Шейкин Аскольд. Тайна всех тайн

   И вдруг край солнечного диска показался над горизонтом. Красноватые лучи осветили деревья. Сразу оборвалась, рухнула тишина. Зяблики, лесные коньки, сорокопуты, пеночки, дрозды засвистали, застрекотали, зацвиркали. Где чья трель? Кто кого зовет? Кто кому откликается?
   Приход тепла, света - вот радость!
   Солнце - вот кому привет!
   Только уханье удода да кукованье кукушки мрачно отделялись от всего этого гомона: "фот-фот-фот!.. фот-фот-фот!.. фот-фот-фот!.. Ку-ку... ку-ку... ку-ку..."
   Лосиха вышла из леса. Постояла у опушки. Волосатой мягкой губой подобрала с земли гриб. Шагнула к дуплистой осине почесать бок и отшатнулась, вздрогнув: серая мухоловка - вся величиной с еловую шишку - вылетела из дупла нахохлившаяся, вздыбившая на голове перышки, вытаращившая черные глазенки-бусинки и, трепеща в воздухе, с писком бросилась на лосиху, защищая птенцов.
   И та отступала.
   И в этот миг луч солнца ворвался на поляну. Голубыми искрами вспыхнула роса на траве. Нежное тепло охватило голову и грудь лосихи, и она замерла, глядя в сторону солнца и жадно принюхиваясь: ветерок потянул от солнца, от берега моря, и нес тысячи волнующих запахов.
   А солнце поднималось все выше и выше над реками и озерами, над лугами и лесом, над всем простором теплого Северного Ледовитого океана, у берега которого стояла лосиха, - жаркое солнце, одно из двух искусственных солнц, зажженных над полюсами Земли!
   Но конечно, всем этим пеночкам и малиновкам, лосям и лосихам, деревьям и травам ничего не было известно о том, лучи какого солнца, старого или нового, несут им жизнь...
   Я посмотрел на часы: 4 часа прошло. Осталось несколько минут до того момента, когда мне скажут: "Ты слушал нас. Мы ничего не скрывали. Теперь слушай ты.."
   Глава вторая
   Кирилл Петрович. Друзья мои! Некоторое время тому назад в стенах лаборатории был начат эксперимент под условным названием "Тайна всех тайн". Ныне эта работа завершена. Разрешите открыть наше небольшое совещание или, говоря точнее, первое обсуждение результатов. Два момента побуждают не откладывать разговор. Во-первых, нельзя держать автора работы в неведении, удалась она или нет. Во-вторых, надо устранить то напряжение, которое уже, как мне кажется, вызвано ею в нашем сознании. Прошу высказываться.
   Вента. Разрешите мне! Насколько я понял, меня в "отчете" не только гладят по головке, но и ставят пятерку за поведение. Я объявлен самым умным, воспитанным и галантным. Лучше меня никого в мире вообще нет и не может быть. Ура автору "отчета"! Дать ему премию. Я кончил.
   Кирилл Петрович. Что-о?
   Вента. Впрочем, я могу и продолжить. Кто сделал великое открытие? Вента. Кто был обходителен с дамами? Вента. Кто циркулировал сквозь реакторы и туалеты? Вента.
   Кирилл Петрович. Никита, будьте, пожалуйста, посерьезнее.
   Вента. Хорошо. Буду... Итак, на чем мы остановились?
   Кирилл Петрович. Будьте серьезны, Никита!
   Вента. Мы остановились на том, что во второй половине двадцатого века бестактно и примитивно осуждать повышенный интерес к точным наукам и пониженный к так называемым романтическим переживаниям. За этими положениями "отчета" скрывается обывательское нежелание признать те изменения в психологии человека, которые принесло вторжение науки в нашу жизнь. Мышление средних веков было образным. Мышление двадцатого века - логическое. Это факт. Выступать против него элементарная серость, свойственная, впрочем, многим работникам литературы. На этом именно мы и остановились, не так ли?
   Кирилл Петрович. М-м, да.
   Речкина. Прости, пожалуйста, Никита, но Фрэнсис Бэкон жил в конце шестнадцатого века.
   Вента. Благодарю за поправку... Люди теперь проще одеваются, бесстрашней в суждениях, все меньше страдают от расовых и национальных различий. Утверждать же, что занятия математикой с детства приводят к примитивизации духовного облика, - чушь. В математической школе, где я учился, было втрое больше умеющих играть на рояле и вчетверо больше спортсменов-разрядников, чем в школе с гуманитарным уклоном на другой стороне улицы. И в музеи мы ходили больше, и диспутов и вечеров устраивали не меньше. Ну а медалистов у нас было столько же, сколько сразу во всех остальных школах района. Я достаточно серьезен, Кирилл Петрович?
   Кирилл Петрович. О да!
   Вента. Далее. По материалам "отчета" получается, что я лично несчастен, не зная о том, что я несчастен. Меня даже предлагается опекать. Говорят, что я счастлив, видите ли, лишь субъективно! Что я нисколько не понимаю себя, свои чувства, эмоционально беден, убог, словно робот, которому этих качеств не запрограммировали. Доказательства - разговоры, которые я будто бы вел с Леной Речкиной. Лена Речкина! Я действительно вел с вами эти сакраментальные разговорчики?.. Не отвечаете? Ну что же, могу сообщить уважаемому автору "отчета": я за свои поступки никогда ответственность на других не перекладывал. И я тоже читал Пушкина и знаю, что гений и злодейство - вещи несовместные.
   Карцевадзе. Ого. Вот это уже по-серьезному.
   Пуримов. Ты, Никита, напрасно превращаешь обсуждение в балаган.
   Речкина. Вернее, ты очень все упрощаешь. Вопрос стоит как? Хорошо или плохо, когда человек становится предельно узким специалистом? Музыкант, для которого вся действительность только мир звуков, - это ведь тоже антигуманно! И с этим ты, надеюсь, согласен?
   Вента. Ну, такое я опять-таки читал. Козьма Прутков: "Специалист подобен флюсу: полнота его односторонняя".
   Кастромов. Вы извините меня, Никита, но отношение к женщине, способность возвышенно любить - пробный камень духовной сущности мужчины. Простите, пожалуйста, что я вас перебил.
   Вента. Контрвопросы: что же мне теперь, не заниматься больше теорией поля? А чем заниматься? Ходить в оперу и на конные состязания, или, как там их называют, ристалища?
   Пуримов. Да ты задумайся хорошенько над тем, что про тебя написано!
   Вента. А что про меня написано? Я уж говорил: обо мне превосходно написано! Даже каприз мой и то оборачивается открытием.
   Карцевадзе. Естественно. Любой каприз - это звено в пока не познанной цепи поступков.
   Кирилл Петрович. Товарищи! Обсуждается отчет об эксперименте "Тайна всех тайн"!
   Вента. Вернемся к нашим баранам... Все вы читали роман Станислава Лема "Солярис". Там описывается планета, единственный гигантский житель которой облекает в материальную форму образы, возникающие в мыслях людей. В одной из глав "отчета" происходит такое же. Но если у Лема это допущение связано с этической стороной замысла (человек наедине со своей совестью), то в "отчете" мы встречаем лишь рабское повторение литературного приема без всякого смыслового подтекста. Разрешите, Кирилл Петрович, я повторю свой вопрос: достаточно ли я серьезен, товарищи?
   Речкина. Извини, Никита, но в "отчете" в роли созидателя подобных творений выступает человек, которому в результате открывается его собственный внутренний мир.
   Карцевадзе. Причем выясняется, что в эмоциональном отношении он, увы, не как титан.
   Кастромов. И обратите внимание, Никита Аникеевич, прометеев огонь уже не раз оказывался в руках людей своекорыстных, мистиков и фанатиков. Открыть человеку его собственную убогость - не значит ли это заставить его задуматься над собой и сделаться лучше?
   Вента. Все реплики были серьезны, следовательно, был серьезен и я. Продолжим... Особенно удачны, на мой взгляд, те страницы "отчета", на которых расписано, как блестяще я не понимаю самого себя...
   Пуримов. Чего ты там не понимаешь? Наоборот!
   Вента. Наоборот? Чудесно! Но тогда разрешите задать автору "отчета" элементарнейший вопрос: прежде чем посылать людей на ответственное задание в космос, разве их не изучают? И коли я такой, разве я попал бы в космос в компании женщин? Неужто высокая комиссия не учла бы, что я могу там влюбиться и потому потеряю над собою контроль?
   Карцевадзе. Но ведь именно потому, что ты оказался в этой самой женской компании и, не понимая себя, готов был, извини, в самом прямом смысле кидаться на стены, ты и сделал свой формирователь! Эмоции - величайший стимулятор научного творчества. Это и доказывается.
   Вента. Здравствуйте! Но разве бывает человек вообще без эмоций? Человек - такая машина, которая если уж расцветает, то сразу во всех отношениях: и физически, и умственно, и эмоционально.
   Речкина. Очень мило: машина с эмоциями...
   Вента. Да, представь себе. И значит, тем более недопустимо так издевательски писать об ученых, то есть о лучших из этих машин.
   Карцевадзе. Лично о тебе или вообще об ученых?
   Вента. Изображать физиков примитивными циниками - штамп. Впрочем, все в "отчете" - сплошные штампы. Пульты и автопульты, несуразные "нижние дирекционные" и "особый электрогипноз, позволявший выдержать тысячекратные перегрузки"... Уж если придумывать, то пооригинальнее!
   Кастромов. Но зачем же? Это символы. Их конкретное содержание в данном случае не имеет значения.
   Вента. И конечно, я всегда поднимаюсь с кресла рывком, вы, Кирилл Петрович, чуть что, бросаетесь к Новомиру, а вы, Ирина, и вы, Рада, то и дело резко выпрямляетесь... Ну а эти навязшие в ушах экраны, на которых "змеятся линии"? А "жужжание зуммеров?" А "ад полыхающих титров, экранов, сигнальных огней"?.. Разве это не штампы? Если я подсовываю машине неправильно составленную задачу, мне заявляют: "Халтура! Работай, милый, как следует!" Такое же надо говорить писателю, когда набор банальнейших штампов выдается за художественное изображение... Все нужно было делать иначе. Изложить биографии, дать подробные описания. Это послужило б программой. Остальное вытекало бы из нее.
   Речкина. Но ты призываешь тоже к штампам! В сотнях книг уже после первых десяти фраз абсолютно ясно, что будет происходить дальше.
   Вента. Я заканчиваю. Сервантес когда-то писал пародию на рыцарей...
   Карцевадзе. На рыцарские романы, Никита!
   Вента. Сервантес когда-то писал пародию на рыцарский роман. Вышло - глубокий и тонкий роман вообще. Автор "отчета" писал глубокий и тонкий роман. Вышло - беспомощная пародия на научно-фантастическое произведение...
   Да, вот так. Этот человек не принял меня. Никак и ни в чем. Он и не мог принять. Во всяком случае так сразу, "на людях"...
   Но как будут говорить остальные? Тоже полусерьезно? Такой тон, видимо, только и возможен в подобном случае. Как бы, например, я сам говорил о себе, будь я "подопытным"?..
   Кирилл Петрович. Итак, кто продолжит? Пожалуйста, Ирина!
   Гордич. В отличие от вас, Никита, мне нужно еще подумать, прежде чем выступить с такою же категоричностью. Конечно, процесс научного поиска сложней, чем это показано. Но то, что научное творчество есть результат всей жизнедеятельности человека, - глубоко верно.
   Вента. Азбука для первоклашек!
   Гордич. Да, но вот что любопытно: это и объясняет, например, почему Эйнштейн говорил о значении романов Достоевского для создания теории относительности. Эмоциональный мир ученого во многом определяет направление его научного творчества. В "отчете" и сделан на это упор. И потому-то, Никита, не стоит говорить о барьерах между мышлением прошлых веков и нашего века. Различие, конечно, есть, но оно вызвано вообще изменением условий жизни. Вы говорите: "Вторжение науки!" Но ведь благодаря успехам полиграфии радио и кино литература, искусство, музыка тоже вторгаются в жизнь людей куда сильнее, чем прежде. Интересно, что и наука-то входит в сознание по меньшей мере девяти десятых всех людей лишь через посредство искусства. А опыт, результат которого мы обсуждаем, так и вообще есть прямое вторжение литературы в научный процесс. Наука и искусство - одна общая область проявления творческих сил человека. Оправдывать эмоциональную глухоту более глубоким знанием квантовой механики едва ли возможно, ну а сводить обсуждение к нападкам на отдельные малоудачные выражения - тем более... Разрешите на этом закончить. Повторяю: мне нужно еще очень и очень подумать. И возможно, кое в чем измениться. Я, например, вдруг особенно ясно поняла, что временных состояний в жизни человека нет. Все - постоянное, все - жизнь. Любая из промелькнувших минут что-нибудь да принесла: новое знание, ощущение. И любая минута может оказаться минутой подведения итогов... Я за то, чтобы одобрить "отчет". Я положительно оцениваю его. Чем дороже и ближе люди, тем труднее быть с ними до конца честным. Автор "отчета" за одно это уже заслужил благодарность. И повторяю: мне надо еще очень и очень подумать...
   Говорила спокойно, негромко, естественно. Не говорила думала вслух. И ни слова о личном.
   Села, глядя прямо перед собой.
   Кирилл Петрович. Та-ак... Кто следующий? Вы хотите? Прошу вас, Новомир Алексеевич!
   Пуримов. Начну с нескольких несуразиц. Самая главная почему в "отчете" не учитывается дистанция времени? Ни таких ракет, ни таких скоростей сейчас нет и не предвидится. Мы все знаем, что условия жизни в космосе трудные. А тут люди делают чудеса просто усилием мысли. Нужна база для этого. Значит, действие происходит в будущем, лет через сто или двести. Так? Но ведь через такой срок люди тоже изменятся. Например, Никита Вента, хотя он это и отрицает, вел себя крайне вульгарно...
   Вента. Ка-ак? Подумаешь! Сказал несколько фраз! И могу повторить!
   Кирилл Петрович. Вы опять несерьезны, Никита.
   Пуримов. И к тому же Вента "теоретизирует". Высокая светлая любовь, по его мнению, - это белиберда, на которую, видите ли, жаль времени. Такие типы встречаются в жизни в наши дни.
   Вента. Уж-жасный народ эти типы!
   Кирилл Петрович. Спокойно, Никита. Речь идет вовсе не лично о вас.
   Пуримов. Конечно, писатель-психолог заостряет отрицательные черты этого человека, ведущего себя в обычных условиях более сдержанно.
   Вента. Так, значит, меня оболгали?
   Пуримов. Но вопрос остается открытым: если действие происходит через сто или двести лет, то люди непременно должны быть другими. Социальный и научно-технический прогресс изменит людей. А так - чепуха: научно-техническая эпоха другая, а люди - нет. Я уж не говорю о том, что в "отчете" нигде не показано - в виде яркой и четкой картины, скажем, всенародного торжества, - что проект воплощен в жизнь. И потому возникает сомнение, что люди вообще в состоянии выполнить задуманное. Не готовы психологически, нравственно, практически и научно.
   Карцевадзе. Да где ж ты там это вычитал?
   Пуримов. Но предположим, никакого переноса в будущее нет и все происходит сегодня, благо космические корабли и автоматические станции свалились к нам неизвестно откуда, хотя уж тогда было б логичней перенести все действие на Землю, куда-нибудь на зимовку... Еще несуразица. Что значит: космический корабль "Юг" упал на Солнце? Нельзя было его спасти? Нельзя было написать: "Они покинули Восемнадцатую автоматическую станцию и оторвались от Солнца... Им было и трудно, и плохо. Но они выстояли"? Вот тогда было бы ясно, что речь идет о героях. Ведь что должно быть в хорошем научно-фантастическом произведении? Романтика, светлый образ будущего, смелые, красивые люди.
   Кастромов. Позвольте, Новомир! Но и Никита, и Ирина Валентиновна, и Кирилл Петрович, и Рада, и сами вы изображены в этом "отчете" и смелыми, и сильными, и красивыми. И очень четко ощущается, что будущее, которому эти люди служат, стоит того, чтобы ради него не пожалеть своей жизни.
   Пуримов. А я все-таки спрашиваю: почему космический корабль "Юг" не ушел от Солнца?
   Автор "отчета". Простите, Новомир, но какое значение имеет, ушел он или не ушел? Важна правда психологических состояний.
   Пуримов. Но ведь за этим фактом опять-таки скрывается неверие в могущество разума! Чем вы руководствовались в данном случае? Не знаете? Но как же так? Пускай в области физики вы безграмотны, но свое-то дело вы должны знать... Еще одна несуразность: вами "предугадано" открытие Венты.
   Автор "отчета". И Ирины Валентиновны Гордич.
   Пуримов. Да, и Ирины тоже. Но как же так? Вы лучше их знаете физику?
   Автор "отчета". Это прием. На самом деле никаких открытий нет.
   Пуримов. А чего же вы тогда об этом пишете как об открытиях?.. Еще вопрос: почему ОЦУТ играет роль только в последних двух главах "отчета"?
   Автор "отчета". ОЦУТ и его роль - это тоже прием. Как мы знаем, он имеется и на других кораблях.
   Пуримов. Имеется, а не играет... Да вы о многом не пишете! Непонятно, например, почему сказано, хотя и очень коротко, о прошлом только одного из нас - Антара Моисеевича - и нет биографий других. Или это тоже прием?
   Карцевадзе. Ну уж это, я думаю, просто не нужно.
   Автор "отчета". И к тому же действительно в главе "Ворота" это является приемом, работающим, так сказать, во имя более глубокого исследования проблемы: человек довольно сложной судьбы и идеалы активного участия в жизни. В других главах такой необходимости не было.
   Пуримов. Ну а я опять же считаю не так... Что еще неправильно? Неправильны рассуждения Венты о природе любви.
   Вента. Да в них каждое слово - святейшая истина! Высечь на мраморе! Сохранить на века!
   Кирилл Петрович. Никита! Вы опять веселитесь!
   Пуримов. Неправильно то, что говорится от твоего имени о природе любви. Неправда в чем? Любовь приходит тогда, когда весь организм физиологически перестраивается для любви...
   Карцевадзе. Ну знаете, Новомир, это очень специальный вопрос.
   Пуримов. Возможно. Однако если писать об этом, то со всей глубиной. Так, чтобы получалось реально. А то выходит: пришел - взглянул - понял. А на самом деле не понял ничего. Почему, например, подряд идут две личные истории? Автор не справился с композицией? Задумано серьезно: проблема психологической совместимости в коллективе, - и вдруг одна любовная история, другая... Так же не ясно, что таится под образом кабинета Кирилла Петровича. Зачем говорится о письменном столе с драконьими лапами?
   Острогорский. Ну это-то как раз, я думаю, ясно.
   Пуримов. Однако самое основное совершенно в другом.
   Вента. В чем? В чем, Новомир-новомученик?
   Кирилл Петрович. Продолжайте, пожалуйста, Новомир, все, что вы говорите, представляет большой интерес.
   Пуримов. На одной из страниц обо мне сказано - я читаю: "...для Пуримова существовало лишь то, что было предметом, механизмом, очевидным физическим явлением. Все хоть сколько-нибудь отвлеченное казалось ему напрасно придуманным усложнением, а на самом деле просто находилось за пределами его восприятия. "Глухота" на абстрактные представления свойственна многим. В крайнем своем выражении это такая же яркая особенность мышления, как и абстрактное видение свойство видеть в окружающем мире как бы скелетные линии предметов и образов. Но человечески Пуримов был зауряден. Признаться, будто он отрицает такое, что все "здравомыслящие" люди находят нормой, он не мог ни Кириллу Петровичу, ни самому себе. Это значило бы, что он идет против сотрудников лаборатории, среди которых как раз умение мыслить отвлеченно было не только нормой, но и ценилось превыше всего". Вот такой отрывок. Но что ж получается? Что коллектив меня задавил? А я ничуть не задавлен! И еще получается, что существует какое-то абстрактное видение? Что всю эту бредятину - лиловых баб с носами из кубиков - такими абстракционисты и видят? Что для них они такие и есть?
   Карцевадзе. Ну, Новомир, лиловые женщины - это, конечно, крайности.
   Пуримов. Подумаем дальше. Выходит, что есть что-то такое в области мышления, что одним дано, а другим нет? Но как это увязать с тем, что по рождению все люди равны? И что же получается? Значит, если абстрактное искусство запретить, то все равно те люди, которые так поособому видят, останутся? Может, вы скажете даже, что если абстрактное искусство запретить, то от этого и абстрактное мышление остановится?
   Карцевадзе. Во всяком случае сместится какой-то верхний предел, Новомир!
   Пуримов. Но кто же мне объяснит тогда: хорошо, что я такой, какой есть, или плохо?
   Автор "отчета". Вы, как я глубоко убежден, человек с очень и очень ярко выраженным, реалистическим, резко антиабстрактным мышлением. Это такое же редкое и такое же положительное качество, как и способность к отвлеченному мышлению.
   Кастромов. И пожалуйста, Новомир, не смешивайте абстрактное мышление с так называемым абстрактным видением и, главное, с абстрактным искусством. Это там бывают лиловые женщины. Абстрактное мышление - это из другой и очень обширной категории. И конечно, для вас главный вывод из "отчета": будьте самим собой! Не подчиняйтесь слепо атмосфере, царящей внутри коллектива. В чем ваша беда? Вы всегда резали всем в глаза правду, но себе главной правды не говорили: того, что себя вы все время подчиняете шаблонам. Вы ведь тоже всегда думали, что непонимание отвлеченных рассуждений - ваша беда, неполноценность, недостаток, который надо устранить или хотя бы скрывать от окружающих. А просто ваше мышление иное. Все люди различны!
   Кирилл Петрович. Должен признаться, Новомир, что этой вашей силы, как человека конкретного мышления, я в вас тоже не понимал. Раздражался. Требовал от вас того, на что вы не способны.
   Вента. Мучали тебя, мучали, Новомир, а ты, оказывается, всего-то лишь гений!
   Пуримов. Не знаю. Но только как же все получается? Вроде я очень нужен лаборатории - и вроде никогда теории не понимал и понимать не буду. Значит, и не замахиваться?.. Так и считать, что вся моя сила в этой простодушной конкретности?
   Карцевадзе. А это великая сила, Новомир!
   Вента. А так и есть, Новомир!
   Пуримов. Как понял, так вам и говорю.
   Попугай (голосом Пуримова). "Гидродинамика - наука наук!"
   Пуримов. У меня все...
   Итак, Пуримов тоже высказался. Говорил как и обычно: хмуро, глуховато. И все-таки какая-то одухотворенность была видна на его лице. И он меньше горбился. Когда читал цитату из "отчета", даже выгнул грудь колесом.
   Кирилл Петрович. Кто желает продолжить? Вы, Александр Васильевич? Прошу!
   Острогорский. Я, как и Ирина, в очень трудном положении. Спорить: похож - не похож, - глупо. Мы же не дети. Однако как судить в целом об успешности синтеза, если процесс анализа был скрыт от нас? В этом Никита совершенно прав. Если бы автор "отчета" предложил нашему вниманию все факты, которыми он располагал, то, сравнив их с тем, что написано, мы бы ясно увидели, что из написанного достоверно, а что возникло как вольная игра воображения. Мы бы стали соучастниками творческого процесса.
   Автор "отчета". Если возможно, поясните, пожалуйста, подробнее вашу мысль.
   Острогорский. Я говорю о том, что предложенный нашему вниманию материал отличает только серьезная постановка некоторых психологических проблем, например соотношения рационального и чувственного. Все остальное в "отчете" крайне условно. Образы пунктирны. Пять или шесть участников проекта еще как-то намечены. Остальные - лица почти без речей. Когда проходит возбуждение, вызванное тем, что ты сам являешься описываемым объектом, обнаруживаешь, что, конечно, перед тобой никакая не пародия - это было б еще хорошо! - но заурядная фантастическая повесть, в которой довольно безжалостно в одном случае это безусловно так - оскорбляются дружеские чувства. Я говорю о главе "Диалектика поиска", где описывается мое отношение к сотруднице лаборатории Галине Сергеевне Тебелевой.
   Тебелева. Вы... Вы все... Вы...
   Карцевадзе. Галюша, успокойся, это же все выдумано!
   Острогорский. Галя! Куда вы? Галя!
   Карцевадзе. Кирилл Петрович! Ее нельзя оставлять одну. Я тоже выйду!
   Кирилл Петрович. Объявляю перерыв. Просьба, товарищи, не расходиться...
   Глава третья
   Острогорский, Карцевадзе, Речкина и, кажется, еще Вента поспешили вслед за Тебелевой. Все остальные также ушли. Я остался один.
   До сегодняшнего дня, как ни странно, я очень мало думал о том общем, что, несомненно, присуще сразу всем этим людям. Пока я писал "отчет", главной опасностью было причесать всех под одну гребенку, снивелировать их, и я подсознательно сторонился этой проблемы.
   Но ведь общее было. И оно-то в конечном счете определяло, как отнесутся сотрудники лаборатории к представленному мною "отчету".
   КИРИЛЛ ПЕТРОВИЧ. Жизненный путь предельно простой и вместе с тем удивительный. Сын неграмотного крестьянина-бедняка Новгородской губернии. В 1922 году семнадцатилетним парнем уехал в Новгород. Работал на кирпичном заводе (возил в тачке глину), учился на рабфаке, потом в Ленинграде, в электротехническом институте. Стал доктором наук, академиком. Работал много всегда. В его личной судьбе Великая Отечественная война, как он полагал, ничего не изменила: еще 'и до начала ее он, в общем, отдавал оборонным проблемам все свои силы.
   Он принадлежал к поколению, окончательно сформировавшемуся еще в конце 20-х - начале 30-х годов.
   ПУРИМОВ. Судьба этого человека круто переменилась 22 июня 1941 года. Слесарь киномеханического комбината, он уже в 6 утра 23-го явился с повесткой в военкомат. Жена не могла проводить его. Ее, как врача, призвали еще накануне. Все это происходило в Одессе. Дорога к фронту не была долгой.
   В 1943 году, перед одним из боев на Орловско-Курской дуге, подал заявление: "Прошу считать меня членом Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)".
   После войны в Одессу не вернулся. Жена погибла в дни осады. Возвращаться было не к кому и незачем.
   Закончил геологоразведочный институт. 3 года искал нефть. Рядом с их буровыми располагался испытательный полигон Института энергетики. Поселки экспедиции и института разделяло 5 километров - для степи не расстояние. Ходили в гости. Пуримов заинтересовался электрофизикой. Увлекла мечта: передавать энергию без проводов. Убрать с лика планеты столбы. Познакомился с Кириллом Петровичем. Перешел на работу в лабораторию.