Квинт наслаждался вечером в Колчестере. Он впервые посетил большие термы, пройдя через парную, купальню и массаж. Потом отправился в цирк, посмотреть бой гладиатора с медведем. Гладиатор был сильно покалечен, но все-таки убил хищника голыми руками. Это не походило на те грандиозные зрелища, что устраивались у них на родине, но возбуждало. Затем последовали пляски испанских рабынь, принадлежавших одному здешнему богатому купцу-римлянину.
Не забыл Квинт и о своем религиозном доме. Он пришел в великолепный храм Клавдия и склонился перед статуей божественного императора, как и все посетители. В полутемном храме были и другие меньшие алтари, и он, как подобает, вознес благовония на алтарь Марса, бога войны, помедлил у алтаря Венеры, богини любви, и неожиданно подумал о Регане, что, конечно, было совершенно нелепо. Злясь на себя, он поспешил отойти и вышел на форум, где на фоне неба сияла белизной огромная статуя крылатой Виктории. На форуме царила привычная суета — римляне, одетые в тоги и местные британцы, — и Квинт, погружаясь в городскую атмосферу, такую же обычную, как дома, начал думать, что, действительно, был дураком, придавая столько значения Навину и крикам лисиц. И, разумеется, тому времени, что он провел у иценов. Ну, в любом случае, решил он, скоро он увидит Луция и прочих друзей из своей когорты — даже Флакк казался мил после отребья прокуратора. Он купил вина в угловой лавке, обменялся любезностями с языкастой и очень хорошенькой дочкой виноторговца и вместе они провели вполне приятный вечер.
Ночью произошло примечательное событие. Казармы Квинта были неподалеку от форума, впоследствии ему казалось, что сквозь сон он различал какой-то шум, грохот и треск снаружи, но по-настоящему не проснулся. Пробудился он, однако, на рассвете от ропота множества голосов и топота ног.
Квинт разлепил глаза, и вышел, как был, в нижней рубахе посмотреть, что происходит. Гомонящая толпа заполняла форум, глядя на мраморное возвышение. Когда Квинт пробивался поближе, пронзительный женский голос завопил:
— Это знамение! Ужасное знамение!
«Что — „это“? — подумал Квинт, а потом увидел. Виктория, рухнув с пьедестала и разбившись на десятки кусков, лежала на брусчатке форума.
— Знамение! Знамение! — испуганный шепот пронесся по толпе, как ветер. — Победа покинула римлян.
Какая чепуха, — сказал себе Квинт, и в этот миг старый философ Сенека, неожиданно появившись на балконе, вслух ответил его мыслям.
— Братья, сограждане и британцы! — воскликнул Сенека, простирая руки. — Никакое знамение не может быть связано с простым несчастным случаем. Ночью был ветер, а статуя, без сомнения, была плохо закреплена. Мы вскоре воздвигнем другую!
Толпа с уважением внимала степенному дородному римлянину, но Квинт услышал за спиной, как кто-то прошипел несколько слов. Они были произнесены пе-кельтски, но он уловил их значение — ядовитой ненависти к Сенеке. Он инстинктивно обернулся и поймал еще два слова, произнесенные насмешливым шепотом. Что-то о веревке и ветре. Он огляделся. Да, позади стояли тринованты. Хотя все они были в римской одежде, узнавались они безошибочно — рост, светлые волосы… Но Квинт не понял, кто говорил. Их было с десяток, и все крупные, широкоскулые лица, обращенные к Сенеке, ничего не выражали.
Квинт пошел обратно в казарму, готовиться к походу на север.
«Веревка»… «ветер», — удивленно размышлял он, и вдруг его осенило. Без сомнения, не ветер, а именно крепкая триновантская веревка из оленьей кожи, привязанная ночью к статуе Победы, повергла наземь ненавистный символ римского владычества.
Квинт задумался, поверит ли Кат, если ему рассказать, но понял, что это бесполезно. Что ж, если они ограничатся символами, то все в порядке, решил Квинт. И позже, когда солнце пригревало, и он уходил с федератами, его подозрения снова показались глупыми. Был базарный день, весь город неумолчно гудел. Британские крестьяне стояли возле палаток и зазывали к своим товарам глубокими голосами, выдававшими кельтов. Одни продавали отрезы шерсти, или бронзовые изделия, крашенные рубиновой эмалью, другие — красную глянцевитую керамику, которую научились делать у римлян. Выставлены были на продажу и бобровые шкуры, и плащи из перьев. Торговый корабль из Галлии встал на якорь на реке Кольне, и его команда постепенно смешалась с толпой. Кругом звучали музыка и смех, даже британцы, казалось, радуются жизни, а над всей сценой возвышался великолепный бело-золотой храм Клавдия, такой же прочный и вечный, как власть Рима, независимо от того, сколько повержено статуй…
— Мне действительно жаль покидать Колчестер, — сказал Квинт одному из федератов, когда они выезжали из ворот. — Прелестный городишко.
Но у него не было и тени предчувствия, что когда он снова вернется сюда. Колчестер уже перестанет существовать.
Глава третья
Дорога в Линкольн. — Месть Боадицеи. — Паление Кол-честера и поражение римлян. — Регана спасает Квинта от гибели. — Бегство на Фероксе в летнюю ночь.
Хотя первая половина пути в Линкольн лежала через страну триновантов, ничего необычного не случилось. По правде сказать, пока они не свернули на север по дороге, именуемой «Эрмина», Квинт вообще никого не видел. И не слышал иных звуков, кроме тех, что издавали они сами да птицы.
На третий день они двигались вдоль окраины болот. Квинт вглядывался в зеленую мешанину топей и гадал, бывают ли здесь малярийные туманы, как на Понтийских болотах за Римом. Но в любом случае, малярийные или нет, — топи представляют собой предательски опасный лабиринт островов и петляющих тропок, постоянно избегаемых как легионерами, так, разумеется, и племенем коританов, обитавшим на западной границе болот. Там, выйдя из чащи лесов, они обнаружили несколько деревушек, внушавших самые мирные чувства. Яркое солнце, установившееся в эти два дня, играло на шкурах пасущихся овец мелких лохматых британских коров. Туземцы-коританы, столь же высокие, как ицены, с которыми они были в родстве, выглядели дружелюбными. Они искренне улыбались проходящим офицерам, и порой из круглых мазанок выбегали дети, протягивая солдатам букеты анемонов и лютиков.
Предчувствие беды и отчаяния, которые Квинт испытал в стране иценов, теперь совершенно рассеялось. Хотя он немного расслабился, но испытал и легкое разочарование, припомнив о перспективе рутинного казарменного существования в Линкольне, и решил сосредоточиться на слухах о продвижении войск, и найти какой-нибудь способ отправиться на запад, где он мог приступить к поискам останков Гая.
После многочасового марша по самой плоской равнине, какую Квинт только мог представить, высокий холм Линкольна, неожиданно воздвигшийся на горизонте, являл собой приятную смену впечатлений. И, наконец, отряд преодолел дорогу на вершину и вступил в просторную крепость Девятого легиона. Квинта встретили с энтузиазмом. Не только потому, что он пользовался популярностью, — его приезд вносил некоторое разнообразие. Флакк, центурион-испанец, заявил, что к вечернему рациону будет добавлена свежая речная рыба, а также лишняя амфора красного вина.
— Флакк оказался, в конце концов, неплохим парнем, — неохотно признал Луций, когда после обеда они вышли из казармы. — Ему скучно, так же, как и всем нам здесь, на холме, поэтому он разрешает охотиться в свободное время. Мы можем также устраивать скачки и беседовать. Термы устроены совсем недурно, даже для такого паршивого мелкого аванпоста, как наш. Хорошая парилка, и на столе для массажа всегда можно сразиться в кости.
Квинт рассмеялся, глядя на друга с ласковой насмешкой.
— Ну, а делом здесь хоть кто-нибудь занят?
— А как же, — отвечал Луций, морща нос. — Дороги. Целые мили. Мы продвигаемся на север, к Хумберу. А патрули. Не считая обычных смотров и построений, сам понимаешь.
— Патрули? — задумчиво повторил Квинт. — А беспорядки среди туземцев?
— О Юпитер, нет! Наше племя паризиев кротко как кролики, они нас любят, они наши отбросы принимают, как сокровища, а их девушки… — сонные глаза Луция внезапно загорелись. — Крупные, пышные блондинки, они…
Квинт резко оборвал его.
— Тебе, Луций, лучше бы не валять дурака с этими девушками. У британцев строгий кодекс чести…
— Чушь! — грубо сказал Луций. — Чего это ты набрался там, на юге? Кудахчешь, как старая наседка. Бьюсь об заклад, ты и форму потерял на разносолах губернатора. — И он без предупреждения ударил Квинта в солнечное сплетение — полушутливо, но чувствительно.
Квинт охнул, потом сжал кулаки и дал сдачи. Они стащили с себя туники и вскоре с легкостью, достигаемой практикой, учинили отличное учебное состязание по борьбе. Катаясь по земле, схватываясь, рыча, они получали несомненное удовольствие. Остальные столпились кругом, заключая ставки. Флакк наблюдал за ними снисходительно и с легкой завистью. Хотя оба были римскими аристократами, над которыми он всегда презрительно потешался, оба были крепкими и здоровыми. Их сильные, мускулистые тела горели от ударов, что они друг другу наносили, но никто не собирался сдаваться, и трудно было определить возможного победителя, хотя Луций был несколько тяжелее и медлительнее. Квинт уже был близок к тому, чтобы свалить его, когда поединок неожиданно прервал вестовой легата, объявивший, что знаменосца Квинта Туллия Пертинакса немедля ожидают с рапортом.
Молодые люди отпустили друг друга и встали.
— Продолжим позже, — с усмешкой, одеваясь, сказал Квинт. — Я тебя почти сделал.
— Гадеса-с-два ты сделал! — процедил Луций, и добавил несколько весьма крепких выражений, вызвавших общий хохот. Смеялся и Луций. Он никогда не сердился на приятеля, как бы жестоко они не схватывались, и кто бы ни побеждал, несмотря на то, что Луций имел неуживчивый характер, и страшно не любил проигрывать.
Квинт умылся, застегнул кирасу и нащечные пластины, надел шлем, взял щит и штандарт когорты и направился к легату.
Петиллий Цереалис сидел за походным столом в чистой, выбеленной комнате и, хмурясь, изучал карту. Услышав шаги, он настороженно поднял голову. Его моложавое лицо обернулось к Квинту.
— Добрый вечер, знаменосец.
Квинт ответил и стал ждать. Легат явно не спешил. Его острые глаза осматривали Квинта от шлема до сандалий. Наконец он сурово произнес:
— Рукоять твоего щита не чищена, и завязки на левой сандалии протерлись. Весь внешний вид обличает непростительную небрежность. Смотри, чтоб к утру все упущения были исправлены.
— Слушаюсь, — сказал Квинт.
— Я знаю, что ты много дней был в пути, — продолжал легат, — но я хочу гордиться своим легионом. Мы здесь несем трудную службу и должны служить примером. Имеют значение даже самые мелочи.
— Слушаюсь, — повторил Квинт, и, несмотря на выговор, почувствовал симпатию к этому человеку, как и тогда, в Колчестере, когда его карие глаза неожиданно вспыхивали, как сейчас.
— Характеристика, данная тебе прокуратором Децианом Катом, не слишком лестна. — Петиллий отодвинул карту в сторону и выудил из груды донесений клочок пергамента. — Так, посмотрим… ага… «распущен, нагл, уличен в нарушении субординации и сотрудничестве с врагами».
— Врагами! — забывшись, воскликнул Квинт. — Клянусь духом моего отца, легат, как можно было называть этих несчастных иценов врагами, и то как мы обошлись с ними… прокуратор… о Марс, теперь-то, конечно, они враги… но… — он прикусил губу, когда полководец поднял брови. — Прошу прощения.
— Полагаю, — сказал Петиллий, откидываясь в кресле, — ваши симпатии друг к другу, безусловно, взаимны. — И Квинт с огромным облегчением услышал смех в голосе полководца. — А теперь — что действительно произошло в стране иценов?
Весна в крепости на вершине холма протекала довольно приятно. Обязанности Квинта были не тяжелы. Обычно под началом одного из трибунов он надзирал за постройкой дорог, и, хотя Луций считал это скучным, у
Квинта обнаружилась склонность к инженерным работам, и он с живым интересом встречал связанные с ними проблемы. Он учился, как правильно расчищать путь, оставляя по сторонам изгороди из деревьев и кустов, как выбирать и укладывать булыжники, как правильно утрамбовывать гравий, строить мосты и переправы и так тянуть новую дорогу, прямую, как полет стрелы, сквозь все препятствия, по мере того, как они все дальше и дальше продвигались в северную глушь.
Легионеры не могли пожаловаться на свою жизнь. Бани, как и рассказывал Луций, прекрасно служили для оздоровления души и тела. В них имелась даже музыка, ибо два пехотинца играли на флейте и лире. В общем, жизнь была совсем не плоха. Квинт был слишком занят, чтобы много думать о Регане, и об иценах. И у него имелись основания надеяться на то, что он сумеет начать свои поиски. Однажды Флакк рассказал, что легат собирается вскоре направить какие-то депеши в штаб-квартиру Второго легиона, далеко на запад, в Глочестер. Квинт, который прислушивался к любым упоминаниям о западе, где находились останки Гая Туллия, полюбопытствовал, могут ли его включить в охрану официального гонца.
— Ты просил о задании, и, думаю, ты его получишь, — вскоре сообщил Флакк вечером в бане, когда они вышли из парилки. — Будь уверен, никто больше его не захочет. Говорят, слишком много жуткого колдовства творится в этих диких краях, что на пути к Глочестеру. Люди превращаются в камни и, встав в круг, кричат каждую ночь… звери говорят и наводят на тебя чары… и еще маленькие черные гномы, которые могут сжечь тебя в плетеной клетке!
— Да хватит, Флакк, — усмехаясь, сказал Квинт, — где ты набрался подобной чепухи?
Испанец мрачно покачал головой.
— О, я слышал. Страна друидов — там, на западе. Наш губернатор Светоний, может, и думает, что все они осаждены на острове Энглси, но я слыхал, что множество их сбежало.
— Удивляюсь, сколько еще наш губернатор провозится со своей кампанией, — вмешался Луций. — Прошло не меньше месяца с тех пор, как мы в последний раз получали известия… О Юпитер, как холодно! — возопил он, резко плюхаясь в небольшой бассейн.
— Ты бы еще подождал, пока вода совсем замерзнет, идиот, — отозвался Квинт с края бассейна. — Кстати, с чего это ты так заторопился?
Луций вынырнул и поплыл вдоль берега, ничего не ответив.
Значит, опять эти блондинки из британской деревни у подножия холма, — подумал Квинт. Он тяжко вздохнул. Если бы только легат узнал, что Луций удирает из крепости почти каждую ночь, и куда он удирает… но, когда дело доходило до девушек, удержать Луция было невозможно, несмотря на то, что гарнизон получил строжайший приказ не заходить в деревню. Однако у Квинта не было никакого желания вновь услышать, будто он кудахчет, как старая курица. Поэтому, когда Луций вышел из воды и пошел одеваться, подмигнув ему за спиной Флакка, Квинт лишь поощрительно махнул рукой и бросил:
— Увидимся позже… надеюсь.
К его великому изумлению, он увидел Луция через полчаса — время, потребное, чтобы добежать до деревни и подняться обратно.
Квинт играл в кости с двумя знаменосцами из других когорт, и насмешливое приветствие замерло на его губах, когда он увидел лицо Луция.
— Что случилось… — начал было он и осекся, поскольку Луций мотнул головой и указал на угол помещения. Квинт отошел за ним. — Неприятности? — коротко спросил он, удержавшись от того, чтобы добавить: — «Я же тебе говорил».
— Не то, что ты думаешь. — Вся привычная вялость Луция исчезла, лицо побледнело, круглые глаза выражали тревогу. — Квинт, в деревне никого нет. Она пуста. Ни души, даже собаки исчезли.
— Ну так здесь нет ничего страшного. Все ушли на охоту или на какой-нибудь религиозный обряд, у них так бывает.
— Нет, нет, — нетерпеливо сказал Луций. — Ты не понимаешь. Они забрали все свое имущество, даже угли выгребли из очагов, все припасы, похоже, что они ушли насовсем, хотя они и их предки жили здесь задолго до прихода в Британию Юлия Цезаря. И это еще не все… — продолжал он, не давая Квинту переспросить, — взгляни! — Он вытащил большую глиняную таблицу, которую прятал под плащом и осторожно протянул ее. Квинт вгляделся и едва сдержал восклицание ужаса. На таблице были грубо вырезаны ряды фигурок в шлемах с плюмажами и кирасах. Одна фигурка сжимала штандарт, эмблема которого угадывалась безошибочно — орел Девятого легиона. Кое-что еще также не подлежало сомнению — грудь каждой фигурки была пронзена копьем, и вся глиняная таблица была липкой от свежей крови.
Молодые люди мрачно переглянулись.
— Где ты это взял? — наконец спросил Квинт.
— Посреди деревенской площади, на камне, который служит алтарем их богине Виктории. На нем сожгли… внутренности какого-то животного.
— Ну… — произнес Квинт, переведя дух, и отпустил окровавленную таблицу, — послание выглядит совершенно ясным. Прелестная штучка. Мы обязаны показать ее легату.
Луций прикусил губу и уставился в пол.
— И как нам объяснить то, как нам… хм… случилось ее найти?
Квинт на миг умолк, ибо испытал подлинное потрясение, почти презрение, но быстро справился с собой.
— Ты хочешь, чтобы я сказал, будто это нашел я? — ровно спросил он.
Луций отвел глаза и заговорил очень быстро:
— Ну, ты ведь любимчик легата. Он тебя серьезно не накажет. Но старик бывает жутко недоволен, когда не подчиняются его приказам. Я… я тебе не говорил, но у меня до твоего приезда была куча неприятностей.
— Ладно, — оборвал его Квинт. — Я совру, что нашел таблицу, но я не настолько благодарен, чтобы принимать на себя вину за все твои жеребячьи дела. Пошли!
Молодые люди молча направились к жилищу легата. Квинт придерживал страшную таблицу за угол. Войдя, он сказал:
— Легат, вот то, что мы считаем, тебе необходимо увидеть. Это лежало на алтаре британской деревни, но паризии исчезли. Полностью. Не оставив следа.
Легат изучал липкую красную таблицу долго и внимательно, но на лице его не отразилось ничего. Когда он взглянул на Квинта, глаза его были бесстрастны.
— Как ты осмелился войти в деревню? Тебе известен мой приказ.
Начинается, с отвращением подумал Квинт.
— Я был на валу и услышал внизу какие-то странные звуки. Решил пойти, проверить.
— У тебя, должно быть, исключительно острый слух, поскольку деревня отстоит больше, чем на милю, а ветер в другом направлении. Ты позаботился сообщить о подозрительных звуках своему старшему офицеру, прежде, чем предпринимать самовольные действия?
— Нет, легат, — отвечал Квинт, уставясь в стену над головой Петиллия.
Суровый взгляд легата переместился на покрасневшее и слегка вызывающее лицо Луция.
— Наши британцы до последнего времени были исключительно дружелюбны, — сказал легат, — но нечто изменилось, и это, — он указал глазами на таблицу, — означает объявление войны. Я хочу знать причину.
Молодые люди молчали.
— Тебе известна какая-либо причина, почему паризии внезапно преисполнились к нам вражды?
— Нет, легат. — Глаза Туллия не отрывались от стены.
— А тебе, Луций Клавдий? — продолжал неумолимый голос.
— О нет, легат, — быстро сказал Луций. — Совсем ничего.
Снова последовало молчание и полководец вздохнул. Затем встал и вызвал стражника.
— Ты, — сказал он Квинту, — проследуешь за охранником на гауптвахту и будешь ждать моего приговора за нарушение приказа… Ты, — повернулся он к Луцию немедленно доложишь своему центуриону. Весь легион должен быть наготове. Нападение на крепость вполне вероятно.
Квинт двинулся за охранником с тяжелым сердцем. Когда он пересекал плац, Луций подбежал к нему и прошептал:
— Прости, Квинт… Я тебя скоро вытащу. Увидишь. Квинт не ответил.
Гауптвахта представляла собой подземную тюрьму под башней западных ворот. В ней имелось шесть камер, очень маленьких и совершенно темных; вентиляционные отверстия, каменный пол — и все. Квинта поместили в одну из них, снабдив кувшином воды. Меч и латы у него отобрали. Тяжелая дубовая дверь с грохотом захлопнулась, клацнул железный засов.
Он остался один.
Назавтра, после полудня, за дверью камеры послышался шум. Засов отодвинулся, и Квинт, моргая от резкого света лампы в чьих-то руках, не сразу узнал Луция.
— Все уладилось, Квинт, — возбужденно воскликнул тот. — Ты свободен! Приказ легата…
— Значит, ты наконец сказал ему правду…
— Тихо! — прошептал Луций, быстро оглянувшись на охранника в коридоре. — Нет… у меня пока не было случая… но кое-что случилось. Иди, быстро!
Как негодование Квинта, так и радость освобождения мигом забылись от удивления, когда он увидел плац. Весь легион — шестьсот человек в полном боевом снаряжении строились в когорты под окрики центурионов. Кавалеристы, уже верхом, сдерживали гарцующих лошадей на площади возле конюшен.
— Юпитер Максимус! Что это? — воскликнул Квинт. — На нас напали?
— Нет, — ответил Луций. — Мы выступаем. Прибыл гонец. Ицены восстали. Мы идем освобождать Колчестер. Он осажден.
В течение отчаянного марш-броска следующих трех дней Квинт узнал, что произошло. Измученный римский гонец примчался в гарнизон Линкольна в тот же день, когда Квинта препроводили в тюрьму. Он привез из Лондона отчаянную мольбу о помощи от прокуратора Ката. Ицены и тринованты восстали во главе с Боадицеей. Она пылает мстительной яростью. Ее силы выступили из Норфолка, убивая на своем пути не только каждого римлянина, но и каждого лояльно настроенного к Риму британца. Они двигались на Колчестер. Их были тысячи — никто в точности не мог сказать, сколько, но среди них было много женщин. Женщин-воинов. Как королева.
В Колчестере происходило нечто ужасное. Прокуратор еще не был уверен — он мог послать на поддержку лишь часть своей гвардии. Он выслал гонца к губернатору, находившемуся с основной армией в Уэльсе, но только боги знают, когда Светоний вернется. Петиллий и Девятый легион должны были выступить немедленно и покончить с бунтовщиками.
«Именем божественного духа нашего августейшего императора умоляю тебя поспешить», — писал прокуратор. — «Я слышал, что к мятежу собираются примкнуть и другие племена — коританы и ваши паризии».
Легат прочел послание вслух перед собравшимся легионом. Ясно было, почему Квинта освободили из тюрьмы — перед сражением Петиллий нуждался в каждом солдате. Полководец осознал, что бегство паризиев и угрожающая таблица были частью огромного общего мятежа, и весьма сомнительно, чтоб они были связаны с какими-либо действиями гарнизона в Линкольне. Луций так и не сознался. Из-за кризиса мелкое происшествие было забыто.
И тем не менее, размышлял Квинт, пока ехал по дороге Эрмины на Фероксе, мое имя так и не очищено. И он не мог помочь себе, гадая, расскажет ли Луций правду о своем походе в деревню. Внешне отношения между молодыми людьми не изменились. Они делили скудный походный паек, спали бок-о-бок у лагерного костра, но доверие Квинта было поколеблено. Это причиняло боль, но, к счастью, обстоятельства не оставляли времени для личных переживаний. Они постоянно ждали атаки. Однако ничего не происходило. Поселки коританов возле болот тоже оказались заброшены. Они видели на дороге следы груженых британских повозок, так что какие-то силы, должно быть, этим путем проходили, но пока они не достигли Браухигна, где Эрмина пересекалась с дорогой на Эссекс. Там был устроен небольшой перевалочный пункт для размещения проходящих отрядов, и Квинт по пути на север в нем останавливался. Отставленный по выслуге римский ветеран, который жил в форте вместе с женой и детьми, исполнял обязанности квартирмейстера.
Теперь от перевалочной станции с ее деревянными постройками не осталось ничего, ничего, кроме груды пепла, а с ветвей огромного дуба за земляным валом, свисали четыре изуродованных трупа — тела римского ветерана и его семьи.
При этом зрелище легионеры смолкли, хотя до этого они были настроены очень несерьезно — радовались отвлечению от скуки гарнизонной жизни, но острили, как быстро они разделаются с кучкой вопящих туземцев, предводительствуемых женщиной.
— Представьте себе, сражаться с женщинами! — еще недавно хохотал Луций. — Мы отшлепаем этих красоток и отошлем их домой, к горшкам и кастрюлям!
Шутки Луция больше не развлекали Квинта, и он сухо ответил:
— Ты не видел королеву Боадицею. Она столь же сильна и горда, как любой мужчина. То же можно сказать, — добавил он, — о многих наших римских матронах.
Судьба Брауминга была трагична, но отнюдь не подготовила их к виду Колчестера, которого они достигли на следующий день. Запах дыма встретил их за два часа до прибытия и по мере приближения становился невыносимым, удушающим. Все внимание Квинта последнее время было сосредоточено на Фероксе — тот дрожал, бился и наконец метнулся вверх по склону невысокого холма.
Здесь Квинт постарался успокоить коня и случайно бросил взгляд на Колчестер. Только его не было. Просто не было. Форум, правительственные здания, базилика, опрятные улицы с виллами и лавками — все стало грудами дымящихся развалин. Квинт моргнул, и вгляделся снова. Мощный, величественный храм Клавдия тоже исчез. На его месте пылал огромный костер, и языки пламени были так высоки, что касались облаков.
— Милосердные боги… — прошептал Квинт. Внезапно, осознав невероятный размах разрушений, и накал ненависти, породившей его, он вздрогнул от страха. Но где британцы? Куда они двинулись, уничтожив Колчестер?