Серова Марина. Загнанная в угол

   Камеру я решила установить в спальне. Если Вениамин Михайлович не предпочитает для своих любовных утех другие места, то мне должно повезти.
   Не повезти может в том случае, если он обнаружит камеру. Ладно, будем надеяться на лучшее.
   Видеокамеру я установила между книгами на полке, которая располагалась как раз напротив окна и наискосок от кровати. Это было идеальное место. И обзор хороший, так как кровать огромных размеров, и для включения с расстояния удобное положение. Кроме того, на книжной полке было расставлено великое множество фарфоровых статуэток, которыми я, чуть сдвинув их по-своему, хорошо замаскировала объектив. Затем я подошла к окну и попыталась найти правильное положение пульта, чтобы при нажатии нужной кнопки камера заработала. Это мне удалось не сразу. Я еще несколько раз переставляла и камеру и статуэтки, пока наконец все получилось.
   Теперь я могла спокойно сидеть в машине и ждать возвращения Тимофеевского. Сейчас, конечно, этого делать не стоит, но вот ближе к вечеру я буду на этом посту номер один.
   Оглядев все вокруг, не оставила ли после себя каких-то следов, я покинула квартиру и, оказавшись во дворе, облегченно вдохнула воздух последних дней лета.
   В восемь часов вечера я уже была на месте и поджидала Вениамина Тимофеевского, моля бога о том, чтобы он был сегодня не один. Но бог моим молитвам почему-то не внял.
   Тимофеевского я узнала сразу. Словно колобок он выкатился из черной «Волги», на которой его подвез личный шофер. Выкатился и тут же вкатился в полутемный подъезд. Больше я его не видела. Увидела только вспыхнувший в его окнах свет, подумала, что, если он обнаружит мою камеру, то мне она больше не принадлежит, и поехала восвояси.
   Что ж, придется наведаться сюда и завтра. И как же долго это будет продолжаться? Да, вот такая у меня работа.
   На следующий день было то же самое: черная «Волга», колобок, подъезд, свет в окне, и все. Создавалось впечатление, что Вениамин Михайлович самый порядочный человек на свете. К восьми утра уезжает на работу, вкалывает там почти до девяти вечера, то есть тринадцать часов подряд, и уж какие ему там любовные похождения. Да надо еще принять во внимание, насколько у него трудная и нервная работа.
   Но вот на четвертый день, когда я уже стала сомневаться в доверительных признаниях Елизаветы Андреевны, Тимофеевский решил-таки расслабить нервы и отдохнуть по полной программе. Случилось это в пятницу.
   Я опять сидела в своей машине с восьми вечера и наблюдала за аркой, в которую по обыкновению ввозили номенклатурного чиновника. Обычно он появлялся в половине девятого, когда уже начинало смеркаться, и я, кстати, отметила про себя, что если бы получила подобное задание в июле, то ничего бы у меня не вышло: освещение в июле не то. Но сегодня Тимофеевский задержался дольше обычного.
   Я в очередной раз взглянула на часы. Они показывали четверть десятого. «Уж полночь близится, а Германа все нет», — пропела я вслух, и в этот момент черная «Волга» медленно вкатилась во двор. Только вкатилась она не из той арки, из которой я ее поджидала, а из противоположного места, из соседнего проходного двора. И хотя было уже совсем темно, я сразу поняла, что за рулем не шофер-профессионал, почерк которого чувствовался издалека, а лишь автолюбитель, сам господин Тимофеевский. Я мысленно потерла ладони. Неужели сегодня наконец свершится то, чего с нетерпением ждали сразу три человека? (Я имею в виду Вениамина Михайловича, его юную зазнобу и себя.)
   Между тем черная машина с госномером остановилась возле детской площадки, которая находилась напротив подъезда Вениамина Михайловича и почти рядом со мной. Мне пришлось немного осесть вниз, чтобы не быть замеченной. В этот момент обе передние двери «Волги» одновременно распахнулись, и я увидела, как герои моей будущей киноленты ступили на землю. Поскольку одного из них я уже имела счастье лицезреть, то все свое внимание сосредоточила на другом, вернее, на другой. Это действительно была юная особа лет этак двадцати трех. Волосы у девицы были ярко-рыжие, достающие почти до поясницы, ноги произрастали от коренных зубов, и ростом она на голову превышала своего спутника. Одета красотка была в узкие светлые джинсы и легкий бледно-сиреневый джемпер. Единственное, что ее портило, это чрезмерная плоскость фигуры, но так, кажется, и полагается выглядеть фотомоделям.
   Рыжеволосая, не проронив ни слова, направилась к подъезду. Я посмотрела ей вслед и отметила про себя еще один недостаток: несколько неуклюжую походку. Нет, в фотомодели с такой походкой ее бы не взяли. Но на фоне Вениамина Михайловича она, конечно, выглядела подлинной королевой. Он же, повесив на локоть большой полиэтиленовый пакет, содержимое которого при этом знакомо звякнуло, запер машину и торопливо засеменил за девицей. Догнал он ее уже у самого входа, галантно раскрыл перед ней дверь и, когда она шагнула вперед, изловчился-таки шлепнуть ее по слегка оттопыренной попке. Девица на это никак не прореагировала. Во всяком случае, я не услышала ни возгласа возмущения, ни одобрительного хихиканья, как это бывает в таких ситуациях, нет, скорее было похоже на то, что рыжеволосая просто выполняет свою работу. Причем, если она обычная проститутка, то выполняет она ее, на мой взгляд, неважно. По крайней мере, сейчас. Злая она какая-то.
   И я, наверное, ошибалась, предполагая, что она ждала этого свидания с нетерпением. Так что, возможно, Елизавета Андреевна и права, сомневаясь в серьезности отношений своего мужа с этой особой.
   Через некоторое время на кухне Тимофеевского вспыхнул свет. Если учитывать показания Елизаветы Андреевны, что примерно через час-полтора девица уже покидала квартиру любовника, то их застолье может длиться не более получаса, а то и меньше. Что ж, наверное, мне пора начинать действовать.
   Я протянула руку к заднему сиденью, взяла лежавшую там раскладную лесенку и направилась к облюбованному мной дереву. Забраться на него не представляло никакого труда, тем более что я два дня назад уже отрепетировала этот цирковой номер. Труд заключался в том, чтобы не попасться в столь ответственный момент на глаза публике. По счастью, двор уже опустел, местные сплетницы, постоянно сидящие на лавочках, вернулись в свои жилища и были заняты просмотром девятьсот не знаю уж какой-то там серии «Санта-Барбары», детей, от которых на площадке до сих пор стояла столбом пыль, заботливые мамаши загнали домой, так что опасаться мне нужно было сейчас лишь случайных прохожих.
   Осмотревшись по сторонам и не заметив ничего, что могло бы помешать моей работе, я привязала к поясу лесенку и полезла на дерево. Вот мне уже видно, что делается в квартире первого этажа. Ну, так и есть: две пожилые дамы удобно расположились на диване возле голубого экрана. Из приоткрытой двери лоджии я слышу рассказ о том, что Иден опять потеряла память. А вот и лоджия Вениамина Михайловича. К сожалению, того, что творится на его кухне, я отсюда видеть не могла. Я только видела, что в спальне по-прежнему темно, и через открытую (слава богу) форточку слышала приглушенные голоса. О чем там беседуют возлюбленные, разобрать было невозможно.
   Я добралась до удобного разветвления дерева, находящегося чуть выше перил лоджии, села на одну из толстых веток верхом, словно на лошадь, и отвязала от себя лесенку. Затем один ее конец прикрепила к стволу дерева и начала выдвигать ее. Ее длины как раз хватит, чтобы достать до края перил. На том конце лесенки есть два крюка, которые надежно зацепились за перила. Ну вот, мостик готов. Остается пройти по нему, правда, теперь уже рискуя сверзиться с почти пятиметровой высоты. Я встаю в полный рост, придерживаясь за тонкие ветви дерева, переступаю на лесенку, отпускаю ветки и присаживаюсь на четвереньки, собираясь ползти, но в это время из дверей подъезда выходит какой-то мужчина с мусорным ведром. Это именно тот случай, о котором я подумала, когда сначала собиралась при помощи той же лесенки взобраться на лоджию прямо с земли. Хорошо бы я выглядела на фоне светлой стены, но сейчас меня и лестницу скрывает густая листва, так что опасаться нечего. Нужно только выждать, когда хозяйственный мужчина опорожнит ведро и снова скроется в подъезде.
   Так, теперь можно. Стараясь не смотреть вниз, я ползу вперед, тело мое слегка дрожит, сопротивляясь риску, которому я его сейчас подвергаю. Последние сантиметры даются хуже всего, теперь я начинаю нервничать, опасаясь попасться на глаза самому господину Тимофеевскому, который в любую минуту может выйти на лоджию подышать свежим воздухом. Наконец ноги мои касаются пола. Я облегченно вздыхаю и, пытаясь не производить ни малейшего шороха, достаю из кармана пульт управления видеокамерой. Теперь главная задача состоит в том, чтобы правильно расположить пульт. Мысленно я представляю, под каким углом держала его тогда, и подношу к стеклу. Хорошо, что не задернуты плотные шторы, через прозрачный тюль я смогу увидеть, как загорится на включенной камере маленькая красная лампочка. После пяти попыток лампочка наконец загорается, и в этот момент в комнате вспыхивает свет. У меня сначала создалось впечатление, что я вместе с камерой зажгла пультом и верхнее освещение. Я отпрыгиваю от окна, успевая заметить вошедшего в комнату Тимофеевского, и начинаю двигаться в обратном направлении, но уже с большей скоростью, молясь о том, чтобы он не выключил свет, иначе я буду хорошо просматриваться на фоне уличного освещения.
   Добравшись до спасительного разветвления, я отцепляю лесенку от перил, складываю ее, бросаю вниз и затем спускаюсь сама. Уф! Хорошо бы сейчас глотнуть бодрящего! Как жаль, что я за рулем!
   Сидя в салоне своей «девятки», я устало наблюдаю за окнами второго этажа. Шторы предусмотрительно задергиваются, а вот свет Вениамин Михайлович так и не потушил, видимо, предпочитает заниматься любовью, не только ощущая этот процесс, но и любуясь им. Ну, его-то еще можно понять, но вот бедной девице наверняка не очень-то приятно лицезреть своего сексуального партнера.
   Примерно через сорок минут, совершенно неожиданно для меня, из подъезда вышла рыжеволосая девица, а за ней показался и Вениамин Михайлович. Причем свет так и остался гореть и в кухне, и в спальне. Должно быть, Вениамин Михайлович в скором времени рассчитывает вернуться домой. Успею ли я забрать свою камеру?
   Тимофеевский открыл перед дамой дверцу «Волги», дама с необычайной легкостью занырнула на переднее сиденье, причем происходило это опять в полной тишине, и они выехали со двора.
   Как только фары черной машины скрылись за поворотом, я опрометью бросилась в подъезд. Влетев на второй этаж, кинулась открывать двери. В отличие от первого раза, дверь Тимофеевского была заперта только на один замок. Тем лучше, меньше возни. Вот я и в квартире. Пахло здесь вином и развратом. Сначала я заглянула на кухню, так, из любопытства. Перед моим взором предстал стол с барскими объедками: недоеденные бутерброды с черной икрой, кусочек балыка, кожура от бананов, растерзанный ананас и две бутылки с недопитым содержимым, причем в одной из них — водка, в другой — шампанское. Я сглотнула слюну и направилась в спальню.
   Как и следовало ожидать, кровать была разобрана, белье на ней вздыбилось, а шелковое покрывало валялось на полу.
   Я щелкнула пультом, подошла к книжной полке, извлекла камеру из-за книг, положила в чехол, расставила по местам статуэтки и собралась поскорее убраться отсюда, но в этот момент услышала, как хлопнула дверь, ведущая в общий коридор. Сердце мое учащенно забилось, а мозг лихорадочно заработал. «Хоть бы это были соседи», — подумала я, прячась под кровать.
   Но это были не соседи. Это вернулся домой господин Тимофеевский. И как же это он так быстро обернулся? Наверное, девица живет совсем рядом? Да, но тогда зачем же надо было использовать машину? Или начальство не привыкло ходить пешком даже на малые расстояния? Эти вопросы я задавала сама себе, лежа в пыли и заметно нервничая.
   Тем временем Вениамин Михайлович, судя по звукам, прибирался на кухне. У меня был большой соблазн воспользоваться столь подходящей ситуацией и незаметно улизнуть, но я все-таки решила не рисковать и дождаться момента, когда он заснет крепким сном, если он у него, конечно, крепкий. Радовало меня теперь только одно — мне хорошо заплатили за эту грязную и унизительную работу.
   Закончив уборку, Тимофеевский вошел в спальню, поднял с пола покрывало, при этом я увидела не только его пухлые ножки, но и пухлые ручки, затем улегся на кровать, образовав прямо надо мной выгнутый купол, который слегка коснулся моей спины, и включил телевизор. «Интересно, как долго он не захочет спать?» — подумала я, укладываясь поудобнее.
   Приблизительно час Вениамин Михайлович прослушивал сводки последних новостей по всевозможным каналам, я их тоже слушала, потом выключил телевизор и включил магнитофон. Минут десять мне пришлось наслаждаться песнями Анны Герман, и, наконец, потушив свет, Тимофеевский отошел ко сну.
   Долгое время я прислушивалась к его дыханию, пытаясь определить, насколько глубоко его приняли объятия Морфея, и все это время боялась чихнуть, как это любят делать в дешевых комедиях, а потому периодически терла себе переносицу.
   По моим подсчетам, было около двух часов ночи, когда я наконец рискнула покинуть свое убежище. Я бесшумно выбралась из-под кровати и, прижимая к груди чехол с камерой и свои кроссовки, которые предварительно сняла, чтобы не наследить, на цыпочках пошла к двери. И с огромным разочарованием обнаружила, что на дверь накинута цепочка! Это означало, что уйти отсюда я не смогу до тех пор, пока не уйдет запуганный ночными ворами хозяин квартиры. Если я сейчас сниму цепочку, то утром он непременно обратит на это внимание и неизвестно что предпримет, а зачем нам лишние эмоции? Елизавета Андреевна несколько раз упомянула о том, что наше с ней дело никоим образом не должно получить огласку, никуда не просочиться, — как выразилась моя клиентка. Тем более ничего не должно было просочиться в голову Вениамина Михайловича.
   Что ж, придется переночевать здесь. Я потихоньку вернулась на свое место под кроватью и попыталась заснуть. Сон, естественно, не шел ко мне.
   Уже под утро, когда Вениамин Михайлович проснулся от звонка электронного будильника и пошел в туалет, я, завидуя ему черной завистью, подумала о том, что Елизавета Андреевна не настолько щедра, как мне это показалось сначала.
   Затем, судя по звукам и запахам, доносившимся с кухни, Вениамин Михайлович завтракал, а мне оставалось лишь глотать слюнки, ведь я не ела со вчерашнего вечера.
   Когда же Тимофеевский покинул квартиру, я первым делом бросилась в туалет, даже не удосужившись посмотреть в окно и убедиться в том, что он уехал. Не до того мне сейчас было.
   Почувствовав себя намного лучше, я уже обрела способность соображать и посмотрела во двор. «Волги» на месте не было, а значит, путь мне теперь открыт. Я кое-как отряхнула себя от пыли, умылась, пригладила растрепанные волосы мокрой рукой и с огромным облегчением убралась восвояси.
   Очутившись наконец у себя дома, я приняла душ, поужинала за вчерашний день, позавтракала за сегодняшний и, теперь уже в полном блаженстве, рухнула на диван, причем заснула еще до того, как моя голова успела коснуться подушки. Во всяком случае, этого момента я не помнила, когда пробудилась поздним вечером.
   Я снова приняла изрядную порцию пищи и только после этого решила просмотреть свои видеозаписи, а заодно переписать их сразу на кассету, чтобы вручить ее Елизавете Андреевне.
   Я не сомневалась в том, что записи должны получиться на высшем уровне, так как камера снимала при полном освещении, а потому собиралась лишь поставить все на переписку и совсем не намеревалась смотреть на то, что будет происходить на экране. Разве что начальные кадры.
   Начальные кадры показали мне вошедшего в комнату господина Тимофеевского. Так, отлично. Сейчас появится девица, и пойду на кухню попить кофейку. Ага, вот она. Вот он ее приобнял за талию и ведет к кровати. Ну, достаточно. Запись отличная. Я сделала звук погромче, чтобы проконтролировать запись до конца только по слуху, так как лицезреть то, что должно сейчас начаться, у меня не было ни малейшего желания, и вышла из комнаты. Когда я ставила на плиту чайник, до меня стали доноситься приглушенные стоны. Кофе мне почему-то сразу расхотелось, и я присела за стол, подперев подбородок ладошкой. «Все мужики — кобели, — грустно подумала я. — Наверное, нет ни одного мужчины на свете, который бы не изменял своей жене. Нет, никогда не выйду замуж».
   Вскоре стоны прекратились. «Ну, что ж, можно идти выключать камеру», — решила я и вздрогнула. Вздрогнула от того, что услышала разговор. Разговор этот завязался между двумя мужчинами! Я четко различала два мужских голоса. Сначала мне показалось, что двое неизвестных каким-то образом проникли в мою квартиру, посмотрели порнофильм и теперь делятся друг с другом впечатлениями. Я прямо-таки замерла на месте. Разговор продолжался. Потом, слегка оправившись от первого шока, я чуть ли не крадучись дошла до двери комнаты и осторожно заглянула внутрь, там никого не оказалось, но то, что я увидела на экране, снова повергло меня в шок. На большой кровати, под которой я провела сегодняшнюю ночь, лежал абсолютно голый Вениамин Михайлович Тимофеевский — заместитель главы администрации Пушкинского района по торговле, а рядом с ним, тоже совершенно голый, доселе мною ни разу не замеченный, молодой, коротко стриженный блондин, курящий длинную черную сигарету.
   Я открыла рот и села прямо на пол. Вот это номер! Ай да Тимофеевский! Ай да сукин сын! Я была настолько потрясена, что смысл их разговора, судя по тону, не совсем приятного, до меня пока еще не дошел.
   Немного придя в себя, я встала и решительно поставила запись на перемотку. Руки мои при этом ощутимо подрагивали.
   Когда лента перемоталась, я вернулась на кухню, достала из холодильника бутылку коньяка, которую берегла на случай прихода друзей, откупорила ее, хлебнула прямо из горлышка пару внушительных глотков и только тогда, почувствовав некоторое расслабление, решилась посмотреть свой видеосюжет.
   Вот Вениамин Михайлович опять заходит в комнату, вот следом появляется рыжеволосая девица, он обнимает ее за талию и ведет к постели. Девица садится на постель, откинув шелковое покрывало прямо на пол, и закуривает длинную черную сигарету. Тимофеевский начинает раздеваться, аккуратно складывая одежду на прикроватную тумбочку. Оставшись в одних трусах, он удаляется из комнаты, вскоре возвращается, неся перед собой хрустальную пепельницу, и подает ее девице. Молча она тушит в ней окурок, причем довольно грубым движением, а потом, таким же грубым движением, снимает с себя рыжий парик и швыряет его со злостью в угол комнаты.
   — Только прошу тебя, не надо портить такой вечер, — томно вздыхает Тимофеевский и задергивает шторы.
   Коротко стриженный блондин с неподдельной неприязнью смотрит ему в спину.
   Тот возвращается к нему и… И дальше я наблюдаю то, о чем только слышала, но никогда не видела. Это было ужасно! Ужасно и омерзительно! Комок тошноты несколько раз подкатывал мне к горлу, но я продолжала смотреть во все глаза, потому что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Нет, правда. Не судите меня строго. Вы бы и сами, окажись на моем месте, обязательно посмотрели бы это до конца, тем более что и продолжалось это недолго. Да к тому же и разговор их меня интересовал не меньше, чем само действо.
   Ну вот все и закончилось. Блондин опять хватается за сигарету и раздраженно говорит вполне удовлетворенному Вениамину Михайловичу:
   — Ты в курсе, что осталось еще два раза?
   — Да, помню, — вздыхает Тимофеевский, и выражение его лица делается грустным. — Но неужели ты продолжаешь считать наши встречи?
   — Представь себе! — почти переходит на крик блондин, вскакивает с кровати и начинает одеваться. — Мне уже осточертел весь этот маскарад! Он, видите ли, боится, что соседи его в чем-то заподозрят! А я, по-твоему, не боюсь попасться в таком виде на глаза своим знакомым? В этом идиотском парике и бабьем свитере!
   — Шурочка, ну не надо, не злись ради бога, — пытается его успокоить Вениамин Михайлович и тоже начинает одеваться.
   — Не злись! — передразнивает его Шурочка. — Даже водку я должен пить в парике, так как у тебя на кухне нет нормальных занавесок. Тоже мне, администратор сраный! Да плевать я хотел на твою конспирацию. Все, хватит! Надоело!
   Шурочка со злобой напяливает на себя рыжий парик, с остервенением тушит сигарету и направляется к выходу.
   — Шурочка, подожди, я сейчас, — извиняющимся тоном лепечет Вениамин Михайлович, застегивая ширинку. — Просто ты сегодня не в настроении. Может, все-таки что-то случилось? Так ты расскажи, не стесняйся. Знаешь же, что я для тебя все сделаю. Что-то на работе не так?
   — Да. Не так! — кричит из коридора Шурочка.
   Тимофеевский выскакивает за ним, и теперь на пленке лишь пустая комната и голоса:
   — Только не кричи, нас могут услышать. Давай поговорим серьезно, — предлагает Тимофеевский.
   — По дороге поговорим, — различаю я голос Шурочки.
   — Только не во дворе и не в подъезде, умоляю тебя, — просит Тимофеевский. — Поговорим в машине.
   — Если тебе не нравится мой голос, могу вообще молчать, — огрызается тот.
   Слышен стук входной двери.
   Я продолжала смотреть на экран, на котором изображена опустевшая комната, и пыталась вникнуть в суть их разговора. Но на ум после увиденного как-то ничего не приходило. Правда, я подумала о том, как все-таки сильна любовь. Сильна до такой степени, что столь важный чин, как Тимофеевский, виляет хвостом перед каким-то там Шурочкой. В этот момент раздался телефонный звонок.
   — Слушаю вас.
   — Танечка? Это вы?
   — А-а, добрый вечер, — узнала я голос Елизаветы Андреевны.
   — Ну как? У вас есть что-нибудь для меня? Я звонила сегодня днем, но вас, видимо, не было дома.
   — Пожалуй, что есть, — неохотно ответила я, подумав о том, как же крепко я спала, что даже не слышала звонка.
   — А я могу сейчас прийти? — вкрадчивым голосом спросила Тимофеевская.
   — Может, лучше завтра утром? Время-то позднее, — предложила я, понимая, конечно, что желание клиента — закон.
   — И все-таки…
   — Хорошо. Я вас жду, Елизавета Андреевна, — неохотно согласилась я, чувствуя, что от меня что-то ускользает, но вот что именно?
   Не успела я перемотать пленку, как снова раздался звонок. Только на этот раз в дверь. Я предусмотрительно убрала кассету в ящик стола и пошла открывать. К моему удивлению, это уже пришла Елизавета Андреевна. «Наверное, звонила из автомата напротив моего дома», — только и успела подумать я.