Зинаида Шедогуб
 
Работа по распределению

   Новогодний вечер в пединституте.
   Темноту разрезают разноцветные огоньки праздничных гирлянд. Я стою у стены и тщетно пытаюсь разглядеть однокурсниц, Свету и Лилю.
   – Подруги выходят замуж, а у меня нет даже парня. Неужели так никому и не понравлюсь? Значит, поеду скоро по распределению, – с досадой вздыхаю я, считая, что зря так долго вертелась перед зеркалом, укладывая непокорные волосы в замысловатую прическу. – Все зря… Лучше бы поехала домой, в Черный Ерик. Нет, все же зря осталась в Краснодаре…
   – Пойдем, Дюймовочка, танцевать, – вдруг слышу я и радостно вздрагиваю. Еще не видя говорящего, пытаюсь улыбнуться и поправляю прическу, чтобы ему понравиться.
   Боже, как он красив! Блестящие волосы коротко острижены. На высоком лбу темнеют чуть изогнутые брови. Синие очи смотрят умно и насмешливо. Под тонким носом пламенеют чувственные губы.
   Танцует он так легко, что я, стыдясь своей неуклюжести, изо всех сил пытаюсь уловить движение его мышц, чтобы предугадать очередное танцевальное па и не опозориться.
   Закончился танец, и незнакомец предлагает:
   – Давай, Дюймовочка, отсюда куда-нибудь убежим.
   – Хорошо, – не задумываясь, отвечаю я, готовая последовать за ним в тот миг хоть на край света.
   Взявшись за руки, мы идем в парк.
   Неслышно падают с неба снежинки, повисают на ветках деревьев, покрывают серебром дорожки, скамейки, клумбы… Все сказочно блестит. Город погружается в тишину, и мы тоже молчим. Говорят только губы да руки.
   – Как же доберусь? – думаю я, пытаясь вырваться из его объятий.
   Видя мое беспокойство, мужчина тоже очнулся.
   – Замерз, и поздно уже. Пойдем, крошка, ко мне. Я тут недалеко живу.
   – А как тебя зовут? – дрожа, спрашиваю я.
   – Ну, давай знакомиться: Игорь. Да не трусь, – хохочет он. -
   Женщин никогда не беру насильно. Захочешь сама – да. Отвезти на такси тоже не могу: все деньги вчера в ресторане оставил. Так что деваться тебе некуда.
   – Да, деваться мне действительно некуда, – считаю я.
   Как заколдованная, подчиняюсь любому желанию незнакомца, обнимаюсь, целуюсь… И это я, недотрога… Раньше бы пошла в общежитие и сама, а сейчас, как загипнотизированная, следую за
   Игорем, впервые в жизни испытывая физическое влечение к мужчине и боясь этого чувства.
   – Ты, конечно, из станицы… Наша… Кубанская… И зовут тебя
   Мария, – гадает Игорь.
   – Нет, – шепчу я. – Во-первых, хуторская, во-вторых, не Маша, а
   Вера.
   Щелкнул замок – и мы в комнатке.
   Диван. Книжный шкаф. Небольшой письменный стол. Между мебелью узкий проход.
   Вот и все, дорогая… Не успела познакомиться с парнем и сразу в постель… Хорошо, если отсюда живой выйдешь!
   – Раздевайся, ложись на диван и отдыхай, – приглашает Игорь.
   – Нет, не хочу… Понимаешь: у меня еще никого не было… – чуть не плачу я. – Да и нельзя мне: отец этого не перенесет… Мама после родов умерла, он сам меня вырастил. Опозорюсь – умрет…
   – Переживет, – ехидно смеется Игорь. – И не ной. Я ведь тебе обещал. Вот только поцелую тебя и спать завалюсь.
   Он страстно впился в мои губы, но, заметив страх, недовольно оттолкнул меня, отвернулся к стене и замолчал.
   Я сижу рядом, боясь пошевелиться, но, когда, наконец, понимаю, что мужчина не притворяется, а спит, осмелев, встаю с дивана и рассматриваю в шкафу книги, ищу документы и фотографии, чтобы хоть что-то узнать о незнакомце. Ничего не нахожу, только в ящике стола обнаруживаю шприцы и думаю:
   – Может, он наркоман?
   Всю ночь придумываю страшные истории, а когда начинает светать, тихонько выхожу из дома и еду в общежитие.
   – Где ты была? Я так волновалась… – сонно бурчит Светлана, увидев, как я на цыпочках вхожу в комнату.
   – Ночевала у тетки в городе, – неумело вру и чувствую, как фальшиво звучат мои слова. Как в омут, бросаюсь в постель и тяжело вздыхаю.
   – Все хорошо, что хорошо кончается, – успокаиваю себя, хотя и понимаю, вряд ли все так закончится: Игорь уже вошел в мое сердце, и забыть его будет непросто.
 
   Закончились каникулы, начались занятия, а Игорь больше не появлялся.
   Жду его каждый день. Лектор что-то рассказывает о Владимире
   Маяковском, а я не слышу ни единого слова: все черчу и черчу в тетради какие-то замысловатые кружочки и думаю:
   – Я ему понравилась, не могла не понравиться: где он еще найдет такую красивую, чистую, невинную…
   При выходе из аудитории сталкиваюсь с Игорем. Он весел и элегантен. Сжав мою руку, мужчина так, словно видел меня вчера, говорит:
   – Получил зарплату. Сейчас пойдем, Зеленоглазка, в кино, а потом
   – в ресторан.
   Я, конечно, счастлива.
   Кинотеатр "Кубань" переполнен. Мы сидим на последнем ряду, у самой стены. Игорь обнимает меня и одновременно наблюдает за мною. Я же так увлеклась сюжетом, что то смеюсь, то плачу, то вздрагиваю при каждом взрыве, словно снаряды попадают в меня.
   – Ну, и сентиментальная же ты… На платок, утри слезы: я все это не люблю… И вставай: пора нам в ресторан. Будем поднимать настроение, – недовольно бурчит Игорь.
   Покорно встаю, иду к выходу, но внутри у меня все клокочет:
   – Неужели тебя не тронул фильм: ведь он о войне, о верной любви, о семье, о детях…
   – Что за нравоучения? Ты уже как учительница в школе! – злится
   Игорь. – И скажу тебе, Вера, прямо, чтоб ты не тешила себя иллюзиями: меня тошнит от всего этого… Из всех этих слов мне близко одно: любовь, но учти: свободная любовь. Говорили ли о ней в твоем институте? Это, понимаешь, настоящая любовь… Её нельзя удержать ни брачным свидетельством, ни детьми… Она приходит неожиданно и так же неожиданно уходит. А семья, дети, ссоры – это уже не любовь…
   Игорь всё говорит и говорит, излагая теорию свободной любви, а я от его слов сжимаюсь как от удара.
   – Вот и узнала милого… Да я ему нужна на вечер. Надо от него бежать подальше, – натыкаясь на прохожих и незаметно смахивая слезы, думаю я, хотя и понимаю, что никуда сейчас не убегу, пока жива во мне надежда на то, что он все-таки полюбит меня по-настоящему.
 
   Кавказская мелодия просочилась на улицу Красную, и Игорь, неожиданно позабыв о своей теории, радостно сказал:
   – Сейчас ты увидишь моих друзей…
   Впервые в жизни вхожу в ресторан, и мне кажется, что все смотрят на меня осуждающе. Иду по залу, потупив взор, стесняясь окружающих.
   Задыхаясь, стонет скрипка. Звонко заливается зурна. Звенят литавры. Гремят барабаны. Музыканты, не переставая, играют, и худые, горбоносые кавказцы словно плывут по воздуху, рядом с ними носятся разгоряченные выпивкой потные женщины, ярко накрашенные и безвкусно одетые.
   За длинным столом отмечают чей-то юбилей и дружно поют: "Ой, мороз, мороз"… За другими столами тоже что-то поют, что-то кричат, но из-за шума трудно понять, о чём поют и что говорят. Игорь подводит меня к столу, за которым сидят двое.
   – Познакомься, Вера, вот мои друзья, Эдик и Валера, почётные холостяки города Краснодара.
   Эдик, худой, лысеющий мужчина лет тридцати – тридцати пяти, лихо вскакивает и, паясничая, докладывает:
   – Князь Игорь, наблюдательный пост по твоему приказанию занят!
   Затем, уже обращаясь ко мне, приглашает:
   – Садитесь, сударыня!
   Видно, он всегда здесь говорит одни и те же слова, считая их оригинальными.
   Валерий, толстый, неуклюжий, даже не поднялся, чтобы меня поприветствовать, но раздел меня взглядом и заметил:
   – Игорь, ты, как всегда, оригинален. Я за тобой на очереди…
   Друзья Игоря мне сразу не понравились: говорят обо мне пошлости, назойливо ухаживают за мной. Эдик подливает вино и следит, чтобы я выпивала шампанское, Валерий под столом пытается коснуться моей ноги, и я с трудом уворачиваюсь от его ласк. Все это смущает меня, и мечтаю лишь о том, чтоб этот ужасный вечер поскорее закончился. Но мужчины сидят в ресторане до тех пор, пока их не просят выйти.
   Приподнимаясь из-за стола, Валерий хватает меня за руку и пьяно хрипит:
   – Учти, девочка, Игорь надоест, ты моя…
   – Как вы можете, – выдергивая пальцы из потных мужских ладоней, возмущаюсь я и прижимаюсь к Игорю, ища у него защиты.
   Мужчины, не торопясь, идут по улице Красной, вспоминая бурную юность, многочисленных подружек, кричат, пугая редких прохожих.
   Когда, наконец, расходятся по домам, я радуюсь: теперь-то смогу поговорить с Игорем. Но он пьян, постоянно лезет целоваться, и я жалею о том, что вновь осталась у него.
   – Не могу: ты же знаешь…
   – О папочке… – иронично смеётся мужчина. – Давай сядем сейчас на мотоцикл и поедем к твоему папочке… Я ему объясню, что любить можно и без ЗАГСа…
   – Зачем я тебе нужна? Ты на мне женишься? – вновь и вновь задаю вопросы, хотя уже знаю, какой ответ будет дан на них.
   – Верочка, ты мне нравишься, но жениться не буду: я известный холостяк, – покачивая головой, пьяно бормочет Игорь. – Клянётесь в вечной любви, а сами только и думаете, как заарканить мужика, как посадить его на цепь… Видел не одну такую… Любишь – будь моей.
   Нет – уматывай…
   Я не знаю, как правильно поступить, как привязать к себе Игоря, потому что у меня с ним все впервые: первый поцелуй, и это чувственное притяжение, и эта близость к мужчине, которого видела в девичьих снах и так боюсь потерять… Теперь сама должна принять решение. Может, привязать его близостью? А отец? А позор?
   Словно уловив мои мысли, Игорь произносит:
   – И гулять хочется, и чистенькой остаться хочется… Эх, ты, простота… Зачем тогда в ресторан пошла? За это платить надо, дорогая, а то ребята меня засмеют… Ну, что ж, – заметил он, – есть разные способы, как и чистенькой остаться, и радость мне доставить… И заодно перестанешь быть овцой, и поумнеешь немножко.
   Раздевайся, доверься мне, и все будет в порядке.
   Дрожащими руками снимаю зеленое шелковое платье и швыряю его на диван.
   – Как ты совершенна! – восклицает Игорь, восторженно скользя ладонью по моей белоснежной шее, бойко торчащей груди, тонкой талии.
   – Тебе надо всегда ходить голой, чтоб не скрывать эту красоту…
   От стыда закрываю глаза, потому что Игорь рассматривает меня, как статуэтку, как вещь, а я жду от него других слов и других признаний…
   Он легко приподнимает меня, садит к себе на колени и, тяжело дыша, пытается войти в анальное отверстие, а когда все же пробивается к цели, то восклицает:
   – Как здорово! Как чудесно!
   Что во всем этом безобразии чудесного, я не понимаю: больно, с каждым движением раздувается кишечник, начинаются колики, хочется вырваться из цепких мужских рук и убежать.
   – Зачем же так? Все равно уже потеряла себя… – думаю я и, пытаясь сдержать охватившую тело дрожь, выдавливаю:
   – Игорь, давай, как все…
   – Ты разрешаешь? – радостно кричит он и, посадив меня на диван, бежит в коридор.
   – Я сейчас, только обмою…
   Вода, с воем вырываясь из трубы, бьется о раковину.
   Обреченно падаю на постель, внутренне восставая против близости, и думаю о себе, как о посторонней:
   – Так тебе, Верка, и надо… Не лазь с мужиками по ресторанам: за все надо платить…
   Игорь прибегает холодный, хочет вновь завестись, но у него ничего не получается, и, утомленный, он ложится рядом, недовольно бурча:
   – Ломалась, ломалась, а сама не девушка…
   Не пытаюсь оправдываться. Лежу без движения, как мертвая, совершенно раздавленная случившимся. Слезы одна за другой катятся по щекам. Я плачу потому, что так долго мечтала о чистой, красивой любви, о встречах при луне, о признаниях и клятвах, о жарких поцелуях, о долгом и бережном взращивании желаний, а все произошло так пошло, так прозаично, что не стоило об этом и мечтать… Я так и не поняла: стала женщиной или нет, но одно усвоила точно, что меня не скоро потянет на близость с мужчиной, а может быть, и никогда.
   – И это называется любовью? – спрашиваю себя и отвечаю:
   – Да, если это называется любовью, то я для нее не создана.
   Меня тошнит. В животе бурлят газы. Набрасываю на голое тело демисезонное пальто и выхожу во двор. Сижу в холодном, грязном туалете, а где-то так странно в этот ранний час пронзительно стонет скрипка. Она поёт о чистой, возвышенной любви, о романтических грезах, зовёт куда-то в волшебную высь. Но чувствую, что она поёт уже не для меня: как роза, прихваченная морозами, я еще прекрасна, но нет уже той чистоты, той свежести, того благоухания, что прежде…
   Вхожу в комнату, неся с собой холод – Игорь на мгновение приоткрывает глаза и шепчет:
   – Как все же ты хороша…
   Не отвечая на его шёпот, натягиваю одежду и разглядываю спящего, ищу на его красивом лице следы старости. Обнаружила у глаз несколько морщинок, представила известного холостяка одиноким, всеми забытым и стала жалеть сначала его, потом себя, понимая, что прощаюсь с ним навсегда. Никогда я больше не переступлю этот порог, никогда не буду больше с Игорем…
   Зачем же тогда все это? Ответить на этот вопрос не могу: наверное, надеялась на чудо… Наконец, попрощавшись, плетусь на трамвайную остановку.
   Кажется, уже все знают о моём позоре: вот оглянулся старик, почему-то усмехнулась женщина, презрительно посмотрел на меня молодой человек… Словно клеймо проклятия легло на мое лицо: исчезло радостное, беззаботное выражение, глаза смотрят грустно и виновато.
 
   Один вечер – а рассчитываться за него буду, наверное, всю жизнь: несчастья повалились одно за другим. Начались женские проблемы.
   Достала учебник "Кожные и венерические болезни". Читаю – и волосы дыбом встают на голове. Вот уж девочка с хутора… Ловлю себя на мысли, что не хочу больше жить… А тут еще месячных нет… К гинекологу тоже не иду: еще выгонят из института и сообщат отцу…
   Куда деваться? Что делать? Чувствую себя прокажённой: всех сторонюсь, ото всех прячусь, насколько это возможно в городе. Решаю бросить занятия и поехать к бабушке Тане в станицу: там обычно скрываюсь от всех жизненных невзгод.
 
   Автобус остановился на пятачке. Захожу в хлебный магазин, чтобы купить бабушке свежие булочки. Увидев меня, продавщица Нина весело улыбается, и её тройной подбородок опускается на пышную грудь.
   – Давненько не була в станице… Чи замуж вышла? – с любопытством спрашивает она.
   – Нет, никто не берёт… – отвечаю я.
   – Пора, пора… Бачь, яка ты ловка, – замечает Нина. – Я тоже така була, а счас за прилавком не помещаюсь… А баба Таня твоя в больнице лежить, на скорой с приступом привезлы. Совсим сдала женщина, а тоже була красавица…
   Испугавшись, тороплюсь в больницу, которая находится рядом, за школой, у самого ерика. Заглядываю в первую палату и вижу бабушку. В белой, обвязанной кружевом батистовой косынке, такой же кофточке, в синей сатиновой юбке она сидит на кровати и тщетно пытается попасть ногой в кирзовые чувяки.
   – Бабуля, что с Вами? – видя ее слабость и беспомощность, с тревогой спрашиваю я.
   – Ой, яка ж радость… Господи, благодарю тэбэ… Одна ж ты у мэнэ… Васю, Петю голодовка сморыла… Дид твий, Ваня, на войне погиб… Светочку, маму твою, Бог забрав, и таку молоденьку, таку красыву… Зачем? Лучше б пришёв за мной… – обнимая меня, шепчет бабушка и жалуется:
   – Печень проклята замучила. Як шо съим – так и прыступ…
   Она с любовью глядит на меня, и ее темно-зелёные очи наполняются слезами и сверкают изумрудами.
   – Как же вы похожи, – говорит больная, лежащая у окна.
   – А як же, – гордо замечает бабушка, – одна кровь, моя ж внучка.
   Мы сидим, обнявшись, до темноты. Потом вспоминаем, что мне пора идти. Прощаюсь с больными и бреду по станице. Сыро. Серо. Холодно.
   Под ногами чавкает грязь.
   Низенькие хатки. Старое кладбище. Покосившиеся кресты. Чернеющее поле. Вот и бабушкин домик. Открываю скрипучую дверь, зажигаю огонь в лампадке, лампе – жилище оживает, потому что без хозяина дом сирота… Вношу дрова – и они, пылая, трещат и в печке, и в печи, вода кипит в выварке.
   – Ну и устрою себе харакири, – думаю я, впервые радуясь одиночеству. Выпиваю стакан самогонки, сажусь в горячую воду и парюсь, парюсь, парюсь… Затем ползу на печь, ложусь на пышущую зноем лежанку и шепчу:
   – Терпи, Верка, терпи… Может, перестанешь кидаться на незнакомых мужиков…
   От жары бешено колотится сердце. Ломит поясницу, а я радуюсь этой боли, словно она спасет меня от всех бед. Нет сил ни плакать, ни кричать… Лежу неподвижно, слышу, как кровь струится по моему телу, и засыпаю. Просыпаюсь от стука. Это соседка Мотя колотит палкой в дверь и хрипло кричит:
   – Верка! Чи угорела? Чи спышь? Не выйдешь – двери ломать буду…
   Она, что-то бубня, куда-то уходит.
   Как собака, у которой отбили зад, поползу по череню, осторожно спускаюсь на припечок, с него на ослон, потом на мазанный кизяками пол, подхожу к зеркалу: на меня глядят чужие, уже без девичьего невинного блеска глаза. В них обида, укор, горечь…
   – Убийца, – твердят они, и я отвожу взгляд и вижу икону Божьей
   Матери. Мария держит на руках сына и кротко глядит на меня. Её лицо излучает свет, доброту, любовь, и мне кажется, что она не осуждает, а жалеет меня, как сбившегося с пути человека.
   – Прости, не наказывай, больше никогда не убью подобного себе…
   – клянусь я перед иконой, – буду так же, как ты, прижимать сына, защищать и любить его.
 
   Игорь зачем-то ищет меня, наверное, ничего не помнит, что было той ночью, но, желая жить беззаботно, боится завести от меня дитя. Я избегаю его: вдруг снова не выдержу и брошусь в любовный омут…
   Поэтому пораньше ухожу с лекций, пропадаю в читзалах, почти не бываю в общежитии. После второй пары буквально сталкиваюсь с ним и бросаюсь от него так стремительно, что Игорь мчится за мной, хватает за руку и до боли сжимает её.
   – Не узнаешь? – грубовато спрашивает он. – Быстро же ты забываешь своих возлюбленных… Пойдем в парк: поговорить надо.
   Как подстреленная птица, бьюсь в его руках, пытаясь вырваться.
   – Не могу, не хочу… Понимаешь: чуть не погибла… – возмущённо кричу я, но вдруг понимаю, что зря все это говорю: кто не видел смерть, тот не поймет, как она страшна… Что ему расскажу? Как читала книги о венерических болезнях и прокаженных? Как зимой пыталась утонуть в Кубани и не смогла? Как убила его и своё дитя?
   Подчиняюсь ему и молча иду рядом. А в городе уже пахнет весной.
   Солнце проглядывает сквозь фиолетовую гряду туч и ласково греет землю. Кое-где сквозь потрескавшийся асфальт пробивается тоненькая травка. В парке на деревьях зеленеют почки и вот-вот появятся клейкие листочки. Весело трезвонят птицы.
   Игорь усаживает меня за низенький столик у крошечного озера, достает из дипломата бутылку красного вина, два разовых стаканчика, плитку шоколада и сообщает:
   – Люблю здесь бывать…
   – По вечерам над ресторанами
   Горячий воздух дик и глух,
   И правит окриками пьяными
   Весенний и тлетворный дух… – подыгрываю я Игорю, желая по-доброму расстаться с ним.
   – Обожаю поэзию… Как здорово ты читаешь! – восхищённо шепчет он, пытаясь обнять меня. Отодвигаюсь – его рука соскальзывает на мою грудь…
   – Была беременна? – испуганно спрашивает он.
   – Завидую тебе, – не ответив на вопрос, пытаюсь шутить я. – Ты такой знаток женщин… Пью за твое счастье, Игорь. Знай, что любила тебя… Так любила тебя, что готова была на любые безумства…
   Прощай…
   – Замолчи, что за панихида? – возражает мне Игорь. – Вера, ты мне снилась… Хочешь – живи со мной…
   Поднимаюсь и ухожу. Не хочу больше выяснять отношения: всё бессмысленно. Его нельзя изменить, да и меня тоже. Чувствую, что мужчина так ничего и не понял. Оглядываюсь – Игорь одиноко сидит за столом и держит в руке стакан с вином.
 
   Весна. Выходной. Подружки пошли гулять. Я пытаюсь заснуть, а мысли не дают покоя. Почему влюбилась в Игоря? Разве нет больше парней? Всё же видела с первой встречи… Да и он ничего не скрывал… Обижаться на него нечего: сама во всем виновата…
   Настойчивый стук в дверь – я встрепенулась, сердце бешено бьётся:
   Игорь пришел! У дверного косяка стоит Женька Губенко, мой однокурсник, поэт.
   – Опять хандришь? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа, сообщает:
   – Только что написал стихи о Сергее Есенине… Оцени:
   Когда мне грустно и печально,
   Стихи читаю ваши я.
   И сразу горечь и отчаянье
   Мы делим вместе, как друзья…
   Евгений декламирует, изредка приглаживая ладонью длинные пряди русых волос, падающих на узкие плечи. Я расслабляюсь и чувствую, как мокреют глаза.
   – Нет, так нельзя! – заметив мои слёзы, восклицает поэт, как всегда поправляя прилепившиеся к широкой переносице массивные очки.
   – Поднимайся: пойдем гулять.
   Одергиваю примятую юбчонку, набрасываю темно-зеленый нейлоновый плащ и иду за ним…
   Фонари тускло освещают асфальтированные дорожки, деревья и кусты.
   Сгорбившись, Женя шагает впереди, за ним тороплюсь я. На Старой
   Кубани молча стоим на мосту, любуемся темной лентой реки, омывающей остров, слушаем, как вскидывается внизу рыба. Затем находим спрятавшуюся в зарослях лавочку… Шумит, как водопад, текущая с ТЭЦ вода. Клубится над рекой пар. Весело прыгая по волнам, убегает вдаль луна. Купаются, наклонясь к воде, деревья. Что-то шепчет камыш.
   Ивушка нежно обнимает ветками скамейку и ласково щекочет нас клейкими листочками. И вдруг из Жениных уст полились стихи:
   – Как на озере зеркальном
   Розоватый воздух чист.
   Ветра веер опахальный
   Гонит уж опавший лист.
   В каждом жизнь была когда-то
   Без прикрас и без чудес…
   Просто жизнь: чиста и свята
   Средь земли и средь небес.
   И как будто нет значенья
   В благоденствии листа,
   Жизни вечное движенье
   Прекратилось бы тогда.
   Ночи длинные зимою,
   Вьюга злится неспроста.
   А под жухлою листвою
   Зародилась жизнь листа.
   Если раннею весною
   Обломаешь ветку вдруг-
   Оросится здесь слезою
   И земля, и все вокруг.
   Юноша заканчивает одно стихотворение и начинает другое.
   Стихи, как птицы, вырываются из его уст, будоража мою душу. И мне кажется, что если бы Женя сейчас приголубил меня, пожалел, то я была бы ему самой верной подругой… Но он, забыв обо всем, читает свои произведения, и я понимаю, что ему нужен только слушатель…
 
   Когда-то я мечтала о красном дипломе, об аспирантуре, но это было когда-то. А теперь не могу готовиться к госэкзаменам, и если даже сижу над учебниками, то думаю всё о нем… Игорь… Игорь…
   Игорь… Но сколько можно мучиться? Наверное, надо умереть, чтоб забыть его. Изо всех сил напрягаю слух, но вижу только Светин курносый нос, её длиннющие ресницы, черную шапку курчавых волос и не могу понять, о чём она говорит.
   – Господи! Хотя бы вытащить лирику Некрасова, – отрываясь от книги и блестя чёрными точечками глаз, просит Светлана, и я радуюсь, что, наконец-то, слышу её голос.
   – Перед смертью не надышимся, – замечает Лиля. – Главное не паниковать… Я вот "Тихий Дон" не прочла, "Хождение по мукам" не открыла, Гончарова в руки не взяла… Вера, – обращаясь ко мне, просит она, – расскажи в двух словах о романе…
   – Понимаешь: у помещиков Обломовых был сынок Илюша. Все делали за него слуги: одевали, кормили… И вырос хотя и добрый человек, но бездельник: ни работать, ни любить…
   – Вы заходите первыми, – прерывает мою речь староста группы, сероглазая, тощая, крикливая девушка.
   – Почему? – возмущаюсь я, зная, что все боятся председателя комиссии, Эльвиру Степановну Орлову, приглашённую из другого института. Говорят, она ни во что не ставит ни преподавателей, ни студентов.
   – Потому что Лиля беременна, ещё родит у двери, а вы её подруги, с нею живете… Я тоже пойду: надо же кому-то ложиться на амбразуру пулемета…
   Беру билет и долго не могу успокоиться: меня лихорадит, руки дрожат, буквы расплываются. Наконец, читаю: М. Шолохов, Л.
   Толстой… Все. Экзамены сдам: это мои любимые писатели… Смотрю на подруг: Света улыбается, вероятно, ей достался Некрасов. Лиля знаками показывает, что погибает.
   – Может, кто пойдет без подготовки? Будущие учителя должны знать литературу в совершенстве, – предлагает Орлова, приглаживая и без того зализанные назад жиденькие волосы.
   – Готовьтесь, девочки, не торопитесь, – советует Татьяна
   Ивановна, преподаватель литературы, бабушка Таня, так любовно называем её мы, студенты.
   Неожиданно поднимается Светлана. Боже мой, зачем? Ей обычно так не везет на экзаменах… Лучше всех знает, а вечно без стипендии…
   Николай Алексеевич Некрасов родился…
   – Погодите, – прерывает ее Эльвира Степановна. – Это каждый ученик знает… Вы прочитайте нам стихотворение, о котором не упоминается в школьной программе.
   – И вот они опять, знакомые места,
   Где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста…
   – Нет, – перебивает Светлану Эльвира Степановна, укоризненно глядя на преподавателей кафедры литературы, – это программное произведение.
   – Не торопись, мой верный пес, – уставясь на неё, с дрожью в голосе говорит студентка, но, видя недовольное покачивание головой, умолкает, подбирая очередное произведение.
   – Что ты жадно глядишь на дорогу…
   В неведомой глуши, в деревне полудикой… – вновь и вновь со слезами в голосе начинает декламировать Светлана и тут же умолкает.
   Я не могу сосредоточиться: слежу за этим поединком и боюсь одного: подруга не выдержит, сорвётся и наговорит глупостей.
   – Достаточно: идите, – холодно прерывает очередную попытку Орлова.
   Светлана, вся в красных пятнах, уходит, а я удивляюсь, почему никто из преподавателей не защитил её.