Страница:
Через несколько минут в вагон вошли Вильмовский и By Мень. Вид у них был утомленный, но Вильмовский был спокоен, он окинул оживившихся друзей взглядом и объявил:
– Едем на юг! Вагон прицепят к воинскому эшелону, тот повезет верных правительству солдат в Сукре[96], для укрепления гарнизона. Это будет единственный и последний поезд, отходящий из Ла-Паса. Границы Боливии закрыты, запрещена деятельность зарубежных корреспондентов. Боливия отрезана от мира.
– Значит, Александр Македонский все-таки с нами! – обрадованно воскликнул Уилсон.
Вильмовский непонимающе посмотрел на него:
– Что вы хотите этим сказать?
– Что вы – наш Александр Македонский! Вы разрубили гордиев узел, так характеризовал господин Томек наше сложное положение.
Вильмовский рассмеялся:
– Между нами есть кое-какая разница. Александр сделал это мечом, а я обошелся тем, что достал в нужное время бумажник. Все подробно расскажу, но сначала дайте нам хоть немного поесть, мы оба совершенно измученные и голодные.
Вильмовский и By Мень уселись друг против друга на лавках и принялись молча есть. Как только они утолили первый голод, Вильмовский раскурил трубку и начал:
– Я понимаю, что вы с нетерпением ждете моего рассказа. Было крайне трудно связаться с кем-нибудь из властей. Министры в панике. С севера страны приходят разноречивые новости. Вроде бы бунтовщики двигаются на Ла-Пас, чтобы свергнуть президента и правительство. В городе много арестованных. Не работают магазины, рестораны и гостиницы. В домах все позапирались на четыре засова. На улицах проходят демонстрации, время от времени вспыхивают стычки вооруженных отрядов с войсками. Атмосфера такая, что, похоже, вот-вот вспыхнет гражданская война.
– Да, все выглядит ужасно, – изрек Уилсон. – Какова причина восстания?
– Ну, в стране, где большинство населения живет на грани нищеты, немного надо, чтобы вспыхнуло недовольство, – ответил Вильмовский. – На этот раз беспорядки начались вблизи боливийско-бразильской границы и расползлись по северным департаментам. Но в чем причина и что там происходит, пока никому не известно. Можно только строить разные предположения. Приграничные леса изобилуют каучуконосами. Это означает, что там расположены лагеря сборщиков каучука, в них крайне жестоко относятся к индейцам, принуждаемым к тяжкому труду. Рыскают там и охотники за рабами. А в северных районах Боливии есть еще одна точка преткновения. На скрытых в джунглях участках индейцы и метисы выращивают кусты коки. Ведь Боливия и Перу – крупнейшие производители листьев коки и полуфабрикатов наркотиков. Боливия спасает свою падающую экономику экспортом кокаина, но эта торговля смертоносным товаром дает немалые прибыли людям из правительственных и военных кругов. Нынешний президент объявил, что грядут какие-то перемены в экономике страны. Возможно, этим он восстановил против себя производителей и торговцев кокой, а они создали сильные и влиятельные нелегальные организации. В такой осложнившейся ситуации кипение могло начаться от разных, независимых друг от друга причин.
– Салли была права, когда говорила, что мы попали из огня в полымя, – заметил Томек. – И каким же образом удалось тебе, отец, в этой неразберихе добыть разрешение на использование военного эшелона?
– В полиции только бессильно разводили руками. В эту минуту руководство осуществляют несколько генералов, поддерживающих президента. Мне удалось пробраться к самому из них главному, помогли английские документы. Сразу чувствовалось, что присутствие в Ла-Пасе чужеземной научной экспедиции в такое неспокойное время властям не по душе. Поэтому, когда генерал объявил, что железная дорога полностью не действует и из Ла-Паса в Сукре пойдет один-единственный поезд с солдатами, я немедля стал настаивать на разрешении воспользоваться этой последней оказией. Они согласились с моим доводом, что через Гран-Чако мы можем достичь реки Парагвай и поплыть дальше к Мату Гроссу.
В этот момент на станции началось какое-то движение. Зазвучали слова команды, солдаты разбирали установленные в козлы карабины, надевали рюкзаки. Раздался пронзительный свист локомотива и на станцию медленно въехал поезд, состоящий из нескольких вагонов.
Офицеры строили солдат в ряды, запускали их по очереди в вагоны. Железнодорожники под надзором вооруженной охраны формировали поезд. К пассажирским вагонам прицепили товарные вагоны для снаряжения и лошадей, две платформы с пушками. Наконец, локомотив притащил вагон экспедиции, его прицепили к воинскому эшелону. К Вильмовскому подошел генерал с адъютантом и известил его о скором отходе поезда. Очевидно, ему просто хотелось самому посмотреть на участников европейской экспедиции в Мату Гроссу. Присутствие двух молодых красивых белых женщин лишило его последних опасений и он провел полчаса в приятной беседе. Не обошлось и без приготовленного By Менем угощения. В конце концов, генерал глянул на часы и объявил, что поезд отправляется через четверть часа. Он тут же простился, пожелал доброй ночи и вышел вместе с адъютантом. Раздался свисток локомотива, поезд тронулся.
Только теперь Вильмовский вздохнул с облегчением:
– Нам предстоит около шестисот километров дороги. В Сукре мы должны прибыть на рассвете. Я просто не чую под собой ног, наконец-то можно отдохнуть.
– А что, дядя, Сукре расположен на той же высоте, что Ла-Пас? – спросила Наташа. – Головокружение у меня не проходит.
– В Сукре мы все почувствуем себя лучше, город лежит на тысячу триста метров ниже Ла-Паса, – ответил Вильмовский. – И, кроме того, через день-два мы двинемся на юго-восток и распростимся с Андами. Я тоже сыт горами по горло. Прогулка от вокзала в сопровождении солдат оказалась прямо каким-то скалолазаньем. Ни трамваев, ни извозчиков. Старые, узкие, мощеные улочки то круто идут вверх, то буквально падают вниз. Не заметил ни одной горизонтально расположенной улицы. Город втиснут между высоченными горами. Могучая Ильимами, покрытая ледяной шапкой, видна с каждой улицы, ни на минуту не позволяет забыть, на какой высоте лежит Ла-Пас. Пока меня довели до дворца Кемада, мне пришлось не раз останавливаться, чтобы набрать воздуха. Солдаты понимающе кивали головами и говорили, что чужеземцы с низменностей всегда поначалу страдают сороче, то есть высокогорной болезнью.
– А что происходило на улицах, отец? – допытывался Томек.
– Прежде всего бросаются в глаза военные патрули. Белые вообще не попадаются, только индейцы и метисы. Торговые площади, ларьки, ремесленные мастерские пустуют. Только кое-где в переулках торговки из Кочабамбы[97], они носят такие высокие белые шляпы, подвязанные лентой, в отличие от женщин с вершин, предпочитающих котелки, вот эти торговки продавали кое-какие продукты.
– Я-то думал, что при случае нам удастся посмотреть Ла-Пас, но революция смешала все карты, – произнес огорченный Томек.
– Томми, дай отцу, наконец, отдохнуть после трудного дня, – с укоризной вмешалась Салли. – Всем нужно немного отдохнуть, и тебе в том числе! Кто знает, что нас титра ждет?
– Ты права, Салли! – согласился Томек. – Может, и удастся мне заснуть. Спокойной ночи!
Все улеглись на лавках, кое-кто сразу уснул, о чем свидетельствовало легкое похрапывание. Томек сел у окна, пытался задремать, но сон не приходил. У его ног вытянулся Динго, время от времени поворачивая и поводя ушами. Томек в задумчивости посматривал на своего любимца, верного товарища в опасных экспедициях. Каковы-то будут результаты нынешней? Ему вспомнились слова отца о том, что за Смугой часто след в след шли разные необыкновенные события. Вот и сейчас Смуга с Новицким должны были ждать помощи на северной границе Боливии. И именно там вспыхнула революция!
Разгоряченное воображение долго тревожило его, пока, к конце концов, монотонный стук колес и легкое покачивание вагона не сделали свое дело. Томек заснул…
XVIII
– Едем на юг! Вагон прицепят к воинскому эшелону, тот повезет верных правительству солдат в Сукре[96], для укрепления гарнизона. Это будет единственный и последний поезд, отходящий из Ла-Паса. Границы Боливии закрыты, запрещена деятельность зарубежных корреспондентов. Боливия отрезана от мира.
– Значит, Александр Македонский все-таки с нами! – обрадованно воскликнул Уилсон.
Вильмовский непонимающе посмотрел на него:
– Что вы хотите этим сказать?
– Что вы – наш Александр Македонский! Вы разрубили гордиев узел, так характеризовал господин Томек наше сложное положение.
Вильмовский рассмеялся:
– Между нами есть кое-какая разница. Александр сделал это мечом, а я обошелся тем, что достал в нужное время бумажник. Все подробно расскажу, но сначала дайте нам хоть немного поесть, мы оба совершенно измученные и голодные.
Вильмовский и By Мень уселись друг против друга на лавках и принялись молча есть. Как только они утолили первый голод, Вильмовский раскурил трубку и начал:
– Я понимаю, что вы с нетерпением ждете моего рассказа. Было крайне трудно связаться с кем-нибудь из властей. Министры в панике. С севера страны приходят разноречивые новости. Вроде бы бунтовщики двигаются на Ла-Пас, чтобы свергнуть президента и правительство. В городе много арестованных. Не работают магазины, рестораны и гостиницы. В домах все позапирались на четыре засова. На улицах проходят демонстрации, время от времени вспыхивают стычки вооруженных отрядов с войсками. Атмосфера такая, что, похоже, вот-вот вспыхнет гражданская война.
– Да, все выглядит ужасно, – изрек Уилсон. – Какова причина восстания?
– Ну, в стране, где большинство населения живет на грани нищеты, немного надо, чтобы вспыхнуло недовольство, – ответил Вильмовский. – На этот раз беспорядки начались вблизи боливийско-бразильской границы и расползлись по северным департаментам. Но в чем причина и что там происходит, пока никому не известно. Можно только строить разные предположения. Приграничные леса изобилуют каучуконосами. Это означает, что там расположены лагеря сборщиков каучука, в них крайне жестоко относятся к индейцам, принуждаемым к тяжкому труду. Рыскают там и охотники за рабами. А в северных районах Боливии есть еще одна точка преткновения. На скрытых в джунглях участках индейцы и метисы выращивают кусты коки. Ведь Боливия и Перу – крупнейшие производители листьев коки и полуфабрикатов наркотиков. Боливия спасает свою падающую экономику экспортом кокаина, но эта торговля смертоносным товаром дает немалые прибыли людям из правительственных и военных кругов. Нынешний президент объявил, что грядут какие-то перемены в экономике страны. Возможно, этим он восстановил против себя производителей и торговцев кокой, а они создали сильные и влиятельные нелегальные организации. В такой осложнившейся ситуации кипение могло начаться от разных, независимых друг от друга причин.
– Салли была права, когда говорила, что мы попали из огня в полымя, – заметил Томек. – И каким же образом удалось тебе, отец, в этой неразберихе добыть разрешение на использование военного эшелона?
– В полиции только бессильно разводили руками. В эту минуту руководство осуществляют несколько генералов, поддерживающих президента. Мне удалось пробраться к самому из них главному, помогли английские документы. Сразу чувствовалось, что присутствие в Ла-Пасе чужеземной научной экспедиции в такое неспокойное время властям не по душе. Поэтому, когда генерал объявил, что железная дорога полностью не действует и из Ла-Паса в Сукре пойдет один-единственный поезд с солдатами, я немедля стал настаивать на разрешении воспользоваться этой последней оказией. Они согласились с моим доводом, что через Гран-Чако мы можем достичь реки Парагвай и поплыть дальше к Мату Гроссу.
В этот момент на станции началось какое-то движение. Зазвучали слова команды, солдаты разбирали установленные в козлы карабины, надевали рюкзаки. Раздался пронзительный свист локомотива и на станцию медленно въехал поезд, состоящий из нескольких вагонов.
Офицеры строили солдат в ряды, запускали их по очереди в вагоны. Железнодорожники под надзором вооруженной охраны формировали поезд. К пассажирским вагонам прицепили товарные вагоны для снаряжения и лошадей, две платформы с пушками. Наконец, локомотив притащил вагон экспедиции, его прицепили к воинскому эшелону. К Вильмовскому подошел генерал с адъютантом и известил его о скором отходе поезда. Очевидно, ему просто хотелось самому посмотреть на участников европейской экспедиции в Мату Гроссу. Присутствие двух молодых красивых белых женщин лишило его последних опасений и он провел полчаса в приятной беседе. Не обошлось и без приготовленного By Менем угощения. В конце концов, генерал глянул на часы и объявил, что поезд отправляется через четверть часа. Он тут же простился, пожелал доброй ночи и вышел вместе с адъютантом. Раздался свисток локомотива, поезд тронулся.
Только теперь Вильмовский вздохнул с облегчением:
– Нам предстоит около шестисот километров дороги. В Сукре мы должны прибыть на рассвете. Я просто не чую под собой ног, наконец-то можно отдохнуть.
– А что, дядя, Сукре расположен на той же высоте, что Ла-Пас? – спросила Наташа. – Головокружение у меня не проходит.
– В Сукре мы все почувствуем себя лучше, город лежит на тысячу триста метров ниже Ла-Паса, – ответил Вильмовский. – И, кроме того, через день-два мы двинемся на юго-восток и распростимся с Андами. Я тоже сыт горами по горло. Прогулка от вокзала в сопровождении солдат оказалась прямо каким-то скалолазаньем. Ни трамваев, ни извозчиков. Старые, узкие, мощеные улочки то круто идут вверх, то буквально падают вниз. Не заметил ни одной горизонтально расположенной улицы. Город втиснут между высоченными горами. Могучая Ильимами, покрытая ледяной шапкой, видна с каждой улицы, ни на минуту не позволяет забыть, на какой высоте лежит Ла-Пас. Пока меня довели до дворца Кемада, мне пришлось не раз останавливаться, чтобы набрать воздуха. Солдаты понимающе кивали головами и говорили, что чужеземцы с низменностей всегда поначалу страдают сороче, то есть высокогорной болезнью.
– А что происходило на улицах, отец? – допытывался Томек.
– Прежде всего бросаются в глаза военные патрули. Белые вообще не попадаются, только индейцы и метисы. Торговые площади, ларьки, ремесленные мастерские пустуют. Только кое-где в переулках торговки из Кочабамбы[97], они носят такие высокие белые шляпы, подвязанные лентой, в отличие от женщин с вершин, предпочитающих котелки, вот эти торговки продавали кое-какие продукты.
– Я-то думал, что при случае нам удастся посмотреть Ла-Пас, но революция смешала все карты, – произнес огорченный Томек.
– Томми, дай отцу, наконец, отдохнуть после трудного дня, – с укоризной вмешалась Салли. – Всем нужно немного отдохнуть, и тебе в том числе! Кто знает, что нас титра ждет?
– Ты права, Салли! – согласился Томек. – Может, и удастся мне заснуть. Спокойной ночи!
Все улеглись на лавках, кое-кто сразу уснул, о чем свидетельствовало легкое похрапывание. Томек сел у окна, пытался задремать, но сон не приходил. У его ног вытянулся Динго, время от времени поворачивая и поводя ушами. Томек в задумчивости посматривал на своего любимца, верного товарища в опасных экспедициях. Каковы-то будут результаты нынешней? Ему вспомнились слова отца о том, что за Смугой часто след в след шли разные необыкновенные события. Вот и сейчас Смуга с Новицким должны были ждать помощи на северной границе Боливии. И именно там вспыхнула революция!
Разгоряченное воображение долго тревожило его, пока, к конце концов, монотонный стук колес и легкое покачивание вагона не сделали свое дело. Томек заснул…
XVIII
ВЕЛИКИЙ ЧАРОДЕЙ
Три лодки плыли по быстрому течению реки. На первой, самой большой, посредине была расположена маленькая легкая надстройка, крытая полотняным пологом, он укрывал от солнца перед лодки. Вблизи плыли одна за другой остальные, вытесанные из древесных стволов лодки.
На носу большой лодки рядом с проводником сидели оба Вильмовских, Габоку и не отходящая от мужа Мара. Были там Салли с Наташей, укрывшиеся в тени полога, и еще трое гребцов-индейцев. В меньших лодках, которые везли снаряжение экспедиции, находились Уилсон, Збышек, By Мень и сюбео, они следили за перевозчиками.
Они плыли по реке уже второй день. В официальной столице Боливии власти еще держали под контролем революционное брожение. Не доходило до стычек между демонстрантами и полицией. Генерал, привезший подкрепление местному гарнизону, помог Вильмовскому договориться с властями о том, чтобы нанимаемые военными проводники перевезли экспедицию на речную пристань, оттуда на лодках высылалось снаряжение для гарнизона в Вилья Монтес на Пилькомайо. Именно там размещалась ставка, руководившая действиями в Гран-Чако. Немало пришлось побиться Вильмовскому и Уилсону, но все же после продолжительного торга с перевозчиками они наняли лодки и двинулись на юго-восток.
Пилькомайо несла свои воды вглубь материка по узкой предгорной долине. Стоял сезон паводка. Река заливала прибрежные заросли и леса, в низинах создавались недоступные озерца и болота.
Около трехсот километров отделяло еще экспедицию от Вилья Монтес. На восток, юг и север простиралось неизвестное, загадочное Гран-Чако. В краю этом непокоренные воинственные индейские племена жили так, как жили их предки. Кочевники-индейцы свободно передвигались по вечнозеленым степям и лесам, не замечая установленных белыми условных границ. Пока этот из обычай не вызывал конфликтов, поскольку ни Аргентина, ни Парагвай, ни Боливия не выказывали тогда большого интереса к отдаленным, диким просторам Гран-Чако. Лишь значительно позднее, когда в Чако Бореаль нашли нефть, разыгралась война между Боливией и Парагваем, и Боливия ее постыдно проиграла.
Проложить дальнейший маршрут оказалось весьма нелегким делом. Пилькомайо текла на юго-восток, то есть в направлении, противоположном пути экспедиции. Однако большая вода и стремительное течение позволяли за несколько дней преодолеть почти тысячу километров до впадения Пилькомайо в реку Парагвай[98], судоходную для больших кораблей вплоть до Асунсьона. Оттуда небольшие суда могли плыть на север до истоков реки Парагвай в Мату Гроссу. Таким образом обе реки позволяли быстро покрыть большие расстояния.
Вильмовский с Томеком держали совет, склонясь над разложенной на коленях картой и разговаривая на польском.
– Несмотря на удлинение дороги, мы бы выиграли но времени и избежали многих опасностей, – настаивал Томек. – Может, наш перевозчик взялся бы доставить нас до реки Парагвай? Он производит впечатление смелого и опытного в своем деле человека. Даже Габоку его хвалил, а он, как и все сюбео, отличный гребец.
Вильмовский согласно кивнул головой и заговорил по-испански:
– Сеньор Антонио, мы вот говорим с сыном, что ты прекрасно управляешься с капризной Пилькомайо. Не взялся бы ты за хорошую плату доставить нас до реки Парагвай?
Метис изумленно смерил Вильмовского взглядом и рассмеялся:
– Ты, наверно, шутишь, сеньор!
– Ничуть не шучу, Антонио.
Метис еще больше удивился, не сразу ответил:
– Нет, сеньор, никак я не поплыву с тобой к реке Парагвай. И никто туда не поплывет. А тебе самому никак этого не сделать, хоть ты и купишь, скажем, мою лодку.
– Так это значит, что Пилькомайо не судоходная река? – спросил Вильмовский.
Метис лишь развел руками:
– Говорят, что от устья вверх по течению пройдет даже большее суденышко, чем мое, да только не очень далеко. А потом Пилькомайо во многих местах разливается вширь, образуя непроходимые болотистые озера. Но это не единственное препятствие! Когда вода прибывает, река заливает прибрежные леса. И тогда бывает так, что хоть сколько плыви, все не можешь найти подходящего места для ночлега. Может, в некоторых местах Пилькомайо и судоходна, но индейцы Чако не плавают по рекам.
– Спасибо, Антонио, ты сказал очень важные для нас вещи. Что ж, если невозможно доплыть по Пилькомайо до реки Парагвай, придется нам идти напрямик через Чако Бореаль до Корумбы[99]. Это, наверно, еще более короткая дорога до Мату Гроссу?
– Она значительно короче, но только очень трудна и опасна, – высказался Антонио. – Лучше было бы отправиться из Санта-Крус и двигаться через льянос до Пуэрто-Суаресс и Корумбы. Этим путем ходят торговые караваны в Бразилию. Но раз уж вы здесь, не стоит возвращаться на север в Санта-Крус, придется сделать слишком большой крюк. Да и кто знает, что там сейчас происходит?
– Разумеется, нет никакого смысла возвращаться на север, – поддержал его Томек. – Судя по карте; отсюда до Корумбы – километров пятьсот-шестьсот. А из Санта-Крус до Корумбы – примерно столько же.
– Верно говоришь, сеньор! – ответил метис. – Самая короткая дорога отсюда идет через Гран-Чако. Только вам нечего рассчитывать на носильщиков, надо достать лошадей и мулов. Правда, по Чако слоняется немало воинственных племен, но несколько хорошо вооруженных человек с ними справятся. Вот воды будет не хватать – это страшнее.
– Есть же в Чако реки и озера, – удивился Томек.
– Есть, сеньор, есть! Но людям и лошадям для питья нужна пресная вода. А в Чако вода в большинстве рек и озер соленая либо солоноватая. Только после сильных дождей вода становится не такой соленой и ее можно пить. Скоро начнет припекать солнце, вода испарится, а соль останется. Есть немного рек, вот как Пилькомайо, в ней вода пресная круглый год.
– Мы понимаем, что путешествие через Чако не может быть легкой и безопасной прогулкой, – сказал Вильмовский.
– С нами три женщины, тяжелое снаряжение. Были бы вам крайне признательны, сеньор Антонио, если бы вы помогли раздобыть лошадей и мулов.
– В аргентинских пампасах гуляют табуны диких лошадей, – ответил метис. – Некоторые племена в Чако уже издавна ловят их или крадут из табунов, которых пасут гаучо[100]. На аргентинский берег переправляются и боливийские индейцы. Никто в здешних местах не обращает внимания на границы. Поэтому в боливийском Чако попадаются аргентинские лошади. Знаю я одного такого вождя, есть у него и лошади и мулы.
– Где нам его найти?
– Он разбил свой лагерь в дне пути от Вилья Монтес.
– Ты можешь отвести нас прямо к нему? – допытывался Вильмовский.
– Отведу, сеньор! Я хочу вам помочь и это сделаю, но дальше справляйтесь сами. Я возвращаюсь домой.
– Хорошо, Антонио, за эту услугу мы заплатим тебе и твоим гребцам отдельно, – пообещал Вильмовский.
– А к какому племени относятся индейцы, у которых мы будем покупать лошадей? – заинтересовался Томек.
– Это гуарано, или, как их здесь зовут, чиригуано[101], – ответил Антонио. – Их вождь, Длинная Рука, время от времени отправляется в поход за аргентинскими лошадьми.
– Ловит диких или крадет? – спросил Томек.
– Наверно, и то, и другое, он смелый и ловкий человек. Был случай, в одиночку увел несколько десятков лошадей и спасся от погони.
– Гуарано считались крайне воинственным племенем, – сказал Томек. – Пока мы были в Лиме, я покопался в архивах. Упоминались там и гуарано, о том, как они еще во времена господства инков дошли из далекого Парагвая до Боливийских Анд, тогда те горы звались еще Горным Перу. Где-то на Пилькомайо гуарано встретили спокойных, миролюбивых индейцев Чане, несколько десятков тысяч их жесточайшим образом убили, а оставшихся в живых взяли в свое племя.
– Похоже на правду, сеньор, – поддакнул Антонио.
– Среди чиригуано встречаются индейцы Чане.
По прошествии пяти дней экспедиция оказалась в деревне чиригуано, если можно назвать деревней несколько шалашей. Неподалеку от убогих хижин находились делянки кукурузы, маниоки, дынь и табака.
В деревеньку, видно, не часто заглядывали чужие люди, потому что чиригуано все скопом высыпали на берег реки. Прибытие известного им Антонио и его гребцов-индейцев успокоило их, оно означало, вооруженные белые люди и чужие индейцы не имеют враждебных намерений.
Одеждой чиригуано особо себя не обременяли. Мужчины в основном носили повязки на бедрах или широкие, мягкие кожаные пояса с бахромой, женщины же – лишь доходящие до колен юбочки из шкур страуса. Детвора бегала нагишом.
Антонио повел обоих Вильмовских к шалашу вождя. Длинная Рука поднялся с раскинутой на земле шкуры пумы, поздоровался с гостями за руку. Был то низенький, крепкий человек с кожей цвета свежих оливок. Черные волосы, как у всех чиригуано, сзади ровно обрезаны. Лоб опоясан лубяным обручем, за который были заткнуты разноцветные перья попугая. Нагое, покрытое татуировками тело украшено только широким кожаным поясом со свисающей вниз бахромой.
Вождь сосредоточенно слушал речи Антонио, посматривая одновременно на двух белых женщин и на выгружаемый из лодки багаж. Потом пренебрежительно махнул рукой и вступил в долгий спор с Антонио. Прошло немало времени, пока метис не повернулся к Вильмовским.
– Он говорит, что есть у него и лошади, и мулы, только он не хочет и слышать о деньгах. В Чако не разбираются в их ценности. Индейцы расстаются с чем-нибудь лишь тогда, когда им могут дать взамен то, что им нужно.
– Мы готовы к этому, – ответил Вильмовский. – Спроси, сеньор Антонио, что его интересует.
Метис поговорил с Длинной Рукой, снова повернулся к Вильмовскому:
– Он спрашивает, сколько тебе надо лошадей и мулов.
– Десять лошадей и пять мулов, только само собой разумеется сильных и здоровых.
Приступили к торгу. Видать, добывать лошадей Длинной Руке было не трудно, он быстро отступил от своих первоначальных непомерных желаний. Вильмовский вместе с Уилсоном и Збышеком вытаскивали из сундуков различные ткани, коралловые бусы, зеркальца, трубки, охотничьи ножи, ножницы, ружья, порох и пули, медный провод, при виде этих богатств чиригуано не скрывали удовольствия. Когда в конце концов обмен был завершен, Вильмовский произнес:
– Ну, хорошо! Мы готовы отдать вам все это, а сейчас хотели бы посмотреть лошадей и мулов.
На этот раз Длинная Рука ответил сам на ломаном испанском:
– Скоро увидишь! Вот пригоним их с пастбища и начнем объезжать.
– Так они еще не объезжены? – поразился Вильмовский, бросив изумленный взгляд на Антонио.
– Зачем нам было их объезжать, пока они нам не нужны? – искренне удивился Длинная Рука.
– Но мы же потеряем массу времени! – огорчился Томек.
– Объездка продлится самое большое три-четыре дня, – успокоил Антонио.
– Да после четырех дней объездки вряд ли кто из нас сумеет долго удержаться в седле, – рассердился Томек. – Я объезжал мустангов в Аризоне, разбираюсь в этом. Одичалые, норовистые лошади не так быстро позволят себя оседлать, а ведь с нами женщины.
– Женщины ходят пешком, верхом ездят только мужчины, – поучающим тоном объявил Длинная Рука.
– Чиригуано умеют быстро объезжать коней, – уверял Антонио.
– Что делать, нет у нас другого выхода, – подвел Вильмовский итог обсуждения.
Длинная Рука начал приглашать гостей к себе на отдых и угощение, но Вильмовский ловко уклонился от ночлега в примитивных подозрительного вида шалашах, а тем временем велел Збышеку поставить недалеко от деревни палатки. В одной палатке сложили багаж экспедиции. Сюбео и By Мень взяли на себя охрану временного лагеря. Подобная осторожность была вполне оправдана, поскольку индейцы имеют очень слабое понятие о личной собственности.
Наконец-то после многодневного путешествия на лодке участники экспедиции смогли немого отдохнуть перед походом вглубь Гран-Чако. Один лишь Томек и не помышлял об отдыхе. Сопровождаемый Динго он слонялся вслед за Антонио по деревне, подсматривая, как живут чирингуано. По этой причине, когда к вечеру By Мень позвал всех ужинать, Томеку было что сказать.
– Не странно ли, что чирингуано, живущие собирательством и рыболовством, не делают лодок и вообще их не имеют? – делился он своими наблюдениями. – Антонио говорит, только если им надо за реку, тогда они строят примитивные плоты или делают кожаные лодки. Такими лодками пользуются и североамериканские индейцы[102].
– Томек, а почему ты говоришь, что свое пропитание чиригуано добывают собирательством и рыболовством? – не согласился Збышек. – Ведь название Чако означает охотничьи угодья, значит, они должны бы прежде всего питаться дичью!
– Название это относительное, его дали местности индейцы Анд, а у них вообще нет промысловых зверей, – вступил в разговор Вильмовский. – Разумеется, по сравнению со скалистыми, пустынными Андами в Чако водится кое-какой зверь, и все же охота играет некоторую роль только в восточной и южной части края, да и там не занимает такого места, как рыболовство и собирательство. Земледелие тоже имеет лишь подсобное значение и не может вынудить индейцев вести оседлый образ жизни.
– Вот это неприятный сюрприз! – огорчился Збышек. – А я-то надеялся, что в Чако мы легко раздобудем свежего мяса.
– Не беспокойся, Збышек! Длинная Рука и Антонио уверяли меня, что в Чако водятся олени, тапиры, пекари, крокодилы, обезьяны и птицы, – утешил его Томек.
– Ну, и кто из вас отважится есть крокодилов и обезьян? – возмутилась Наташа.
– Крокодилье мясо не так уж плохо! – весело ответил ей Томек. – Я его пробовал в Африке.
– Я предпочту умереть с голода, чем съесть обезьяну, – не сдавалась Наташа.
– Сразу видно, ты еще не знаешь, на что способен действительно голодный человек, – сказал Томек.
– Томек прав, – вмешался Вильмовский. – Индейцы часто живут впроголодь и потому едят все, что попадается.
– В лагерях сборщиков каучука я видел, как индейцы ели древесных червей, муравьев и термитов, – вставил Уилсон.
– С такими лакомствами мог бы согласиться только разве Тадек Новицкий, он-то из любопытства готов хоть в пекло заглянуть, – с юмором произнес Томек.
– Я его хорошо понимаю, меня тоже всегда тянет попробовать в разных странах местной пищи, – сказала Салли. – Но сейчас у меня одна мечта – вытянуться в гамаке. Надо успеть спрятаться под москитной сеткой, пока комары не принялись за свое.
На носу большой лодки рядом с проводником сидели оба Вильмовских, Габоку и не отходящая от мужа Мара. Были там Салли с Наташей, укрывшиеся в тени полога, и еще трое гребцов-индейцев. В меньших лодках, которые везли снаряжение экспедиции, находились Уилсон, Збышек, By Мень и сюбео, они следили за перевозчиками.
Они плыли по реке уже второй день. В официальной столице Боливии власти еще держали под контролем революционное брожение. Не доходило до стычек между демонстрантами и полицией. Генерал, привезший подкрепление местному гарнизону, помог Вильмовскому договориться с властями о том, чтобы нанимаемые военными проводники перевезли экспедицию на речную пристань, оттуда на лодках высылалось снаряжение для гарнизона в Вилья Монтес на Пилькомайо. Именно там размещалась ставка, руководившая действиями в Гран-Чако. Немало пришлось побиться Вильмовскому и Уилсону, но все же после продолжительного торга с перевозчиками они наняли лодки и двинулись на юго-восток.
Пилькомайо несла свои воды вглубь материка по узкой предгорной долине. Стоял сезон паводка. Река заливала прибрежные заросли и леса, в низинах создавались недоступные озерца и болота.
Около трехсот километров отделяло еще экспедицию от Вилья Монтес. На восток, юг и север простиралось неизвестное, загадочное Гран-Чако. В краю этом непокоренные воинственные индейские племена жили так, как жили их предки. Кочевники-индейцы свободно передвигались по вечнозеленым степям и лесам, не замечая установленных белыми условных границ. Пока этот из обычай не вызывал конфликтов, поскольку ни Аргентина, ни Парагвай, ни Боливия не выказывали тогда большого интереса к отдаленным, диким просторам Гран-Чако. Лишь значительно позднее, когда в Чако Бореаль нашли нефть, разыгралась война между Боливией и Парагваем, и Боливия ее постыдно проиграла.
Проложить дальнейший маршрут оказалось весьма нелегким делом. Пилькомайо текла на юго-восток, то есть в направлении, противоположном пути экспедиции. Однако большая вода и стремительное течение позволяли за несколько дней преодолеть почти тысячу километров до впадения Пилькомайо в реку Парагвай[98], судоходную для больших кораблей вплоть до Асунсьона. Оттуда небольшие суда могли плыть на север до истоков реки Парагвай в Мату Гроссу. Таким образом обе реки позволяли быстро покрыть большие расстояния.
Вильмовский с Томеком держали совет, склонясь над разложенной на коленях картой и разговаривая на польском.
– Несмотря на удлинение дороги, мы бы выиграли но времени и избежали многих опасностей, – настаивал Томек. – Может, наш перевозчик взялся бы доставить нас до реки Парагвай? Он производит впечатление смелого и опытного в своем деле человека. Даже Габоку его хвалил, а он, как и все сюбео, отличный гребец.
Вильмовский согласно кивнул головой и заговорил по-испански:
– Сеньор Антонио, мы вот говорим с сыном, что ты прекрасно управляешься с капризной Пилькомайо. Не взялся бы ты за хорошую плату доставить нас до реки Парагвай?
Метис изумленно смерил Вильмовского взглядом и рассмеялся:
– Ты, наверно, шутишь, сеньор!
– Ничуть не шучу, Антонио.
Метис еще больше удивился, не сразу ответил:
– Нет, сеньор, никак я не поплыву с тобой к реке Парагвай. И никто туда не поплывет. А тебе самому никак этого не сделать, хоть ты и купишь, скажем, мою лодку.
– Так это значит, что Пилькомайо не судоходная река? – спросил Вильмовский.
Метис лишь развел руками:
– Говорят, что от устья вверх по течению пройдет даже большее суденышко, чем мое, да только не очень далеко. А потом Пилькомайо во многих местах разливается вширь, образуя непроходимые болотистые озера. Но это не единственное препятствие! Когда вода прибывает, река заливает прибрежные леса. И тогда бывает так, что хоть сколько плыви, все не можешь найти подходящего места для ночлега. Может, в некоторых местах Пилькомайо и судоходна, но индейцы Чако не плавают по рекам.
– Спасибо, Антонио, ты сказал очень важные для нас вещи. Что ж, если невозможно доплыть по Пилькомайо до реки Парагвай, придется нам идти напрямик через Чако Бореаль до Корумбы[99]. Это, наверно, еще более короткая дорога до Мату Гроссу?
– Она значительно короче, но только очень трудна и опасна, – высказался Антонио. – Лучше было бы отправиться из Санта-Крус и двигаться через льянос до Пуэрто-Суаресс и Корумбы. Этим путем ходят торговые караваны в Бразилию. Но раз уж вы здесь, не стоит возвращаться на север в Санта-Крус, придется сделать слишком большой крюк. Да и кто знает, что там сейчас происходит?
– Разумеется, нет никакого смысла возвращаться на север, – поддержал его Томек. – Судя по карте; отсюда до Корумбы – километров пятьсот-шестьсот. А из Санта-Крус до Корумбы – примерно столько же.
– Верно говоришь, сеньор! – ответил метис. – Самая короткая дорога отсюда идет через Гран-Чако. Только вам нечего рассчитывать на носильщиков, надо достать лошадей и мулов. Правда, по Чако слоняется немало воинственных племен, но несколько хорошо вооруженных человек с ними справятся. Вот воды будет не хватать – это страшнее.
– Есть же в Чако реки и озера, – удивился Томек.
– Есть, сеньор, есть! Но людям и лошадям для питья нужна пресная вода. А в Чако вода в большинстве рек и озер соленая либо солоноватая. Только после сильных дождей вода становится не такой соленой и ее можно пить. Скоро начнет припекать солнце, вода испарится, а соль останется. Есть немного рек, вот как Пилькомайо, в ней вода пресная круглый год.
– Мы понимаем, что путешествие через Чако не может быть легкой и безопасной прогулкой, – сказал Вильмовский.
– С нами три женщины, тяжелое снаряжение. Были бы вам крайне признательны, сеньор Антонио, если бы вы помогли раздобыть лошадей и мулов.
– В аргентинских пампасах гуляют табуны диких лошадей, – ответил метис. – Некоторые племена в Чако уже издавна ловят их или крадут из табунов, которых пасут гаучо[100]. На аргентинский берег переправляются и боливийские индейцы. Никто в здешних местах не обращает внимания на границы. Поэтому в боливийском Чако попадаются аргентинские лошади. Знаю я одного такого вождя, есть у него и лошади и мулы.
– Где нам его найти?
– Он разбил свой лагерь в дне пути от Вилья Монтес.
– Ты можешь отвести нас прямо к нему? – допытывался Вильмовский.
– Отведу, сеньор! Я хочу вам помочь и это сделаю, но дальше справляйтесь сами. Я возвращаюсь домой.
– Хорошо, Антонио, за эту услугу мы заплатим тебе и твоим гребцам отдельно, – пообещал Вильмовский.
– А к какому племени относятся индейцы, у которых мы будем покупать лошадей? – заинтересовался Томек.
– Это гуарано, или, как их здесь зовут, чиригуано[101], – ответил Антонио. – Их вождь, Длинная Рука, время от времени отправляется в поход за аргентинскими лошадьми.
– Ловит диких или крадет? – спросил Томек.
– Наверно, и то, и другое, он смелый и ловкий человек. Был случай, в одиночку увел несколько десятков лошадей и спасся от погони.
– Гуарано считались крайне воинственным племенем, – сказал Томек. – Пока мы были в Лиме, я покопался в архивах. Упоминались там и гуарано, о том, как они еще во времена господства инков дошли из далекого Парагвая до Боливийских Анд, тогда те горы звались еще Горным Перу. Где-то на Пилькомайо гуарано встретили спокойных, миролюбивых индейцев Чане, несколько десятков тысяч их жесточайшим образом убили, а оставшихся в живых взяли в свое племя.
– Похоже на правду, сеньор, – поддакнул Антонио.
– Среди чиригуано встречаются индейцы Чане.
По прошествии пяти дней экспедиция оказалась в деревне чиригуано, если можно назвать деревней несколько шалашей. Неподалеку от убогих хижин находились делянки кукурузы, маниоки, дынь и табака.
В деревеньку, видно, не часто заглядывали чужие люди, потому что чиригуано все скопом высыпали на берег реки. Прибытие известного им Антонио и его гребцов-индейцев успокоило их, оно означало, вооруженные белые люди и чужие индейцы не имеют враждебных намерений.
Одеждой чиригуано особо себя не обременяли. Мужчины в основном носили повязки на бедрах или широкие, мягкие кожаные пояса с бахромой, женщины же – лишь доходящие до колен юбочки из шкур страуса. Детвора бегала нагишом.
Антонио повел обоих Вильмовских к шалашу вождя. Длинная Рука поднялся с раскинутой на земле шкуры пумы, поздоровался с гостями за руку. Был то низенький, крепкий человек с кожей цвета свежих оливок. Черные волосы, как у всех чиригуано, сзади ровно обрезаны. Лоб опоясан лубяным обручем, за который были заткнуты разноцветные перья попугая. Нагое, покрытое татуировками тело украшено только широким кожаным поясом со свисающей вниз бахромой.
Вождь сосредоточенно слушал речи Антонио, посматривая одновременно на двух белых женщин и на выгружаемый из лодки багаж. Потом пренебрежительно махнул рукой и вступил в долгий спор с Антонио. Прошло немало времени, пока метис не повернулся к Вильмовским.
– Он говорит, что есть у него и лошади, и мулы, только он не хочет и слышать о деньгах. В Чако не разбираются в их ценности. Индейцы расстаются с чем-нибудь лишь тогда, когда им могут дать взамен то, что им нужно.
– Мы готовы к этому, – ответил Вильмовский. – Спроси, сеньор Антонио, что его интересует.
Метис поговорил с Длинной Рукой, снова повернулся к Вильмовскому:
– Он спрашивает, сколько тебе надо лошадей и мулов.
– Десять лошадей и пять мулов, только само собой разумеется сильных и здоровых.
Приступили к торгу. Видать, добывать лошадей Длинной Руке было не трудно, он быстро отступил от своих первоначальных непомерных желаний. Вильмовский вместе с Уилсоном и Збышеком вытаскивали из сундуков различные ткани, коралловые бусы, зеркальца, трубки, охотничьи ножи, ножницы, ружья, порох и пули, медный провод, при виде этих богатств чиригуано не скрывали удовольствия. Когда в конце концов обмен был завершен, Вильмовский произнес:
– Ну, хорошо! Мы готовы отдать вам все это, а сейчас хотели бы посмотреть лошадей и мулов.
На этот раз Длинная Рука ответил сам на ломаном испанском:
– Скоро увидишь! Вот пригоним их с пастбища и начнем объезжать.
– Так они еще не объезжены? – поразился Вильмовский, бросив изумленный взгляд на Антонио.
– Зачем нам было их объезжать, пока они нам не нужны? – искренне удивился Длинная Рука.
– Но мы же потеряем массу времени! – огорчился Томек.
– Объездка продлится самое большое три-четыре дня, – успокоил Антонио.
– Да после четырех дней объездки вряд ли кто из нас сумеет долго удержаться в седле, – рассердился Томек. – Я объезжал мустангов в Аризоне, разбираюсь в этом. Одичалые, норовистые лошади не так быстро позволят себя оседлать, а ведь с нами женщины.
– Женщины ходят пешком, верхом ездят только мужчины, – поучающим тоном объявил Длинная Рука.
– Чиригуано умеют быстро объезжать коней, – уверял Антонио.
– Что делать, нет у нас другого выхода, – подвел Вильмовский итог обсуждения.
Длинная Рука начал приглашать гостей к себе на отдых и угощение, но Вильмовский ловко уклонился от ночлега в примитивных подозрительного вида шалашах, а тем временем велел Збышеку поставить недалеко от деревни палатки. В одной палатке сложили багаж экспедиции. Сюбео и By Мень взяли на себя охрану временного лагеря. Подобная осторожность была вполне оправдана, поскольку индейцы имеют очень слабое понятие о личной собственности.
Наконец-то после многодневного путешествия на лодке участники экспедиции смогли немого отдохнуть перед походом вглубь Гран-Чако. Один лишь Томек и не помышлял об отдыхе. Сопровождаемый Динго он слонялся вслед за Антонио по деревне, подсматривая, как живут чирингуано. По этой причине, когда к вечеру By Мень позвал всех ужинать, Томеку было что сказать.
– Не странно ли, что чирингуано, живущие собирательством и рыболовством, не делают лодок и вообще их не имеют? – делился он своими наблюдениями. – Антонио говорит, только если им надо за реку, тогда они строят примитивные плоты или делают кожаные лодки. Такими лодками пользуются и североамериканские индейцы[102].
– Томек, а почему ты говоришь, что свое пропитание чиригуано добывают собирательством и рыболовством? – не согласился Збышек. – Ведь название Чако означает охотничьи угодья, значит, они должны бы прежде всего питаться дичью!
– Название это относительное, его дали местности индейцы Анд, а у них вообще нет промысловых зверей, – вступил в разговор Вильмовский. – Разумеется, по сравнению со скалистыми, пустынными Андами в Чако водится кое-какой зверь, и все же охота играет некоторую роль только в восточной и южной части края, да и там не занимает такого места, как рыболовство и собирательство. Земледелие тоже имеет лишь подсобное значение и не может вынудить индейцев вести оседлый образ жизни.
– Вот это неприятный сюрприз! – огорчился Збышек. – А я-то надеялся, что в Чако мы легко раздобудем свежего мяса.
– Не беспокойся, Збышек! Длинная Рука и Антонио уверяли меня, что в Чако водятся олени, тапиры, пекари, крокодилы, обезьяны и птицы, – утешил его Томек.
– Ну, и кто из вас отважится есть крокодилов и обезьян? – возмутилась Наташа.
– Крокодилье мясо не так уж плохо! – весело ответил ей Томек. – Я его пробовал в Африке.
– Я предпочту умереть с голода, чем съесть обезьяну, – не сдавалась Наташа.
– Сразу видно, ты еще не знаешь, на что способен действительно голодный человек, – сказал Томек.
– Томек прав, – вмешался Вильмовский. – Индейцы часто живут впроголодь и потому едят все, что попадается.
– В лагерях сборщиков каучука я видел, как индейцы ели древесных червей, муравьев и термитов, – вставил Уилсон.
– С такими лакомствами мог бы согласиться только разве Тадек Новицкий, он-то из любопытства готов хоть в пекло заглянуть, – с юмором произнес Томек.
– Я его хорошо понимаю, меня тоже всегда тянет попробовать в разных странах местной пищи, – сказала Салли. – Но сейчас у меня одна мечта – вытянуться в гамаке. Надо успеть спрятаться под москитной сеткой, пока комары не принялись за свое.