Сэвил Стивен. Доминион

   Ноги Каллада предательски подгибались.
   Он отыскал ублюдка, убившего его отца, встретился с ним взглядом и сказал, не дрогнув:
   — Теперь я приду за тобой.
   Конрад фон Карштайн выглядел недовольным, но Джона Скеллана победа Каллада явно развеселила.
   Волна головокружения накатила на дварфа. Он пошатнулся, но все же не упал.
   Каллад отвернулся от Кровавого Графа и побрел обратно к темницам душ.
   Рабы окружили его, как только он ступил в туннель. Они пытались вырвать из рук дварфа Разящий Шип. Каллад зарычал и обухом оглушил одного из вампирских прислужников; отлетевший раб треснулся башкой о бронзовый барельеф Морра и в судорогах сполз на пол; кроваво-красная «роза» расцветала у него на лбу. Каллад перешагнул через ноги упавшего.
   — Кто следующий? Не стоит бросаться всем скопом, все успеете. — Он дико ухмыльнулся и всадил безжалостный кулак в висок второго раба. Зря тот встал на его пути.
   Между дверями клетки и дварфом стояли еще трое громил.
   Каллад принял боевую стойку. Разящий Шип удобно лежал в руках.
   — Кто хочет умереть, парни, шаг вперед, остальные — прочь с дороги!
   Они не оставили ему выбора — ринулись в атаку все как один.
   Ближний бой в тесном коридоре — это, конечно, не предел мечтаний, но против невооруженных людей, не искушенных в такой игре…
   Рабы безоружны и неумелы — и потому обречены.
   Уже через полминуты Каллад перешагивал через их трупы.
   Старик взглянул на пнувшего дверь дварфа, улыбнулся и проговорил с несказанной теплотой в голосе:
   — Значит, ты вернулся, да? Спорю, «радости» графа конца не было.
   — Он выглядел не слишком счастливым, — кивнул Каллад.
   — А что с охраной?
   — Несчастный случай. Там так скользко. Эти тупицы попадали прямо на мой топор. В коридоре сейчас чертовски грязно.
   — Пришлют новых, — вздохнул старик.
   — Ну, будем надеяться, таких же неуклюжих. А теперь, не знаю как ты, а я уже готов выбираться отсюда. Ты со мной, человек?
   — Посмотри на меня, я — старик. Мне не пересечь клетку, если по пути я не присяду минут на двадцать перевести дыхание.
   — Тогда я понесу тебя на спине, приятель. Я тебя не брошу. — В нем, конечно, говорила вина, вина выжившего, словно, помогая этому несчастному, он отдавал дань другим, которых не сумел спасти.
   Старик оторвался от скамьи.
   — Себастьян, — представился он, протянув худую руку.
   Каллад встряхнул ее.
   — Каллад.
   На Долгом Пути загремели шаги. Дварф захлопнул дверь и подпер ее только что освобожденной Себастьяном лавкой.
   — Идем, Себастьян, не будем злоупотреблять здешним «гостеприимством».
   Коридор разделился на три прохода поуже с рядами все тех же решетчатых дверей.
   — Темницы душ, — сказал старик. — Думал, ты один здесь, а? Таких, как ты, тут еще пятьдесят или шестьдесят бойцов, и они должны драться за свою жизнь на потеху Кровавому Графу.
   Каллад молча и уверенно шагнул к первой двери, толкнул щеколду и распахнул створку.
   — Поднимайтесь! — крикнул он в темноту. — Мы идем домой.
   Он двинулся к следующей клетке, и к следующей, и к следующей, обращаясь с теми же словами к каждому пленнику фон Карштайна:
   — Мы идем домой.
 
   Но между дварфом и свободой встал Скеллан.
   Каллад собрал маленькое войско изможденных узников. Отчаяние могло бы сделать их опасными, но истощение, дурное обращение и постоянно висящая над узниками угроза нежизни лишили их не только сил, но и мужества. Они натыкались друг на друга, натыкались и падали, и даже не могли самостоятельно подняться — об упавшего тут же спотыкался следующий.
   — Куда-то собрались? — осведомился Скеллан.
   Он был не один. Последние четверо верных гамайя Конрада, включая Онурсала, сопровождали вампира. Он вскинул руку, и тут же утробно зарычали освобождаемые по сигналу вожака звери.
   Как просто. Теперь, когда время пришло, Скеллан намеревался по полной насладиться убийствами. Кости брошены, игра вступила в завершающую фазу, и проиграть он не может. Все планы сливаются в одно прекрасное целое. А в том, что Конрад потребовал, чтобы Онурсал отправился с ним прикончить дварфа, скрывается тонкая ирония. Небывалая удача, и какая экономия времени!
   — Прочь с дороги, вампир! — гаркнул дварф.
   Скеллан хмыкнул:
   — С учетом обстоятельств, не уверен, что в твоем положении пристало отдавать приказы, коротышка.
   — Я убил твоего приятеля и, полагаю, если придется, сумею справиться и с тобой. А теперь пошевеливайся, Разящий Шип проголодался.
   — Ты становишься утомителен, дварф. — Скеллан повернулся к Онурсалу: — Убей его.
   И шагнул в сторону, освобождая дорогу гамайя.
   Темнокожий зверь бросился на Каллада и отшвырнул его в толпу жалких человекоподобных существ, спасать которых уже не было смысла. Они, кто как мог, кинулись врассыпную, а дварф отступал под яростным напором гамайя.
   Скеллан с усмешкой наблюдал, как коротышка бешено отражает удары зверя. Казалось, дварф действительно способен расправиться с гамайя — схватка шла на равных. Скеллан удержал оставшихся бойцов.
   — Этот бой его. Если он не в силах убить дварфа, ему не место среди нас.
   Это не было правдой, по крайней мере, не всей правдой. За исключением Скеллана, Онурсал был сильнейшим среди гамайя и охранял Конрада с пламенной преданностью, которая позволила ему не колебаться даже перед безумием Кровавого Графа. Его смерть станет для Конрада жестоким ударом.
   — Никогда не пробовал дварфской крови, — раздраженно буркнул один из гамайя.
   Скеллан покачал головой:
   — Кровь как кровь. Льется в глотку точно так же.
   — Это ты так говоришь.
   Скеллан следил за боем, и лицо его расплывалось, уступая место выбирающемуся на поверхность демону. Холодный черный гнев распирал вампира, но он обуздывал себя.
   Довольный тем, что дварф не подвел его, Скеллан повернулся к троице.
   — Что, крови невтерпеж? Вот. — Он стремительно и жестоко разорвал горло ближайшего к нему бойца. — Хлебайте.
   Вампир отпихнул труп к разинувшему рот телохранителю и резко ударил. Острые когти Скеллана выпотрошили второго гамайя прежде, чем тот хотя бы заметил опасность.
   Третьего, Массика, убить оказалось труднее. Вампир попятился и кинулся бежать. Скеллан ринулся следом, изогнул тело так, что оно ударилось о боковую стену, по инерции взмыл в воздух и обрушился на спину улепетывающего гамайя.
   Рванув бойца за волосы, Скеллан развернул его лицом к себе и, впившись когтями в глаза вампира, распорол ему лицо до самой шеи. Вой существа даже внушал жалость. Скеллан рванул снова, отдирая голову от позвоночника, и снова, пока кожа не лопнула и голова не осталась у него в руках.
   Встав, Скеллан увидел ошеломленно глядящего на него Каллада Стража Бури, пораженного внезапным поворотом событий. Онурсал лежал мертвым у ног дварфа, топор еще глубоко сидел в спине гамайя. Одно из лезвий буквально вскрыло грудную клетку вампира — черное сердце и гнилые внутренности валялись на полу туннеля.
   Дварф уперся ногой в труп врага и выдернул свое оружие.
   Он двинулся к Скеллану, готовый убивать снова. Жутковатое глухое эхо вторило шагам дварфа.
   — Не заблуждайся, полагая, что знаешь все, дварф, — сказал Скеллан, все еще держа в правой руке голову гамайя. — Я только что спас тебе жизнь, помни об этом. Дерись ты в ямах, не протянул бы и до завтра. Ты не глуп. Ты способен догадаться, отчего я помог тебе. Я желаю смерти монстра не меньше, чем ты, но дело не только в этом — не только в нем. Ты должен понять, дварф. Судьбы расы живых и расы мертвых в твоих руках.
   — Ты не владеешь ничем, тем более — моей жизнью. Единственное, что меня интересует, — это прикончить твоего проклятого графа и подарить призракам моего народа последний покой, а остальное — проблема кого-нибудь другого, ибо она определенно не моя.
   — Глупо, дварф. Думаешь, смерть одного вампира что-нибудь даст? Одного кровавого вампира? Думаешь, его гибель спасет сотни деревень? Тысячи девушек? Я не считал тебя дураком, но ты дурак. Заруби одного — возвысится другой. Ты отомстишь за нескольких мертвецов, но обречешь уйму живых. Такую цену ты хочешь заплатить, дварф? Сможешь ли ты жить, если на твоей совести будут сотни, тысячи жертв, душ, загубленных только ради искупления нанесенных тебе обид? Сейчас ты должен жить. Вот почему я подставил свою глотку под чужие клыки.
   Тебе нужно выбраться отсюда и убедить Императора Лутвига, Оттилию и любого, кто согласится слушать, что Конрад фон Карштайн и его некроманты — страшная угроза. Ты видел лишь малую часть. Ты представляешь, на что он способен, но это только начало. Проклятые, маршировавшие вслед за Владом, ничто по сравнению с кошмаром, который влечет за собой этот безумец. Он намерен превратить Старый Свет в одно огромное Королевство Мертвых и не успокоится, пока все живущие сейчас не сгниют и не воскреснут в его новом мире.
   Скеллан не шевелился. Он не имел права на ошибку.
   Надо найти способ сломить упрямство дварфа и убедить его в том, что ему гораздо выгоднее толкнуть валун и вызвать лавину, которая погребет Конрада фон Карштайна, чем просто прикончить графа. Немного терпения — и вместо одного он повергнет всю проклятую династию.
   Дварф мотнул головой:
   — Нет, я не куплюсь. Нечего мне втирать. Ты хладнокровный убийца, как и твой хозяин. У тебя не было причин помогать мне — разве что ты поступил так ради спасения собственной шкуры. И давай уж начистоту — от тебя мертвого мне пользы больше, чем от живого. Думаю, надо покончить с этим. Здесь и сейчас.
   — А от тебя мертвого не будет пользы ни одному из нас, дварф. Иди, принеси весть людям. Предупреди Империю. Расскажи им, что видел. Ошеломи их правдой. Они должны быть готовы, когда Кровавый Граф выступит.
   Дварф вскинул топор на плечо, и Скеллан понял, что, несмотря ни на что, его слова попали в цель.
   Дварф не просто понесет послание, он обеспечит подготовку живых.
   Скеллан развернулся и пошел прочь, зная, что удара в спину не последует.
   Дварф был одним из тех, кто рождается так редко: он был героем.
   Скеллан нюхом чуял его кровоточащее сердце.

Глава 21
Из гор безумия

    Горы Края Мира
    Заря глухой поры
 
   Каллад вел выживших по бесконечному подземному миру, по глубоким шахтам, на мили удаленным от света и воздуха. Вереница несчастных слепо брела за ним.
   У них не было ни пищи, ни воды.
   Каждый день они умирали. Из пятидесяти спасшихся сейчас шагали лишь тридцать.
   Уже дважды Каллад чувствовал свежесть откуда-то проникающего в шахту сквозняка, но каждый поворот, казалось, уводил их все глубже и глубже в каменные недра гор Края Мира.
   Спотыкаясь и падая, они продолжали путь.
   Кое-кто хотел поживиться мясом покойников, доказывая, что это поддержит их, подарит бесценное время, чтобы отыскать выход из угрюмого ущелья.
   Каллад не позволил.
   Возле каждого умершего он задерживался, возводя над телом курган из обломков камней, в изобилии валяющихся в туннеле.
   Люди фон Карштайна преследовали их, обшаривая коридоры, и эхо охоты то и дело догоняло беглецов. Топот, далекий смех, волчье тявканье и звон стали не давали спать, доводя людей до изнеможения.
   Но они шли.
   — Мы идем домой, — снова и снова повторял Каллад, как мантру.
   Люди давно уже перестали верить ему.
   Они прозвали шахты Сердцем Скорби и смирились с тем, что им суждено сгинуть в этих глубинах, но они не умерли, эти несколько последних человек.
   Каллад вывел их к солнцу впервые за недели, месяцы, годы. Для недавних узников вдохнуть свежий воздух было все равно, что возродиться из тьмы отчаяния к свету свободы. Он закинул голову и рассмеялся, наслаждаясь иронией ситуации: ну не забавно ли, что дварф под открытым небом счастливее, чем под горой. Он видел, как на него смотрят, но продолжал хохотать. Пусть думают, что он спятил.
   Свобода не досталась им даром. На воле мела пурга, жалкие лохмотья не защищали от мороза, и все же миг избавления был прекрасен. Люди жадно глотали воздух, валялись в хрустящем снегу, пытались обнять небо. Они освободились от скорби, выбрались из забытого богами лабиринта туннелей и шли домой, где бы этот дом ни был. Путь предстоял долгий, но даже Каллад радовался серым тучам над головой и ветру в волосах. Рядом с ним Себастьян клялся, что никогда не пожалуется на то, что застрял неизвестно где, отлично, впрочем, зная, что непременно нарушит обещание. Он был стар. Сетования на погоду составляли немалую часть его жизни. День, когда он прекратит ругать колючий снег или хлесткий дождь, станет днем его смерти.
   Каллад оглянулся на людей, которых вывел из ада, и улыбнулся. Он уже думал о них как о своих парнях.
   — Мы идем домой, — сказал он, и на этот раз ему поверили.
   Если бы веселье бывших пленников услышали при дворе фон Карштайна, Кровавый Граф врос бы в свой обсидиановый трон от ярости. Все, кто сталкивался с вампиром, просто обязаны были погибнуть, а они идут домой — благодаря дварфу.
   На чашу весов Каллада легло несколько спасенных жизней в противовес жизням потерянным.
   Они шли домой.
   Один человек опустился на колени, зачерпнул пригоршню снега и сунул ледяные кристаллики в рот, другой кувыркался, кто-то целовал землю. А еще бывшие пленники оборачивались, бросая долгий взгляд в направлении невидимого отсюда Дракенхофа.
   Каллад знал, что они идут домой не только благодаря ему. Они обязаны своей свободой одному из чудовищ — Скеллану.
   Он не понимал, почему вампир повернул против своих и почему жаждет свергнуть фон Карштайна, но это не имело значения. Тварь выкупила их свободу. Каллад же твердо решил расплатиться со Скелланом, стерев его племя с лица земли.
   Вдруг дварф увидел, что старик Себастьян отошел от группы и прилег, неловко привалившись к валуну. Каллад направился к нему, чтобы тоже сесть, но, приблизившись, понял, что что-то не так. Поворот головы, изгиб шеи… Каллад видел достаточно смертей, чтобы узнать еще одну.
   Как же это нечестно, несправедливо, что после всего, уже на воле, сердце Себастьяна не выдержало. Каллад проглотил подступивший к горлу комок гнева. Они шли домой.
   Он опустился на колени возле Себастьяна.
   — По крайней мере, ты умер свободным, глядя на солнце, — прошептал дварф, и от его дыхания в воздухе сгустились клубы пара, точно завеса между жизнью и смертью.
   Заходящее солнце болезненно-желтым оком мигало на горизонте. Пусть малое, но утешение — старик скончался, чувствуя на лице нежное тепло.
   Каллад закрыл покойнику глаза — это все, что он мог для него сделать.
   Кожа старика уже стала холодной. Пот превратился в корочку льда, затянувшую лицо словно второй кожей. Жар жизни покинул тело, и вездесущий снег присыпал грязные лохмотья.
   Каллад встал, стараясь не замечать ледяного холода, вползающего ему в сердце.
   Позади него ослепительно белые пики гор Края Мира тянулись к серому небу. Внизу раскинулся лес, покрытые изморозью листья шелестели как живые, а северный ветер выбалтывал шепотом самые мрачные тайны чащи, намекая на остановившиеся сердца и мечты, погребенные в жирном черноземе. Близость леса угнетала.
   Ветер кричал ему в ухо, обзывая предателем, но дварф игнорировал насмешливый голос вьюги, зная, что этот шепот вечен и неумолим.
   — Я не забуду вас, — пообещал он своим призракам.
   Вина — одна из множества нош, ложащихся на плечи выжившего. Вина и духи. Его преследовали призраки, призраки, шепчущие колкости голосом его вины, призраки, которые никогда не простят его за то, что он жив, потому что он сам не вправе простить себя.
   — Я могу лечь, — неслышно выдохнул Каллад, зная, что не должен ложиться, ибо это было все равно что сдаться. — Я могу закрыть глаза, как Себастьян, уснуть и уже не проснуться. Холод заберет меня еще до рассвета. Этого ты хочешь?
   Но ветер больше не слушал его вранье. Ветер знал, что дварф не ляжет, как солнце не перестанет сиять и не прекратят сменяться времена года. Неотъемлемое свойство выжившего — выживать, продолжать жить, независимо от того, во что это обходится окружающим. Выживший отыщет способ.
   А Каллад Страж Бури был из тех, кто выживает.
   Он передаст послание живым.
   Фон Карштайна остановят.
   Дварф вытер пот со лба, пока капли не заледенели. От постоянных поцелуев ветра губы его растрескались. Остальные тоже чувствовали пронизывающий холод, пришедший вместе со свободой. Рваное тряпье не спасало от мороза, ставшего сейчас их врагом, столь же смертоносным и лютым, как темницы душ. Каллад и не подозревал, какая жажда его терзает, пока не рухнул на колени и не разгреб снег с поверхности маленького замерзшего горного озера. Комелем топора дварф поспешно разбил лед. Наклонившись, он зачерпнул пригоршню воды и жадно выпил. Вода отдавала минералами и грязью, но показалась дварфу слаще вина. Он смахнул с бороды пролившиеся капли и зачерпнул еще.
   — Сюда, парни! Вода!
   Отчаявшиеся люди побежали вверх по склону, спотыкаясь, падая, толкаясь, боясь, что опоздают и вода иссякнет прежде, чем они доберутся до нее.
   Какое-то движение вдалеке привлекло внимание Каллада. Он вскочил и, прищурившись, всмотрелся в тонкую полосу островерхих деревьев у горизонта. Белизну пересекало три фигуры. Они уверенно направлялись к горам. Калладу потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что это дварфы: отряд разведчиков.
   — Слава Гримне, мы спасены! — воскликнул он, хлопнув по спине одного из выживших.
   Юнец в ответ ухмыльнулся.
 
   До поры они укрылись в заброшенной медвежьей берлоге под деревьями. Несмотря на вьюгу и слепящий снег, многие весьма неохотно снова покинули поверхность.
   Калладу самому не хотелось заставлять людей спускаться под землю, так что те, кто желал мерзнуть, остались дрожать наверху, пытаясь развести костер из сырого хвороста. Честно говоря, перспектива опять оказаться в темноте не радовала и дварфа, но он не собирался из-за упрямства окоченеть насмерть.
   И дело было не в простом прагматизме. Он обязан выжить в этом последнем суровом испытании. У него нет выбора. Он должен предупредить всех, способных подняться против вампиров, и убедить их в том, что единственная надежда остаться в живых — это отбросить споры и объединиться. Умерев здесь, он обречет всех.
   Дварфы действительно оказались разведчиками из ближайшей крепости, Карак Разъяка, находящейся под эгидой северного Карак Кадрина.
   В пещере обнаружился склад выпотрошенной вяленой дичи — очевидно, это убежище служило постоянной базой дварфов-разведчиков.
   — Охотимся на зеленокожих, — объяснил Груфбад Стальной Кулак. — В последние месяцы эти твари творят черт-те что. С каждым набегом становятся все смелей и смелей. Воруют скот, поджигают фермы. Раззак решил растоптать их, уничтожить раз и навсегда, так что теперь мы ищем крысиные норы, в которые они попрятались.
   Стальной Кулак был главным в маленьком отряде — непоколебимая душа, словно вытесанная из взрастившей его скалы.
   Каллад хорошо знал эту историю. Еще его отец, Келлус, говорил, что зеленокожие отбились от рук и их нужно поставить на место. Он кивнул.
   — Ну а ты? Судя по всему, ты забрел далеко от дома, Каллад, сын Келлуса.
   — Да уж, воистину далеко, Стальной Кулак, и не только если мерить шагами, — горько вздохнул Каллад. — Нас тут тридцать сбежавших из темниц графа-вампира. Эти люди прошли через ад и выбрались из него, но, вместо того чтобы отдыхать в безопасности, им приходится бороться со стихией. Сомневаюсь, что хотя бы половина из них вернется к своим семьям.
   — Это они, а я спрашиваю о тебе.
   Каллад взглянул в каменное лицо дварфа. Двойные шрамы бежали по щекам Стального Кулака — видно, он вступил в спор с чьим-то нечестивым клинком и проиграл. Разведчик, наверное, был вдвое, если не больше, старше Каллада, но, по меркам своего народа, Каллад едва вышел из детского возраста — и это прожив шесть десятков лет.
   — Мне нужно кое-что сделать, — признался дварф. — Для моего народа и для остальных.
   Стальной Кулак кивнул:
   — На тебе клеймо обиды.
   — Да, но я понял, что обида — это еще не все, и, чтобы заслужить покой, я обязан не только отомстить обидчику.
   — И так без конца, — согласился Груфбад. — А пока поделись тем, что тебя гнетет, сними тяжесть с души. Поведай мне свою историю, Каллад Страж Бури.
   Так он и сделал.
   Каллад рассказал о том, как покинул дом, о походе в Грюнберг, о гибели Келлуса и смерти младенца на руках матери, сосавшего ее, как какая-нибудь безбожная пиявка, пока дварф не убил его во второй раз. Он не помнил имени женщины, и сердце его саднило от того, что оно так легко выскользнуло из его памяти. Он рассказал о бойне в храме сигмаритов в Альтдорфе, о преследовании Скеллана и его безымянного хозяина, о смерти спутников от рук бестии и о своих тяжких ранах. Он рассказал Стальному Кулаку о деревнях с зарешеченными окнами, где отцы запираются от своих сыновей, взятых чумой нежизни, и о предателе-вампире, освободившем пленных в обмен на обещание, что они поднимут войска против Кровавого Графа. Дварф нарисовал безрадостную картину грядущих дней.
   — Мы должны известить Раззака, — решил Стальной Кулак, — и убедить его послать гонцов в Карак Кадрин, Жуфбар, Карак Варн и прочие крепости вдоль гор Края Мира. Это будет нелегко, он суров и упрям, даже в лучшие времена, но он не глуп. Угроза касается не только людей. Проклятие нежити — такая штука, от которой даже такой твердолобый тип, как он, не может отмахнуться.
   — Думаешь, он выступит?
   — Угу, если ты расскажешь ему все так же, как рассказал мне, парень. Думаю, он ответит на призыв и дварфы по доброй воле снова отправятся воевать на стороне людей. — В голосе Стального Кулака, по-отечески приобнявшего Каллада за плечи, звучала гордость. — Идем, покормим твоих ребят, а потом потопаем дальше. Время уходит. Послезавтра мы увидим Карак Разъяк. А еще через день ты поговоришь с Раззаком.
   Каллад почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд и резко обернулся. Никого. А потом он заметил пристально изучающего их черного ворона, который взгромоздился на прогнувшуюся ветку меньше чем в десяти шагах от входа в пещеру. Дварф доверял своим инстинктам. Любопытство птицы показалось ему неестественным. Каллад нагнулся, подобрал камень и метнул в стервятника. Булыжник просвистел мимо ворона, ударился о ствол и вызвал настоящую снежную лавину. Ворон хрипло каркнул и взлетел.
   Что-то в этой птице серьезно встревожило Каллада. В сущности, он чувствовал себя так, словно только что услышал первый рокот бури столетия.

Глава 22
Буйство

    Воронья башня, замок Дракенхоф, Сильвания
    Зима недовольства
 
   Джон Скеллан ловко жонглировал ножом, перебрасывая его из руки в руку. Серебристый клинок лениво переворачивался в воздухе.
   Конрад гневался.
   Скеллан не вслушивался в речь графа. Это было и не нужно, поскольку каждый раз повторялось одно и то же. За Конрада говорила его паранойя, глубоко засевшая неуверенность в безопасности. Неожиданными оказались разве что сомнения в надежности животных близ замка. Граф приказал перерезать всех собак, выпотрошить кошек и насадить тушки на колья вокруг города, согнать воронов с башни и разбросать повсюду яд для решившихся вернуться недоумков. То же самое он делал с людьми, которых начинал подозревать, — вспарывал животы, травил или ссылал.
   Подобные припадки обуревали Кровавого Графа регулярно, и тогда он, забываясь, разражался совершенно бессмысленными тирадами, практически неотличимыми друг от друга.
   — Конраду это не нравится! Ох, не нравится! Совсем. Нет, нельзя доверять им. Нет. Они уничтожат Конрада, если смогут, но они не смогут. Нет, не смогут.
   — Нет, — согласился Скеллан, — не смогут.
   Кто были эти «они» — не важно, Конрад приобрел дивную привычку отгораживаться от воображаемых врагов, видя интриги там, где не было даже тех, кто мог бы сговориться. Скеллан ставил себе в заслугу это мягкое разрушение сознания фон Карштайна. Он вкрался в доверие к Кровавому Графу, вытеснив тех, кому Конрад верил раньше, тех, кто поддерживал его правление.
   Но самой желанной добычей был некромант, Невин Кантор. Колдун беспокоил Скеллана, как заноза в боку, с тех самых пор, как появился в черном замке. Он снискал расположение Конрада, прикидываясь послушным домашним зверьком Кровавого Графа.
   Пока это срабатывало. Кантор предлагал Конраду магический дар.
   В этом вопросе Скеллан не мог с ним тягаться. Кровавый Граф был одержим жаждой чародейства. Значит, секрет в том, чтобы представить магию чем-то зловещим и опасным, таящим в себе угрозу, как гамайя, предавшие своего господина, как его изменники-родственники, как все, кто завидует власти Конрада и домогается ее. Все гениальное просто. Скеллан решил, что нужно сыграть на невежестве Конрада и превратить магию из того, чем он восхищается, в то, чего он боится.
   Сперва хватало шепотков, обрывков сплетен, просачивающихся из-под земли, из библиотеки некроманта, из клетей душ и бойцовских ям. Магия помогла дварфу скрыться. Скеллан намекал, что верит в участие некроманта в побеге, как-никак, Кантор путешествовал вместе с дварфом. Возможно, они сдружились раньше, чем Кантор и Конрад. Он плел почти правдоподобную паутину лжи, и она была столь тонка и искусна, а разум Конрада так расщеплен, что материала оказалось более чем достаточно.