Страница:
— …Любимый мужчина… — как эхо повторил Рахмани, но тут же спохватился. — Ты, как всегда, веришь своим волчицам и своим желтошапочникам! Отпустишь водомера на свободу? Но его моментально схватят снова, он слишком заметен! Что твои ведьмы еще наобещали тебе в детстве? Не приказали ли они тебе прыгнуть в колодец? Лучше признайся мне в этом сразу…
— А ты сам? Ты веришь своим пещерным старцам, — холодно парировала жена Ивачича. — Чем они лучше мудрецов в желтых шапках? Чем они лучше Красных волчиц, которые выучили меня целовать змей в жало и спать в обнимку с дикой пумой?! Твои старцы — такие же колдуны.
— Старцы из склепа хранят и приумножают знания, — тихо, но твердо ответил Рахмани. — А ламы и волчицы твоего народа несут людям суеверия.
— Мы опять ссоримся, дом Саади, — с горечью произнесла Женщина-гроза и отвернулась к окну. — Если знания старцев так важны, то почему их так ненавидят, и не только на Хибре, но даже на Зеленой улыбке, где поощряется книжная ученость?!
— Тебе известен ответ, — вздохнул Рахмани. — На Зеленой улыбке поощряется лишь та мудрость, которая угодна папе и монашеским орденам. На Хибре поощряется лишь та мудрость, которая заключена в священной книге султанов. Дети Авесты, укрывшиеся в пещерах, говорят миру, что истина едина и бог един. Есть семь зверей, и человек — первый среди них. Есть зло, которое следует изгнать из мира. Зло бесконечно, но мы сильнее его…
— Мать волчица говорила мне то же самое. Бот видишь, Рахмани, у нас один путь. — Женщина-гроза ласково взяла его за руку, и в темноте портшеза ее глаза блеснули солеными жемчужинами. — Оставайся на Великой степи, не ищи новых опасностей и новых законов чести.
— Ты просишь невозможного, Женщина-гроза. Ты мне не скажешь, зачем тебе водомер?
— Ты возьмешь его с собой, Рахмани.
— Что-о?!
— Ты возьмешь его с собой на Зеленую улыбку и там выпустишь. Я оплачу расходы. На Зеленой улыбке торговля людьми почти везде запрещена, он сумеет приспособиться.
— Ты купила его, чтобы отпустить?
— Да. Он будет свободным.
— Но… зачем? Это тебе тоже нашептали ламы?
— Да, Рахмани. Старцы многому тебя научили. Ты сделал огонь своим братом, ты научился перешагивать пространство и драться без оружия, но ты не научился верить в знаки.
— Я верю в знания, Женщина-гроза.
— Я скажу тебе… Если ты обещаешь, что выпустишь паучка из клетки на Зеленой улыбке.
— Ладно… обещаю, — Саади снова растворился во влажном блеске ее улыбки. Когда он вынырнул из ее бездонных зрачков, Марта рассказала ему то, что предсказал ей лама Урлук…
Спустя много лет Рахмани передал эту историю Вору из Брезе, который от изумления чуть не забыл о том, что надлежит закончить превращения. Снорри Два Мизинца так и застрял с разинутым ртом, наполовину в облике бесцветного горожанина, наполовину в облике водомера…
— Так что это Марта Ивачич выкупила тебя, паучок. У тебя еще будет возможность поблагодарить ее, Снорри. Поторопись, я прошу тебя, скорее!
Рахмани незаметно освободился от обуви, чтобы надежнее ощущать земную твердь. Он уже не сомневался, что придется драться здесь, на берегу. Попытаться сейчас сбежать — значит подставить спину. Меньше всего на свете ему хотелось вступать в очередной, нелепый и бесполезный бой. Каждое насилие отзывалось болью и прядью седых волос. Насилие противоречило основам Учения.
— Женщина предсказала, что я подставлю тебе спину над воротами в ад?! — Снорри гулко захохотал. — Не могу поверить, что ты, поклонник вечной мудрости, веришь гадалкам.
— Да, тогда мне это тоже показалось ерундой, — поморщился Саади. — Как видишь, чародеи с Великой степи умеют видеть сквозь годы. Раньше я этому не верил. Я не верил, что мудрость опыта и гадание могут греть друг друга, как две ладони… Что мне еще тебе напомнить, Снорри, чтобы ты перестал ржать? Хочешь, я припомню, как ты обокрал церковь Воскресенья? А кто похитил кассу женской богадельни в Крыжычах? А кто помог утонуть предыдущему председателю воровской гильдии?! Как видишь, я следил за тобой все эти годы. Я не удивился, когда обнаружил тебя в Брезе, в новом качестве. Я даже сам предложил тебе сбывать подарки Тьмы, чтобы не терять тебя из виду. Ты был неплохим товарищем эти годы, не могу сказать про тебя дурного… Но все эти годы мне не давал спать вопрос, зачем я рисковал, вывозя тебя на Зеленую улыбку. Я отлично помнил пророчества Женщины-грозы, но не мог ответить на вопрос, каким образом меня спасет этот жадный воришка…
Две долговязые фигуры в сером обходили по берегу, скрываясь за ложными отражениями. Еще двое в капюшонах подбирались по воде. Они обжигались, они кололи ноги об острые камни, но упорно разматывали невидимую сеть. Сети Рахмани не боялся. Больше всего он боялся кого-нибудь зашибить насмерть. Молнии танцевали у него на ладони, жгли руку до самого плеча и не находили выхода своей ярости. Огонь всегда яростен, у него нет друзей.
— Молчи, дом Саади, прошу тебя, — умоляюще понизил голос Снорри, будто из глубин кипящего озера кто-то мог их подслушать. — Ты хитер в речах, дом Саади, тебя непросто переспорить. Но ведь и ты стал лучшим ловцом среди венгов, именно потому, что учился в пещерах. Ты осуждаешь меня за обман, а сам что? Разве не ходят легенды среди ярлов о чужаке, который за несколько лет стал лучшим и, вдобавок, умеет читать злые мысли заговорщиков? А что бы сказали почтенные тайные советники короля, ревнители креста и подпевалы у нунция, если бы прослышали о Слепых старцах?
— Они близко, но умело прячутся… — сменил тему Рахмани, медленно поводя подзорной трубой вдоль темно-зеленой границы соснового бора. Полузаросшая дорога петляла, исчезая в зарослях на далекой опушке. На ней еще до сих пор не осела пыль, поднятая колесами кареты, на которой прикатил ловец с приятелем. Птиц Рахмани выпряг и пустил обратно в город, они больше не понадобятся. Он не слишком переживал, что закончился относительно спокойный период жизни, ведь заранее было известно, что святые отцы выйдут на след. Рахмани с тревогой думал о поваре Хо-Хо и верном Ванг-Ванге. Получалось, что он их бросил, хотя такой исход тоже планировался заранее…
Снорри выплюнул в сторону леса третье сторожевое заклинание, но внятного отклика не последовало. В пределах действия заклинания враги не прятались, однако Вор из Брезе не доверял магии, когда речь заходила о хитростях ордена. Ходили слухи, что адепты ордена умели скрываться даже в плоских гобеленах и висящих на стенах коврах…
Рахмани неотрывно следил за клубнями темно-коричневых сосновых корней, которые оплели крутой песочный обрыв. Обрыв несомненно приближался.
Следовало очертить владения огня, но Рахмани медлил. Брат-огонь следует призывать в союзники в последний момент…
— Это точно, — согласился Вор из Брезе. — Самые лучшие ищейки никогда не встречаются на пути.
— Они рядом, они сжимают отражения вокруг нас…
— Я стараюсь, но не могу быстрее! Я закостенел в вашем чудовищном облике!
Старенькая, видавшая виды карета поскрипывала распахнутыми дверцами, стихал на траве стук страусиных ног, невнятно звучала бурлящая музыка ближайшего озера. Рахмани подождал еще немного, но на опушке бора не мелькнула ни единая тень. Однако спокойнее от этого не стало. Сеть разматывалась, погоня дышала в спину. Сеть враги заговорили добрым десятком заклятий из арсенала мадьярских колдунов, у Рахмани от такой концентрации злобы першило в горле. Он еще больше замедлил дыхание, раздумывая, в курсе ли гагенский нунций, кто выступает от лица доминиканцев…
— Дом Саади, там кто-то есть! Там, в воде! Дом Саади, еще можно вырваться…
— Нет, паучок, если мы сбежим, мы приведем их на остров.
— Но… им не пересечь кипящую воду! — не слишком уверенно возразил Снорри.
— Но мы не станем это проверять, верно?..
Ловец сосредоточился, оставил на открытом месте еще одну свою точную копию, а сам отодвинулся под защиту валуна. Призрачный кадавр неторопливо оглядываясь, заскользил в сторону леса, в точности повторяя походку хозяина. На ходу фантом извлек из ножен спату, в левой руке поднял короткоствольный мушкет. Когда до ближайших сосен осталось меньше двадцати локтей, Рахмани явственно различил ответный блеск меча. Фантом вспыхнул и рассыпался искрами.
Отражения сжимались.
— Это не доминиканцы, дом Саади! Я чую черное колдовство! Садись скорее, только не сдавливай мне бока. Ну, где ты там?!
— Поздно, Снорри. Не высовывайся.
— Что такое? Что значит — поздно?
— Я сказал — ляг за камень и не высовывайся. Воткни голову в песок!
— Но тут нет песка, дом Саади. Тут сплошные камни, причем горячие… Ой, святая дева, что это?..
— Вот именно, это не святая дева, — поправил Рахмани, медленно освобождаясь от рубахи. — Это гораздо хуже.
17
— А ты сам? Ты веришь своим пещерным старцам, — холодно парировала жена Ивачича. — Чем они лучше мудрецов в желтых шапках? Чем они лучше Красных волчиц, которые выучили меня целовать змей в жало и спать в обнимку с дикой пумой?! Твои старцы — такие же колдуны.
— Старцы из склепа хранят и приумножают знания, — тихо, но твердо ответил Рахмани. — А ламы и волчицы твоего народа несут людям суеверия.
— Мы опять ссоримся, дом Саади, — с горечью произнесла Женщина-гроза и отвернулась к окну. — Если знания старцев так важны, то почему их так ненавидят, и не только на Хибре, но даже на Зеленой улыбке, где поощряется книжная ученость?!
— Тебе известен ответ, — вздохнул Рахмани. — На Зеленой улыбке поощряется лишь та мудрость, которая угодна папе и монашеским орденам. На Хибре поощряется лишь та мудрость, которая заключена в священной книге султанов. Дети Авесты, укрывшиеся в пещерах, говорят миру, что истина едина и бог един. Есть семь зверей, и человек — первый среди них. Есть зло, которое следует изгнать из мира. Зло бесконечно, но мы сильнее его…
— Мать волчица говорила мне то же самое. Бот видишь, Рахмани, у нас один путь. — Женщина-гроза ласково взяла его за руку, и в темноте портшеза ее глаза блеснули солеными жемчужинами. — Оставайся на Великой степи, не ищи новых опасностей и новых законов чести.
— Ты просишь невозможного, Женщина-гроза. Ты мне не скажешь, зачем тебе водомер?
— Ты возьмешь его с собой, Рахмани.
— Что-о?!
— Ты возьмешь его с собой на Зеленую улыбку и там выпустишь. Я оплачу расходы. На Зеленой улыбке торговля людьми почти везде запрещена, он сумеет приспособиться.
— Ты купила его, чтобы отпустить?
— Да. Он будет свободным.
— Но… зачем? Это тебе тоже нашептали ламы?
— Да, Рахмани. Старцы многому тебя научили. Ты сделал огонь своим братом, ты научился перешагивать пространство и драться без оружия, но ты не научился верить в знаки.
— Я верю в знания, Женщина-гроза.
— Я скажу тебе… Если ты обещаешь, что выпустишь паучка из клетки на Зеленой улыбке.
— Ладно… обещаю, — Саади снова растворился во влажном блеске ее улыбки. Когда он вынырнул из ее бездонных зрачков, Марта рассказала ему то, что предсказал ей лама Урлук…
Спустя много лет Рахмани передал эту историю Вору из Брезе, который от изумления чуть не забыл о том, что надлежит закончить превращения. Снорри Два Мизинца так и застрял с разинутым ртом, наполовину в облике бесцветного горожанина, наполовину в облике водомера…
— Так что это Марта Ивачич выкупила тебя, паучок. У тебя еще будет возможность поблагодарить ее, Снорри. Поторопись, я прошу тебя, скорее!
Рахмани незаметно освободился от обуви, чтобы надежнее ощущать земную твердь. Он уже не сомневался, что придется драться здесь, на берегу. Попытаться сейчас сбежать — значит подставить спину. Меньше всего на свете ему хотелось вступать в очередной, нелепый и бесполезный бой. Каждое насилие отзывалось болью и прядью седых волос. Насилие противоречило основам Учения.
— Женщина предсказала, что я подставлю тебе спину над воротами в ад?! — Снорри гулко захохотал. — Не могу поверить, что ты, поклонник вечной мудрости, веришь гадалкам.
— Да, тогда мне это тоже показалось ерундой, — поморщился Саади. — Как видишь, чародеи с Великой степи умеют видеть сквозь годы. Раньше я этому не верил. Я не верил, что мудрость опыта и гадание могут греть друг друга, как две ладони… Что мне еще тебе напомнить, Снорри, чтобы ты перестал ржать? Хочешь, я припомню, как ты обокрал церковь Воскресенья? А кто похитил кассу женской богадельни в Крыжычах? А кто помог утонуть предыдущему председателю воровской гильдии?! Как видишь, я следил за тобой все эти годы. Я не удивился, когда обнаружил тебя в Брезе, в новом качестве. Я даже сам предложил тебе сбывать подарки Тьмы, чтобы не терять тебя из виду. Ты был неплохим товарищем эти годы, не могу сказать про тебя дурного… Но все эти годы мне не давал спать вопрос, зачем я рисковал, вывозя тебя на Зеленую улыбку. Я отлично помнил пророчества Женщины-грозы, но не мог ответить на вопрос, каким образом меня спасет этот жадный воришка…
Две долговязые фигуры в сером обходили по берегу, скрываясь за ложными отражениями. Еще двое в капюшонах подбирались по воде. Они обжигались, они кололи ноги об острые камни, но упорно разматывали невидимую сеть. Сети Рахмани не боялся. Больше всего он боялся кого-нибудь зашибить насмерть. Молнии танцевали у него на ладони, жгли руку до самого плеча и не находили выхода своей ярости. Огонь всегда яростен, у него нет друзей.
— Молчи, дом Саади, прошу тебя, — умоляюще понизил голос Снорри, будто из глубин кипящего озера кто-то мог их подслушать. — Ты хитер в речах, дом Саади, тебя непросто переспорить. Но ведь и ты стал лучшим ловцом среди венгов, именно потому, что учился в пещерах. Ты осуждаешь меня за обман, а сам что? Разве не ходят легенды среди ярлов о чужаке, который за несколько лет стал лучшим и, вдобавок, умеет читать злые мысли заговорщиков? А что бы сказали почтенные тайные советники короля, ревнители креста и подпевалы у нунция, если бы прослышали о Слепых старцах?
— Они близко, но умело прячутся… — сменил тему Рахмани, медленно поводя подзорной трубой вдоль темно-зеленой границы соснового бора. Полузаросшая дорога петляла, исчезая в зарослях на далекой опушке. На ней еще до сих пор не осела пыль, поднятая колесами кареты, на которой прикатил ловец с приятелем. Птиц Рахмани выпряг и пустил обратно в город, они больше не понадобятся. Он не слишком переживал, что закончился относительно спокойный период жизни, ведь заранее было известно, что святые отцы выйдут на след. Рахмани с тревогой думал о поваре Хо-Хо и верном Ванг-Ванге. Получалось, что он их бросил, хотя такой исход тоже планировался заранее…
Снорри выплюнул в сторону леса третье сторожевое заклинание, но внятного отклика не последовало. В пределах действия заклинания враги не прятались, однако Вор из Брезе не доверял магии, когда речь заходила о хитростях ордена. Ходили слухи, что адепты ордена умели скрываться даже в плоских гобеленах и висящих на стенах коврах…
Рахмани неотрывно следил за клубнями темно-коричневых сосновых корней, которые оплели крутой песочный обрыв. Обрыв несомненно приближался.
Следовало очертить владения огня, но Рахмани медлил. Брат-огонь следует призывать в союзники в последний момент…
— Это точно, — согласился Вор из Брезе. — Самые лучшие ищейки никогда не встречаются на пути.
— Они рядом, они сжимают отражения вокруг нас…
— Я стараюсь, но не могу быстрее! Я закостенел в вашем чудовищном облике!
Старенькая, видавшая виды карета поскрипывала распахнутыми дверцами, стихал на траве стук страусиных ног, невнятно звучала бурлящая музыка ближайшего озера. Рахмани подождал еще немного, но на опушке бора не мелькнула ни единая тень. Однако спокойнее от этого не стало. Сеть разматывалась, погоня дышала в спину. Сеть враги заговорили добрым десятком заклятий из арсенала мадьярских колдунов, у Рахмани от такой концентрации злобы першило в горле. Он еще больше замедлил дыхание, раздумывая, в курсе ли гагенский нунций, кто выступает от лица доминиканцев…
— Дом Саади, там кто-то есть! Там, в воде! Дом Саади, еще можно вырваться…
— Нет, паучок, если мы сбежим, мы приведем их на остров.
— Но… им не пересечь кипящую воду! — не слишком уверенно возразил Снорри.
— Но мы не станем это проверять, верно?..
Ловец сосредоточился, оставил на открытом месте еще одну свою точную копию, а сам отодвинулся под защиту валуна. Призрачный кадавр неторопливо оглядываясь, заскользил в сторону леса, в точности повторяя походку хозяина. На ходу фантом извлек из ножен спату, в левой руке поднял короткоствольный мушкет. Когда до ближайших сосен осталось меньше двадцати локтей, Рахмани явственно различил ответный блеск меча. Фантом вспыхнул и рассыпался искрами.
Отражения сжимались.
— Это не доминиканцы, дом Саади! Я чую черное колдовство! Садись скорее, только не сдавливай мне бока. Ну, где ты там?!
— Поздно, Снорри. Не высовывайся.
— Что такое? Что значит — поздно?
— Я сказал — ляг за камень и не высовывайся. Воткни голову в песок!
— Но тут нет песка, дом Саади. Тут сплошные камни, причем горячие… Ой, святая дева, что это?..
— Вот именно, это не святая дева, — поправил Рахмани, медленно освобождаясь от рубахи. — Это гораздо хуже.
17
ЦЕНТАВРЫ ИСКАНДЕРА
Мы вынырнули, нахлебавшись ледяной воды, но рев, который я услышала, едва высунув нос на поверхность, прозвучал для меня нежнейшей мелодией. Словно сотни ангелов собрались разом, чтобы встретить меня.
Это буйствовала на перекатах Леопардовая река моего детства. Рахмани не солгал, как, впрочем, не лгал мне никогда. Он сотворил очередное чудо, пробив Янтарный путь во владения моего дикого детства.
Выше по течению, в дюжине локтей от меня, отдуваясь и кашляя, вынырнул Тонг-Тонг. Над головой он держал промокшую насквозь корзину, но Кеа отличалась удивительной живучестью. Она тут же прокричала, что впереди порог, и надо немедленно отгребать к берегу. Мои ноги сводило от холода, я уже подзабыла, как сурова к ныряльщикам эта коварная стихия. Нас тащило и швыряло между камней и только чудом не разбило наши черепа, как орехи, что швыряют сверху обезьяны. Зато чистая река смыла с нас болотную грязь.
Я гребла правой рукой, а левой прижимала к животу сундучок с Камнем пути. Я приказывала себе не думать о том, что подарок уршада мог навсегда потерять свои волшебные свойства в воде. Я надрывала глотку, орала что-то Тонг-Тонгу, а он в ответ орал мне и тянул руку, зацепившись за лиану, нависшую над рекой. Мы растеряли весь багаж, бросили на той стороне коней, деньги и припасы, но мне хотелось визжать от радости.
Ароматы родины ласкали мои легкие…
Потом мы выкатились на крутой, подмытый рекой откос и лежали без движения, слушая неумолчную перебранку реки с камнями. Я вдыхала запах любимого леса и едва сдерживала рыдания. Кеа помалкивала, не требуя даже заменить мокрую солому свежими листьями, а Тонг-Тонг кашлял и пил воду. Он набрал уже три бурдюка, один за другим, опрокинул их в рот и стал похож на ходячий бочонок. Яд продолжал разъедать его почки.
— Дорога в ста локтях справа, — сказала Кеа. — Ближайшие люди далеко, но я чую разумных. Много разумных, впереди и сзади. Я таких не встречала.
Мне следовало прислушаться к словам нюхача, потому что нюхач никогда не болтает зря, но в этот момент Тонг-Тонга выгнуло, точно в теле его кто-то натягивал лук, и стало колотить о мокрую землю. К счастью, он не разбил затылок о камни. Я подскочила к мальчику, с трудом разжала ему челюсти и запихала в рот свой головной платок, чтобы он не откусил язык. Тонг-Тонг дышал так, словно в грудь его засыпали мокрый песок, и смотрел на меня уплывающим взглядом.
— Он умрет не сейчас, а утром, — деликатно напомнила из корзины наша спутница. — Впрочем, я чую, как сила заклятий возвращается к тебе, Женщина-гроза. Ты могла бы попробовать лечить его прямо сейчас. Имеет смысл выкопать яму, чем ближе к берегу, тем лучше, и опустить его в сырую почву. Затем следует собрать вон те шишечки и пиявок…
— Не надо меня учить, что делать! — не слишком вежливо перебила я. — Ему уже лучше, он дойдет до деревни, верно, Тонг-Тонг?
Я совершенно зря выпустила гнев на нюхача. Мне следовало всячески ублажать Кеа, поскольку угрозы ее совершенно не пугали. Нюхачи вообще не воспринимали угроз для жизни, поскольку их загадочная вера обещала им непременный переход души в потомков. Для Кеа гораздо важнее было развесить среди вкусных, истекающих соком листьев своих закукленных малюток. Тогда смерть окончательно прекратит волновать самку нюхача…
— Я умираю, госпожа? — Черное лицо невольника стало почти серым, щеки ввалились, из глаз тек гной.
— Ты будешь жить, Тонг-Тонг, я тебя спасу. Но сейчас мы должны встать и идти… Ты сможешь идти?
Внутри меня росла Сестра волчица.
С каждой песчинкой от моей кожи словно отваливались заскорузлые, мерзкие чешуйки. Через ступни, через живот, через воздетые руки в меня вихрем вливалась огненная мощь Леопардовой реки. С каждой песчинкой я молодела, я возвращала себе то, что отнял у меня проклятый Хибр, сухой, застывший, провонявший шишей и верблюжьим пометом. С каждой песчинкой я вдыхала все глубже, и хмельные ароматы джунглей щекотали изнутри мое горло. Я почувствовала, что, действительно, еще немного, еще меры две песка, здесь, в буйной глуши, среди гомона говорунов и золотохвостов, и я смогу исцелить Тонг-Тонга одна, как умела это когда-то, девочкой. Меня поразила идея Кеа насчет сырой могилы, это было удивительно верно, но Матери волчицы никогда не учили меня такому. Я стояла на коленях, склонившись над Тонг-Тонгом, и ладонями впитывала свежие, бодрящие толчки земли. Ну, конечно же, в землю, у самой реки! Как же мы раньше об этом не догадывались, выгоняя из наших сородичей отраву…
— Я смогу идти, госпожа. Но я не сумею защитить тебя, госпожа… — Он действительно встал и поднял на плечо корзину с нюхачом.
Пробивать тропу к дороге пришлось мне. Мушкеты и отсыревший порох мы выбросили, из трех арбалетов после прыжка в болото сохранился один, но к нему кончились стрелы. К великому счастью, я не рассталась с кинжалами и прочими прелестными вещицами из женского арсенала. Тонг-Тонг тяжело шагал следом, гарды мечей тускло поблескивали у него за спиной, но ввязываться в драку ему явно не стоило… Дорога из белого песчаника, утрамбованного тысячами ног и копыт, разрезала пеструю чащу надвое, как портновский нож режет натянутую ткань. Дорога, построенная прежним наместником, Леонидом, еще до того, как он принял венец в Фивах и прекратил досаждать мне своей слюнявой любовью. Впрочем, надо признать, что ради меня Леонид был готов выделить Ивачичу две тысячи наемников, расквартированных в Пелопонесе. Две тысячи всадников — явно недостаточно для того, чтобы вынудить султана к переговорам, тем более что Леонид категорически отказывался дать центавров. Якобы потому, что центавры долго не протянут на Великой степи. Между прочим, это правда…
Они так и не пришли к соглашению, каждый остался при своем. А результатом переговоров стало то, что султан подле всех известных ему Янтарных каналов расставил охрану с бронеголовыми аспидами, нарочно натасканными на запах македонян, на запах тех сортов оливкового масла, которое жмут из ягод ночами под Гневливой луной моей сияющей родины. Султан не на шутку испугался…
А Леонид продолжал строить полисы в провинциях и мостить дороги, особенно вдоль Шелкового пути. Такие же замечательные дороги для колесниц, как эта…
Мы остановились передохнуть на обочине, возле столбика из розового мрамора, на котором были выбиты цифры. До Пешавара две тысячи дельфийских стадиев, до Бомбея — не указано, на юг дорогу не успели достроить. Я осторожно опустилась на камни и прислушалась. Слух мой тоже становился острее с каждой песчинкой, словно выпали серные пробки. Я различала клокотанье, уханье, писк тысяч мелких живых созданий в джунглях, хохот обезьян, рыканье леопарда, спокойную поступь рогачей на водопое, нежное трепетанье ленивцев, свист ветра в крыльях пикирующих орлов и мелкое подрагивание почвы под копытами сотен винторогих. За пологом вечнозеленого бормочущего леса нас ждал Шелковый путь. Там я могла рассчитывать на помощь. В шатрах харчевен, в придорожных лавках уважали Красных волчиц…
— Нас окружают, — сообщила нюхач таким будничным тоном, что я едва не вытряхнула ее из корзины. Тонг-Тонг тут же вскочил, обнажив оба меча. С него лило градом, и каждая испарившаяся капля пота на мгновение приближала его к гибели. Пурпурные бабочки кружили вокруг прохладных лезвий, вероятно, их влек сладковатый вкус заговоренного масла из лепестков амарилиса, которым я смазывала клинки. Бабочки кружили красиво, в духе живописи хинцев, и в другое время я пригласила бы художника, чтобы запечатлеть мгновение.
— Кто? Кого ты чуешь? Никто не мог знать… — но тут я заткнулась, потому что услышала. Снова приложила ухо к земле и услышала то, что нюхач заметил давно.
Они не шевелились и умело сдерживали дыхание. Их выдавало биение сердец, которое я вначале ошибочно приняла за шум водопадов. Они умело вплели свое дыхание и стук сердца в порывистое дыхание реки.
Разумные, но не люди.
Я уже догадалась, кто это.
Они терпеливо ждали, пока мы выдадим себя движением, пока мы выдадим себя топотом, чтобы развернуться ловчим строем и сжать круг. Лучше них никто не охотится, по крайней мере, на Восточном и Южном континентах.
— Об этом Янтарном канале никто не мог знать, — я откинула крышку с корзины и приставила острие кинжала к зрачку нюхача. — Как они нас нашли? Это ты выдала нас?
— Сегодня я впервые встретила женщину, которой дарят Янтарные каналы, — усмехнулась Кеа, и ни одной робкой ноты не прозвучало в ее скрипучем голосе. — Как я могла донести, если не была даже уверена, что ты меня подберешь?
— Да, извини… — Я убрала нож. — Но как они тогда узнали?!
— Они приближаются, и с той стороны реки тоже, — ровно продолжала Кеа, как будто между нами ничего не произошло. — Крупные существа, укрытые металлом. Многие устали, их покусали слепни и осы, они недовольны и злы.
— Ты можешь найти лазейку? У нас есть шанс ускользнуть?
— Нет, Женщина-гроза. Они движутся тремя очень плотными колоннами, это похоже на лопасти водяной мельницы, или на тюльпан, готовый закрыть лепестки на закате. Очень похоже на лепестки… Но я ошиблась, с ними есть одна женщина, обычная самка человека. Я не учуяла ее сразу, потому что эта женщина постоянно спит. Мне сложно объяснить. Она бодрствует, но как будто одновременно находится во власти снов…
— Это оракул.
— Кто это, Женщина-гроза?
— Это центавры, и с ними оракул.
— Центавры? Они намерены причинить нам вред? Ты будешь драться с ними, Женщина-гроза?
Я представила себе трехлепестковый строй, специально созданный для прочесывания чащобы, шеренгу блистающих грудных панцирей и шеренгу квадратных челюстей, жующих шишу. Я могла бы одолеть магией дюжину этих чудовищ, при помощи оружия — еще нескольких, а после они затоптали бы меня копытами.
— Я не могу драться с целой армией, — объявила я. — Заклятие невидимости не подействует, у них нюх в десять раз сильнее, чем у человека. Ждите меня, я быстро вернусь…
Я торопилась обратно, к реке, по только что пробитой нами тропе, где папоротники еще не успели разогнуться. Совсем недавно я заподозрила Рахмани, что он подкарауливает нас возле выхода из канала, а оказалось, что он снова оказал мне услугу. Он мог пробить канал гораздо ниже по течению, ниже Шелкового пути, ниже охотничьих угодий народа раджпур. Он сам признавался мне, что в дельте Леопардовой реки, у пустынных городов, есть еще один узел…
Но Рахмани поступил иначе. Он великий хитрец, мой суровый любовник. Я на бегу расстегнула пуговицы на левом рукаве. Там, под затертой кабаньей кожей, на крепком шнурке, обмотанном вокруг плеча, болтались шесть крохотных големов. Этих не надо было растить из глины, они были готовы, но не предназначались для боя. Все, на что были способны крохотные женские фигурки, это донести мою боль и мое отчаяние до Красных волчиц. Я сама их вырезала из легкого дерева Ив, сама выдолбила внутри отверстия и заложила туда свою высохшую месячную кровь. Я накрасила големам губы и ногти на ногах, как принято у женщин раджпура, а вокруг талии каждой из моих дочерей я повязала нитки из своей одежды.
Они долго ждали этого дня. В принципе, можно обойтись и без воды. Голем найдет дорогу к посоху Матери Красной волчицы, но без бегущей воды он будет ползти очень долго. Ему не сумеют причинить вред птицы и голодные звери, его не размочит дождями и не засыпет лавиной. Голем вылезет из любого завала, он не нуждается в воздухе и пище. Остановить его может лишь огонь или… моя смерть. Если я умру, мои посланники моментально превратятся в неуклюжие деревяшки…
Я сделала надрез на пальце. Помимо засохшей, голем нуждался в свежей крови. Я сорвала со шнурка первую фигурку, облизала ее, дважды произнесла заклятие Дороги, капнула на нее кровью из пальца и зашвырнула как можно дальше в реку. То же самое я проделала еще дважды, на всякий случай. Трех штук было вполне достаточно. Последний голем ожил моментально и зашевелился у меня в кулаке, ища выхода, точно огромный жук. Едва угодив в воду, он поплыл с огромной скоростью.
Силы Красной волчицы прибывали.
Я надеялась, что до полудня хотя бы одна из моих деревянных доченек доберется до поляны Трех скамей и до посоха Матери. Я очень хотела на это надеяться…
Не успела я вернуться к дороге, как над лесом сгустились тучи, и закапал дождь. Не прошло и меры песка, как полился бешеный ливень, капли отскакивали от камней, вскипали ручьи, вдоль обочины покрылись рябью настоящие озера.
— Госпожа, позвольте укрыть вас, — Тонг-Тонг стоял наготове со своим мокрым насквозь плащом.
— Ты пролила в реку кровь? — спросила Кеа. — Отсюда слишком далеко. Я не могу почуять твоих Сестер. Но раньше они тут были, даже ночевали на берегу. Мы попытаемся скрыться или будем ждать?
— Будем ждать, бежать нам некуда, — я подумала, что без нюхача рискнула бы нырнуть в реку и преодолеть пороги вплавь. Но Кеа непременно задохнется, а Тонг-Тонг тоже не доплывет. Еще я подумала, что Камень пути важнее, чем нюхач и черный раб. Но что-то помешало мне довести мысль до конца.
— Тогда смените мне листья, — деловито предложила Кеа. — Пока у нас есть время.
Времени у нас оказалось крайне немного. Очень скоро мощеная дорога начала мерно вздрагивать, в ноздри ударил терпкий запах пота, а потом все стихло. Стали слышны лишь дробный стук капель по листьям и хлопки хвостов. Трилистник сомкнулся, они давили плотным строем, но не спешили подбираться вплотную. Тонг-Тонг ворчал, как обложенный собаками, раненый волк. Он еще в силах был ворчать. Нюхача я прикрыла крышкой, а Камень пути на всякий случай закопала под корнями ближайшего широколиственного ясеня. Смешная и нелепая попытка защитить мою счастливую находку…
Они были красивы, дьявольски красивы. Их грудные доспехи и могучие бока покрывали тысячи мелких брызг. Их лоснящаяся шерсть отливала золотом. Их фиолетовые плюмажи гордо возвещали о прибытии хозяев Великой степи.
От линии полуконей, перекрывших дорогу, отделились трое. Двое были потомственными фессальскими телохранителями — гривы собраны в пучки, на лице — закрытый шлем, на груди — бронзовый до-спех почти до земли, на боку у каждого приторочена сарисса двадцати локтей в длину, в левом чудовищном кулаке зажат натянутый арбалет. Их копыта ступали с невероятной мягкостью, точно лапы леопардов, их вытянутые лоснящиеся спины покрывали жесткие попоны с карманами для оружия. Но меня занимал третий центавр — пожилой, худощавый, раза в полтора меньше в объемах, чем его охранники.
Вместо копья на боку он нес позолоченную кифару, струны тихонько пели при каждом его шаге. На правом плече позвякивали сразу три картуша с выбитыми пиктограммами. Кажется, мой новый приятель довольно высоко забрался по лестнице воинских званий. Его грудной доспех тоже был раззолочен и сверху донизу украшен гравировкой со сценами военных битв. Пока центавр разглядывал меня, я разглядывала его ходячий учебник истории. Несколько сюжетов я угадала и даже немного возгордилась.
Битва центавров с сатирами и львами. Битва с лапифами. Сцена примирения с Филиппом, отцом Искандера, и взаимное возложение венков. Исход из Фессалии, основание новых колоний на островах…
И тут я заметила людей. Разрезав строй центавров, на дорогу неторопливо выехали несколько тяжеловооруженных всадников. Отличные кони, чеканка на доспехах, плюмажи из бронзовых листьев на закрытых виотийских шлемах. Я узнала их отличительные знаки, они не менялись со времен моего детства. Это были димахосы из личной охраны диадарха Аристана. Сам начальник конницы благоразумно прятался за спинами своих солдат, не желая подставлять шею под невидимые клинки Красной волчицы. Начальник конницы заметно постарел и, судя по багровому цвету лица, не отказывал себе в ежедневной порции вина. Я вспомнила его, но он не мог меня помнить. Я помнила диадарха, гарцевавшего на белом жеребце перед рядами всадников. Для его небесного взора я была одной из чумазых девчонок, собирательниц пиявок с берегов Леопардовой реки. Позже Аристану довелось сопровождать меня в гости к сатрапу Леониду, он видел мое лицо, но вряд ли запомнил. Мало ли у властителя мира смазливых простушек в каждой провинции?..
Ситуация становилась все интереснее; жаль, что мне некогда было всесторонне ее обдумать. Итак, командующий конницей всей сатрапии не доверяет своему гиппарху, командиру центавров. Очень любопытно, и… очень тревожно. Что происходит во дворце наместника, что происходит в далеких Афинах, где я никогда не была, и что происходит в неизмеримо далеких Фивах, резиденции Леонида? Если македоняне перестанут доверять своим союзникам центаврам, что ждет Великую степь?..
Это буйствовала на перекатах Леопардовая река моего детства. Рахмани не солгал, как, впрочем, не лгал мне никогда. Он сотворил очередное чудо, пробив Янтарный путь во владения моего дикого детства.
Выше по течению, в дюжине локтей от меня, отдуваясь и кашляя, вынырнул Тонг-Тонг. Над головой он держал промокшую насквозь корзину, но Кеа отличалась удивительной живучестью. Она тут же прокричала, что впереди порог, и надо немедленно отгребать к берегу. Мои ноги сводило от холода, я уже подзабыла, как сурова к ныряльщикам эта коварная стихия. Нас тащило и швыряло между камней и только чудом не разбило наши черепа, как орехи, что швыряют сверху обезьяны. Зато чистая река смыла с нас болотную грязь.
Я гребла правой рукой, а левой прижимала к животу сундучок с Камнем пути. Я приказывала себе не думать о том, что подарок уршада мог навсегда потерять свои волшебные свойства в воде. Я надрывала глотку, орала что-то Тонг-Тонгу, а он в ответ орал мне и тянул руку, зацепившись за лиану, нависшую над рекой. Мы растеряли весь багаж, бросили на той стороне коней, деньги и припасы, но мне хотелось визжать от радости.
Ароматы родины ласкали мои легкие…
Потом мы выкатились на крутой, подмытый рекой откос и лежали без движения, слушая неумолчную перебранку реки с камнями. Я вдыхала запах любимого леса и едва сдерживала рыдания. Кеа помалкивала, не требуя даже заменить мокрую солому свежими листьями, а Тонг-Тонг кашлял и пил воду. Он набрал уже три бурдюка, один за другим, опрокинул их в рот и стал похож на ходячий бочонок. Яд продолжал разъедать его почки.
— Дорога в ста локтях справа, — сказала Кеа. — Ближайшие люди далеко, но я чую разумных. Много разумных, впереди и сзади. Я таких не встречала.
Мне следовало прислушаться к словам нюхача, потому что нюхач никогда не болтает зря, но в этот момент Тонг-Тонга выгнуло, точно в теле его кто-то натягивал лук, и стало колотить о мокрую землю. К счастью, он не разбил затылок о камни. Я подскочила к мальчику, с трудом разжала ему челюсти и запихала в рот свой головной платок, чтобы он не откусил язык. Тонг-Тонг дышал так, словно в грудь его засыпали мокрый песок, и смотрел на меня уплывающим взглядом.
— Он умрет не сейчас, а утром, — деликатно напомнила из корзины наша спутница. — Впрочем, я чую, как сила заклятий возвращается к тебе, Женщина-гроза. Ты могла бы попробовать лечить его прямо сейчас. Имеет смысл выкопать яму, чем ближе к берегу, тем лучше, и опустить его в сырую почву. Затем следует собрать вон те шишечки и пиявок…
— Не надо меня учить, что делать! — не слишком вежливо перебила я. — Ему уже лучше, он дойдет до деревни, верно, Тонг-Тонг?
Я совершенно зря выпустила гнев на нюхача. Мне следовало всячески ублажать Кеа, поскольку угрозы ее совершенно не пугали. Нюхачи вообще не воспринимали угроз для жизни, поскольку их загадочная вера обещала им непременный переход души в потомков. Для Кеа гораздо важнее было развесить среди вкусных, истекающих соком листьев своих закукленных малюток. Тогда смерть окончательно прекратит волновать самку нюхача…
— Я умираю, госпожа? — Черное лицо невольника стало почти серым, щеки ввалились, из глаз тек гной.
— Ты будешь жить, Тонг-Тонг, я тебя спасу. Но сейчас мы должны встать и идти… Ты сможешь идти?
Внутри меня росла Сестра волчица.
С каждой песчинкой от моей кожи словно отваливались заскорузлые, мерзкие чешуйки. Через ступни, через живот, через воздетые руки в меня вихрем вливалась огненная мощь Леопардовой реки. С каждой песчинкой я молодела, я возвращала себе то, что отнял у меня проклятый Хибр, сухой, застывший, провонявший шишей и верблюжьим пометом. С каждой песчинкой я вдыхала все глубже, и хмельные ароматы джунглей щекотали изнутри мое горло. Я почувствовала, что, действительно, еще немного, еще меры две песка, здесь, в буйной глуши, среди гомона говорунов и золотохвостов, и я смогу исцелить Тонг-Тонга одна, как умела это когда-то, девочкой. Меня поразила идея Кеа насчет сырой могилы, это было удивительно верно, но Матери волчицы никогда не учили меня такому. Я стояла на коленях, склонившись над Тонг-Тонгом, и ладонями впитывала свежие, бодрящие толчки земли. Ну, конечно же, в землю, у самой реки! Как же мы раньше об этом не догадывались, выгоняя из наших сородичей отраву…
— Я смогу идти, госпожа. Но я не сумею защитить тебя, госпожа… — Он действительно встал и поднял на плечо корзину с нюхачом.
Пробивать тропу к дороге пришлось мне. Мушкеты и отсыревший порох мы выбросили, из трех арбалетов после прыжка в болото сохранился один, но к нему кончились стрелы. К великому счастью, я не рассталась с кинжалами и прочими прелестными вещицами из женского арсенала. Тонг-Тонг тяжело шагал следом, гарды мечей тускло поблескивали у него за спиной, но ввязываться в драку ему явно не стоило… Дорога из белого песчаника, утрамбованного тысячами ног и копыт, разрезала пеструю чащу надвое, как портновский нож режет натянутую ткань. Дорога, построенная прежним наместником, Леонидом, еще до того, как он принял венец в Фивах и прекратил досаждать мне своей слюнявой любовью. Впрочем, надо признать, что ради меня Леонид был готов выделить Ивачичу две тысячи наемников, расквартированных в Пелопонесе. Две тысячи всадников — явно недостаточно для того, чтобы вынудить султана к переговорам, тем более что Леонид категорически отказывался дать центавров. Якобы потому, что центавры долго не протянут на Великой степи. Между прочим, это правда…
Они так и не пришли к соглашению, каждый остался при своем. А результатом переговоров стало то, что султан подле всех известных ему Янтарных каналов расставил охрану с бронеголовыми аспидами, нарочно натасканными на запах македонян, на запах тех сортов оливкового масла, которое жмут из ягод ночами под Гневливой луной моей сияющей родины. Султан не на шутку испугался…
А Леонид продолжал строить полисы в провинциях и мостить дороги, особенно вдоль Шелкового пути. Такие же замечательные дороги для колесниц, как эта…
Мы остановились передохнуть на обочине, возле столбика из розового мрамора, на котором были выбиты цифры. До Пешавара две тысячи дельфийских стадиев, до Бомбея — не указано, на юг дорогу не успели достроить. Я осторожно опустилась на камни и прислушалась. Слух мой тоже становился острее с каждой песчинкой, словно выпали серные пробки. Я различала клокотанье, уханье, писк тысяч мелких живых созданий в джунглях, хохот обезьян, рыканье леопарда, спокойную поступь рогачей на водопое, нежное трепетанье ленивцев, свист ветра в крыльях пикирующих орлов и мелкое подрагивание почвы под копытами сотен винторогих. За пологом вечнозеленого бормочущего леса нас ждал Шелковый путь. Там я могла рассчитывать на помощь. В шатрах харчевен, в придорожных лавках уважали Красных волчиц…
— Нас окружают, — сообщила нюхач таким будничным тоном, что я едва не вытряхнула ее из корзины. Тонг-Тонг тут же вскочил, обнажив оба меча. С него лило градом, и каждая испарившаяся капля пота на мгновение приближала его к гибели. Пурпурные бабочки кружили вокруг прохладных лезвий, вероятно, их влек сладковатый вкус заговоренного масла из лепестков амарилиса, которым я смазывала клинки. Бабочки кружили красиво, в духе живописи хинцев, и в другое время я пригласила бы художника, чтобы запечатлеть мгновение.
— Кто? Кого ты чуешь? Никто не мог знать… — но тут я заткнулась, потому что услышала. Снова приложила ухо к земле и услышала то, что нюхач заметил давно.
Они не шевелились и умело сдерживали дыхание. Их выдавало биение сердец, которое я вначале ошибочно приняла за шум водопадов. Они умело вплели свое дыхание и стук сердца в порывистое дыхание реки.
Разумные, но не люди.
Я уже догадалась, кто это.
Они терпеливо ждали, пока мы выдадим себя движением, пока мы выдадим себя топотом, чтобы развернуться ловчим строем и сжать круг. Лучше них никто не охотится, по крайней мере, на Восточном и Южном континентах.
— Об этом Янтарном канале никто не мог знать, — я откинула крышку с корзины и приставила острие кинжала к зрачку нюхача. — Как они нас нашли? Это ты выдала нас?
— Сегодня я впервые встретила женщину, которой дарят Янтарные каналы, — усмехнулась Кеа, и ни одной робкой ноты не прозвучало в ее скрипучем голосе. — Как я могла донести, если не была даже уверена, что ты меня подберешь?
— Да, извини… — Я убрала нож. — Но как они тогда узнали?!
— Они приближаются, и с той стороны реки тоже, — ровно продолжала Кеа, как будто между нами ничего не произошло. — Крупные существа, укрытые металлом. Многие устали, их покусали слепни и осы, они недовольны и злы.
— Ты можешь найти лазейку? У нас есть шанс ускользнуть?
— Нет, Женщина-гроза. Они движутся тремя очень плотными колоннами, это похоже на лопасти водяной мельницы, или на тюльпан, готовый закрыть лепестки на закате. Очень похоже на лепестки… Но я ошиблась, с ними есть одна женщина, обычная самка человека. Я не учуяла ее сразу, потому что эта женщина постоянно спит. Мне сложно объяснить. Она бодрствует, но как будто одновременно находится во власти снов…
— Это оракул.
— Кто это, Женщина-гроза?
— Это центавры, и с ними оракул.
— Центавры? Они намерены причинить нам вред? Ты будешь драться с ними, Женщина-гроза?
Я представила себе трехлепестковый строй, специально созданный для прочесывания чащобы, шеренгу блистающих грудных панцирей и шеренгу квадратных челюстей, жующих шишу. Я могла бы одолеть магией дюжину этих чудовищ, при помощи оружия — еще нескольких, а после они затоптали бы меня копытами.
— Я не могу драться с целой армией, — объявила я. — Заклятие невидимости не подействует, у них нюх в десять раз сильнее, чем у человека. Ждите меня, я быстро вернусь…
Я торопилась обратно, к реке, по только что пробитой нами тропе, где папоротники еще не успели разогнуться. Совсем недавно я заподозрила Рахмани, что он подкарауливает нас возле выхода из канала, а оказалось, что он снова оказал мне услугу. Он мог пробить канал гораздо ниже по течению, ниже Шелкового пути, ниже охотничьих угодий народа раджпур. Он сам признавался мне, что в дельте Леопардовой реки, у пустынных городов, есть еще один узел…
Но Рахмани поступил иначе. Он великий хитрец, мой суровый любовник. Я на бегу расстегнула пуговицы на левом рукаве. Там, под затертой кабаньей кожей, на крепком шнурке, обмотанном вокруг плеча, болтались шесть крохотных големов. Этих не надо было растить из глины, они были готовы, но не предназначались для боя. Все, на что были способны крохотные женские фигурки, это донести мою боль и мое отчаяние до Красных волчиц. Я сама их вырезала из легкого дерева Ив, сама выдолбила внутри отверстия и заложила туда свою высохшую месячную кровь. Я накрасила големам губы и ногти на ногах, как принято у женщин раджпура, а вокруг талии каждой из моих дочерей я повязала нитки из своей одежды.
Они долго ждали этого дня. В принципе, можно обойтись и без воды. Голем найдет дорогу к посоху Матери Красной волчицы, но без бегущей воды он будет ползти очень долго. Ему не сумеют причинить вред птицы и голодные звери, его не размочит дождями и не засыпет лавиной. Голем вылезет из любого завала, он не нуждается в воздухе и пище. Остановить его может лишь огонь или… моя смерть. Если я умру, мои посланники моментально превратятся в неуклюжие деревяшки…
Я сделала надрез на пальце. Помимо засохшей, голем нуждался в свежей крови. Я сорвала со шнурка первую фигурку, облизала ее, дважды произнесла заклятие Дороги, капнула на нее кровью из пальца и зашвырнула как можно дальше в реку. То же самое я проделала еще дважды, на всякий случай. Трех штук было вполне достаточно. Последний голем ожил моментально и зашевелился у меня в кулаке, ища выхода, точно огромный жук. Едва угодив в воду, он поплыл с огромной скоростью.
Силы Красной волчицы прибывали.
Я надеялась, что до полудня хотя бы одна из моих деревянных доченек доберется до поляны Трех скамей и до посоха Матери. Я очень хотела на это надеяться…
Не успела я вернуться к дороге, как над лесом сгустились тучи, и закапал дождь. Не прошло и меры песка, как полился бешеный ливень, капли отскакивали от камней, вскипали ручьи, вдоль обочины покрылись рябью настоящие озера.
— Госпожа, позвольте укрыть вас, — Тонг-Тонг стоял наготове со своим мокрым насквозь плащом.
— Ты пролила в реку кровь? — спросила Кеа. — Отсюда слишком далеко. Я не могу почуять твоих Сестер. Но раньше они тут были, даже ночевали на берегу. Мы попытаемся скрыться или будем ждать?
— Будем ждать, бежать нам некуда, — я подумала, что без нюхача рискнула бы нырнуть в реку и преодолеть пороги вплавь. Но Кеа непременно задохнется, а Тонг-Тонг тоже не доплывет. Еще я подумала, что Камень пути важнее, чем нюхач и черный раб. Но что-то помешало мне довести мысль до конца.
— Тогда смените мне листья, — деловито предложила Кеа. — Пока у нас есть время.
Времени у нас оказалось крайне немного. Очень скоро мощеная дорога начала мерно вздрагивать, в ноздри ударил терпкий запах пота, а потом все стихло. Стали слышны лишь дробный стук капель по листьям и хлопки хвостов. Трилистник сомкнулся, они давили плотным строем, но не спешили подбираться вплотную. Тонг-Тонг ворчал, как обложенный собаками, раненый волк. Он еще в силах был ворчать. Нюхача я прикрыла крышкой, а Камень пути на всякий случай закопала под корнями ближайшего широколиственного ясеня. Смешная и нелепая попытка защитить мою счастливую находку…
Они были красивы, дьявольски красивы. Их грудные доспехи и могучие бока покрывали тысячи мелких брызг. Их лоснящаяся шерсть отливала золотом. Их фиолетовые плюмажи гордо возвещали о прибытии хозяев Великой степи.
От линии полуконей, перекрывших дорогу, отделились трое. Двое были потомственными фессальскими телохранителями — гривы собраны в пучки, на лице — закрытый шлем, на груди — бронзовый до-спех почти до земли, на боку у каждого приторочена сарисса двадцати локтей в длину, в левом чудовищном кулаке зажат натянутый арбалет. Их копыта ступали с невероятной мягкостью, точно лапы леопардов, их вытянутые лоснящиеся спины покрывали жесткие попоны с карманами для оружия. Но меня занимал третий центавр — пожилой, худощавый, раза в полтора меньше в объемах, чем его охранники.
Вместо копья на боку он нес позолоченную кифару, струны тихонько пели при каждом его шаге. На правом плече позвякивали сразу три картуша с выбитыми пиктограммами. Кажется, мой новый приятель довольно высоко забрался по лестнице воинских званий. Его грудной доспех тоже был раззолочен и сверху донизу украшен гравировкой со сценами военных битв. Пока центавр разглядывал меня, я разглядывала его ходячий учебник истории. Несколько сюжетов я угадала и даже немного возгордилась.
Битва центавров с сатирами и львами. Битва с лапифами. Сцена примирения с Филиппом, отцом Искандера, и взаимное возложение венков. Исход из Фессалии, основание новых колоний на островах…
И тут я заметила людей. Разрезав строй центавров, на дорогу неторопливо выехали несколько тяжеловооруженных всадников. Отличные кони, чеканка на доспехах, плюмажи из бронзовых листьев на закрытых виотийских шлемах. Я узнала их отличительные знаки, они не менялись со времен моего детства. Это были димахосы из личной охраны диадарха Аристана. Сам начальник конницы благоразумно прятался за спинами своих солдат, не желая подставлять шею под невидимые клинки Красной волчицы. Начальник конницы заметно постарел и, судя по багровому цвету лица, не отказывал себе в ежедневной порции вина. Я вспомнила его, но он не мог меня помнить. Я помнила диадарха, гарцевавшего на белом жеребце перед рядами всадников. Для его небесного взора я была одной из чумазых девчонок, собирательниц пиявок с берегов Леопардовой реки. Позже Аристану довелось сопровождать меня в гости к сатрапу Леониду, он видел мое лицо, но вряд ли запомнил. Мало ли у властителя мира смазливых простушек в каждой провинции?..
Ситуация становилась все интереснее; жаль, что мне некогда было всесторонне ее обдумать. Итак, командующий конницей всей сатрапии не доверяет своему гиппарху, командиру центавров. Очень любопытно, и… очень тревожно. Что происходит во дворце наместника, что происходит в далеких Афинах, где я никогда не была, и что происходит в неизмеримо далеких Фивах, резиденции Леонида? Если македоняне перестанут доверять своим союзникам центаврам, что ждет Великую степь?..