Шехтер Гарольд. Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По

   – Хромать? – спросил я. – Но мистер Баллингер двигался совершенно непринужденно. Это его помощник, Бенджамин Боуден, действительно хро…
   – Боже праведный, ты в порядке, По? – сказал Барнум. – Гляжу, а ты белый как мел.
   Действительно, я почувствовал, как кровь отлила от моего лица, а сердце перестало биться. Ужас схватил меня за глотку, и я не мог вымолвить ни слова.
   – Да в чем дело? – спросил Барнум, нахмурясь и пристально на меня глядя.
   Оглянувшись вокруг безумным взором, я увидел, что Сестричка погружена в задушевную беседу с миссис Элкотт. По крайней мере несколько секунд мое отсутствие останется незамеченным.
   Без лишних слов я ринулся из сарая и стремглав побежал в темноте по направлению к дому. Я уже обогнул его, когда Барнум, одной рукой придерживая поля своей шляпы, догнал меня и остановил, схватив за рукав.
   – Какого черта все это значит, По? – настоятельно вопросил он. Несмотря на короткую дистанцию, которую мы преодолели, дородный галерейщик успел сильно запыхаться.
   – Герберт Баллингер жив! – крикнул я.
   – Жив? – воскликнул Барнум. – Опомнись, что ты такое говоришь? Мы же оба с тобой видели его тело в морге?
   – Это был не Баллингер, – заявил я. – Это его помощник, Бенджамин Боуден. Баллингер убил его, а потом подстроил все так, будто сам погиб при случайном взрыве. Они были очень похожи друг на друга. Разительно похожи. Различия в наружности помог скрыть огонь. Сам не пойму, как только я не догадался?
   На лице Барнума, озаренном лунным светом, появилось ошеломленное выражение. Впервые за то время, что я его знал, он не мог найти подходящих слов.
   – Я должен на время взять вашу лошадь, – сказал я тоном, не терпящим отлагательств.
   – Мою лошадь? – выдавил Барнум. – Но зачем?
   – Доктору Фаррагуту грозит смертельная опасность, – ответил я. – Я должен немедленно предупредить его. Молюсь, чтобы не слишком поздно. Сейчас же возвращайтесь в сарай. Не говорите ничего, что может встревожить женщин и детей. Если Сестричка поинтересуется, где я, скажите, что у меня неожиданный приступ диспепсии и я вернусь, как только смогу.
   Кивая, Барнум попятился и поспешил возвратиться к сараю, я же бросился к коновязи, где стояла его лошадь.
   Теплый желтый свет из открытой двери выхватывал из темноты часть лужайки, где стояло животное. Дверь явно оставила открытой Луи, которая вот-вот появится со своей шпагой, на поиски которой отправилась.
   Когда я стал отвязывать лошадь, взгляд мой упал на нечто странное, лежавшее за дверью.
   Это была деревянная шпага Луи, и, казалось, сломанная.
   Неописуемое беспокойство овладело мною. Бросив поводья, я взбежал на крыльцо, перемахнул через порог и опустился на колени, чтобы получше разглядеть бутафорское оружие.
   Первое впечатление не обмануло меня. Шпага действительно была сломана. Лезвие треснуло посередине, на месте надлома торчали острые щепки, будто кто-то нанес деревянным клинком яростный удар.
   Скованный судорогой тревоги, я выпрямился и заглянул в гостиную. От зрелища, представшего моим глазам, кровь застыла в жилах.
   Все в комнате было перевернуто вверх дном. Валялись опрокинутые кресла, столик на высоких ножках лежал на полу, книги, корзинки с шитьем и остальное было в беспорядке раскидано.
   Сложив руки рупором, я в отчаянии выкрикнул имя девочки. Никто не откликнулся.
   Возможно, подумал я, она на чердаке и не слышит меня.
   Я прошел по коридору к лестнице. И тут же не смог сдержать ошеломленного, отчаянного крика.
   На ступенях валялась шляпа Луи с пером.
   Я ринулся вверх, перепрыгивая через две ступеньки. Не успел я достичь площадки второго этажа, как – к своему неописуемому ужасу – увидел, что дверь спальни, где жили мы с Сестричкой, болтается, наполовину сорванная с петель, будто ее заперли изнутри, а затем вышибли силой.
   Я бросился в комнату. Как и в гостиной, здесь повсюду виднелись следы ожесточенной борьбы. Умывальник был сбит, постельное белье сорвано с перин, занавески валялись на полу.
   Однако не эти признаки насилия заставили мой разум помутиться, а сердце и душу – сжаться от непереносимой тоски. Все это было вызвано чем-то столь незначительным и, на первый взгляд, безобидным, что поначалу я даже не заметил этого.
   Кто-то усадил на подоконник одну из разодранных кукол Лиззи Элкотт. На коленях у нее лежал красный резиновый мячик – игрушка любимца девочки, кота.
   Ледяной ужас пронял меня до мозга костей. Сомнений в том, что здесь произошло, не оставалось.
   Баллингер был в доме. И похитил Луи!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

   То, что Луи угрожала сейчас самая жуткая опасность, какую только можно вообразить, было очевидно. Череда пугающих образов промелькнула у меня перед глазами с ошеломительной скоростью: мертвенно-бледное тело Эльзи Болтон, изуродованные останки миссис Рэндалл и Салли, обмякший труп Ладлоу Марстона в зубоврачебном кресле и стена за ним, забрызганная мозгами. Мысли о предыдущих жертвах Баллингера были столь пугающими, что на мгновение я застыл, не в силах что-либо предпринять.
   Прошло немало времени, прежде чем ко мне вернулась способность рассуждать здраво. Чтобы спасти жизнь Луи, нельзя было терять ни минуты. Надо было спешить. Немедленно звать на помощь.
   Прежде чем я смог привести это решение в действие, я, вздрогнув, услышал неожиданный звук – как будто кто-то украдкой расхаживал по первому этажу. С бешено бьющимся сердцем я подкрался к дверям спальни, высунул голову в коридор и до предела напряг слух.
   В это мгновение незваный гость крикнул:
   – Эй! Есть кто-нибудь?
   Велико же было мое удивление, когда я узнал голос доктора Фаррагута!
   Бросившись вниз по лестнице, я увидел старого врача, стоявшего у входа в гостиную: в руке он сжимал маленькую черную кожаную сумку, лицо выражало крайнюю растерянность при виде царящего в комнате дикого беспорядка.
   Когда он повернулся ко мне и заметил написанное на моем лице горестное выражение, краска спала с его румяных щек и он тяжело выдохнул:
   – Господи Боже, что случилось?
   Схватив его за плечи, я ответил дрожащим голосом:
   – Герберт Баллингер похитил Луи Элкотт!
   – Что?! – вскрикнул доктор.
   – Пока мы ждали в сарае, – сказал я, – Луи одна вернулась в дом за деталью своего костюма, тут-то на нее и напал Герберт Баллингер. Беспорядок, который вы видите, – результат отважных попыток справиться с безумцем. Увы, звуков этой борьбы нельзя было расслышать в сарае из-за неописуемого шума, поднятого малолетней публикой.
   – Но Баллингер мертв! – вскричал Фаррагут. – Вы сами мне это сказали!
   – Я ошибался, – ответил я. – Труп, опознанный как тело Баллингера, на самом деле был трупом его ассистента. Баллингер явно инсценировал собственную смерть как часть дьявольского замысла, о котором мы можем только догадываться. Единственное, что можно утверждать наверняка, это что он все еще жив и разгуливает по Конкорду. Сначала я испугался, что его следующей жертвой можете стать вы. Теперь совершенно ясно, что его развращенные помыслы были устремлены на Луи Элкотт.
   – Но зачем было ему приходить за ребенком? – спросил Фаррагут в ужасе от этих жутких откровений. – Как он вообще узнал о ее существовании?
   Он делал портрет ее и ее сестер, когда они недавно приезжали в Бостон, – сказал я, кивая в сторону дагеротипа, который как ни в чем не бывало стоял на каминной полке. – Все говорят, что его особенно заворожили остроумие и бурный темперамент Луи.
   Тут на меня неожиданно нахлынуло непреодолимое чувство собственной вины.
   – Только вчера, – со стоном продолжал я, – Лиззи и Мэй заговорили о том, что им может грозить опасность, а я беспечно заверил их, что эти страхи безосновательны. Возможно, если бы я только воспринял их тревоги всерьез…
   – Держите себя в руках, дружище, – сказал Фаррагут. – Вам не в чем себя винить. Мы должны действовать, и по возможности быстро, если хотим спасти девочку от этого исчадия ада. Кто знает, какие ужасы он еще задумал?
   – Вы точь-в-точь повторяете мои мысли, – сказал я, с дрожью вспоминая отвратительные образы, промелькнувшие перед моим внутренним взором до приезда Фаррагута.
   – Первым делом надо известить шерифа Дрисколла, – сказал Фаррагут. – Он живет в городе. Пойдемте – тут мой экипаж.
   Схватив мою руку, Фаррагут потащил меня к своей повозке. Когда он забрался на сиденье, я проворно уселся рядом с ним. Вытащив хлыст из приспособленного сбоку медного кольца, доктор щелкнул им над крупом своей лошади, которая мигом пустилась рысью в сторону Лексингтон-роуд.
   Когда мы мчались по разбитой дороге, доктор Фаррагут, чей голос прерывался от подпрыгиваний коляски, сказал:
   – Ответьте мне на один вопрос, По. Отчего вы были так уверены, что Герберт мертв?
   – Его труп опознал доктор Марстон – по мосту, который сам же и устанавливал, – громко ответил я, стараясь перекричать дребезжание коляски. – Я могу лишь предположить, что они работали сообща. Возможно, они пытались надуть страховую компанию в духе истории, которую вы сами рассказывали мне накануне.
   – Умно, очень умно, – сказал доктор Фаррагут.
   – Да, – ответил я, – теперь несомненно, что Баллингер не просто, а дьявольски хитер.
   – Нет-нет, – сказал Фаррагут, – я имел в виду вас, дорогой По. Это ваш ум действительно поразителен.
   Было что-то в высшей степени необычное в тоне, каким это было произнесено, – довольная и веселая нотка, абсолютно неуместная, учитывая серьезность сложившегося положения. Обернувшись, я мельком взглянул в лицо старого доктора. Однако даже при ярком лунном свете мне не удалось прочесть написанное на нем выражение.
   В этот момент Фаррагут натянул поводья, заставив коляску так резко остановиться, что меня чуть не сбросило с сиденья.
   – Проклятье! – вскричал Фаррагут.
   – Что, что случилось? – воскликнул я, с трудом удержав равновесие.
   – А вы не чувствуете? – сказал Фаррагут. – Лошадь прихрамывает. Должно быть, камень попал под копыто.
   – Я ничего не почувствовал, – ответил я.
   – Скорее, По, – сказал Фаррагут, пропустив мое замечание мимо ушей. – Нельзя терять время. Спрыгните и посмотрите, если вас не затруднит.
   Спрыгнув с коляски, я подбежал к лошади и, присев на корточки, внимательно осмотрел копыта. Они были в порядке. Лошадь стояла спокойно, ровно, по всей видимости не испытывая никакого неудобства.
   В это мгновение я заметил, что доктор Фаррагут спустился с козел и стоит прямо передо мной.
   – По-моему, все нормально, – сказал я. Повернув голову, чтобы взглянуть на доктора, я удивился, что он как-то странно сжимает в правом кулаке хлыст, держа его задом наперед, так что деревянная рукоятка торчала в его руке, напоминая полицейскую дубинку.
   – Простите, По, – сказал он. – Знаю, у вас был сегодня трудный день. Но, как я всегда говорил об идиотской поэзии этого кретина Марстона, чем дальше, тем хуже.
   – Что?! – воскликнул я, начиная подниматься.
   Но мне так и не удалось этого сделать, потому что в тот самый миг Фаррагут высоко занес хлыст и яростно обрушил его на мою голову.
   Попав прямо на рану, полученную утром, удар вызвал ослепительную вспышку боли и заставил меня упасть на четвереньки.
   Мучительно страдая, чувствуя, что меня вот-вот вырвет, я все же не потерял сознания. Впрочем, оставаться в этом состоянии мне пришлось недолго. В следующий же миг нападавший нанес новый удар, на сей раз коварно пришедшийся мне по затылку.
   Издав стон, я взмахнул руками и повалился на дорогу. Все застлала тьма, в которую чувства канули с безумной стремительностью, как душа – в Аид.
   Тишина и мертвенный покой ночи стали моей вселенной.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

   Сознание возвращалось ко мне по частям. Сначала я ощутил движение и звук – смятенное биение собственного сердца, отдававшееся в ушах. После чего все тело стало покалывать. Затем появилось сознание того, что я существую, без единой мысли – состояние, длившееся довольно долго. Затем – одновременно с дрожью ужаса – меня пронзила мысль, искреннее желание понять, где я и что со мной. Затем душа встрепенулась, словно просыпаясь, и на меня нахлынули воспоминания о всех событиях, случившихся со мной, вплоть до злодейского, трусливого и совершенно необъяснимого нападения доктора Фаррагута.
   До сих пор я не открывал глаз. Судя по всему, я сидел, выпрямившись, в чрезвычайно неудобном кресле с высокой спинкой. Втянув носом воздух, я почувствовал промозглый запах гниения, заставивший меня предположить, что я нахожусь в каком-то сыром подвале или чулане. Где-то невдалеке я различил оживленно переговаривавшиеся мужские голоса, хотя слова звучали слишком неотчетливо и различить их я не сумел.
   В первый раз после того, как сознание вернулось ко мне, я попытался пошевелить руками, но тщетно. Запястья были туго привязаны к подлокотникам кресла. Скоро я обнаружил, что лодыжки точно так же прикручены к его ножкам.
   Разлепив веки, я оглянулся. К этому моменту я уже в общих чертах представлял себе свое положение. Представшее моим глазам зрелище в основном подтвердило мои выводы.
   Я действительно находился в похожем на пещеру подвале, освещенном несколькими факелами, вставленными в железные кольца, прикрепленные к стене. Кроме стола, кое-как сколоченного из грубо обтесанных досок, никакой другой мебели не было. Пара больших янтарно-желтых бутылок со стеклянными пробками стояла на столе возле плоской оловянной миски и разных по форме и размеру свертков, обмотанных грязной белой парусиной и для надежности обвязанных грубой бечевкой. Разделочный нож и мясницкий тесак торчали посреди стола, воткнутые в его шероховатую поверхность.
   Стены были грубо оштукатурены. В самом дальнем конце подвала был выступ, относившийся то ли к дымоходной трубе, то ли к камину. Из него была вынута едва ли не половина кирпичей, в результате чего образовалась выемка фута четыре в ширину и примерно три фута в высоту и глубину. Вынутые из кладки кирпичи были сложены возле подножия выступа, тут же стояла бадья с известковым раствором и лежала горка песка. На земляном полу валялся мастерок.
   Долетавший до моих ушей приглушенный разговор вели двое мужчин, стоявших в нескольких ярдах от меня. В одном я сразу узнал доктора Фаррагута. Второй стоял ко мне спиной. Однако ошибиться в том, кто это, было невозможно, особенно учитывая деревянную треногу с дагеротипом.
   В подвале находился еще один человек. Она сидела рядом, привязанная к креслу точно так же, как и я, куском крепкой веревки.
   Девочка явно внимательно наблюдала, ожидая, когда же я начну подавать признаки жизни. Увидев, что я очнулся, она крикнула дрожащим голоском:
   – О мистер По, слава Богу, что с вами все в порядке! Я смертельно боялась, что вы уже не очнетесь! Бедная ваша голова! Очень больно?
   И в самом деле, хотя двойной ушиб на лбу болезненно пульсировал, никаких более серьезных последствий избиения, учиненного доктором Фаррагутом, я не чувствовал. Зрение мое не помутилось, а мозг работал с привычной остротой и проницательностью.
   Прежде чем я успел ответить на вопросы Луи и в свою очередь спросить, благополучно ли обстоят ее дела, Фаррагут и его сообщник, встревоженные голосом девочки, прервали заговорщицкие перешептывания и, повернувшись к нам, подошли ближе и встали перед нашими креслами.
   Впервые я увидел Герберта Баллингера с того дня, когда примерно неделю назад мы с Сестричкой заходили в его мастерскую договориться насчет дагеротипов. Черты его лица, разумеется, не изменились, хотя вместо дружелюбной улыбки, которой он приветствовал нас в первом случае, губы его кривились в холодной, презрительной усмешке.
   Что касается Фаррагута, то в нем не осталось и следа обычного благодушия. В зловещем свете факелов лицо его выглядело положительно дьявольски, а глаза сверкали неестественным блеском.
   – Так-так, детка, – сказал Фаррагут, обращаясь к Луи и в то же время не сводя свирепого взгляда с меня. – Твой дружок, мистер По, в полном порядке. Неважно ему, это правда, но особого вреда мы ему не причинили. Не думаешь ли ты, что я стал бы рисковать таким прекрасным мозгом? Нет-нет – поврежденные органы мне не нужны.
   Что старый доктор хотел сказать фразой о «поврежденных органах» – не знаю, хотя ее зловещий подтекст нельзя было не почувствовать.
   – До чего же я вас ненавижу за то, что так обращаетесь с нами, противные! – воскликнула Луи. – Да будь я мальчишкой, порвала бы все эти ваши веревки да выпорола бы хорошенько. Еще посмотрим!
   – Ха-ха, – сдавленно хихикнул Фаррагут, поворачиваясь к своему молодому сообщнику. – Порох, а не девчонка! Я же тебе говорил, Герберт, горячая штучка!
   – Как бы не обожглась, – проворчал Баллингер.
   Сверкнув глазами в сторону дагеротиписта, чья правая рука, как я только что заметил, была небрежно перевязана лоскутом белой тряпки, Луи воскликнула:
   – Жаль, что моя шпага – всего лишь деревяшка, а не настоящая сталь, я бы тебе полруки оттяпала, а не оцарапала бы!
   Весь вспыхнув, Баллингер придвинулся к креслу Луи, подняв левую руку к груди, словно готовясь злодейски ударить наотмашь беспомощного ребенка.
   – Нет! – воскликнул я, неистово вырываясь из кресла.
   – Стой! – крикнул Фаррагут, вклиниваясь между девочкой и разъяренным дагеротипистом. – Спокойней, Герберт, – умиротворяющим тоном продолжал он. – Ты ведь не собираешься испортить девочке мордашку? Рано еще. Потерпи.
   Какое-то мгновение Баллингер ничего не отвечал, устремив на девочку испепеляющий взгляд. Ноздри его раздувались, желваки от ярости ходили на щеках, он тяжело дышал. Прошло немало времени, прежде чем сердитый румянец сбежал с его лица и дыхание стало ровнее.
   – Вижу, ты прав, – пробормотал он. – Только пусть больше не разевает свою чертову пасть, так-то лучше будет.
   – Сейчас все улажу, – сказал Фаррагут. Порывшись в кармане брюк, он достал носовой платок, скатал его и, наклонившись над Луи, силой открыл ей рот и сунул комок внутрь.
   Видеть, что с ребенком обращаются так жестоко, было невыносимо. Однако, учитывая мое беспомощное положение, я ничего не мог сделать, чтобы помочь Луи, – разве что шепнуть несколько слов, выражая свое сочувствие и призывая крепиться.
   В этот момент стало ясно, что мы с Луи в серьезнейшей опасности. Бегство казалось невозможным. Оставалось надеяться лишь на то, что нам каким-то образом удастся приостановить дьявольский замысел Фаррагута и его кровожадного соучастника, пока не появится возможность бежать. Я сказал Барнуму, что отправляюсь к старому врачу, чтобы предупредить его о Баллингере. Если исчезновение Луи заметят ее друзья и домочадцы, то, возможно, поисковая партия уже в пути.
   Поэтому я, насколько это было в моих силах, повернулся к Фаррагуту и обратился к нему со следующими словами:
   – Хотя, разумеется, мне было лестно, что вы оценили мой мыслительный орган столь высоко, боюсь, что я переоценил свои умственные способности. Учитывая нынешние обстоятельства, можно сказать, что мне не удалось разгадать тайну, в которую я оказался замешан.
   – Ну что вы, По, – наигранно удивленным тоном произнес доктор, – вы себя недооцениваете. Если вспомнить историю от начала до конца, вы блестяще себя зарекомендовали, и я никогда не сомневался, что так оно и будет. Вам многое удалось раскопать о моем старом друге. Вам даже удалось обнаружить шкатулку, которую он у меня украл.
   Повернувшись к дагеротиписту, который пристально смотрел на меня, Фаррагут добавил:
   – Мистер По во многом оказался прав, разве нет, Герберт?
   – Мертвецки прав, – сказал Баллингер, зловеще улыбаясь.
   – Тем не менее, – сказал я старому врачу, – для меня до сих пор остаются загадкой многие стороны этого дела. И не в последнюю очередь, конечно, какую роль сыграли во всем этом вы?
   – Роль? Да никакую, – сказал Фаррагут. – Мне просто хотелось вернуть мои особые ингредиенты. Теперь, после того как Герберт вернул их мне, все в порядке.
   – Понятно, – сказал я. – Стало быть, история о том, что вы нашли небольшой, случайно припрятанный запас этих чудодейственных веществ, была…
   – Маленькой ложью во спасение, – ответил Фаррагут. – Никаких запасов нет. Единственные стоят вон там, на столе. Хотите взглянуть?
   – Весьма, – произнес я.
   Пока доктор Фаррагут направлялся к столу, дагеротипист подошел к своему аппарату и, подняв деревянную подставку так, что камера легла ему на правое плечо, перенес его через помещение, установив рядом с пылающими факелами.
   – Мужайся, Луи, – шепнул я девочке, наклоняясь к ней настолько, насколько позволяли мне путы. – Помощь уже в пути. Я уверен.
   С кляпом в виде носового платка доктора Фаррагута во рту мужественный ребенок мог только энергично закивать мне в ответ. Несмотря на наше отчаянное положение, взгляд ее выражал не страх, а скорее яростную решимость. Однако я не мог не заметить, что привязанные к подлокотникам кресла руки Луи дрожат от волнения.
   В этот момент я снова сосредоточил внимание на докторе Фаррагуте, который вернулся и теперь стоял прямо перед моим креслом. В руках он держал самый маленький из лежавших на столе тряпичных свертков. Развязав бечевку, он стал разворачивать его. Как только он приступил к своему занятию, ноздрей моих коснулся исключительно неприятный, хотя и до странности знакомый запах, в котором я быстро признал зловоние, исходившее из шкатулки, когда ее впервые открыли после обнаружения в кабинете доктора Марстона.
   – Вот, – удовлетворенно произнес добрый доктор, показывая мне содержимое свертка.
   Выставленный на мое обозрение предмет выглядел настолько гротескно, что в первый момент я только ошеломленно перевел дух. Это было нечто сморщенное, съежившееся, красно-бурое, чуть побольше кулака взрослого мужчины. Однако долго противиться ужасной правде я не мог.
   – Это сердце! – выдохнул я. – Человеческое сердце!
   Одновременно я услышал, как рядом со мной взвизгнула от ужаса Луи Элкотт.
   – Правильно, – довольным голосом произнес доктор Фаррагут. – А в других свертках – легкие и кожа.
   Я помертвел от безумного ужаса, сопровождавшегося сильнейшим приступом дурноты.
   – Это, – задыхаясь, произнес я, – пропавшие части тела зарезанной Лидии Бикфорд!
   – Разумеется, – сказал доктор Фаррагут так, словно мое замечание было самым что ни на есть очевидным. – Герберт продал мне их, после того как убил девицу.
   Значит, подумал я, любовник убитой девушки – обреченный и проклятый студент-медик Гораций Райе – был невиновен, как он все время и утверждал. И этот невинный человек повесился, а его развратный знакомый, Герберт Баллингер, сделал его портрет и вставил в рамку!
   – Н-но вы наверняка не х-хотите сказать, – запинаясь, пробормотал я, – что используете этот отвратительный предмет при составлении своих лекарств!
   – Ну-ну, успокойтесь, – сказал Фаррагут, – вы ведь видели книгу Палмера и должны помнить, что он пишет об использовании человеческих органов в лечебных целях.
   Как только он это сказал, что-то промелькнуло у меня в голове: то был образ доктора Фаррагута, предлагавшего моей недужной жене странную кроваво-красную таблетку со словами: «Примите-ка это, сердешная моя». Привидевшаяся картина явилась мне во сне несколькими часами ранее, когда я ненадолго вздремнул в спальне элкоттовских девочек, вернувшись от доктора Фаррагута.
   Очевидно, я интуитивно угадал правду во сне – возможно, после того как увидел раскрытую книгу Палмера на кресле доктора Фаррагута. Не следует удивляться тому, что истина приоткрылась мне во сне, поскольку вряд ли приходится сомневаться, что в глубине нашей души существует способность, мудростью своей превосходящая наш бодрствующий интеллект и дарующая нам бесценные прозрения, пока наш рассудок дремлет.
   Глядя на старого врача широко раскрытыми глазами, выражавшими ужас и недоверие, я прошептал:
   – То есть вы хотите сказать, что применяли на практике древние, варварские средства трупной медицины?
   – О Господи, нет, – ухмыляясь, произнес доктор Фаррагут. – По крайней мере не по старинке. В конце концов, мы живем в девятнадцатом столетии, а не в Средние века! Никаких снадобий из менструальных женских выделений, чтобы облегчить боли при месячных, или тому подобной чепухи. Нет-нет. Мой метод основан на самых современных принципах новейшей природной медицины. В конце концов, почему наши тела состоят из чисто органических веществ? Небольшое количество человеческих тканей в сочетании с соответствующими ботаническими ингредиентами могут дать чудесные результаты. Знаете ли вы, что сам я страдал от такой жестокой сердечной недостаточности, что с трудом вставал с постели? И посмотрите на меня теперь! И это все благодаря моему чудодейственному «сердечному эликсиру»!
   – Но, прописывая подобные средства, – сказал я, – вы превращаете ваших пациентов в невольных каннибалов!
   Фаррагут пожал плечами:
   – Люди с незапамятной старины с наслаждением предавались людоедству, мистер По. И себе же во благо. Как вы хорошо знаете, на земле еще много мест, где поедание человеческой плоти практикуется как священный обряд.
   Несколько секунд я ничего не мог ответить. Однако долее не приходилось сомневаться, что за фасадом просвещенного благодушия кроется неизлечимый, неуемный безумец. Однако я понимал, что если надеюсь вовлечь его в беседу, таким образом откладывая смертный приговор, вынесенный нам с Луи, то должен действовать, как если бы он был совершенно разумным, трезво мыслящим человеком.