Страница:
Сидни ШЕЛДОН
Мельницы богов
Посвящается Джордже
Мы все жертвы, Анселмо. Наши судьбы предопределены космическим жребием, ветрами звезд и непостоянными вихрями, что дуют с мельниц богов.
Г.Л. Дитрих «Окончательная судьба»
ПРОЛОГ
Перхо, Финляндия
Встреча состоялась в теплом комфортабельном охотничьем домике в двухстах милях от Хельсинки, в густом лесу, недалеко от русской границы. Члены западного крыла Комитета прибыли сюда скрытно, в разное время. Они приехали сюда из восьми стран, но высокопоставленный чиновник одного из ведомств Финляндии устроил все таким образом, что в их паспортах не было никакой отметки о въезде в страну.
Люди, сидевшие вокруг огромного прямоугольного стола, были влиятельными лицами и занимали крупные посты в правительствах своих стран. Им приходилось встречаться и раньше, без всяких предосторожностей, и они вынуждены были доверять друг другу, потому что другого выхода у них не было. Для обеспечения секретности у каждого из них было свое кодовое имя.
На совещании, которое длилось почти пять часов, разгорелись жаркие споры.
Наконец председатель предложил поставить вопрос на голосование. Он поднялся и обратился к человеку, сидящему от него справа.
— Сигурд?
— За.
— Один?
— За.
— Бальдр?
— Мы слишком торопимся. Если об этом станет известно, то наша жизнь…
— Пожалуйста, за или против.
— Против.
— Фрейр?
— За.
— Сигмунд?
— Против. Существует опасность, что…
— Тор?
— За.
— Тюр?
— За.
— И я тоже голосую за. Резолюция принимается. Я сообщу об этом Контролеру. Я передам вам его рекомендации, кто лучше всего подходит для выполнения этой задачи. Пожалуйста, соблюдайте меры предосторожности и расходитесь с интервалом в двадцать минут. Спасибо, джентльмены.
Через два часа сорок пять минут охотничий домик опустел. Несколько человек подошли к нему с канистрами, облили керосином и подожгли. Раздуваемые ветром языки пламени охватили строение.
Когда сюда наконец прибыла пожарная команда из близлежащего городка, лишь тлеющие головешки шипели на снегу.
Помощник начальника пожарной команды подошел к пепелищу, нагнулся и понюхал.
— Керосин, — сказал он. — Поджог.
Начальник смотрел на обгоревшие остатки с удивленным лицом.
— Странно, — пробормотал он.
— Что?
— Я охотился в этих местах на прошлой неделе. Никакого домика здесь и в помине не было.
Люди, сидевшие вокруг огромного прямоугольного стола, были влиятельными лицами и занимали крупные посты в правительствах своих стран. Им приходилось встречаться и раньше, без всяких предосторожностей, и они вынуждены были доверять друг другу, потому что другого выхода у них не было. Для обеспечения секретности у каждого из них было свое кодовое имя.
На совещании, которое длилось почти пять часов, разгорелись жаркие споры.
Наконец председатель предложил поставить вопрос на голосование. Он поднялся и обратился к человеку, сидящему от него справа.
— Сигурд?
— За.
— Один?
— За.
— Бальдр?
— Мы слишком торопимся. Если об этом станет известно, то наша жизнь…
— Пожалуйста, за или против.
— Против.
— Фрейр?
— За.
— Сигмунд?
— Против. Существует опасность, что…
— Тор?
— За.
— Тюр?
— За.
— И я тоже голосую за. Резолюция принимается. Я сообщу об этом Контролеру. Я передам вам его рекомендации, кто лучше всего подходит для выполнения этой задачи. Пожалуйста, соблюдайте меры предосторожности и расходитесь с интервалом в двадцать минут. Спасибо, джентльмены.
Через два часа сорок пять минут охотничий домик опустел. Несколько человек подошли к нему с канистрами, облили керосином и подожгли. Раздуваемые ветром языки пламени охватили строение.
Когда сюда наконец прибыла пожарная команда из близлежащего городка, лишь тлеющие головешки шипели на снегу.
Помощник начальника пожарной команды подошел к пепелищу, нагнулся и понюхал.
— Керосин, — сказал он. — Поджог.
Начальник смотрел на обгоревшие остатки с удивленным лицом.
— Странно, — пробормотал он.
— Что?
— Я охотился в этих местах на прошлой неделе. Никакого домика здесь и в помине не было.
КНИГА ПЕРВАЯ
1
Вашингтон, округ Колумбия
Стэнтон Роджерс был просто создан для того, чтобы стать президентом Соединенных Штатов. Это был обаятельный политик, пользующийся любовью публики и поддержкой влиятельных друзей. К несчастью для Роджерса, его либидо поставило крест на его политической карьере. Или, как говорили злые языки в Вашингтоне: «Так трахался, что вылетел из президентского кресла».
Кстати, Стэнтон Роджерс совсем не воображал себя Казановой. Наоборот, до того фатального романа он был примерным мужем. Он был состоятельным и привлекательным мужчиной, неуклонно продвигающимся по служебной лестнице, чтобы занять самый высокий пост. И, хотя у него было немало возможностей изменить жене, он совсем не обращал внимания на женщин.
По иронии судьбы, жена Стэнтона Роджерса — Элизабет — была умной и очаровательной женщиной, разделявшей почти все его интересы, в то время как Барбара — женщина, в которую Роджерс влюбился и на которой женился после скандального развода, — была на пять лет старше него, обычной внешности и, казалось, не имела с ним ничего общего. Стэнтон был спортсменом, а Барбара ненавидела физические упражнения. Стэнтон был общительным, а Барбара предпочитала проводить время вдвоем или в узкой компании. Но тех, кто знал Стэнтона Роджерса, больше всего удивляли их политические разногласия. Стэнтон был либералом, в то время как Барбара вышла из семьи, славящейся своими архиконсервативными традициями.
Пол Эллисон, самый близкий друг Стэнтона, сказал ему:
— Ты, наверно, рехнулся приятель! Вы с Лиз так подходите друг другу, что можете попасть в «Книгу рекордов Гиннесса» как самая идеальная пара. Ты не можешь бросить все это ради минутного удовольствия.
— Хватит, Пол, — резко ответил Стэнтон Роджерс. — Я люблю Барбару и женюсь на ней, как только получу развод.
— Ты хоть немного представляешь, как это скажется на твоей карьере?
— Половина браков в стране заканчивается разводом. Так что все будет в порядке.
Однако он оказался никудышным пророком. Известие о его бракоразводном процессе было манной небесной для прессы. Бульварные газеты постарались выжать из этого все что можно. Они печатали истории об их секретных свиданиях вместе с фотографиями любовного гнездышка. Это продолжалось довольно долго, а когда читательский интерес угас, влиятельные друзья, оказывавшие поддержку Стэнтону Роджерсу, просто исчезли. Они нашли для себя нового кандидата в победители — Пола Эллисона.
Это был разумный выбор. Хотя Эллисон и не был таким привлекательным и обаятельным, как Стэнтон Роджерс, он был человеком умным, симпатичным и с незапятнанной репутацией. Эллисон был невысокого роста, с обычным лицом, на котором светились искренностью голубые глаза. Он десять лет был женат на дочери крупного сталелитейного магната, и они с Алисой были любящей парой.
Как и Роджерс, Пол Эллисон закончил юридический факультет в Гарварде. Они росли вместе. Их родители снимали на лето общий дом в Саутгемптоне, и мальчики вместе плавали, играли в бейсбол, а позже вместе ходили на свидания. В Гарварде они учились в одной группе. Пол Эллисон хорошо успевал по всем предметам, но самым блестящим учеником был Стэнтон Роджерс. Отец Стэнтона был главным партнером в престижной юридической фирме на Уолл-стрит, и, когда Стэнтон стажировался там во время каникул, он договорился, чтобы Пол работал с ним вместе. После окончания юридического факультета политическая звезда Стэнтона Роджерса стала подниматься с головокружительной быстротой. И если он был кометой, то Пол Эллисон был ее шлейфом. Развод все изменил. Теперь Стэнтон Роджерс стал придатком Пола Эллисона. Путь к вершине славы занял почти пятнадцать лет. Эллисон проиграл на выборах в сенат, но на следующих выборах все же занял сенаторское кресло и через несколько лет стал известным и популярным законодателем. Он боролся против лишних расходов правительства и сражался с вашингтонской бюрократией. Он был популистом и верил в разрядку международной напряженности. Его попросили выступить с речью в поддержку президента, выставившего свою кандидатуру на второй срок. Это была блестящая страстная речь, после которой о нем заговорили всерьез. Через четыре года Пол Эллисон был избран президентом Соединенных Штатов. Первое, что он сделал, так это назначил Стэнтона Роджерса советником по иностранным делам.
Теория Маршалла Маклугана, что телевидение превратит мир в одну большую деревню, стала реальностью. Торжественное вступление президента США смотрели по спутниковому телевидению более чем в 190 странах.
В «Черном петухе», излюбленном месте встреч вашингтонских журналистов, Бен Кон, опытный репортер из «Вашингтон пост», сидел за столом вместе с четырьмя коллегами и смотрел по телевизору передачу о вступлении в должность президента.
— Из-за этого сукиного сына я потерял пятьдесят долларов, — пожаловался один из журналистов.
— Я же предупреждал тебя не ставить против Эллисона, — проворчал Бен Кон. — Поверь, этот парень умеет заворожить людей.
Камера показывала огромные толпы людей, которые, кутаясь в пальто, собрались в этот холодный январский день на Пенсильвания-авеню. Благодаря громкоговорителям, установленным вокруг, собравшиеся были в курсе, как проходит церемония присяги нового президента. Джэнсон Мерлин, главный судья Верховного суда Соединенных Штатов, закончил церемонию и пожал президенту руку. Президент подошел к микрофону.
— Ты только посмотри на этих идиотов с отмороженными задницами, — сказал Бен Кон. — Ты знаешь, почему они не смотрят все это по телевизору дома, как нормальные люди?
— Почему?
— Потому что этот человек сейчас творит историю. Когда-нибудь все эти люди будут рассказывать своим детям и внукам, что они стояли рядом с Полом Эллисоном, когда тот принимал присягу. И все они будут похваляться: «Я стоял так близко, что мог коснуться его рукой».
— Ты циник, Кон.
— И горжусь этим. Все политики одним миром мазаны. Все они стараются что-то изменить. Видите, парни, наш новый президент — либерал и идеалист. Этого достаточно, чтобы любому здравомыслящему человеку стали сниться кошмары. У меня есть следующее определение либерала: это человек, который твердо сидит на мягких подушках.
По правде говоря, Бен Кон не был столь уж циничным, как это могло показаться. Он с самого начала следил за карьерой Пола Эллисона, и, когда тот стал подниматься по политической лестнице, Бен изменил свое мнение о нем. Этот политик никому не поддакивал. Он был дубом в ивовой роще.
Полил холодный дождь. «Надеюсь, это не будет предзнаменованием на четыре года его правления», — подумал Бен Кон и внимательно посмотрел на экран телевизора.
— Президент Соединенных Штатов — это факел, который американский народ передает из рук в руки каждые четыре года. Этот факел является самым могущественным оружием в мире. Оно достаточно сильное, чтобы испепелить все человечество, но оно также может служить маяком, который озарит светом путь в будущее для нас и для всего мира. Я сегодня обращаюсь не только к нашим союзникам, но и к странам советского блока. Сейчас, когда мы вступаем в двадцать первый век, я хочу сказать им, что время конфронтации закончилось и слова единый мир должны стать действительностью. Любой другой путь приведет к тотальному уничтожению, и ни одна страна не выйдет победителем. Я вполне сознаю, какая пропасть лежит между нами и странами за «железным занавесом», поэтому самой главной целью нынешней администрации будет наведение мостов через эту пропасть.
В словах президента звучала истинная вера. «Он действительно так думает», — решил Бен Кон. — «Надеюсь, что никто не пристрелит этого парня».
В Джанкшн-Сити, штат Канзас, был холодный, промозглый день с таким снегопадом, что видимость на дороге номер 6 была почти нулевой. Мэри Эшли осторожно вела свой пикап по самой середине хайвея, где уже поработали снегоуборочные машины. Из-за метели она опаздывала на занятия. Она ехала медленно, чтобы машину не занесло в сторону.
Из радиоприемника донесся голос президента: «…Много еще и таких, кто вместо мостов предлагает строить крепостные рвы. Я отвечаю им, что мы больше не можем обрекать себя и наших детей на глобальную конфронтацию, которая окончится ядерной войной».
Мэри Эшли подумала: «Я рада, что голосовала за него. Пол Эллисон будет великим президентом».
Она крепко сжала руль, пробираясь сквозь белую пелену.
В Сен-Круа на безоблачном лазурном небе светило солнце, но Гарри Ланц не собирался выходить наружу. Он лежал голый в постели в объятиях сестричек Долли. Ланц подозревал, что они на самом деле не были сестрами. Аннета была натуральной брюнеткой, а Салли — блондинкой. Ему в принципе было наплевать, даже если бы они были его кровными родственницами. Самое главное, они были мастерицами своего дела, и Гарри стонал от удовольствия.
На экране телевизора, стоявшего в углу комнаты, появилось изображение президента.
«…Потому что я верю — нет такой проблемы, которую нельзя было бы решить при наличии доброй воли с двух сторон. Бетонная стена, разделяющая Берлин, и „железный занавес“, окружающий просоветские страны, должны пасть».
Салли прекратила свои ласки, чтобы спросить:
— Может, мне выключить этот чертов телевизор?
— Оставь, я хочу послушать, что он говорит.
Аннета подняла голову.
— Ты что, голосовал за него?
— Эй, вы двое, не отвлекайтесь, — заорал Гарри Ланц.
«Как вы знаете, три года назад, после смерти румынского президента Николае Чаушеску, Румыния порвала дипломатические отношения с Соединенными Штатами. Хочу сообщить вам, что были проведены переговоры с румынским правительством и румынский президент Александру Ионеску согласился восстановить дипломатические отношения с нашей страной».
Толпа, стоящая на Пенсильвания-авеню, одобрительно зашумела.
Гарри Ланц сел в постели так внезапно, что зубы Аннеты впились ему в член.
— Боже мой, — завопил Ланц. — Мне уже давно сделали обрезание! Ты что, с ума сошла?
— А ты чего крутишься, милый?
Ланц не слушал ее. Все его внимание было приковано к экрану телевизора.
«Одним из наших первых официальных актов, — продолжал президент, — будет назначение посла в Румынии. И это лишь начало…»
В Бухаресте был вечер. Неожиданно потеплело, и улицы были полны народа, толпящегося в очередях перед магазинами.
Румынский президент Александру Ионеску сидел в своем кабинете в Пеле, старом дворце на Калеа Викторей, вместе с шестью своими помощниками. Они слушали речь президента по коротковолновому приемнику.
«…Я не собираюсь останавливаться на этом, — говорил американский президент. — Албания разорвала дипломатические отношения с США в 1946 году. Я намерен восстановить эти связи. К тому же я хочу укрепить наши дипломатические отношения с Болгарией, Чехословакией и Восточной Германией».
По радио было слышно, как толпа отозвалась восторженными криками.
«Назначение нашего посла в Румынии будет началом всемирной программы „народной дипломатии“. Давайте не будем забывать, что у всего человечества одни истоки, одни проблемы и одна судьба. Помните, что у нас больше проблем, которые объединяют нас, чем тех, что разделяют нас. К тому же мы сами создаем их».
На тщательно охраняемой вилле в Нейи, пригороде Парижа, лидер румынского революционного движения Марин Гроза смотрел выступление президента по второму каналу французского телевидения.
«…Я обещаю вам, что буду стараться изо всех сил и требовать этого от остальных».
Овации длились пять минут.
Марин Гроза задумчиво произнес:
— Я думаю, наше время пришло, Лев. Он действительно хочет этого.
Лев Пастернак, начальник его службы безопасности, ответил:
— Может, это только поможет Ионеску?
Марин Гроза покачал головой.
— Ионеску — тиран, так что ему ничто не может помочь. Но надо точно рассчитать время. Я потерпел поражение, когда хотел свергнуть Чаушеску. Это не должно повториться.
Пит Коннорс не был пьян, вернее, был не настолько пьян, как бы ему хотелось. Он пил пятый бокал виски, когда Нэнси, секретарша, с которой он жил, сказала:
— Тебе не кажется, что уже достаточно, Пит?
Он улыбнулся и ударил ее по лицу.
— Наш президент выступает. Ты должна уважать его. — Он повернулся к экрану телевизора. — Проклятый коммунист, — заорал он. — Это моя страна, и ЦРУ не позволит, чтобы ты опаскудил ее. Мы остановим тебя. Можешь быть уверен в этом!
Кстати, Стэнтон Роджерс совсем не воображал себя Казановой. Наоборот, до того фатального романа он был примерным мужем. Он был состоятельным и привлекательным мужчиной, неуклонно продвигающимся по служебной лестнице, чтобы занять самый высокий пост. И, хотя у него было немало возможностей изменить жене, он совсем не обращал внимания на женщин.
По иронии судьбы, жена Стэнтона Роджерса — Элизабет — была умной и очаровательной женщиной, разделявшей почти все его интересы, в то время как Барбара — женщина, в которую Роджерс влюбился и на которой женился после скандального развода, — была на пять лет старше него, обычной внешности и, казалось, не имела с ним ничего общего. Стэнтон был спортсменом, а Барбара ненавидела физические упражнения. Стэнтон был общительным, а Барбара предпочитала проводить время вдвоем или в узкой компании. Но тех, кто знал Стэнтона Роджерса, больше всего удивляли их политические разногласия. Стэнтон был либералом, в то время как Барбара вышла из семьи, славящейся своими архиконсервативными традициями.
Пол Эллисон, самый близкий друг Стэнтона, сказал ему:
— Ты, наверно, рехнулся приятель! Вы с Лиз так подходите друг другу, что можете попасть в «Книгу рекордов Гиннесса» как самая идеальная пара. Ты не можешь бросить все это ради минутного удовольствия.
— Хватит, Пол, — резко ответил Стэнтон Роджерс. — Я люблю Барбару и женюсь на ней, как только получу развод.
— Ты хоть немного представляешь, как это скажется на твоей карьере?
— Половина браков в стране заканчивается разводом. Так что все будет в порядке.
Однако он оказался никудышным пророком. Известие о его бракоразводном процессе было манной небесной для прессы. Бульварные газеты постарались выжать из этого все что можно. Они печатали истории об их секретных свиданиях вместе с фотографиями любовного гнездышка. Это продолжалось довольно долго, а когда читательский интерес угас, влиятельные друзья, оказывавшие поддержку Стэнтону Роджерсу, просто исчезли. Они нашли для себя нового кандидата в победители — Пола Эллисона.
Это был разумный выбор. Хотя Эллисон и не был таким привлекательным и обаятельным, как Стэнтон Роджерс, он был человеком умным, симпатичным и с незапятнанной репутацией. Эллисон был невысокого роста, с обычным лицом, на котором светились искренностью голубые глаза. Он десять лет был женат на дочери крупного сталелитейного магната, и они с Алисой были любящей парой.
Как и Роджерс, Пол Эллисон закончил юридический факультет в Гарварде. Они росли вместе. Их родители снимали на лето общий дом в Саутгемптоне, и мальчики вместе плавали, играли в бейсбол, а позже вместе ходили на свидания. В Гарварде они учились в одной группе. Пол Эллисон хорошо успевал по всем предметам, но самым блестящим учеником был Стэнтон Роджерс. Отец Стэнтона был главным партнером в престижной юридической фирме на Уолл-стрит, и, когда Стэнтон стажировался там во время каникул, он договорился, чтобы Пол работал с ним вместе. После окончания юридического факультета политическая звезда Стэнтона Роджерса стала подниматься с головокружительной быстротой. И если он был кометой, то Пол Эллисон был ее шлейфом. Развод все изменил. Теперь Стэнтон Роджерс стал придатком Пола Эллисона. Путь к вершине славы занял почти пятнадцать лет. Эллисон проиграл на выборах в сенат, но на следующих выборах все же занял сенаторское кресло и через несколько лет стал известным и популярным законодателем. Он боролся против лишних расходов правительства и сражался с вашингтонской бюрократией. Он был популистом и верил в разрядку международной напряженности. Его попросили выступить с речью в поддержку президента, выставившего свою кандидатуру на второй срок. Это была блестящая страстная речь, после которой о нем заговорили всерьез. Через четыре года Пол Эллисон был избран президентом Соединенных Штатов. Первое, что он сделал, так это назначил Стэнтона Роджерса советником по иностранным делам.
Теория Маршалла Маклугана, что телевидение превратит мир в одну большую деревню, стала реальностью. Торжественное вступление президента США смотрели по спутниковому телевидению более чем в 190 странах.
В «Черном петухе», излюбленном месте встреч вашингтонских журналистов, Бен Кон, опытный репортер из «Вашингтон пост», сидел за столом вместе с четырьмя коллегами и смотрел по телевизору передачу о вступлении в должность президента.
— Из-за этого сукиного сына я потерял пятьдесят долларов, — пожаловался один из журналистов.
— Я же предупреждал тебя не ставить против Эллисона, — проворчал Бен Кон. — Поверь, этот парень умеет заворожить людей.
Камера показывала огромные толпы людей, которые, кутаясь в пальто, собрались в этот холодный январский день на Пенсильвания-авеню. Благодаря громкоговорителям, установленным вокруг, собравшиеся были в курсе, как проходит церемония присяги нового президента. Джэнсон Мерлин, главный судья Верховного суда Соединенных Штатов, закончил церемонию и пожал президенту руку. Президент подошел к микрофону.
— Ты только посмотри на этих идиотов с отмороженными задницами, — сказал Бен Кон. — Ты знаешь, почему они не смотрят все это по телевизору дома, как нормальные люди?
— Почему?
— Потому что этот человек сейчас творит историю. Когда-нибудь все эти люди будут рассказывать своим детям и внукам, что они стояли рядом с Полом Эллисоном, когда тот принимал присягу. И все они будут похваляться: «Я стоял так близко, что мог коснуться его рукой».
— Ты циник, Кон.
— И горжусь этим. Все политики одним миром мазаны. Все они стараются что-то изменить. Видите, парни, наш новый президент — либерал и идеалист. Этого достаточно, чтобы любому здравомыслящему человеку стали сниться кошмары. У меня есть следующее определение либерала: это человек, который твердо сидит на мягких подушках.
По правде говоря, Бен Кон не был столь уж циничным, как это могло показаться. Он с самого начала следил за карьерой Пола Эллисона, и, когда тот стал подниматься по политической лестнице, Бен изменил свое мнение о нем. Этот политик никому не поддакивал. Он был дубом в ивовой роще.
Полил холодный дождь. «Надеюсь, это не будет предзнаменованием на четыре года его правления», — подумал Бен Кон и внимательно посмотрел на экран телевизора.
— Президент Соединенных Штатов — это факел, который американский народ передает из рук в руки каждые четыре года. Этот факел является самым могущественным оружием в мире. Оно достаточно сильное, чтобы испепелить все человечество, но оно также может служить маяком, который озарит светом путь в будущее для нас и для всего мира. Я сегодня обращаюсь не только к нашим союзникам, но и к странам советского блока. Сейчас, когда мы вступаем в двадцать первый век, я хочу сказать им, что время конфронтации закончилось и слова единый мир должны стать действительностью. Любой другой путь приведет к тотальному уничтожению, и ни одна страна не выйдет победителем. Я вполне сознаю, какая пропасть лежит между нами и странами за «железным занавесом», поэтому самой главной целью нынешней администрации будет наведение мостов через эту пропасть.
В словах президента звучала истинная вера. «Он действительно так думает», — решил Бен Кон. — «Надеюсь, что никто не пристрелит этого парня».
В Джанкшн-Сити, штат Канзас, был холодный, промозглый день с таким снегопадом, что видимость на дороге номер 6 была почти нулевой. Мэри Эшли осторожно вела свой пикап по самой середине хайвея, где уже поработали снегоуборочные машины. Из-за метели она опаздывала на занятия. Она ехала медленно, чтобы машину не занесло в сторону.
Из радиоприемника донесся голос президента: «…Много еще и таких, кто вместо мостов предлагает строить крепостные рвы. Я отвечаю им, что мы больше не можем обрекать себя и наших детей на глобальную конфронтацию, которая окончится ядерной войной».
Мэри Эшли подумала: «Я рада, что голосовала за него. Пол Эллисон будет великим президентом».
Она крепко сжала руль, пробираясь сквозь белую пелену.
В Сен-Круа на безоблачном лазурном небе светило солнце, но Гарри Ланц не собирался выходить наружу. Он лежал голый в постели в объятиях сестричек Долли. Ланц подозревал, что они на самом деле не были сестрами. Аннета была натуральной брюнеткой, а Салли — блондинкой. Ему в принципе было наплевать, даже если бы они были его кровными родственницами. Самое главное, они были мастерицами своего дела, и Гарри стонал от удовольствия.
На экране телевизора, стоявшего в углу комнаты, появилось изображение президента.
«…Потому что я верю — нет такой проблемы, которую нельзя было бы решить при наличии доброй воли с двух сторон. Бетонная стена, разделяющая Берлин, и „железный занавес“, окружающий просоветские страны, должны пасть».
Салли прекратила свои ласки, чтобы спросить:
— Может, мне выключить этот чертов телевизор?
— Оставь, я хочу послушать, что он говорит.
Аннета подняла голову.
— Ты что, голосовал за него?
— Эй, вы двое, не отвлекайтесь, — заорал Гарри Ланц.
«Как вы знаете, три года назад, после смерти румынского президента Николае Чаушеску, Румыния порвала дипломатические отношения с Соединенными Штатами. Хочу сообщить вам, что были проведены переговоры с румынским правительством и румынский президент Александру Ионеску согласился восстановить дипломатические отношения с нашей страной».
Толпа, стоящая на Пенсильвания-авеню, одобрительно зашумела.
Гарри Ланц сел в постели так внезапно, что зубы Аннеты впились ему в член.
— Боже мой, — завопил Ланц. — Мне уже давно сделали обрезание! Ты что, с ума сошла?
— А ты чего крутишься, милый?
Ланц не слушал ее. Все его внимание было приковано к экрану телевизора.
«Одним из наших первых официальных актов, — продолжал президент, — будет назначение посла в Румынии. И это лишь начало…»
В Бухаресте был вечер. Неожиданно потеплело, и улицы были полны народа, толпящегося в очередях перед магазинами.
Румынский президент Александру Ионеску сидел в своем кабинете в Пеле, старом дворце на Калеа Викторей, вместе с шестью своими помощниками. Они слушали речь президента по коротковолновому приемнику.
«…Я не собираюсь останавливаться на этом, — говорил американский президент. — Албания разорвала дипломатические отношения с США в 1946 году. Я намерен восстановить эти связи. К тому же я хочу укрепить наши дипломатические отношения с Болгарией, Чехословакией и Восточной Германией».
По радио было слышно, как толпа отозвалась восторженными криками.
«Назначение нашего посла в Румынии будет началом всемирной программы „народной дипломатии“. Давайте не будем забывать, что у всего человечества одни истоки, одни проблемы и одна судьба. Помните, что у нас больше проблем, которые объединяют нас, чем тех, что разделяют нас. К тому же мы сами создаем их».
На тщательно охраняемой вилле в Нейи, пригороде Парижа, лидер румынского революционного движения Марин Гроза смотрел выступление президента по второму каналу французского телевидения.
«…Я обещаю вам, что буду стараться изо всех сил и требовать этого от остальных».
Овации длились пять минут.
Марин Гроза задумчиво произнес:
— Я думаю, наше время пришло, Лев. Он действительно хочет этого.
Лев Пастернак, начальник его службы безопасности, ответил:
— Может, это только поможет Ионеску?
Марин Гроза покачал головой.
— Ионеску — тиран, так что ему ничто не может помочь. Но надо точно рассчитать время. Я потерпел поражение, когда хотел свергнуть Чаушеску. Это не должно повториться.
Пит Коннорс не был пьян, вернее, был не настолько пьян, как бы ему хотелось. Он пил пятый бокал виски, когда Нэнси, секретарша, с которой он жил, сказала:
— Тебе не кажется, что уже достаточно, Пит?
Он улыбнулся и ударил ее по лицу.
— Наш президент выступает. Ты должна уважать его. — Он повернулся к экрану телевизора. — Проклятый коммунист, — заорал он. — Это моя страна, и ЦРУ не позволит, чтобы ты опаскудил ее. Мы остановим тебя. Можешь быть уверен в этом!
2
— Ты мой старый друг, и мне понадобится твоя помощь, — сказал Пол Эллисон.
— Конечно, спокойно сказал Стэнтон Роджерс.
Они находились в Овальном кабинете. Президент сидел за своим столом, на котором красовался американский флаг. Это была их первая встреча в Белом доме, и Эллисон чувствовал себя неловко.
«Если бы Стэнтон не допустил тогда ошибки», — подумал Пол Эллисон, — «он бы сейчас сидел за этим столом».
Как бы прочитав его мысли, Стэнтон Роджерс сказал:
— Я тебе хочу кое в чем признаться. Когда тебя выбрали президентом, я страшно тебе завидовал. Ведь это была моя мечта, а для тебя она стала реальностью. Но кто знает? Я пришел к мысли, что если я не могу занять это кресло, то никто кроме тебя не должен его занимать. Ты создан для этого.
Пол Эллисон улыбнулся и сказал:
— По правде говоря, Стэн, мне страшно здесь. Здесь витает дух Вашингтона, Линкольна и Джефферсона.
— У нас также были президенты, которые…
— Я знаю. Но надо равняться на великих людей.
Он нажал на кнопку, и через несколько секунд в кабинет вошел официант в белом кителе.
— Слушаю вас, господин президент.
Пол Эллисон повернулся к Роджерсу.
— Кофе?
— Почему бы и нет?
— Что-нибудь еще?
— Нет, спасибо. Барбара сказала, чтобы я следил за своим весом.
Президент кивнул официанту, и тот молча вышел из комнаты.
Барбара. Она удивила всех. В Вашингтоне ходили слухи, что их брак не продлится и года. Но с тех пор прошло почти пятнадцать лет, и у них была крепкая семья. Стэнтон Роджерс основал юридическую фирму в Вашингтоне, которая пользовалась большим авторитетом, а Барбара слыла замечательной хозяйкой.
Пол Эллисон встал и принялся ходить по кабинету.
— Мое выступление о программе «народной дипломатии» вызвало шквал неодобрения. Я думаю, ты читал об этом в газетах.
Стэнтон Роджерс пожал плечами.
— Ты ведь их знаешь. Им нравится создавать героев, а затем низвергать их.
— Честно говоря, мне наплевать на то, что пишут в газетах. Меня интересует, что говорит народ.
— Уж если быть откровенным, то ты многих напугал, Пол. Вооруженные силы против твоего плана, и многим бы хотелось, чтобы он провалился.
— Он не провалится. — Эллисон откинулся в кресле. — Знаешь, какая сейчас главная проблема в мире? Больше не существует государственных деятелей. Страны управляются политиками. Одни несут добро, другие — зло, но все они гиганты. Рузвельт и Черчилль, Гитлер и Муссолини, Шарль де Голль и Иосиф Сталин. Почему все они жили в то время? Почему сегодня нет настоящих государственных деятелей?
— Трудно казаться гигантом на экране телевизора.
Вошел официант, неся серебряный поднос с кофейником и двумя чашками. Умелым движением он налил кофе.
— Что-нибудь еще, господин президент?
— Спасибо, Гарри. Больше ничего.
Президент подождал, пока официант не вышел из кабинета.
— Я хочу, чтобы ты подобрал подходящую кандидатуру на должность посла в Румынии.
— Хорошо.
— Не буду объяснять тебе, насколько это важно. Постарайся сделать это как можно быстрее.
Стэнтон отпил немного кофе и встал.
— Госдепартамент немедленно займется этим вопросом.
В Нейи, пригороде Парижа, было два часа ночи. Вилла Марина Грозы лежала во мраке, луна была скрыта плотными облаками. В это время улицы были пустынны и лишь шаги случайных прохожих изредка нарушали тишину. Темная фигура бесшумно спрыгнула с дерева к кирпичной стене, окружавшей виллу. На плече у человека была веревка и свернутое одеяло, в руках — автомат «узи» и пистолет со стрелами. Оказавшись у стены, он остановился и прислушался. Минут пять он совсем не двигался. Убедившись, что его никто не заметил, человек размотал нейлоновую веревку с крюком на конце и бросил ее вверх. Крюк зацепился за край стены. Он ловко принялся взбираться по веревке на стену. Оказавшись наверху, он развернул одеяло, чтобы защитить себя от ядовитых шипов, которыми была утыкана вся стена. Он снова замер и прислушался. Перебросив веревку на другую сторону, он спустился по ней на землю. Человек проверил кожаную сумку, прикрепленную к поясу, и филиппинский складной нож, открывавшийся и закрывавшийся одним движением руки.
Сейчас должны были появиться собаки. Непрошенный гость пригнулся, ожидая, когда они почуют его запах. Это были три добермана, натасканные, чтобы убивать. Но они были лишь первым препятствием. Вся территория вокруг виллы была начинена электронными приспособлениями и постоянно контролировалась телекамерами. Вся почта проверялась охранниками на проходной у ворот. Двери виллы могли выдержать взрыв бомбы. Система водоснабжения была автономной, а всю пищу, предназначенную для Марины Грозы, сначала пробовал специальный человек. Предполагалось, что на виллу невозможно проникнуть. Человек в черной одежде собирался доказать этой ночью, что это не так.
Он услышал бегущих собак еще до того, как заметил их. Они появились из темноты, готовые вцепиться ему в горло. Собак было две. Он направил пистолет со стрелами сначала на левую собаку, что была ближе к нему, а затем на вторую. Потом он резко повернулся, ожидая третью собаку, и когда та появилась, выстрелил снова. Вокруг опять воцарилась тишина.
Человек знал, где спрятаны звуковые ловушки, и обходил их стороной. Он прополз по земле там, где телекамеры не просматривали пространство. С того времени, как он перелез через стену, прошло не более двух минут, а он уже находился у черного входа на виллу.
Но когда он коснулся ручки двери, его осветил мощный луч прожектора. Из темноты раздался голос:
— Стой! Брось оружие и подними руки!
Человек в черном бросил автомат на землю и посмотрел вверх. На крыше стояло человек шесть, целясь в него из различных видов оружия.
Человек в черном недовольно сказал:
— Какого черта вы так долго копались? Я не должен был пробраться так далеко.
— А вы и не пробрались, — сказал начальник охраны. — Мы следили за вами с тех пор, как вы перелезли через стену.
Но это не успокоило Льва Пастернака.
— Тогда вы должны были остановить меня раньше. А если бы я был смертник с грузом взрывчатки? Завтра ровно в восемь утра я проведу собрание со всем личным составом. Собаки усыплены, пусть кто-нибудь займется ими.
Пастернак гордился тем, что он самый лучший специалист по безопасности в мире. Во время шестидневной израильской войны он был летчиком, а после стал агентом Моссада, одной из пяти секретных служб Израиля.
Он никогда не забывал того утра, когда полковник вызвал его к себе в кабинет.
— Лев, кое-кто просит тебя у нас взаймы на пару недель.
— Надеюсь, это блондинка, — пошутил Лев.
— Это Марин Гроза.
У Моссада имелось полное досье на этого румынского диссидента. Гроза был лидером народного румынского движения, ставившего перед собой цель свержения Александру Ионеску. Перед самым переворотом Грозу предал один из его помощников. Двадцать его сподвижников были казнены, а сам Гроза еле спасся, убежав за границу. Франция предоставила ему политическое убежище. Ионеску назвал Марина Грозу предателем своей родины и установил вознаграждение за его голову. С тех пор было совершено несколько неудачных попыток убить его, но во время последнего нападения Гроза был ранен.
— Что ему от меня надо? — спросил Пастернак. — Французское правительство обеспечивает его безопасность.
— Этого недостаточно. Ему нужен человек, который мог бы гарантировать ему стопроцентную безопасность. Он обратился к нам. Я порекомендовал ему тебя.
— Значит, мне надо ехать во Францию?
— Это займет всего несколько недель.
— Я не хочу…
— Лев, речь идет о важной персоне. У нас есть информация, что он пользуется достаточной поддержкой в стране, чтобы свергнуть Ионеску. Когда придет время, он начнет действовать. До этого мы должны оберегать его.
Лев Пастернак задумался.
— Значит, всего пару недель?
— Конечно.
Полковник ошибся во времени, но все остальное, что он говорил о Марине Грозе, было правдой. Это был худощавый человек хрупкого телосложения с аскетическим лицом, которое никогда не покидало печальное выражение. У него был орлиный нос, волевой подбородок и широкий лоб. Он был совершенно седой. Когда он говорил, его черные глаза страстно блестели.
— Мне все равно, буду ли я жить или умру, — сказал он Льву при первой встрече. — Мы все умрем. Меня беспокоит только одно — когда это произойдет. Мне надо пожить еще года два. Мне хватит этого, чтобы свергнуть Ионеску. — Он потрогал шрам на щеке. — Никто не имеет права превращать свой народ в рабов. Мы освободим Румынию, и пусть народ сам сделает свой выбор.
Лев Пастернак принялся создавать систему безопасности на вилле в Нейи. С ним работали несколько его людей, а все, кого он брал со стороны, проходили тщательную проверку. Каждое приспособление для обеспечения безопасности было произведением искусства.
Пастернак встречался с румынским революционером каждый день, и чем больше времени он проводил с ним, тем больше восхищался этим человеком. Когда Марин Гроза попросил Пастернака остаться и возглавить его службу безопасности, он не колеблясь согласился.
— Я не против, — сказал он. — Но только до того времени, когда ты будешь готов нанести удар. Тогда я вернусь в Израиль.
Они пожали друг другу руки.
Время от времени Пастернак совершал попытки проникнуть на виллу, проверяя степень надежности ее охраны.
«Некоторые охранники утратили бдительность», — подумал он. — «Придется их заменить».
Он пошел по коридору, тщательно проверяя термические датчики, электронные системы предупреждения и инфракрасные лучи перед каждой дверью. Дойдя до спальни Марина Грозы, он услышал громкий хлопок, и через секунду до него донесся крик Грозы, полный боли. Лев Пастернак пошел дальше по коридору.
— Конечно, спокойно сказал Стэнтон Роджерс.
Они находились в Овальном кабинете. Президент сидел за своим столом, на котором красовался американский флаг. Это была их первая встреча в Белом доме, и Эллисон чувствовал себя неловко.
«Если бы Стэнтон не допустил тогда ошибки», — подумал Пол Эллисон, — «он бы сейчас сидел за этим столом».
Как бы прочитав его мысли, Стэнтон Роджерс сказал:
— Я тебе хочу кое в чем признаться. Когда тебя выбрали президентом, я страшно тебе завидовал. Ведь это была моя мечта, а для тебя она стала реальностью. Но кто знает? Я пришел к мысли, что если я не могу занять это кресло, то никто кроме тебя не должен его занимать. Ты создан для этого.
Пол Эллисон улыбнулся и сказал:
— По правде говоря, Стэн, мне страшно здесь. Здесь витает дух Вашингтона, Линкольна и Джефферсона.
— У нас также были президенты, которые…
— Я знаю. Но надо равняться на великих людей.
Он нажал на кнопку, и через несколько секунд в кабинет вошел официант в белом кителе.
— Слушаю вас, господин президент.
Пол Эллисон повернулся к Роджерсу.
— Кофе?
— Почему бы и нет?
— Что-нибудь еще?
— Нет, спасибо. Барбара сказала, чтобы я следил за своим весом.
Президент кивнул официанту, и тот молча вышел из комнаты.
Барбара. Она удивила всех. В Вашингтоне ходили слухи, что их брак не продлится и года. Но с тех пор прошло почти пятнадцать лет, и у них была крепкая семья. Стэнтон Роджерс основал юридическую фирму в Вашингтоне, которая пользовалась большим авторитетом, а Барбара слыла замечательной хозяйкой.
Пол Эллисон встал и принялся ходить по кабинету.
— Мое выступление о программе «народной дипломатии» вызвало шквал неодобрения. Я думаю, ты читал об этом в газетах.
Стэнтон Роджерс пожал плечами.
— Ты ведь их знаешь. Им нравится создавать героев, а затем низвергать их.
— Честно говоря, мне наплевать на то, что пишут в газетах. Меня интересует, что говорит народ.
— Уж если быть откровенным, то ты многих напугал, Пол. Вооруженные силы против твоего плана, и многим бы хотелось, чтобы он провалился.
— Он не провалится. — Эллисон откинулся в кресле. — Знаешь, какая сейчас главная проблема в мире? Больше не существует государственных деятелей. Страны управляются политиками. Одни несут добро, другие — зло, но все они гиганты. Рузвельт и Черчилль, Гитлер и Муссолини, Шарль де Голль и Иосиф Сталин. Почему все они жили в то время? Почему сегодня нет настоящих государственных деятелей?
— Трудно казаться гигантом на экране телевизора.
Вошел официант, неся серебряный поднос с кофейником и двумя чашками. Умелым движением он налил кофе.
— Что-нибудь еще, господин президент?
— Спасибо, Гарри. Больше ничего.
Президент подождал, пока официант не вышел из кабинета.
— Я хочу, чтобы ты подобрал подходящую кандидатуру на должность посла в Румынии.
— Хорошо.
— Не буду объяснять тебе, насколько это важно. Постарайся сделать это как можно быстрее.
Стэнтон отпил немного кофе и встал.
— Госдепартамент немедленно займется этим вопросом.
В Нейи, пригороде Парижа, было два часа ночи. Вилла Марина Грозы лежала во мраке, луна была скрыта плотными облаками. В это время улицы были пустынны и лишь шаги случайных прохожих изредка нарушали тишину. Темная фигура бесшумно спрыгнула с дерева к кирпичной стене, окружавшей виллу. На плече у человека была веревка и свернутое одеяло, в руках — автомат «узи» и пистолет со стрелами. Оказавшись у стены, он остановился и прислушался. Минут пять он совсем не двигался. Убедившись, что его никто не заметил, человек размотал нейлоновую веревку с крюком на конце и бросил ее вверх. Крюк зацепился за край стены. Он ловко принялся взбираться по веревке на стену. Оказавшись наверху, он развернул одеяло, чтобы защитить себя от ядовитых шипов, которыми была утыкана вся стена. Он снова замер и прислушался. Перебросив веревку на другую сторону, он спустился по ней на землю. Человек проверил кожаную сумку, прикрепленную к поясу, и филиппинский складной нож, открывавшийся и закрывавшийся одним движением руки.
Сейчас должны были появиться собаки. Непрошенный гость пригнулся, ожидая, когда они почуют его запах. Это были три добермана, натасканные, чтобы убивать. Но они были лишь первым препятствием. Вся территория вокруг виллы была начинена электронными приспособлениями и постоянно контролировалась телекамерами. Вся почта проверялась охранниками на проходной у ворот. Двери виллы могли выдержать взрыв бомбы. Система водоснабжения была автономной, а всю пищу, предназначенную для Марины Грозы, сначала пробовал специальный человек. Предполагалось, что на виллу невозможно проникнуть. Человек в черной одежде собирался доказать этой ночью, что это не так.
Он услышал бегущих собак еще до того, как заметил их. Они появились из темноты, готовые вцепиться ему в горло. Собак было две. Он направил пистолет со стрелами сначала на левую собаку, что была ближе к нему, а затем на вторую. Потом он резко повернулся, ожидая третью собаку, и когда та появилась, выстрелил снова. Вокруг опять воцарилась тишина.
Человек знал, где спрятаны звуковые ловушки, и обходил их стороной. Он прополз по земле там, где телекамеры не просматривали пространство. С того времени, как он перелез через стену, прошло не более двух минут, а он уже находился у черного входа на виллу.
Но когда он коснулся ручки двери, его осветил мощный луч прожектора. Из темноты раздался голос:
— Стой! Брось оружие и подними руки!
Человек в черном бросил автомат на землю и посмотрел вверх. На крыше стояло человек шесть, целясь в него из различных видов оружия.
Человек в черном недовольно сказал:
— Какого черта вы так долго копались? Я не должен был пробраться так далеко.
— А вы и не пробрались, — сказал начальник охраны. — Мы следили за вами с тех пор, как вы перелезли через стену.
Но это не успокоило Льва Пастернака.
— Тогда вы должны были остановить меня раньше. А если бы я был смертник с грузом взрывчатки? Завтра ровно в восемь утра я проведу собрание со всем личным составом. Собаки усыплены, пусть кто-нибудь займется ими.
Пастернак гордился тем, что он самый лучший специалист по безопасности в мире. Во время шестидневной израильской войны он был летчиком, а после стал агентом Моссада, одной из пяти секретных служб Израиля.
Он никогда не забывал того утра, когда полковник вызвал его к себе в кабинет.
— Лев, кое-кто просит тебя у нас взаймы на пару недель.
— Надеюсь, это блондинка, — пошутил Лев.
— Это Марин Гроза.
У Моссада имелось полное досье на этого румынского диссидента. Гроза был лидером народного румынского движения, ставившего перед собой цель свержения Александру Ионеску. Перед самым переворотом Грозу предал один из его помощников. Двадцать его сподвижников были казнены, а сам Гроза еле спасся, убежав за границу. Франция предоставила ему политическое убежище. Ионеску назвал Марина Грозу предателем своей родины и установил вознаграждение за его голову. С тех пор было совершено несколько неудачных попыток убить его, но во время последнего нападения Гроза был ранен.
— Что ему от меня надо? — спросил Пастернак. — Французское правительство обеспечивает его безопасность.
— Этого недостаточно. Ему нужен человек, который мог бы гарантировать ему стопроцентную безопасность. Он обратился к нам. Я порекомендовал ему тебя.
— Значит, мне надо ехать во Францию?
— Это займет всего несколько недель.
— Я не хочу…
— Лев, речь идет о важной персоне. У нас есть информация, что он пользуется достаточной поддержкой в стране, чтобы свергнуть Ионеску. Когда придет время, он начнет действовать. До этого мы должны оберегать его.
Лев Пастернак задумался.
— Значит, всего пару недель?
— Конечно.
Полковник ошибся во времени, но все остальное, что он говорил о Марине Грозе, было правдой. Это был худощавый человек хрупкого телосложения с аскетическим лицом, которое никогда не покидало печальное выражение. У него был орлиный нос, волевой подбородок и широкий лоб. Он был совершенно седой. Когда он говорил, его черные глаза страстно блестели.
— Мне все равно, буду ли я жить или умру, — сказал он Льву при первой встрече. — Мы все умрем. Меня беспокоит только одно — когда это произойдет. Мне надо пожить еще года два. Мне хватит этого, чтобы свергнуть Ионеску. — Он потрогал шрам на щеке. — Никто не имеет права превращать свой народ в рабов. Мы освободим Румынию, и пусть народ сам сделает свой выбор.
Лев Пастернак принялся создавать систему безопасности на вилле в Нейи. С ним работали несколько его людей, а все, кого он брал со стороны, проходили тщательную проверку. Каждое приспособление для обеспечения безопасности было произведением искусства.
Пастернак встречался с румынским революционером каждый день, и чем больше времени он проводил с ним, тем больше восхищался этим человеком. Когда Марин Гроза попросил Пастернака остаться и возглавить его службу безопасности, он не колеблясь согласился.
— Я не против, — сказал он. — Но только до того времени, когда ты будешь готов нанести удар. Тогда я вернусь в Израиль.
Они пожали друг другу руки.
Время от времени Пастернак совершал попытки проникнуть на виллу, проверяя степень надежности ее охраны.
«Некоторые охранники утратили бдительность», — подумал он. — «Придется их заменить».
Он пошел по коридору, тщательно проверяя термические датчики, электронные системы предупреждения и инфракрасные лучи перед каждой дверью. Дойдя до спальни Марина Грозы, он услышал громкий хлопок, и через секунду до него донесся крик Грозы, полный боли. Лев Пастернак пошел дальше по коридору.
3
Штаб Центрального разведывательного управления находится недалеко от реки Потомак в Лэнгли, штат Вирджиния, в семи милях на северо-запад от Вашингтона. Перед въездом на воротах установлена красная мигалка. Проходная охраняется двадцать четыре часа в сутки, и посетителям, которым разрешен вход, выдаются разноцветные визитные значки, дающие им право находится лишь в том отделе, куда они направляются по делу. Рядом с семиэтажным серым зданием штаба, иронично называемого «Игрушечная фабрика», стоит памятник Натану Хейлу. Внутри, на первом этаже, через стеклянную стенку коридора можно увидеть внутренний двор с садом, где растут магнолии. При входе на мраморе высечены следующие слова: