Страница:
Но роскошные выезды султана, блеск его бесчисленной свиты, величие его храмов и дворцов не скрыли от наблюдательного тверича самого главного, — условий, в которых жил индийский народ. Никитин уже успел изучить индийский язык, и когда индусы узнали, что он не мусульманин, — перед ним открылись двери их жилищ. Этот русский человек изучал обычаи индусов, их веру, сказания и легенды, способы обработки пашен, богатства их земли и моря, одежду, жилища, оружие воинов, климат, дороги этой великой страны, украшения дворцов, архитектуру храмов, кустарную промышленность городов. Все представлялось ему здесь интересным и значительным, обо всем хотелось доставить на родину самые полные сведения.
Об индийских крестьянах Никитин записал: «а сельскыя люди голы велми». Султаны и князьки беспрерывно грабили этих обездоленных людей, собирая с них непосильные налоги. Страшные пытки и убийства были обычными в деятельности сборщиков налогов. Повсюду слышались стоны и плач.
Нет, не такой уж сказочной была эта страна!
Простой русский человек, единственный из европейских путешественников, не увлёкся показной пышностью султанских и княжеских дворцов. Он увидел в сказочной Индии униженный, страдающий народ и с глубоким сочувствием отнёсся к его страданиям.
В Бидаре Никитин продал своего жеребца и отправился в Шейх-аляуд-дин, где осенью устраивались празднества в честь одного из мусульманских святых. Через некоторое время он присутствует на одном из грандиознейших торжеств в святилище бога Шивы. Здесь он видит, как тысячи людей поклоняются изображению вола. Записи в его дневнике становятся все более интересными. В Бидаре Никитин узнает о городе Каликуте, куда приходят корабли из Абиссинии, из портов Красного моря, от побережья Западной Африки… Узнает он и о Цейлоне, Индокитае, Бирме Китае и с огромным интересом собирает все сведения об этих неизвестных ему странах.
Каждый день приносил пытливому путешественнику что-то новое. Но с каждым днём сильнее овладевала им тоска по родине. Казалось, через далёкие пространства, моря и реки его властно звали в дорогу родная Москва и Тверь. В дневнике своём он записал: «Да сохранит бог землю русскую. Боже, сохрани её. В сём мире нет подобной ей земли. Да устроится Русская земля…»
В то время в Персии снова назревали кровавые войны. Слухи об этом доходили и в Индию. Никитин понял, что путь на родину будет трудным. Долго обдумывал он предстоящую дорогу. В конце концов решил пробраться в приморский город Дабул, а там опять довериться океану.
Была весна 1472 года, когда, собрав свои пожитки, Никитин вошёл в порту Дабул на деревянную таву и занял место среди пассажиров. Прощай, далёкая Индия, для одних счастливая, для других трагическая, богатейшая и нищенская страна… Многое увидел здесь первый добровольный посланец России: плодородные земли и поистине чудесные леса, тёплое море, в котором родится жемчуг, и заоблачные вершины гор, многолюдные и цветистые рынки, где собраны все дары южных земель и океана, сказочные дворцы вельмож и тёмные лачуги бедноты, в которых родятся, живут и умирают миллионы тружеников… Увидел и узнал он многострадальный индийский народ и радостно удивился его талантам, запечатлённым в камне строений, в росписях и узорах, в радужном сиянии шёлковых тканей, в песнях и легендах. Человек с далёкого севера полюбил этот народ.
Но русскому сердцу милее всего родная земля.
Снова поднят над грузной тавой парус. Медленно удаляются и тонут в синеве океана индийские берега. Встречный упрямый ветер крепчает, но судно продолжает путь, продвигаясь в сторону Аравии крутыми разворотами и зигзагами.
Вскоре в океане разразился шторм. На хрупкий кораблик стремительно мчались огромные волны. Судно взлетало, казалось, под самые тучи и падало вдруг, словно в пропасть… Тава была без палубы и даже не имела перекрытий ни в носовой части, ни в кормовой. Груз лежал на дне её, прикрытый кожами, и вскоре настолько пропитался водой, что стал тяжелее вдвое. По хмурому лицу капитана, по испуганным возгласам матросов пассажирам нетрудно было догадаться, какая угроза нависла над ними.
Целый месяц бушевал этот невиданной силы шторм. Шкипер-араб давно уже не знал, в какой части океана находится его корабль, как вдруг на западе он приметил берег…
Это был берег Африки, Эфиопская земля. Оказывается, уже в течение нескольких дней судно уносилось на юг, вдоль Сомалийского полуострова.
Моряки, которым доводилось плавать из Ормуза в Индийские порты, всегда опасались быть занесёнными к Африканскому побережью. Океан здесь кишел пиратскими кораблями. Редко удавалось каким-либо мореходам уйти из этих районов невредимыми. Если бы только шкипер догадался, в какие опасные места занёс его шторм, он, пожалуй, не колеблясь отвернул бы от берега: лучше уж погибать в океане, чем у диких пиратов в плену. Однако и шкипер, и пассажиры радовались неведомой земле, далёким пальмам, словно плывущим над прибоем, зелёным водорослям, качавшимся на волнах.
Судно вошло в неглубокую бухту и причалило к берегу. Шкипер первым спрыгнул на золотистый песок. Поблизости не было видно ни единого человека, никакого признака людского жилья. В каменистом овражке заманчиво журчал и искрился прозрачный ручеёк. Это была находка, — величайшее счастье для измученных жаждой людей. Уже через несколько минут все пассажиры и команда расположились у ручья: одни с жадностью пили воду, другие умывались, третьи, зачерпнув прозрачную влагу, бережно держали её в ладонях, любуясь, как жемчугом, капельками воды… Тем временем вдоль берега, отрезая дорогу к таве, выстроилось несколько десятков чёрных воинов с луками, мечами и длинными копьями в руках.
Слишком поздно шкипер заметил засаду. Увидев африканцев, он упал на колени и стал громко молить о пощаде. А негры по-прежнему стояли неподвижно, поглядывая на рослого, пёстро раскрашенного своего вожака, опиравшегося на огромный меч. Вожак был чем-то заметно смущён и, видимо, обдумывал решение. Но вот он поднял руку и сделал несколько шагов вперёд. Шкипер подполз к нему на коленях.
— Встань, бедный человек, — проговорил предводитель на ломаном арабском языке. — Я вижу, вы без оружия, а безоружных людей мы не убиваем. Если бы вы плыли сюда для войны, для того, чтобы захватить пленных, — вы взяли бы с собой оружие.
— Мы шли из Индии в Ормуз, — сказал шкипер. — Мы заняты мирной торговлей, и на нашей таве нет ни одного кинжала, ни одного копья.
— Вы уйдёте отсюда невредимыми, — заключил предводитель. — Но если у вас найдётся соль, — поделитесь с нами…
— Мы все вам отдадим! — с радостью закричал шкипер. — Только отпустите нас…
— Нет, мы возьмём немного, — ответил вожак. — Вы дадите нам соли, рису, перцу и хлеба.
В течение пяти суток, пока продолжался шторм, путники невольно должны были находиться в гостях у одного из прибрежных племён Африки. Вожак остался вполне доволен подарками. К исходу пятых суток он ласково простился со шкипером и купцами. Заметно облегчённая тава взяла курс на север, несколько отклоняясь к востоку, и через двенадцать суток прибыла в аравийский порт Маскат. Отсюда Никитин, не задерживаясь, перебрался в Ормуз, а дальше лежала сухопутная дорога через Бендер, Лар, Шираз, Исфахан, Тебриз и многие другие города — до Трапезунда.
Никитин не задерживался в пути. В Иране со дня на день могли начаться военные действия. Поэтому Никитин спешил на север, поближе к русской земле. Большую часть пути шёл он пешком, обходя селения и города, в которых положение было особенно тревожным. По пути к портовому городу Трапезунду Никитин попал в ставку предводителя воинственных туркменских племён Узун-Хасана.
С подозрением, которое вскоре сменилось интересом, воины-кочевники слушали рассказ Никитина о его странствиях. Сам Узун-Хасан назвал его отважным человеком и пожелал тверичу счастливого пути.
Но именно в те дни, когда Никитин находился в этой степной ставке, разгорелись военные действия между Узун-Хасаном и турецким султаном Мухамедом II. Армия Узун-Хасана в те времена представляла немалую силу, и начавшиеся сражения должны были охватить очень обширные районы.
Никитин снова оказался в большой опасности. Ему предстояло перейти через линию фронта. Турки могли посчитать его агентом Узун-Хасана. В горестном раздумьи тверич записывает: «…ано пути нету некуды»… Все же ему удаётся пробраться в Трапезунд. И здесь случилось то, чего он опасался: турецкие власти заподозрили в нем шпиона, подосланного Узун-Хасаном. Арест, обыск и допросы, конечно, не дали туркам никаких улик против Никитина. Однако у путешественника были отобраны последние гроши…
Кое-как уговорился Никитин с моряками, чтобы переправили его через Чёрное море, третье море на его пути. После многих мытарств Афанасий Никитин направился в Кафу (Феодосию). Здесь, в Крыму, рассчитывал он встретить земляков. В Кафе было даже русское подворье, где останавливались русские торговые люди, прорывавшиеся со своими товарами мимо всех татарских засад.
С волнением считал Никитин часы и минуты, оставшиеся до встречи с земляками. Какой будет эта встреча? Какие редкостные товары покажет он им, соотечественникам? Ведь в дорожном мешке у Никитина ничего не осталось. Остался только дневник, правдивое сказание о древней великой стране, в которую прошёл он через все преграды, чтобы поведать о ней на Руси.
Велико было то радостное изумление, с которым встретили Никитина русские люди в Кафе! Они и сами видывали виды, не раз ходили в дальние страны, не так уж просто было чем-нибудь их удивить. Но Индия!.. О ней только пелось в былинах, только сказки рассказывали о чудесной этой стороне. И вот простой тверич сам побывал в Индии, видел её, изучил, описал… Счастливый человек! И Никитин понял, что в этом дневнике — его действительное богатство.
…В 1475 году из Литвы в Москву возвратились русские торговые люди. Кроме разных товаров, привезли они одну загадочную вещь. Это была объёмистая, истрёпанная тетрадь, исписанная различными чернилами, со множеством непонятных иноземных слов, которыми, как видно, были названы неведомые заграничные города, имена и фамилии неизвестных людей и цены на товары.
Купцы случайно подобрали эту тетрадь в дороге и, считая, что она, может быть, утеряна какой-нибудь важной особой, передали её в Москве великокняжескому дьяку Василию Мамыреву. Дьяк Мамырев первый прочитал «Хождение за три моря» Афанасия Никитина. Документ представился ему настолько интересным, что Мамырев не замедлил передать его летописцу.
Замечательные путевые записи отважного русского человека, побывавшего в Индии почти на тридцать лет раньше португальца Васко да Гамы, дошли в летописи до нашего времени.
От себя летописец добавляет, что Афанасий Никитин «не дошед умер» в пути вблизи Смоленска.
Причины и обстоятельства его смерти неизвестны. Быть может, литовские князья, как раньше трапезундские турки, заподозрили в нем московского «лазутчика», возможно что-то иное помешало ему донести драгоценный свой дневник в подарок родному городу.
Но записи Никитина стали достоянием всего русского народа. Это ценный литературный памятник, который неопровержимо доказывает, что задолго до прибытия европейских завоевателей сын нашей родины Афанасий Никитин без корысти, без обмана, с честным и чистым сердцем пришёл в далёкую страну и первый пронёс по её городам и селениям гордое имя — Россия.
Об индийских крестьянах Никитин записал: «а сельскыя люди голы велми». Султаны и князьки беспрерывно грабили этих обездоленных людей, собирая с них непосильные налоги. Страшные пытки и убийства были обычными в деятельности сборщиков налогов. Повсюду слышались стоны и плач.
Нет, не такой уж сказочной была эта страна!
Простой русский человек, единственный из европейских путешественников, не увлёкся показной пышностью султанских и княжеских дворцов. Он увидел в сказочной Индии униженный, страдающий народ и с глубоким сочувствием отнёсся к его страданиям.
В Бидаре Никитин продал своего жеребца и отправился в Шейх-аляуд-дин, где осенью устраивались празднества в честь одного из мусульманских святых. Через некоторое время он присутствует на одном из грандиознейших торжеств в святилище бога Шивы. Здесь он видит, как тысячи людей поклоняются изображению вола. Записи в его дневнике становятся все более интересными. В Бидаре Никитин узнает о городе Каликуте, куда приходят корабли из Абиссинии, из портов Красного моря, от побережья Западной Африки… Узнает он и о Цейлоне, Индокитае, Бирме Китае и с огромным интересом собирает все сведения об этих неизвестных ему странах.
Каждый день приносил пытливому путешественнику что-то новое. Но с каждым днём сильнее овладевала им тоска по родине. Казалось, через далёкие пространства, моря и реки его властно звали в дорогу родная Москва и Тверь. В дневнике своём он записал: «Да сохранит бог землю русскую. Боже, сохрани её. В сём мире нет подобной ей земли. Да устроится Русская земля…»
В то время в Персии снова назревали кровавые войны. Слухи об этом доходили и в Индию. Никитин понял, что путь на родину будет трудным. Долго обдумывал он предстоящую дорогу. В конце концов решил пробраться в приморский город Дабул, а там опять довериться океану.
Была весна 1472 года, когда, собрав свои пожитки, Никитин вошёл в порту Дабул на деревянную таву и занял место среди пассажиров. Прощай, далёкая Индия, для одних счастливая, для других трагическая, богатейшая и нищенская страна… Многое увидел здесь первый добровольный посланец России: плодородные земли и поистине чудесные леса, тёплое море, в котором родится жемчуг, и заоблачные вершины гор, многолюдные и цветистые рынки, где собраны все дары южных земель и океана, сказочные дворцы вельмож и тёмные лачуги бедноты, в которых родятся, живут и умирают миллионы тружеников… Увидел и узнал он многострадальный индийский народ и радостно удивился его талантам, запечатлённым в камне строений, в росписях и узорах, в радужном сиянии шёлковых тканей, в песнях и легендах. Человек с далёкого севера полюбил этот народ.
Но русскому сердцу милее всего родная земля.
Снова поднят над грузной тавой парус. Медленно удаляются и тонут в синеве океана индийские берега. Встречный упрямый ветер крепчает, но судно продолжает путь, продвигаясь в сторону Аравии крутыми разворотами и зигзагами.
Вскоре в океане разразился шторм. На хрупкий кораблик стремительно мчались огромные волны. Судно взлетало, казалось, под самые тучи и падало вдруг, словно в пропасть… Тава была без палубы и даже не имела перекрытий ни в носовой части, ни в кормовой. Груз лежал на дне её, прикрытый кожами, и вскоре настолько пропитался водой, что стал тяжелее вдвое. По хмурому лицу капитана, по испуганным возгласам матросов пассажирам нетрудно было догадаться, какая угроза нависла над ними.
Целый месяц бушевал этот невиданной силы шторм. Шкипер-араб давно уже не знал, в какой части океана находится его корабль, как вдруг на западе он приметил берег…
Это был берег Африки, Эфиопская земля. Оказывается, уже в течение нескольких дней судно уносилось на юг, вдоль Сомалийского полуострова.
Моряки, которым доводилось плавать из Ормуза в Индийские порты, всегда опасались быть занесёнными к Африканскому побережью. Океан здесь кишел пиратскими кораблями. Редко удавалось каким-либо мореходам уйти из этих районов невредимыми. Если бы только шкипер догадался, в какие опасные места занёс его шторм, он, пожалуй, не колеблясь отвернул бы от берега: лучше уж погибать в океане, чем у диких пиратов в плену. Однако и шкипер, и пассажиры радовались неведомой земле, далёким пальмам, словно плывущим над прибоем, зелёным водорослям, качавшимся на волнах.
Судно вошло в неглубокую бухту и причалило к берегу. Шкипер первым спрыгнул на золотистый песок. Поблизости не было видно ни единого человека, никакого признака людского жилья. В каменистом овражке заманчиво журчал и искрился прозрачный ручеёк. Это была находка, — величайшее счастье для измученных жаждой людей. Уже через несколько минут все пассажиры и команда расположились у ручья: одни с жадностью пили воду, другие умывались, третьи, зачерпнув прозрачную влагу, бережно держали её в ладонях, любуясь, как жемчугом, капельками воды… Тем временем вдоль берега, отрезая дорогу к таве, выстроилось несколько десятков чёрных воинов с луками, мечами и длинными копьями в руках.
Слишком поздно шкипер заметил засаду. Увидев африканцев, он упал на колени и стал громко молить о пощаде. А негры по-прежнему стояли неподвижно, поглядывая на рослого, пёстро раскрашенного своего вожака, опиравшегося на огромный меч. Вожак был чем-то заметно смущён и, видимо, обдумывал решение. Но вот он поднял руку и сделал несколько шагов вперёд. Шкипер подполз к нему на коленях.
— Встань, бедный человек, — проговорил предводитель на ломаном арабском языке. — Я вижу, вы без оружия, а безоружных людей мы не убиваем. Если бы вы плыли сюда для войны, для того, чтобы захватить пленных, — вы взяли бы с собой оружие.
— Мы шли из Индии в Ормуз, — сказал шкипер. — Мы заняты мирной торговлей, и на нашей таве нет ни одного кинжала, ни одного копья.
— Вы уйдёте отсюда невредимыми, — заключил предводитель. — Но если у вас найдётся соль, — поделитесь с нами…
— Мы все вам отдадим! — с радостью закричал шкипер. — Только отпустите нас…
— Нет, мы возьмём немного, — ответил вожак. — Вы дадите нам соли, рису, перцу и хлеба.
В течение пяти суток, пока продолжался шторм, путники невольно должны были находиться в гостях у одного из прибрежных племён Африки. Вожак остался вполне доволен подарками. К исходу пятых суток он ласково простился со шкипером и купцами. Заметно облегчённая тава взяла курс на север, несколько отклоняясь к востоку, и через двенадцать суток прибыла в аравийский порт Маскат. Отсюда Никитин, не задерживаясь, перебрался в Ормуз, а дальше лежала сухопутная дорога через Бендер, Лар, Шираз, Исфахан, Тебриз и многие другие города — до Трапезунда.
Никитин не задерживался в пути. В Иране со дня на день могли начаться военные действия. Поэтому Никитин спешил на север, поближе к русской земле. Большую часть пути шёл он пешком, обходя селения и города, в которых положение было особенно тревожным. По пути к портовому городу Трапезунду Никитин попал в ставку предводителя воинственных туркменских племён Узун-Хасана.
С подозрением, которое вскоре сменилось интересом, воины-кочевники слушали рассказ Никитина о его странствиях. Сам Узун-Хасан назвал его отважным человеком и пожелал тверичу счастливого пути.
Но именно в те дни, когда Никитин находился в этой степной ставке, разгорелись военные действия между Узун-Хасаном и турецким султаном Мухамедом II. Армия Узун-Хасана в те времена представляла немалую силу, и начавшиеся сражения должны были охватить очень обширные районы.
Никитин снова оказался в большой опасности. Ему предстояло перейти через линию фронта. Турки могли посчитать его агентом Узун-Хасана. В горестном раздумьи тверич записывает: «…ано пути нету некуды»… Все же ему удаётся пробраться в Трапезунд. И здесь случилось то, чего он опасался: турецкие власти заподозрили в нем шпиона, подосланного Узун-Хасаном. Арест, обыск и допросы, конечно, не дали туркам никаких улик против Никитина. Однако у путешественника были отобраны последние гроши…
Кое-как уговорился Никитин с моряками, чтобы переправили его через Чёрное море, третье море на его пути. После многих мытарств Афанасий Никитин направился в Кафу (Феодосию). Здесь, в Крыму, рассчитывал он встретить земляков. В Кафе было даже русское подворье, где останавливались русские торговые люди, прорывавшиеся со своими товарами мимо всех татарских засад.
С волнением считал Никитин часы и минуты, оставшиеся до встречи с земляками. Какой будет эта встреча? Какие редкостные товары покажет он им, соотечественникам? Ведь в дорожном мешке у Никитина ничего не осталось. Остался только дневник, правдивое сказание о древней великой стране, в которую прошёл он через все преграды, чтобы поведать о ней на Руси.
Велико было то радостное изумление, с которым встретили Никитина русские люди в Кафе! Они и сами видывали виды, не раз ходили в дальние страны, не так уж просто было чем-нибудь их удивить. Но Индия!.. О ней только пелось в былинах, только сказки рассказывали о чудесной этой стороне. И вот простой тверич сам побывал в Индии, видел её, изучил, описал… Счастливый человек! И Никитин понял, что в этом дневнике — его действительное богатство.
…В 1475 году из Литвы в Москву возвратились русские торговые люди. Кроме разных товаров, привезли они одну загадочную вещь. Это была объёмистая, истрёпанная тетрадь, исписанная различными чернилами, со множеством непонятных иноземных слов, которыми, как видно, были названы неведомые заграничные города, имена и фамилии неизвестных людей и цены на товары.
Купцы случайно подобрали эту тетрадь в дороге и, считая, что она, может быть, утеряна какой-нибудь важной особой, передали её в Москве великокняжескому дьяку Василию Мамыреву. Дьяк Мамырев первый прочитал «Хождение за три моря» Афанасия Никитина. Документ представился ему настолько интересным, что Мамырев не замедлил передать его летописцу.
Замечательные путевые записи отважного русского человека, побывавшего в Индии почти на тридцать лет раньше португальца Васко да Гамы, дошли в летописи до нашего времени.
От себя летописец добавляет, что Афанасий Никитин «не дошед умер» в пути вблизи Смоленска.
Причины и обстоятельства его смерти неизвестны. Быть может, литовские князья, как раньше трапезундские турки, заподозрили в нем московского «лазутчика», возможно что-то иное помешало ему донести драгоценный свой дневник в подарок родному городу.
Но записи Никитина стали достоянием всего русского народа. Это ценный литературный памятник, который неопровержимо доказывает, что задолго до прибытия европейских завоевателей сын нашей родины Афанасий Никитин без корысти, без обмана, с честным и чистым сердцем пришёл в далёкую страну и первый пронёс по её городам и селениям гордое имя — Россия.