Шидловский Дмитрий. Орден - Дальняя дорога

   Впрочем, взаимное проникновение культур шло весьма активно. Не только русские стали европеизироваться, носить немецкие одежды и переходить в католичество. Многие немцы - и даже рыцари (с них-то все и началось) немало переняли из северорусской культуры. Среди немцев получила популярность русская банька, русские щи да каша, русская охота. Многие, особенно купцы, с удовольствием учили язык завоеванной страны. И даже некоторые дома немецких поселенцев, особенно в Новгороде и во Пскове, стали напоминать русские. Говорили, что в Германии ингрийских немцев за своих уже не считали.
   Мало-помалу, освоившись в этом мире, Артем стал пытаться строить планы на будущее. Хотя ничего путного из этого у него не получилось. В его мире было проще, понятнее. Там ему хотелось сделать карьеру, заработать побольше денег. Так делали все. По этому судили, насколько человек вообще успешен в жизни. Без этого было невозможно создать хорошую семью. Да и самому ему хотелось попутешествовать, купить хорошую машину. Он мечтал о "фольксвагене-гольфе". Для души были занятия борьбой. Здесь же он никак не мог найти своего места.
   Будущее сулило карьеру приказчика или купца. Доходное дело. Богатство здесь ценилось не меньше. Но если за перспективу заработать на "гольф" Артем еще считал нормальным работать до седьмого пота, то за расписные сани с бубенцами (местный эквивалент "гольфа" для молодежи) переламываться ему было почему-то смешно. После первых же успехов в этом мире, он вдруг понял, что стремиться к местным благам цивилизации просто скучно. Изба, шуба, конь, лодья... и что дальше? Избалованный достижениями двадцатого века, благами века четырнадцатого он не прельщался. Нет. Выжить, выжить и выжить. А потом, если получится, в свой мир. Где все понятно, уютно, приятно. Он просто не мог понять, к чему стоит стремиться в этом мире. Впрочем, однажды его поразила мысль, что человеку, который будет жить в конце двадцать первого или в двадцать втором веке, "гольф" покажется такими же расписными санями с бубенцами, предметом недостойным являться жизненной целью. Это навело на совсем грустные мысли о тщете всего земного, и он постарался их выкинуть из головы.
   Иногда он подумывал податься в края, где идет большая война и наняться в ратники. А там - как судьба сложится. Может, и повезет наверх вылезти. Хотя он понимал, что это не план вовсе, а жест отчаяния. План - это когда знаешь, куда и за что идешь драться, с какой целью. А нырять в омут на авось хорошо, только если на берегу пожар и деваться больше некуда. Для него это была бы попытка хоть как-то выйти из того заколдованного круга, в который его затащил случай. Ему нравилось общаться с отцом Александром. Возможно, привязанность к этому человеку пока была основной причиной, по которой он еще не пристал к каравану одного из купцов, чтобы отправиться в Нюрнберг или Лондон, чтобы наняться в ратники. Но это не компенсировало давящего ощущения потерянности и ненужности.
   Он с улыбкой вспоминал, как, бегая по офису и визируя бумажку у пяти разных начальников, мечтал попасть в экстраординарную ситуацию, где бы смог оказаться на коне. Подростком, бывало, представлял себя во главе средневековой или античной армии. Ну вот. Мечты сбываются, как правило, в самой неприятной форме.
   Не получится, как думалось иногда, предстать перед предками: весь в белом, великий учитель. А чему он может научить? Умеет работать на компьютере, а может ли сконструировать хоть арифмометр? Офицер запаса армии двадцатого века, а может ли он хоть простенькую пушку сделать? Он был сотрудником уважаемой фирмы. Здесь это приказчик. Человек купца такого-то. Личность чуть выше дворового, но того же плана. Общественное устройство? Он вспомнил ряхи продажных политиков и свинячьи глазки новых русских, демагогию, пронизывающую все и вся. Нет в его мире ничего лучшего - кроме технических достижений, которыми он умеет только пользоваться. Цивилизация двадцатого века сделала из него человека образованного, но изнеженного комфортом, неспособного прокормить себя самостоятельно. И вот, выброшенный из привычной среды, он оказался ни к чему не годным. Здесь любой, попав на необитаемый остров, выживет и еще хоромы отстроит. А он среди здешних людей - убогий. Нет в этом мире для него места. Обидно. Попал бы в будущее, там хоть объяснение - прогресс вперед ушел. А так что? Техника прогрессирует, а человек регрессирует - к немочи и зависимости от этого прогресса? Вот он здесь и убогий. Не от мира сего. В прямом смысле слова. Ох уж эти коридоры времени.
   Глава 8
   Подстава
   Прошло уже пять месяцев с того момента, как Артем попал в этот мир. Наступил ноябрь. В один из вечеров Артем возвращался из порта, где договаривался с судовладельцем о переправке товаров на его кораблях. Уже стемнело. По здешним меркам было страшно поздно. Народ ложился и вставал рано. Пройдя через ворота стены, отделявшей старый город от нового, нырнул в одну из улочек, ведущих к приходу и через несколько сотен метров наткнулся на трех ополченцев магистрата.
   - А-а-а, приказчик. Кто таков? - спросил старший из них. От него противно несло перегаром.
   - Отца Александра человек, - сказал Артем, пытаясь обойти ополченца.
   - А ты постой. Ты, я вижу, пьян, да я слышал, как орден святой поносил. Не хочешь ли плетей за оскорбление Гроссмейстера? Но можно и откупиться, сказал, преграждая дорогу и противно ухмыляясь, ополченец.
   - Врешь, - кротко отрезал Артем, снова обходя ополченца.
   - А ты докажи, - тот снова загородил дорогу.
   И в этот момент один из ополченцев, оказавшийся у Артема за спиной, обхватил правой рукой его горло. Ну уж нет! Где вас, дураков, так хватать учили? Перехват за пальцы, отвод руки, поворот, отход, и вот уже согнутый охранник с выкрученной набок рукой стоит перед Артемом и отделяет его от двух других патрульных. В переговоры вступать было уже некогда, тот, что говорил с Артемом, потянул из ножен меч. Удар локтем сверху по отведенной в сторону руке ополченца и бегом отсюда. От боли ополченец громко взвыл. В реальной драке - после школьных времен - Артем принимал участие только третий раз в жизни. Правда, на татами работал немало. Но что бы в таких обстоятельствах... Эх, выноси, нелегкая. Сзади топочут башмаки и гремит голос: "Стража, держи вора!"
   Еще два десятка метров и поворот вправо на улицу Ткачей. По ней можно уйти, чтобы не выходить к воротам, где охраняют немецкие пехотинцы. И тут из-за этого спасительного поворота ему навстречу вылетели пять ополченцев. Силы не равны. Сзади бежит один ополченец с мечом. Туда. При виде безоружного противника ополченец приободрился. Рубанул. Артем выскочил из-под удара, нырнул под атакующую руку и нанес противнику удар в челюсть. Готов! Снова сзади гремят башмаки. Крики: "Стой!" Кажется, начали отставать. Да куда им с их амуницией. Впереди ополченец, склонившийся над орущим благим матом товарищем. Кажется, у того перелом руки. Вот ты где. Увидев бегущего на него Артема, вытащил меч, шагнул вперед. Махнул - раз. Артем уклонился, но пришлось остановиться. Сразу, слева направо, рубанул - два. Артему удалось перехватить его руку в конечной точке удара. Захватил другую руку, рванул на себя, ударил головой в переносицу. Ополченец отлетел, выронив меч.
   И тут на Артема налетели сзади. Сбили. Начали пинать ногами. Среди бранных слов послышалось: "Не убейте его. Пусть в магистрате разберут". И тут его ударили по голове так, что свет померк.
   Глава 9
   Арестант
   Он очнулся на охапке соломы в каком-то каменном помещении. Сверху, под самым потолком, тускнело маленькое зарешеченное окно. Через него виднелось звездное небо. Полушубка, сапог и шапки, в которых был Артем во время драки с ополченцами, на нем теперь не было. Голова гудела, тело болело от многочисленных ударов. Артем ощупал себя. Вроде ничего не сломано. Полушубок, похоже, гасил удары. Нащупал дверь. Само собой, она была заперта. Где он? Скорее всего, в подвалах ратуши. Сюда приводят мелких преступников. Неприятный поворот. Он решил, что попробует добиться оправдания в ходе разбирательства - ведь явный же подлог. Артем лег на сено, постарался уснуть, но долго ворочался, потирая ушибы и продолжая обдумывать свое положение.
   ...Разбудил его, ударом ноги, один из ополченцев. В оконце уже пробивался утренний свет.
   - Пошли на дознание.
   Артема провели по каменной винтовой лесенке. Было морозно. Холодный камень обжигал босые ступни. В маленькой комнатке с узкими оконцами, освещаемой факелами, его поставили перед столом, за которым сидел толстый, лоснящийся маленький монах. Секретарь магистрата, догадался Артем. Грамотных среди немцев были единицы. Новгородцев на службу брать не любили. Неблагонадежные. Поэтому все работы подобного рода выполняли католические монахи. Сбоку стоял неопределенного вида худощавый бритый тип в одежде, в какой ходят немецкие приказчики.
   Монах что-то противно запищал по-немецки. Артем не понял, но худощавый начал переводить.
   - Имя, вера, сословие, род занятий.
   - Артем. Православный. Слуга отца Александра.
   Худощавый перевел. На лице монаха появилось какое-то мерзкое выражение. Записав что-то, он снова запищал, а худощавый перевел:
   - Признаешь ли ты, что громогласно поносил Ингерманландский орден, Гроссмейстера и Святую Церковь? Признаешь ли, что, когда верные слуги магистрата попробовали обуздать тебя, напал на них с намерением убить?
   - Нет, - только и успел вымолвить Артем, как монах хлопнул ладонью по столу. Заорал, как резаный, а худощавый спокойно продолжал переводить:
   - Лжешь, проклятый еретик. Ты и все отродье ваше будете гореть в геенне огненной. Вина твоя доказана, и свидетельством тому слова слуг магистрата. Судьба твоя будет решена сегодня же.
   Монах ухватился за колокольчик. Громко заорал по-немецки. Артем распознал слова: "Уведите его".
   - Но позвольте же мне сказать... - только и произнес он.
   Худощавый отвернулся и даже не стал переводить.
   Дверь в камеру скрипнула, и вошел худощавый человек в форме ополченца. На нем была такая же кожаная куртка, как на всех ополченцах, только более добротно выделанная. Сапоги и штаны были весьма недешевы. На шее висел знак ополчения, только не медный, а серебряный. Под курткой угадывалась легкая кольчуга. Роскошь, недоступная местным ополченцам. Меч на боку у него висел более длинный, чем у ополченцев. Такой, как носят ландскнехты. На вид ему было за сорок. Светловолос, брит. Держался чрезвычайно прямо с явным чувством превосходства. За ним встали в дверях два ополченца. Только менее брюхатые и поосанистей, чем те, что патрулировали улицы. Без алебард, но при коротких ополченческих мечах.
   - Меня зовут Клаус Цильх, - медленно, с сильным немецким акцентом, но по-русски начал вошедший. Говорил он, как актеры, игравшие немецких оккупантов в советских фильмах сороковых годов. - Я командир ополчения. Ты дрался с моими людьми. За это полагаются галеры или каторжные работы. И ты попадешь на галеры. Но ты побил троих моих людей без оружия, и мне это интересно. Я хочу увидеть.
   - Что ты хочешь увидеть? - лениво поинтересовался Артем.
   Ему было уже все равно. Что добром дело не кончится, он понял еще на допросе. Вот уже полдня он сидел в камере в какой-то прострации. Ему принесли дурно пахнущую баланду. Поначалу Артем не мог на нее даже смотреть. Но потом голод взял свое, и он чуть-чуть отхлебнул. Потом еще. В голове вяло крутились мысли - все больше безрадостные. Он осмотрел камеру. Явно рассчитана на нескольких арестантов - семь шагов в ширину, десять в длину. Просторно...
   И тут этот визит.
   Цильх молча отстегнул пояс, снял перевязь с мечом и сделал два шага вперед. Ополченцы вошли в камеру и прикрыли дверь.
   - Будешь драться со мной, - спокойно произнес он.
   Дело принимало интересный оборот. Артем неспешно встал.
   - А если зашибу? - спокойно спросил он, разминая кисти. Спросил скорее из куража.
   Цильх усмехнулся:
   - Тогда тебя повесят.
   Приятная перспектива. Ну что ж, выбора нет. Артем принял боевую стойку - как учили, как стоял на татами во время экзамена на пояс.
   Цильх тоже принял боевую стойку. Она сразу выдала человека, намеревающегося применять технику бросков и захватов и даже не учитывающего вероятности ударов. Стоит фронтально, корпус наклонен вперед, руки разведены. Что ж, встретимся на дальней дистанции.
   Цильх сделал шал вперед. Артем скользнул навстречу и провел связку конечно, не в полную силу; еще точнее, сделал серию резких толчков. С правой руки - в челюсть, левой - в грудь, ногой - прямой в живот. Все удары достигли цели. Бей он в полную силу, и нокаут немцу был бы обеспечен. Но уж очень не хотелось быть повешенным или зарубленным этими бравыми ребятами у дверей. Но и этого хватило. Не успевший отреагировать Цильх отлетел к входной двери. Один из ополченцев, тот, что держал его меч и пояс, бросился к командиру. Второй обнажил меч.
   - Хальт* (* Хальт-стоять (нем.).) , - резкий окрик Цильха заставил всех замереть на месте.
   Возникла пауза. Артем стоял посередине камеры, справа и чуть спереди от него стоял ополченец с обнаженным мечом. У дверей, согнувшись, Цильх восстанавливал дыхание. Его поддерживал ополченец, хотя помощь явно не особо требовалась. Через минуту Цильх выпрямился.
   - Это было хорошо, - медленно произнес Цильх и протянул руку к ближайшему ополченцу.
   Тот подал меч, и Цильх неспешно вытащил оружие из ножен. "Все, пронеслось в голове у Артема, - конец".
   - Дай ему меч, - коротко бросил Цильх по-немецки второму ополченцу.
   Тот, постояв несколько секунд в нерешительности, подошел к Артему и осторожно протянул оружие рукоятью вперед. Когда Артем взял меч, ополченец немедленно, пятясь, отступил в глубь камеры.
   - Теперь покажи, что ты можешь с оружием, - обратился Цильх к Артему уже по-русски. Ни мускул на лице, ни голос у него не дрогнули. Выдержка этого человека производила впечатление.
   Они снова приняли стойки. Меч был тяжел, и Артем прикидывал, как использовать его наилучшим образом. Цильх атаковать не спешил примеривался. Вдруг Артему показалось, что противник опасно открылся. Он рванулся вперед и рубанул мечом. Удар стали о сталь. Цильх легко парировал атаку и в тот же миг его меч оказался у горла русича. На лице у немца проявилась довольная улыбка.
   - Попробуй еще, - спокойно произнес он и сделал шаг назад.
   Артем тоже отступил. "В этот раз меня так не купишь", - подумал он. Обождав несколько секунд, он сделал ложный выпад. Немец мгновенно ушел с линии атаки и контратаковал. Этого Артем и ждал. Он парировал удар и контратаковал сам. Он уже начал осваиваться с этой тяжелой игрушкой, от которой сейчас зависела его жизнь. "Только бы дали освоиться до конца, голову не снесли, и тогда..." - думал он. Немец как бы соскользнул с направления его атаки, неожиданно оказался справа. Артем атаковал одновременно с противником, мечи скрестились и высекли искры. Еще удар, еще, еще... От звона стали заложило уши. Внезапно очередная атака Артема провалилась в пустоту. В тот же момент тяжелый удар обрушился на его клинок у основания, и меч вылетел из рук, а нога немца с силой толкнула Артема в живот. Он отлетел на кучу соломы, служившую постелью. "Ты еще и брыкаться умеешь, колбасник", - пронеслось в голове.
   Артем лежал на соломе. Он был побит. Ополченец быстро подобрал меч и спрятал его в ножны. Цильх подошел и встал над Артемом. Меч он вложил в ножны.
   - Ты впервые держал оружие, - спокойно произнес он. На его лице играла улыбка. Однако это не была улыбка наслаждающегося унижением другого. В ней читалась гордость человека, выполнившего сложную работу успешно и получившего от этого удовольствие. - Но ты быстро учишься, и из тебя может получиться хороший боец, - неспешно продолжал он. - Ты можешь выйти из этой камеры сейчас, со мной. Тогда ты станешь ополченцем. Ты можешь остаться здесь. Тогда за тобой придут утром и отведут на каторжные работы. А если переживешь эту зиму, весной тебя прикуют к веслу галеры, у которого ты сдохнешь. Что ты выбираешь?
   - Иду с тобой, - произнес Артем. Другого выхода, похоже, и не было.
   Глава 10
   Ополченец
   Когда они пришли на ополченческий двор, располагавшийся у северной стены города, Цильх отдал подчиненным какие-то распоряжения и с одним из своих людей пошел в сторону отдельно стоящего домика. Второй знаками приказал Артему следовать за ним. Они вошли в большой барак, где было несколько деревянных настилов. На одном из них сидело человек десять ополченцев, говоривших между собой по-немецки, но сразу умолкнувших, как только ополченец с Артемом приблизились к ним. При них не было мечей, но на поясе у каждого был длинный нож. Сопровождавший Артема ополченец произнес длинную фразу по-немецки, в которой Артем разобрал только свое имя. Ополченцы недовольно загудели и заговорили друг с другом и с Артемовым сопровождающим. Тот бросил рубящую фразу, повернулся и вышел.
   Немцы что-то погундели. Наконец один из них встал, вразвалку подошел к Артему и произнес фразу, в которой прозвучали слова "кляйне"* и "русише швайн"** (* Кляйне - маленький (нем.). ** Русише швайн - русская свинья (нем.).). Ополченец ухватил его за край тулупа, который Артему вернули на складах ратуши вместе с остальной одеждой, и потянул на себя. Артем ожидал этого и быстро шагнул вперед, мгновенным движение приставив основание ладони к подбородку ополченца и пальцами надавив на его глаза. С диким криком ополченец упал на спину. Артем обошел его и принял защитную стойку, готовясь обороняться от начавших окружать его ополченцев. "Как вы мне все надоели", пронеслась мысль.
   Естественно, первым в атаку бросился тот, что стоял за его спиной. Шакалы они и есть шакалы. К этому Артем был готов. Короткий удар ноги назад - пяткой в пах; ополченец согнулся и упал. Тут же атака спереди. Шагнув вперед, Артем ударил противника в челюсть - уже хорошо, не как Цильха. Потом, повинуясь мгновенному импульсу, сместился вправо и, не глядя, "по ощущению" нанес удар локтем, попав во что-то твердо - может, в лоб или висок. Кто-то захватил его сзади за шею. Используя захват противника как опору, Артем оттолкнулся ногами и с силой толкнул обеими ногами в грудь возникшего перед ним ополченца. Опускаясь, он с силой ударил каблуком в ногу захватившего его сзади ополченца. Захват ослаб. И тут сильный удар в печень согнул Артема пополам. Кто-то толкнул его, и он упал. Тут же его начали избивать ногами. "Теперь прикончат", - пронеслось в голове.
   Резкий окрик будто отбросил ополченцев в стороны. Метрах в трех от дерущихся стоял Цильх. На лице его снова играла довольная улыбка. Он отдал несколько резких, каркающих распоряжений. Выслушав их, большинство ополченцев поклонились и вышли. Следом за ними, не проронив более ни слова, вышел и Цильх. С Артемом остался один ополченец - помог перебраться с пола на дощатый помост и, ломая русские слова, выговорил:
   - Я есть Герберт. Командир приказал. Я есть буду помогать тебе стать ополченец. Ты слушать меня. Я учить тебя. Никто больше не бить тебя. Ты никого ополченец больше не драться. Понимай?
   - Да, - произнес Артем.
   Со следующего дня началась служба Артема в ополчении. Зачислили его, как ни странно, в десятку, в которой были одни немцы. Чего-то Цильх хотел этим добиться. Ополченцы делились на тех, кто находился на казарменном положении, и тех, кто являлся на службу из своих дворов. Последними Цильх мало интересовался. Двор, выставивший одного-двух ополченцев (в зависимости от числа живущих в нем), получал определенное послабление в налогах. Эти ополченцы патрулировали улицы, были предельно ненадежны и более всего склонны к воровству. С такими-то и встретился Артем в тот злополучный вечер.
   Ополченцы, жившие на казарменном положении, были более дисциплинированы. В их ряды и попал Артем. Он быстро обнаружил, что во всех подразделениях - десятках - преобладали немцы, хотя в каждом наравне с немцами служили также двое-трое русских. От них не требовали сменить веру, хотя командовали десятками только католики. Язык здесь был принят немецкий. Эти отряды патрулировали старый город, несли охрану ратуши, немецкой купеческой гильдии и других важных объектов.
   Этим Цильх уделял несколько больше внимания: каждое утро проводились тренировки, впрочем, не слишком напряженные. Вышли, помахали мечами, отработали развертывание и свертывание в строю, короткие спарринги на деревянных мечах и с палками вместо алебард. Раз в месяц - стрельба из лука. Все. После пошли пиво пить. Навык, какой-никакой, есть. Верилось, что, пройдя по улице, эти ребята утихомирят лавочников. Но вот в полезность этого соединения в битве с профессиональными воинами Артем верил слабо.
   Была, наконец, отдельная сотня, тренируемая Цильхом лично. В нее-то и был зачислен Артем. Здесь уже тренировки были посерьезнее. Цильх сам занимался фехтованием с этими ополченцами. Любимым его развлечением было выйти с мечом против целого десятка. Фехтовали боевым оружием, в доспехах. Цильх приказывал атаковать его реально. Сам он наносил ответные удары мечом плашмя. Впрочем, достаточно ощутимо, даже через доспехи. На памяти Артема ни одному ополченцу не удалось даже задеть мечом проклятого немца.
   Амуницию Артему выдали на складе. Куртка из свиной кожи в качестве доспеха и шапка из того же материала, подбитая мехом, в качестве шлема. Получил он меч и нож, с лезвием сантиметров тридцать. Его одежда осталась при нем. Так же были снаряжены и остальные ополченцы. Алебарды выдавали при несении караульной службы.
   Объяснял все детали службы и давал пояснения Герберт. Он же представил Артема остальным ополченцам. Больше к Артему не приставали. Во всех смыслах этого слова. Артем быстро обнаружил, что вокруг него образовался некий вакуум, и общаться он мог только с Гербертом. Герберт был местным карьеристом. Из кожи вон лез, стараясь услужить начальнику. Был он помощником десятника, но этот самый десятник, пожалуй, боялся своего помощника даже больше, чем сотника, и ненавидел его лютой ненавистью. Артем несколько раз видел, как перед построением Герберт подходит к Цильху и о чем-то говорит, подобострастно заглядывая в глаза боссу. Вечерами Герберт часто ходил в дом Цильха и пропадал там по часу. Очевидно, это был штатный цильховский стукач. Глазки у Герберта постоянно бегали, и Артему все время хотелось помыть руки после его рукопожатия. Однако именно Герберт давал Артему все необходимые знания по службе, стоял с ним в караулах и помогал в освоении разговорного немецкого языка.
   Цильх часто обучал фехтованию новичка лично. Это были первые и весьма полезные уроки по владению местным оружием для Артема. Он быстро знакомился с тактикой боя, осваивал, как рубить доспех, металлический, кожаный, как резать мясо противника, рубить кости. Для подготовки своей "гвардии" Цильх не только не жалел отдавать на тренировки старые доспехи и поношенные куртки ополченцев, но и велел рубить мечами свиные туши, закупленные для ополченческой трапезной.
   Рукопашным боем с Артемом он больше не занимался. Хотя несколько раз во время тренировок приказывал ему схватиться с кем-то из ополченцев, выбирая ему самых сильных и опасных противников. Иногда выставлял против Артема двоих или троих. Хотя это и стоило Артему пары приличных синяков, победа каждый раз оставалась за ним. Цильх внимательно наблюдал за поединками.
   От Герберта Артем узнал, что Цильх был действительно родом из семьи колбасника из Ганновера. В ранней молодости он подался в ландскнехты и, прослужив лет двадцать и отличившись в какой-то битве, был назначен главой ополчения Петербурга. Сейчас Цильху было уже под пятьдесят, но его выносливости, ловкости и искусству владения мечом можно было только позавидовать.
   В "гвардейской" сотне, кроме Артема, было только трое русских. Двое уже перешли в католичество, один еще нет. Но, впервые увидев их, Артем сразу понял, что эти люди относятся к категории тех, к кому поворачиваться спиной нельзя никогда. Друзей у него так и не появилось. С сослуживцами он держался ровно, но сближаться с этой публикой, способной говорить только о шлюхах и пиве, желания у него не было.
   "Идеологической работой" среди ополченцев Занимался отец Паоло. Итальянец, правая рука Великого Инквизитора, бывшего, по слухам, серым кардиналом при Гроссмейстере. Для католиков служились мессы, а с православными ополченцами отец Паоло проводил собеседования. Артем быстро оценил мастерство священника. Тот не критиковал православие. Никогда. Ничего не требовал от иноверцев. Он просто проводил этакие "политинформации", из которых следовало, что христианский (то есть католический) мир расширяется и побеждает везде и скоро охватит всю землю. Ополченцам мягко намекалось, что скоро не католикам в этом мире будет некуда податься. А вот сменив веру, они могут присоединиться к хозяевам жизни. Пропаганда брала свое, и каждый месяц кто-то из православных переходил в католичество.