Страница:
В других помещениях собора обнаружилось еще пятнадцать тел, оставленных там, где люди упали. Кожа трупов подернулась синевой — из них выкачали всю кровь, до капли.
— Как могло одно существо сотворить такое? — спросил Манн, глядя на еще одно изуродованное тело.
В смерти все братья-сигмариты выглядели удивительно похожими, окоченение лишило их черты всякой индивидуальности.
Каллад не мог ответить, но его, как и вора, чем-то смущали масштабы бойни. Он не понимал, как одному созданию удалось беспрепятственно учинить подобное опустошение Наверняка кто-то должен был поднять тревогу. Все прошло слишком… чисто.
Ледяной камень уверенности упал на сердце Каллада.
Тварь была не одна.
Вампир не воспользовался случайной возможностью для бегства. Кто-то — или что-то — освободил бестию.
А значит, существует вероятность, что в соборе находился предатель.
Кому можно доверять? Можно ли доверять хоть кому-то?
Ответ: нет. Доверять нельзя никому.
Чуть погодя Каллад нашел библиотеку. Когда он смотрел на хаос, бывший недавно книгохранилищем, его внутреннее чутье подсказало ему, что побег вампира был не случаен. Он поднял один из пострадавших томов, пытаясь разобрать слова на корешке.
В библиотеке их отыскал перепуганный алтарник, встретивший гостей у ворот. Здесь царил полный кавардак, словно в помещении проходил обыск, — книги изорваны, обложки валяются отдельно, страницы разбросаны по столу. За столом, под немыслимым углом свесив голову на сломанной шее, сидел библиотекарь. Немыслимым для живых, но не для мертвецов. Убийца нашел время поиздеваться, вложив в руки покойника книгу. А чтобы завершить «юмористическую» картину, тварь вырвала у старого библиотекаря глаза.
Молодой служитель шлепнулся на стул напротив покойника и уронил голову на руки.
— Они были моими друзьями, — просто сказал он.
— Они были дураками, если думали, что способны заточить вампира и заставить его плясать под свою дудку.
— Это не так.
— Нет?
— Нет. Настоятель считал, что если мы сумеем изучить бестию, то узнаем ее слабости. Нельзя победить врага, которого не знаешь, так он говорил.
— Значит, и он был идиотом. Поверь мне, можно победить что угодно и что угодно может победить тебя, но лишь полный тупица приведет в свой дом кровососа, не ожидая от него убийств.
— Но он…
— Никаких «но». Сколько эта тварь находилась здесь?
— Со времен осады.
— Но ведь прошли уже годы.
Служитель кивнул.
— Вам же пришлось кормить его… кровью.
Юноша кивнул снова.
— Гримна тебя побери! Ты что, ничего не понимаешь? Просто находясь тут, он превращал вас всех в монстров. Вы кормили тварь кровью?
— Нашей собственной. Пускали себе кровь и кормили.
— Вы приучили его к своей крови? Своей собственной?! И держали зверя всего в пятнадцати футах под собой, молясь своему драгоценному богу? Послушай, даже Сэмми не столь наивен, чтобы полагать, что это хорошая идея. Теперь вы расплачиваетесь за свою дурость. Ну и что, оно того стоило? Когда тварь сломает тебе шею, чтобы добраться до большой артерии, пульсирующей на твоем горле, спроси себя — стоило?
Между ними повисло молчание, тяжелое от правдивости брошенных дварфом слов. Зверя нельзя держать в клетке вечно. В какой-то момент он вырвется на волю.
Молодой служитель встал и обошел мертвого библиотекаря, топча листы древних рукописей. Каллад смотрел на серьезного юношу. Из высокого витражного окна на дальней стене библиотеки лился свет, бросая на лицо молодого человека пятна желтого, красного, зеленого и других болезненно ярких цветов.
Когда юноша заговорил, в его глазах стояли слезы.
— Убей его, — ровно произнес он. — Найди монстра и убей его. У нас есть деньги. Мы заплатим. Найди и убей его, пока он не принес в мир новые смерти.
— Да, я убью его, но не из-за ваших монет. Они мне ни к чему. Мне нужны четыре добрых меча и надежные люди, не из тех, кто в решающий момент теряет голову от паники, и какой-нибудь маг или колдун, а еще — четверо служителей Сигмара. Мы выступим на рассвете, и у нас будет целый день на поимку тварей. Они не уйдут далеко.
— Колдун? Мы не можем. Магия… она вне закона. Мы не имеем права разрешить столь вопиющий грех. Есть ведь и другие способы, да?
— Ты хочешь поймать бестию, человек? Нам нужна магия, и мне плевать на вашу щепетильность. Без чародея мы станем метаться, как навозные мухи, по огромному миру, где полно всяких укрытий, но любой мертвец оставляет за собой вонь гниения. Это неестественно, мир вопиет против этого, и хороший колдун почует на ветру дух вампира. С чародеем мы выследим тварей по запаху, а святые отцы дерутся с мертвецами лучше любых бойцов. У них есть и вера, и оружие.
Алтарник горестно и затравленно кивнул. Рука его застыла в дюйме от плеча библиотекаря, не в силах дотронуться до трупа. Было до боли очевидно, что юноша вспоминал бесчисленные часы, которые провел со стариком, беседуя, учась и размышляя о лучшем мире. События последних минут вытравили часть его души. Он уже никогда не будет таким, как прежде. Каллад прекрасно понимал, что происходит со жрецом. Его перековали в кузнице жизни, закалили злом света. Теперь он либо сломается, либо выйдет из огня окрепшим, способным встретиться с самым худшим, что швырнет ему судьба.
— Невин Кантор, — произнес, наконец, юноша, отвернувшись от остальных. — Храм арестовал его за осквернение души магией. Кажется, его должны были охранять гвардейцы Гримма. Возможно, я сумею обменять его свободу на его службу тебе. Ничего не обещаю, дварф. К рассвету будь готов. Я сделаю, что смогу.
Когда он ушел, Манн подтащил к себе стул и плюхнулся на него.
— Вампир был не один.
— Да, не один, — согласился Каллад. — Кто-то помог твари сбежать.
— Кто способен на такое?
— Или что?
Нечеловеческая жестокость — вот что тревожило дварфа больше всего.
— Думаешь, это сделал один из них?
— Скажи мне, вор, смог бы ты предать кого-нибудь, кого ненавидишь, такой смерти? Я имею в виду — действительно ненавидишь, а не просто недолюбливаешь. Исследуй самые черные уголки своей души и скажи — смог бы?
Манн на секунду задумался и покачал головой:
— Нет. В этом нет ничего человеческого.
— Точно. Люди умеют убивать, этого отрицать нельзя. Они изобретательны в вопросах уничтожения своих ближних. Иногда они обставляют смерть как дело благородное, со всякими ритуалами и дуэлями, а иногда это мщение — и вот вам нож в спину, направленный злобой. Но это — не знаю, как для тебя — для меня не укладывается ни в какие рамки. Я даже стал верить, что кое-что из твоей истории — правда.
С лица вора медленно сбежали все краски. Он бросил сердитый взгляд на ослепленный труп библиотекаря и оперся о стол обрубками рук.
— Думаешь, это он, да?
Каллад Страж Бури кивнул:
— Да, думаю, он.
— Он пришел прикончить меня, потому что я знаю о кольце. Милостивый Сигмар!
— Не оглядывайся на своего бога. Это твой шанс исправить жизнь. Встань и дерись — или свернись калачиком и притворись мертвым, таков выбор, и лишь ты можешь его сделать. Сейчас ты жив, хотя все остальные погибли. Значит, дело не в тебе. Не сейчас. А теперь — прошу только один раз. Идем с нами утром. Прикончи тварь, верни свою жизнь.
Манн уставился на дварфа, и еще до того, как он открыл рот, Каллад будто услышал все его возможные оправдания.
— Но что я могу? Я калека, я не герой. Я даже не могу вытереть собственную… Как мне прикончить вампира? Скажи, как?
— Как хочешь. Как хочешь. Подумай.
Оставив приглашение висеть в воздухе, Каллад покинул библиотеку.
Жрецы обыскали собор, обшарили все покои, все кладовки, все мавзолеи и склепы, даже чердаки и подвалы. Тварь исчезла.
Начался долгий процесс сбора мертвых. Вызвали гвардейцев Гримма, и весть о бойне разлетелась по городу. Поднялась суматоха, отдающая паникой. Потребуется много времени, чтобы люди оправились от этой лютой бойни. Одно дело — спокойно встретить смерть, в конце концов, Морр неизбежно придет за каждым, но совсем другое — столкнуться с такой вот резней. Закаленные солдаты не ожидали увидеть вместо собора покойницкую; кошмарное зрелище останется с ними до конца жизни. Эти простые люди тоже никогда уже не будут прежними. Они не только потеряли своих собратьев, они потеряли часть себя, свою чистоту.
Эта ночь вполне могла быть одной из ночей темных времен осады. Тень вампиров снова нависла над городом, мрачная тень, вытягивающая на поверхность самые страшные и болезненные воспоминания о тех отчаянных днях. Не миновали тяжкие чувства и Каллада. Он сидел один, в стороне от солдат, пытающихся навести порядок среди паникующих священнослужителей, думая о Грюнберге.
— Неужели я никогда не освобожусь от демонов? — вполголоса спросил он себя, глядя на пляшущие языки костра. Солдаты жгли одежду мертвецов.
— Никому из нас не освободиться, дварф, — сказал вор, становясь рядом с Калладом. — Наши сны уже никогда не опустеют. Мы никогда не познаем любви добрых женщин или общения с надежными друзьями. Теперь месть — наша любовь, а товарищи наши — тесак, топор и меч.
— Ты не такой легкомысленный, как считают другие, да, вор?
— Видимо, нет. Но я не отправлюсь с тобой, дварф. На рассвете наши пути разойдутся. Это не значит, что я решил отказаться от жизни. Мне еще нужно кое-что сделать. Кто знает, может, наши дороги пересекутся где-нибудь далеко отсюда.
— Что же, жаль, человек. Жаль терять понимающего спутника. И все же надеюсь, в конце пути ты найдешь то, что ищешь.
— А я надеюсь никогда не отыскать конец пути. Вот в чем разница между нами, дварф. Я не ищу конец. То есть я думал, что ищу. Я думал, что ищу конец жизни, потому что мне не хотелось жить. А следовало искать поворотный пункт, развилку, которая покажет мне начало новой жизни. Ведь идти можно куда угодно, и не стоит спешить, чтобы добраться куда-то. Иногда полезно вспомнить, что само путешествие не менее важно, чем достигнутое, в конце концов, место назначения.
— Ты готов вновь отправиться в поход?
— Я готов.
— И ты не просто бежишь прочь от пугающих тебя демонов?
— Ну конечно, дварф. — Феликс Манн улыбнулся. — Я убираюсь отсюда ко всем чертям, бегу куда подальше, как поступил бы любой, даже полоумный. Если повезет, я найду местечко, где смогу начать жизнь заново, не вспоминая каждую секунду каждого проклятого дня о твари. Я хочу умереть старым и счастливым, дварф. С железными руками или нет, но, если я пойду с тобой, мои мечты не сбудутся. Думай об этом как о самосохранении.
Каллад кивнул, в глазах его отразился костер. Солдат бросил в огонь еще одну запятнанную кровью мантию.
— Иногда все, что нам нужно, — это забыть. Можно спались все прошлые воспоминания, но так и не справиться с ними. Некоторые старые призраки не желают покоиться с миром. Делай, что должен. Все равно это лучше, чем гнить тут. Да пребудет с тобой твой бог, человек.
— И твой с тобой.
— Да, мне понадобится любая помощь.
Жрецы оставили Каллада в одиночестве. Они уже знали, что утром он отправляется охотиться на вампира, разрушившего безмятежность их собора, но от этого дварф не стал героем в глазах служителей Сигмара. Его никто не хлопал по спине, не подносил бесконечные фляги с элем, чтобы залить страх, не желал доброго пути. Во взглядах жрецов ясно читались их мысли о дварфе. Для них он был убийцей, совсем как тот зверь, которого он собрался выследить: существенных отличий клирики не видели. Дварф — второй носитель смерти, прошедший сегодня по коридорам их дома. Это не столько обескураживало, сколько печалило Каллада.
Да, дварф был убийцей и, зная это, за свою жизнь ему приходилось много раз убивать, но он убивал монстров, защищая тех, кто не в силах защитить себя, — людей вроде жрецов Сигмара. Он мстил за павших — людей вроде жрецов Сигмара. Он не нес случайную смерть, и только молодой служитель понял разницу, увидел, что Каллад не чудовище.
— Пока еще нет, — пробормотал Каллад себе под нос.
Да, всегда существует вероятность того, что убийца, подобный Калладу, переступит черту, даже не осознавая этого, став судьей, присяжным и исповедником проклятых. Черта эта, с которой нельзя сходить, тонка и нечетка, по обе стороны от нее плещется безумие. Дварф знал это. Он знал, что Разящий Шип несет смерть, и отчаянно старался, чтобы она доставалась лишь тем, кто того заслуживает. Как-никак, он заработал себе имя Страж Бури — а его народ не так-то легко награждает прозвищами.
Калладу не хотелось быть среди жрецов и солдат, сжигающих своих мертвецов, так что он удалился в собор в поисках пустой кельи. Несколько часов сна пойдут ему на пользу.
В храме царил холод, какого не ощущалось днем, словно сама душа этого места заледенела с закатом. Дварф нашел комнату с простым тюфяком и одеялом и улегся вздремнуть немного.
Вор был в чем-то прав: шансы на то, что Каллад успеет состариться, были в лучшем случае невелики. Впрочем, это его никогда не волновало. Он поклялся отомстить за свой народ — и сделает это или погибнет. С того момента, как он шагнул в туннели, ведущие под горы возле Грюнберга, он отказался от самого себя, став орудием судьбы. По ночам дварф чувствовал тяжесть подобной доли, но эта ноша выпала ему, и он не смеет бросать ее.
Вымотавшийся за день Каллад упал на тюфяк не раздеваясь, натянул одеяло и закрыл глаза. Несмотря на усталость, сон не спешил к дварфу, а когда дрема все же явилась, она была судорожной и тревожной. Мечущиеся сны переполняли воспоминания о Грюнберге, о женщине Гретхен и ее ребенке. Они часто снились ему, выбрасываемые на поверхность сознания виной. Даже сейчас дварф не мог смириться с тем, что убил младенца, — хотя дитя уже умерло и превратилось в зомби, в паразита, терзавшего бы материнскую грудь. И не важно, что у Каллада не было выбора. Не важно, что ребенок стал чудовищем. Во сне дварф видел лишь младенца, невинное дитя, лежащее мертвым у его ног. И окровавленный топор, сжатый в стиснутых кулаках. Каллад заворочался и резко сел, крики Гретхен вырвали его из дремы. Только это были не крики Гретхен. Где-то в лабиринтах собора рыдал жрец, другой жрец вопил, третий причитал по покойным, а остальные пели, и их погребальная песнь расстраивала больше, чем любые слезы. Слившись вместе, эти звуки стали криками из сна дварфа. Он вслушался в излияния горя. Да, эти люди никогда уже не будут прежними.
Задолго до того, как минула ночь, Каллад отказался от попыток уснуть и вышел посидеть в уединенный дворик к могиле верховного теогониста.
Здесь, наконец, он нашел покой.
Амулет, вдавленный им в почву, отражал двойное сияние Моррслиб и Маннслиб.
— Да прибудет с вами мир, братья, — сказал он призракам мертвых, зная, что их души вскоре начнут долгое путешествие в преисподнюю к Морру.
Когда забрезжил рассвет, алтарник нашел дварфа сидящим под плакучей ивой с закрытыми глазами и лежащим на коленях Разящим Шипом. Молодой служитель пришел не один. Его сопровождали два нервничающих сигмарита.
— После ночных молений я поговорил с моими братьями, убеждая их помочь тебе. Кажется, мои просьбы падали в глухие — или не слышащие от страха — уши. Я не добыл тебе бойцов. Однако мы пойдем с тобой, господин дварф. Это мои братья, Иоахим Акман и Корин Рет. — Двое людей кивнули дварфу. — А я — Раймер Шмидт. Трое гвардейцев капитана Гримма встретят нас у боковых ворот. По крайней мере, в этом я не подвел тебя. Гвардия жаждет отомстить за своего командира. Это хорошие люди, храбрые, стойкие, ветераны осады. В преследовании они лучше многих.
— А что с магом? — спросил Каллад, не открывая глаз.
— Его согласились отпустить на поруки, но при одном условии.
— Что-то начало мне уже не нравится.
— Я и не ждал, что тебе понравится. Колдовство под запретом, но охотник за ведьмами Хельмут ван Хал разрешил, чтобы этот одержимый чудак послужил твоему поиску, при условии, что потом, когда необходимость в нем отпадет, он будет… нейтрализован.
— Я не хладнокровный убийца. Это отличает меня от монстров, на которых я охочусь.
— Тогда Кантор останется здесь и будет казнен, как положено душе, затронутой Хаосом.
— Хорошо тебе, жрец, живущий в мире абсолюта, — пробормотал Феликс Манн, подходя к жрецам сзади. За плечом его болтался небольшой собранный в дорогу мешок. — Мне лично плевать, что случится с чародеем. Чертовски уверен, не без его участия я вляпался в это дерьмо, так что не стану утверждать, что сильно расстроюсь, если какой-нибудь трагический несчастный случай вдруг унесет его из нашего мира.
— Ты идешь с нами, вор? — спросил Раймер Шмидт.
Каллад усмехнулся, заметив напряженность клирика. Путешествие с убийцами и ворами — видимо, для принципов юнца это слишком.
— Отнюдь. Только дурак потопает следом за дварфом туда, куда он идет, а я в какой-то момент прошлой ночью перестал быть дураком. Ну, что сказать? Лучше быть живым калекой, чем мертвым героем.
— Ты отвратителен, вор.
— А я горжусь им, — произнес Каллад. — Давайте, добрые люди, пожелаем герру Манну удачи в пути, куда бы ни привела его дорога, а потом пойдем за колдуном.
— Значит, ты согласен на условия его освобождения.
— Я этого не говорил. Путь нам предстоит долгий, случиться может что угодно, так что не будем пока ничего обсуждать.
— Тогда ван Хал не отдаст его тебе.
— Мы перейдем этот мост, когда доберемся до него, ладно? Я и Разящий Шип при необходимости умеем быть весьма убедительны.
Глава 5
— Как могло одно существо сотворить такое? — спросил Манн, глядя на еще одно изуродованное тело.
В смерти все братья-сигмариты выглядели удивительно похожими, окоченение лишило их черты всякой индивидуальности.
Каллад не мог ответить, но его, как и вора, чем-то смущали масштабы бойни. Он не понимал, как одному созданию удалось беспрепятственно учинить подобное опустошение Наверняка кто-то должен был поднять тревогу. Все прошло слишком… чисто.
Ледяной камень уверенности упал на сердце Каллада.
Тварь была не одна.
Вампир не воспользовался случайной возможностью для бегства. Кто-то — или что-то — освободил бестию.
А значит, существует вероятность, что в соборе находился предатель.
Кому можно доверять? Можно ли доверять хоть кому-то?
Ответ: нет. Доверять нельзя никому.
Чуть погодя Каллад нашел библиотеку. Когда он смотрел на хаос, бывший недавно книгохранилищем, его внутреннее чутье подсказало ему, что побег вампира был не случаен. Он поднял один из пострадавших томов, пытаясь разобрать слова на корешке.
В библиотеке их отыскал перепуганный алтарник, встретивший гостей у ворот. Здесь царил полный кавардак, словно в помещении проходил обыск, — книги изорваны, обложки валяются отдельно, страницы разбросаны по столу. За столом, под немыслимым углом свесив голову на сломанной шее, сидел библиотекарь. Немыслимым для живых, но не для мертвецов. Убийца нашел время поиздеваться, вложив в руки покойника книгу. А чтобы завершить «юмористическую» картину, тварь вырвала у старого библиотекаря глаза.
Молодой служитель шлепнулся на стул напротив покойника и уронил голову на руки.
— Они были моими друзьями, — просто сказал он.
— Они были дураками, если думали, что способны заточить вампира и заставить его плясать под свою дудку.
— Это не так.
— Нет?
— Нет. Настоятель считал, что если мы сумеем изучить бестию, то узнаем ее слабости. Нельзя победить врага, которого не знаешь, так он говорил.
— Значит, и он был идиотом. Поверь мне, можно победить что угодно и что угодно может победить тебя, но лишь полный тупица приведет в свой дом кровососа, не ожидая от него убийств.
— Но он…
— Никаких «но». Сколько эта тварь находилась здесь?
— Со времен осады.
— Но ведь прошли уже годы.
Служитель кивнул.
— Вам же пришлось кормить его… кровью.
Юноша кивнул снова.
— Гримна тебя побери! Ты что, ничего не понимаешь? Просто находясь тут, он превращал вас всех в монстров. Вы кормили тварь кровью?
— Нашей собственной. Пускали себе кровь и кормили.
— Вы приучили его к своей крови? Своей собственной?! И держали зверя всего в пятнадцати футах под собой, молясь своему драгоценному богу? Послушай, даже Сэмми не столь наивен, чтобы полагать, что это хорошая идея. Теперь вы расплачиваетесь за свою дурость. Ну и что, оно того стоило? Когда тварь сломает тебе шею, чтобы добраться до большой артерии, пульсирующей на твоем горле, спроси себя — стоило?
Между ними повисло молчание, тяжелое от правдивости брошенных дварфом слов. Зверя нельзя держать в клетке вечно. В какой-то момент он вырвется на волю.
Молодой служитель встал и обошел мертвого библиотекаря, топча листы древних рукописей. Каллад смотрел на серьезного юношу. Из высокого витражного окна на дальней стене библиотеки лился свет, бросая на лицо молодого человека пятна желтого, красного, зеленого и других болезненно ярких цветов.
Когда юноша заговорил, в его глазах стояли слезы.
— Убей его, — ровно произнес он. — Найди монстра и убей его. У нас есть деньги. Мы заплатим. Найди и убей его, пока он не принес в мир новые смерти.
— Да, я убью его, но не из-за ваших монет. Они мне ни к чему. Мне нужны четыре добрых меча и надежные люди, не из тех, кто в решающий момент теряет голову от паники, и какой-нибудь маг или колдун, а еще — четверо служителей Сигмара. Мы выступим на рассвете, и у нас будет целый день на поимку тварей. Они не уйдут далеко.
— Колдун? Мы не можем. Магия… она вне закона. Мы не имеем права разрешить столь вопиющий грех. Есть ведь и другие способы, да?
— Ты хочешь поймать бестию, человек? Нам нужна магия, и мне плевать на вашу щепетильность. Без чародея мы станем метаться, как навозные мухи, по огромному миру, где полно всяких укрытий, но любой мертвец оставляет за собой вонь гниения. Это неестественно, мир вопиет против этого, и хороший колдун почует на ветру дух вампира. С чародеем мы выследим тварей по запаху, а святые отцы дерутся с мертвецами лучше любых бойцов. У них есть и вера, и оружие.
Алтарник горестно и затравленно кивнул. Рука его застыла в дюйме от плеча библиотекаря, не в силах дотронуться до трупа. Было до боли очевидно, что юноша вспоминал бесчисленные часы, которые провел со стариком, беседуя, учась и размышляя о лучшем мире. События последних минут вытравили часть его души. Он уже никогда не будет таким, как прежде. Каллад прекрасно понимал, что происходит со жрецом. Его перековали в кузнице жизни, закалили злом света. Теперь он либо сломается, либо выйдет из огня окрепшим, способным встретиться с самым худшим, что швырнет ему судьба.
— Невин Кантор, — произнес, наконец, юноша, отвернувшись от остальных. — Храм арестовал его за осквернение души магией. Кажется, его должны были охранять гвардейцы Гримма. Возможно, я сумею обменять его свободу на его службу тебе. Ничего не обещаю, дварф. К рассвету будь готов. Я сделаю, что смогу.
Когда он ушел, Манн подтащил к себе стул и плюхнулся на него.
— Вампир был не один.
— Да, не один, — согласился Каллад. — Кто-то помог твари сбежать.
— Кто способен на такое?
— Или что?
Нечеловеческая жестокость — вот что тревожило дварфа больше всего.
— Думаешь, это сделал один из них?
— Скажи мне, вор, смог бы ты предать кого-нибудь, кого ненавидишь, такой смерти? Я имею в виду — действительно ненавидишь, а не просто недолюбливаешь. Исследуй самые черные уголки своей души и скажи — смог бы?
Манн на секунду задумался и покачал головой:
— Нет. В этом нет ничего человеческого.
— Точно. Люди умеют убивать, этого отрицать нельзя. Они изобретательны в вопросах уничтожения своих ближних. Иногда они обставляют смерть как дело благородное, со всякими ритуалами и дуэлями, а иногда это мщение — и вот вам нож в спину, направленный злобой. Но это — не знаю, как для тебя — для меня не укладывается ни в какие рамки. Я даже стал верить, что кое-что из твоей истории — правда.
С лица вора медленно сбежали все краски. Он бросил сердитый взгляд на ослепленный труп библиотекаря и оперся о стол обрубками рук.
— Думаешь, это он, да?
Каллад Страж Бури кивнул:
— Да, думаю, он.
— Он пришел прикончить меня, потому что я знаю о кольце. Милостивый Сигмар!
— Не оглядывайся на своего бога. Это твой шанс исправить жизнь. Встань и дерись — или свернись калачиком и притворись мертвым, таков выбор, и лишь ты можешь его сделать. Сейчас ты жив, хотя все остальные погибли. Значит, дело не в тебе. Не сейчас. А теперь — прошу только один раз. Идем с нами утром. Прикончи тварь, верни свою жизнь.
Манн уставился на дварфа, и еще до того, как он открыл рот, Каллад будто услышал все его возможные оправдания.
— Но что я могу? Я калека, я не герой. Я даже не могу вытереть собственную… Как мне прикончить вампира? Скажи, как?
— Как хочешь. Как хочешь. Подумай.
Оставив приглашение висеть в воздухе, Каллад покинул библиотеку.
Жрецы обыскали собор, обшарили все покои, все кладовки, все мавзолеи и склепы, даже чердаки и подвалы. Тварь исчезла.
Начался долгий процесс сбора мертвых. Вызвали гвардейцев Гримма, и весть о бойне разлетелась по городу. Поднялась суматоха, отдающая паникой. Потребуется много времени, чтобы люди оправились от этой лютой бойни. Одно дело — спокойно встретить смерть, в конце концов, Морр неизбежно придет за каждым, но совсем другое — столкнуться с такой вот резней. Закаленные солдаты не ожидали увидеть вместо собора покойницкую; кошмарное зрелище останется с ними до конца жизни. Эти простые люди тоже никогда уже не будут прежними. Они не только потеряли своих собратьев, они потеряли часть себя, свою чистоту.
Эта ночь вполне могла быть одной из ночей темных времен осады. Тень вампиров снова нависла над городом, мрачная тень, вытягивающая на поверхность самые страшные и болезненные воспоминания о тех отчаянных днях. Не миновали тяжкие чувства и Каллада. Он сидел один, в стороне от солдат, пытающихся навести порядок среди паникующих священнослужителей, думая о Грюнберге.
— Неужели я никогда не освобожусь от демонов? — вполголоса спросил он себя, глядя на пляшущие языки костра. Солдаты жгли одежду мертвецов.
— Никому из нас не освободиться, дварф, — сказал вор, становясь рядом с Калладом. — Наши сны уже никогда не опустеют. Мы никогда не познаем любви добрых женщин или общения с надежными друзьями. Теперь месть — наша любовь, а товарищи наши — тесак, топор и меч.
— Ты не такой легкомысленный, как считают другие, да, вор?
— Видимо, нет. Но я не отправлюсь с тобой, дварф. На рассвете наши пути разойдутся. Это не значит, что я решил отказаться от жизни. Мне еще нужно кое-что сделать. Кто знает, может, наши дороги пересекутся где-нибудь далеко отсюда.
— Что же, жаль, человек. Жаль терять понимающего спутника. И все же надеюсь, в конце пути ты найдешь то, что ищешь.
— А я надеюсь никогда не отыскать конец пути. Вот в чем разница между нами, дварф. Я не ищу конец. То есть я думал, что ищу. Я думал, что ищу конец жизни, потому что мне не хотелось жить. А следовало искать поворотный пункт, развилку, которая покажет мне начало новой жизни. Ведь идти можно куда угодно, и не стоит спешить, чтобы добраться куда-то. Иногда полезно вспомнить, что само путешествие не менее важно, чем достигнутое, в конце концов, место назначения.
— Ты готов вновь отправиться в поход?
— Я готов.
— И ты не просто бежишь прочь от пугающих тебя демонов?
— Ну конечно, дварф. — Феликс Манн улыбнулся. — Я убираюсь отсюда ко всем чертям, бегу куда подальше, как поступил бы любой, даже полоумный. Если повезет, я найду местечко, где смогу начать жизнь заново, не вспоминая каждую секунду каждого проклятого дня о твари. Я хочу умереть старым и счастливым, дварф. С железными руками или нет, но, если я пойду с тобой, мои мечты не сбудутся. Думай об этом как о самосохранении.
Каллад кивнул, в глазах его отразился костер. Солдат бросил в огонь еще одну запятнанную кровью мантию.
— Иногда все, что нам нужно, — это забыть. Можно спались все прошлые воспоминания, но так и не справиться с ними. Некоторые старые призраки не желают покоиться с миром. Делай, что должен. Все равно это лучше, чем гнить тут. Да пребудет с тобой твой бог, человек.
— И твой с тобой.
— Да, мне понадобится любая помощь.
Жрецы оставили Каллада в одиночестве. Они уже знали, что утром он отправляется охотиться на вампира, разрушившего безмятежность их собора, но от этого дварф не стал героем в глазах служителей Сигмара. Его никто не хлопал по спине, не подносил бесконечные фляги с элем, чтобы залить страх, не желал доброго пути. Во взглядах жрецов ясно читались их мысли о дварфе. Для них он был убийцей, совсем как тот зверь, которого он собрался выследить: существенных отличий клирики не видели. Дварф — второй носитель смерти, прошедший сегодня по коридорам их дома. Это не столько обескураживало, сколько печалило Каллада.
Да, дварф был убийцей и, зная это, за свою жизнь ему приходилось много раз убивать, но он убивал монстров, защищая тех, кто не в силах защитить себя, — людей вроде жрецов Сигмара. Он мстил за павших — людей вроде жрецов Сигмара. Он не нес случайную смерть, и только молодой служитель понял разницу, увидел, что Каллад не чудовище.
— Пока еще нет, — пробормотал Каллад себе под нос.
Да, всегда существует вероятность того, что убийца, подобный Калладу, переступит черту, даже не осознавая этого, став судьей, присяжным и исповедником проклятых. Черта эта, с которой нельзя сходить, тонка и нечетка, по обе стороны от нее плещется безумие. Дварф знал это. Он знал, что Разящий Шип несет смерть, и отчаянно старался, чтобы она доставалась лишь тем, кто того заслуживает. Как-никак, он заработал себе имя Страж Бури — а его народ не так-то легко награждает прозвищами.
Калладу не хотелось быть среди жрецов и солдат, сжигающих своих мертвецов, так что он удалился в собор в поисках пустой кельи. Несколько часов сна пойдут ему на пользу.
В храме царил холод, какого не ощущалось днем, словно сама душа этого места заледенела с закатом. Дварф нашел комнату с простым тюфяком и одеялом и улегся вздремнуть немного.
Вор был в чем-то прав: шансы на то, что Каллад успеет состариться, были в лучшем случае невелики. Впрочем, это его никогда не волновало. Он поклялся отомстить за свой народ — и сделает это или погибнет. С того момента, как он шагнул в туннели, ведущие под горы возле Грюнберга, он отказался от самого себя, став орудием судьбы. По ночам дварф чувствовал тяжесть подобной доли, но эта ноша выпала ему, и он не смеет бросать ее.
Вымотавшийся за день Каллад упал на тюфяк не раздеваясь, натянул одеяло и закрыл глаза. Несмотря на усталость, сон не спешил к дварфу, а когда дрема все же явилась, она была судорожной и тревожной. Мечущиеся сны переполняли воспоминания о Грюнберге, о женщине Гретхен и ее ребенке. Они часто снились ему, выбрасываемые на поверхность сознания виной. Даже сейчас дварф не мог смириться с тем, что убил младенца, — хотя дитя уже умерло и превратилось в зомби, в паразита, терзавшего бы материнскую грудь. И не важно, что у Каллада не было выбора. Не важно, что ребенок стал чудовищем. Во сне дварф видел лишь младенца, невинное дитя, лежащее мертвым у его ног. И окровавленный топор, сжатый в стиснутых кулаках. Каллад заворочался и резко сел, крики Гретхен вырвали его из дремы. Только это были не крики Гретхен. Где-то в лабиринтах собора рыдал жрец, другой жрец вопил, третий причитал по покойным, а остальные пели, и их погребальная песнь расстраивала больше, чем любые слезы. Слившись вместе, эти звуки стали криками из сна дварфа. Он вслушался в излияния горя. Да, эти люди никогда уже не будут прежними.
Задолго до того, как минула ночь, Каллад отказался от попыток уснуть и вышел посидеть в уединенный дворик к могиле верховного теогониста.
Здесь, наконец, он нашел покой.
Амулет, вдавленный им в почву, отражал двойное сияние Моррслиб и Маннслиб.
— Да прибудет с вами мир, братья, — сказал он призракам мертвых, зная, что их души вскоре начнут долгое путешествие в преисподнюю к Морру.
Когда забрезжил рассвет, алтарник нашел дварфа сидящим под плакучей ивой с закрытыми глазами и лежащим на коленях Разящим Шипом. Молодой служитель пришел не один. Его сопровождали два нервничающих сигмарита.
— После ночных молений я поговорил с моими братьями, убеждая их помочь тебе. Кажется, мои просьбы падали в глухие — или не слышащие от страха — уши. Я не добыл тебе бойцов. Однако мы пойдем с тобой, господин дварф. Это мои братья, Иоахим Акман и Корин Рет. — Двое людей кивнули дварфу. — А я — Раймер Шмидт. Трое гвардейцев капитана Гримма встретят нас у боковых ворот. По крайней мере, в этом я не подвел тебя. Гвардия жаждет отомстить за своего командира. Это хорошие люди, храбрые, стойкие, ветераны осады. В преследовании они лучше многих.
— А что с магом? — спросил Каллад, не открывая глаз.
— Его согласились отпустить на поруки, но при одном условии.
— Что-то начало мне уже не нравится.
— Я и не ждал, что тебе понравится. Колдовство под запретом, но охотник за ведьмами Хельмут ван Хал разрешил, чтобы этот одержимый чудак послужил твоему поиску, при условии, что потом, когда необходимость в нем отпадет, он будет… нейтрализован.
— Я не хладнокровный убийца. Это отличает меня от монстров, на которых я охочусь.
— Тогда Кантор останется здесь и будет казнен, как положено душе, затронутой Хаосом.
— Хорошо тебе, жрец, живущий в мире абсолюта, — пробормотал Феликс Манн, подходя к жрецам сзади. За плечом его болтался небольшой собранный в дорогу мешок. — Мне лично плевать, что случится с чародеем. Чертовски уверен, не без его участия я вляпался в это дерьмо, так что не стану утверждать, что сильно расстроюсь, если какой-нибудь трагический несчастный случай вдруг унесет его из нашего мира.
— Ты идешь с нами, вор? — спросил Раймер Шмидт.
Каллад усмехнулся, заметив напряженность клирика. Путешествие с убийцами и ворами — видимо, для принципов юнца это слишком.
— Отнюдь. Только дурак потопает следом за дварфом туда, куда он идет, а я в какой-то момент прошлой ночью перестал быть дураком. Ну, что сказать? Лучше быть живым калекой, чем мертвым героем.
— Ты отвратителен, вор.
— А я горжусь им, — произнес Каллад. — Давайте, добрые люди, пожелаем герру Манну удачи в пути, куда бы ни привела его дорога, а потом пойдем за колдуном.
— Значит, ты согласен на условия его освобождения.
— Я этого не говорил. Путь нам предстоит долгий, случиться может что угодно, так что не будем пока ничего обсуждать.
— Тогда ван Хал не отдаст его тебе.
— Мы перейдем этот мост, когда доберемся до него, ладно? Я и Разящий Шип при необходимости умеем быть весьма убедительны.
Глава 5
Проклятье Белого Волка
Город Белого Волка, Миденхейм
Исход зимы, 2055
Задача была невыполнимой. Теперь Йерек фон Карштайн знал, что Конрад доверяет ему, но оказалось, что нового графа не переубедишь. Конрад не мог отрицать, что род вампиров нуждается в обновлении, чтобы пережить свой вечный бич, человечество, но люди не были единственными врагами мертвых. Злейшие враги вампиров — они сами, и от этой истины никуда не деться. Запасы пищи вокруг замка истощились до предела, вычерпанные почти до дна несколькими выжившими вампирами, вернувшимися в Дракенхоф, — сдержанность не была в их характере. Они ели, поскольку нуждались в еде. И это — последние из их племени. Исчез аристократизм Влада фон Карштайна, а с ним и мудрость графа-вампира. Влад не стал бы опустошать окрестности замка, лить без меры свежую кровь. Он выращивал скот для того, чтобы кормиться, а не для того, чтобы безжалостно убивать.
Не то, что его новые отпрыски.
Они подчинялись лишь основным инстинктам. Были голодны — ели. Их не заботило то, что они убивают все больше и больше людей, в конце концов, ведь люди — это всего лишь скот. Их не беспокоило, что мертвецов некем и некому заменить. Люди всегда найдутся. Их цель — резать и жрать, утоляя вечную жажду зверя. Какая непоследовательность!
Ночами после визита Конрада Йерек гулял среди них. Не требовалось большого ума, чтобы заметить: из оставшегося скота не получится сильных вампиров. Он страстно спорил с новым графом, пытаясь разъяснить ему, как необоснованны его рассуждения. Пусть лучше у них будет не много вампиров — не нужно увеличивать ряды человеческим отребьем. Слабость всегда потерпит поражение, это заложено в ее природе. А слабый человек станет слабым вампиром. Ослаблять родословную, кровную линию — ошибка.
Конрад слушал, но все, что говорил Йерек, переворачивал так, чтобы оно соответствовало его идеям. Все, чего достиг бывший Белый Волк, — это убедил Конрада, что гамайя должны отправиться в иные земли в поисках свежей крови, крови, достойной перехода в нежизнь. Каждый из пяти гамайя должен был отыскать и обратить пятерых потомков.
Йерек пытался возражать, ибо это ослабило бы вампиров, но Конрад настоял на своем. Он ясно представлял себе, какими должны быть новые потомки — самыми смертоносными и безжалостными представителями рода людского, и отбирать их следовало самым тщательным образом. Конрад прав: новые отпрыски — будущее их рода. Каждый же новый потомок в свою очередь обязан будет обратить еще пятерых, и так далее, и чума нежизни вновь распространится среди живущих. Йерек не мог отрицать, что стратегия данного плана обладала определенными достоинствами.
В гамайя отобрали лучших из лучших выживших после Альтдорфа, самых преданных Конраду и его притязаниям на графский титул, стратегов и бойцов, закаленных в элитных отрядах. Их связывали прочнейшие узы — такие, как те, что связывали Белого Волка с его соратниками в прошлой жизни в Миденхейме. Они были не обыкновенными жестокими убийцами, лишенными совести и сомнений. И не распущенными зверьми, толкаемыми инстинктами породы. Они стояли выше этого. В них все еще теплилось что-то — искра человечности, что ли, делающая их не просто безмозглыми тварями.
Йерек сам отбирал их именно по этой причине. Он знал, что Конрад указал бы на самых беспощадных бестий из своего зверинца монстров и возвел бы вокруг себя кордон клыков, надеясь, что это защитит его от неизбежного. Вот чем они отличались друг от друга: если Конрад видел в человечности слабость, Йерек видел в ней силу. И это говорило о Волке больше, чем о его хозяине.
— Каждому лидеру нужен один правдосказ в стае гогочущих льстецов. Не бойся высказывать то, о чем думаешь, друг мой, — говорил Конрад. Не бояться высказывать то, о чем думаешь. Легко сказать, но жить с этим при дворе нового графа-вампира было не так-то просто. — Не у многих хватит смелости ответить за свои слова. Я не дурак, Волк. Я знаю, вокруг меня масса подхалимов, но я не идиот, чтобы отмахнуться от того единственного, кто говорит правду.
Вот так Йерек преклонил колено и поклялся всегда говорить своему господину правду, какой она ему видится, не закутывая истину в красочную пелену обмана и хитрости. Но даже давая обет, Йерек знал, что еще пожалеет о нем.
Пообещав хозяину откровенность, он вернулся на родину и принялся выслеживать выживших. Ночью вампир рыскал по району Паласт, держась в тени северной городской стены. Он миновал Миденпалас и группу зданий, обступивших графский дворец, и даже пробрался в мавзолей герцога посмотреть на гробницы людей, которым служил при жизни.
Волк понаблюдал за дамами, прогуливающимися с кавалерами в Кенигсгартен, а когда нельзя уже было больше откладывать, вернулся на Воинскую площадь, спустился по короткой лестнице в просторный сквер, присел на деревянную скамью и вспомнил деньки, когда муштровал своих солдат под пристальным взглядом статуи Гюнтера Тодбрингера. К Белому Волку явилось гораздо больше призраков прошлого, чем он ожидал. Эта мощеная площадь была ему почти домом. Он слышал все: стук молотов, лязг щитов, проклятия, смешки и повторяющийся снова и снова клич: «Ульрик! Ульрик! Ульрик!»
Эти воспоминания и привели его к величественному бронзовому памятнику на углу Вествег и Зюдентенвег.
— Где ты взял силы на это? — спросил он человека из бронзы, не ожидая ответа, потому что ответа не было.
Два мальчика сидели на широком плече статуи, а под ее ногой лежала раздавленная крыса со сломанным хребтом. В самый разгар Черной Чумы граф Гюнтер закрыл городские ворота на шесть долгих месяцев, обрекая этим на смерть тысячи. Требовалась невероятная стойкость духа, чтобы перебороть искушение распахнуть ворота перед невинными, умирающими людьми, но выбора у Гюнтера не было, и ворота остались запертыми, спасая Миденхейм. Старая история, но заслуживающая, чтобы ее помнили, — из великих жертв рождаются великие победы.
Йерек склонил голову и повернулся к впечатляющему храму Ульрика, сердцу славного города. Его терзали сомнения. Может ли существо, которым он стал, войти в святое место? Осталось ли в Белом Волке достаточно того, иного себя, чтобы его впустили внутрь? Йерек попытался успокоиться.
Это было его последнее прощание с личностью, которой он был. Правду говорят, прошедшего не воротишь. Следовало ожидать, что город изменится. Как и граф Гюнтер, Йерек принадлежал прошлому. Немногие, если вообще кто-нибудь, вспомнили бы его сейчас. Одно дело, когда мальчишка возвращается на родину мужчиной и обнаруживает, что улицы стали короче и уже, и совсем другое — когда возвращается мертвец, находя город запущенным и вымирающим. Все здесь, даже камни в стенах, казавшиеся такими надежными и неизменными, выглядели так, словно знали, что их время уходит.
— Я человек, — сказал он себе, — любимый Ульриком. Вот кто я, а не зверь, которым сделал меня фон Карштайн.
Он верил в это, и вера его была столь искренней, что Йерек шагнул в двери и застыл под высоким куполом, вновь ошеломленный искусством зодчего, словно отвергшего силу притяжения. Он не был обращен во прах за свое безрассудство. В центре храма ярко горело священное пламя. Вот почему он вернулся домой — в последний раз проверить себя.
Незнакомая дурнота вгрызлась в желудок вампира, когда он опустился на колени перед бессмертным огнем. В голове непрерывно крутилась мысль о том, что было с ним после того, как Конрад отдал приказ о размножении гамайя.
Божественное пророчество гласило, что, пока горит огонь, город вынесет все. Пламя пылало, город пережил чуму и нашествие орды графа-вампира, так что, возможно, легенда права. Если уж на то пошло, вероятно, множество старых историй не просто сказки. Особенно одна, пришедшая на ум Йереку: священный огонь не причинит вреда истинному последователю Ульрика.
Перефразируя слова Магнуса Благочестивого, Йерек прошептал:
Исход зимы, 2055
Задача была невыполнимой. Теперь Йерек фон Карштайн знал, что Конрад доверяет ему, но оказалось, что нового графа не переубедишь. Конрад не мог отрицать, что род вампиров нуждается в обновлении, чтобы пережить свой вечный бич, человечество, но люди не были единственными врагами мертвых. Злейшие враги вампиров — они сами, и от этой истины никуда не деться. Запасы пищи вокруг замка истощились до предела, вычерпанные почти до дна несколькими выжившими вампирами, вернувшимися в Дракенхоф, — сдержанность не была в их характере. Они ели, поскольку нуждались в еде. И это — последние из их племени. Исчез аристократизм Влада фон Карштайна, а с ним и мудрость графа-вампира. Влад не стал бы опустошать окрестности замка, лить без меры свежую кровь. Он выращивал скот для того, чтобы кормиться, а не для того, чтобы безжалостно убивать.
Не то, что его новые отпрыски.
Они подчинялись лишь основным инстинктам. Были голодны — ели. Их не заботило то, что они убивают все больше и больше людей, в конце концов, ведь люди — это всего лишь скот. Их не беспокоило, что мертвецов некем и некому заменить. Люди всегда найдутся. Их цель — резать и жрать, утоляя вечную жажду зверя. Какая непоследовательность!
Ночами после визита Конрада Йерек гулял среди них. Не требовалось большого ума, чтобы заметить: из оставшегося скота не получится сильных вампиров. Он страстно спорил с новым графом, пытаясь разъяснить ему, как необоснованны его рассуждения. Пусть лучше у них будет не много вампиров — не нужно увеличивать ряды человеческим отребьем. Слабость всегда потерпит поражение, это заложено в ее природе. А слабый человек станет слабым вампиром. Ослаблять родословную, кровную линию — ошибка.
Конрад слушал, но все, что говорил Йерек, переворачивал так, чтобы оно соответствовало его идеям. Все, чего достиг бывший Белый Волк, — это убедил Конрада, что гамайя должны отправиться в иные земли в поисках свежей крови, крови, достойной перехода в нежизнь. Каждый из пяти гамайя должен был отыскать и обратить пятерых потомков.
Йерек пытался возражать, ибо это ослабило бы вампиров, но Конрад настоял на своем. Он ясно представлял себе, какими должны быть новые потомки — самыми смертоносными и безжалостными представителями рода людского, и отбирать их следовало самым тщательным образом. Конрад прав: новые отпрыски — будущее их рода. Каждый же новый потомок в свою очередь обязан будет обратить еще пятерых, и так далее, и чума нежизни вновь распространится среди живущих. Йерек не мог отрицать, что стратегия данного плана обладала определенными достоинствами.
В гамайя отобрали лучших из лучших выживших после Альтдорфа, самых преданных Конраду и его притязаниям на графский титул, стратегов и бойцов, закаленных в элитных отрядах. Их связывали прочнейшие узы — такие, как те, что связывали Белого Волка с его соратниками в прошлой жизни в Миденхейме. Они были не обыкновенными жестокими убийцами, лишенными совести и сомнений. И не распущенными зверьми, толкаемыми инстинктами породы. Они стояли выше этого. В них все еще теплилось что-то — искра человечности, что ли, делающая их не просто безмозглыми тварями.
Йерек сам отбирал их именно по этой причине. Он знал, что Конрад указал бы на самых беспощадных бестий из своего зверинца монстров и возвел бы вокруг себя кордон клыков, надеясь, что это защитит его от неизбежного. Вот чем они отличались друг от друга: если Конрад видел в человечности слабость, Йерек видел в ней силу. И это говорило о Волке больше, чем о его хозяине.
— Каждому лидеру нужен один правдосказ в стае гогочущих льстецов. Не бойся высказывать то, о чем думаешь, друг мой, — говорил Конрад. Не бояться высказывать то, о чем думаешь. Легко сказать, но жить с этим при дворе нового графа-вампира было не так-то просто. — Не у многих хватит смелости ответить за свои слова. Я не дурак, Волк. Я знаю, вокруг меня масса подхалимов, но я не идиот, чтобы отмахнуться от того единственного, кто говорит правду.
Вот так Йерек преклонил колено и поклялся всегда говорить своему господину правду, какой она ему видится, не закутывая истину в красочную пелену обмана и хитрости. Но даже давая обет, Йерек знал, что еще пожалеет о нем.
Пообещав хозяину откровенность, он вернулся на родину и принялся выслеживать выживших. Ночью вампир рыскал по району Паласт, держась в тени северной городской стены. Он миновал Миденпалас и группу зданий, обступивших графский дворец, и даже пробрался в мавзолей герцога посмотреть на гробницы людей, которым служил при жизни.
Волк понаблюдал за дамами, прогуливающимися с кавалерами в Кенигсгартен, а когда нельзя уже было больше откладывать, вернулся на Воинскую площадь, спустился по короткой лестнице в просторный сквер, присел на деревянную скамью и вспомнил деньки, когда муштровал своих солдат под пристальным взглядом статуи Гюнтера Тодбрингера. К Белому Волку явилось гораздо больше призраков прошлого, чем он ожидал. Эта мощеная площадь была ему почти домом. Он слышал все: стук молотов, лязг щитов, проклятия, смешки и повторяющийся снова и снова клич: «Ульрик! Ульрик! Ульрик!»
Эти воспоминания и привели его к величественному бронзовому памятнику на углу Вествег и Зюдентенвег.
— Где ты взял силы на это? — спросил он человека из бронзы, не ожидая ответа, потому что ответа не было.
Два мальчика сидели на широком плече статуи, а под ее ногой лежала раздавленная крыса со сломанным хребтом. В самый разгар Черной Чумы граф Гюнтер закрыл городские ворота на шесть долгих месяцев, обрекая этим на смерть тысячи. Требовалась невероятная стойкость духа, чтобы перебороть искушение распахнуть ворота перед невинными, умирающими людьми, но выбора у Гюнтера не было, и ворота остались запертыми, спасая Миденхейм. Старая история, но заслуживающая, чтобы ее помнили, — из великих жертв рождаются великие победы.
Йерек склонил голову и повернулся к впечатляющему храму Ульрика, сердцу славного города. Его терзали сомнения. Может ли существо, которым он стал, войти в святое место? Осталось ли в Белом Волке достаточно того, иного себя, чтобы его впустили внутрь? Йерек попытался успокоиться.
Это было его последнее прощание с личностью, которой он был. Правду говорят, прошедшего не воротишь. Следовало ожидать, что город изменится. Как и граф Гюнтер, Йерек принадлежал прошлому. Немногие, если вообще кто-нибудь, вспомнили бы его сейчас. Одно дело, когда мальчишка возвращается на родину мужчиной и обнаруживает, что улицы стали короче и уже, и совсем другое — когда возвращается мертвец, находя город запущенным и вымирающим. Все здесь, даже камни в стенах, казавшиеся такими надежными и неизменными, выглядели так, словно знали, что их время уходит.
— Я человек, — сказал он себе, — любимый Ульриком. Вот кто я, а не зверь, которым сделал меня фон Карштайн.
Он верил в это, и вера его была столь искренней, что Йерек шагнул в двери и застыл под высоким куполом, вновь ошеломленный искусством зодчего, словно отвергшего силу притяжения. Он не был обращен во прах за свое безрассудство. В центре храма ярко горело священное пламя. Вот почему он вернулся домой — в последний раз проверить себя.
Незнакомая дурнота вгрызлась в желудок вампира, когда он опустился на колени перед бессмертным огнем. В голове непрерывно крутилась мысль о том, что было с ним после того, как Конрад отдал приказ о размножении гамайя.
Божественное пророчество гласило, что, пока горит огонь, город вынесет все. Пламя пылало, город пережил чуму и нашествие орды графа-вампира, так что, возможно, легенда права. Если уж на то пошло, вероятно, множество старых историй не просто сказки. Особенно одна, пришедшая на ум Йереку: священный огонь не причинит вреда истинному последователю Ульрика.
Перефразируя слова Магнуса Благочестивого, Йерек прошептал: