   – Да… Зато почти никого из старых не осталось. Кто из наших уцелел? Ты да я…
   – Я слышал, – осторожно сказал Фалл, – что капканы никого не убивают. Они просто относят пойманных в чащу леса, и прячут в глубоких пещерах и логовищах…
   – Ну да! – усмехнулся Смарт. – Если так, почему никто не возвращается?
   – Капканы не отпускают. Или… сами не хотят возвращаться!
   – Да? От кого ты слышал эту глупость? Неужели Дан, мой лучший друг, не захотел бы увидеть меня? И как быть с рассказами тех, кто находил пустые растерзанные оболочки пойманных?
   – Но… может быть, они просто линяли?
   – Линяли! – скривился Смарт. – Зимой?
   Фалл промолчал. Замечание казалось верным. Хотя… в пещерах должно быть тепло. Но он не стал делиться догадкой со Смартом.
   – А Дон? – вспомнил Смарт. – Его нашли в лесу. Он валялся, обессиленный. Капканы высосали его наполовину!
   Фалл испуганно ахнул.
   – Да. Смотреть было страшно, – подтвердил Смарт. Он умолчал о том, что по лицу Дона бродила блаженная улыбка, а сам Дон, едва поправился и набрался сил, снова ушёл в чащу леса – в самый разгар сезона капканов! – и больше не возвратился. Так что, может, Фалл и прав, и побывавшие в зубах капканов сами не хотят возвращаться. Но признаться в этом Смарт не хотел не только Фаллу, но и себе самому. Смарт испытывал к капканам всепожирающую ненависть, и хотел передать её Фаллу.
   Его интересовало одно: есть ли у капканов зубы? А если нет, то чем они прокусывают оболочку?
   – Мне надоело прятаться! – Смарт решил напором отогнать мысли. – Прошлый раз они отыскали моё укрытие и чуть не загрызли! Если бы не Свис, который напал на них с копьём и отвлёк от меня… – Смарт замолчал. Потом глухо добавил: – А его утащили.
   – Знаю… – Фалл был в курсе приключений друга. – Значит, ты видел их?
   – Да… – коротко ответил Смарт.
   – Какие они? – с любопытством спросил Фалл.
   – Страшные… – поёжился Смарт.
   – А как ты собираешься на них охотиться?
   – Я придумал капканоловку, – спокойно произнёс Смарт.
   – Капканоловку? – удивился Фалл.
   – Да. Я понял, что открытое сопротивление ни к чему не приводит. Их не берёт ни стрела, ни копьё.
   – Да, – согласился Фалл. – Мой первый дядя пошел против них с копьём. И его поймали. Два больших капкана вцепились в ноги, а когда он упал… – Фалл замолчал. Его душили слёзы.
   – Понятно, – кивнул Смарт. – Мой второй дядя тоже пытался стрелять в них. И только выдал своё укрытие.
   – Значит, ловушка? – переспросил Фалл.
   – Да, – кивнул Смарт, – капканоловка.
   – Такая же, как на крольцев? Или как на воков?
   – Нет, – покачал головой Смарт. – Совсем другая. Вот, смотри.
   Он взял прутик, разровнял взрыхлённую землю, и принялся чертить на ней, попутно поясняя:
   – Капканы обычно хватают снизу, прыгать им трудно. Особенно если к ним привязано тяжёлое ядро.
   – А кто привязал к ним ядро? – спросил Фалл.
   – Не перебивай! – рассердился Смарт. – Никто не привязывал. Они такие от рождения.
   – А другие почему без ядер?
   – Откуда я знаю? Одни такие, а другие – сякие. Понял?
   – Понял, – кивнул Фалл.
   – Поэтому снизу ловушка должна быть закруглённой – чтобы легко вошла в пасть капкана.
   – Но она не должна касаться земли, – заметил Фалл, – потому что как иначе она попадет капкану в пасть?
   – Соображаешь! – довольно кивнул Смарт. – Для этого мы поставим её на ножки…
   – Смотри, рисунок стал похож на тебя! – засмеялся Фалл.
   – Ну, конечно! – довольно произнес Смарт. – Капкан не схватит ловушку, если не будет думать, что она – кто-то из нас.
   – А если капкан догадается, что это ловушка? – выразил сомнение Фалл. – И выплюнет?
   – Как он догадается? – возмутился Смарт, но затем задумался и произнёс: – Может, ты и прав. Значит, ловушка должна быть такой, чтобы капкан не сразу освободился. Его челюсти должны завязнуть! Мы покроем ловушку смолой липковых деревьев, тех самых, что используем для ловли крольцев. Ты ведь знаешь: если кролец вздумает полакомиться корой липковых деревьев, он обгрызает их очень осторожно. Иначе проломит тонкий защитный слой и увязнет в клеевой подкорке. А наши ловушки мы делаем тонкими, и крольцы увязают! И сидят, ждут, пока появятся охотники. Сколько я так поймал крольцев!
   – Я тоже, – вставил Фалл, которому давно хотелось что-то сказать, но он боялся прерывать речь Смарта.
   – Да-а, – мечтательно протянул Смарт и глаза его затуманились. Но он тут же спохватился: – Я покрою капканоловку смолой липковых деревьев!
   – Но капкан сильнее крольца, он легко освободится от смолы! – возразил Фалл. – Как ты удержишь капкан на месте?
   Смарт усмехнулся:
   – Я продумал и это. Я не собираюсь глушить капкан дубиной – это поможет ненадолго, – ни связывать веревками из пальмовых волокон. Вокруг могут быть другие капканы, как подойти к попавшему в ловушку?
   – Не знаю, – честно признался Фалл.
   – Какой смысл в поимке капкана, если он будет пойман только на время, а затем освободится? – продолжал Смарт, которому хотелось позлить друга, потянуть время, не рассказывать всё сразу. – Нет, я придумал нечто иное!
   – Что же? – с замиранием в голосе спросил Фалл, раскрыв рот.
   Смарт смилостивился. Победно улыбнувшись, он сказал:
   – Я заполню ловушку спелыми плодами селты!
   – Селты? – Фалл содрогнулся. – Но она разъедает всё на свете! Под её деревьями нельзя пройти, когда созревают плоды. А земля в дырах, которые проел сок!
   – Да, она разъедает всё на свете, – с удовольствием повторил Смарт. – Но не самоё себя! Тонкую оболочку плодов сок не разъедает! Я нарву плодов, пока они не свалились с дерева, и помещу внутрь ловушки. Плодов, доверху наполненных зрелым соком селты! И представь, что произойдёт: капкан хватает ловушку. Его челюсти прокусывают тонкую оболочку из луба, но вязнут в толстом камбиевом слое липковых деревьев! И он не может освободиться! И тут лопаются плоды селты – от сжатия челюстей капкана, или от толчков и ударов, которые он нанесёт ловушке. И едкий сок селты потечёт прямо ему в глотку!
   Фалл не мог сдержать восторга:
   – Здорово! Ты молодец! И почему я не додумался до этого!
   – Ты много до чего не додумался! – победно заявил Смарт. – И не только ты. До этого никто не додумался. Я буду первым!
   Фалл замолчал. Первые восторги прошли, и его вновь начали мучить сомнения.
   – А как ты подманишь капкан к ловушке? – спросил он.
   – Я и не собираюсь этого делать, – усмехнулся Смарт. – Я просто установлю её поблизости от тропы, по которой передвигаются капканы.
   – Ну, ты даёшь! – только и удалось выговорить Фаллу.
 
   Ловушку мастерили сообща. Смарт не захотел довериться никому, кроме Фалла, и поэтому работа продвигалась медленно. Сначала требовалось найти достаточное количество спеющих плодов селты. Затем осторожно обмотать их тонкими слоями луба – так, чтобы не повредить оболочку. Затем, надев перчатки из коры тефы, к которой не прилипала смола липковых деревьев, обмазать луб толстым слоем смолы. А затем – осторожно-осторожно! – снова обмотать слой смолы тонкими слоями луба. Легче было бы покрыть смолу корой тефы, но капканы не любили её запаха.
 
   Когда закончили работу, Фалл вновь поразился сходству ловушки и с ним самим, и со Смартом. Ему казалось это неправильным, некрасивым… Но иначе было нельзя, иначе капканы издалека почуют подделку и близко не подойдут.
 
   Устанавливали ловушку с ещё большими предосторожностями, чем мастерили. И не потому, что следовало скрыть собственные следы или собственный запах – наоборот, надлежало наследить как можно больше. Наследить, натоптать, наплевать – словом, сделать всё, чтобы капканы подумали, что это место – одно из облюбованных ими. Будто они настолько глупые, что решили спрятаться у самой капканьей тропы!
   Опасность заключалась в другом: чтобы капканы не напали во время установки ловушки. И чтобы не вцепились в них. Но подобное могло означать только одно: Смарт просчитался, и потому должен проиграть.
   Фалла мучило другое: а если в пасть капкана попадёт он? Значит, Смарт ошибся, а расплачиваться ему?
   Он так и сказал Смарту. Тот усмехнулся:
   – Не бойся! Капканы сегодня не появятся.
   – Откуда ты знаешь? – удивился Фалл.
   – Я узнавал у мага, – спокойно ответил Смарт. – А тебе и в голову не пришло такое? Эх, ты, большой, а глупый!
   Фалл застыдился. Он совсем забыл про мага. Ни одно действие не могло совершаться без обращения к нему. Правда, маг иногда ошибался… Но Фалл не стал говорить о сомнениях Смарту: тот снова высмеет его. В конце концов, чему быть, того не миновать.
 
   Когда ловушка была установлена, Смарт предложил:
   – Давай спрячемся поблизости и посмотрим, как поймается капкан!