Поездка на тюремном автобусе казалась бесконечной, автобус был жаркий и вонючий, но Трейси ничего не замечала. Она погрузилась в себя, не обращая внимания на других пассажиров и зеленые фермы, мимо которых проносился автобус. Девушка находилась в другом пространственно-временном измерении.
 
   Она была маленькой девочкой на берегу океана с отцом и матерью. Отец внес ее, сидящую у него на плечах, в океан. Когда она закричала, он сказал:
   – Не будь ребенком, Трейси, – и опустил в холодную воду. Когда вода сомкнулась у нее над головой, она запаниковала и начала задыхаться. Отец поднял ее и повторил все сначала. С этого момента вода внушала ей ужас.
   Аудитория колледжа заполнена студентами, их родителями и родственниками. Она была выпускницей. Доклад продолжался 15 минут, и ее речь была полна возвышенным идеализмом, умными ссылками на прошлое и блестящими мечтами о будущем. Декан наградил ее ключом Фи Бета Каппа.
   – Я хочу, чтобы ты хранила его, – сказала тогда ей мать, которая вся светилась от гордости.
   – Я собираюсь поехать в Филадельфию, мама. Я буду работать в банке.
   Энн Махлер, ее лучшая подруга, говорила ей:
   – Тебе понравится Филадельфия, Трейси. Здесь столько культурных центров. Здесь чудесные пейзажи и дефицит женщин. Я думаю, мужчины просто оголодали! Я смогу устроить тебя на работу в банк, где я работаю.
   Чарльз занимался с ней любовью. Она наблюдала за игрой света и тени на потолке и думала:
   «Интересно, сколько девушек захотели бы оказаться на моем месте?»
   Чарльз был замечательным уловом. И она тотчас устыдилась этой мысли. Она любила его. Она чувствовала, как он проникал в нее, пронзал мощными толчками, приближаясь к оргазму. А потом спросил, задыхаясь:
   – Ты готова?
   И она солгала, сказав «да».
   – Тебе хорошо?
   – Да, Чарльз.
   И она подумала: Неужели всему этому конец? И снова – чувство вины…
 
   – Вы! Я вам говорю, вы, спаси Господи, глухая? Пойдемте.
   Трейси подняла глаза и снова очутилась в желтом тюремном автобусе. Он остановился во дворе, со всех сторон окруженном огромными каменными стенами.
   Ряд из девяти ограждений, покрытых проволокой, окружали 500 акров пастбищ и лесов, которые составляли тюремные земли Южной Луизианской исправительной колонии для женщин.
   – Подъем, – сказал полицейский. – Вот мы и здесь.
   Это здесь было адом.

5

   Коренастая, с каменным лицом, надзирательница с черно-коричневыми крашеными волосами обратилась к новоприбывшим:
   – Некоторым из вас предстоит пробыть здесь долгое, долгое время. Есть только один способ жить здесь – это забыть мир за этими стенами. Вы можете сделать свое пребывание здесь либо легким, либо тяжелым. У нас здесь определенные правила, и вы должны им следовать. Мы будем говорить вам, когда вставать, когда работать, когда есть и когда идти в туалет. Если нарушите одно из правил, то будете мечтать о собственной смерти. Мы любим держать здесь мирные создания и знаем, как сдержать смутьянов. – Ее глаза стегнули над всеми к Трейси.
   – Сейчас вы пройдете осмотр вашего физического состояния. После вы пойдете к смотрителям и вас разместят по камерам. Утром вас распределят на работу. Все.
   Она собралась уйти.
   Бледная молодая девушка, стоящая рядом с Трейси, сказала:
   – Простите, пожалуйста, могу ли…
   Надзирательница повернулась, лицо ее наполнилось злобой:
   – Заткни свой мерзкий рот. Ты говоришь здесь только тогда, когда тебе можно говорить. Иди за остальными.
   Тон, так же как и слова, потрясли Трейси. Надзирательница позвала двух женщин-охранниц, стоявших в конце комнаты.
   – Заберите этих не очень хороших сук отсюда.
   Трейси вдруг обнаружила себя выходящей в толпе из комнаты и идущей вниз по длинному коридору. Заключенных привели в большую, выложенную белым кафелем комнату, где жирный среднего возраста мужчина в грязном комбинезоне стоял около смотрового стола.
   Одна из надзирательниц закричала:
   – Построиться!
   Женщин выстроили в одну длинную шеренгу.
   Мужчина в комбинезоне сказал:
   – Я доктор Гласко, дамы. Раздевайтесь!
   Женщины посмотрели друг на друга, не понимая. Одна из них сказала:
   – Как, мы должны раздеться?
   – Вы разве не знаете, что означает раздеться? Снимайте всю одежду – все полностью!
   Женщины начали медленно раздеваться. Некоторые безразлично, другие оскорбленно. Трейси – непонимающе. Слева от Трейси стояла женщина, лет пятидесяти, сильно дрожавшая, а справа была трогательная худенькая девушка, которой нельзя было дать больше семнадцати лет. Кожа ее была покрыта прыщами.
   Врач указал на первую женщину в строю:
   – Ложись на стол и поставь ноги на скобы.
   Женщина никак не могла решиться.
   – Ну же. Ты задерживаешь весь строй.
   Она сделала так, как он сказал.
   Доктор вставил расширитель во влагалище. Во время осмотра он спросил:
   – У тебя есть венерическое заболевание?
   – Нет.
   – Скоро мы об этом узнаем.
   Следующая женщина сменила первую. Когда доктор начал вводить те же инструменты, Трейси не выдержала и закричала:
   – Подождите минуту!
   Доктор остановился и с удивлением посмотрел на Трейси:
   – Что такое?
   Все воззрились на Трейси. Она сказала:
   – Я… вы не простерилизовали инструменты.
   Доктор Гласко одарил Трейси медленной холодной улыбкой.
   – Отлично! У нас в доме появился гинеколог. Вас волнуют микробы, не так ли? Так отправляйтесь в конец строя!
   – Что?
   – Вы что, не знаете английского языка? Отправляйтесь в конец.
   Трейси, не понимая почему, заняла место в конце шеренги.
   – А сейчас, если вы не возражаете, мы продолжим, – сказал доктор.
   Он вставил расширитель в женщину, лежавшую на столе, и Трейси вдруг поняла, почему она была последней в шеренге. Он собирался проверить всех женщин одними нестерилизованными инструментами, и она будет последней из осматриваемых. Она почувствовала, как ярость закипает в ней. Он мог проверять их отдельно, вместо намеренного оскорбления их достоинства. И они могли заставить его подчиниться, если бы протестовали все вместе…
   Подошла ее очередь.
   – На стол, мисс Доктор.
   Трейси заколебалась, но у нее не было выбора. Она взобралась на стол и закрыла глаза. Она чувствовала, как он развел ее ноги, как холодные инструменты внутри зондировали, жали и больно кололи.
   Она скрежетала намеренно зубами.
   – Есть у вас сифилис или гонорея? – спросил доктор.
   – Нет.
   Она не собиралась говорить ему о ребенке. Не этому чудовищу. Она обсудит это с начальником тюрьмы.
   Она почувствовала, как инструменты вынули. Доктор Гласко надел резиновые перчатки.
   – Отлично, – сказал он, – становитесь в строй и нагнитесь. Сейчас мы проверим вашу хорошенькую маленькую задницу.
   Не сдержавшись, Трейси спросила:
   – Зачем вы делаете это?
   Доктор Гласко посмотрел на нее:
   – Я скажу вам зачем, Доктор. Потому что у задницы превосходные тайники. У меня целая коллекция марихуаны и кокаина, которые я вытащил у таких, как вы, дамочек. Теперь нагнитесь.
   И он прошел вдоль строя, засовывая пальцы из отверстия в отверстие. Трейси затошнило. Она почувствовала, как горячая слюна заполняет рот, и начала давиться.
   – Если кого-то вырвет, я ткну ее личико в блевотину, – он повернулся к охранникам. – Отведите их в душ. Они воняют.
   Держащие одежду, нагие, заключенные были отправлены другим коридором в большую бетонную комнату с дюжиной открытых душевых.
   – Кладите одежду в угол и идите в душ. Используйте дезинфекционное мыло, – приказала надзирательница. – Вымойте каждый кусочек вашего тела от головы до пяток и шампунем волосы.
   Трейси ступила с цементного пола в душ. Она скребла себя, думая:
   Я никогда не буду снова чистой. Что здесь за люди? Так они выбьют все человеческое. Я не вынесу 15 лет.
   Охранница окрикнула ее:
   – Эй, ты, время истекло. Вылезай.
   Трейси вышла из душа, и ее место тут же заняла другая заключенная. Ей протянули тонкое изношенное полотенце, и она кое-как вытерла тело.
   Когда последняя заключенная вымылась, их привели в большую кладовую, где находились полки с платьем, охраняемые заключенными – латиноамериканцами, и где каждой подобрали и выдали серую униформу. Трейси и остальным заключенным дали по два серых униформенных платья, две пары трусиков, два бюстгальтера, две пары туфель, две ночные рубашки, гигиенический пояс, расческу и пакет для грязного белья. Надзирательницы стояли, наблюдая, как заключенные одевались. Когда они закончили, их препроводили в комнату, где заключенные, пользующиеся особыми привилегиями, сидели на трехногих стульях возле больших фотокамер. – Всем встать напротив стены.
   Трейси двинулась на указанное место.
   – Повернитесь лицом.
   Она стала против камеры.
   – Налево. Руки на стол.
   На столе стояло устройство для снятия отпечатков пальцев. Пальцы Трейси положили на скользящую чернильную прокладку, потом прижали к белому картону.
   – Левую руку. Правую руку. Вытрите руки полотенцем. С вами закончено.
   Она права, думала Трейси оцепенело. Со мной покончено. Я только номер. Без имени, без лица.
   Охранница указала на Трейси:
   – Уитни? Начальница тюрьмы хочет поговорить с вами. Следуйте за мной.
   Сердце Трейси вдруг взмыло. Чарльз занялся ее делом. Конечно же, он не покинул ее, как и она не смогла кого-либо бросить! У него прошло внезапное потрясение, случившееся перед тем разговором. У него было достаточно времени обо всем подумать и осознать, что он все еще любит ее. Он переговорил с начальником тюрьмы и объяснил ужасную ошибку, которая произошла с Трейси. Она собралась сказать слово «свободна». Ее провели совершенно другим коридором, через двойные тяжелые с огромными замками двери, охраняемые мужской и женской охраной. Когда Трейси допустили через вторые двери, ее чуть не сбила с ног заключенная. Это была гигантского размера женщина, большей Трейси не видела в жизни – талия ее была не меньше 6 футов, весила она около 12 стоунов, с квадратным, изрытым оспой лицом и тяжелыми глазами. Она схватила Трейси за руку, рывком поставила рядом и облапила ее грудь. – Эй, – сказала гигантша охраннику, – мы поймали новую рыбку. Как бы устроить ее со мной?
   У нее был тяжелый шведский акцент.
   – Прости, но ее уже определили, Берта.
   Амазонка хлестнула Трейси по лицу. Трейси отлетела к стене, гигантша захохотала:
   – Отлично, малышка. Большая Берта встретится с тобой позже. Мы чудненько проведем время. Ты никуда не денешься.
   Наконец они достигли конторы начальника тюрьмы. Трейси стало плохо от омерзения. Придет ли Чарльз сюда? Или пришлет своего адвоката?
   Секретарша начальника кивнула охраннику.
   – Он ждет ее. Подожди здесь.
 
   Начальник тюрьмы, Джордж Брэнинген, сидел за видавшим виды столом, изучая какие-то бумаги, лежавшие перед ним. Это был мужчина лет сорока с небольшим, худой, измученный, с нервным лицом и глубоко сидящими светло-коричневыми глазами.
   Начальник тюрьмы Брэнинген работал в этой должности уже 5 лет. Он пришел сюда, к этим отбросам общества, как современный исследователь и ревностный идеалист, намеривающийся провести быстрые, все сметающие реформы в тюрьме. Но она смяла его, как смяла его предшественников.
   Тюрьма первоначально была построена с расчетом нахождения в камере двух заключенных. Он знал, что аналогичная ситуация наблюдалась и в других тюрьмах. Все тюрьмы страны были переполнены и недоукомплектованы персоналом. Тысячи преступников слонялись днем и ночью без дела, взращивая свою ненависть и составляя планы мести. Это была глухая, жестокая система, но такова она была везде. Он прогудел секретарше:
   – Отлично. Пусть войдет.
   Охранник открыл дверь во внутреннее помещение, и Трейси вошла.
   Начальник Брэнинген взглянул на стоявшую перед ним женщину. Одетая в грубую тюремную униформу, с утомленным лицом, Трейси все равно была прелестной. У нее было красивое открытое лицо, и начальник Брэнинген удивился, как же оно смогло остаться таким. Он особенно заинтересовался этой заключенной, потому что прочел о ее случае в газетах и изучил ее документы и протоколы. Она впервые совершила преступление, никого не убила, и 15 лет были необычно суровым наказанием. Тот факт, что Джозеф Романо был ее обвинителем, делал ее приговор еще более подозрительным. Но начальник был только стражем. Он не мог противоречить системе. Он сам был частью системы.
   – Пожалуйста, садитесь, – сказал он.
   Трейси с радостью уселась. Колени ее подгибались. Он собирался сейчас сказать ей о Чарльзе. И скоро ее освободят.
   – Я просмотрел ваше дело, – начал начальник.
   Наверное Чарльз попросил его об этом.
   – Я вижу, вы собираетесь пробыть с нами долгое время. Ваш приговор 15 лет.
   Какая-то чудовищная ошибка.
   – Разве… разве вы не разговаривали с Чарльзом? – от волнения она начала заикаться.
   Он удивленно взглянул на нее:
   – Чарльз?
   И она уже знала. Внутри у нее все помертвело.
   – Пожалуйста, – сказала она. – Пожалуйста, выслушайте меня. Я невиновна. Я не должна здесь находиться.
   Сколько раз в своей жизни он слышал эти слова? Сотню? Тысячу? Я невиновна.
   Он сказал:
   – Суд признал вас виновной. Лучший совет, который я могу вам дать, это попытаться спокойно относиться ко времени. Вы получили срок заключения, и он должен пройти для вас как можно легче. В тюрьме нет часов, в тюрьме есть только календарь.
   Я не смогу быть запертой здесь 15 лет, думала Трейси в отчаянии. Я хочу умереть. Господи, помоги мне умереть. Но разве я могу умереть? Разве могу? Тогда я убью своего ребенка. Это и твой ребенок, Чарльз. Почему ты не здесь, чтобы помочь мне?
   С этого момента она начала ненавидеть его.
   – Если у вас есть какие-то особые проблемы, – сказал начальник Брэнинген. – Я имею в виду, если я смогу вам помочь, я бы хотел, чтобы вы пришли ко мне.
   Даже когда он произносил эти слова, он знал, что это ложь. Она была молода, свежа и красива. Все эти тюремные дряни накинутся на нее словно звери. Здесь даже не было спасительной камеры, в которую он мог бы ее определить. Почти каждая камера контролировалась коблом. До начальника Брэнингена доходили слухи об изнасилованиях в душах, в туалетах и просто в коридорах. Но это были только слухи, потому что жертвы всегда хранили молчание или умирали.
   Начальник Брэнинген мягко сказал:
   – При хорошем поведении ваш срок, может быть, сократят до 12 лет или…
   – Нет! – это был крик такого отчаяния и безнадежности, что Трейси почувствовала, как стены офиса валятся на нее. Она стояла, пронзительно крича. Охранник влетел и схватил ее за руки.
   – Полегче, – скомандовал начальник Брэнинген.
   Он сидел, беспомощно глядел, как Трейси уводят прочь. Она опять шла коридорами мимо камер, переполненных заключенными всех сортов: белые, черные, коричневые, желтые. Они смотрели на идущую Трейси и звали ее, говоря с различными акцентами:
   – Ночная рыбка.
   – Французская жена.
   – Свежая крошка.
   – Свежее мясо.
   Пока Трейси не достигла своей камеры, она не осознавала, что такое подразумевали женщины, крича: «Свежее мясо!»

6

   В блоке С размещалось 60 женщин по 4 в камере. Трейси вели по длинному вонючему коридору, и из-за решеток на нее смотрело множество лиц. Они выражали целую гамму чувств: от безразличия до злобы. Она как будто бы шла по какой-то странной подводной стране, совершенно одинокая в медленно разворачивающемся сне. Горло у нее болело после того дикого крика, вырвавшегося из пойманного в ловушку тела. Вызов в кабинет начальника тюрьмы был ее последней слабой надеждой. Теперь не было ничего. Ничего, за исключением дикой перспективы сидеть в клетке этого чистилища ближайшие 15 лет.
   Надзирательница открыла дверь камеры: – Внутрь!
   Трейси вошла и огляделась. В камере находились три женщины, молча смотревшие на нее.
   – Иди! – приказала надзирательница.
   Трейси заколебалась, потом вошла в камеру. Она услышала, как позади нее захлопнулась дверь.
   Она была дома. Тесная камера едва вмещала четыре койки, маленький стол с треснутым зеркалом на нем, четыре маленькие табуретки и в дальнем углу туалет без сидения.
   Ее товарки по камере уставились на нее. Первой нарушила молчание женщина-пуэрториканка:
   – Поглядите, мы получили новую сокамерницу.
   Голос ее был грудной и низкий. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не синеватый шрам от удара ножом, идущий от виска до горла. Она казалась не старше четырнадцати, если не смотреть на умудренные опытом глаза. Сидящая на корточках мексиканка среднего возраста сказала:
   – Добро пожаловать. Рады видеть тебя. За что они засадили тебя сюда, подружка?
   Трейси словно парализовало, она не смогла ответить.
   Третья женщина была черной, почти 6 футов ростом, с наглыми выжидающими глазами и холодным тяжелым выражением лица. Голова у нее была обрита и череп поблескивал черно-синим отливом в тусклом свете.
   – Твоя койка – вон в том углу.
   Трейси через камеру двинулась к койке. Матрас был грязный, выпачканный всякими выделениями Бог знает скольких предшественниц. Она не могла заставить себя прикоснуться к нему. Непроизвольно она выпалила:
   – Я не могу спать на таком матрасе.
   Толстая мексиканка усмехнулась:
   – Ну и не спи, милочка. Yay tiempo. Можешь спать вместе со мной.
   Трейси вдруг ощутила себя обнаженной. Они подомнут ее, имея физическое превосходство. Три женщины следили за ней, разглядывали, как бы щупали тело: «Свежее мясо». Она внезапно ужаснулась.
   Я здесь – неправильная, – подумала Трейси. О, пожалуйста, дайте мне остаться неправильной."
   Она обрела голос:
   – Я попрошу выдать мне чистый матрац.
   – У Бога? – поинтересовалась чернокожая. – Но он что-то давно не появлялся здесь в последнее время.
   Трейси повернулась и еще раз взглянула на матрац, который пересекали несколько жирных черных полос.
   Я не могу оставаться здесь, думала Трейси. Я сойду с ума.
   Как бы читая ее мысли, чернокожая сказала:
   – Ты спятила, малышка.
   Трейси вновь услышала голос начальника: «Лучший совет, который я могу вам дать – это попытаться спокойно относиться ко времени.»
   Чернокожая продолжала:
   – Я – Эрнестина Литтл.
   Она кивнула в сторону женщины с длинным шрамом:
   – Это Лола. Она из Пуэрто-Рико, а это – Паулита из Мексики. Кто ты?
   – Я… Я Трейси Уитни.
   Она чуть не сказала: Я была Трейси Уитни. У нее было кошмарное ощущение, что она теряет сознание. Тошнота подошла к горлу, и Трейси вцепилась в край койки, чтобы не упасть.
   – Откуда ты приехала, милочка? – спросила толстуха.
   – Простите, но я не могу сейчас разговаривать.
   Почувствовав слабость в коленях, она опустилась на конец грязной койки и вытерла бусинки пота кончиком юбки. Мой ребенок, думала она. Я должна сказать начальнику тюрьмы, что собираюсь родить ребенка. Он переведет меня в чистую камеру. Возможно, даже позволит мне быть в одиночной камере. Она услышала шаги по коридору. Надзирательница прошла мимо камеры. Трейси кинулась к двери.
   – Извините, – сказала она, – я должна увидеть начальника тюрьмы. Я…
   – Я прямо сейчас и пришлю его, – бросила надзирательница через плечо.
   – Вы не поняли. Я…
   Надзирательница удалилась. Трейси вцепилась зубами в костяшки пальцев, чтобы не закричать.
   – Ты больная или еще что-то, милашка? – спросила пуэрториканка.
   Трейси только покачала головой, не имея сил говорить. Она присела на койку, лишь взглянув на нее, потом медленно легла. Это был акт беспомощности. Она закрыла глаза.
 
   Ее далекий день рождения был одним из самых захватывающих дней в жизни.
   – Мы идем обедать к Энтони, – торжественно объявил отец.
   Энтони! Это имя сразу воскресило в памяти другой мир, мир красоты, очарования и богатства. Трейси знала, что отец ее не был богат.
   – Мы сможем позволить себе каникулы на следующий год, – то был постоянный припев в их доме.
   И сейчас они вдруг собираются пойти к Энтони! Мама нарядила Трейси в новое зеленое платье.
   – Вы только поглядите на этих двух дам, – похвалил их отец. – Я в окружении двух самых прекрасных женщин Нового Орлеана. Каждый бы не отказался быть на моем месте.
   Энтони – это было то, о чем Трейси мечтала намного больше. Это была волшебная страна, элегантно и со вкусом оформленная, с белыми скатертями и украшенными блестящими золотыми и серебряными монограммами тарелками.
   Это дворец, думала Трейси. Держу пари, туда ходят обедать король и королева.
   Она была слишком взволнованна, чтобы есть, поэтому старательно рассматривала всех этих великолепно одетых мужчин и женщин.
   «Когда я вырасту, – мечтала Трейси, – буду ходить к Энтони каждый вечер и брать с собой папу и маму.»
   – Ты же не ешь, – сказала Трейси мама.
   И чтобы ей угодить, Трейси все съела несколькими глотками. Был приготовлен именинный торт с десятью свечами, и их гости пели «Хэппи Бездей», другие посетители ресторана обернулись и аплодировали, а сама Трейси чувствовала себя принцессой. За окнами она могла слышать звуковые сигналы проносившихся по улице машин.
 
   Звон был громкий и настойчивый.
   – Время ужинать, – объявила Эрнестина Литтл.
   Трейси открыла глаза. Двери камер с хлопаньем открывались. Трейси лежала на своей койке, отчаянно пытаясь вернуться в прошлое.
   – Эй! Время хавать, – сказала пуэрториканка.
   От всякой мысли о еде Трейси затошнило.
   – Я не голодна.
   Паулита, толстая мексиканка, сказала:
   – Es llano. Это просто. Их не волнует, голодна ты или нет. Каждый должен идти в столовую.
   Заключенные были построены в коридоре в одну шеренгу.
   – Ты лучше иди, или они поимеют тебя в зад, – предупредила Эрнестина.
   Я не могу двигаться, подумала Трейси. Я останусь здесь.
   Ее товарки по камере вышли и встали во втором ряду. Приземистая надзирательница с вытравленными перекисью волосами увидела, что Трейси лежит на койке.
   – Эй, ты! – сказала она. – Ты что, не слышала звонок?! Иди сюда.
   Трейси ответила:
   – Я не голодна, спасибо. Я бы хотела, чтобы меня оставили в покое.
   Надзирательница раскрыла широко глаза, не веря своим ушам. Она ворвалась в камеру и остановилась около койки, где лежала Трейси.
   – Кто дал тебе право думать, что ты можешь лежать? Ты что, ждешь прислугу? Ну-ка, поставь свою задницу в строй. Я должна буду подать рапорт об этом случае. Если еще раз такое повторится, отправишься в карцер. Поняла?
   Она не поняла. Она вообще ничего не понимала, что с ней происходит. Она с трудом поднялась с койки и встала в строй за чернокожей.
   – Почему я должна?
   – Заткнись! – проворчала сквозь зубы Эрнестина Литтл. – В строю не говорят.
   Женщины строем направились по узкому коридору через двойные двери в огромную столовую, уставленную большими деревянными столами со стульями. Кроме того, там был длинный сервировочный прилавок с движущейся поверхностью, где заключенные выстраивались за пищей. Меню этого дня состояло из отварного тунца, зеленых бобов, бледного заварного крема и на выбор: разбавленный кофе или фруктовая вода. Порции неаппетитно выглядевшей еды накладывались в оловянные тарелки заключенных по ходу их движения вдоль прилавка, а заключенные, стоявшие за прилавком и обслуживающие остальных, только покрикивали:
   – Двигайтесь, держите строй, следующая… следующая.
   Трейси получила свою порцию еды и неприкаянно стояла, не зная, куда ей идти. Она оглянулась, ища Эрнестину Литтл, но та как сквозь землю провалилась. Трейси направилась к столу, где разместились Лола и Паулита. За столом сидели 12 женщин, с огромным аппетитом поглощавшие еду. Трейси посмотрела на то, что было в тарелке, и отставила от себя, так как волна желчи поднялась и заполнила рот.
   Паулита пододвинула ее тарелку к себе:
   – Если ты не хочешь, то я съем.
   Лола сказала:
   – Если ты не будешь есть, ты долго здесь не протянешь.
   Я не хочу долго протянуть, безнадежно думала Трейси. Я хочу умереть. Как могут все эти женщины терпеть такую жизнь? Сколько они уже здесь? Месяцы, годы?
   Она подумала о жуткой камере и омерзительном матрасе, и ей захотелось закричать, завыть. Но она только крепче сжала челюсти, так что ни один звук не вырвался наружу. Мексиканка продолжала говорить:
   – Если они увидят, что ты не ешь, то посадят тебя в карцер.
   Она непонимающе взглянула на Трейси.
   – Это нора, и ты там одна. Тебе не понравится там.
   Она наклонилась к Трейси:
   – Ты здесь впервые, да? Я дам тебе совет, querida. Эрнестина Литтл управляет этим местом. Будь с ней хорошей – и все будет отлично.
   Через тридцать минут после того, как женщины пришли в столовую, прозвенел звонок и они поднялись. Паулита выхватила одну зеленую фасолинку из соседней тарелки. Трейси встала за ней в строй, и женщины промаршировали назад в камеры. Ужин закончился. Было четыре часа дня.