Страница:
ПО ТРУПАМ К "ВЕРТУШКЕ"
- У кого нет карточек? Покажите результат...
Сегодня голос председателя российского парламента Селезнева знаком каждому. А когда-то он раздавался под более скромными сводами, в газете "Комсомольская правда", но так же бескомпромиссно, властно, иногда грубо.
С неугодными Геннадий Николаевич не церемонился. Вслед за молодым, ещё докремлевским Юмашевым из газеты был изгнан Павел Гутионтов, известный журналист, редакционный мудрец, один из нынешних руководителей Союза журналистов страны.
На дворе стояли черные дни борьбы с пьянством. Участники рейдов трезвости на манер бериевских особистов вламывались по ночам в общежития, поднимали с постелей, вязали подвыпивших студентов и работяг. Газета пестрела заметками о том, как пели и плясали безалкогольные свадьбы. Бедные мы люди, за что ни возьмемся - не вытанцовывается достойное решение... Историю одного перегиба, несмотря на возражения Селезнева, мне все же удалось опубликовать. Статья называлась "В чистом городе". Очень уж грустны были факты - редколлегия поддержала.
...В карельском городе Костомукша, недавно построенном финнами уютном и ухоженном, на местном горно-обогатительном комбинате двое приятелей решили отметить уход в отпуск рюмкой коньяка. В момент "распития" в общежитие, где они квартировали, нагрянули дружинники. Видно, кто-то стукнул. Один из друзей сумел убежать, другого доставили в отделение милиции, составили протокол и письмо на работу. На комбинате отреагировали оперативно. Местные комсомольцы провели совещание, носившее характер конкурса, и остановились на идее выпустить типографским способом плакат-обвинение с портретом "героя". И плакат был выпущен, о 17 пунктах, солидным тиражом. Расклеен в коридорах фабрики, во дворе, у столовой. Еще на улице - у всех автобусных остановок. Один из таких плакатов некий житель Костомукши отклеил с забора и прислал в редакцию. Он до сих пор хранится у меня дома.
"Петров Александр Васильевич, машинист насосных установок, обогатительная фабрика. Распивал спиртные напитки в общежитии, поступок обсуждался на собрании смены. Приняты меры воздействия: лишение премии, перенос отпуска, сигнал на место работы жены, написать письмо родителям, вывесить фотографию в винно-водочном магазине, не выдавать талоны на спиртное - пожизненно, использовать в течение трех месяцев на самых грязных работах, в том числе по уборке туалетов, размножить листовки и расклеить во всех часто посещаемых местах города и фабрики, перенести очередь на получение жилья, тов. Петрову посетить службы и смены фабрики, рассказать о себе..."
Такой документ. Плод коллективного разума. (Ельцину бы предъявить после берлинского дебюта да развесить по всему Кремлю!) В Костомукше его назвали "Боевой листок". Петров воспринял листок как приговор, удостоверяющий его полный жизненный крах. Жена вскоре ушла. На улицах уже узнавали, как киноартиста. Письмо родителям он написал сам. А вот дожидаться, пока на самом деле отправят мыть туалеты, не стал - вечером проглотил две пригоршни снотворных таблеток. Ночью Александра с тяжелейшим отравлением везли в больницу - мимо сосен и валунов, по чистым, идеально ровным улицам нового города...
Селезнев тоже ввел в редакции тотальную трезвость: благоговел перед всесильной Инстанцией. Вроде бы доброе дело - забота о здоровье сотрудников. Дело, однако, было не в этом: жертвами редактора всегда становились его критики, к тому же не умеющие постоять за себя люди. Как карельский машинист насосных установок. Любимчики же втихаря (а наиболее наглые - открыто) дули водку, посмеиваясь над недотепами...
В самый разгар антиалкогольной кампании, летом 86-го года, по редакции ходила легенда об одном из приближенных сотрудников главного. Однажды, крепко поддав на работе, он позвонил Селезневу домой.
- Геннадий Николаевич! Я пьяный напился...
- Ну и что, Сашенька? Не расстраивайся, иди спать.
- А я на дежурстве напился!
- До приемной сможешь добраться? Бери машину, езжай домой. Скажи, я распорядился... А хочешь, ложись в кабинете...
С Пашей Гутионтовым, которого мы упоминали в самом начале, вышло иначе. Он давно раздражал редактора резкими выступлениями на редколлегии, смелостью суждений, яркими публикациями, где между строк читалась нелюбовь к Системе, так уважаемой Селезневым, так много ему давшей. На одном из совещаний по текущему номеру Геннадий Николаевич учуял запах спиртного, исходящий от Паши. Накануне в редакции официально праздновали чей-то день рождения, пили шампанское. Селезнев косо посмотрел на неугодного сотрудника, хмыкнул, затем вызвал кадровичку Ирину Ивановну. Велел оформить увольнение по статье. За пьянку на рабочем месте. Ирина Ивановна, сердобольная женщина, еле уговорила редактора не марать Паше трудовую книжку и вообще биографию. Пусть уходит по собственному! Селезнев, поиграв желваками, нехотя согласился...
Все к лучшему в этом лучшем из миров... В "Советской России" (старого образца), куда его с радостью приняли, Паша стремительно сделал карьеру, о какой в "Комсомолке" и мечтать не смел, - стал политобозревателем. А ныне вершит судьбы журналистики страны. Как другой "изгнанник" Селезнева Юмашев - с подельником Березовским и президентской дочкой занимается переделом этой самой страны...
* * *
Система не обидела Геннадия Николаевича. Бывший морячок (до сих пор, по-моему, не вытравил с руки татуировку морского якоря), затем слесарь одного из питерских заводов, он счастливо угодил в поле зрения ленинградского комсомола. Статный, открытое лицо, чистая биография, командирские замашки. Будущий лидер. Такие комсомолу и требуются. А что с грамматешкой плоховато - дело поправимое. С солидными рекомендациями из Смольного института - обкома комсомола - Селезнев вскоре обживал аудитории факультета журналистики.
Саша Осипов, близкий друг моего отца, в прошлом директор ленинградского отделения ТАССа, рассказывал в приватной беседе:
- Приходит как-то на журфак (кроме ЛенТАССа я подрабатывал в университете) самоуверенный молодой человек, эдакий комсомольский полубог, и говорит, что хотел бы защищать у меня диплом. Работа, которую он вскоре принес, никуда не годилась. Я вернул со словами, что, может, лучше ещё послесарить, чем бумагу переводить, и что больше "двух" поставить не могу. И тут началось! Пошли звонки декану. Новоиспеченные швондеры из обкома комсомола решили насмерть стоять за своего выдвиженца. На меня так насели (вспомни застойные времена), что вынужден был, поступившись принципами, поставить положительную отметку. Дальнейшее сам знаешь. Головокружительная карьера. Газета "Смена", затем отдел пропаганды ЦК ВЛКСМ. Когда проштрафился редактор "Комсомолки" Ганичев, цековские мудрецы не нашли ничего лучшего, чем "бросить" Селезнева на лучшую в те годы газету...
У него и вправду обнаружился талант (похоже, единственный) оказываться в нужный момент в нужном месте да ещё под нужной рукой и так же стремительно исчезать в минуты опасности. Думаете, Селезнев коротал дни и ночи в осажденном парламенте с братьями-коммунистами? Ничего подобного. Когда тучи начали сгущаться, выхлопотал поездку в Австрию по чепуховому вопросу и благополучно отсиделся в столице вальсов.
Другой открывшийся талант - "безжалостность к врагам рейха", как писал Юлиан Семенов. Выбранная Селезневым жертва, как правило, была обречена.
...Следом за Гутионтовым пришла очередь Володи Сварцевича, одного из лучших фотокоров редакции. Но увольнял его редактор не за рюмку, а за слова, вынесенные в заголовок этих заметок. На одной из редколлегий (мы их называли - "бредколлегия" или "вредколлегия"), где Селезнев гневно выбрасывал из номера очередной Володин репортаж, как всегда острый, Сварцевич не выдержал, поднялся, весь красный от волнения, поправил очки на вспотевшем носу и, стараясь оставаться спокойным, сказал:
- Жаль мне вас, Геннадий Николаевич! Вся ваша жизнь - путь по трупам к "вертушке"... Зряшная жизнь...
Пришлось Сварцевичу начинать карьеру заново...
В конце 80-х партия поручила Селезневу новое дело - возглавить, а точнее, взнуздать ретивую "Учительскую газету". К досаде Старой площади, "Училка" будоражила общественное мнение громкими разоблачениями вместо того, чтобы писать о доброй Марьиванне и прилежном Вовочке. Прекрасного редактора, смельчака Матвеева сняли и посадили Селезнева. Вещими оказались слова Володьки Сварцевича - вскоре Матвеев от расстройства, от того, что отняли любимое дитя - взлелеянную им газету, - скоропостижно скончался...
* * *
Прошли годы, Геннадий Николаевич не изменился. То ли буку ему в детстве показали (предсмертное фото сумасшедшего Ленина, например) и обозлили на всю жизнь, то ли старые болячки (как у президента) порождают эту безжалостность. Очевидцы из "Комсомолки" вспоминают, что в моменты обострения язвы к Селезневу лучше было не соваться с делами - будь то снятый накануне материал или назначение нового сотрудника. Затопчет.
Оказавшись во главе палаты мордов отечественного парламента, этот баловень судьбы вместо амнистии вдруг начал предлагать возрождение каторжной тюрьмы. "Хорошо бы ещё заковывать преступников в железа, в кандалы!" - настаивал спикер. Генрих Ягода выискался. Будто мало нам родимых тюрем и лагерей, не претерпевших изменений со времен ГУЛАГа! Ужасающих средневековым уродством и насилием весь мир.
Недавно начальник норвежских колоний - пожилой интеллигент в золотых очках, смахивающий на председателя Нобелевского комитета, посетил ряд исправительных учреждений в Мурманской области. Северная соседка решила оказать русским зекам гуманитарную помощь. По телевизору показывали сцену посещения одного из лагерей. Норвежец, выйдя наружу в окружении малиновых околышей, пошатнулся, побледнел и, пряча глаза, произнес в камеру примерно следующее:
- Ну вы, ребята, даете...
Селезнев, в отличие от друзей-коммунистов - сидельцев "Матросской тишины", тюрьмы не нюхал. Но возмечтал о каторге, которая, как известно, никому не заказана. Что ж, никогда не поздно переквалифицироваться. В вертухаи! Хорошего начальника колонии нынче не сыскать. А народным избранником может стать каждый. Плыви себе беззаботно (как депутат Шандыбин) узловатой корягой по течению Думы-реки да поплевывай в тихую воду...
* * *
...Думал об этом в кремлевском кабинете, глядя на стоящий передо мной аппарат правительственной связи - АТС-2, "двойку", или "вертушку".
Птица-"двойка"! Кто тебя выдумал? Какие сладкие речи проносятся по твоим подземным засекреченным проводам! Какие дела решаются!
Кто выдумал? Солженицын с Копелевым в том числе, другие зеки марфинской шарашки близ Останкино. На радость будущим Селезневым... А мне-то она зачем? Куда телефонировать? В царствие небесное? Любимой по "вертушке" в чувствах не признаешься. Счастья не выхлопочешь. Зачем я здесь? Доброго Костикова давно убрали, не с кем человеческое слово вымолвить. Бечь, бечь куда глаза глядят! Впрочем, есть у "двойки" достойное применение. Снимаю трубку, набираю номер президентского буфета. У подавальщицы Марины приветливый грудной голос:
- Вам с сыром или с ветчиной?
- И толсто нарезайте, толсто... - вслед за бывшим начальником требую я.
ГОСКОМПЕЧАЛЬ, или утро чиновника
- Тебе ещё повезло, - говорит Миша Смоленский, бывший советник Министра Книгопечатания, старый мой приятель по "Комсомолке". - Кремль. Разносолы. Похлебал бы из нашего болота...
Недавно он написал заявление об уходе. Казалось бы, теплое место, самый центр, особняк за кинотеатром "Пушкинский". Сиди советуй, какие учебники издавать для нынешних переростков (пособия "о правильном использовании цепей, прихотливости наколок"), сам в крайнем случае сочиняй. Какое издательство откажет правой руке министра? Кабинет - просторный, хоть и слегка обшарпанный, никто не сопит над ухом, не треплется часами по телефону. Министр - душа человек. Приятная наружность, благородные седины. Смахивает на доброго сказочника...
- Вот тут ты ошибаешься, - нарушает ход моих мыслей Михаил. - Скажи, с чего начинается утро в Кремле?
- Прессу изучаем, - говорю, - пишем обзоры. Кто-то просматривает телетайпные ленты, а кто и сериал успевает по телевизору. А почему ты спрашиваешь?
Михаил улыбается, молчит. Затем следует его краткая исповедь.
* * *
- Каждый новый день начинался со звонка министра. Большая честь! "Миша, - слышался в трубке похмельный голос. - Что у нас осталось?" "Ничего, - отвечаю. - Все вчера вышло." - "Так сходи быстренько, не медли. И пропорцию соблюдай как я люблю..." Спускаюсь к палатке у входа в министерство. Покупаю дорогой джин - другого он не приемлет, холодный тоник. В кабинете смешиваю и волоку на другой этаж. (Извини, тема не нова. Всюду одно и то же. Но что делать - если правда?) Чиновники сочувственно, с пониманием смотрят вслед - серьезное дело, ежеутренняя повинность политического советника министра. Вполне квалификацию бармена можно было присвоить... А зарплата-то копеечная. Пытался как-то намекнуть, что хорошо бы специальный фонд завести, не по карману мне замашки Доброго Сказочника, как ты его отрапортовал. Молчит, насупился. День перемогся, назавтра снова схватил трубку прямой связи. "Миша, помилосердствуй! Сил нет терпеть..."
Не успеешь обслужить министра, на пороге кабинета - личности из его окружения. Наверное, решили - раз я бывший журналист, хорошо одет, побрит, пахну дорогим парфюмом, значит, как пел покойный Галич, - непременно "генерал-иностранец". Помнишь его балладу? Как он лечился в подмосковном санатории, а местные старики и старухи, обманувшись в импозантной наружности, приняли его за Рокфеллера. "...А в палатке я купил чай и перец. "Эка денег у него, эка денег..."
Представляешь себе чиновников Госкомпечати? Это тебе не Кремль. Засаленные дореформенные пиджаки польского пошива, стиранные галстуки. Всего их у каждого служащего было по два. Один - на каждый день, иногда в качестве утирки, если на грудь вечером много принято. Другой командировочный, цветастый, который жена бережет в дальнем углу шкафа на случай загранкомандировки...
Вот где подлинная галерея Кувшинных Рыл! Придут ко мне после одиннадцати в приемную (генетическая память живуча! При советской власти к этому часу открывались винные магазины), наводнят её запахами сайры, съеденной накануне, и смотрят несытым взглядом в глубь кабинета - осталось ещё на донышке или нет? Дело в том, что мне пришлось завести гостевую емкость, чтобы ублажать эту братию, жить в согласии. Настоящая махновская бутыль, три литра "Смирновки" с приспособлением для возгонки. Изделие "Пинта-гона". Приглашаю желающих в кабинет. Смущенно подходят к "автопоилке", ласково поглаживают её. "Качайте, говорю, качайте, пользуйтесь на здоровье! Скоро новую доставят..." А где-то в таежном селе, сообщила бы в передовице районная газета, детишки в нетопленой школе ждут новых учебников. Какие учебники? Долго, милые, ждать... Так и жил несколько лет, пока не надоело. Почему раньше не ушел?
Скажу откровенно - министр обещал в будущем сделать директором крупного книгоиздательства или даже представителем в фонде Рокфеллера. Правда, сулил все это после нескольких бокалов джина. Наутро все забывалось. В "Огнях большого города" миллионер, когда напивался, тоже сулил герою Чаплина, Маленькому Бродяге, баснословные барыши. А когда просыпался, пинками выгонял на улицу...
Этого я дожидаться не стал, ушел сам. В министерстве уже работала комиссия Счетной палаты. Въедливые аудиторы, покопавшись в документации, чуть не обломали зубы, но все же пришли к выводу, что бюджетные средства во многом использовались не по назначению, просто исчезали. Много пустых и дорогих загранкомандировок. Явное предпочтение отдавалось неизвестным книжным фирмам, подряды, а с ними и деньги уплывали на сторону. Где деньги - там и разборки с убийствами. Газеты много в те дни писали о войне издательств. Вроде тихая заводь - Госкомпечать. А какая обманчивая! Всего, впрочем, не упомнишь. Что осталось навсегда перед глазами - так это сборище тоскливых чудаков на букву "м". Поросшие ряской чиновники. Не забыть мне и свои крысиные побежки за джином. Единственное комичное воспоминание - наша с тобой командировка в Архангельск...
"ДОРОГИЕ АСТРАХАНЦЫ!"
Сегодня президент России принял в своей резиденции японского посла... за американского и имел с ним продолжительную беседу Kremlin's шутка
В северном городе поздняя ветреная весна. Приехали сюда со Смоленским в апреле 96-го готовить визит президента. Мише давно хотелось поучаствовать, руководство пресс-службы не возражало, все-таки чиновник из родственного ведомства. Начали, как обычно, составлять списки журналистов, оборудовать пресс-центр, сходили в администрацию, вручили верительные грамоты. Потом закусили свежей треской на набережной. Когда не мороженая пахнет огурчиком. В Москве такой не сыщешь. Надышались морем - аж в носу закололо от соли...
Подготовкой официальных мероприятий и работой с прессой заправлял офицер Службы безопасности президента Иван Иваныч Иванов (имя - почти подлинное), заместитель Бородатого Полковника. Очень энергичный мужчина. Высокий, лет за сорок, сухой блондин с воспаленным взглядом. Любитель красных пиджаков. Внезапно порывистый, как дурной конь. Первым делом он строго представился в областной администрации: "Главный в Кремле по северо-западу России и информационной безопасности президента". Во-вторых, подчиняется только двум близким ему людям, "очень близким, прошу заметить!" - Борису Николаевичу и Александру Васильевичу (Коржакову). И шутить с собой не позволит. Мы с Мишей прикусили языки - во, куда метнул! В-третьих, всю работу, кропотливо проделанную мной со Смоленским - длинные списки журналистов, расстановка групп по точкам - нещадно забраковал.
- Все решаю я! Ваше дело - молчать, раздавать карточки и чтоб колдыри не разбредались, как бараны... На летное поле пойдет один оператор, а не пять. Этих, разметай их камеры... - он нецензурно обозвал одну из западных телекомпаний - я вообще никуда не пущу. Чуть под ноги президенту не ложатся. Пусть жалуются в посольство. Главное, побольше заграждений, чтоб ни шагу из отстойника! Поняли? За все отвечает наша служба...
- Если ты главный по информационной безопасности, хоть и не ясно, что это такое - сказал я, - то не воюй с журналистами и сотрудниками пресс-службы. Тоже нашел диверсантов. Мы с президентом уже много лет, тысячу раз проверены. Возьмись лучше за "Советскую Россию" или газету "Завтра". Или за своими следи. У одного из охранников - фингал в пол лица, упал, говорит, вчера ночью на лестнице. Как завтра президента будет встречать?..
- Еще слово, составлю на тебя рапорт Коржакову...
Казалось, какая-то злая энергия пожирает его изнутри. Расправившись со списками, Иван Иваныч то летел сломя голову в аэропорт, где придирчиво оглядывал, ощупывал на прочность любимые им металлические ограждения, то спешил обратно в администрацию - наводить ужас на пресс-секретаря главы областной администрации - уступчивого провинциального Владимира Зиновьевича, что напишет рапорт и на него, если будет хоть одна промашка по ходу прохождения кортежа. Зиновьич глотал валидол, мечтая о том часе, когда эта напасть закончится. Мучился бессонницей. Не спал по ночам и Иван Иваныч - вычерчивал все новые и новые схемы работы журналистов. Наутро выходил из номера бледный, но такой же решительный, подозрительный, готовый пресечь любую измену... Мы-то с Мишей уже догадались, что это ложная энергия. Так на окрестных ягодных болотах отошедшие газы - пузыри земли часто пугают сборщиков клюквы. Громко, но не опасно. Вздрагивают только новички - такие, как Зиновьич. Мы его успокоили, объяснив: тут работа для опытного психиатра, кивай, как болванчик, и молчи...
Когда приземлился президентский лайнер и Иван Иваныч поспешил доложить Коржакову обстановку, тот едва взглянул на своего "ближайшего помощника", оборвал и с удивлением спросил, почему это на летном поле так мало прессы. Пара объективов, кучка диктофонов. Зачем, мол, приезжать за неделю до визита, если работа сорвана? Разве так встречают президента? Офицер впервые на моей памяти покраснел, сбивчиво объяснил, что виноваты сами журналисты, произошла накладка, и растворился в толпе встречающих...
Мы со Смоленским должны были встречать Ельцина на местном деревообрабатывающем комбинате. К приезду высокого гостя посредине одного из цехов рабочие возвели из смолистых досок такой же высокий деревянный помост. Готовились и в загородном музее деревянного зодчества под открытым небом - подмели тропинки, испекли нарядные хлебы, несмотря на холод загодя выставили у ворот музея шеренгу нарумяненных девушек в сарафанах и кокошниках. Тут же полоскался на ветру, сушил свежую краску транспарант: "Добро пожаловать, Борис Николаевич!" (Мы с Мишей, когда увидели, переглянулись - хорошо бы другой повесить: "Добро пожаловать, Иван Иванович!") И вот час встречи наступил. Кортеж подъехал к первой точке комбинату. Рабочие замерли в ожидании приветственной речи. Ельцин подошел к микрофону:
- Дорогие астраханцы! - начал он.
По цеху пронесся встревоженный гул. Ельцин поднял руку в успокаивающем жесте. Достал из кармана отпечатанный текст, начал читать. В конце вновь добавил несколько слов от себя:
- Дорогие астраханцы! Черная икра - национальное богатство, золото. Смелее торгуйте на иностранных рынках. Очень большой спрос за границей. Вырученные средства пойдут на социальную сферу, на развитие области...
Сзади к президенту уже подбиралась расстроенная дочка. (Заканчивалась предвыборная кампания. Будущая советница Ельцина не пропускала ни одной поездки.) Татьяна Борисовна дернула президента за рукав и, по словам очевидцев, в сердцах прошептала:
- Папа! Какая икра? Мы же в Архангельске!
- А я что сказал? - удивился Ельцин, отшатнувшись от микрофона. Что-то не так, дочка? - И как ни в чем не бывало, через минуту: Архангелогородцы! Ваш суровый северный край... и т.д.
Это был первый публичный случай, когда память изменила президенту. Неумолимо подступала немощь. Впрочем, года за три до Архангельска, в Японии, президент забыл, какое место в жизни восточного соседа занимает фигура императора.
- Такая передовая держава, - воскликнул Ельцин на пресс-конференции, - самые современные технологии, а живете по старинке. Ну не архаично ли в век компьютеров и скоростей поклоняться императору?..
У японского переводчика от сказанного запотели очки. Он не стал переводить, решив, что легче сделать себе харакири...
Сегодня провалы памяти следуют один за другим.
То на палубе атомного крейсера Ельцин потребовал, чтобы пресс-секретарь немедленно явился на борт.
- Куда этот Ястржембский запропастился? - спросил он у стоявшего рядом... Ястржембского и строго посмотрел ему в глаза.
То весной этого года вдруг поинтересовался у Нельсона Манделы, прибывшего с визитом в Москву:
- Как там у вас с Югославией? Мы внимательно следим за ситуацией...
Президент ЮАР хотел было сказать, что у него по горло собственных зулусов и банту плюс ещё двадцать партий и племен, которые изо дня в день вспарывают друг другу животы. Какое ему дело до каких-то косоваров на противоположном конце Земли? Но лишь жалко улыбнулся. Дело в том, что Ельцин незадолго до этого принимал у себя генсека ООН, речь шла о ситуации на Балканах. Президент, видимо, решил, что Мандела - телесное продолжение Кофи Аннана, и снова вернулся к животрепещущей теме...
* * *
Потеря памяти - дело серьезное, грустно все это в конце концов. Врачи из президентского окружения утверждают, что Ельцин - вовсе не Брежнев сегодня. В смысле здоровья. Гораздо хуже. Одни упоминают болезнь Альцгеймера, другие - Паркинсона, третьи - и ту и другую вместе. А ещё шунтированное сердце, "печень сзади бежит на веревочке", как выразился некий юморист. Поясница, бедная заложница прыгуна с моста, беспокоит. Всего не перечесть. Но все же главное - угасающее сознание, этот пугающий сквозь толщу пространства - бессмысленный взгляд.
Между тем даже очень больные люди окончательно не теряют память до самого скорбного дня. Помните? Ильич поднялся со смертного одра, бросил насиженные Горки и в последний раз помчался на автомобиле в Кремль - по версиям историков, искать украденное Кобой "письмо съезду", свое партийное завещание...
Но это предположения. В случае же с действующим президентом можно смело утверждать, что личное завещание он замыслил воплотить в жизнь задолго до оглашения. Тут не помешает ни Паркинсон, ни Альцгеймер - никто (вся передовая медицина страны служит одному человека). Допустить, чтобы такое богатство уплыло из рук! "Два золотых портсигара отечественных, причитал обворованный герой Этуша в картине "Иван Васильевич меняет профессию", - два пиджака замшевых, иконы, зарубежный магнитофон. Заработанные нелегким трудом..." Отдать все это в руки примака, который захапает власть? Лишиться всех резиденций - Горок, Завидово, Шуйских Чуп? Попрощаться с конюшней о сорока стойлах?..
С конюшней этой целая история. В многочисленных командировках прошлых лет Ельцин часто получал подарки. В том числе - породистых лошадей. Я лично наблюдал, как в Нальчике (на местном стадионе шло чествование президента скачки, джигитовка) ему вывели бесценного кабардинского скакуна. На Западе, если такие презенты и случаются (большая редкость), животное приписывают к какой-нибудь профессиональной конюшне, опытный жокей работает с ним, объезжает, воспитывает. Затем - скачки, во время которых объявляют, что в заезде принимает участие лошадь, подаренная руководителю государства. У нас смекнули на свой лад: к чему пустые хлопоты, чужой вид спорта, а вдруг придет, скотина, последней, опозорит президента, потом не оберешься. Решили: построим собственную конюшню. С всадниками нет проблем: Татьяна обожает лошадок, будет чем заняться дочке после тяжелых кремлевских будней. Внуки растут. Борька вернется из ихнего Винчестера, обученный конному делу, подружек станет катать... Так тому и быть, решила семья.
- У кого нет карточек? Покажите результат...
Сегодня голос председателя российского парламента Селезнева знаком каждому. А когда-то он раздавался под более скромными сводами, в газете "Комсомольская правда", но так же бескомпромиссно, властно, иногда грубо.
С неугодными Геннадий Николаевич не церемонился. Вслед за молодым, ещё докремлевским Юмашевым из газеты был изгнан Павел Гутионтов, известный журналист, редакционный мудрец, один из нынешних руководителей Союза журналистов страны.
На дворе стояли черные дни борьбы с пьянством. Участники рейдов трезвости на манер бериевских особистов вламывались по ночам в общежития, поднимали с постелей, вязали подвыпивших студентов и работяг. Газета пестрела заметками о том, как пели и плясали безалкогольные свадьбы. Бедные мы люди, за что ни возьмемся - не вытанцовывается достойное решение... Историю одного перегиба, несмотря на возражения Селезнева, мне все же удалось опубликовать. Статья называлась "В чистом городе". Очень уж грустны были факты - редколлегия поддержала.
...В карельском городе Костомукша, недавно построенном финнами уютном и ухоженном, на местном горно-обогатительном комбинате двое приятелей решили отметить уход в отпуск рюмкой коньяка. В момент "распития" в общежитие, где они квартировали, нагрянули дружинники. Видно, кто-то стукнул. Один из друзей сумел убежать, другого доставили в отделение милиции, составили протокол и письмо на работу. На комбинате отреагировали оперативно. Местные комсомольцы провели совещание, носившее характер конкурса, и остановились на идее выпустить типографским способом плакат-обвинение с портретом "героя". И плакат был выпущен, о 17 пунктах, солидным тиражом. Расклеен в коридорах фабрики, во дворе, у столовой. Еще на улице - у всех автобусных остановок. Один из таких плакатов некий житель Костомукши отклеил с забора и прислал в редакцию. Он до сих пор хранится у меня дома.
"Петров Александр Васильевич, машинист насосных установок, обогатительная фабрика. Распивал спиртные напитки в общежитии, поступок обсуждался на собрании смены. Приняты меры воздействия: лишение премии, перенос отпуска, сигнал на место работы жены, написать письмо родителям, вывесить фотографию в винно-водочном магазине, не выдавать талоны на спиртное - пожизненно, использовать в течение трех месяцев на самых грязных работах, в том числе по уборке туалетов, размножить листовки и расклеить во всех часто посещаемых местах города и фабрики, перенести очередь на получение жилья, тов. Петрову посетить службы и смены фабрики, рассказать о себе..."
Такой документ. Плод коллективного разума. (Ельцину бы предъявить после берлинского дебюта да развесить по всему Кремлю!) В Костомукше его назвали "Боевой листок". Петров воспринял листок как приговор, удостоверяющий его полный жизненный крах. Жена вскоре ушла. На улицах уже узнавали, как киноартиста. Письмо родителям он написал сам. А вот дожидаться, пока на самом деле отправят мыть туалеты, не стал - вечером проглотил две пригоршни снотворных таблеток. Ночью Александра с тяжелейшим отравлением везли в больницу - мимо сосен и валунов, по чистым, идеально ровным улицам нового города...
Селезнев тоже ввел в редакции тотальную трезвость: благоговел перед всесильной Инстанцией. Вроде бы доброе дело - забота о здоровье сотрудников. Дело, однако, было не в этом: жертвами редактора всегда становились его критики, к тому же не умеющие постоять за себя люди. Как карельский машинист насосных установок. Любимчики же втихаря (а наиболее наглые - открыто) дули водку, посмеиваясь над недотепами...
В самый разгар антиалкогольной кампании, летом 86-го года, по редакции ходила легенда об одном из приближенных сотрудников главного. Однажды, крепко поддав на работе, он позвонил Селезневу домой.
- Геннадий Николаевич! Я пьяный напился...
- Ну и что, Сашенька? Не расстраивайся, иди спать.
- А я на дежурстве напился!
- До приемной сможешь добраться? Бери машину, езжай домой. Скажи, я распорядился... А хочешь, ложись в кабинете...
С Пашей Гутионтовым, которого мы упоминали в самом начале, вышло иначе. Он давно раздражал редактора резкими выступлениями на редколлегии, смелостью суждений, яркими публикациями, где между строк читалась нелюбовь к Системе, так уважаемой Селезневым, так много ему давшей. На одном из совещаний по текущему номеру Геннадий Николаевич учуял запах спиртного, исходящий от Паши. Накануне в редакции официально праздновали чей-то день рождения, пили шампанское. Селезнев косо посмотрел на неугодного сотрудника, хмыкнул, затем вызвал кадровичку Ирину Ивановну. Велел оформить увольнение по статье. За пьянку на рабочем месте. Ирина Ивановна, сердобольная женщина, еле уговорила редактора не марать Паше трудовую книжку и вообще биографию. Пусть уходит по собственному! Селезнев, поиграв желваками, нехотя согласился...
Все к лучшему в этом лучшем из миров... В "Советской России" (старого образца), куда его с радостью приняли, Паша стремительно сделал карьеру, о какой в "Комсомолке" и мечтать не смел, - стал политобозревателем. А ныне вершит судьбы журналистики страны. Как другой "изгнанник" Селезнева Юмашев - с подельником Березовским и президентской дочкой занимается переделом этой самой страны...
* * *
Система не обидела Геннадия Николаевича. Бывший морячок (до сих пор, по-моему, не вытравил с руки татуировку морского якоря), затем слесарь одного из питерских заводов, он счастливо угодил в поле зрения ленинградского комсомола. Статный, открытое лицо, чистая биография, командирские замашки. Будущий лидер. Такие комсомолу и требуются. А что с грамматешкой плоховато - дело поправимое. С солидными рекомендациями из Смольного института - обкома комсомола - Селезнев вскоре обживал аудитории факультета журналистики.
Саша Осипов, близкий друг моего отца, в прошлом директор ленинградского отделения ТАССа, рассказывал в приватной беседе:
- Приходит как-то на журфак (кроме ЛенТАССа я подрабатывал в университете) самоуверенный молодой человек, эдакий комсомольский полубог, и говорит, что хотел бы защищать у меня диплом. Работа, которую он вскоре принес, никуда не годилась. Я вернул со словами, что, может, лучше ещё послесарить, чем бумагу переводить, и что больше "двух" поставить не могу. И тут началось! Пошли звонки декану. Новоиспеченные швондеры из обкома комсомола решили насмерть стоять за своего выдвиженца. На меня так насели (вспомни застойные времена), что вынужден был, поступившись принципами, поставить положительную отметку. Дальнейшее сам знаешь. Головокружительная карьера. Газета "Смена", затем отдел пропаганды ЦК ВЛКСМ. Когда проштрафился редактор "Комсомолки" Ганичев, цековские мудрецы не нашли ничего лучшего, чем "бросить" Селезнева на лучшую в те годы газету...
У него и вправду обнаружился талант (похоже, единственный) оказываться в нужный момент в нужном месте да ещё под нужной рукой и так же стремительно исчезать в минуты опасности. Думаете, Селезнев коротал дни и ночи в осажденном парламенте с братьями-коммунистами? Ничего подобного. Когда тучи начали сгущаться, выхлопотал поездку в Австрию по чепуховому вопросу и благополучно отсиделся в столице вальсов.
Другой открывшийся талант - "безжалостность к врагам рейха", как писал Юлиан Семенов. Выбранная Селезневым жертва, как правило, была обречена.
...Следом за Гутионтовым пришла очередь Володи Сварцевича, одного из лучших фотокоров редакции. Но увольнял его редактор не за рюмку, а за слова, вынесенные в заголовок этих заметок. На одной из редколлегий (мы их называли - "бредколлегия" или "вредколлегия"), где Селезнев гневно выбрасывал из номера очередной Володин репортаж, как всегда острый, Сварцевич не выдержал, поднялся, весь красный от волнения, поправил очки на вспотевшем носу и, стараясь оставаться спокойным, сказал:
- Жаль мне вас, Геннадий Николаевич! Вся ваша жизнь - путь по трупам к "вертушке"... Зряшная жизнь...
Пришлось Сварцевичу начинать карьеру заново...
В конце 80-х партия поручила Селезневу новое дело - возглавить, а точнее, взнуздать ретивую "Учительскую газету". К досаде Старой площади, "Училка" будоражила общественное мнение громкими разоблачениями вместо того, чтобы писать о доброй Марьиванне и прилежном Вовочке. Прекрасного редактора, смельчака Матвеева сняли и посадили Селезнева. Вещими оказались слова Володьки Сварцевича - вскоре Матвеев от расстройства, от того, что отняли любимое дитя - взлелеянную им газету, - скоропостижно скончался...
* * *
Прошли годы, Геннадий Николаевич не изменился. То ли буку ему в детстве показали (предсмертное фото сумасшедшего Ленина, например) и обозлили на всю жизнь, то ли старые болячки (как у президента) порождают эту безжалостность. Очевидцы из "Комсомолки" вспоминают, что в моменты обострения язвы к Селезневу лучше было не соваться с делами - будь то снятый накануне материал или назначение нового сотрудника. Затопчет.
Оказавшись во главе палаты мордов отечественного парламента, этот баловень судьбы вместо амнистии вдруг начал предлагать возрождение каторжной тюрьмы. "Хорошо бы ещё заковывать преступников в железа, в кандалы!" - настаивал спикер. Генрих Ягода выискался. Будто мало нам родимых тюрем и лагерей, не претерпевших изменений со времен ГУЛАГа! Ужасающих средневековым уродством и насилием весь мир.
Недавно начальник норвежских колоний - пожилой интеллигент в золотых очках, смахивающий на председателя Нобелевского комитета, посетил ряд исправительных учреждений в Мурманской области. Северная соседка решила оказать русским зекам гуманитарную помощь. По телевизору показывали сцену посещения одного из лагерей. Норвежец, выйдя наружу в окружении малиновых околышей, пошатнулся, побледнел и, пряча глаза, произнес в камеру примерно следующее:
- Ну вы, ребята, даете...
Селезнев, в отличие от друзей-коммунистов - сидельцев "Матросской тишины", тюрьмы не нюхал. Но возмечтал о каторге, которая, как известно, никому не заказана. Что ж, никогда не поздно переквалифицироваться. В вертухаи! Хорошего начальника колонии нынче не сыскать. А народным избранником может стать каждый. Плыви себе беззаботно (как депутат Шандыбин) узловатой корягой по течению Думы-реки да поплевывай в тихую воду...
* * *
...Думал об этом в кремлевском кабинете, глядя на стоящий передо мной аппарат правительственной связи - АТС-2, "двойку", или "вертушку".
Птица-"двойка"! Кто тебя выдумал? Какие сладкие речи проносятся по твоим подземным засекреченным проводам! Какие дела решаются!
Кто выдумал? Солженицын с Копелевым в том числе, другие зеки марфинской шарашки близ Останкино. На радость будущим Селезневым... А мне-то она зачем? Куда телефонировать? В царствие небесное? Любимой по "вертушке" в чувствах не признаешься. Счастья не выхлопочешь. Зачем я здесь? Доброго Костикова давно убрали, не с кем человеческое слово вымолвить. Бечь, бечь куда глаза глядят! Впрочем, есть у "двойки" достойное применение. Снимаю трубку, набираю номер президентского буфета. У подавальщицы Марины приветливый грудной голос:
- Вам с сыром или с ветчиной?
- И толсто нарезайте, толсто... - вслед за бывшим начальником требую я.
ГОСКОМПЕЧАЛЬ, или утро чиновника
- Тебе ещё повезло, - говорит Миша Смоленский, бывший советник Министра Книгопечатания, старый мой приятель по "Комсомолке". - Кремль. Разносолы. Похлебал бы из нашего болота...
Недавно он написал заявление об уходе. Казалось бы, теплое место, самый центр, особняк за кинотеатром "Пушкинский". Сиди советуй, какие учебники издавать для нынешних переростков (пособия "о правильном использовании цепей, прихотливости наколок"), сам в крайнем случае сочиняй. Какое издательство откажет правой руке министра? Кабинет - просторный, хоть и слегка обшарпанный, никто не сопит над ухом, не треплется часами по телефону. Министр - душа человек. Приятная наружность, благородные седины. Смахивает на доброго сказочника...
- Вот тут ты ошибаешься, - нарушает ход моих мыслей Михаил. - Скажи, с чего начинается утро в Кремле?
- Прессу изучаем, - говорю, - пишем обзоры. Кто-то просматривает телетайпные ленты, а кто и сериал успевает по телевизору. А почему ты спрашиваешь?
Михаил улыбается, молчит. Затем следует его краткая исповедь.
* * *
- Каждый новый день начинался со звонка министра. Большая честь! "Миша, - слышался в трубке похмельный голос. - Что у нас осталось?" "Ничего, - отвечаю. - Все вчера вышло." - "Так сходи быстренько, не медли. И пропорцию соблюдай как я люблю..." Спускаюсь к палатке у входа в министерство. Покупаю дорогой джин - другого он не приемлет, холодный тоник. В кабинете смешиваю и волоку на другой этаж. (Извини, тема не нова. Всюду одно и то же. Но что делать - если правда?) Чиновники сочувственно, с пониманием смотрят вслед - серьезное дело, ежеутренняя повинность политического советника министра. Вполне квалификацию бармена можно было присвоить... А зарплата-то копеечная. Пытался как-то намекнуть, что хорошо бы специальный фонд завести, не по карману мне замашки Доброго Сказочника, как ты его отрапортовал. Молчит, насупился. День перемогся, назавтра снова схватил трубку прямой связи. "Миша, помилосердствуй! Сил нет терпеть..."
Не успеешь обслужить министра, на пороге кабинета - личности из его окружения. Наверное, решили - раз я бывший журналист, хорошо одет, побрит, пахну дорогим парфюмом, значит, как пел покойный Галич, - непременно "генерал-иностранец". Помнишь его балладу? Как он лечился в подмосковном санатории, а местные старики и старухи, обманувшись в импозантной наружности, приняли его за Рокфеллера. "...А в палатке я купил чай и перец. "Эка денег у него, эка денег..."
Представляешь себе чиновников Госкомпечати? Это тебе не Кремль. Засаленные дореформенные пиджаки польского пошива, стиранные галстуки. Всего их у каждого служащего было по два. Один - на каждый день, иногда в качестве утирки, если на грудь вечером много принято. Другой командировочный, цветастый, который жена бережет в дальнем углу шкафа на случай загранкомандировки...
Вот где подлинная галерея Кувшинных Рыл! Придут ко мне после одиннадцати в приемную (генетическая память живуча! При советской власти к этому часу открывались винные магазины), наводнят её запахами сайры, съеденной накануне, и смотрят несытым взглядом в глубь кабинета - осталось ещё на донышке или нет? Дело в том, что мне пришлось завести гостевую емкость, чтобы ублажать эту братию, жить в согласии. Настоящая махновская бутыль, три литра "Смирновки" с приспособлением для возгонки. Изделие "Пинта-гона". Приглашаю желающих в кабинет. Смущенно подходят к "автопоилке", ласково поглаживают её. "Качайте, говорю, качайте, пользуйтесь на здоровье! Скоро новую доставят..." А где-то в таежном селе, сообщила бы в передовице районная газета, детишки в нетопленой школе ждут новых учебников. Какие учебники? Долго, милые, ждать... Так и жил несколько лет, пока не надоело. Почему раньше не ушел?
Скажу откровенно - министр обещал в будущем сделать директором крупного книгоиздательства или даже представителем в фонде Рокфеллера. Правда, сулил все это после нескольких бокалов джина. Наутро все забывалось. В "Огнях большого города" миллионер, когда напивался, тоже сулил герою Чаплина, Маленькому Бродяге, баснословные барыши. А когда просыпался, пинками выгонял на улицу...
Этого я дожидаться не стал, ушел сам. В министерстве уже работала комиссия Счетной палаты. Въедливые аудиторы, покопавшись в документации, чуть не обломали зубы, но все же пришли к выводу, что бюджетные средства во многом использовались не по назначению, просто исчезали. Много пустых и дорогих загранкомандировок. Явное предпочтение отдавалось неизвестным книжным фирмам, подряды, а с ними и деньги уплывали на сторону. Где деньги - там и разборки с убийствами. Газеты много в те дни писали о войне издательств. Вроде тихая заводь - Госкомпечать. А какая обманчивая! Всего, впрочем, не упомнишь. Что осталось навсегда перед глазами - так это сборище тоскливых чудаков на букву "м". Поросшие ряской чиновники. Не забыть мне и свои крысиные побежки за джином. Единственное комичное воспоминание - наша с тобой командировка в Архангельск...
"ДОРОГИЕ АСТРАХАНЦЫ!"
Сегодня президент России принял в своей резиденции японского посла... за американского и имел с ним продолжительную беседу Kremlin's шутка
В северном городе поздняя ветреная весна. Приехали сюда со Смоленским в апреле 96-го готовить визит президента. Мише давно хотелось поучаствовать, руководство пресс-службы не возражало, все-таки чиновник из родственного ведомства. Начали, как обычно, составлять списки журналистов, оборудовать пресс-центр, сходили в администрацию, вручили верительные грамоты. Потом закусили свежей треской на набережной. Когда не мороженая пахнет огурчиком. В Москве такой не сыщешь. Надышались морем - аж в носу закололо от соли...
Подготовкой официальных мероприятий и работой с прессой заправлял офицер Службы безопасности президента Иван Иваныч Иванов (имя - почти подлинное), заместитель Бородатого Полковника. Очень энергичный мужчина. Высокий, лет за сорок, сухой блондин с воспаленным взглядом. Любитель красных пиджаков. Внезапно порывистый, как дурной конь. Первым делом он строго представился в областной администрации: "Главный в Кремле по северо-западу России и информационной безопасности президента". Во-вторых, подчиняется только двум близким ему людям, "очень близким, прошу заметить!" - Борису Николаевичу и Александру Васильевичу (Коржакову). И шутить с собой не позволит. Мы с Мишей прикусили языки - во, куда метнул! В-третьих, всю работу, кропотливо проделанную мной со Смоленским - длинные списки журналистов, расстановка групп по точкам - нещадно забраковал.
- Все решаю я! Ваше дело - молчать, раздавать карточки и чтоб колдыри не разбредались, как бараны... На летное поле пойдет один оператор, а не пять. Этих, разметай их камеры... - он нецензурно обозвал одну из западных телекомпаний - я вообще никуда не пущу. Чуть под ноги президенту не ложатся. Пусть жалуются в посольство. Главное, побольше заграждений, чтоб ни шагу из отстойника! Поняли? За все отвечает наша служба...
- Если ты главный по информационной безопасности, хоть и не ясно, что это такое - сказал я, - то не воюй с журналистами и сотрудниками пресс-службы. Тоже нашел диверсантов. Мы с президентом уже много лет, тысячу раз проверены. Возьмись лучше за "Советскую Россию" или газету "Завтра". Или за своими следи. У одного из охранников - фингал в пол лица, упал, говорит, вчера ночью на лестнице. Как завтра президента будет встречать?..
- Еще слово, составлю на тебя рапорт Коржакову...
Казалось, какая-то злая энергия пожирает его изнутри. Расправившись со списками, Иван Иваныч то летел сломя голову в аэропорт, где придирчиво оглядывал, ощупывал на прочность любимые им металлические ограждения, то спешил обратно в администрацию - наводить ужас на пресс-секретаря главы областной администрации - уступчивого провинциального Владимира Зиновьевича, что напишет рапорт и на него, если будет хоть одна промашка по ходу прохождения кортежа. Зиновьич глотал валидол, мечтая о том часе, когда эта напасть закончится. Мучился бессонницей. Не спал по ночам и Иван Иваныч - вычерчивал все новые и новые схемы работы журналистов. Наутро выходил из номера бледный, но такой же решительный, подозрительный, готовый пресечь любую измену... Мы-то с Мишей уже догадались, что это ложная энергия. Так на окрестных ягодных болотах отошедшие газы - пузыри земли часто пугают сборщиков клюквы. Громко, но не опасно. Вздрагивают только новички - такие, как Зиновьич. Мы его успокоили, объяснив: тут работа для опытного психиатра, кивай, как болванчик, и молчи...
Когда приземлился президентский лайнер и Иван Иваныч поспешил доложить Коржакову обстановку, тот едва взглянул на своего "ближайшего помощника", оборвал и с удивлением спросил, почему это на летном поле так мало прессы. Пара объективов, кучка диктофонов. Зачем, мол, приезжать за неделю до визита, если работа сорвана? Разве так встречают президента? Офицер впервые на моей памяти покраснел, сбивчиво объяснил, что виноваты сами журналисты, произошла накладка, и растворился в толпе встречающих...
Мы со Смоленским должны были встречать Ельцина на местном деревообрабатывающем комбинате. К приезду высокого гостя посредине одного из цехов рабочие возвели из смолистых досок такой же высокий деревянный помост. Готовились и в загородном музее деревянного зодчества под открытым небом - подмели тропинки, испекли нарядные хлебы, несмотря на холод загодя выставили у ворот музея шеренгу нарумяненных девушек в сарафанах и кокошниках. Тут же полоскался на ветру, сушил свежую краску транспарант: "Добро пожаловать, Борис Николаевич!" (Мы с Мишей, когда увидели, переглянулись - хорошо бы другой повесить: "Добро пожаловать, Иван Иванович!") И вот час встречи наступил. Кортеж подъехал к первой точке комбинату. Рабочие замерли в ожидании приветственной речи. Ельцин подошел к микрофону:
- Дорогие астраханцы! - начал он.
По цеху пронесся встревоженный гул. Ельцин поднял руку в успокаивающем жесте. Достал из кармана отпечатанный текст, начал читать. В конце вновь добавил несколько слов от себя:
- Дорогие астраханцы! Черная икра - национальное богатство, золото. Смелее торгуйте на иностранных рынках. Очень большой спрос за границей. Вырученные средства пойдут на социальную сферу, на развитие области...
Сзади к президенту уже подбиралась расстроенная дочка. (Заканчивалась предвыборная кампания. Будущая советница Ельцина не пропускала ни одной поездки.) Татьяна Борисовна дернула президента за рукав и, по словам очевидцев, в сердцах прошептала:
- Папа! Какая икра? Мы же в Архангельске!
- А я что сказал? - удивился Ельцин, отшатнувшись от микрофона. Что-то не так, дочка? - И как ни в чем не бывало, через минуту: Архангелогородцы! Ваш суровый северный край... и т.д.
Это был первый публичный случай, когда память изменила президенту. Неумолимо подступала немощь. Впрочем, года за три до Архангельска, в Японии, президент забыл, какое место в жизни восточного соседа занимает фигура императора.
- Такая передовая держава, - воскликнул Ельцин на пресс-конференции, - самые современные технологии, а живете по старинке. Ну не архаично ли в век компьютеров и скоростей поклоняться императору?..
У японского переводчика от сказанного запотели очки. Он не стал переводить, решив, что легче сделать себе харакири...
Сегодня провалы памяти следуют один за другим.
То на палубе атомного крейсера Ельцин потребовал, чтобы пресс-секретарь немедленно явился на борт.
- Куда этот Ястржембский запропастился? - спросил он у стоявшего рядом... Ястржембского и строго посмотрел ему в глаза.
То весной этого года вдруг поинтересовался у Нельсона Манделы, прибывшего с визитом в Москву:
- Как там у вас с Югославией? Мы внимательно следим за ситуацией...
Президент ЮАР хотел было сказать, что у него по горло собственных зулусов и банту плюс ещё двадцать партий и племен, которые изо дня в день вспарывают друг другу животы. Какое ему дело до каких-то косоваров на противоположном конце Земли? Но лишь жалко улыбнулся. Дело в том, что Ельцин незадолго до этого принимал у себя генсека ООН, речь шла о ситуации на Балканах. Президент, видимо, решил, что Мандела - телесное продолжение Кофи Аннана, и снова вернулся к животрепещущей теме...
* * *
Потеря памяти - дело серьезное, грустно все это в конце концов. Врачи из президентского окружения утверждают, что Ельцин - вовсе не Брежнев сегодня. В смысле здоровья. Гораздо хуже. Одни упоминают болезнь Альцгеймера, другие - Паркинсона, третьи - и ту и другую вместе. А ещё шунтированное сердце, "печень сзади бежит на веревочке", как выразился некий юморист. Поясница, бедная заложница прыгуна с моста, беспокоит. Всего не перечесть. Но все же главное - угасающее сознание, этот пугающий сквозь толщу пространства - бессмысленный взгляд.
Между тем даже очень больные люди окончательно не теряют память до самого скорбного дня. Помните? Ильич поднялся со смертного одра, бросил насиженные Горки и в последний раз помчался на автомобиле в Кремль - по версиям историков, искать украденное Кобой "письмо съезду", свое партийное завещание...
Но это предположения. В случае же с действующим президентом можно смело утверждать, что личное завещание он замыслил воплотить в жизнь задолго до оглашения. Тут не помешает ни Паркинсон, ни Альцгеймер - никто (вся передовая медицина страны служит одному человека). Допустить, чтобы такое богатство уплыло из рук! "Два золотых портсигара отечественных, причитал обворованный герой Этуша в картине "Иван Васильевич меняет профессию", - два пиджака замшевых, иконы, зарубежный магнитофон. Заработанные нелегким трудом..." Отдать все это в руки примака, который захапает власть? Лишиться всех резиденций - Горок, Завидово, Шуйских Чуп? Попрощаться с конюшней о сорока стойлах?..
С конюшней этой целая история. В многочисленных командировках прошлых лет Ельцин часто получал подарки. В том числе - породистых лошадей. Я лично наблюдал, как в Нальчике (на местном стадионе шло чествование президента скачки, джигитовка) ему вывели бесценного кабардинского скакуна. На Западе, если такие презенты и случаются (большая редкость), животное приписывают к какой-нибудь профессиональной конюшне, опытный жокей работает с ним, объезжает, воспитывает. Затем - скачки, во время которых объявляют, что в заезде принимает участие лошадь, подаренная руководителю государства. У нас смекнули на свой лад: к чему пустые хлопоты, чужой вид спорта, а вдруг придет, скотина, последней, опозорит президента, потом не оберешься. Решили: построим собственную конюшню. С всадниками нет проблем: Татьяна обожает лошадок, будет чем заняться дочке после тяжелых кремлевских будней. Внуки растут. Борька вернется из ихнего Винчестера, обученный конному делу, подружек станет катать... Так тому и быть, решила семья.