Страница:
— А чем занимается Лидгейт все остальное время в этой серии? — Алек заглянул в текст. — Сидит в библиотеке. Что он там делает?
— Просто есть готовая декорация, — поспешила на помощь Дженни.
— Предположим, но ведь не от вида государственных бумаг он возбудился? — так могло случиться с Дереком, молодым адвокатом, но никак не с герцогом.
— А мне-то казалось, что всеми государственными делами занимаюсь я, — сказала Карен.
— Но на любом документе требуется его подпись, — объяснила Дженни.
Алек прижал пальцы ко лбу, пытаясь представить себе сцену целиком. Лидгейт за столом. Аккуратные стопки бумаг, записочки от Амелии и секретарей, указывающие, что слегка изменить и где подписать.
Что он при виде всего этого чувствует? Нетерпение. Обиду. Злость. Он отнял руки от лица.
— Возможно, я тебя просто ненавижу, — сказал он Карен, но вместо взволнованной актрисы перед глазами стояла Амелия — холодная, невозмутимая. — За то, что ты умнее. За то, что тебе нет до меня дела. Ненавижу потому, что нуждаюсь в тебе.
Кажется, Дженни сделала какое-то движение — вздрогнула, может быть, но Алек глядел не на нее. Его интересовала лишь Амелия. Теперь Карен была уже в образе.
— Вот как стыкуются эти два эпизода, — Алек понял, что, наконец, нашел то, что искал. — Я в библиотеке. Мною все сильнее овладевает мысль о том, как мучительно быть мужем такой совершенной, такой великолепной женщины. И я хочу тебя унизить, растоптать… Лучшего места, чем супружеское ложе, не найти. Ни ребенок, ни похоть тут ни при чем. Я хочу продемонстрировать силу. Власть. Знаешь, как в детстве: «Вот этого-то ты не можешь».
Алек повернулся к Дженни. Она побелела. Ее зрачки расширились, взгляд остановился.
Что случилось? Он же рассуждал лишь о своем герое. Это не имело к ней отношения.
О Боже! Ведь его герой имеет к ней самое прямое отношение, потому что прототипом Лидгейта послужил Брайан. Об этом он не подумал.
Алек вспомнил, когда его впервые озарила эта мысль. Попрощавшись с Дженни, он спускался на больничном лифте и размышлял о Брайане, сидевшем на подоконнике — как неловко тот чувствовал себя при виде страданий Дженни, как все это было не по нему. Брайан был ему несимпатичен и не вызывал уважения. И вдруг, где-то между четвертым и третьим этажами, он с удивлением обнаружил, что думает и о Лидгейте…
Вплоть до сегодняшнего дня он не был уверен, ведает ли Дженни, что творит. Сейчас все встало на свои места.
«Я ненавижу тебя за то, что ты умнее». Нелегко же ей было это слышать.
Но ведь дело обстояло именно так. Дженни талантливее, больше зарабатывала, и Брайан всецело от нее зависел. Это оскорбительно. Ни одному мужчине такое не понравится.
Почему сильные, умные, энергичные и образованные женщины влюбляются в мужчин, которые явно их недостойны?
И в девяти случаях из десяти расплачиваются за это в постели.
Но Алек не мог обсуждать Брайана, тем более при Карен. Он начал осторожно.
— Надо все время помнить о том, что Лидгейт не слишком-то сексуален.
Знала ли Дженни, что и Брайан таков? Разумеется.
— Да, как все холодные и чванливые люди. — Она пристально смотрела на него широко раскрытыми глазами. Нет, она ни о чем не подозревала.
И не удивительно, что сцена выглядела столь расплывчато. Дженни не хотела глядеть в лицо правде о себе и о человеке, с которым, как она думала, ей предстоит прожить жизнь.
«Твоя интимная жизнь из рук вон плоха, правда? А он убедил тебя, что в этом только твоя вина».
Говорил ли ей подобное Брайан, или, по крайней мере, поддерживал ее уверенность в том, что она недостаточно соблазнительна, не очень женственна?
Неужели ей ни разу не пришло в голову обвинить его?
Брайан явно не был голубым. Алек в этом не сомневался. Когда долго работаешь в мыльных сериалах, где все строится на сексе, быстро учишься определять сексуальную ориентацию других. Но Брайана люди вообще физически не привлекали. Он был какой-то призрачный. О нем нельзя было сказать, что он сексуален, скорее наоборот. Если пользоваться языком Дженни, у него вовсе отсутствовал пол.
Вот и Дженни он заставил чувствовать ощутить себя бесполой. Но она была женщиной, и не из воздуха сотканной. Она была земная, тянула к себе как магнит, состоящий из железа, никеля и кобальта. Вокруг нее существовало мощное магнитное поле, притягивающее все и вся. Ее мысль работала быстрее молнии, а мускулы рук были гладкими, как бильярдный кий.
Алек вдруг ощутил необычайную легкость — и в мыслях, и во всем теле. Да, Дженни не какой-нибудь сорванец, залезший на дерево. Она женщина. И к этой женщине его влечет. «Позволь, я научу тебя». Это была невероятная идея, но он уже ничего не мог с собой поделать. «Твои движения станут грациозными, а походка — летящей. Ты веришь в силу своего ума, так поверь же и в силу своего тела» . Он видел пленки со страстными любовными сценами между Джорджианной и Перегрином. А ведь их написала она! Дженни способна была выдумать страсть.
Теперь ей нужно было научиться этому в жизни.
Через два дня были переписаны обе сцены — 1В и 4В. В первой сцене Амелия находилась в библиотеке вместе с Лидгейтом, и Алек мог легко воплотить свои идеи. Дженни, наконец, вполне поняла, что пишет. Лидгейта раздражали груды документов, а заодно и Амелия. Она же пребывала в расстройстве и отчаянье. Она была в западне — в браке с человеком, которого не могла уважать, и который ненавидел ее. Но в отличие от современной женщины она при всем желании не смогла бы освободиться. Он распоряжался всеми ее деньгами, а дело об их разводе рассматривалось бы в Парламенте.
Эпизод 4В стал совсем коротким и гораздо более зловещим. Амелия в ночной сорочке перед зеркалом расчесывает волосы. Видя входящего Лидгейта, она встает и стискивает в руке щетку так, будто это грозное оружие. Лидгейт протягивает руку: «Вашу щетку, мадам». Заканчивается сцена крупным планом — Амелия безмолвно кладет щетку на ладонь Лидгейта.
В течение следующих двух недель в рукопись было внесено множество изменений. Зрителям мыльных сериалов, возможно, любопытно увидеть в щетке для волос фаллический символ, но это вряд ли захватит их надолго. Тем более что из сцены с участием Амелии и леди Варлей совершенно ясно следует, сколь важна для Лидгейта необходимость иметь наследника. Леди Варлей воспитала Амелию и искренне любила ее. «Ты должна пережить это, дитя мое. Должна», — говорила она со сведенным болью лицом и влажными глазами.
Алек не старался сделать Лидгейта более приятным. Новый образ рушил все стереотипы, созданные прежними ролями Алека — всю эту дребедень с комплексами вины и неуверенностью в себе, хотя именно такие герои безумно нравились зрителю. Сейчас он был олицетворением холодной, давящей мощи. Такими, наверное, видят современные женщины в страшных снах мужчин, облеченных властью. Они позволяют женщине зайти далеко, а затем захлопывают дверцу клетки, и бедняжке нет пути ни вперед, ни назад. И никто не будет выслушивать ее жалобы, никто ей не поверит, она лишена и средств, и прав…
Это была сильная идея.
Первый эпизод прошел на экранах через две недели после того, как Алек получил текст, через неделю после того, как был отснят. В большинстве мыльных опер эпизод снимался за три недели до эфира. А у «Спальни моей госпожи» перерыв между съемкой и эфиром равнялся неделе. Алек опасался катастрофы — а вдруг какая-нибудь зараза скосит в одночасье весь состав? Но Дженни считала, что таким образом общение между съемочной группой и аудиторией становится более живым и непосредственным.
Зрителей сразу же захватила эта история. Рэйтинг шоу моментально подскочил, а почта Карен увеличилась втрое. Бедняжка Амелия попала в клетку, и надежды на счастье не было — вместо этого она должна найти прибежище в исполнении долга и спокойном достоинстве. Зрители обожали ее.
Почта Алека изумляла его — женщины описывали свои фантазии о встречах с ним.
Совершенно другие люди, нежели прежде, теперь останавливали его на улицах — странные дамы в кожаных куртках с собачьими воротниками или же в строгих деловых костюмах, напоминающих тюремную униформу. Этим женщинам необходима была ярость Лидгейта, они жаждали его холодности…
Поклонницы пугали Алека. Он даже хотел изменить стиль игры, смягчить нрав Лидгейта, но не находил этому разумных оправданий. Он восставал против изнасилования Дереком Джинджер, так как считал это противоречащим логике характера героя. Кроме того, он сильно сомневался в том, что это по душе героине. Но все действия Лидгейта были вполне в его духе, и для Амелии такое поведение должно быть неприятно.
Алек так хотел сейчас, чтобы у него кто-то был. Ему было необходимо убедиться в том, что он не утратил способности быть нежным…
7
Амелия: Лидгейт, необходимо отрегулировать вопрос с фермой на Роуз Хилл. Крестьяне десять лет обрабатывали эту землю. Мы не можем забрать ее без денежной компенсации.
Лидгейт: Кроуфорд сказал, что дело улажено. Оно меня больше не занимает.
Амелия: Он отдал ферму племяннику. Отнял землю у людей, работавших на ней десять лет, — и отдал сыну своей сестры. Вот как он уладил дело.
Лидгейт: Я повторяю: дело улажено. Вопрос решен.
Амелия (в полном отчаянье) : Тогда, по крайней мере, примите во внимание то, что происходит в Корнуэлле. Вы знаете, что творится с ценой на олово!
Лидгейт (Бросает на нее взгляд. Ясно, что он понятия не имеет, что происходит с ценой на олово) : Вы слишком много берете на себя, мадам.
Амелия (сдерживаясь из последних сил) : Я не хотела оскорбить вас.
С каждым днем рейтинг «Спальни моей госпожи» рос. Шоу номер один было уже где-то в середине таблицы, но это не имело значения. Джордж, исполнительный продюсер, входя в кабинет Дженни с полученными по факсу свежими таблицами рейтинга, качал головой: «Это невероятно. Мы победили! Никогда не думал, что нам это удастся».
Даже на улицах Дженни ощущала перемену. Соседи, прежде лишь кивавшие ей при встрече, теперь останавливались, чтобы поговорить, — они уже знали, кто она такая. В метро до нее то и дело доносились обрывки разговоров — все обсуждали героев сериала. Служащим в книжном магазине не терпелось узнать, что случится дальше. Девушка в кафе очень хотела, чтобы каждая серия шла не менее часа: «Это просто кошмар! — говорила она, заворачивая сэндвич для Дженни, — только начнется — и уже конец!»
Дженни была в восторге. Все эти люди смотрели ее сериал, следили за поворотами сюжета, переживали за героев. Она вносила радость в их унылые будни. Если они были чем-то заняты, она предоставляла им возможность на полчаса присесть в кресло, к одиноким приводила в дом друзей, любознательным давала пищу для размышлений и даже уроки истории. Она была почти матерью для всех них, заботливой мамой…
Но почему же Брайан не разделял ее радости? Ведь он вполне это заслужил! Когда сериал был еще «в зародыше», он приложил не меньше сил, чем она, чтобы шоу состоялось. Но их общий успех не принес ему счастья. А она мечтала видеть его счастливым и дала бы руку себе отрубить, чтобы это наконец-то свершилось.
По крайней мере, пусть хоть один из них будет счастлив.
Джорджианна: А я думала, ты поймешь меня. Филипп так холоден. Он ни в грош меня не ставит.
Амелия: Но он же твой супруг!
Джорджианна: Но это не значит, что я обречена (Делает резкий жест, словно обезумев) : Разве нет у меня права быть любимой? Перегрин любит меня! Ты предлагаешь мне оставить его? Ты хочешь сказать, что любовь ничего не значит?
Амелия: Я говорю лишь, что…
Джорджианна (в отчаянье) : А я-то надеялась, что ты на моей стороне. Думала, ты понимаешь мои чувства…
Фрэнсин Кенни, элегантная актриса с благородной внешностью матери-наперсницы, исполнительница роли леди Варлей, как-то заглянула в кабинет Дженни.
— Мы с Муром не устаем удивляться, — она имела в виду Мурфилда Томаса, играющего лорда Кортлэнда. — За все лето в сериале не было ни слова о нашей любви.
— Ни слова? — непонимающе уставилась на нее Дженни. — Вы уверены? Этого быть не может.
Лорд Кортлэнд и леди Варлей любили друг друга с детства, их неизменная взаимная преданность и нежность выгодно контрастировали с мимолетными страстями или ледяной холодностью прочих персонажей. Их любовь никогда не выступала на первый план, но на ее фоне разворачивались жизненные коллизии прочих героев. Эти двое считают, что Дженни за три месяца ни разу о них не упомянула.
— Я серьезно, Дженни. Поверь мне. Я правду говорю.
Разумеется, она говорила правду. Внутри любого актера как бы работал незримый счетчик, точно отсчитывающий количество его реплик в каждой серии.
Дженни дернула себя за волосы.
— Простите! Мы просто увязли в новых материалах. Я не права. Но это ничего не значит. Мы вовсе не собираемся забросить эту сюжетную линию! Ни в коем случае!
Фрэнсин, по-видимому, утешилась. Когда актрисе под шестьдесят, найти новую работу нелегко.
— Мы ужасно разволновались.
— Забудьте об этом. И спасибо, что зашли. Хотя я сам должна была исправить ошибку.
Фрэнсин ушла, а Дженни со злостью расшвыряла по столу бумаги. «Это ничего не значит». И она произнесла такие слова?! Безусловно, это кое-что значило. Это значило ВСЕ.
Сюжетная линия «Кортлэнд-Варлей» была списана с их любви с Брайаном. Причем она сделала это сознательно. «Я думала, что это и называется любовью — когда двое выросли вместе и у них общее прошлое». Но Дженни больше не верила в это и бессознательно, не ведая, что творит, оборвала рассказ об их любви.
Когда Джорджианна решает бежать с Перегрином, Амелия не обещает им поддержки. Она отнюдь не бесчувственна, но не видит достойной альтернативы законному браку.
В дверях кабинета возник Джордж. Дженни заговорила первой:
— Ты знаешь, что мы на все лето выпустили из виду леди Варлей и лорда Кортлэнда?
Скорее всего, он пришел поговорить о последних таблицах рейтинга, но сейчас ее волновало другое. Она совершила ошибку. И это было ужасно.
Он с минуту размышлял.
— Ты права. А что, это так серьезно?
Дженни вздохнула:
— Наверное, не очень. — По крайней мере, сериала эта проблема касалась меньше всего. А о ее месте в собственной жизни она не желала думать.
— А у меня новость, — сказал Джордж. — Ты знаешь Эдгара Делани?
— Конечно. — Это был известный комедийный актер с Бродвея, не раз получавший «Тони» за актерское мастерство.
— Он в восторге от сериала. Хочет, чтобы его приняли в труппу.
Дженни откинулась на спинку стула:
— Ну и что дальше? Ты же знаешь: у нас не подиум для знаменитостей.
Такое бывало и прежде — звезды крупного масштаба выражали желание сыграть в сериале эпизодическую роль, мелькнуть в кадре, словно ласточка небесная, в течение пары дней. Этот рекламный трюк, безусловно, прибавлял популярности. Но Дженни не одобряла такого заигрывания со зрителями — подобные штучки сильно подрывали лелеемую всем составом иллюзию реальности происходящего.
— Нет, тут другое, — продолжил Джордж. — Он хочет подписать контракт.
— Правда?
Эдгар Делани хочет войти в состав труппы? Тогда другое дело. Актеры такого ранга, как правило, свысока относились к мыльным сериалам. В труппе все обычно приходили в бурный восторг, если театральный артист с блестящей репутацией осчастливливал их своим участием.
— Но нет ли здесь подвоха? — по лицу Джорджа было видно, что тут что-то нечисто.
— Он хочет начать с первого сентября, и его агент объявил, что сей вопрос вне обсуждений.
— С первого сентября?
Но сегодня уже седьмое августа. За оставшиеся три недели она не успела бы создать нового героя. Ей пришлось бы переработать огромный отрезок сюжета, а многие сцены, запланированные к съемкам в августе, претерпели бы серьезные изменения. Это невозможно.
И потом, она не лукавила, говоря Фрэнсин, что у нее сейчас очень много работы. Трисия Стеклер, играющая Джорджианну, в сентябре выходила из отпуска по уходу за ребенком. Одновременно должен был появиться Дэвид Роксбури, исполнитель роли Перегрина. Дженни придется срочно вводить их в действие. Для работы над новым персонажем просто физически не было времени.
Но Эдгар Делани! Ведь не к Полу Томлину он пришел, прося роли в «Аспиде».
— Что же ты им ответил?
— Что единственный человек, имеющий право решать такие вопросы, — это ты.
Дженни были приятны его слова, ей вообще нравилось все, что про нее говорили — она, дескать, самый гибкий и чуткий сценарист на всем телевидении. Поддержать такое мнение о себе было в ее интересах.
— Наверное, тут есть о чем подумать.
Информация о том, что Эдгар Делани заинтересовался их сериалом, не предназначалась для посторонних ушей и должна была оставаться тайной даже для актеров труппы. Но тем же вечером Дженни обо всем рассказала Брайану. Ей и в голову не пришло, что этого делать не следует, ведь он всегда был в курсе ее работы. Но тут же ощутила неловкость. В конце концов, он рядовой член труппы. А актеру, кем бы он ни был, не полагается знать о переговорах по поводу контракта с другим. Брайан равнодушно выслушал ее.
— Что ж, тебе решать.
— Конечно, но я не знаю, как быть. Это же адская работа, а у нас и без него уйма дел на подходе. Я и так упустила кое-что важное…
— В таком случае, не соглашайся.
— Но это же Эдгар Делани. Какой может быть отличный ход! Я просто обязана сочинить для него роль — ради блага всех телевизионных сериалов.
— Тогда соглашайся.
Нечего сказать, бесценная помощь.
Уже на следующий вечер Дженни понимала, что выбора у нее нет. «Спальня моей госпожи» не могла позволить себе использовать такой шанс. Это было бессмысленно. Слишком много пришлось бы менять.
Придя к такому решению, она приуныла. Конечно, все правильно, но… Это слишком «взрослое» дело. Работать над собственным сериалом было так здорово. «Эй, ребятишки, сыграем-ка пьеску!» — примерно так же она чувствовала себя, когда в детстве разыгрывала с приятелями представление где-нибудь на задворках. Конечно, телевидение частенько портило ей настроение, не давая возможности выехать на съемки, не выделяя средств для новых декораций… Но на телевидении работали взрослые дяди и тети, а здесь, в Бруклине, все были детьми, а дети всегда должны слушаться старших.
Теперь она вынуждена выступать в роли взрослой тети. «Этого не может случиться, Брайан. Мы должны навсегда остаться детьми».
Через пару часов Дженни спустилась в студию. Она любила в одиночестве бродить среди декораций, сидеть там, где сидели герои, трогать вещи, к которым они прикасались.
В студии было прохладно. Днем, когда включены все софиты, жар от них поднимался к перекрытиям и электрокабелям, подвешенным к потолку. Дженни включила пару ламп нижней подсветки и стала пробираться сквозь путаницу кабелей, стремянок и расплющенных пластиковых стаканчиков, валявшихся вокруг идеально прибранной декорации.
Она остановилась у спальни Амелии. Ей нравилась эта декорация — одна из самых прелестных. Стены спокойного зеленого цвета с изысканной отделкой из слоновой кости. Причудливо изогнутые подлокотники мебели, тоже цвета слоновой кости, были инкрустированы золотом. Полог над кроватью — бледно-желтый, с узором из зеленых виноградных гроздьев. Дженни села на кровать и откинулась на изголовье. Наверное, так сидела бы Амелия.
…Амелия замужем за нелюбимым. Так же, как Джорджианна и леди Варлей. Дженни даже не заметила, сколь часто стала использовать этот прием. Но Джорджианна и леди Варлей, по крайней мере, любили кого-то. Неужели Амелии вновь предстоит полюбить?
А ей самой?
Послышались шаги. Поступь была тяжелой. Видимо, кто-то из охранников хочет выяснить, почему в декорации горит свет. Она подала голос.
Шаги приблизились, и перед ней появился Алек Камерон.
— Ты же не так ходишь, — не без удовольствия отметила она. — Я думала, у тебя более легкая походка.
Дженни понятия не имела о том, как обычно звучат шаги Алека, но почему-то знала это.
— У меня — может быть, — ответил он, — но не у Его Светлости герцога Лидгейтского. Я топаю тут по залам, разнашиваю его новую обувку, привыкаю, так сказать.
Алек приблизился. Он был уже в своей рубашке, свободной и вылинявшей голубой рубашке для поло. Но на нем оставались кремовые панталоны герцога и пара сапог. Панталоны, словно трико, облегали бедра. Поблескивающие кожаные сапоги закрывали икры, а спереди были снабжены наколенниками. Видимо, костюмеры подгоняли их по его ноге.
— Потрясающие сапоги! — одобрила она.
— Благодарю.
Ответ был предельно краток. Алек направился к выходу. Было ясно, что он не хочет ей мешать.
— Нет-нет! Не уходи! — попросила Дженни. — Не хочешь присесть? Отдохни — ноги-то устали.
— Ну, если не помешаю…
Вместо ответа Дженни указала на изящный дамский стул, принадлежащий Амелии. Но Алек не заметил жеста. В следующее мгновение кровать прогнулась и голубая рубашка коснулась руки Дженни.
Дженни неловко поежилась. С какой стати он уселся на кровать? Весьма фривольно.
Но ему так вовсе не казалось. Эта декорация была его домом, а кровать — рабочим местом. Он работал здесь два, а то и три раза в неделю. Все это было для него не более фривольно, чем для Дженни сидеть на софе в своем кабинете.
Она скрестила руки на груди, чтобы избежать соприкосновения, и попыталась завязать разговор.
— У тебя много писем от больных лейкемией, — она плохо понимала, что говорит. — Ты усиленно занимаешься благотворительностью?
Волосы Алека были взъерошены — видно, недавно снял парик Лидгейта. Рубашка облегала только плечи, а ниже спадала свободными складками.
— Да, писем немало, — ответил он. — Но только из фонда для больных лейкемией.
Актрисы, особенно героини мыльных опер, привыкли к тому, чтобы сидеть чуть ли не на коленках у партнера. Декорации были невелики, а планы в основном крупные, и актерам приходилось стоять очень близко друг к другу. В жизни люди обычно не приближаются так к собеседнику. Они-то привыкли… Ни Карен, ни Трина, ни Пэм не обратили бы на это внимания.
— А почему такой интерес к лейкемии?
— У меня младшая сестренка была больна.
Дженни вздрогнула. Все мысли о себе и о непозволительной близости сразу исчезли.
— Надеюсь, она выздоровела?
— Нет. Умерла.
— О, Алек, — Дженни повернулась к нему, опершись локтем на изголовье, чтобы лучше его видеть. — Прости. Какой ужас!
— Да, это было ужасно, но с тех пор прошло много времени.
— Когда это случилось? Сколько ей было лет? А тебе?
— В девять она заболела, в двенадцать скончалась. Я был на год старше. Сейчас она могла бы выжить. Сегодня процент выздоравливающих намного больше. Изменились методы…
Голос Алека был бесстрастен. Видимо, привык обсуждать эту тему. Приходилось же ему выступать на заседаниях фонда. Дженни поняла, что сейчас он заговорит о лечении и медицинском оборудовании. Но это было не интересно. Ее волновали люди.
— А какая она была?
Она застала Алека врасплох — ему было бы куда легче говорить о медицинских проблемах. Помолчав, он заговорил:
— Какая? — он посмотрел вверх, на путаницу темных проводов. — Чудесная девочка — очень забавная, и словно сотканная из противоречий. Даже до болезни она выглядела хрупкой. Всегда была бледной, худенькой и довольно слабенькой. Но вся как струночка. Она обладала потрясающим чувством равновесия и поэтому ничего не боялась. Могла пройти по любому бревну на скотном дворе. А если нам нужно было до чего-то дотянуться, мы ставили ее на плечи Брюса, она приподнималась на цыпочки и… — Он замолчал, потирая ладонью затылок. — Знаешь, я не уверен, что должен тебе все это рассказывать. Но видимо, поэтому меня тянет к противоречивым женским натурам.
— Просто есть готовая декорация, — поспешила на помощь Дженни.
— Предположим, но ведь не от вида государственных бумаг он возбудился? — так могло случиться с Дереком, молодым адвокатом, но никак не с герцогом.
— А мне-то казалось, что всеми государственными делами занимаюсь я, — сказала Карен.
— Но на любом документе требуется его подпись, — объяснила Дженни.
Алек прижал пальцы ко лбу, пытаясь представить себе сцену целиком. Лидгейт за столом. Аккуратные стопки бумаг, записочки от Амелии и секретарей, указывающие, что слегка изменить и где подписать.
Что он при виде всего этого чувствует? Нетерпение. Обиду. Злость. Он отнял руки от лица.
— Возможно, я тебя просто ненавижу, — сказал он Карен, но вместо взволнованной актрисы перед глазами стояла Амелия — холодная, невозмутимая. — За то, что ты умнее. За то, что тебе нет до меня дела. Ненавижу потому, что нуждаюсь в тебе.
Кажется, Дженни сделала какое-то движение — вздрогнула, может быть, но Алек глядел не на нее. Его интересовала лишь Амелия. Теперь Карен была уже в образе.
— Вот как стыкуются эти два эпизода, — Алек понял, что, наконец, нашел то, что искал. — Я в библиотеке. Мною все сильнее овладевает мысль о том, как мучительно быть мужем такой совершенной, такой великолепной женщины. И я хочу тебя унизить, растоптать… Лучшего места, чем супружеское ложе, не найти. Ни ребенок, ни похоть тут ни при чем. Я хочу продемонстрировать силу. Власть. Знаешь, как в детстве: «Вот этого-то ты не можешь».
Алек повернулся к Дженни. Она побелела. Ее зрачки расширились, взгляд остановился.
Что случилось? Он же рассуждал лишь о своем герое. Это не имело к ней отношения.
О Боже! Ведь его герой имеет к ней самое прямое отношение, потому что прототипом Лидгейта послужил Брайан. Об этом он не подумал.
Алек вспомнил, когда его впервые озарила эта мысль. Попрощавшись с Дженни, он спускался на больничном лифте и размышлял о Брайане, сидевшем на подоконнике — как неловко тот чувствовал себя при виде страданий Дженни, как все это было не по нему. Брайан был ему несимпатичен и не вызывал уважения. И вдруг, где-то между четвертым и третьим этажами, он с удивлением обнаружил, что думает и о Лидгейте…
Вплоть до сегодняшнего дня он не был уверен, ведает ли Дженни, что творит. Сейчас все встало на свои места.
«Я ненавижу тебя за то, что ты умнее». Нелегко же ей было это слышать.
Но ведь дело обстояло именно так. Дженни талантливее, больше зарабатывала, и Брайан всецело от нее зависел. Это оскорбительно. Ни одному мужчине такое не понравится.
Почему сильные, умные, энергичные и образованные женщины влюбляются в мужчин, которые явно их недостойны?
И в девяти случаях из десяти расплачиваются за это в постели.
Но Алек не мог обсуждать Брайана, тем более при Карен. Он начал осторожно.
— Надо все время помнить о том, что Лидгейт не слишком-то сексуален.
Знала ли Дженни, что и Брайан таков? Разумеется.
— Да, как все холодные и чванливые люди. — Она пристально смотрела на него широко раскрытыми глазами. Нет, она ни о чем не подозревала.
И не удивительно, что сцена выглядела столь расплывчато. Дженни не хотела глядеть в лицо правде о себе и о человеке, с которым, как она думала, ей предстоит прожить жизнь.
«Твоя интимная жизнь из рук вон плоха, правда? А он убедил тебя, что в этом только твоя вина».
Говорил ли ей подобное Брайан, или, по крайней мере, поддерживал ее уверенность в том, что она недостаточно соблазнительна, не очень женственна?
Неужели ей ни разу не пришло в голову обвинить его?
Брайан явно не был голубым. Алек в этом не сомневался. Когда долго работаешь в мыльных сериалах, где все строится на сексе, быстро учишься определять сексуальную ориентацию других. Но Брайана люди вообще физически не привлекали. Он был какой-то призрачный. О нем нельзя было сказать, что он сексуален, скорее наоборот. Если пользоваться языком Дженни, у него вовсе отсутствовал пол.
Вот и Дженни он заставил чувствовать ощутить себя бесполой. Но она была женщиной, и не из воздуха сотканной. Она была земная, тянула к себе как магнит, состоящий из железа, никеля и кобальта. Вокруг нее существовало мощное магнитное поле, притягивающее все и вся. Ее мысль работала быстрее молнии, а мускулы рук были гладкими, как бильярдный кий.
Алек вдруг ощутил необычайную легкость — и в мыслях, и во всем теле. Да, Дженни не какой-нибудь сорванец, залезший на дерево. Она женщина. И к этой женщине его влечет. «Позволь, я научу тебя». Это была невероятная идея, но он уже ничего не мог с собой поделать. «Твои движения станут грациозными, а походка — летящей. Ты веришь в силу своего ума, так поверь же и в силу своего тела» . Он видел пленки со страстными любовными сценами между Джорджианной и Перегрином. А ведь их написала она! Дженни способна была выдумать страсть.
Теперь ей нужно было научиться этому в жизни.
Через два дня были переписаны обе сцены — 1В и 4В. В первой сцене Амелия находилась в библиотеке вместе с Лидгейтом, и Алек мог легко воплотить свои идеи. Дженни, наконец, вполне поняла, что пишет. Лидгейта раздражали груды документов, а заодно и Амелия. Она же пребывала в расстройстве и отчаянье. Она была в западне — в браке с человеком, которого не могла уважать, и который ненавидел ее. Но в отличие от современной женщины она при всем желании не смогла бы освободиться. Он распоряжался всеми ее деньгами, а дело об их разводе рассматривалось бы в Парламенте.
Эпизод 4В стал совсем коротким и гораздо более зловещим. Амелия в ночной сорочке перед зеркалом расчесывает волосы. Видя входящего Лидгейта, она встает и стискивает в руке щетку так, будто это грозное оружие. Лидгейт протягивает руку: «Вашу щетку, мадам». Заканчивается сцена крупным планом — Амелия безмолвно кладет щетку на ладонь Лидгейта.
В течение следующих двух недель в рукопись было внесено множество изменений. Зрителям мыльных сериалов, возможно, любопытно увидеть в щетке для волос фаллический символ, но это вряд ли захватит их надолго. Тем более что из сцены с участием Амелии и леди Варлей совершенно ясно следует, сколь важна для Лидгейта необходимость иметь наследника. Леди Варлей воспитала Амелию и искренне любила ее. «Ты должна пережить это, дитя мое. Должна», — говорила она со сведенным болью лицом и влажными глазами.
Алек не старался сделать Лидгейта более приятным. Новый образ рушил все стереотипы, созданные прежними ролями Алека — всю эту дребедень с комплексами вины и неуверенностью в себе, хотя именно такие герои безумно нравились зрителю. Сейчас он был олицетворением холодной, давящей мощи. Такими, наверное, видят современные женщины в страшных снах мужчин, облеченных властью. Они позволяют женщине зайти далеко, а затем захлопывают дверцу клетки, и бедняжке нет пути ни вперед, ни назад. И никто не будет выслушивать ее жалобы, никто ей не поверит, она лишена и средств, и прав…
Это была сильная идея.
Первый эпизод прошел на экранах через две недели после того, как Алек получил текст, через неделю после того, как был отснят. В большинстве мыльных опер эпизод снимался за три недели до эфира. А у «Спальни моей госпожи» перерыв между съемкой и эфиром равнялся неделе. Алек опасался катастрофы — а вдруг какая-нибудь зараза скосит в одночасье весь состав? Но Дженни считала, что таким образом общение между съемочной группой и аудиторией становится более живым и непосредственным.
Зрителей сразу же захватила эта история. Рэйтинг шоу моментально подскочил, а почта Карен увеличилась втрое. Бедняжка Амелия попала в клетку, и надежды на счастье не было — вместо этого она должна найти прибежище в исполнении долга и спокойном достоинстве. Зрители обожали ее.
Почта Алека изумляла его — женщины описывали свои фантазии о встречах с ним.
Совершенно другие люди, нежели прежде, теперь останавливали его на улицах — странные дамы в кожаных куртках с собачьими воротниками или же в строгих деловых костюмах, напоминающих тюремную униформу. Этим женщинам необходима была ярость Лидгейта, они жаждали его холодности…
Поклонницы пугали Алека. Он даже хотел изменить стиль игры, смягчить нрав Лидгейта, но не находил этому разумных оправданий. Он восставал против изнасилования Дереком Джинджер, так как считал это противоречащим логике характера героя. Кроме того, он сильно сомневался в том, что это по душе героине. Но все действия Лидгейта были вполне в его духе, и для Амелии такое поведение должно быть неприятно.
Алек так хотел сейчас, чтобы у него кто-то был. Ему было необходимо убедиться в том, что он не утратил способности быть нежным…
16 июля
Дорогой мистер Камерон! Я никогда не писала того, что принято называть «письмами телезрителей». Но хочу, чтобы Вы знали, как я вами восхищаюсь. Вы — актер Божьей милостью…
18 июля
Дорогой мистер Лидгейт! Не подумайте, что я сошла с ума, но все, что я пишу — сущая правда. В прошлых жизнях у нас с Вами был серьезный роман, страстный и горячий. На этой грешной земле мы не стали мужем и женой. Наша любовь была выше предрассудков толпы, выше земных представлений о добре и зле… Мы были…
16 июля
Мне необходимо встретиться с вами. В половине восьмого вечера в следующий четверг я буду на углу Гарфидда и Седьмой Авеню, в парке. В пятницу в это же время я буду у Гранда и Клинтона в Нижнем Истсайде. В моем распоряжении ключи от квартир неподалеку от названных мест. Нам никто не помешает. В руках у меня будет красный цветок. Красный цвет — символ страсти…
7
«СПАЛЬНЯ МОЕЙ ГОСПОЖИ»
Эпизод 603
(ПРОЛОГ Б. Лидгейт в библиотеке, за столом, заваленным бумагами. Крупный план. Он устал и раздражен. Голос Амелии.)Амелия: Лидгейт, необходимо отрегулировать вопрос с фермой на Роуз Хилл. Крестьяне десять лет обрабатывали эту землю. Мы не можем забрать ее без денежной компенсации.
Лидгейт: Кроуфорд сказал, что дело улажено. Оно меня больше не занимает.
Амелия: Он отдал ферму племяннику. Отнял землю у людей, работавших на ней десять лет, — и отдал сыну своей сестры. Вот как он уладил дело.
Лидгейт: Я повторяю: дело улажено. Вопрос решен.
Амелия (в полном отчаянье) : Тогда, по крайней мере, примите во внимание то, что происходит в Корнуэлле. Вы знаете, что творится с ценой на олово!
Лидгейт (Бросает на нее взгляд. Ясно, что он понятия не имеет, что происходит с ценой на олово) : Вы слишком много берете на себя, мадам.
Амелия (сдерживаясь из последних сил) : Я не хотела оскорбить вас.
С каждым днем рейтинг «Спальни моей госпожи» рос. Шоу номер один было уже где-то в середине таблицы, но это не имело значения. Джордж, исполнительный продюсер, входя в кабинет Дженни с полученными по факсу свежими таблицами рейтинга, качал головой: «Это невероятно. Мы победили! Никогда не думал, что нам это удастся».
Даже на улицах Дженни ощущала перемену. Соседи, прежде лишь кивавшие ей при встрече, теперь останавливались, чтобы поговорить, — они уже знали, кто она такая. В метро до нее то и дело доносились обрывки разговоров — все обсуждали героев сериала. Служащим в книжном магазине не терпелось узнать, что случится дальше. Девушка в кафе очень хотела, чтобы каждая серия шла не менее часа: «Это просто кошмар! — говорила она, заворачивая сэндвич для Дженни, — только начнется — и уже конец!»
Дженни была в восторге. Все эти люди смотрели ее сериал, следили за поворотами сюжета, переживали за героев. Она вносила радость в их унылые будни. Если они были чем-то заняты, она предоставляла им возможность на полчаса присесть в кресло, к одиноким приводила в дом друзей, любознательным давала пищу для размышлений и даже уроки истории. Она была почти матерью для всех них, заботливой мамой…
Но почему же Брайан не разделял ее радости? Ведь он вполне это заслужил! Когда сериал был еще «в зародыше», он приложил не меньше сил, чем она, чтобы шоу состоялось. Но их общий успех не принес ему счастья. А она мечтала видеть его счастливым и дала бы руку себе отрубить, чтобы это наконец-то свершилось.
По крайней мере, пусть хоть один из них будет счастлив.
«СПАЛЬНЯ МОЕЙ ГОСПОЖИ»
Эпизод 501
Амелия (в изумлении) : Ты не должна и думать о том, чтобы оставить мужа! (Ей самой это никогда не приходило в голову).Джорджианна: А я думала, ты поймешь меня. Филипп так холоден. Он ни в грош меня не ставит.
Амелия: Но он же твой супруг!
Джорджианна: Но это не значит, что я обречена (Делает резкий жест, словно обезумев) : Разве нет у меня права быть любимой? Перегрин любит меня! Ты предлагаешь мне оставить его? Ты хочешь сказать, что любовь ничего не значит?
Амелия: Я говорю лишь, что…
Джорджианна (в отчаянье) : А я-то надеялась, что ты на моей стороне. Думала, ты понимаешь мои чувства…
Фрэнсин Кенни, элегантная актриса с благородной внешностью матери-наперсницы, исполнительница роли леди Варлей, как-то заглянула в кабинет Дженни.
— Мы с Муром не устаем удивляться, — она имела в виду Мурфилда Томаса, играющего лорда Кортлэнда. — За все лето в сериале не было ни слова о нашей любви.
— Ни слова? — непонимающе уставилась на нее Дженни. — Вы уверены? Этого быть не может.
Лорд Кортлэнд и леди Варлей любили друг друга с детства, их неизменная взаимная преданность и нежность выгодно контрастировали с мимолетными страстями или ледяной холодностью прочих персонажей. Их любовь никогда не выступала на первый план, но на ее фоне разворачивались жизненные коллизии прочих героев. Эти двое считают, что Дженни за три месяца ни разу о них не упомянула.
— Я серьезно, Дженни. Поверь мне. Я правду говорю.
Разумеется, она говорила правду. Внутри любого актера как бы работал незримый счетчик, точно отсчитывающий количество его реплик в каждой серии.
Дженни дернула себя за волосы.
— Простите! Мы просто увязли в новых материалах. Я не права. Но это ничего не значит. Мы вовсе не собираемся забросить эту сюжетную линию! Ни в коем случае!
Фрэнсин, по-видимому, утешилась. Когда актрисе под шестьдесят, найти новую работу нелегко.
— Мы ужасно разволновались.
— Забудьте об этом. И спасибо, что зашли. Хотя я сам должна была исправить ошибку.
Фрэнсин ушла, а Дженни со злостью расшвыряла по столу бумаги. «Это ничего не значит». И она произнесла такие слова?! Безусловно, это кое-что значило. Это значило ВСЕ.
Сюжетная линия «Кортлэнд-Варлей» была списана с их любви с Брайаном. Причем она сделала это сознательно. «Я думала, что это и называется любовью — когда двое выросли вместе и у них общее прошлое». Но Дженни больше не верила в это и бессознательно, не ведая, что творит, оборвала рассказ об их любви.
«СПАЛЬНЯ МОЕЙ ГОСПОЖИ»
Краткое изложение, эпизоды 455—520
Джорджианна и Амелия — подруги по несчастью — обе замужем за нелюбимыми. Но реакция Джорджианны бурная, страстная, она бунтует, за что и оказалась, будучи беременной, в изгнании. Но, не одобряя поведение Джорджианны, мы не рукоплещем и стоическому терпению Амелии.Когда Джорджианна решает бежать с Перегрином, Амелия не обещает им поддержки. Она отнюдь не бесчувственна, но не видит достойной альтернативы законному браку.
В дверях кабинета возник Джордж. Дженни заговорила первой:
— Ты знаешь, что мы на все лето выпустили из виду леди Варлей и лорда Кортлэнда?
Скорее всего, он пришел поговорить о последних таблицах рейтинга, но сейчас ее волновало другое. Она совершила ошибку. И это было ужасно.
Он с минуту размышлял.
— Ты права. А что, это так серьезно?
Дженни вздохнула:
— Наверное, не очень. — По крайней мере, сериала эта проблема касалась меньше всего. А о ее месте в собственной жизни она не желала думать.
— А у меня новость, — сказал Джордж. — Ты знаешь Эдгара Делани?
— Конечно. — Это был известный комедийный актер с Бродвея, не раз получавший «Тони» за актерское мастерство.
— Он в восторге от сериала. Хочет, чтобы его приняли в труппу.
Дженни откинулась на спинку стула:
— Ну и что дальше? Ты же знаешь: у нас не подиум для знаменитостей.
Такое бывало и прежде — звезды крупного масштаба выражали желание сыграть в сериале эпизодическую роль, мелькнуть в кадре, словно ласточка небесная, в течение пары дней. Этот рекламный трюк, безусловно, прибавлял популярности. Но Дженни не одобряла такого заигрывания со зрителями — подобные штучки сильно подрывали лелеемую всем составом иллюзию реальности происходящего.
— Нет, тут другое, — продолжил Джордж. — Он хочет подписать контракт.
— Правда?
Эдгар Делани хочет войти в состав труппы? Тогда другое дело. Актеры такого ранга, как правило, свысока относились к мыльным сериалам. В труппе все обычно приходили в бурный восторг, если театральный артист с блестящей репутацией осчастливливал их своим участием.
— Но нет ли здесь подвоха? — по лицу Джорджа было видно, что тут что-то нечисто.
— Он хочет начать с первого сентября, и его агент объявил, что сей вопрос вне обсуждений.
— С первого сентября?
Но сегодня уже седьмое августа. За оставшиеся три недели она не успела бы создать нового героя. Ей пришлось бы переработать огромный отрезок сюжета, а многие сцены, запланированные к съемкам в августе, претерпели бы серьезные изменения. Это невозможно.
И потом, она не лукавила, говоря Фрэнсин, что у нее сейчас очень много работы. Трисия Стеклер, играющая Джорджианну, в сентябре выходила из отпуска по уходу за ребенком. Одновременно должен был появиться Дэвид Роксбури, исполнитель роли Перегрина. Дженни придется срочно вводить их в действие. Для работы над новым персонажем просто физически не было времени.
Но Эдгар Делани! Ведь не к Полу Томлину он пришел, прося роли в «Аспиде».
— Что же ты им ответил?
— Что единственный человек, имеющий право решать такие вопросы, — это ты.
Дженни были приятны его слова, ей вообще нравилось все, что про нее говорили — она, дескать, самый гибкий и чуткий сценарист на всем телевидении. Поддержать такое мнение о себе было в ее интересах.
— Наверное, тут есть о чем подумать.
Информация о том, что Эдгар Делани заинтересовался их сериалом, не предназначалась для посторонних ушей и должна была оставаться тайной даже для актеров труппы. Но тем же вечером Дженни обо всем рассказала Брайану. Ей и в голову не пришло, что этого делать не следует, ведь он всегда был в курсе ее работы. Но тут же ощутила неловкость. В конце концов, он рядовой член труппы. А актеру, кем бы он ни был, не полагается знать о переговорах по поводу контракта с другим. Брайан равнодушно выслушал ее.
— Что ж, тебе решать.
— Конечно, но я не знаю, как быть. Это же адская работа, а у нас и без него уйма дел на подходе. Я и так упустила кое-что важное…
— В таком случае, не соглашайся.
— Но это же Эдгар Делани. Какой может быть отличный ход! Я просто обязана сочинить для него роль — ради блага всех телевизионных сериалов.
— Тогда соглашайся.
Нечего сказать, бесценная помощь.
Уже на следующий вечер Дженни понимала, что выбора у нее нет. «Спальня моей госпожи» не могла позволить себе использовать такой шанс. Это было бессмысленно. Слишком много пришлось бы менять.
Придя к такому решению, она приуныла. Конечно, все правильно, но… Это слишком «взрослое» дело. Работать над собственным сериалом было так здорово. «Эй, ребятишки, сыграем-ка пьеску!» — примерно так же она чувствовала себя, когда в детстве разыгрывала с приятелями представление где-нибудь на задворках. Конечно, телевидение частенько портило ей настроение, не давая возможности выехать на съемки, не выделяя средств для новых декораций… Но на телевидении работали взрослые дяди и тети, а здесь, в Бруклине, все были детьми, а дети всегда должны слушаться старших.
Теперь она вынуждена выступать в роли взрослой тети. «Этого не может случиться, Брайан. Мы должны навсегда остаться детьми».
Через пару часов Дженни спустилась в студию. Она любила в одиночестве бродить среди декораций, сидеть там, где сидели герои, трогать вещи, к которым они прикасались.
В студии было прохладно. Днем, когда включены все софиты, жар от них поднимался к перекрытиям и электрокабелям, подвешенным к потолку. Дженни включила пару ламп нижней подсветки и стала пробираться сквозь путаницу кабелей, стремянок и расплющенных пластиковых стаканчиков, валявшихся вокруг идеально прибранной декорации.
Она остановилась у спальни Амелии. Ей нравилась эта декорация — одна из самых прелестных. Стены спокойного зеленого цвета с изысканной отделкой из слоновой кости. Причудливо изогнутые подлокотники мебели, тоже цвета слоновой кости, были инкрустированы золотом. Полог над кроватью — бледно-желтый, с узором из зеленых виноградных гроздьев. Дженни села на кровать и откинулась на изголовье. Наверное, так сидела бы Амелия.
…Амелия замужем за нелюбимым. Так же, как Джорджианна и леди Варлей. Дженни даже не заметила, сколь часто стала использовать этот прием. Но Джорджианна и леди Варлей, по крайней мере, любили кого-то. Неужели Амелии вновь предстоит полюбить?
А ей самой?
Послышались шаги. Поступь была тяжелой. Видимо, кто-то из охранников хочет выяснить, почему в декорации горит свет. Она подала голос.
Шаги приблизились, и перед ней появился Алек Камерон.
— Ты же не так ходишь, — не без удовольствия отметила она. — Я думала, у тебя более легкая походка.
Дженни понятия не имела о том, как обычно звучат шаги Алека, но почему-то знала это.
— У меня — может быть, — ответил он, — но не у Его Светлости герцога Лидгейтского. Я топаю тут по залам, разнашиваю его новую обувку, привыкаю, так сказать.
Алек приблизился. Он был уже в своей рубашке, свободной и вылинявшей голубой рубашке для поло. Но на нем оставались кремовые панталоны герцога и пара сапог. Панталоны, словно трико, облегали бедра. Поблескивающие кожаные сапоги закрывали икры, а спереди были снабжены наколенниками. Видимо, костюмеры подгоняли их по его ноге.
— Потрясающие сапоги! — одобрила она.
— Благодарю.
Ответ был предельно краток. Алек направился к выходу. Было ясно, что он не хочет ей мешать.
— Нет-нет! Не уходи! — попросила Дженни. — Не хочешь присесть? Отдохни — ноги-то устали.
— Ну, если не помешаю…
Вместо ответа Дженни указала на изящный дамский стул, принадлежащий Амелии. Но Алек не заметил жеста. В следующее мгновение кровать прогнулась и голубая рубашка коснулась руки Дженни.
Дженни неловко поежилась. С какой стати он уселся на кровать? Весьма фривольно.
Но ему так вовсе не казалось. Эта декорация была его домом, а кровать — рабочим местом. Он работал здесь два, а то и три раза в неделю. Все это было для него не более фривольно, чем для Дженни сидеть на софе в своем кабинете.
Она скрестила руки на груди, чтобы избежать соприкосновения, и попыталась завязать разговор.
— У тебя много писем от больных лейкемией, — она плохо понимала, что говорит. — Ты усиленно занимаешься благотворительностью?
Волосы Алека были взъерошены — видно, недавно снял парик Лидгейта. Рубашка облегала только плечи, а ниже спадала свободными складками.
— Да, писем немало, — ответил он. — Но только из фонда для больных лейкемией.
Актрисы, особенно героини мыльных опер, привыкли к тому, чтобы сидеть чуть ли не на коленках у партнера. Декорации были невелики, а планы в основном крупные, и актерам приходилось стоять очень близко друг к другу. В жизни люди обычно не приближаются так к собеседнику. Они-то привыкли… Ни Карен, ни Трина, ни Пэм не обратили бы на это внимания.
— А почему такой интерес к лейкемии?
— У меня младшая сестренка была больна.
Дженни вздрогнула. Все мысли о себе и о непозволительной близости сразу исчезли.
— Надеюсь, она выздоровела?
— Нет. Умерла.
— О, Алек, — Дженни повернулась к нему, опершись локтем на изголовье, чтобы лучше его видеть. — Прости. Какой ужас!
— Да, это было ужасно, но с тех пор прошло много времени.
— Когда это случилось? Сколько ей было лет? А тебе?
— В девять она заболела, в двенадцать скончалась. Я был на год старше. Сейчас она могла бы выжить. Сегодня процент выздоравливающих намного больше. Изменились методы…
Голос Алека был бесстрастен. Видимо, привык обсуждать эту тему. Приходилось же ему выступать на заседаниях фонда. Дженни поняла, что сейчас он заговорит о лечении и медицинском оборудовании. Но это было не интересно. Ее волновали люди.
— А какая она была?
Она застала Алека врасплох — ему было бы куда легче говорить о медицинских проблемах. Помолчав, он заговорил:
— Какая? — он посмотрел вверх, на путаницу темных проводов. — Чудесная девочка — очень забавная, и словно сотканная из противоречий. Даже до болезни она выглядела хрупкой. Всегда была бледной, худенькой и довольно слабенькой. Но вся как струночка. Она обладала потрясающим чувством равновесия и поэтому ничего не боялась. Могла пройти по любому бревну на скотном дворе. А если нам нужно было до чего-то дотянуться, мы ставили ее на плечи Брюса, она приподнималась на цыпочки и… — Он замолчал, потирая ладонью затылок. — Знаешь, я не уверен, что должен тебе все это рассказывать. Но видимо, поэтому меня тянет к противоречивым женским натурам.