Шендерович Виктор. Изюм из булки. Том 2

   Добежал он до туалета, отсиделся – и вдруг слышит голос из-за перегородки. По-русски.
   – Ну, как долетел?
   – Нормально, – ответил продюсер, немного удивившись обстоятельствам беседы. Впрочем, к тому, что с ним заговаривают незнакомые люди, он давно привык. Все было бы ничего, но разговор вдруг перешел в практическую плоскость.
   – Сколько взял денег? – спросил человек из-за перегородки.
   – Нормально взял, – ответил продюсер. И напрягся – потому что за перегородкой сидел, не иначе, знакомый.
   – А когда назад? – поинтересовался туалетный собеседник.
   – Через три дня, – ответил продюсер, судорожно пытаясь понять, с кем говорит. Голос был совершенно неизвестный, но, будучи человеком вежливым, продюсер продолжал уклончиво беседовать с незнакомцем о разных обстоятельствах своей жизни, пока из-за перегородки не раздалось:
   – Прости, не могу разговаривать, тут какой-то мудак в сортире отвечает на мои вопросы.

Гастроли

   …И опять меня отвели в сторонку, попросили снять ботинки, расстегнуть ремень и встать, как у Леонардо да Винчи: руки в стороны, ноги на ширину плеч.
   Ничего нового. Шмон, еще до 11 сентября, стал непременной частью моих путешествий. В Париже во мне ищут араба-террориста, в Стамбуле – курда, в Тель-Авиве – палестинца; в Москве (когда ненадолго сбрил бороду и перестал быть похожим на Шендеровича) я стал лицом кавказской национальности и регулярно предъявлял документы…
   В Америке хорошего впечатления я тоже не произвожу. А после третьего подряд персонального обыска начал заранее отводить глаза и покрываться холодным потом, как будто вчерась от Бен Ладена.
   Однажды я набрался наглости и посетовал на свою горемычную судьбу здоровенному черному дяде, ворошившему мой багаж в поисках взрычатки.
   И понял, что такое настоящий черный юмор.
   Дядя поглядел на меня и без тени улыбки сказал:
   – Change your face…
   Меняй лицо.

Условия аренды

   Многие американские синагоги – разновидность клуба, и концерты в них – обычное дело. Случаются, впрочем, и недоразумения…
   В Питтсбурге посреди моего монолога на сцену вышел немолодой ортодоксальный еврей и предложил присутствующим помолиться вместе с ним. На резонное замечание, что здесь идет юмористический концерт, ортодокс не менее резонно возразил, что здесь – дом Божий.
   Да, но Господь сдал свой дом в аренду и взял чек на триста баксов!
   Ортодокса это довод не убедил, и он стартовал со своим проверенным репертуаром… Еврейский Господь оказался существом неожиданно толерантным и никого из нас не убил.

Лишняя буква

   Во время моего выступления в ДК имени Газа в Петербурге организаторы устроили сбор средств для больных детей…
   Название дома культуры что-то замкнуло в моей горемычной голове – и я со сцены напомнил петербуржцам об их великом земляке, докторе Гаазе, о его фразе «спешите делать добро»…
   Денег на больных детей мы собрали изрядно – вот только «святой доктор» Федор Петрович оказался тут совершенно ни при чем. Дом культуры назван был, разумеется, вовсе не в его честь, и доживи автор «Азбуки христианского благонравия» до большевиков – шлепнули бы контру у первой стенки!
   Товарищ Газ, чье имя носит ДК Путиловского завода, был комиссаром бронепоезда № 6 «Имени тов. Ленина»…
   Одно «а», одно!
   И как мне вообще могло прийти в голову? Вроде не из европ приехал, свой же, здешний…
   Эх, вот бы дожить до переименования…
   Два «а» должно быть, два!

Мигалка

   Нижний Новгород.
   Вечером – концерт, а днем зазвали меня к какому-то местному начальству в тамошний Кремль (Путина еще не было, и начальство не шарахалось от меня, как от прокаженного, а норовило дружить).
   И вот, стало быть, чаек да конфеты – глядь: а уже время идти! И хотя вроде все рядом – вот тебе Кремль, вот гостиница «Волжский откос», вот улица Покровка с театром, – а надо спешить.
   Да ладно, говорит начальство, допейте чай спокойно, мы вас отвезем.
   Ну я и расслабился. А когда вышел во двор, похолодел: у крыльца стоял «мерседес» с затененными стеклами, а перед ним – милицейский «форд» с мигалкой.
   Это у них и называется «отвезем».
   Деваться было уже некуда, и мы поехали.
   И вот, скажу я вам, люди добрые, – сначала, конечно, ужасно неловко. Первые десять секунд. Потом расслабляешься, – потому что стекла-то затененные и тебя никто не видит…
   Потом испытываешь первый приступ самоуважения.
   Недаром, должно быть, тебя везут в тепле на мягком, а эти там, за темным стеклом, шебуршатся под дождичком. Наверное, ты заслужил! А этим там, под дождем, самое место. Вон они какие противные все, мокрые и злые. И смотрят еще недовольно, смерды!
   То ли дело ты, такой хороший, с удавшейся жизнью, весь такой сухой на мягком.
   А потом, когда диким кряканьем с крыши ментовского «форда» охрана разгоняет с твоего пути в лужи одуревших пешеходов, а твой «мерседес» разворачивается через двойную сплошную, ты испытываешь уже законное раздражение: чего они тут путаются под ногами, они что, не видят: я же еду! Я!
   Я-я-я!
   Тут самое время ущипнуть себя побольнее и дать себе пару раз по физиономии. Если вовремя этого не сделать, станешь свиньей.
   В принципе, стать свиньей можно за полторы минуты. Я проверял.

Привет от Монтеня

   С февраля 1997-го я начал работать на НТВ – ведущим программы «Итого».
   Ездить в «Останкино» теперь приходилось часто, и я осторожно уточнил у руководства: как насчет транспорта? Я ж безлошадный… Разумеется, ответило руководство, если будут свободные машины, привезем-отвезем.
   И вот выхожу я из дома, а у подъезда стоят «Жигули». О! Я почувствовал себя маленьким советским министром. Меня привозили в «Останкино», а потом отвозили домой. Повторяю: о! Не всегда, конечно, приваливало такое счастье, а только если были свободные машины, но все равно – о!
   Потом в один прекрасный день меня назначили «телезвездой».
   Решение об изменении статуса было принято на директорате телекомпании и автоматически повлекло за собой «раздачу слонов»: меня пересадили на персональную машину. Это был старый «BMW» с водителем.
   О-о-о!
   Потом, в один еще более прекрасный день, в наш BMW въехал пьяный чувак с бабой, день рождения которой они уже успели отметить с утра (практически напоследок).
   Въехал он в нас на полной скорости, на перекрестке: по случаю светлого праздника чувак решил не тормозить вообще.
   Если бы в тот день я ехал в «жигулях», эти мемуары писала бы моя вдова. А так после удара в бок мы метров двадцать летели вдоль парка «Сокольники» по пешеходной дорожке – по счастью, абсолютно пустой.
   Машина остановилась в двух шагах от столба.
   Шофер Леша посидел немного, уточнил: «Анатольич, ты цел?» – и пошел убивать чувака. Я пошел следом, чтобы предотвратить убийство.