Страница:
– Когда я увидела его фотографию по телевизору, – сказала я скорее себе, чем Андрею, – с таким страшным словом «разыскивается», мне показалось, что небеса обрушились на мою голову. Может быть, в этом знак свыше. Почему-то я шла именно по этой грязной улице. Он шел навстречу и улыбнулся именно мне. Как он почувствовал, что мне это в тот момент было необходимо? Только получилось у него здорово – как будто мне, тонущей, вовремя протянули руку. И теперь, зная, что он тонет, и не протянуть ему в ответ свою – я не могу. Это нечестно. – Я посмотрела на него и тихо попросила: – Мне нужно связаться с его родителями, Андрей. Очень. Я не знаю, что там происходит. Но скорее всего они беспомощны и растеряны. Они уверены, что никто им помочь не может. Они смирились. А я смогу его найти. Я знаю это. – Он молчал. – Мне нужен только их адрес. Больше ничего. Возможно, им действительно запретили обращаться в милицию. В проклятом киднеппинге это принято. Но я не милиция! Я частный сыщик, черт побери…
– Таня, – прервал он осторожно мой словесный поток, – им нечем платить. Какие деньги могут быть у преподавателей? Откуда? Сама подумай… От твоих услуг наверняка откажутся.
Я задохнулась от возмущения. От Андрюшки я такого не ожидала. Ну ладно, когда какой-нибудь Василий Иваныч кидает тебе на стол деньги с видом возмущенного моим нахальством праведника! Но Мельников…
– Кто здесь вообще говорит о деньгах? – спросила я, пытаясь справиться со своим гневом. – Слава Богу, я не отношусь к неимущим. Жадностью я тоже никогда не страдала. После двух последних дел у меня достаточно средств. Если уж новорусские мародеры позволяют себе благотворительность, то мне ей заняться сам Господь велит…
– А ты никогда не предполагала, что благотворительностью иногда можно оскорбить? – изрек Андрей. – Только не обижайся… – Он задумался: – Как бы вам устроить встречу… Давай я им позвоню, предупрежу их, и уже потом ты появишься… О'кей?
Меня это устраивало. Я согласилась.
– Ладно уж, – сменила я гнев на милость. В конце-то концов, обижаться не в моих правилах. Особенно на друзей.
Пошарив по моргам и больницам, они с облегчением вздохнули, не обнаружив там свое чадо. Однако даже представить себе, куда это самое чадо направило свои стопы, не могли. Только растерянно смотрели на Андрея как на спасителя, умоляя его свершить чудо. Больше всего на свете им хотелось, чтобы происходящее с ними оказалось ночным кошмаром. Но утром Марик не объявился. Кошмар не кончился. Напротив, укрепил собственные позиции. Ребенок исчез. Испарился. Растаял в воздухе. Сначала была хрупкая надежда в лице вечно нетрезвой свидетельницы по имени Клавдея. Сия Клавдея поначалу утверждала, что, выйдя на улицу «отругать Ираиду за то, что вчера под окнами песни дурные орала», она узрила, как мальчик садится в автомобиль, в народе называемый «мерином». По Клавдеиному мнению, в «мерине» было два седока, Марику знакомых. Поскольку сначала он с ними разговаривал и даже смеялся.
Начали искать пресловутый «Мерседес». Ориентироваться на Клавдеино свидетельство было сложновато: у нее этот «мерин» был черным, и красным, и зеленым. То ли у Клавдеи к алкоголизму прибавился дальтонизм, то ли фантазия ее играла – но измучила она несчастного Мельникова хуже испанского сапога. В заключение их краткого «романа» сия загадочная особа явилась нежданно в кабинет и, стыдливо теребя платочек, стиранный в прошлом веке, опустив глаза, пролепетала, что все она с перепою придумала: никаких машин не видала и мальчики по ее улице отродясь не ходили. Все, гражданин начальничек, она придумала с похмелья, «мерины» энти самые ей вообще только в снах виделись. Нижайше кланяясь, попросила простить, не держать зла на грешницу и отпустить с миром.
Конечно, Мельников подозревал, что такое изменение в мировосприятии случилось с Клавдией неспроста. Конечно, ее напугали. А может быть, подкупили. Однако делать было нечего. Пришлось несчастную Клавдею отправить восвояси – общение с ней в дальнейшем никакого толка не обещало. Последняя ниточка, связывавшая Андрея с Мариком, растаяла в воздухе.
А на следующий день в Андреев кабинет вошли Гольдштейны и сказали, пряча глаза, как провинившиеся дети, все, мол, в порядке, Марик нашелся и они очень просят их простить за беспокойство. Марика, правда, предъявить отказались, сославшись, что он-де у сестры Софьи Владиславовны пребывает. Андрею это совсем не понравилось, но что он мог поделать? Только руками развести.
Так бы дело и кончилось. Разошлись бы все по домам спокойно, про Марика забыв. Мало ли детей пропадает? Мельников, конечно, поднапрягся от огромного количества странностей в Мариковом деле. Тем более что раздался пресловутый звонок сверху и посоветовал ему в это самое вышеозначенное дело особенно не вникать, а то народ будет недоволен. Отчего он вдруг станет недоволен, Мельников понял не до конца, скорее всего «верхний человек» в очередной раз спутал себя с народом. Только соваться ему опять в огонь не очень хотелось. Раз будет недоволен чей-то народ, Мельников сцепит зубы. Даже если мальчишку жалко. И тут являюсь я, частный детектив Татьяна, заявляю обществу нонконформистский протест и… сую свой нос прямо туда, куда меня не просили…
Бедное общество! Ему в очередной раз придется смириться с моей нахальной напористостью…
Глава 3
– Таня, – прервал он осторожно мой словесный поток, – им нечем платить. Какие деньги могут быть у преподавателей? Откуда? Сама подумай… От твоих услуг наверняка откажутся.
Я задохнулась от возмущения. От Андрюшки я такого не ожидала. Ну ладно, когда какой-нибудь Василий Иваныч кидает тебе на стол деньги с видом возмущенного моим нахальством праведника! Но Мельников…
– Кто здесь вообще говорит о деньгах? – спросила я, пытаясь справиться со своим гневом. – Слава Богу, я не отношусь к неимущим. Жадностью я тоже никогда не страдала. После двух последних дел у меня достаточно средств. Если уж новорусские мародеры позволяют себе благотворительность, то мне ей заняться сам Господь велит…
– А ты никогда не предполагала, что благотворительностью иногда можно оскорбить? – изрек Андрей. – Только не обижайся… – Он задумался: – Как бы вам устроить встречу… Давай я им позвоню, предупрежу их, и уже потом ты появишься… О'кей?
Меня это устраивало. Я согласилась.
– Ладно уж, – сменила я гнев на милость. В конце-то концов, обижаться не в моих правилах. Особенно на друзей.
* * *
Увы, Андрей рассказал мне не так много, как мне бы хотелось. Гольдштейны обратились к нему за помощью в первый же день. Мальчик ушел в школу, как обычно. В школе все было нормально. Там его видели и одноклассники, и учителя, и сама Софья Владиславовна, мама мальчика. В этот день Софья Владиславовна должна была задержаться, поэтому Марик зашел к ней около четырех часов, сказал, что идет домой, и убежал. В том, что он ушел один, ничего выходящего из ряда обычного не было. Марик с пяти лет приучался родителями к самостоятельности. Никаких дурных предчувствий у матери не возникло, да и повода к тому не было. Мальчик был весел и вполне спокоен. Софья Владиславовна провела урок, потом осталась на коллоквиум, затем нужно было позаниматься перед городской олимпиадой с двумя учениками. Вечером, когда она пришла домой, было уже поздно. Но Марика не было. Ее сразу напугало его отсутствие. На него это было не похоже. Обычно он всегда находился вечерами дома. Марик был спокойным ребенком, даже чересчур. Его отсутствие после девяти сразу повергло родителей в панику.Пошарив по моргам и больницам, они с облегчением вздохнули, не обнаружив там свое чадо. Однако даже представить себе, куда это самое чадо направило свои стопы, не могли. Только растерянно смотрели на Андрея как на спасителя, умоляя его свершить чудо. Больше всего на свете им хотелось, чтобы происходящее с ними оказалось ночным кошмаром. Но утром Марик не объявился. Кошмар не кончился. Напротив, укрепил собственные позиции. Ребенок исчез. Испарился. Растаял в воздухе. Сначала была хрупкая надежда в лице вечно нетрезвой свидетельницы по имени Клавдея. Сия Клавдея поначалу утверждала, что, выйдя на улицу «отругать Ираиду за то, что вчера под окнами песни дурные орала», она узрила, как мальчик садится в автомобиль, в народе называемый «мерином». По Клавдеиному мнению, в «мерине» было два седока, Марику знакомых. Поскольку сначала он с ними разговаривал и даже смеялся.
Начали искать пресловутый «Мерседес». Ориентироваться на Клавдеино свидетельство было сложновато: у нее этот «мерин» был черным, и красным, и зеленым. То ли у Клавдеи к алкоголизму прибавился дальтонизм, то ли фантазия ее играла – но измучила она несчастного Мельникова хуже испанского сапога. В заключение их краткого «романа» сия загадочная особа явилась нежданно в кабинет и, стыдливо теребя платочек, стиранный в прошлом веке, опустив глаза, пролепетала, что все она с перепою придумала: никаких машин не видала и мальчики по ее улице отродясь не ходили. Все, гражданин начальничек, она придумала с похмелья, «мерины» энти самые ей вообще только в снах виделись. Нижайше кланяясь, попросила простить, не держать зла на грешницу и отпустить с миром.
Конечно, Мельников подозревал, что такое изменение в мировосприятии случилось с Клавдией неспроста. Конечно, ее напугали. А может быть, подкупили. Однако делать было нечего. Пришлось несчастную Клавдею отправить восвояси – общение с ней в дальнейшем никакого толка не обещало. Последняя ниточка, связывавшая Андрея с Мариком, растаяла в воздухе.
А на следующий день в Андреев кабинет вошли Гольдштейны и сказали, пряча глаза, как провинившиеся дети, все, мол, в порядке, Марик нашелся и они очень просят их простить за беспокойство. Марика, правда, предъявить отказались, сославшись, что он-де у сестры Софьи Владиславовны пребывает. Андрею это совсем не понравилось, но что он мог поделать? Только руками развести.
Так бы дело и кончилось. Разошлись бы все по домам спокойно, про Марика забыв. Мало ли детей пропадает? Мельников, конечно, поднапрягся от огромного количества странностей в Мариковом деле. Тем более что раздался пресловутый звонок сверху и посоветовал ему в это самое вышеозначенное дело особенно не вникать, а то народ будет недоволен. Отчего он вдруг станет недоволен, Мельников понял не до конца, скорее всего «верхний человек» в очередной раз спутал себя с народом. Только соваться ему опять в огонь не очень хотелось. Раз будет недоволен чей-то народ, Мельников сцепит зубы. Даже если мальчишку жалко. И тут являюсь я, частный детектив Татьяна, заявляю обществу нонконформистский протест и… сую свой нос прямо туда, куда меня не просили…
Бедное общество! Ему в очередной раз придется смириться с моей нахальной напористостью…
Глава 3
Я шла по Мамонтовской к дому Гольдштейнов той самой дорогой, которой еще два дня назад шел Марик. Дома все были одинаковые, похожие друг на друга, как близнецы. Гольдштейны жили в неплохом районе. Совсем недалеко от школы и университета. Однако найти дом оказалось делом нелегким. Я немного поблуждала вокруг школы и вышла совершенно на другую, ненужную мне улицу. Поняла я это не сразу. Сначала я прогулялась до дома, номер которого вполне меня устроил. Мне был нужен дом номер семь. Этот дом тоже оказался седьмым. Ну вот, подумала я удовлетворенно, зашла внутрь и почти добрела до верхнего этажа хрущобы. Устремившись к нужной двери, я обнаружила, что с оной дверью глупейшим образом прокололась. Мне была нужна тридцать седьмая квартира, а на этой стоял номер «29». Ладно… Ничего страшного. Лишняя гимнастика только полезна для хорошей формы моих прелестных длинных ножек. Я спустилась вниз. Там почти никого не было. Только маленькая девочка задумчиво болтала на скамейке ногой, догрызая яблоко. На меня она посмотрела равнодушно, но снисходительно. Это меня немного приободрило, и я обратилась к сей инфанте с глупым вопросом, на какой, собственно, улице в данный момент я нахожусь. Девочка, как ни странно, нисколько не удивилась моему откровенному неведению и строго ответствовала:
– Страханская…
Уточнять, что за улица Страханская и далеки ли от нее до Мамонтова, я не рискнула. Я и так была слишком навязчивой. К тому же, немного подумав, догадалась, что имеется в виду Астраханская. Дальнейшее мое присутствие в жизни девицы было верхом неприличия. Нельзя отвлекать серьезную личность от важных дел глупыми вопросами. Даже частному детективу. Я опять прошла мимо школы, из которой два дня назад вышел и пропал Марик. Школа показалась мне гробницей фараона, загадочной и неприступной. Место, в котором происходит несчастье, несет на себе печать зла. Даже если это школа. Дети внутри кричат и звонок звенит. Ничего страшного. И все же там что-то неладно. Зло оставило свою печать. Я тряхнула головой. Действительно, обычная школа. Там, внутри, дети. Ты все придумываешь, Танечка. Все тип-топ. И вообще – был ли мальчик? Простояв перед серым фасадом несколько мгновений, завороженная безликостью стены, я вздохнула. Марик отсюда не появится. Я продолжила путь. Через десять минут я вышла наконец-то на вожделенную Мамонтовку. Уже подойдя к дому номер семь, я остановилась и закрыла глаза. Передо мной отчетливо возникла фигурка мальчугана в красной куртке с ранцем. Он шел по улице. Размахивал ладошкой в такт походке. Ему было спокойно и весело. Он увидел кошку. Остановился. Подарил ободранной кошке свою неповторимую улыбку. Кошка благодарно потерлась о его ногу. Он погладил ее и наверняка загадал желание. Марик знал, что если загадать желание, когда гладишь трехцветную кошку, оно исполнится на все сто процентов. Он был нормальным ребенком.
Потом он пошел дальше. Его фигурка в моем воображении продолжала свой путь, становясь меньше, меньше, меньше… Внезапно он исчез. Провалился в черную бермудскую дыру. Но в последний момент он обернулся. Мне показалось, он почувствовал мое присутствие. «Остановись, – попросила я. – Пожалуйста, Марик… Не подходи к краю».
Он действительно стоял, оглянувшись. Но его заинтересовала не я. Что-то невидимое мне привлекло его внимание. Он вернулся, услышав нечто скрытое от моего слуха. Я увидела, как он недоуменно улыбается. Кому ты улыбаешься, хотелось спросить у него. Он кивнул головой, соглашаясь с неведомым предложением, и исчез. Так же внезапно, как появился. Провалился в тишину и темноту, как в канализационный люк.
Кто-то пушистый потерся о мою ногу. Я открыла глаза. На меня смотрела зелеными Мариковыми глазами ободранная трехцветная кошка из моего странного видения.
Кошка явно знала многое, но люди несовершенные существа. Они не понимают язык животных. Иногда у меня создается ощущение, что люди и свой язык понимают с большим трудом.
Конечно, я подстраховалась – Андрей должен был предупредить ее о моем визите. Однако могло произойти и так, что Мельников не успел этого сделать. Перезвонить же ему я не успела и теперь отчаянно ругала себя за легкомыслие – могла выйти неувязка.
Софья Владиславовна оказалась красивой женщиной с копной тяжелых длинных волос. Ее лицо покоилось в раковине прически естественно и гармонично, создавая образ аристократичный и изысканный. Она очень молодо выглядела. Ее фигура, несмотря на возраст, была стройной и хрупкой. Я никогда бы не дала ей пятидесяти. Многие мои ровесницы выглядят старше. Да, Софья Владиславовна была красавицей. Маленький прямой нос, большие глаза изумрудного цвета. И цвет кожи, которому можно было только позавидовать. Ровный, нежный, изысканный. Посмотрев мне в глаза с обезоруживающей простотой и смелостью, она улыбнулась и протянула мне руку:
– Андрей Николаевич меня предупредил, что вы хотите со мной поговорить о Марике. Давайте знакомиться – меня зовут Софья Владиславовна. К сожалению, Игоря Викторовича дома нет – он на работе.
И тем не менее я почувствовала, что она напряжена. Ее можно было понять: я вторглась сюда без приглашения. Вряд ли ей могло быть понятно, почему мне захотелось появиться здесь. Она смотрела на меня приветливо, но ожидая удара. Я улыбнулась ей. Моя улыбка немного сняла напряжение. Я сказала:
– Оказывается, родной Тарасов иногда способен заставить поблуждать. Я нашла вас с трудом.
– Я сама путаюсь в одинаковых домах, – призналась она с вежливой улыбкой.
– В этом нет ничего странного.
Лед, кажется, тронулся. Мы посмотрели друг на друга с интересом. Она поняла, что я пришла не из праздного любопытства.
Марика не нашли. Отчего же тогда они предпочитают справляться со своим горем сами? Что их так напугало? И – кто их напугал?!
Выгнать меня? Может быть, ей этого и хотелось. С чего бы это ей доверять молодой даме с огромным апломбом, пытающейся доказать ей собственную полезность? Я и сама пока не очень уверена, что смогу отыскать ее ребенка. А уж ей-то сомневаться в моих силах сам Бог велел…
Сказать, что не нуждается в моих услугах? Но она в них нуждалась. Даже если она мне не верит, она понимает, что я ей необходима сейчас. Остаться одной, с этой безнадежностью в душе? Когда ее ребенок находится неизвестно где и никто не может поручиться за его сохранность? Этого сделать она не могла. Я была ее последней надеждой на Мариково возвращение. Принять мое предложение помощи?
Я решила пока не особенно напрягать ее. Пусть думает.
– Софья Владиславовна, эти иконы… Вы их собираете?
Мне показалось, что она вздохнула с некоторой досадой. Наверное, я не первая задавала подобный вопрос. И ее отношение к православию уже доставляло ей хлопоты. Во всяком случае, я пожалела, что задала его. Он явно был неуместен.
– Извините, – тихо попросила я.
– Ничего, – ответила она, – это вы извините, Танечка. Мы – крещеные евреи.
Она сказала это с горечью. Потом встряхнула головой и улыбнулась:
– Ко всему надо относиться с мужеством. Если принимаешь от Господа счастье, то нужно уметь и несчастье принимать. А нам силенок не хватает.
Она вспомнила о Марике. Воспоминание заставило ее отвернуться. Так она хотела скрыть от меня рвущуюся из души боль. Справившись с собой, она взглянула на меня. Я удивилась, до какой степени ее взгляд похож на Мариков. Такой же добрый, ободряющий, светлый… Похоже, Марику и его матери было дано знать нечто, неведомое нам – простым смертным.
– Софья Владиславовна, – решилась я, – Андрей, надеюсь, рассказал вам, почему я хотела нашей встречи с вами…
Она кивнула.
– Конечно, рассказал…
– Я очень хочу вам помочь найти Марика…
– Очень вам благодарна, Танечка, – перебила она меня, пряча глаза, – но… Марик действительно нашелся. Он у Верочки.
Я пыталась встретиться с ней взглядом. «Господи, зачем? – подумала я. – Зачем она лжет, не умея лгать? Что вынуждает ее это делать?»
– Перестаньте, – попросила я ее, – Марик не нашелся. Зачем вы пытаетесь обмануть меня?
Она испуганно молчала. Мне показалось, что моя настойчивость ей неприятна. Пока она мне не верила. Ее взгляд перебегал от меня к телефону. Так. Опасность исходила оттуда. Значит, ей звонили и угрожали. Не нужно быть психологом, чтобы без особенного труда определить – Софья Владиславовна боялась собственного телефонного аппарата и этот страх не был напрасным. Именно с телефонным аппаратом была тесно связана опасность, угрожающая ее сыну. Что ж. Попытаемся еще разок.
– Софья Владиславовна, я не имею отношения к милиции. Я – частный сыщик. Понимаете? Они ведь требовали от вас, чтобы вы не обращались в милицию? Так?
Она вздрогнула и беспомощно огляделась. Она боялась, что нас подслушивают. Ай, Танечка, умница. В яблочко попала. Только не расслабляйся. Продолжай. Быстрота и натиск – залог будущих успехов.
– Я очень хочу вам помочь. Но для этого вы должны согласиться принять мою помощь и поверить в меня. Иначе у нас ничего не получится. Пожалуйста, ради Марика – поверьте мне больше, чем его похитителям!
Она молчала, наклонив голову. Мне был виден ровный пробор ее прически. Плечи были опущены вниз и немного подрагивали. Я догадалась: она плачет. Подошла к ней и обняла ее.
– Они угрожали мне, Таня, – прошептала она совсем тихо, подняв заплаканное лицо, – угрожали его жизнью… Что мне делать, Таня? Что? Где я возьму деньги, которые они вот-вот потребуют?! За что они так с нами, Танечка?
Отчаяние вырвалось вместе со слезами. Она уже не пыталась сдерживать себя. Просто плакала, как ребенок, приговаривая:
– Там ведь Марик, Танечка… Там мой Марик… Что они с ним сделают? Что они сделают с моим сыном?
Я молчала. Ее слезы растопили недоверие между нами. Сейчас мы были похожи на мать и дочь. Ей надо было выплакать накопившуюся боль. Потом она станет свободнее. А значит, к ней вернется мужество и способность сражаться. Что сделают… Я надеялась и верила, что еще не сделали. Теперь, когда я вступила за запретную черту, они могут забеспокоиться и нанести ребенку вред. Надо было быть предельно осторожной. От меня сейчас зависела жизнь Марика. И впервые стало страшно от осознания собственной ответственности за его будущее… Я была просто обязана выиграть.
– Как же нам быть? – спросила она. Вопрос адресовался в пространство, но и это уже было победой. Она взяла меня в союзницы, поверив – я сделаю все возможное, чтобы выручить Марика из беды. – Вдруг они узнают о вас… И еще…
Я поняла ее. Она не рискнула спросить меня о гонораре. У нее не было денег.
– Для начала расскажите мне о звонке, – пожала я плечами, – потом будем думать, как действовать дальше…
Она задумалась. Потом неуверенно начала:
– Собственно, я не знаю, с чего начать… Наверное, о том, как пропал Марик, вы знаете…
Я кивнула.
– Это был кошмар, Танечка… Звонок раздался ночью, около трех часов. Сначала я подумала, что Марик нашелся и мне звонят из милиции. Поэтому к телефону я бросилась со всех ног. Сначала он молчал. Я закричала в трубку: «Кто это? Марик, ты?» Таня, я бы не хотела повторять слова, которые услышала. Вам нужно, чтобы я это повторила?
Она смотрела на меня умоляюще. Страшно вспоминать те ужасные вещи, которые пришлось услышать. Тем более повторять это. Но я должна была знать все. Любое сказанное слово, иногда и подлое, мерзкое – способствует созданию образа. А если у тебя внутри готов этакий «фоторобот» разыскиваемого, это уже шанс. Маленький, но шажок к победе. Поэтому иногда приходится быть жестокой.
– Хорошо, – вздохнула она, – я постараюсь повторить слово в слово. Голос сказал: «Послушай, старая жидовская сука, если ты хочешь увидеть своего маленького выкреста живым, забери из милиции заявление. Это во-первых. Во-вторых, сделай вид, что змееныш нашелся. И, в-третьих, сделаешь то, что мы от тебя потребуем. А вот что мы пожелаем получить от тебя, ты узнаешь позже». Они даже не сказали, жив ли он. Просто повесили трубку.
Она передохнула. Воспоминания дались ей с огромным трудом. Ее трясло. Она приложила руку ко лбу и, опустив голову, попыталась прогнать их легким жестом руки.
– И вы не узнали, с какого номера поступил звонок? – спросила я. Неужели они не догадались, что это легко сделать с помощью телефонной станции?
– Мы пытались, – устало глядя в одну точку над дверью, сказала Софья. – Нам сказали, что звонили из таксофона на Мамонтовской. Наверное, о звонке все. Больше пока они не объявлялись.
Ну что ж. Я поняла, что противник мой подл, впрочем, чего еще следовало от него ожидать? Человек, ворующий детей ради наживы, вряд ли отличается хорошими душевными качествами. Он наверняка способен на все, а следовательно – опасен. Гораздо опаснее, чем это казалось мне поначалу.
– Я сделала что-то неправильно? – в ее глазах появился панический страх. Видимо, я невольно показала, что звонок меня поднапряг.
– Нет, нет, – поспешила успокоить ее я, – я думаю, как нам быть. Надо придумать легенду, потому что никто не должен знать, что я занимаюсь вашей проблемой. И вот еще что… Софья Владиславовна, вам этот голос не показался знакомым?
– Нет, – покачала она головой, – среди моих знакомых ни у кого нет такого скрипучего голоса. Такое ощущение, что звонивший страдает хроническим гайморитом.
Этот прикол знают даже малыши. Жалко, что не осталось записи – я бы смогла расшифровать тембр, окраску, обертоны. Но на нет и суда нет. Ладно. Придумаем по ходу действия.
– А кто знал, что в этот день вы задержитесь на работе?
– Учителя. Мои ученики. Мой муж. Нет, никто из них не мог этого сделать.
Хорошо. Но так думаете вы, любезная моя Софья Владиславовна. А я грешным делом думаю не так благосклонно о ваших коллегах и учащихся. Детишки сейчас пошли – ой-ой, вы им двойку, а они вам – маленький взрыв устроят. Или сынишку украдут. Так что надо искать и среди коллег и учащихся. Кстати, вполне возможный вариант.
– У вас есть враги?
Мой вопрос ее удивил. Я понимаю, что величайшая бестактность – спрашивать у человека о наличии врагов. Враги есть у всех. Даже при чудесном характере. Непременно найдется существо, тебя не понимающее. Или завидующее тебе. Но работа есть работа. И приходится доставать человека разными неприятными вопросами. Единственное, чем я успокаиваю своих клиентов, это что я могу хранить тайны. А без откровенного их раскрытия мои действия затруднены.
– Конечно, есть, – сказала она. – Во-первых, мы изгои. Выкресты, как любезно обозначил меня и мою семью неведомый по телефону. Во-вторых, я – опять же по его словам – жидовка. В-третьих, и, пожалуй, это самое главное, я никогда не любила стадность. А любая ярко выраженная индивидуальность рождает негативное отношение к себе. Но Марик никогда не был таким, как я. Он отличался, Бог мой, нет же – отличается добротой ко всем. Его надо было назвать Иоанном. Понимаете? Он – дар Божий. Явление благодати. Марик удивлял даже меня. Не мог, например, спокойно пройти мимо бездомной собаки. Мимо нищего. Мимо стариков. Знаете, здесь, во дворе, живет один бомж. Его все боятся. А Марик ходит к нему в подвал. Носит еду. Болтает о чем-то. Вы спуститесь, поговорите с ним. Марик говорит, что Фред необычный. Раньше был поэтом. Такие вот у Марика друзья – бомж Фред и старая трехцветная кошка…
Я вздрогнула. Кошка?.. Трехцветная кошка из моего видения… Кошка, знающая больше, чем все, но не умеющая разговаривать…
– У Марика не было врагов, – закончила Софья, – он отвечает за нас. Правда, Андрей так не считает. Но Андрей – он ведь Марик выросший. Наверное, Марик тоже станет священником.
– А кто такой Андрей? – спросила я.
В голове сразу отчего-то сложился образ Мельникова. Сегодня все на свете Андреи были на него похожи. Когда я вижу его длинную фигуру, это, наверное, производит на меня такое глубокое впечатление, отделаться от которого просто так я не в состоянии.
– Мой племянник, – пояснила Софья, – он кончил недавно духовную семинарию. Из-за него у Веры были крупные неприятности… Она же у нас единственная иудейка. А сын пошел по стопам прадеда. Из-за Андрея Веру не пустили в Израиль.
– Софья Владиславовна, а не могли украсть Марика, чтобы заставить вас отречься? Или Андрея?
– Господи, – мысль об этом настолько ужаснула бедную Софью, что она прикрыла глаза рукой, – только не это…
Я посмотрела на часы. Ого! Мы разговаривали уже второй час. Что ж. Пора заканчивать нашу беседу.
– Значит, – спросила я, – последнее время вам никто не угрожал именно в связи с отцом Андреем?
– Нет, – покачала она головой.
Значит, не угрожали. Послушаешь Софью – и тайна покрывается еще большим мраком. Окружали ее только замечательные люди. Однако кто-то из этих замечательных людей сейчас точно знает, где находится ее сынишка… Вот и по поводу ухода в православные священники ее племянника тоже все были счастливы и довольны. Хотя для иудеев Андрей был вероотступником. Так что я не должна откидывать эту версию.
Могли ударить по Андрею с помощью племянника, которого он любил. Стоп. Я так уверена в том, что он его любил? И это все вокруг знали? Но почему-то в его любви к Марику я не сомневалась.
– Страханская…
Уточнять, что за улица Страханская и далеки ли от нее до Мамонтова, я не рискнула. Я и так была слишком навязчивой. К тому же, немного подумав, догадалась, что имеется в виду Астраханская. Дальнейшее мое присутствие в жизни девицы было верхом неприличия. Нельзя отвлекать серьезную личность от важных дел глупыми вопросами. Даже частному детективу. Я опять прошла мимо школы, из которой два дня назад вышел и пропал Марик. Школа показалась мне гробницей фараона, загадочной и неприступной. Место, в котором происходит несчастье, несет на себе печать зла. Даже если это школа. Дети внутри кричат и звонок звенит. Ничего страшного. И все же там что-то неладно. Зло оставило свою печать. Я тряхнула головой. Действительно, обычная школа. Там, внутри, дети. Ты все придумываешь, Танечка. Все тип-топ. И вообще – был ли мальчик? Простояв перед серым фасадом несколько мгновений, завороженная безликостью стены, я вздохнула. Марик отсюда не появится. Я продолжила путь. Через десять минут я вышла наконец-то на вожделенную Мамонтовку. Уже подойдя к дому номер семь, я остановилась и закрыла глаза. Передо мной отчетливо возникла фигурка мальчугана в красной куртке с ранцем. Он шел по улице. Размахивал ладошкой в такт походке. Ему было спокойно и весело. Он увидел кошку. Остановился. Подарил ободранной кошке свою неповторимую улыбку. Кошка благодарно потерлась о его ногу. Он погладил ее и наверняка загадал желание. Марик знал, что если загадать желание, когда гладишь трехцветную кошку, оно исполнится на все сто процентов. Он был нормальным ребенком.
Потом он пошел дальше. Его фигурка в моем воображении продолжала свой путь, становясь меньше, меньше, меньше… Внезапно он исчез. Провалился в черную бермудскую дыру. Но в последний момент он обернулся. Мне показалось, он почувствовал мое присутствие. «Остановись, – попросила я. – Пожалуйста, Марик… Не подходи к краю».
Он действительно стоял, оглянувшись. Но его заинтересовала не я. Что-то невидимое мне привлекло его внимание. Он вернулся, услышав нечто скрытое от моего слуха. Я увидела, как он недоуменно улыбается. Кому ты улыбаешься, хотелось спросить у него. Он кивнул головой, соглашаясь с неведомым предложением, и исчез. Так же внезапно, как появился. Провалился в тишину и темноту, как в канализационный люк.
Кто-то пушистый потерся о мою ногу. Я открыла глаза. На меня смотрела зелеными Мариковыми глазами ободранная трехцветная кошка из моего странного видения.
Кошка явно знала многое, но люди несовершенные существа. Они не понимают язык животных. Иногда у меня создается ощущение, что люди и свой язык понимают с большим трудом.
* * *
Поднявшись на четвертый этаж, я остановилась. Нажать на кнопку звонка оказалось не так просто, как мне думалось. Это в мыслях все гладко: «Здрасьте-мордасьте, я частная сыщица по имени Таня Иванова. Не могли бы вы предъявить мне вашего сынишку, чтобы я успокоилась». Поэтому, когда встретившая меня на пороге Софья Владиславовна отнеслась ко мне немного настороженно, я не удивилась.Конечно, я подстраховалась – Андрей должен был предупредить ее о моем визите. Однако могло произойти и так, что Мельников не успел этого сделать. Перезвонить же ему я не успела и теперь отчаянно ругала себя за легкомыслие – могла выйти неувязка.
Софья Владиславовна оказалась красивой женщиной с копной тяжелых длинных волос. Ее лицо покоилось в раковине прически естественно и гармонично, создавая образ аристократичный и изысканный. Она очень молодо выглядела. Ее фигура, несмотря на возраст, была стройной и хрупкой. Я никогда бы не дала ей пятидесяти. Многие мои ровесницы выглядят старше. Да, Софья Владиславовна была красавицей. Маленький прямой нос, большие глаза изумрудного цвета. И цвет кожи, которому можно было только позавидовать. Ровный, нежный, изысканный. Посмотрев мне в глаза с обезоруживающей простотой и смелостью, она улыбнулась и протянула мне руку:
– Андрей Николаевич меня предупредил, что вы хотите со мной поговорить о Марике. Давайте знакомиться – меня зовут Софья Владиславовна. К сожалению, Игоря Викторовича дома нет – он на работе.
И тем не менее я почувствовала, что она напряжена. Ее можно было понять: я вторглась сюда без приглашения. Вряд ли ей могло быть понятно, почему мне захотелось появиться здесь. Она смотрела на меня приветливо, но ожидая удара. Я улыбнулась ей. Моя улыбка немного сняла напряжение. Я сказала:
– Оказывается, родной Тарасов иногда способен заставить поблуждать. Я нашла вас с трудом.
– Я сама путаюсь в одинаковых домах, – призналась она с вежливой улыбкой.
– В этом нет ничего странного.
Лед, кажется, тронулся. Мы посмотрели друг на друга с интересом. Она поняла, что я пришла не из праздного любопытства.
* * *
Меня пригласили войти. В комнате было огромное количество книг. Пространство, не заполненное книгами, было отдано картинам и иконам. Я сразу почувствовала замечательный запах. Пахло уютом, любовью и теплом. В этом доме хотелось остаться подольше, если бы не примешивающийся к обычному аромату отвратительный вкус принесенного чьей-то злой рукой горя. Меня довольно трудно обмануть – в улыбке Софьи Владиславовны присутствовала горечь. Ее глаза, обведенные темными кругами, свидетельствовали о бессоннице.Марика не нашли. Отчего же тогда они предпочитают справляться со своим горем сами? Что их так напугало? И – кто их напугал?!
* * *
Софья Владиславовна рассказывала о Марике медленно, слова давались ей с трудом. Мы сидели с ней на кухне и пили замечательный чай с необычным цветочным привкусом. Я пыталась разговорить Софью, убедить ее в том, что незачем бояться киднепперов. Из своей практики я знала, что они трусы. Но трусы – самые опасные люди. Именно от них можно ожидать любых неприятных поступков. Говорить об этом мне не хотелось. Зачем пугать человека, и без того напуганного? Софья слушала меня молча. Она не знала, как ей следует поступить.Выгнать меня? Может быть, ей этого и хотелось. С чего бы это ей доверять молодой даме с огромным апломбом, пытающейся доказать ей собственную полезность? Я и сама пока не очень уверена, что смогу отыскать ее ребенка. А уж ей-то сомневаться в моих силах сам Бог велел…
Сказать, что не нуждается в моих услугах? Но она в них нуждалась. Даже если она мне не верит, она понимает, что я ей необходима сейчас. Остаться одной, с этой безнадежностью в душе? Когда ее ребенок находится неизвестно где и никто не может поручиться за его сохранность? Этого сделать она не могла. Я была ее последней надеждой на Мариково возвращение. Принять мое предложение помощи?
Я решила пока не особенно напрягать ее. Пусть думает.
* * *
В квартире, как я уже говорила, было много икон. Заметив мое удивление, Софья Владиславовна замялась. Тема религии и ее отношение к ней не позволяли Софье чрезмерно откровенничать. Я спросила:– Софья Владиславовна, эти иконы… Вы их собираете?
Мне показалось, что она вздохнула с некоторой досадой. Наверное, я не первая задавала подобный вопрос. И ее отношение к православию уже доставляло ей хлопоты. Во всяком случае, я пожалела, что задала его. Он явно был неуместен.
– Извините, – тихо попросила я.
– Ничего, – ответила она, – это вы извините, Танечка. Мы – крещеные евреи.
Она сказала это с горечью. Потом встряхнула головой и улыбнулась:
– Ко всему надо относиться с мужеством. Если принимаешь от Господа счастье, то нужно уметь и несчастье принимать. А нам силенок не хватает.
Она вспомнила о Марике. Воспоминание заставило ее отвернуться. Так она хотела скрыть от меня рвущуюся из души боль. Справившись с собой, она взглянула на меня. Я удивилась, до какой степени ее взгляд похож на Мариков. Такой же добрый, ободряющий, светлый… Похоже, Марику и его матери было дано знать нечто, неведомое нам – простым смертным.
– Софья Владиславовна, – решилась я, – Андрей, надеюсь, рассказал вам, почему я хотела нашей встречи с вами…
Она кивнула.
– Конечно, рассказал…
– Я очень хочу вам помочь найти Марика…
– Очень вам благодарна, Танечка, – перебила она меня, пряча глаза, – но… Марик действительно нашелся. Он у Верочки.
Я пыталась встретиться с ней взглядом. «Господи, зачем? – подумала я. – Зачем она лжет, не умея лгать? Что вынуждает ее это делать?»
– Перестаньте, – попросила я ее, – Марик не нашелся. Зачем вы пытаетесь обмануть меня?
Она испуганно молчала. Мне показалось, что моя настойчивость ей неприятна. Пока она мне не верила. Ее взгляд перебегал от меня к телефону. Так. Опасность исходила оттуда. Значит, ей звонили и угрожали. Не нужно быть психологом, чтобы без особенного труда определить – Софья Владиславовна боялась собственного телефонного аппарата и этот страх не был напрасным. Именно с телефонным аппаратом была тесно связана опасность, угрожающая ее сыну. Что ж. Попытаемся еще разок.
– Софья Владиславовна, я не имею отношения к милиции. Я – частный сыщик. Понимаете? Они ведь требовали от вас, чтобы вы не обращались в милицию? Так?
Она вздрогнула и беспомощно огляделась. Она боялась, что нас подслушивают. Ай, Танечка, умница. В яблочко попала. Только не расслабляйся. Продолжай. Быстрота и натиск – залог будущих успехов.
– Я очень хочу вам помочь. Но для этого вы должны согласиться принять мою помощь и поверить в меня. Иначе у нас ничего не получится. Пожалуйста, ради Марика – поверьте мне больше, чем его похитителям!
Она молчала, наклонив голову. Мне был виден ровный пробор ее прически. Плечи были опущены вниз и немного подрагивали. Я догадалась: она плачет. Подошла к ней и обняла ее.
– Они угрожали мне, Таня, – прошептала она совсем тихо, подняв заплаканное лицо, – угрожали его жизнью… Что мне делать, Таня? Что? Где я возьму деньги, которые они вот-вот потребуют?! За что они так с нами, Танечка?
Отчаяние вырвалось вместе со слезами. Она уже не пыталась сдерживать себя. Просто плакала, как ребенок, приговаривая:
– Там ведь Марик, Танечка… Там мой Марик… Что они с ним сделают? Что они сделают с моим сыном?
Я молчала. Ее слезы растопили недоверие между нами. Сейчас мы были похожи на мать и дочь. Ей надо было выплакать накопившуюся боль. Потом она станет свободнее. А значит, к ней вернется мужество и способность сражаться. Что сделают… Я надеялась и верила, что еще не сделали. Теперь, когда я вступила за запретную черту, они могут забеспокоиться и нанести ребенку вред. Надо было быть предельно осторожной. От меня сейчас зависела жизнь Марика. И впервые стало страшно от осознания собственной ответственности за его будущее… Я была просто обязана выиграть.
* * *
Она медленно успокаивалась и была похожа на заблудившуюся в лесу девочку. Держать себя в руках, зная, что твой ребенок сейчас находится у злых людей, – нелегкое дело. Наконец ей это удалось.– Как же нам быть? – спросила она. Вопрос адресовался в пространство, но и это уже было победой. Она взяла меня в союзницы, поверив – я сделаю все возможное, чтобы выручить Марика из беды. – Вдруг они узнают о вас… И еще…
Я поняла ее. Она не рискнула спросить меня о гонораре. У нее не было денег.
– Для начала расскажите мне о звонке, – пожала я плечами, – потом будем думать, как действовать дальше…
Она задумалась. Потом неуверенно начала:
– Собственно, я не знаю, с чего начать… Наверное, о том, как пропал Марик, вы знаете…
Я кивнула.
– Это был кошмар, Танечка… Звонок раздался ночью, около трех часов. Сначала я подумала, что Марик нашелся и мне звонят из милиции. Поэтому к телефону я бросилась со всех ног. Сначала он молчал. Я закричала в трубку: «Кто это? Марик, ты?» Таня, я бы не хотела повторять слова, которые услышала. Вам нужно, чтобы я это повторила?
Она смотрела на меня умоляюще. Страшно вспоминать те ужасные вещи, которые пришлось услышать. Тем более повторять это. Но я должна была знать все. Любое сказанное слово, иногда и подлое, мерзкое – способствует созданию образа. А если у тебя внутри готов этакий «фоторобот» разыскиваемого, это уже шанс. Маленький, но шажок к победе. Поэтому иногда приходится быть жестокой.
– Хорошо, – вздохнула она, – я постараюсь повторить слово в слово. Голос сказал: «Послушай, старая жидовская сука, если ты хочешь увидеть своего маленького выкреста живым, забери из милиции заявление. Это во-первых. Во-вторых, сделай вид, что змееныш нашелся. И, в-третьих, сделаешь то, что мы от тебя потребуем. А вот что мы пожелаем получить от тебя, ты узнаешь позже». Они даже не сказали, жив ли он. Просто повесили трубку.
Она передохнула. Воспоминания дались ей с огромным трудом. Ее трясло. Она приложила руку ко лбу и, опустив голову, попыталась прогнать их легким жестом руки.
– И вы не узнали, с какого номера поступил звонок? – спросила я. Неужели они не догадались, что это легко сделать с помощью телефонной станции?
– Мы пытались, – устало глядя в одну точку над дверью, сказала Софья. – Нам сказали, что звонили из таксофона на Мамонтовской. Наверное, о звонке все. Больше пока они не объявлялись.
Ну что ж. Я поняла, что противник мой подл, впрочем, чего еще следовало от него ожидать? Человек, ворующий детей ради наживы, вряд ли отличается хорошими душевными качествами. Он наверняка способен на все, а следовательно – опасен. Гораздо опаснее, чем это казалось мне поначалу.
– Я сделала что-то неправильно? – в ее глазах появился панический страх. Видимо, я невольно показала, что звонок меня поднапряг.
– Нет, нет, – поспешила успокоить ее я, – я думаю, как нам быть. Надо придумать легенду, потому что никто не должен знать, что я занимаюсь вашей проблемой. И вот еще что… Софья Владиславовна, вам этот голос не показался знакомым?
– Нет, – покачала она головой, – среди моих знакомых ни у кого нет такого скрипучего голоса. Такое ощущение, что звонивший страдает хроническим гайморитом.
Этот прикол знают даже малыши. Жалко, что не осталось записи – я бы смогла расшифровать тембр, окраску, обертоны. Но на нет и суда нет. Ладно. Придумаем по ходу действия.
– А кто знал, что в этот день вы задержитесь на работе?
– Учителя. Мои ученики. Мой муж. Нет, никто из них не мог этого сделать.
Хорошо. Но так думаете вы, любезная моя Софья Владиславовна. А я грешным делом думаю не так благосклонно о ваших коллегах и учащихся. Детишки сейчас пошли – ой-ой, вы им двойку, а они вам – маленький взрыв устроят. Или сынишку украдут. Так что надо искать и среди коллег и учащихся. Кстати, вполне возможный вариант.
– У вас есть враги?
Мой вопрос ее удивил. Я понимаю, что величайшая бестактность – спрашивать у человека о наличии врагов. Враги есть у всех. Даже при чудесном характере. Непременно найдется существо, тебя не понимающее. Или завидующее тебе. Но работа есть работа. И приходится доставать человека разными неприятными вопросами. Единственное, чем я успокаиваю своих клиентов, это что я могу хранить тайны. А без откровенного их раскрытия мои действия затруднены.
– Конечно, есть, – сказала она. – Во-первых, мы изгои. Выкресты, как любезно обозначил меня и мою семью неведомый по телефону. Во-вторых, я – опять же по его словам – жидовка. В-третьих, и, пожалуй, это самое главное, я никогда не любила стадность. А любая ярко выраженная индивидуальность рождает негативное отношение к себе. Но Марик никогда не был таким, как я. Он отличался, Бог мой, нет же – отличается добротой ко всем. Его надо было назвать Иоанном. Понимаете? Он – дар Божий. Явление благодати. Марик удивлял даже меня. Не мог, например, спокойно пройти мимо бездомной собаки. Мимо нищего. Мимо стариков. Знаете, здесь, во дворе, живет один бомж. Его все боятся. А Марик ходит к нему в подвал. Носит еду. Болтает о чем-то. Вы спуститесь, поговорите с ним. Марик говорит, что Фред необычный. Раньше был поэтом. Такие вот у Марика друзья – бомж Фред и старая трехцветная кошка…
Я вздрогнула. Кошка?.. Трехцветная кошка из моего видения… Кошка, знающая больше, чем все, но не умеющая разговаривать…
– У Марика не было врагов, – закончила Софья, – он отвечает за нас. Правда, Андрей так не считает. Но Андрей – он ведь Марик выросший. Наверное, Марик тоже станет священником.
– А кто такой Андрей? – спросила я.
В голове сразу отчего-то сложился образ Мельникова. Сегодня все на свете Андреи были на него похожи. Когда я вижу его длинную фигуру, это, наверное, производит на меня такое глубокое впечатление, отделаться от которого просто так я не в состоянии.
– Мой племянник, – пояснила Софья, – он кончил недавно духовную семинарию. Из-за него у Веры были крупные неприятности… Она же у нас единственная иудейка. А сын пошел по стопам прадеда. Из-за Андрея Веру не пустили в Израиль.
– Софья Владиславовна, а не могли украсть Марика, чтобы заставить вас отречься? Или Андрея?
– Господи, – мысль об этом настолько ужаснула бедную Софью, что она прикрыла глаза рукой, – только не это…
Я посмотрела на часы. Ого! Мы разговаривали уже второй час. Что ж. Пора заканчивать нашу беседу.
– Значит, – спросила я, – последнее время вам никто не угрожал именно в связи с отцом Андреем?
– Нет, – покачала она головой.
Значит, не угрожали. Послушаешь Софью – и тайна покрывается еще большим мраком. Окружали ее только замечательные люди. Однако кто-то из этих замечательных людей сейчас точно знает, где находится ее сынишка… Вот и по поводу ухода в православные священники ее племянника тоже все были счастливы и довольны. Хотя для иудеев Андрей был вероотступником. Так что я не должна откидывать эту версию.
Могли ударить по Андрею с помощью племянника, которого он любил. Стоп. Я так уверена в том, что он его любил? И это все вокруг знали? Но почему-то в его любви к Марику я не сомневалась.