Страница:
Итак, каков все-таки портрет типичного шизоида? Они обыкновенно импонируют – как люди странные и непонятные, от которых не знаешь, чего ждать. Их мимика либо бедна, либо преувеличена до гримас. Пластика или предельно вычурна и манерна, или назойливо стереотипна, или, наконец, просто скудна до крайности. Общей чертой моторики шизоидов можно считать отсутствие гармоничности, естественности и эластичности. Нет и удивительной двигательной одаренности синтонного пикника. Походка стремительная, летящая, с какими-то нелепыми вывертами и подскоками либо, наоборот, скованная и несколько неуклюжая. Встречаются среди них люди, поражающие почти военной выправкой (но при этом никогда не бывшие на военной службе), двигающиеся наподобие деревянных кукол, («...я заметил, что он не размахивал руками – верный признак некоторой скрытности характера». Так М. Ю. Лермонтов устами своего героя описывает походку Печорина, который является безусловным alter ego [1] автора, типичного, кстати сказать, шизоида.)
Речь шизоидов или подчеркнуто модулированная, скандированная, по типу чтения вслух «с выражением», или, наоборот, невнятная, бормочущая, переходящая в лихорадочную скороговорку. Так читал свои стихи поэт-футурист Велимир Хлебников (по воспоминаниям современников): начинал бодро и размеренно, затем скатывался в невнятное бормотание, а потом вдруг неожиданно обрывал себя на середине строки и со словами «ну и так далее» сходил со сцены. У других в построении речи преобладают напыщенность, патетичность и витиеватость.
Почерк шизоидов представляет богатый материал для изучения. Он либо чрезвычайно отчетливый, с отдельно стоящими аккуратными буквами, либо нарочито причудливый, с особым наклоном букв и всевозможными завитками, либо неряшливый, стелющийся, неуверенно-детский. Очень часто встречаются зубчатые острые линии. Шизоидный почерк был у Лермонтова, Ницше, Скрябина, Суворова.
В работе шизоиды редко следуют чужим указаниям, упрямо делая все так, как им нравится, руководствуясь иной раз чрезвычайно темными и малопонятными соображениями. Некоторые из них вообще оказываются неспособными к профессиональной деятельности, особенно к службе под чужим началом. Могут немотивированно отказаться от выполнения задания, часто меняют место работы без достаточных на то оснований и т. д. Все это страшно мешает их карьере. Чудаки и эксцентрики, они могут решительно разорвать последние нити, связывающие их с обществом, и податься, например, в бродяги. Среди последних всегда присутствует некоторое количество шизоидов, которые выбрали этот путь из-за неумения и нежелания втиснуть свою оригинальную и не выдерживающую подчинения личность в узкие рамки культурной жизни. С другой стороны, надо иметь в виду, что при наличии художественной или интеллектуальной одаренности шизоиды способны к чрезвычайно большим достижениям, особенно ценным благодаря их независимости и оригинальности.
Владимир Леви, описывая своего приятеля студенческих лет, ставшего впоследствии известным иммунологом, дал очень выразительный портрет классического, честного шизоида. «Уже тогда я еще безотчетно, но безошибочно ощутил, что ты эмоционально – иностранец и всегда им останешься. Это ощущаю не я один, а все в той мере, в какой они сами туземцы, и ты это знаешь. Какое-то время я был твоим гидом-переводчиком, и, видимо, неплохим, раз я все еще тебе нужен.
Самую захудалую столовую твое появление превращает в таверну; сигарета в твоей руке приобретает всю возможную романтическую нелепость». И далее: «Своеобразием своих манер ты производишь впечатление неотразимо психопатическое. Между тем ты один из самых душевно здоровых людей, которых я знаю».
Кречмер, набрасывая широкими мазками палитру шизотимических типов, выделил три их разновидности:
повышенно чувствительных (сензитивный тип);
чрезмерно активных, настойчивых, склонных к образованию сверхценных идей (экспансивный тип);
пассивных бездеятельных созерцателей (вялый тип).
Мы не будем подробно разбирать кречмеровскую типологию, а скажем только, что почти всем шизоидам свойственны известная холодность, отчужденность и некоторая замкнутость, своеобразная отгороженность от окружающих. С таким человеком можно прожить бок о бок не один десяток лет, так толком его и не узнав. Главная общая их черта – эмоциональная сухость, сочетающаяся с парадоксальностью мышления, эмоций и представлений.
Диапазон шизоидных характеров очень широк. Мы найдем тут ледяных аристократов с утонченными манерами и низкими страстями, патетических идеалистов не от мира сего и холодных, властных трибунов, неумолимо идущих к ведомой им одним цели буквально по головам. А рядом, в несомненной генетической близости, обнаружатся никчемные бездельники, взрывчатые, возбудимые, вспыхивающие, как порох, эмоционально тупые. Здесь же окажутся субъекты с паранойяльным складом личности (паранойя переводится как «околоумие») – жуткие склочники и сутяги, всегда взвинченные, ни с кем и нигде не уживающиеся, находящиеся в состоянии перманентной борьбы со всем миром и «могущие покрыть своими письмами и заявлениями всю поверхность земного шара» (В. Леви).
При наличии высокой интеллектуальной одаренности это небожители и аристократы духа (Ньютон, Кант, Спиноза, Тейяр де Шарден), творцы высоких абстракций и изысканных парадоксов, в разреженном воздухе которых трудно дышать обычному человеку. Великие реформаторы и революционеры, готовые во имя торжества своих идей, всегда однозначно понятых, перерезать глотку всему человечеству, тоже очень часто из их числа. Все почти непреклонные фанатики от религии и политики – Кальвин, Робеспьер, Ленин, Троцкий – подпадают под эту категорию. В скобках заметим, что с вождем мирового пролетариата все обстоит не так просто: ленинская взрывчатость и брутальность позволяют заподозрить в нем скорее эпилептоида, но шизорадикал здесь, несомненно, тоже присутствует.
О содержании шизоидной психики вообще говорить очень трудно, так как поведение шизоидов не дает о нем, как правило, никакого представления. Здесь как никогда уместно высказывание Кречмера о том, что «многие шизоиды подобны лишенным украшений римским домам, виллам, ставни которых закрыты от яркого солнца, но в сумерках их внутренних покоев справляются пиры». Это тем более справедливо, что даже в том случае, когда вы имеете дело со сравнительно примитивной натурой, лишенной высоких интеллектуальных порывов, вы все равно моментально натыкаетесь на некую неистребимую грань, разделяющую личность надвое. Поверхность и глубина, очевидное и подтекст... Казалось бы, никаких подземных источников нет и в помине, а вот на тебе: за кадром упорно остается нечто неуловимое, прячущееся от яркого света. Возможно, все дело в особенностях глубинной организации психики. Циклотимик в каждый отдельно взятый момент занят чем-то одним, вполне определенным (это было показано в психологических исследованиях). Его внимание хорошо распределяется во времени, но с трудом – в пространстве. Шизотимик же, напротив, легко растекается мыслию по древу: одновременно читает и слушает, поддерживает беседу, а думает при этом о своем. Со стороны это выглядит как отрешенность.
Очень важно помнить, что большинство шизоидов крайне своеобразно приспосабливаются к действительности. Мир для них предстает отраженным в кривом зеркале: отдельные части они видят отчетливо, но вот пропорции между этими частями искажены до неузнаваемости. Особенно трудно им проникнуть в душевный мир других людей; как раз тут проходит, если можно так выразиться, фундаментальный водораздел между особенностями циклоидной и шизоидной психики. То, что у циклотимика получается само собой, требует от шизоида поистине титанических усилий. Чужие переживания для него – тайна за семью печатями. Кречмер назвал эту их специфическую особенность «аффективным резонансом». У шизоидов часто можно обнаружить тонкое эстетическое чувство, большой пафос и способность к самопожертвованию в вопросах принципиальных и общечеловеческих, но понять горе и радость реальных людей, даже своих близких, им труднее всего. Все их душевные движения, даже самые элементарные, протекают по крайне запутанным и извилистым путям, образуют чрезвычайно причудливые ассоциативные сочетания, подвергаясь совершенно непонятным, на первый взгляд, извращениям.
Под стать эмоциональной дисгармонии и течение интеллектуальных процессов. Если мышление циклотимика конкретно и пластически образно, то у шизотимика преобладают схемы, абстракции и символика. Налицо полное торжество общих принципов. Упрямые факты не лезут в умозрительную схему? Что ж, они будут либо проигнорированы, либо втиснуты туда с кровью, как в прокрустово ложе, невзирая ни на что. Несогласие с очевидностью редко смущает шизоида, и он безо всяких колебаний назовет черное белым, когда этого потребуют его формальные построения. Особенно следует подчеркнуть стремление к сближению далековатых понятий, которые в действительности ничего общего между собой не имеют. Этот своеобразный дефект логического чувства нередко приводит к тому, что мысль шизоида движется к цели необыкновенно извилистым путем, через пень-колоду по принципу «левой рукой – правое ухо».
Речь шизоидов или подчеркнуто модулированная, скандированная, по типу чтения вслух «с выражением», или, наоборот, невнятная, бормочущая, переходящая в лихорадочную скороговорку. Так читал свои стихи поэт-футурист Велимир Хлебников (по воспоминаниям современников): начинал бодро и размеренно, затем скатывался в невнятное бормотание, а потом вдруг неожиданно обрывал себя на середине строки и со словами «ну и так далее» сходил со сцены. У других в построении речи преобладают напыщенность, патетичность и витиеватость.
Почерк шизоидов представляет богатый материал для изучения. Он либо чрезвычайно отчетливый, с отдельно стоящими аккуратными буквами, либо нарочито причудливый, с особым наклоном букв и всевозможными завитками, либо неряшливый, стелющийся, неуверенно-детский. Очень часто встречаются зубчатые острые линии. Шизоидный почерк был у Лермонтова, Ницше, Скрябина, Суворова.
В работе шизоиды редко следуют чужим указаниям, упрямо делая все так, как им нравится, руководствуясь иной раз чрезвычайно темными и малопонятными соображениями. Некоторые из них вообще оказываются неспособными к профессиональной деятельности, особенно к службе под чужим началом. Могут немотивированно отказаться от выполнения задания, часто меняют место работы без достаточных на то оснований и т. д. Все это страшно мешает их карьере. Чудаки и эксцентрики, они могут решительно разорвать последние нити, связывающие их с обществом, и податься, например, в бродяги. Среди последних всегда присутствует некоторое количество шизоидов, которые выбрали этот путь из-за неумения и нежелания втиснуть свою оригинальную и не выдерживающую подчинения личность в узкие рамки культурной жизни. С другой стороны, надо иметь в виду, что при наличии художественной или интеллектуальной одаренности шизоиды способны к чрезвычайно большим достижениям, особенно ценным благодаря их независимости и оригинальности.
Владимир Леви, описывая своего приятеля студенческих лет, ставшего впоследствии известным иммунологом, дал очень выразительный портрет классического, честного шизоида. «Уже тогда я еще безотчетно, но безошибочно ощутил, что ты эмоционально – иностранец и всегда им останешься. Это ощущаю не я один, а все в той мере, в какой они сами туземцы, и ты это знаешь. Какое-то время я был твоим гидом-переводчиком, и, видимо, неплохим, раз я все еще тебе нужен.
Самую захудалую столовую твое появление превращает в таверну; сигарета в твоей руке приобретает всю возможную романтическую нелепость». И далее: «Своеобразием своих манер ты производишь впечатление неотразимо психопатическое. Между тем ты один из самых душевно здоровых людей, которых я знаю».
Кречмер, набрасывая широкими мазками палитру шизотимических типов, выделил три их разновидности:
повышенно чувствительных (сензитивный тип);
чрезмерно активных, настойчивых, склонных к образованию сверхценных идей (экспансивный тип);
пассивных бездеятельных созерцателей (вялый тип).
Мы не будем подробно разбирать кречмеровскую типологию, а скажем только, что почти всем шизоидам свойственны известная холодность, отчужденность и некоторая замкнутость, своеобразная отгороженность от окружающих. С таким человеком можно прожить бок о бок не один десяток лет, так толком его и не узнав. Главная общая их черта – эмоциональная сухость, сочетающаяся с парадоксальностью мышления, эмоций и представлений.
Диапазон шизоидных характеров очень широк. Мы найдем тут ледяных аристократов с утонченными манерами и низкими страстями, патетических идеалистов не от мира сего и холодных, властных трибунов, неумолимо идущих к ведомой им одним цели буквально по головам. А рядом, в несомненной генетической близости, обнаружатся никчемные бездельники, взрывчатые, возбудимые, вспыхивающие, как порох, эмоционально тупые. Здесь же окажутся субъекты с паранойяльным складом личности (паранойя переводится как «околоумие») – жуткие склочники и сутяги, всегда взвинченные, ни с кем и нигде не уживающиеся, находящиеся в состоянии перманентной борьбы со всем миром и «могущие покрыть своими письмами и заявлениями всю поверхность земного шара» (В. Леви).
При наличии высокой интеллектуальной одаренности это небожители и аристократы духа (Ньютон, Кант, Спиноза, Тейяр де Шарден), творцы высоких абстракций и изысканных парадоксов, в разреженном воздухе которых трудно дышать обычному человеку. Великие реформаторы и революционеры, готовые во имя торжества своих идей, всегда однозначно понятых, перерезать глотку всему человечеству, тоже очень часто из их числа. Все почти непреклонные фанатики от религии и политики – Кальвин, Робеспьер, Ленин, Троцкий – подпадают под эту категорию. В скобках заметим, что с вождем мирового пролетариата все обстоит не так просто: ленинская взрывчатость и брутальность позволяют заподозрить в нем скорее эпилептоида, но шизорадикал здесь, несомненно, тоже присутствует.
О содержании шизоидной психики вообще говорить очень трудно, так как поведение шизоидов не дает о нем, как правило, никакого представления. Здесь как никогда уместно высказывание Кречмера о том, что «многие шизоиды подобны лишенным украшений римским домам, виллам, ставни которых закрыты от яркого солнца, но в сумерках их внутренних покоев справляются пиры». Это тем более справедливо, что даже в том случае, когда вы имеете дело со сравнительно примитивной натурой, лишенной высоких интеллектуальных порывов, вы все равно моментально натыкаетесь на некую неистребимую грань, разделяющую личность надвое. Поверхность и глубина, очевидное и подтекст... Казалось бы, никаких подземных источников нет и в помине, а вот на тебе: за кадром упорно остается нечто неуловимое, прячущееся от яркого света. Возможно, все дело в особенностях глубинной организации психики. Циклотимик в каждый отдельно взятый момент занят чем-то одним, вполне определенным (это было показано в психологических исследованиях). Его внимание хорошо распределяется во времени, но с трудом – в пространстве. Шизотимик же, напротив, легко растекается мыслию по древу: одновременно читает и слушает, поддерживает беседу, а думает при этом о своем. Со стороны это выглядит как отрешенность.
Очень важно помнить, что большинство шизоидов крайне своеобразно приспосабливаются к действительности. Мир для них предстает отраженным в кривом зеркале: отдельные части они видят отчетливо, но вот пропорции между этими частями искажены до неузнаваемости. Особенно трудно им проникнуть в душевный мир других людей; как раз тут проходит, если можно так выразиться, фундаментальный водораздел между особенностями циклоидной и шизоидной психики. То, что у циклотимика получается само собой, требует от шизоида поистине титанических усилий. Чужие переживания для него – тайна за семью печатями. Кречмер назвал эту их специфическую особенность «аффективным резонансом». У шизоидов часто можно обнаружить тонкое эстетическое чувство, большой пафос и способность к самопожертвованию в вопросах принципиальных и общечеловеческих, но понять горе и радость реальных людей, даже своих близких, им труднее всего. Все их душевные движения, даже самые элементарные, протекают по крайне запутанным и извилистым путям, образуют чрезвычайно причудливые ассоциативные сочетания, подвергаясь совершенно непонятным, на первый взгляд, извращениям.
Под стать эмоциональной дисгармонии и течение интеллектуальных процессов. Если мышление циклотимика конкретно и пластически образно, то у шизотимика преобладают схемы, абстракции и символика. Налицо полное торжество общих принципов. Упрямые факты не лезут в умозрительную схему? Что ж, они будут либо проигнорированы, либо втиснуты туда с кровью, как в прокрустово ложе, невзирая ни на что. Несогласие с очевидностью редко смущает шизоида, и он безо всяких колебаний назовет черное белым, когда этого потребуют его формальные построения. Особенно следует подчеркнуть стремление к сближению далековатых понятий, которые в действительности ничего общего между собой не имеют. Этот своеобразный дефект логического чувства нередко приводит к тому, что мысль шизоида движется к цели необыкновенно извилистым путем, через пень-колоду по принципу «левой рукой – правое ухо».
Если же учесть тот факт, что шизоиды, как правило, мало внушаемы и даже более того – упрямы и негативистичны, то мы сможем легко ответить на сакраментальный вопрос, почему среди выдающихся ученых, особенно в сфере точных наук, так много людей с отчетливым преобладанием шизорадикала. Творчество выдающихся ученых – глубокомысленных метафизиков, систематиков, гениальных революционеров в науке, опрокидывающих замшелые парадигмы, – почти обязательно несет на себе печать некоего благородного безумия. Тут можно вспомнить известное высказывание Нильса Бора по поводу гипотезы, представленной на суд уважаемого синклита, что теория эта, разумеется, безумна, но весь вопрос в том, достаточно ли она безумна для того, чтобы быть истинной.
Обычный человек, в меру социализованный и критичный, склонен сомневаться в достоверности полученных им результатов, особенно если они принципиально расходятся с общепринятыми представлениями. Слишком велико давление среды, особенно важно мнение коллег. Шизоида такие пустяки не трогают. Будучи человеком «кривой логики», а также в силу полнейшего равнодушия к мнению окружающих (он всегда знает, как надо) и благодаря своей уникальной способности к неожиданным сопоставлениям несопоставимых вещей, он легко идет ва-банк, с бестрепетной отвагой преображая (иногда до неузнаваемости) лицо той дисциплины, в которой работает. Излишне говорить, что одних только шизоидных черт характера для такого подвига недостаточно. А вот если к железобетонной уверенности в собственной правоте присоединяются оригинальный талант и высокий профессионализм, то образовавшаяся в результате гремучая смесь творит чудеса, создавая подлинных революционеров в любых областях знания.
А всегда ли так плоха пресловутая кривая логика? Некоторый процент чудаков просто необходим. И слава богу, что живут на свете люди, хронически не умеющие мыслить стереотипно, потому что без этого необходимого витамина (о фундаментальной науке мы даже не говорим) невозможно себе представить, например, сколько-нибудь серьезной поэтической оригинальности. Между прочим, люди с так называемым дефектом логического чувства хороши еще и тем, что им можно беспрепятственно вывалить любую галиматью, не успевшую отлиться во что-то удобоваримое. Они (и только они) вас как раз поймут и оценят, потому что вообще замечательно понимают все неясное.
Кстати говоря, было бы весьма любопытно проследить соотношение радикалов «шизо» и «цикло» в искусстве. Кречмер, например, полагал, что полнокровная реалистическая проза – это безусловная вотчина циклотимиков (Бальзак, Золя, Рабле), а моральное проповедничество – удел шизотимиков par excellence [2] (Шиллер, Руссо). Здесь нужно быть вдвойне осторожным, потому что столь тонкие материи, зыбкие и неоднозначные, оставляют широчайший простор для разного рода субъективных истолкований. Но кое-что тем не менее брезжит: утонченные эстеты, озабоченные в основном формальной стороной дела и стилистическими изысками (достаточно назвать Чюрлениса или Дали), тяготеют все-таки преимущественно к шизотимному полюсу.
Сказанное, конечно, не означает, что можно ставить знак равенства между одаренностью и тем или иным типом характера. Собственно, об этом мы уже говорили. Характерологические особенности могут в лучшем случае ускорить (или, наоборот, затормозить) развертывание творческих потенций индивида. Еще Кречмер отмечал, что психопатия – не входной билет на Олимп наук и искусств, что имеются высокоинтеллектуальные и слабоумные психопаты, так же как и высокоинтеллектуальные и малоодаренные обычные люди. Проиллюстрируем эту нехитрую максиму двумя примерами.
Первый случай был описан чешским психиатром Стухликом. В течение нескольких лет он наблюдал талантливого математика, заболевшего шизофренией. По словам больного, много лет назад, когда он был совсем молодым человеком, на окраине деревни, где он тогда жил, потерпел аварию летательный аппарат неизвестного типа. Весь экипаж погиб, а в живых осталась только одна девушка, которая впоследствии стала женой больного. От нее он узнал, что это был космический корабль, прилетевший с планеты Астрон. С тех пор жизнь больного решительно переменилась. Он приступил к составлению словарей и грамматик основных языков, распространенных на мифической планете. Он рисовал географические карты, готовил пространные сводки и толстенные справочники, касающиеся народонаселения далекой планеты, ее экономической и политической жизни. Дошло до того, что больной составил даже расписание поездов на одной из крупнейших железнодорожных станций Астрона. Наиболее полно был разработан язык исхи (выдуманный, разумеется, самим больным). Грамматика этого языка оказалась настолько подробной и пригодной к практическому использованию, а словарный состав – столь обширным, что больной без труда разговаривал на языке исхи и даже написал на нем несколько повестей и романов. Другие языки находились в стадии разработки. Профессиональные лингвисты, приглашенные в качестве экспертов, оценили работу, проделанную больным, очень высоко. Они в один голос заявили, что такой труд свидетельствует не только о незаурядном даровании автора, но и о его блестящей профессиональной подготовке в сфере прикладной и теоретической лингвистики. Свою выписку из истории болезни Стухлик закончил так: «Больной заявляет, что создаст столько языков, сколько захочет...»
Теперь случай номер два, свидетелем которого был автор этих строк в студенческие годы. В Пермской областной психиатрической больнице находился в то время один пожилой шизофреник (он был родом из деревни и имел четыре класса образования, а отрекомендовался в начале беседы специалистом по нефти и хлебу). Согласно его оригинальной концепции, кровь людей и животных, скопившаяся в подпочвенных пустотах, после ряда сложных метаморфоз превращается в нефть. Каким-то хитроумным способом, в духе «кривой логики» шизофреника (сейчас уже трудно вспомнить детали), вся эта петрушка увязывалась с урожаем зерновых.
Резюме: несмотря на несопоставимый уровень в плане общего образования и профессиональной подготовки, герои этих двух историй почти что близнецы-братья. И в том и в другом случае мы видим родовые черты шизофренического способа мышления: формирование сверхценной идеи, парадоксальная логика «шиворот-навыворот», тяготение к абстрактным схемам в ущерб деталям, некритичность и негативизм.
А как дело обстоит с тем, что у добродетели нос острый, а у юмора – толстый? (Помните игривый кречмеровский пассаж, которым мы начали предыдущую главу?) Другими словами, как быть с чувством юмора, которое, вне всякого сомнения, является одной из важнейших характеристик личности? Казалось бы, жизнерадостный циклоид должен в этом вопросе дать сто очков вперед сухарю шизотимику. С одной стороны, убийственно серьезные люди, так называемые агеласты (как, кстати говоря, и ипохондрики, что часто совпадает), тяготеют преимущественно к шизотимному полюсу. Но при более пристальном взгляде на проблему такая удобная и логичная схема немедленно рассыпается в пыль. Конечно, если речь идет о юморе сочном, полнокровном, земном, о торжестве материально-телесного (вспомним хотя бы Франсуа Рабле!), то это родовая вотчина циклотимика. А вот тончайшую иронию, парадоксальное остроумие, ядовитую сатиру, уничтожающую язвительность мы в избытке обнаружим у классических шизоидов. За примерами далеко ходить не надо – тут и Гоголь, и Свифт, и Бернард Шоу. Что поделаешь, каждому свое...
А вот меньше всего юмора вроде бы у эпитимиков, хотя и здесь я бы не стал спешить с выводами. (Можно вспомнить Наполеона Бонапарта, как-то сказавшего актеру-трагику Тальма, у которого он в молодости брал уроки: «Я, конечно, наиболее трагическое лицо нашего времени».)
Кречмеровская дихотомия в свое время произвела эффект разорвавшейся бомбы и была моментально подхвачена многочисленными последователями. Работы сыпались как из рога изобилия. Выдающийся отечественный психиатр Пётр Борисович Ганнушкин (1875—1933) нашел подход Кречмера плодотворным и заметно расширил его типологию. Вдобавок кречмеровская классификация характеров пересекалась в ряде пунктов с учением Ганнушкина о пограничной психиатрии, которое он в ту пору усиленно развивал. Были дополнительно описаны эпилептоиды, психастеники, группа истерических характеров и еще несколько типов.
Не обошлось, разумеется, и без критики, в которой было много как справедливого, так и несправедливого. Больше всего Кречмера упрекали за то, что он двигался по направлению от патологии к норме. Что, теперь едва ли не каждого нужно считать потенциальным шизофреником или эпилептиком? Почему для описания характера здорового человека столь обильно привлекается психопатологический материал? С другой стороны, и классическая четырехчленная классификация темпераментов, восходящая к Гиппократу и Галену, и многочисленные типизации характеров по другим критериям (и павловская схема, о которой мы писали выше, в том числе) – далеки от совершенства. Ну и кому же удалось до конца объяснить человека со всеми его потрохами?
Не в меру ретивым критикам, которые бьют Кречмера и его последователей за то, что они якобы переусердствовали по части психопатологии, можно многое возразить. В самом деле: когда говорят о «нормальной личности» или «нормальном характере», то невольно впадают в некоторое противоречие, поскольку само слово «личность» подчеркивает индивидуальное, особенное, противоположное норме или середине. Решительно то же самое относится и к характеру. Когда говорят о наличии у кого-то того или иного характера, то тем самым неизбежно указывают на известную однобокость его психической организации, дают понять о присутствии в его психике некоторой дисгармонии. В переводе с греческого слово «характер» означает «черта, особенность». Характер – это как раз именно то, что отличает одного человека от другого, поэтому наличие каких-то преобладающих черт характера уже само по себе говорит об отсутствии равновесия во взаимоотношении отдельных сторон душевной деятельности. Ведь если бы мы имели под наблюдением человека с идеально-нормальной психикой (что, конечно, абсолютная утопия), то вряд ли можно было бы говорить о наличии у него того или иного характера, потому что в его душевной организации нет ни единой черточки, выделяющей его из общего ряда. Вот как пишет об этом Ганнушкин: «Ясно, что изучение характеров может быть плодотворным только в том случае, если оно выйдет из узких рамок нормальной психологии и будет руководствоваться данными, кроме того, патопсихологии. Все это совершенно ясно уже a priori [3] , но то же самое становится совершенно определенным и незыблемым из данных опыта. Если взять любое описание характеров или темпераментов, хотя бы то, которое сделано знаменитым Кантом (имеется в виду «Антропология» Иммануила Канта. – Л. Ш.), если вдуматься и вчитаться в это описание, если сопоставить его с нашим клиническим опытом, то нужно будет прийти к совершенно определенному выводу, что описание так называемых нормальных темпераментов до мелочей совпадает с описанием психопатических личностей, взятым из клинической психиатрии; можно сказать даже больше, что правильное понимание этих типов, этих темпераментов сделалось возможным только с тех пор, когда в основу этого понимания была положена психиатрическая точка зрения».
Мы не имеем здесь намерения подробно разбирать расширенную типологию Кречмера, поэтому в заключение коротко остановимся только на одной группе – эпилептоидах. Уже из самого термина видно, что эпилептоид находится в таком же отношении к эпилепсии, как шизоид к шизофрении. Попросту говоря, эпилептоид – значит похожий на эпилептика. «С крестом на шее, с Евангелием в руке и камнем за пазухой» – так охарактеризовал этот тип классик немецкой психиатрии Эмиль Крепелин. Это высказывание часто вспоминают, когда очерчивают эпитимный характер – сочетание брутальности, угодливости, педантичности и вязкости.
В описаниях старых психиатров исчерпывающе представлен омерзительный облик эпитимика: чрезвычайно жестокий, лживый, вспыльчивый, льстивый, обуреваемый страстями и непреклонный в достижении своей цели, сладострастный ханжа и ревнивец, но при этом педант, патологически обстоятельный, прилипчивый и вязкий. Очень неприятный и тяжелый человек. Достоевский нарисовал целую галерею таких типов – достаточно сравнить Ставрогина, Смердякова и Федора Карамазова. Достоевский был не только гениальным психопатологом, но и сам, как известно, страдал эпилепсией, поэтому у него так все убедительно получилось. Владимир Леви абсолютно прав: «Разумеется, нельзя понять Достоевского через одну эпилепсию, но неистовое дыхание „священной болезни“ слышится в каждой его строчке...»
Классический портрет эпилептоида – это образ Порфирия Владимировича Головлева (по прозвищу Иудушка) у Салтыкова-Щедрина. Говорят, что великий русский сатирик писал с натуры, имея в виду своего родного брата, тяжелого эпилептика. Получился идеальный тип, хоть сейчас в учебник: и вязкость, и обстоятельность, и слащавость, и шутки-прибаутки, и бесконечные литоты – все тут как тут. Позволим себе небольшую цитату:
« – Метель-то, видно, взаправду взялась, – замечает Арина Петровна (мать Иудушки Головлева. – Л. Ш. ), – визжит да повизгивает!
– Ну и пущай повизгивает. Она повизгивает, а мы здесь чаек попиваем – так-то, друг мой маменька! – отзывается Порфирий Владимирыч.
– Ах, нехорошо теперь в поле, коли кого этакая милость Божья застанет!
– Кому нехорошо, а нам горюшка мало. Кому темненько да холодненько, а нам и светлехонько, и теплехонько. Сидим да чаек попиваем. И с сахарцем, и со сливочками, и с лимончиком. А захотим с ромцом, и с ромцом будем пить.
– Да, коли ежели теперича...
– Позвольте, маменька. Я говорю: теперича в поле очень нехорошо. Ни дороги, ни тропочки – все замело. Опять же волки. А у нас здесь светленько, и уютненько, и ничего мы не боимся. Сидим мы здесь да посиживаем, ладком да мирком. В карточки захотелось поиграть – в карточки поиграем; чайку захотелось попить – чайку попьем. Сверх нужды пить не станем, а сколько нужно, столько и выпьем. А отчего это так? Оттого, милый друг маменька, что милость Божья не оставляет нас. Кабы не он, царь небесный, может, и мы бы теперь в поле плутали, и было бы нам и темненько, и холодненько... В зипунишичке каком-нибудь, кушачок плохонькой, лаптишечки...»
Эти люди упрямы, вспыльчивы, нетерпимы к мнению окружающих. Их аффективная установка почти всегда имеет несколько неприятный, окрашенный плохо скрываемой злобностью оттенок, на фоне которого время от времени по ничтожному поводу развиваются бурные вспышки неудержимого гнева, нередко ведущие к опасным насильственным действиям. В семейной жизни это несносные тираны, устраивающие скандалы по пустякам и постоянно делающие домашним всевозможные замечания. Необыкновенная пунктуальность эпитимика проистекает из его категорической убежденности, что все нужно делать именно так, а никак не иначе. Это люди чрезвычайно активные, сверхсоциабельные, идущие к цели напролом, во все вмешивающиеся и всюду ищущие конкретных виновников. Они склонны к образованию сверхценных идей, необыкновенно последовательны, в своей правоте не сомневаются никогда. Такого человека можно остановить только выстрелом из ружья. В плане соматической конституции значительная часть эпилептоидов отличается своеобразным атлетически-диспластическим телосложением. При наличии интеллектуальной одаренности эпитимик способен достичь очень больших высот. Неукротимая, бьющая через край энергия в сочетании с невероятным упорством в достижении своей цели позволяет таким людям буквально сворачивать горы.
Среди выдающихся исторических деятелей немало людей этого типа – Александр Македонский, Цезарь, Магомет, Пётр Великий, Наполеон.
Обычный человек, в меру социализованный и критичный, склонен сомневаться в достоверности полученных им результатов, особенно если они принципиально расходятся с общепринятыми представлениями. Слишком велико давление среды, особенно важно мнение коллег. Шизоида такие пустяки не трогают. Будучи человеком «кривой логики», а также в силу полнейшего равнодушия к мнению окружающих (он всегда знает, как надо) и благодаря своей уникальной способности к неожиданным сопоставлениям несопоставимых вещей, он легко идет ва-банк, с бестрепетной отвагой преображая (иногда до неузнаваемости) лицо той дисциплины, в которой работает. Излишне говорить, что одних только шизоидных черт характера для такого подвига недостаточно. А вот если к железобетонной уверенности в собственной правоте присоединяются оригинальный талант и высокий профессионализм, то образовавшаяся в результате гремучая смесь творит чудеса, создавая подлинных революционеров в любых областях знания.
А всегда ли так плоха пресловутая кривая логика? Некоторый процент чудаков просто необходим. И слава богу, что живут на свете люди, хронически не умеющие мыслить стереотипно, потому что без этого необходимого витамина (о фундаментальной науке мы даже не говорим) невозможно себе представить, например, сколько-нибудь серьезной поэтической оригинальности. Между прочим, люди с так называемым дефектом логического чувства хороши еще и тем, что им можно беспрепятственно вывалить любую галиматью, не успевшую отлиться во что-то удобоваримое. Они (и только они) вас как раз поймут и оценят, потому что вообще замечательно понимают все неясное.
Кстати говоря, было бы весьма любопытно проследить соотношение радикалов «шизо» и «цикло» в искусстве. Кречмер, например, полагал, что полнокровная реалистическая проза – это безусловная вотчина циклотимиков (Бальзак, Золя, Рабле), а моральное проповедничество – удел шизотимиков par excellence [2] (Шиллер, Руссо). Здесь нужно быть вдвойне осторожным, потому что столь тонкие материи, зыбкие и неоднозначные, оставляют широчайший простор для разного рода субъективных истолкований. Но кое-что тем не менее брезжит: утонченные эстеты, озабоченные в основном формальной стороной дела и стилистическими изысками (достаточно назвать Чюрлениса или Дали), тяготеют все-таки преимущественно к шизотимному полюсу.
Сказанное, конечно, не означает, что можно ставить знак равенства между одаренностью и тем или иным типом характера. Собственно, об этом мы уже говорили. Характерологические особенности могут в лучшем случае ускорить (или, наоборот, затормозить) развертывание творческих потенций индивида. Еще Кречмер отмечал, что психопатия – не входной билет на Олимп наук и искусств, что имеются высокоинтеллектуальные и слабоумные психопаты, так же как и высокоинтеллектуальные и малоодаренные обычные люди. Проиллюстрируем эту нехитрую максиму двумя примерами.
Первый случай был описан чешским психиатром Стухликом. В течение нескольких лет он наблюдал талантливого математика, заболевшего шизофренией. По словам больного, много лет назад, когда он был совсем молодым человеком, на окраине деревни, где он тогда жил, потерпел аварию летательный аппарат неизвестного типа. Весь экипаж погиб, а в живых осталась только одна девушка, которая впоследствии стала женой больного. От нее он узнал, что это был космический корабль, прилетевший с планеты Астрон. С тех пор жизнь больного решительно переменилась. Он приступил к составлению словарей и грамматик основных языков, распространенных на мифической планете. Он рисовал географические карты, готовил пространные сводки и толстенные справочники, касающиеся народонаселения далекой планеты, ее экономической и политической жизни. Дошло до того, что больной составил даже расписание поездов на одной из крупнейших железнодорожных станций Астрона. Наиболее полно был разработан язык исхи (выдуманный, разумеется, самим больным). Грамматика этого языка оказалась настолько подробной и пригодной к практическому использованию, а словарный состав – столь обширным, что больной без труда разговаривал на языке исхи и даже написал на нем несколько повестей и романов. Другие языки находились в стадии разработки. Профессиональные лингвисты, приглашенные в качестве экспертов, оценили работу, проделанную больным, очень высоко. Они в один голос заявили, что такой труд свидетельствует не только о незаурядном даровании автора, но и о его блестящей профессиональной подготовке в сфере прикладной и теоретической лингвистики. Свою выписку из истории болезни Стухлик закончил так: «Больной заявляет, что создаст столько языков, сколько захочет...»
Теперь случай номер два, свидетелем которого был автор этих строк в студенческие годы. В Пермской областной психиатрической больнице находился в то время один пожилой шизофреник (он был родом из деревни и имел четыре класса образования, а отрекомендовался в начале беседы специалистом по нефти и хлебу). Согласно его оригинальной концепции, кровь людей и животных, скопившаяся в подпочвенных пустотах, после ряда сложных метаморфоз превращается в нефть. Каким-то хитроумным способом, в духе «кривой логики» шизофреника (сейчас уже трудно вспомнить детали), вся эта петрушка увязывалась с урожаем зерновых.
Резюме: несмотря на несопоставимый уровень в плане общего образования и профессиональной подготовки, герои этих двух историй почти что близнецы-братья. И в том и в другом случае мы видим родовые черты шизофренического способа мышления: формирование сверхценной идеи, парадоксальная логика «шиворот-навыворот», тяготение к абстрактным схемам в ущерб деталям, некритичность и негативизм.
А как дело обстоит с тем, что у добродетели нос острый, а у юмора – толстый? (Помните игривый кречмеровский пассаж, которым мы начали предыдущую главу?) Другими словами, как быть с чувством юмора, которое, вне всякого сомнения, является одной из важнейших характеристик личности? Казалось бы, жизнерадостный циклоид должен в этом вопросе дать сто очков вперед сухарю шизотимику. С одной стороны, убийственно серьезные люди, так называемые агеласты (как, кстати говоря, и ипохондрики, что часто совпадает), тяготеют преимущественно к шизотимному полюсу. Но при более пристальном взгляде на проблему такая удобная и логичная схема немедленно рассыпается в пыль. Конечно, если речь идет о юморе сочном, полнокровном, земном, о торжестве материально-телесного (вспомним хотя бы Франсуа Рабле!), то это родовая вотчина циклотимика. А вот тончайшую иронию, парадоксальное остроумие, ядовитую сатиру, уничтожающую язвительность мы в избытке обнаружим у классических шизоидов. За примерами далеко ходить не надо – тут и Гоголь, и Свифт, и Бернард Шоу. Что поделаешь, каждому свое...
А вот меньше всего юмора вроде бы у эпитимиков, хотя и здесь я бы не стал спешить с выводами. (Можно вспомнить Наполеона Бонапарта, как-то сказавшего актеру-трагику Тальма, у которого он в молодости брал уроки: «Я, конечно, наиболее трагическое лицо нашего времени».)
Кречмеровская дихотомия в свое время произвела эффект разорвавшейся бомбы и была моментально подхвачена многочисленными последователями. Работы сыпались как из рога изобилия. Выдающийся отечественный психиатр Пётр Борисович Ганнушкин (1875—1933) нашел подход Кречмера плодотворным и заметно расширил его типологию. Вдобавок кречмеровская классификация характеров пересекалась в ряде пунктов с учением Ганнушкина о пограничной психиатрии, которое он в ту пору усиленно развивал. Были дополнительно описаны эпилептоиды, психастеники, группа истерических характеров и еще несколько типов.
Не обошлось, разумеется, и без критики, в которой было много как справедливого, так и несправедливого. Больше всего Кречмера упрекали за то, что он двигался по направлению от патологии к норме. Что, теперь едва ли не каждого нужно считать потенциальным шизофреником или эпилептиком? Почему для описания характера здорового человека столь обильно привлекается психопатологический материал? С другой стороны, и классическая четырехчленная классификация темпераментов, восходящая к Гиппократу и Галену, и многочисленные типизации характеров по другим критериям (и павловская схема, о которой мы писали выше, в том числе) – далеки от совершенства. Ну и кому же удалось до конца объяснить человека со всеми его потрохами?
Не в меру ретивым критикам, которые бьют Кречмера и его последователей за то, что они якобы переусердствовали по части психопатологии, можно многое возразить. В самом деле: когда говорят о «нормальной личности» или «нормальном характере», то невольно впадают в некоторое противоречие, поскольку само слово «личность» подчеркивает индивидуальное, особенное, противоположное норме или середине. Решительно то же самое относится и к характеру. Когда говорят о наличии у кого-то того или иного характера, то тем самым неизбежно указывают на известную однобокость его психической организации, дают понять о присутствии в его психике некоторой дисгармонии. В переводе с греческого слово «характер» означает «черта, особенность». Характер – это как раз именно то, что отличает одного человека от другого, поэтому наличие каких-то преобладающих черт характера уже само по себе говорит об отсутствии равновесия во взаимоотношении отдельных сторон душевной деятельности. Ведь если бы мы имели под наблюдением человека с идеально-нормальной психикой (что, конечно, абсолютная утопия), то вряд ли можно было бы говорить о наличии у него того или иного характера, потому что в его душевной организации нет ни единой черточки, выделяющей его из общего ряда. Вот как пишет об этом Ганнушкин: «Ясно, что изучение характеров может быть плодотворным только в том случае, если оно выйдет из узких рамок нормальной психологии и будет руководствоваться данными, кроме того, патопсихологии. Все это совершенно ясно уже a priori [3] , но то же самое становится совершенно определенным и незыблемым из данных опыта. Если взять любое описание характеров или темпераментов, хотя бы то, которое сделано знаменитым Кантом (имеется в виду «Антропология» Иммануила Канта. – Л. Ш.), если вдуматься и вчитаться в это описание, если сопоставить его с нашим клиническим опытом, то нужно будет прийти к совершенно определенному выводу, что описание так называемых нормальных темпераментов до мелочей совпадает с описанием психопатических личностей, взятым из клинической психиатрии; можно сказать даже больше, что правильное понимание этих типов, этих темпераментов сделалось возможным только с тех пор, когда в основу этого понимания была положена психиатрическая точка зрения».
Мы не имеем здесь намерения подробно разбирать расширенную типологию Кречмера, поэтому в заключение коротко остановимся только на одной группе – эпилептоидах. Уже из самого термина видно, что эпилептоид находится в таком же отношении к эпилепсии, как шизоид к шизофрении. Попросту говоря, эпилептоид – значит похожий на эпилептика. «С крестом на шее, с Евангелием в руке и камнем за пазухой» – так охарактеризовал этот тип классик немецкой психиатрии Эмиль Крепелин. Это высказывание часто вспоминают, когда очерчивают эпитимный характер – сочетание брутальности, угодливости, педантичности и вязкости.
В описаниях старых психиатров исчерпывающе представлен омерзительный облик эпитимика: чрезвычайно жестокий, лживый, вспыльчивый, льстивый, обуреваемый страстями и непреклонный в достижении своей цели, сладострастный ханжа и ревнивец, но при этом педант, патологически обстоятельный, прилипчивый и вязкий. Очень неприятный и тяжелый человек. Достоевский нарисовал целую галерею таких типов – достаточно сравнить Ставрогина, Смердякова и Федора Карамазова. Достоевский был не только гениальным психопатологом, но и сам, как известно, страдал эпилепсией, поэтому у него так все убедительно получилось. Владимир Леви абсолютно прав: «Разумеется, нельзя понять Достоевского через одну эпилепсию, но неистовое дыхание „священной болезни“ слышится в каждой его строчке...»
Классический портрет эпилептоида – это образ Порфирия Владимировича Головлева (по прозвищу Иудушка) у Салтыкова-Щедрина. Говорят, что великий русский сатирик писал с натуры, имея в виду своего родного брата, тяжелого эпилептика. Получился идеальный тип, хоть сейчас в учебник: и вязкость, и обстоятельность, и слащавость, и шутки-прибаутки, и бесконечные литоты – все тут как тут. Позволим себе небольшую цитату:
« – Метель-то, видно, взаправду взялась, – замечает Арина Петровна (мать Иудушки Головлева. – Л. Ш. ), – визжит да повизгивает!
– Ну и пущай повизгивает. Она повизгивает, а мы здесь чаек попиваем – так-то, друг мой маменька! – отзывается Порфирий Владимирыч.
– Ах, нехорошо теперь в поле, коли кого этакая милость Божья застанет!
– Кому нехорошо, а нам горюшка мало. Кому темненько да холодненько, а нам и светлехонько, и теплехонько. Сидим да чаек попиваем. И с сахарцем, и со сливочками, и с лимончиком. А захотим с ромцом, и с ромцом будем пить.
– Да, коли ежели теперича...
– Позвольте, маменька. Я говорю: теперича в поле очень нехорошо. Ни дороги, ни тропочки – все замело. Опять же волки. А у нас здесь светленько, и уютненько, и ничего мы не боимся. Сидим мы здесь да посиживаем, ладком да мирком. В карточки захотелось поиграть – в карточки поиграем; чайку захотелось попить – чайку попьем. Сверх нужды пить не станем, а сколько нужно, столько и выпьем. А отчего это так? Оттого, милый друг маменька, что милость Божья не оставляет нас. Кабы не он, царь небесный, может, и мы бы теперь в поле плутали, и было бы нам и темненько, и холодненько... В зипунишичке каком-нибудь, кушачок плохонькой, лаптишечки...»
Эти люди упрямы, вспыльчивы, нетерпимы к мнению окружающих. Их аффективная установка почти всегда имеет несколько неприятный, окрашенный плохо скрываемой злобностью оттенок, на фоне которого время от времени по ничтожному поводу развиваются бурные вспышки неудержимого гнева, нередко ведущие к опасным насильственным действиям. В семейной жизни это несносные тираны, устраивающие скандалы по пустякам и постоянно делающие домашним всевозможные замечания. Необыкновенная пунктуальность эпитимика проистекает из его категорической убежденности, что все нужно делать именно так, а никак не иначе. Это люди чрезвычайно активные, сверхсоциабельные, идущие к цели напролом, во все вмешивающиеся и всюду ищущие конкретных виновников. Они склонны к образованию сверхценных идей, необыкновенно последовательны, в своей правоте не сомневаются никогда. Такого человека можно остановить только выстрелом из ружья. В плане соматической конституции значительная часть эпилептоидов отличается своеобразным атлетически-диспластическим телосложением. При наличии интеллектуальной одаренности эпитимик способен достичь очень больших высот. Неукротимая, бьющая через край энергия в сочетании с невероятным упорством в достижении своей цели позволяет таким людям буквально сворачивать горы.
Среди выдающихся исторических деятелей немало людей этого типа – Александр Македонский, Цезарь, Магомет, Пётр Великий, Наполеон.