Али.
Глотаю и глотаю, как отраву, проклятую водку… Наконец, стакан пуст, и я демонстративно переворачиваю его вверх дном.
– Вот это казак, – смеется Рамзан.
Удивляюсь ему: сам не пьет, пытается жить по своим законам, а нас, русских, спаивает… Или это делает специально, чтоб я свалилась… Но ничего у него не выйдет…
– Только б не опьянеть! Пора уносить ноги! – мысленно приказываю себе, чувствуя, как мгновенно деревенеет язык и немеют губы.
– Бежать… Бежать… – шепчу я, пытаясь выбраться из этой комнаты, и натыкаюсь на чью-то фигуру.
– Рамзан… – обреченно думаю я. – Все: поймана птица…
– Верочка, разреши пригласить на танец? – это приглашение звучит как насмешка, потому что мужчина прекрасно знает, что ни отказать ему, ни оттолкнуть его я не в состоянии. Водка парализовала мою волю, мое тело, и, если бы не сильные руки Рамзана, я бы упала…
Он изо всей силы прижимает меня к себе, и мы сливаемся в одну фигуру. Танцуя, Рамзан подносит меня к двери, в коридоре впивается в пытающиеся сказать "не надо, отпусти" губы и несет в свою комнату…
Он долго и страстно целует меня, что-то говорит о любви, но я уже ничего не понимаю и не чувствую… Мне все равно…
Очнулась я на рассвете и не сразу поняла, где нахожусь. Чьи-то волосатые руки змеями обвивают мою фигуру и судорожно прижимают к себе…
– Рамзан! – молнией поражает меня мысль. – Прославилась… Да, недаром нас чеченцы называют гулящими… Хотела быть другой, хотела всем что-то доказать – а очутилась в постели у завуча…
Пытаюсь потихоньку выползти из мужских объятий, но вскоре понимаю, что сделать это незаметно невозможно: при каждом моем движении его руки удавом сжимают мое тело до боли. Значит, уйти не попрощавшись не смогу…
– Рамзан, отпусти, – подаю я голос. – И так опозорилась…
Мужчина прикрывает ладонью мои губы и шепчет:
– Молчи, пожалуйста, молчи… Я об этом мечтал с нашей первой встречи… Люблю тебя… Готов на любые безумства… Хотел даже украсть тебя… Прости, что пришлось поступить так по-зверски…
По-другому не смог к тебе подступиться. Давай жить вместе, – целуя мои руки, говорит он.
– Это невозможно, – возражаю я. – Твои родные никогда не примут меня, а жить так, как Наташа с Сулейманом не хочу…
– У нас все будет по-другому… Уговорю мать, поженимся, будем растить детей… – горячо убеждает меня Рамзан, и в его темно-карих глазах появляется надежда на счастье.
И мне жаль разрушать его мечту, но я прекрасно знаю, что летом возвращусь на Кубань к отцу, что поиски личного счастья окончены: просто я в эту ночь поняла, что ни мужчины, ни секс меня больше не интересуют… Если такой парень, как Рамзан, не смог разбудить во мне женщину, то, видно, это сделать невозможно…
– Тебе надо забыть меня, – советую я Рамзану, одеваясь.
– Нет, не смогу…
– Сможешь… Всё со временем проходит…
Я тихонько выскальзываю в коридор, надеясь, что меня никто не увидит. Но мои старания напрасны: сначала сталкиваюсь с директором школы и съеживаюсь от его улыбки, как от удара, потом ко мне подходит Сулейман и просит зайти к Наташе: у Русланчика заболел животик.
Несмотря на ранний час, подруга с ожесточением трясёт коляску и никак не может успокоить ребенка.
– Господи! Не могу больше! – увидев меня, по-бабьи стонет Наташа.
– Одна… Кругом одна… Он уехал, и никто мне не поможет…
– Сейчас всё будет в порядке, – успокаиваю её. – Нагреем утюжком пеленочку, приложим её к животику, и Русланчик засмеётся… А ещё мы нашего малыша возьмём на ручки, и он будет счастлив… Вот видишь: твой сынок уже не плачет…
– Как это у тебя получается? – удивляется Наташа.
– Я же казачка… А у нас бабы всё умеют делать: и дрова рубить, и траву косить, и детей растить… Это у нас в крови.
– А как ты очутилась в такую рань в общежитии?
Чувствую, что краснею, и не знаю, как ответить на этот вопрос…
Врать не умею, да и скоро моё поведение станет обсуждать весь педколлектив. Здесь каждая новость развлекает надолго.
– Смотри, девка! Повторишь мою судьбу… – назидательно говорит мне Наташа. – Вижу, что нравишься ты Рамзану… И хороший он, и добрый, но женится, уж поверь мне, на чеченке… И будешь, как я, делить его с женой и ждать редких свиданий…
– Нет, я здесь не останусь: летом возвращусь на хутор…
– Эх, дуреха… Да кто ж тебя отпустит? Трудовую книжку тебе
Рамзан ни за что не отдаст… Два года надо еще отработать по направлению, – сочувствует мне подруга.
Новый год не принёс мне радости. При виде меня все шушукаются и даже не прячут ухмылок: видно, людям приятно ощущать, что кто-то ещё хуже их. Даже Али осуждающе качает головой:
– Не ожидал… Недолго же ты продержалась… Теперь никогда не женюсь: женщинам нельзя верить… Все вы одинаковые…
– Ты разочарован в русских женщинах, так что не обобщай: жениться
– то будешь на чеченке… – дерзко отвечаю я.
Избегаю Рамзана, но сделать это в школе почти невозможно: он повсюду: и в учительской, куда захожу за журналами, и в коридоре, и в классах, где я работаю…
Несколько раз в неделю посещает уроки, чего раньше не делал, а потом разбирает их, каждый раз говоря одно и то же:
– Прекрасный урок, Верочка… Ох, извиняюсь, Вера Фёдоровна. Как интересно ты опрашиваешь! Ещё лучше объясняешь новый материал: доступно, понятно… Слушал бы тебя и слушал… Жаль, что у тебя нет желания слушать меня…
– Рамзан, не позорь меня, не преследуй, не ходи на уроки: мне и так не сладко… Я к тебе хорошо отношусь и даже не обижаюсь на то, что ты сделал со мной… Летом уеду домой: там ждут меня мой отец, мой дом, мой хутор, моя родина.
– Нет! Никогда не отдам тебе трудовую книжку! Не отпущу… – злится завуч.
Думаю, что Рамзан понимает, как мне сложно теперь работать в коллективе, и по-своему пытается защитить меня: но от этого не становится легче.
Я побледнела и похудела, меня начало поташнивать. Значит, вновь беременна. Я даже не расстроилась от этой новости, как когда-то в
Краснодаре. Ну что ж, привезу отцу живой подарок из Чечни, выращу, воспитаю… Лишь бы малыш был здоров, и тот проклятый стакан водки не сказался на нём… Буду надеяться на лучшее: Рамзан не пьёт, я и отец тоже, может, Бог простит меня, грешницу, не буду же я убивать дитя вновь. Теперь самое главное для меня – скрыть беременность от всех, а это сделать так трудно.
– Что с тобой, подружка, уж не влипла ли ты? – беспокоится Наташа.
– Ах, эта сухомятка… Желудок за год испортила, – жалуюсь я.
– Да, ты тут не одна такая: нет столовой, нет буфета, а в школе работаем в две смены… Откуда здоровье, – сочувствуют мне коллеги.
Я рада, что меня не рвет, а тошнота хоть неприятна, но незаметна для окружающих.
Весна. Тепло. Часто с детьми ухожу в лес: там так красиво. Всё зеленеет и цветет. Пахнет подснежниками. Дети рвут черемшу и едят её, отыскивают под прелой листвой прошлогодние груши, дарят мне весенние цветы, девочки плетут венки и украшают мои волосы… В лесу так хочется молчать и слушать…
– Вера! Где же ты? – вдруг слышу голос Рамзана.
– И здесь нашел! Нигде от него не скроешься, – сердито думаю я.
Услышав его голос, дети радостно кричат что-то по-своему.
– Вот и отдохнула…
Рамзан о чём-то разговаривает с детьми, а потом переводит для меня:
– Попрощайтесь с Верой Фёдоровной и идите по домам. Мне нужно поговорить с вашим классным руководителем.
Хочу остановить ребят, но Рамзан меня обрывает:
– Не о любви я пришёл говорить… У тебя, Верочка, горе… Вот телеграмма…
Беру её трясущимися руками и не могу читать: слёзы застилают свет, ничего не вижу…
– Бедный папочка! – кричу я. – Не выдержал одиночества… Зачем я
Вас оставила?
– Успокойся, Верочка… – обнимает меня Рамзан. – Может, твой отец поправится: у него инсульт… Сейчас ты поедешь домой и поможешь ему. Я дам тебе отпуск без содержания… Пойдем – помогу тебе собраться и отвезу в Грозный.
Все было как во сне: и поездка в столицу, и расставание с
Рамзаном в аэропорту, и возвращение домой: я плачу и корю себя за то, что редко писала письма, что оставила отца одного… Не помню, как добралась до хутора. Кажется, на попутных машинах…
Останавливаюсь и озираюсь: ночь, Чёрный Ерик спит, нигде ни огонька, только у клуба на столбах горят несколько лампочек, тускло освещая белое здание, ряд акаций и чей-то забор. Со страхом тороплюсь домой: не могу представить отца больным и беспомощным… В волнении не могу открыть калитку – а Моряк, узнав меня, жалобно воет на цепи. На двери замок – исчезла надежда на то, что в телеграмме написана неправда. Значит, всё плохо… И, хотя не раз приезжала из
Краснодара в дом, где никого не было, и ночевала одна, но никогда не испытывала такого жуткого страха…
Зажигаю свет во всех комнатах: в зале на столе записка:
"Верочка, сегодня вечером Федя скончався в Славянске в больнице.
Отмучився, бедный… Если приедешь ночью и буде страшно, приходи.
Твоя крестная мама".
Машинально сажусь на диван. Ни плакать, ни кричать уже не могу.
Перебираю лежащие на тумбочке бумажки, нахожу начатое отцом письмо:
"Здравствуй, дорогая моя доченька! Замучив почтальоншу… Жду от тебя весточку. Что с тобою? Разрывается сердце от боли…"
Смотрю на ещё живые строчки и ругаю себя за редкие письма, за то, что чужим отдавала больше времени, чем близким, за то, что не осталась с отцом, за то, что не родила от Игоря сына, за то, что исковеркала себе жизнь… Единственный тот, кто меня по-настоящему любил, ушёл навсегда. Вот теперь я одна… одна…
– Простите меня, папочка Федечка, – скорбно шепчу я. – Никогда больше не оставлю Вас… Буду жить в Вашей хате, как и Вы, буду растить своего ребёнка, буду работать…
И вдруг мне кажется, что кто-то там, внутри, толкает меня ножкой, чтобы напомнить, что я не одинока в этом мире. *Эпилог*
Придвинув кресло к телевизору, я напряженно слушаю "Новости".
Меня интересуют вести из Чечни: там офицером служит мой сын, Руслан.
Когда показывают фото или документальные кадры, надеваю очки и вглядываюсь в лица и русских, и чеченцев, ищу знакомые черты.
Называют фамилии погибших, и я радуюсь, что среди убитых нет моего сына и моих учеников.
Давно уже не сплю без снотворных лекарств, но и они не помогают мне: как только закрываю глаза, вижу один и тот же сон.
Ночь. Луна освещает скалистые горы. По извилистой дороге, вдоль ущелья, гуськом идут солдаты – впереди – мой сын. Они держат автоматы на взводе и готовы в любую минуту выстрелить… А на верху скалы, за огромным камнем, с оружием в руках притаился Рамзан. Вот он целится в Руслана.
– Рамзан! Не стреляй: это твой сын! Руслан! Брось оружие: это твой отец! – истерично кричу я и просыпаюсь от своего же крика.
Вновь пью лекарство и долго думаю о том, как быстро мы, люди, потеряли то доброе, что было в нас… Вспоминаю Чечню, своих ребят,
Джахара, Рамзана, Али, Сулеймана, Пятимат и прошу у Бога:
– Господи! Спаси нас, грешных! Отучи от ненависти – научи любви…
Молюсь каждый день:
"Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю! Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы. Перьями своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен, щит и ограждение – истина
Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень… За то, что он возлюбил
Меня, избавлю его, защищу его, потому что он познал имя Мое".
Молитвами и живу: они дают надежду на спасение сына.
Глотаю и глотаю, как отраву, проклятую водку… Наконец, стакан пуст, и я демонстративно переворачиваю его вверх дном.
– Вот это казак, – смеется Рамзан.
Удивляюсь ему: сам не пьет, пытается жить по своим законам, а нас, русских, спаивает… Или это делает специально, чтоб я свалилась… Но ничего у него не выйдет…
– Только б не опьянеть! Пора уносить ноги! – мысленно приказываю себе, чувствуя, как мгновенно деревенеет язык и немеют губы.
– Бежать… Бежать… – шепчу я, пытаясь выбраться из этой комнаты, и натыкаюсь на чью-то фигуру.
– Рамзан… – обреченно думаю я. – Все: поймана птица…
– Верочка, разреши пригласить на танец? – это приглашение звучит как насмешка, потому что мужчина прекрасно знает, что ни отказать ему, ни оттолкнуть его я не в состоянии. Водка парализовала мою волю, мое тело, и, если бы не сильные руки Рамзана, я бы упала…
Он изо всей силы прижимает меня к себе, и мы сливаемся в одну фигуру. Танцуя, Рамзан подносит меня к двери, в коридоре впивается в пытающиеся сказать "не надо, отпусти" губы и несет в свою комнату…
Он долго и страстно целует меня, что-то говорит о любви, но я уже ничего не понимаю и не чувствую… Мне все равно…
Очнулась я на рассвете и не сразу поняла, где нахожусь. Чьи-то волосатые руки змеями обвивают мою фигуру и судорожно прижимают к себе…
– Рамзан! – молнией поражает меня мысль. – Прославилась… Да, недаром нас чеченцы называют гулящими… Хотела быть другой, хотела всем что-то доказать – а очутилась в постели у завуча…
Пытаюсь потихоньку выползти из мужских объятий, но вскоре понимаю, что сделать это незаметно невозможно: при каждом моем движении его руки удавом сжимают мое тело до боли. Значит, уйти не попрощавшись не смогу…
– Рамзан, отпусти, – подаю я голос. – И так опозорилась…
Мужчина прикрывает ладонью мои губы и шепчет:
– Молчи, пожалуйста, молчи… Я об этом мечтал с нашей первой встречи… Люблю тебя… Готов на любые безумства… Хотел даже украсть тебя… Прости, что пришлось поступить так по-зверски…
По-другому не смог к тебе подступиться. Давай жить вместе, – целуя мои руки, говорит он.
– Это невозможно, – возражаю я. – Твои родные никогда не примут меня, а жить так, как Наташа с Сулейманом не хочу…
– У нас все будет по-другому… Уговорю мать, поженимся, будем растить детей… – горячо убеждает меня Рамзан, и в его темно-карих глазах появляется надежда на счастье.
И мне жаль разрушать его мечту, но я прекрасно знаю, что летом возвращусь на Кубань к отцу, что поиски личного счастья окончены: просто я в эту ночь поняла, что ни мужчины, ни секс меня больше не интересуют… Если такой парень, как Рамзан, не смог разбудить во мне женщину, то, видно, это сделать невозможно…
– Тебе надо забыть меня, – советую я Рамзану, одеваясь.
– Нет, не смогу…
– Сможешь… Всё со временем проходит…
Я тихонько выскальзываю в коридор, надеясь, что меня никто не увидит. Но мои старания напрасны: сначала сталкиваюсь с директором школы и съеживаюсь от его улыбки, как от удара, потом ко мне подходит Сулейман и просит зайти к Наташе: у Русланчика заболел животик.
Несмотря на ранний час, подруга с ожесточением трясёт коляску и никак не может успокоить ребенка.
– Господи! Не могу больше! – увидев меня, по-бабьи стонет Наташа.
– Одна… Кругом одна… Он уехал, и никто мне не поможет…
– Сейчас всё будет в порядке, – успокаиваю её. – Нагреем утюжком пеленочку, приложим её к животику, и Русланчик засмеётся… А ещё мы нашего малыша возьмём на ручки, и он будет счастлив… Вот видишь: твой сынок уже не плачет…
– Как это у тебя получается? – удивляется Наташа.
– Я же казачка… А у нас бабы всё умеют делать: и дрова рубить, и траву косить, и детей растить… Это у нас в крови.
– А как ты очутилась в такую рань в общежитии?
Чувствую, что краснею, и не знаю, как ответить на этот вопрос…
Врать не умею, да и скоро моё поведение станет обсуждать весь педколлектив. Здесь каждая новость развлекает надолго.
– Смотри, девка! Повторишь мою судьбу… – назидательно говорит мне Наташа. – Вижу, что нравишься ты Рамзану… И хороший он, и добрый, но женится, уж поверь мне, на чеченке… И будешь, как я, делить его с женой и ждать редких свиданий…
– Нет, я здесь не останусь: летом возвращусь на хутор…
– Эх, дуреха… Да кто ж тебя отпустит? Трудовую книжку тебе
Рамзан ни за что не отдаст… Два года надо еще отработать по направлению, – сочувствует мне подруга.
Новый год не принёс мне радости. При виде меня все шушукаются и даже не прячут ухмылок: видно, людям приятно ощущать, что кто-то ещё хуже их. Даже Али осуждающе качает головой:
– Не ожидал… Недолго же ты продержалась… Теперь никогда не женюсь: женщинам нельзя верить… Все вы одинаковые…
– Ты разочарован в русских женщинах, так что не обобщай: жениться
– то будешь на чеченке… – дерзко отвечаю я.
Избегаю Рамзана, но сделать это в школе почти невозможно: он повсюду: и в учительской, куда захожу за журналами, и в коридоре, и в классах, где я работаю…
Несколько раз в неделю посещает уроки, чего раньше не делал, а потом разбирает их, каждый раз говоря одно и то же:
– Прекрасный урок, Верочка… Ох, извиняюсь, Вера Фёдоровна. Как интересно ты опрашиваешь! Ещё лучше объясняешь новый материал: доступно, понятно… Слушал бы тебя и слушал… Жаль, что у тебя нет желания слушать меня…
– Рамзан, не позорь меня, не преследуй, не ходи на уроки: мне и так не сладко… Я к тебе хорошо отношусь и даже не обижаюсь на то, что ты сделал со мной… Летом уеду домой: там ждут меня мой отец, мой дом, мой хутор, моя родина.
– Нет! Никогда не отдам тебе трудовую книжку! Не отпущу… – злится завуч.
Думаю, что Рамзан понимает, как мне сложно теперь работать в коллективе, и по-своему пытается защитить меня: но от этого не становится легче.
Я побледнела и похудела, меня начало поташнивать. Значит, вновь беременна. Я даже не расстроилась от этой новости, как когда-то в
Краснодаре. Ну что ж, привезу отцу живой подарок из Чечни, выращу, воспитаю… Лишь бы малыш был здоров, и тот проклятый стакан водки не сказался на нём… Буду надеяться на лучшее: Рамзан не пьёт, я и отец тоже, может, Бог простит меня, грешницу, не буду же я убивать дитя вновь. Теперь самое главное для меня – скрыть беременность от всех, а это сделать так трудно.
– Что с тобой, подружка, уж не влипла ли ты? – беспокоится Наташа.
– Ах, эта сухомятка… Желудок за год испортила, – жалуюсь я.
– Да, ты тут не одна такая: нет столовой, нет буфета, а в школе работаем в две смены… Откуда здоровье, – сочувствуют мне коллеги.
Я рада, что меня не рвет, а тошнота хоть неприятна, но незаметна для окружающих.
Весна. Тепло. Часто с детьми ухожу в лес: там так красиво. Всё зеленеет и цветет. Пахнет подснежниками. Дети рвут черемшу и едят её, отыскивают под прелой листвой прошлогодние груши, дарят мне весенние цветы, девочки плетут венки и украшают мои волосы… В лесу так хочется молчать и слушать…
– Вера! Где же ты? – вдруг слышу голос Рамзана.
– И здесь нашел! Нигде от него не скроешься, – сердито думаю я.
Услышав его голос, дети радостно кричат что-то по-своему.
– Вот и отдохнула…
Рамзан о чём-то разговаривает с детьми, а потом переводит для меня:
– Попрощайтесь с Верой Фёдоровной и идите по домам. Мне нужно поговорить с вашим классным руководителем.
Хочу остановить ребят, но Рамзан меня обрывает:
– Не о любви я пришёл говорить… У тебя, Верочка, горе… Вот телеграмма…
Беру её трясущимися руками и не могу читать: слёзы застилают свет, ничего не вижу…
– Бедный папочка! – кричу я. – Не выдержал одиночества… Зачем я
Вас оставила?
– Успокойся, Верочка… – обнимает меня Рамзан. – Может, твой отец поправится: у него инсульт… Сейчас ты поедешь домой и поможешь ему. Я дам тебе отпуск без содержания… Пойдем – помогу тебе собраться и отвезу в Грозный.
Все было как во сне: и поездка в столицу, и расставание с
Рамзаном в аэропорту, и возвращение домой: я плачу и корю себя за то, что редко писала письма, что оставила отца одного… Не помню, как добралась до хутора. Кажется, на попутных машинах…
Останавливаюсь и озираюсь: ночь, Чёрный Ерик спит, нигде ни огонька, только у клуба на столбах горят несколько лампочек, тускло освещая белое здание, ряд акаций и чей-то забор. Со страхом тороплюсь домой: не могу представить отца больным и беспомощным… В волнении не могу открыть калитку – а Моряк, узнав меня, жалобно воет на цепи. На двери замок – исчезла надежда на то, что в телеграмме написана неправда. Значит, всё плохо… И, хотя не раз приезжала из
Краснодара в дом, где никого не было, и ночевала одна, но никогда не испытывала такого жуткого страха…
Зажигаю свет во всех комнатах: в зале на столе записка:
"Верочка, сегодня вечером Федя скончався в Славянске в больнице.
Отмучився, бедный… Если приедешь ночью и буде страшно, приходи.
Твоя крестная мама".
Машинально сажусь на диван. Ни плакать, ни кричать уже не могу.
Перебираю лежащие на тумбочке бумажки, нахожу начатое отцом письмо:
"Здравствуй, дорогая моя доченька! Замучив почтальоншу… Жду от тебя весточку. Что с тобою? Разрывается сердце от боли…"
Смотрю на ещё живые строчки и ругаю себя за редкие письма, за то, что чужим отдавала больше времени, чем близким, за то, что не осталась с отцом, за то, что не родила от Игоря сына, за то, что исковеркала себе жизнь… Единственный тот, кто меня по-настоящему любил, ушёл навсегда. Вот теперь я одна… одна…
– Простите меня, папочка Федечка, – скорбно шепчу я. – Никогда больше не оставлю Вас… Буду жить в Вашей хате, как и Вы, буду растить своего ребёнка, буду работать…
И вдруг мне кажется, что кто-то там, внутри, толкает меня ножкой, чтобы напомнить, что я не одинока в этом мире. *Эпилог*
Придвинув кресло к телевизору, я напряженно слушаю "Новости".
Меня интересуют вести из Чечни: там офицером служит мой сын, Руслан.
Когда показывают фото или документальные кадры, надеваю очки и вглядываюсь в лица и русских, и чеченцев, ищу знакомые черты.
Называют фамилии погибших, и я радуюсь, что среди убитых нет моего сына и моих учеников.
Давно уже не сплю без снотворных лекарств, но и они не помогают мне: как только закрываю глаза, вижу один и тот же сон.
Ночь. Луна освещает скалистые горы. По извилистой дороге, вдоль ущелья, гуськом идут солдаты – впереди – мой сын. Они держат автоматы на взводе и готовы в любую минуту выстрелить… А на верху скалы, за огромным камнем, с оружием в руках притаился Рамзан. Вот он целится в Руслана.
– Рамзан! Не стреляй: это твой сын! Руслан! Брось оружие: это твой отец! – истерично кричу я и просыпаюсь от своего же крика.
Вновь пью лекарство и долго думаю о том, как быстро мы, люди, потеряли то доброе, что было в нас… Вспоминаю Чечню, своих ребят,
Джахара, Рамзана, Али, Сулеймана, Пятимат и прошу у Бога:
– Господи! Спаси нас, грешных! Отучи от ненависти – научи любви…
Молюсь каждый день:
"Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю! Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы. Перьями своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен, щит и ограждение – истина
Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень… За то, что он возлюбил
Меня, избавлю его, защищу его, потому что он познал имя Мое".
Молитвами и живу: они дают надежду на спасение сына.