Серова Марина. Одна из нас лишняя

   — Что, гонщики, — ухмыльнулся он, — обделались? Штанишки не запачкали?
   — Погоди, — бросила я Никите и, оставив свой шлем, сделала два шага к Поручику, который презрительно смотрел на меня.
   — Таким, как ты, нельзя доверять технику, даже такой металлолом, как твоя «Ямаха».
   — Что ты сказала, телка? — Поручик стащил шлем с головы и встал передо мной — гора жира и мышц, упакованная в кожу.
   — За телку — ответишь отдельно, — четко проговаривая каждое слово, произнесла я, — а пока я жду от тебя извинений за твои финты.
   — Не, ты совсем рехнулась, корова!
   Он сделал шаг ко мне, ухватил меня за жилетку и резко дернул на себя. Я не стала сопротивляться, лишь слегка изменила траекторию движения, чтобы не столкнуться с ним. Когда я скользила мимо Поручика, я как бы невзначай опустила деревянный каблук своего сапога на подъем его левой стопы, постаравшись вложить в удар как можно больше силы. Скажу вам по секрету: после такого удара, нанесенного правильно, человек не может нормально ходить недели три, а если не принять никаких ортопедических мер, то и месяц. Синяк от удара к концу второй недели поднимается чуть не до колена, меняя свой цвет день ото дня от бордово-фиолетового до желто-лимонного.
   Никита, наблюдавший за мной, наверняка даже не заметил, почему это Поручик разжал свою волосатую клешню и вытаращил глаза.
   Это тебе за финты на трассе!.. Останавливаясь, я уперлась руками в теплый бензобак «Ямахи».
   Быстро вынув ключ из замка зажигания, оставленный водителем, я развернулась навстречу Поручику. Тот, превозмогая боль (первые несколько часов на ногу еще можно опираться, несся на меня с перекошенным от злобы ртом.
   Для таких случаев у меня припасен еще один удар — ребром стопы в мышцу немного выше колена нападающего… Собственно говоря, можно бить и по колену, и ниже — этот удар выводит конечность из строя тоже надолго.
   Нога Поручика подкосилась, и он рухнул передо мной, словно из-под него неожиданно вытащили стул. Это — за «телку».
   — Сволочь, — выдавил Поручик сквозь зубы, — я тебе этого не забуду!
   — Да уж, не забудь, будь добр.
   Склонившись над ним, я помотала у него перед носом брелоком с ключами от «Ямахи».
   — Вот это тебе за «корову» и «сволочь».
   Я пружинисто развернулась и швырнула связку метров на тридцать от дороги, по краям которой высился разносортный сорняк высотой почти в человеческий рост.
   — Пока будешь ползать во ржи, подумай о своем поведении. Достоин ли ты носить высокое звание поручика? — Я подтолкнула Никиту к его «Кавасаки»:
   — Поехали!
   В этот момент завизжала резина по асфальту, и возле нас тормознула сэмовская «Ява».
   Лапоть соскочил с мотоцикла и бросился к своему вождю, безуспешно пытавшемуся подняться.
   — Ты че, Поручик?
   — Отмудохайте этих гадов, чтоб на всю жизнь запомнили, — Поручик, наконец, сумел принять сидячее положение.
   Лапоть и присоединившийся к нему Сэм двинулись на нас. В руках у Сэма откуда-то появился арматурный прут.
   — Езжайте домой, ребята, — я отстранила Никиту за спину.
   Но он ринулся навстречу Сэму. Я едва успела схватить его за руку, кулаком второй он заехал Сэму в нос. Тот махнул арматуриной и, если бы не я, перебил бы моему подопечному руку.
   — Не лезь, — я оттолкнула Никиту и, присев, крутанулась вокруг своей оси с выставленной параллельно земле ногой, подсекая нападавших.
   Они, не успев ничего понять, рухнули на землю, загремев своими цепями и подвесками, словно мешки с запчастями. Лапоть остался лежать, потирая ушибленную при падении руку, а Сэм вскочил и, с широко расставленными ногами, размахивая арматурой, бросился на меня.
   Так ведь можно кого-нибудь поранить, дорогой мой! Я не стала искушать судьбу и, перехватив его руку с железякой, просто ударила его в пах подъемом ноги. Железка осталась у меня в руках, а Сэм с выпученными, как у рака, глазами начал мелко сучить ножками, зажав руками промежность.
   — У тебя, Лопух, есть вопросы?
   — Я — Лапоть… — отозвался Лапоть, не решаясь встать на ноги.
   — Прости, Лапоть, — я обвела взглядом живописную троицу, расположившуюся на «пикник» на обочине. — Если вопросов ни у кого нет, тогда все внимание сюда. Особенно это касается тебя, Поручик.
   Тишина, воцарившаяся после моих слов, нарушалась только шумом проносившихся мимо автомобилей.
   — Если с моим другом, — я приобняла Никиту за плечи, — что-нибудь случится, первым делом я подумаю на вас — сначала на тебя, Поручик. А если я подумаю на вас, то презумпции невиновности у вас не будет, и вам придется доказывать мне, что вы не козлы. И если вы не сможете мне этого доказать, то мне придется применять против вас санкции, не буду сейчас рассказывать, что это за санкции, скажу только, что это очень неприятно, — я обвела аудиторию взглядом, — все понятно?
   — Понятно… — ответил нестройный хор.
   — Не слышу, Поручик!
   — Понятно, — произнес Поручик, поглаживая стопу одной ноги и бедро другой.
   — Вот и ладушки, — я надела шлем и снова обхватила Никиту за талию, — поехали, что ли?
   Он оглянулся и посмотрел на меня. Его голубые глаза сияли восхищением.
   — Погнали.

Глава 2

   Интерьер дома Овчаренко воплощал самые смелые и передовые новации века стекла и металла: винтовая лестница, столы со стеклянными столешницами, диваны и кресла, напоминающие надувные подушки, абстрактная живопись на стенах, на окнах — жалюзи.
   В углу холла томилась диковинная деревянная статуя — обнаженный женский торс. На выкрашенном белой краской лице статуи широкими черными полосами был нарисован крест.
   Одну перекладину составляла горизонтальная полоса, соединяющая два глаза, другую — вертикальная, шедшая строго по центру от верхней части лба через нос — к подбородку.
   Рядом с этой «гражданкой», как насмешливо именовал статую Никита, в ярко раскрашенной кадке скучала пальма… Камин был выдержан в строго геометрических пропорциях.
   Бросив кожаную жилетку на спинку оранжево-синего кресла, Никита устало плюхнулся в него. Я последовала его примеру. Он картинно, по-ковбойски положил скрещенные ноги на журнальный столик и, глубоко вздохнув, завел обе руки за голову.
   — Светлана Семеновна, — крикнул он в сторону кухни, — нам бы попить чего!
   — Иду, иду, — мы услышали торопливые шаги, и вскоре на пороге холла выросла фигура домработницы.
   Светлане Семеновне можно было дать лет сорок. Ее ничем не примечательное лицо славянского типа — широкое, скуластое — всегда улыбалось, излучая жизненную силу. Наивность придавала ему особое обаяние. Густые темные волосы были тщательно приглажены и собраны на затылке в пучок. В жестах Светланы Семеновны была та особая женственная плавность, которая позволяла предположить мягкость и уступчивость характера.
   Я удивлялась: как эта спокойная, милая, доброжелательная женщина уживается с матерью Никиты — командиром в юбке? Но, с другой стороны, может быть, как раз покладистость и сговорчивость Светланы Семеновны глушила вспышки гнева и раздражения Людмилы Григорьевны, которая все время куда-то спешила и вечно в последнюю минуту не могла найти какой-нибудь срочно понадобившейся вещи.
   Терпеливая забота и психология «непротивления злу насилием» помогли Светлане Семеновне завоевать также уважение беспокойного отпрыска. Уважение это, конечно, не было безоговорочным, оно всячески скрывалось, затушевывалось, а иногда и довольно злобно пародировалось, но чувствовалось, что на самом дне мятежной души Никиты таится искра любви и признательности по отношению к этой тихой, улыбчивой женщине.
   Несмотря на зачастую провокационно-непристойные выходки и грубость моего подопечного, она питала к нему почти материнскую нежность.
   Едва появившись у Овчаренко, я сразу же установила с ней добрые, доверительные отношения.
   — Пожалуйста, — Светлана Семеновна поставила на столик поднос с двумя высокими стаканами и прозрачный запотевший графин с апельсиновым соком. — Юрий Анатольевич уезжает, — сообщила она.
   — Папа дома? — Никита наполнил оба стакана и один подал мне.
   — Наверху, вещи собирает.
   На втором этаже открылась и закрылась дверь, и по ступеням начал спускаться Юрий Анатольевич с темно-синим матерчатым чемоданом средних размеров. Подойдя к нам, Овчаренко поставил чемодан рядом и опустился в кресло напротив нас, предварительно поздоровавшись со мной и сыном.
   — Как дела? Надеюсь, без происшествий?
   — Почти, — ответил Никита, хитро посмотрев на меня, — если не считать троих инвалидов.
   — Никита, объясни, — Юрий Анатольевич провел обеими пятернями по копне русых с сединой волос и рассеянно уставился на сына.
   — Это Поручик с дружками, — Никита отпил полстакана сока, — решили меня прижать на трассе, но Женька их поставила на место, вернее, положила, — он звонко рассмеялся.
   — Что за обращение, Никита! — Овчаренко сурово посмотрел на сына, потом перевел взгляд на меня. — Евгения Максимовна, вы думаете, это не серьезно?
   — Думаю, это не те люди, которые вам угрожают.
   Светлана Семеновна принесла еще один стакан и отправилась на кухню.
   — Спасибо… Я должен уехать дня на три — отвезем с Борщовым болгарам деньги, оттуда заберем подписанный договор на строительство, дискеты с чертежами и — назад. Через неделю они уже начнут строительство, а к концу осени уже все будет завершено. Таких скоростей в Тарасове еще не знали!..
   Глаза старшего Овчаренко горели неподдельным восторгом.
   — И все это по моему проекту, — гордо добавил он.
   — И много вы везете денег? — спросила я. — Вы простите мой профессиональный интерес.
   — Здесь половина денег — за проектные работы и предоплата за строительство — всего триста девяносто тысяч долларов.
   — Ого, — присвистнула я, — и вы едете без охраны?
   — Ну какая там охрана, — пожал он плечами, — во-первых, как я уже сказал, мы едем вдвоем с нашим коммерческим директором, а во-вторых, об этом никто не знает.
   — А почему бы вам не перечислить деньги через банк? — наивно поинтересовалась я.
   — Ну что вы, — Овчаренко вытаращил на меня глаза, — этого делать категорически нельзя.
   Тогда придется показывать всю сумму и большая часть денег уйдет на налоги.
   — Дело ваше, но, мне кажется, вы очень рискуете. Хотите, я буду вас сопровождать? Хотя бы до аэропорта?
   — Нет, нет, — он посмотрел на часы, — сейчас приедет Борщев, и мы отправимся. Не впервой. А вы лучше присматривайте за этим оболтусом.
   — Как хотите, — теперь настала моя очередь пожимать плечами.
   Вот люди, возят с собой почти четыреста тысяч баксов — и совершенно не заботятся об охране!
   — Юрий Анатольевич, вас звонками больше не беспокоили?
   — Последний раз звонили позавчера, сказали, что это последнее предупреждение. Если мы не Прекратим сотрудничать с болгарами, опять грозили похитить сына. Какие-то дурацкие шутки, ей-богу.
   — Вот видите, — попыталась я образумить его, — а вы говорите, что никто ничего не знает.
   — Нет, нет, — Овчаренко-старший снова провел руками по волосам, — деньги мне из рук в руки выдавал из сейфа президент корпорации, для которой мы ведем строительство, об этом никто не знает. А вот за Никитой вы уж присмотрите. Кстати, вот плата за следующую неделю, — он протянул мне конверт с деньгами.
   — За Никиту не беспокойтесь, — ответила я, пряча конверт в один из многочисленных карманов жилетки, — если, конечно, он не будет выходить на улицу без меня.
   — Никита, ты слышал, что говорит Евгения Максимовна? — Он постарался придать своему доброму лицу суровое выражение.
   — Слышал, слышал, — вяло отозвался Никита, допивая апельсиновый сок, — привезешь мне что-нибудь?
   В прихожей раздался настойчивый звонок.
   — Ага, вот и Борщев, — Овчаренко поднялся, сделал несколько шагов к стене, куда был вмонтирован пульт и экран видеофона.
   Даже не посмотрев на экран, он нажал кнопку открывания входной двери.
   — Юрий Анатольевич, нельзя же так, вы бы хоть на экран взглянули, — я вскочила и спряталась за косяком двери, ведущей в гостиную, .нащупав правой рукой шершавую рукоятку «макарова».
   Дверь отворилась, и вошел черноволосый мужчина среднего роста в светлом легком костюме и темно-кофейной рубашке. Его подвижное, покрытое легким загаром лицо, пожалуй, можно было назвать красивым: большие карие глаза, тонкий нос с горбинкой, четко очерченные губы, волевой подбородок.
   От него веяло какой-то животной силой, каким-то хищным обаянием самца. Мне показалось, что все дело во взгляде — одновременно настойчивом и уклончивом, точно его обладатель что-то выслеживал или прикидывал в уме.
   Страстная пронзительность этого взгляда, подумала я, должна безотказно действовать на женщин. Гладко зачесанные назад, блестящие волосы незнакомца открывали хороший лоб, который он, едва переступив порог, стал промокать вынутым из кармана брюк платком.
   — Слава, привет, — Юрий Анатольевич протянул ему руку.
   Я как ни в чем не бывало вышла из-за своего укрытия и снова устроилась в кресле. Я почувствовала, что Слава, как назвал его Юрий Анатольевич, проводил меня подозрительным взглядом.
   — Познакомьтесь, это Евгения Максимовна… Вячеслав Михайлович, — представил нас Овчаренко.
   Легкой пружинистой походкой Борщев (я поняла, что это именно он) подошел ко мне и, как бы поправляя свои и без того прилизанные волосы, коснулся их кончиками пальцев.
   — Очень приятно, — улыбнулся он, — к сожалению, мы с Юрой должны идти.
   — Не смею вас задерживать, — произнесла я.
   Какая-то не то настороженность, не то растерянность засквозила в его томном взгляде.
   Юрий Анатольевич попрощался с сыном, кивнул мне, подхватил свой чемодан и, жестом пригласив Борщева, вышел из комнаты. Вячеслав Михайлович у самой двери оглянулся и снова посмотрел на меня.

* * *

   Весь следующий день Никита провел дома за мольбертом, поэтому у меня появилась возможность отдохнуть, посмотреть новые фильмы, сходить за романами для тетушки Милы, которая проглатывала детективную литературу с такой же легкостью и быстротой, как Робин Бобин — все съедобное и несъедобное.
   На другой день — снова «Кавасаки», сумасшедшие гонки, «Тотем», безалкогольное пиво, — короче, ничего интересного. Вечером сдала Никитушку с рук на руки его мамочке.
   Следующим вечером, в пятницу, моего подопечного потянуло на проспект… Там царило шумное веселье. Уже на подходе к тарасовскому Арбату можно было слышать слитный гул человеческих голосов, зыбкое эхо которых служило фоном для популярных мелодий и песенных шлягеров «живых» оркестров, развлекавших публику в многочисленных кафе.
   Фланирующие по проспекту граждане с интересом и, как мне показалось, даже с завистью косились на удобно устроившихся за столиками отдыхающих. На террасах кафе под ритмичную, «заводную» музыку освещаемые бегущим разноцветьем огней кривлялись и тряслись в оголтелом танце подвыпившие парни и девицы. Некоторые из представительниц прекрасного пола смело вступали в вокальное соревнование с льющимися из динамиков голосами эстрадных певцов и певиц.
   Мы направлялись к пересечению Немецкой и Горького — месту тусовки формалов и неформалов всех регалий и званий.
   — Вот бы промчаться здесь на «Кавасаки», — мечтательно произнес Никита, — то-то было бы шума и разговоров.
   — Кто же тебе мешает? — иронично спросила я.
   Он поморщился, словно съел полдюжины лимонов, и покосился на группу милиционеров, стоявших возле служебной «шестерки».
   — Менты такую погоню организуют!.. — Он немного помолчал, потом добавил:
   — Ты не думай, я не боюсь.., мотоцикл отберут — жалко.
   — Да я не думаю.
   — Жень, а Жень, у меня к тебе просьба есть, — Никита как-то по-детски засмущался, — мне нужно, чтобы ты хотя бы на полчасика оставила меня одного.
   — Будь добр, выражайся, пожалуйста, яснее, — я остановилась и вопросительно посмотрела на него, уже зная, о чем пойдет речь.
   Как оказалось, я не ошиблась.
   — Ну ты же знаешь, Поручик сейчас не появляется у Консы.., благодаря тебе, — Никита через силу выталкивал из себя слова, — я бы хотел покататься немного один.., ну, то есть не один, конечно.., с Никой…
   — Я думаю, это можно будет устроить, — я улыбнулась, видя, какой надеждой загорелись его глаза.
   — Правда?
   — Конечно. Только при одном условии.
   — Каком?
   — Я вас буду сопровождать на другом байке.
   — Я попрошу у Карла, он не откажет.
   У Сергея Карлова — Карла — был старенький одноместный «Судзуки», не один раз разобранный до последнего винтика и любовно собранный вновь. Он, конечно, уступал в скорости Никитиному «Зефиру», но я решила, что смогу не отпустить его далеко от себя, если ему вдруг в голову придет мысль поиграть со мной в догонялки.
   — Идет, — согласилась я.
   Только мы устроились в кафе, где музыка не так резала уши, как запиликал сотовый, предусмотрительно врученный мне Юрием Анатольевичем в тот день, когда я согласилась охранять его сына.
   Звонила мама Никиты и просила меня срочно приехать к ним домой. Сегодня должен был вернуться Юрий Анатольевич, и сначала я подумала, что он хочет поскорее повидаться с сыном, но потом эта мысль оставила меня — уж слишком официальным был тон Людмилы Григорьевны.
   — Пиво отменяется, твоя мама желает меня срочно видеть.
   — Может быть, я… — начал было Никита.
   Я отрицательно покачала головой.
   — Ты — со мной, а я — с тобой. Погнали.
   — Погнали, — уныло согласился Никита.

* * *

   Возле дома на Провиантской стоял внушительных размеров «Додж» стального цвета, чем-то напоминавший дорогой элитный гроб. Кроме Людмилы Григорьевны, нас ждал еще один человек. Невысокий, плотный, круглолицый, с большими загорелыми залысинами, он поднялся навстречу мне из кресла. На нем был свободный дорогой костюм и шелковая сорочка без галстука.
   — Дядя Коля! — обрадованно произнес Никита, пожимая ему руку.
   — Привет, Ник, — он сжал Никиту в своих крепких объятиях и, кивнув мне, представился:
   — Овчаренко Николай Анатольевич, брат Юрия, Никитин дядя.
   В его небольших умных глазах я прочла тревогу и озабоченность.
   — Присаживайтесь, Евгения, — Людмила Григорьевна указала мне на кресло, — а ты, Ник, иди пока к себе, нам нужно поговорить.
   — А где папа? — Он вопросительно посмотрел на мать, потом на дядю.
   — Он задерживается, иди.
   Людмила Григорьевна подождала, пока Никита уйдет, и голосом, в который вложила массу трагизма, произнесла:
   — Мой муж пропал…
   Я молчала, ожидая продолжения. Прошло, наверное, полминуты, прежде чем в разговор вступил Николай Анатольевич.