Страница:
На следующее утро у них была назначена встреча в самой известной древней части Каира Аль-Джамалия. Там жил один из чиновников и близких сотрудников хедива Ахмад аль-Саид.
– Интересный человек, надо думать, – предположил Смуга.
– Слушай, Ян, поезжайте-ка вы с Томеком без меня. Я не дипломат и не ученый… – заупрямился Новицкий. – А мы с Андреем займемся подготовкой к экспедиции.
– А при случае и вздремнем, – улыбнулся Смуга.
– Возьмите с собой Патрика, – предложил Вильмовский.
– Чтобы он там, бог знает, что натворил, – продолжал смеяться Смуга. – До чего бы он не дотронулся…
– Дядя, я хочу с вами! – попросил мальчик. – Обещаю, что буду хорошо себя вести.
Вчетвером – прихватив обрадованного Патрика и Салли – они отправились в центр, чтобы пройти по базару Хан аль-Халили, что растянулся не на один километр между площадью Оперы и зданиями университета Аль-Азхар. Лавчонки переливались всеми цветами радуги. Среди покупателей были в основном домохозяйки в длинных, до пят, темных платьях, с прикрытыми черными платками лицами. Некоторые несли грудных младенцев. За юбки многих из них цеплялись дети. Хоть и было еще рано, покупатели уже возвращались домой с полными корзинами.
Внезапно в уличный шум – и без того достаточно громкий – ворвались звуки дудок, свистков, бубнов. На улице показалась странная процессия. В такт музыке двигался дрессированный слоненок, его окружали артисты, с энтузиазмом исполнявшие нечто в ритме марша, за ними бравым шагом выступали мальчишки с деревянными карабинами. Слон время от времени запускал хобот в корзинки возвращающихся с базара женщин, выбирая лакомства получше.
– Дядя, смотри! Смотри! – в восторге закричал Патрик.
Слоненок повернулся в их сторону, увидел стоявшую Салли, державшую корзинку с фруктами, и вытянул из нее крупный апельсин. Толпа пришла в полный восторг. Раздались аплодисменты, притоптывания, гортанные выкрики. «Оркестр» заиграл еще громче. Патрик вытаскивал у Салли из корзины один апельсин за другим и кормил шедшего рядом слона. Смуга достал деньги, вручил молодым циркачам бакшиш… Никогда бы уже им не вернуться на площадь Оперы, если бы не Томек, которому, наконец, удалось оттянуть Патрика. Затем они без всяких приключений добрались до Каср ал-Шаук.
Человек, с которым у них была назначена встреча, жил в тупиковом переулочке, дом его с огромными дверями, с бронзовым молотком, возвышался над остальными зданиями. Ахмад аль-Саид бен Юсуф уже давно встал. Как всегда, его разбудил напев муэдзина, оповещающего, что «молитва праведнее сна». Одеваясь, он вспомнил о предстоящем свидании с чужеземцами, и его тут же охватили сомнения и недовольство, хотя звонивший из консульства отзывался о гостях весьма сердечно. Он предпочел принять их дома, где это увидят лишь близкие и соседи, а не на работе. И сейчас он задумался, как одеться – в европейский костюм или арабскую одежду. «Что произведет лучшее впечатление», – размышлял он, хмуря черные, и без того уже напоминающие щелки, глаза. В целом же он был доволен, поскольку знал, что посетителей привело к нему дело конфиденциального характера, и это означало, что ему доверяют. А его родственники утверждали, что ради собственных интересов он готов на все. Спокойствие вернулось к Ахмаду, как только он принял решение представить перед гостями правоверным мусульманином, угостить их скромным арабским завтраком.
Готовый и одетый, он отдал распоряжения слугам.
– Бисмалла [56], – сказал он самому себе, как делал каждый день, приступая к работе, глядя при этом на красиво выведенные над дверями первые слова Священной книги, Корана.
Ахмад несколько опешил, увидев среди гостей женщину и ребенка, но пригласил всех, тем не менее, к столу. Подали фул [57]с яйцами, горячий свежий хлеб, тарелочки с сыром, лимоном и разными приправами – солью, перцем, самым разным, от мягкого до совсем острого. Как раз острый и привлек Патрика, который тут же подавился и зашелся кашлем, что вызвало незаметную усмешку хозяина.
– Это шатта [58], – предостерег он, – очень острый!
Во время завтрака пили крепкий сладкий горячий мятный чай. В конце внесли пирожные и фрукты – манго, бананы, фиги, абрикосы, апельсины и громадную гору разных видов фиников. Патрику больше всего понравились басбуса – пышные пироги с сушеными фруктами. Хозяин предложил гостям кофе и обратился к жене с предложением, чтобы она увела к себе Салли и Патрика. Наступило время серьезного разговора, и присутствие женщин и детей было ни к чему.
Патрика и Салли пригласили в женскую половину дома. Жена хозяина показала свои владения. Салли больше всего заинтересовала машрабийя, нечто вроде оконца-балкончика, украшенного частым переплетом темно-зеленой деревянной решетки. Через ее узкие щели арабские женщины, оставаясь невидимыми, могли рассматривать улицу. Салли постояла у окна, наблюдая за оживленным уличным движением и размышляя о нелегкой судьбе жены араба. Вдруг ее внимание привлекла странная фигура.
Феллах, либо бедный араб… В толпе он явно чувствовал себя чужим. Он казался испуганным, потерянным. Оглядываясь и то и дело останавливаясь, он направлялся к дому Ахмада. Остановившись у входа, он огляделся еще раз, поднял неуверенно руку и, наконец, постучался.
– К вам гость, – обратилась Салли к жене Ахмада.
Она выглянула через решетку.
– А, это Садим.
– У него такой испуганный вид, – заметила Салли.
– Это новый слуга моего мужа. Он из деревни, что недалеко от Долины царей. Муж взял его по рекомендации одного знакомого. Он, видно, никогда не бывал в большом городе и ему не по себе, – пояснила хозяйка.
– Да, это заметно, – улыбнулась Салли. «Из Долины царей! Какое стечение обстоятельств», – подумала она.
Садим уже исчез где-то внутри дома, а женщины отвели Патрика на крышу. Там обнаружился… сад, усаженный жасмином и фасолью. По нему гуляли куры, из-под ног взлетали голуби. Повсюду в этом кухонном тылу и месте отдыха жены египетского сановника чувствовалась заботливая женская рука.
Женщины обменялись соображениями по кулинарным вопросам, Салли записала несколько рецептов египетских блюд.
Мужчины тем временем заканчивали беседу. Ахмад старался быть как можно приветливее, но не сказал ничего нового. Он подтвердил, что да, кое-что слышал и читал в газетах о контрабанде, но ведь этим занимаются с незапамятных времен.
– У нас есть сведения, что след ведет в Каир, – Смуга пытался оказать давление на хозяина.
– В этой стране абсолютно все проходит через Каир, – поучающе произнес хозяин. – Мне трудно оценить имеющиеся у вас сведения, я ведь не служу в уголовной полиции, – тон его стал резким, говорил он неохотно. Но тут же, чтобы сгладить впечатление, предложил посетить знаменитую мечеть, самый красивый храм в «городе тысячи мечетей», как называли Каир. Мечеть находилась в конце центральной улицы Гами аль-Азхар, здесь же находился университет, где многие века обучались самые выдающиеся знатоки Корана [59]. Через ворота – а их было шесть – Ахмад ввел своих гостей на Сахн – главный внутренний двор мечети, мощеный белыми мраморными плитками. Вокруг шла внутренняя галерея, опирающаяся на стройные колонны с арками. Посредине журчал фонтан. Вода текла из разных кранов в бассейн, где каждый правоверный перед молитвой омывал руки и ноги.
В одном из уголков дворика сидели на корточках на разобранных на мраморных плитках циновках ученики из разных стран мусульманского мира. Кого здесь только не было! Бросались в глаза высокие, стройные тунисцы в разноцветных галабиях. Лекцию старого бородатого, облаченного в темную галабию и рыжеватый плащ наставника слушали и коренастые персы в темных тюрбанах, и берберы с толстыми чубами, выпуклыми глазами, и мелкие худощавые сирийцы с острыми чертами лица, в белых куфиях [60], с черными налобными повязками. Рядом с молодыми внимательно вслушивались египтяне-старцы. Вызывали удивление элегантные фигуры марокканцев и ливийцев в европейской одежде. Ахмад кивнул старому шейху, ведущему занятия с разношерстной группой студентов. Тот ответил поклоном, сложив руки как для молитвы.
В восточном крыле мечети помещался приют для слепых, зауйет эль-Омьян.
– Это одна из самых распространенных у египтян болезней – глазное воспаление, ведущее к слепоте, – объяснил Ахмад. – Эти люди страшно несчастны.
Так оно и было. Вид слепых потрясал душу. Они выставляли на солнце невидящие, сильно красные гноящиеся глаза, демонстрируя шрамы и язвы, чтобы пробудить сочувствие у прохожих.
– Ради Аллаха, – взывали они, прося о подаянии.
Обитатели приюта вместе с нищими и паломниками поджидали имамов, раздававших через день – по давней традиции – оливки, хлеб и фул.
Простившись с хозяином, путешественники зашли в кофейню, чтобы утолить жажду. У выставленных на тротуарах столиках сидели мужчины, пили кофе. Почти все курили, кое-кто играл в трик-трак [61]. Некоторые нахально приглядывались к Салли, но приставать к ней не решались: она была в сопровождении мужчин.
VI
– Интересный человек, надо думать, – предположил Смуга.
– Слушай, Ян, поезжайте-ка вы с Томеком без меня. Я не дипломат и не ученый… – заупрямился Новицкий. – А мы с Андреем займемся подготовкой к экспедиции.
– А при случае и вздремнем, – улыбнулся Смуга.
– Возьмите с собой Патрика, – предложил Вильмовский.
– Чтобы он там, бог знает, что натворил, – продолжал смеяться Смуга. – До чего бы он не дотронулся…
– Дядя, я хочу с вами! – попросил мальчик. – Обещаю, что буду хорошо себя вести.
Вчетвером – прихватив обрадованного Патрика и Салли – они отправились в центр, чтобы пройти по базару Хан аль-Халили, что растянулся не на один километр между площадью Оперы и зданиями университета Аль-Азхар. Лавчонки переливались всеми цветами радуги. Среди покупателей были в основном домохозяйки в длинных, до пят, темных платьях, с прикрытыми черными платками лицами. Некоторые несли грудных младенцев. За юбки многих из них цеплялись дети. Хоть и было еще рано, покупатели уже возвращались домой с полными корзинами.
Внезапно в уличный шум – и без того достаточно громкий – ворвались звуки дудок, свистков, бубнов. На улице показалась странная процессия. В такт музыке двигался дрессированный слоненок, его окружали артисты, с энтузиазмом исполнявшие нечто в ритме марша, за ними бравым шагом выступали мальчишки с деревянными карабинами. Слон время от времени запускал хобот в корзинки возвращающихся с базара женщин, выбирая лакомства получше.
– Дядя, смотри! Смотри! – в восторге закричал Патрик.
Слоненок повернулся в их сторону, увидел стоявшую Салли, державшую корзинку с фруктами, и вытянул из нее крупный апельсин. Толпа пришла в полный восторг. Раздались аплодисменты, притоптывания, гортанные выкрики. «Оркестр» заиграл еще громче. Патрик вытаскивал у Салли из корзины один апельсин за другим и кормил шедшего рядом слона. Смуга достал деньги, вручил молодым циркачам бакшиш… Никогда бы уже им не вернуться на площадь Оперы, если бы не Томек, которому, наконец, удалось оттянуть Патрика. Затем они без всяких приключений добрались до Каср ал-Шаук.
Человек, с которым у них была назначена встреча, жил в тупиковом переулочке, дом его с огромными дверями, с бронзовым молотком, возвышался над остальными зданиями. Ахмад аль-Саид бен Юсуф уже давно встал. Как всегда, его разбудил напев муэдзина, оповещающего, что «молитва праведнее сна». Одеваясь, он вспомнил о предстоящем свидании с чужеземцами, и его тут же охватили сомнения и недовольство, хотя звонивший из консульства отзывался о гостях весьма сердечно. Он предпочел принять их дома, где это увидят лишь близкие и соседи, а не на работе. И сейчас он задумался, как одеться – в европейский костюм или арабскую одежду. «Что произведет лучшее впечатление», – размышлял он, хмуря черные, и без того уже напоминающие щелки, глаза. В целом же он был доволен, поскольку знал, что посетителей привело к нему дело конфиденциального характера, и это означало, что ему доверяют. А его родственники утверждали, что ради собственных интересов он готов на все. Спокойствие вернулось к Ахмаду, как только он принял решение представить перед гостями правоверным мусульманином, угостить их скромным арабским завтраком.
Готовый и одетый, он отдал распоряжения слугам.
– Бисмалла [56], – сказал он самому себе, как делал каждый день, приступая к работе, глядя при этом на красиво выведенные над дверями первые слова Священной книги, Корана.
Ахмад несколько опешил, увидев среди гостей женщину и ребенка, но пригласил всех, тем не менее, к столу. Подали фул [57]с яйцами, горячий свежий хлеб, тарелочки с сыром, лимоном и разными приправами – солью, перцем, самым разным, от мягкого до совсем острого. Как раз острый и привлек Патрика, который тут же подавился и зашелся кашлем, что вызвало незаметную усмешку хозяина.
– Это шатта [58], – предостерег он, – очень острый!
Во время завтрака пили крепкий сладкий горячий мятный чай. В конце внесли пирожные и фрукты – манго, бананы, фиги, абрикосы, апельсины и громадную гору разных видов фиников. Патрику больше всего понравились басбуса – пышные пироги с сушеными фруктами. Хозяин предложил гостям кофе и обратился к жене с предложением, чтобы она увела к себе Салли и Патрика. Наступило время серьезного разговора, и присутствие женщин и детей было ни к чему.
Патрика и Салли пригласили в женскую половину дома. Жена хозяина показала свои владения. Салли больше всего заинтересовала машрабийя, нечто вроде оконца-балкончика, украшенного частым переплетом темно-зеленой деревянной решетки. Через ее узкие щели арабские женщины, оставаясь невидимыми, могли рассматривать улицу. Салли постояла у окна, наблюдая за оживленным уличным движением и размышляя о нелегкой судьбе жены араба. Вдруг ее внимание привлекла странная фигура.
Феллах, либо бедный араб… В толпе он явно чувствовал себя чужим. Он казался испуганным, потерянным. Оглядываясь и то и дело останавливаясь, он направлялся к дому Ахмада. Остановившись у входа, он огляделся еще раз, поднял неуверенно руку и, наконец, постучался.
– К вам гость, – обратилась Салли к жене Ахмада.
Она выглянула через решетку.
– А, это Садим.
– У него такой испуганный вид, – заметила Салли.
– Это новый слуга моего мужа. Он из деревни, что недалеко от Долины царей. Муж взял его по рекомендации одного знакомого. Он, видно, никогда не бывал в большом городе и ему не по себе, – пояснила хозяйка.
– Да, это заметно, – улыбнулась Салли. «Из Долины царей! Какое стечение обстоятельств», – подумала она.
Садим уже исчез где-то внутри дома, а женщины отвели Патрика на крышу. Там обнаружился… сад, усаженный жасмином и фасолью. По нему гуляли куры, из-под ног взлетали голуби. Повсюду в этом кухонном тылу и месте отдыха жены египетского сановника чувствовалась заботливая женская рука.
Женщины обменялись соображениями по кулинарным вопросам, Салли записала несколько рецептов египетских блюд.
Мужчины тем временем заканчивали беседу. Ахмад старался быть как можно приветливее, но не сказал ничего нового. Он подтвердил, что да, кое-что слышал и читал в газетах о контрабанде, но ведь этим занимаются с незапамятных времен.
– У нас есть сведения, что след ведет в Каир, – Смуга пытался оказать давление на хозяина.
– В этой стране абсолютно все проходит через Каир, – поучающе произнес хозяин. – Мне трудно оценить имеющиеся у вас сведения, я ведь не служу в уголовной полиции, – тон его стал резким, говорил он неохотно. Но тут же, чтобы сгладить впечатление, предложил посетить знаменитую мечеть, самый красивый храм в «городе тысячи мечетей», как называли Каир. Мечеть находилась в конце центральной улицы Гами аль-Азхар, здесь же находился университет, где многие века обучались самые выдающиеся знатоки Корана [59]. Через ворота – а их было шесть – Ахмад ввел своих гостей на Сахн – главный внутренний двор мечети, мощеный белыми мраморными плитками. Вокруг шла внутренняя галерея, опирающаяся на стройные колонны с арками. Посредине журчал фонтан. Вода текла из разных кранов в бассейн, где каждый правоверный перед молитвой омывал руки и ноги.
В одном из уголков дворика сидели на корточках на разобранных на мраморных плитках циновках ученики из разных стран мусульманского мира. Кого здесь только не было! Бросались в глаза высокие, стройные тунисцы в разноцветных галабиях. Лекцию старого бородатого, облаченного в темную галабию и рыжеватый плащ наставника слушали и коренастые персы в темных тюрбанах, и берберы с толстыми чубами, выпуклыми глазами, и мелкие худощавые сирийцы с острыми чертами лица, в белых куфиях [60], с черными налобными повязками. Рядом с молодыми внимательно вслушивались египтяне-старцы. Вызывали удивление элегантные фигуры марокканцев и ливийцев в европейской одежде. Ахмад кивнул старому шейху, ведущему занятия с разношерстной группой студентов. Тот ответил поклоном, сложив руки как для молитвы.
В восточном крыле мечети помещался приют для слепых, зауйет эль-Омьян.
– Это одна из самых распространенных у египтян болезней – глазное воспаление, ведущее к слепоте, – объяснил Ахмад. – Эти люди страшно несчастны.
Так оно и было. Вид слепых потрясал душу. Они выставляли на солнце невидящие, сильно красные гноящиеся глаза, демонстрируя шрамы и язвы, чтобы пробудить сочувствие у прохожих.
– Ради Аллаха, – взывали они, прося о подаянии.
Обитатели приюта вместе с нищими и паломниками поджидали имамов, раздававших через день – по давней традиции – оливки, хлеб и фул.
Простившись с хозяином, путешественники зашли в кофейню, чтобы утолить жажду. У выставленных на тротуарах столиках сидели мужчины, пили кофе. Почти все курили, кое-кто играл в трик-трак [61]. Некоторые нахально приглядывались к Салли, но приставать к ней не решались: она была в сопровождении мужчин.
VI
Патрик в Вавилоне
[62]
О всех взрослых участниках каирских приключений смело можно было сказать, что все их время было занято без остатка. Иначе дело обстояло с Патриком, он все еще ждал, что случится что-то важное, что будет связано с ним самим, с его назначением в жизни. Ему сейчас жилось хорошо, беззаботно, но где-то далеко была его семья, бедный дом, и он сам столько перенес потому, что искренне верил в то, что подобно отцу и деду найдет свое «сокровище»
[63]. «Много отдашь, много и получишь». – в этом он был уверен. В тот самый миг, когда все его надежды, казалось, рухнули, ему встретились добрые люди. Он поверил им и полюбил, собираясь вместе с ними принять участие в небезопасной экспедиции. Только с ним-то самим по-прежнему ничего не происходило.
Взрослые каким-то шестым чувством ощущали его – по их представлениям – душевный разлад, хотя там, где находился Патрик, всегда происходило слишком много всякого. По отношению к мальчику у них развилось нечто вроде комплекса вины, особенно у Смуги, сразу сильно к нему привязавшегося, и у капитана Новицкого, искренне полюбившего юного «сорванца». Оба как раз отправлялись в очередной поход за информацией в самый древний район Каира, заселенный в основном коптами – немногочисленными христианами, являвшимися прямыми потомками древних египтян [64]. Было решено взять с собой Патрика и по возможности сделать так, чтобы ему было интересно.
Из центра города они доехали на электрическом трамвае до конечной остановки. Здесь их сразу окружили погонщики ослов, предлагающие свои услуги. Каждый расхваливал до небес своих животных, кое-кто на ломаном английском, французском либо итальянском, большей частью же по-арабски, то есть, жестами.
– Самый красивый осел в Каире! – вопил один хаммар [65].
– Моя зверь быстро, быстро! – кричал другой.
– Ехать осторожно и не быстро, – хвастался третий.
– Спокойный ослик, спокойный ослик, – назойливо повторял четвертый.
Все они толкались, жестикулировали, кричали. Напуганный Патрик схватил за руку могучего Новицкого, прижался к нему. Конец этой сумятице положил Смуга, неожиданно повысив голос. Несколько произнесенных по-арабски резких слов успокоили всех.
– Патрик, на каком ослике хочешь ехать?
Из-за Новицкого, чьи плечи надежно скрывали его от неприятностей, Патрик давно уже присмотрелся к погонщику, немного от него ушедшего по возрасту. Тот не смел даже приблизиться к путешественникам. Патрик указал на него. Новицкий со Смугой тоже выбрали себе животных и отправились в путь.
– Маср эль-Атика, Абу Сарге! [66]– бросил Смуга.
Египетские ослы, размерами меньше европейских, были и послушнее них. Уже тысячу лет служившие человеку [67], тихих, кротких, их считали самыми верными его друзьями. Встречались они повсюду, на больших и малых улицах Каира, в деревнях и небольших городишках… Смуга, Новицкий и юный О’Доннел, сидевшие на своеобразных удобных седлах, продвигались вперед, огибая таких же наездников. Среди последних преобладали местные жители, однако хватало и иностранцев всех сословий и национальностей. Миновав широкие улицы европейской части города, они постепенно углубились в лабиринт крутых узких улиц восточных кварталов. Путешественники ехали мимо разрушающихся домов, слепленных из высушенного на солнце кирпича, грязных хижин, в которых ютились убогие лавчонки. Приходилось пробиваться сквозь скопление разных тележек, фургонов, пролеток, груженых товарами и людьми.
Вдруг животные, будто сговорившись, ускорили шаг. Сигналом послужил громкий рев осла, который выставил вперед зубы, словно в мрачной усмешке и издал ужасающий звук. Может быть, это был приказ или призыв к состязанию. И вот началась сумасшедшая гонка по крутым улочкам. Это был какой-то слалом между повозками, верблюдами, слонами, тележками, возами и людьми. За осликами неслись погонщики, вовсе не пытаясь их унять, наоборот, каждый хотел, чтобы его осел оказался первым. Время от времени они выкрикивали приказы:
– Ова! Ова! Поберегись!
Либо:
– Варда! Варда! Осторожно!
Каким-то чудом, а может быть, благодаря неслыханной ловкости погонщиков, нашим героям удалось не сломать ноги в колесах повозок, не столкнуться с другими ездоками, не растоптать какого-нибудь чистильщика обуви, торговца, разносчика воды, собирателя навоза.
В конце концов по приказанию Смуги погонщики попридержали ослов. Они как раз добрались до развалин старого Вавилона и остановились, задумчиво глядя на остатки великолепных строений, засыпанные пластами желтоватого песка. Новицкий отер пот со лба и выдохнул:
– Вот это гонка!
– Заводные же ребята, эти погонщики! – поддержал его Смуга. – Хотя я и неплохой вроде бы наездник, но так умело управлять животными в такой толчее я бы не смог.
– Дядя! – сказал Патрик. – Это я!.. Я попросил своего проводника ехать быстрее.
– Ну-ну, – только и мог сказать Новицкий.
Далее они ехали уже гораздо медленнее, снова углубившись в лабиринт улочек, пока, наконец, не добрались до цели.
– Абу Сарге! Святой Сергий! – объявил самый старший проводник.
Убогое обшарпанное сооружение ничем не напоминало самый древний христианский храм в Каире. Путешественников тотчас же окружили почти голенькие ребятишки, повели их извилистыми коридорами во дворик и ввели в храм. Те, что постарше, завернув рукав, показывали знак креста, нанесенный на руку зеленой краской. В преддверии храма в пол был вделан огромный сосуд с водой, предназначенный для омовения рук и ног перед богослужением. В дни торжеств здесь были места для женщин, мужчин и духовенства. Убранство церкви было крайне убогим, христианские мотивы сочетались с элементами арабской культуры. Новицкий и Смуга шли вслед за Патриком сперва по деревянному, затем глинобитному полу, покрытому на восточный манер потертыми ковриками. Под ногами шуршала вездесущая пыль пустыни. У алтаря, украшенного двумя свечами и крестом, заканчивалось богослужение. Дым от кадила уходил под самый свод. Алтарь был окружен деревянной, напоминающей иконостас [68], ширмой, увешанной дощечками из слоновой кости и дерева. На барельефах были изображены сцены из жизни Христа. Среди этой экзотики Мария, Ииусус, Иосиф и ослик показались полякам какими-то удивительно своими. Волнение подступило к горлу, а мысли улетели куда-то далеко.
Священник склонился в глубоком поклоне и подал служке кадило. В эту же минуту из группы стоящих перед алтарем людей выбежал какой-то человек и, вырвав из рук растерявшегося служки священную утварь, молниеносно скрылся, прежде чем кто-либо успел опомниться. По церкви пронесся крик, все выбежали во двор, но скоро беспомощно вернулись в храм. В этой суматохе Смуга с Новицким потеряли Патрика. Они всех о нем спрашивали, но одни отвечали, что не видели, другие же делали вид, что не понимают по-английски.
Те немногие арабские слова, которые знал Смуга, не могли ему помочь, а может, копты не хотели их понимать. Мальчишки же нигде не было видно. И только обещание приличного бакшиша, наконец, отворило память и уста.
– Видел, видел! – сказал кто-то. – Мальчик побежал вон туда! – и показал в один из закоулков.
Другие тоже махали руками, противореча друг другу.
– Туда! Нет, туда! – и все показывали в разные стороны.
Тут священник-копт принялся успокаивать свою разбушевавшуюся паству, подробно расспрашивая, а поскольку он довольно хорошо знал английский, то дал вполне удовлетворительные объяснения обеспокоенным полякам.
– Сдается мне, что мальчик побежал за вором, – сказал он.
А еще они узнали, что кадило составляло гордость церкви и было очень ценным, поскольку его украшали бриллианты.
Выросший в закоулках Дублина, Патрик не потерялся и не упустил из виду быстрого и ловкого вора. Юный ирландец крался, огибая людей, повозки и животных. К счастью, вор и не пытался петлять и прятаться, будучи уверенным, что его никто не преследует. Мелькающей за ним маленькой фигурки он не заметил.
Патрика, можно сказать, ноги сами понесли, он и подумать-то ни о чем не успел. Здравомыслие воротилось к нему позднее. Наконец-то он сможет что-то сделать, отблагодарить старших, стереть память о минуте слабости, когда Смуга видел его плачущим, доказать, что он не только храбрый, но и взрослый, что ему можно доверять. Это было великолепное, бодрящее чувство. И он быстро осознал, что еще ему необходимо для удачи.
Патрик начал обращать больше внимания на дорогу, запоминать детали. «Рядом с этим домом стоит храм», – отмечал он в памяти. «А вот тянется целый ряд лавок. Здесь справа развалины, а слева – домики. Там, где улица резко спускается, поворот».
Путь лежал в сторону реки, потом дорога петляла вдоль бульваров к острову Гезира, там был целый город на реке. Люди жили на разноцветных лодках, барках, плотах – все зависело от уровня зажиточности обитателей. Здесь преобладали самые бедные. Людей встречалось немного, но Патрику в его европейской одежде становилось все трудней не бросаться в глаза. К счастью, не было необходимости забираться вглубь этого странного квартала, поскольку лодка, на которой, скорее всего, жил преследуемый, стояла одной из первых в длинном ряду.
Тем временем уже подступала весенняя холодная ночь. Наступила она внезапно, вдруг стало темно и зябко. Патрик все еще выжидал, укрывшись за горой ящиков, и уже начинал мерзнуть. Тем не менее он терпеливо следил за лодкой и размышлял, как вернуть собственность коптов. Патрик старался как следует все учесть: возможные преграды, дорогу к лодке… Когда все вокруг окутала темнота, в домах замигали светильники. И в лодке, за которой он наблюдал, тоже. Вор, очевидно, жил один, к нему никто не входил и не выходил. Съежившись от холода, Патрик наблюдал за ночной жизнью городка на реке. Сосредотачивалась она на лодках. Люди ужинали, пели, ложились спать. Гасли огни, прекращалось движение. Тишина нарушалась лишь скрипом трущихся друг о друга барок, плеском воды, шумом реки. В конце концов погас огонек и на той лодке, за которой следил Патрик. Было уже очень поздно, наверное, за полночь, когда он начал к ней подкрадываться – при свете луны, тихо как кот, останавливаясь и прислушиваясь. Так он добрался до берега, а затем и до трапа, вошел на палубу и быстро подскочил к двери жилого помещения. Дверь свободно висела на двух петлях и скрипела в такт легкому колыханию волны. Патрика это обрадовало. «Значит, попасть внутрь будет нетрудно», – подумал он. С минуту он стоял, не двигаясь, потом, наконец, решился и толкнул дверь. Послышался скрип, для юного ирландца это было как удар грома.
– Р-р-раз! Вошел! – шепнул самому себе Патрик. Его все еще колотило от холода, но от охвативших чувств становилось теплее. Он стоял, вслушиваясь в тишину, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте, более глубокой, чем снаружи. Внезапно его поразила мысль: «Что будет, если вор спрятал кадило? Как я его найду?»
Того, что в помещении будет слишком темно, чтобы свободно передвигаться, Патрик не учел. Вот он почти у цели. И такая неудача. На столике у постели он разглядел контуры масляного светильника. До него долетало ровное дыхание спящего на кровати человека.
«Он так крепко спит… Я зажгу светильник и найду», – сказал он себе шепотом, пытаясь подбодрить себя.
На цыпочках Патрик приблизился к столику, высек огонь и зажег светильник, прикрыв огонь рукой, чтобы не разбудить спящего. И счастье улыбнулось ему! В углу, на груде разных предметов, лежало кадило. Патрик поставил светильник на край стола и, взяв украденную вещь, начал потихоньку пробираться к двери.
Он даже не заметил, что спокойное ровное дыхание спящего прекратилось, что разбуженный человек следит за ним, Патриком, из-под полуопущенных век. Когда смельчак проходил мимо кровати, его внезапно схватили за руку. Мальчик извивался, как угорь, и сильный здоровый мужчина ничего не мог с ним поделать. Пока Патрик метался вокруг стола, беспорядочно размахивая кадилом, расшатываемый стол вдруг наклонился, и светильник повалился на кровать, разбрызгивая горящее масло. Хозяин лодки, схватив одеяло, стал гасить огонь, и Патрик, воспользовавшись этим, выбежал в ночь. В речных жилищах загорелись лампы, появились люди. Увидев выбежавшего из лодки мальчишку, кое-кто пустился за ним в погоню. Патрик стал петлять. «Будет, как на корабле, – думал он на бегу. – Только прыгать некуда и дядя далеко…».
Коптийский священник убедил Смугу и Новицкого, что ночные поиски ничего не дадут. Они приняли его любезное приглашение и старались поддерживать разговор, не давая разразиться тревоге.
– Ослы [69]– очень интересные животные, – говорил капитан.
– И здесь они совсем не такие, как в Польше, в нашей стране, – прибавил Смуга.
– Наши ослы крупнее, но ленивее и упрямее! – усмехнулся Новицкий. – А ваши, милые создания, мне очень понравились. Хотя, когда они понеслись, как сумасшедшие, то кости мне перетрясли так, что я до сих пор еще в себя не пришел, – он потянулся. – И ревут неплохо, похоже на корабельную сирену. Но такие трудяги… И выносливые, просто диву даешься.
– Мы, наверное, неслись со скоростью скакуна, – подтвердил Смуга.
– Да, ваши ослики мне понравились, – повторил Новицкий. – Должен признаться, что однажды меня самого назвали ослом. Это было в детстве в Повислье, районе Варшавы. Есть там старая церковь святой Троицы. Мой почтенный папаша, хотя и социалист, говаривал: «Бог еще никому не помешал» и посылал меня, к величайшей радости матери, каждое воскресенье в костел. Учился я и Закону Божию. Был там один ксендз – старый, седой, худой, как щепка. Все его любили, и я тоже, только был я не очень послушным учеником, а часто, наслушавшись отца и его товарищей, задавал много каверзных вопросов. Как-то раз ксендз взял меня за ухо и, вздохнув, сказал: «Ну и осел же ты… Asinus asinorum saecula saeculorum [70]. И с того времени меня сажали отдельно от всех.
– Ослы, о которых мы читаем в Библии, – послушные, тихие, мудрые животные, – заметил священнослужитель. – О них упоминают 26 книг Ветхого Завета, а о верблюдах только 20. Осел, единственный из всех животных, удостоился чести везти на своей спине господа нашего Иисуса Христа. С осликами в Библии можно сравнить только агнца.
– Верно, верно! – согласился Новицкий. – Когда пророк Валаам не пожелал слушаться Бога, с ним заговорила ослица. Вообще, это животное считается олицетворением мудрости. Мне это все объяснил тот ксендз, когда я уже не на шутку обиделся, и мы с ним помирились.
– Что же, милейший мой Тадек, оказывается, что и осел не всегда бывает ослом! – улыбнулся Смуга и продолжил:
– Мои самые ранние воспоминания тоже, если можно так выразиться, связаны с религией. Оба моих деда – и со стороны отца, и со стороны матери – участвовали в восстании поляков 1863 года против завоевателей. Один из них умер в возрасте восьмидесяти лет, мне было тогда три года. Помню все, как в тумане. Детали мне рассказали родители.
Я тогда остался дома один, все пошли проститься с покойным. Я заигрался, забыв, что дома никого нет. И вот передо мной появилась какая-то туманная, неопределенная фигура. Это был мой любимый дедушка, и он улыбался мне. А я только смотрел на него. Он сделал такое движение, будто прощался, а потом постепенно исчез. О его смерти мне сказали на следующий день, только я не поверил. «Это неправда, – протестовал я. – Он был у меня. Неправда, что дедушку погробили!» Это я так выразился. И описал им свое видение.
– Я тоже пережил нечто подобное, – подхватил Новицкий. – Я уже тебе рассказывал, Ян [71], мой сон. А может, это была явь? Однажды я проснулся и увидел какую-то фигуру. Некто с лицом, закрытом монашеским капюшоном, все повторял одну фразу: «Ты и так не умрешь своей смертью, ты и так не умрешь своей смертью». Я всего себя исщипал, но то было наяву, не сон! И, проглоти меня кит, моя жизнь подтверждает эти слова!
Взрослые каким-то шестым чувством ощущали его – по их представлениям – душевный разлад, хотя там, где находился Патрик, всегда происходило слишком много всякого. По отношению к мальчику у них развилось нечто вроде комплекса вины, особенно у Смуги, сразу сильно к нему привязавшегося, и у капитана Новицкого, искренне полюбившего юного «сорванца». Оба как раз отправлялись в очередной поход за информацией в самый древний район Каира, заселенный в основном коптами – немногочисленными христианами, являвшимися прямыми потомками древних египтян [64]. Было решено взять с собой Патрика и по возможности сделать так, чтобы ему было интересно.
Из центра города они доехали на электрическом трамвае до конечной остановки. Здесь их сразу окружили погонщики ослов, предлагающие свои услуги. Каждый расхваливал до небес своих животных, кое-кто на ломаном английском, французском либо итальянском, большей частью же по-арабски, то есть, жестами.
– Самый красивый осел в Каире! – вопил один хаммар [65].
– Моя зверь быстро, быстро! – кричал другой.
– Ехать осторожно и не быстро, – хвастался третий.
– Спокойный ослик, спокойный ослик, – назойливо повторял четвертый.
Все они толкались, жестикулировали, кричали. Напуганный Патрик схватил за руку могучего Новицкого, прижался к нему. Конец этой сумятице положил Смуга, неожиданно повысив голос. Несколько произнесенных по-арабски резких слов успокоили всех.
– Патрик, на каком ослике хочешь ехать?
Из-за Новицкого, чьи плечи надежно скрывали его от неприятностей, Патрик давно уже присмотрелся к погонщику, немного от него ушедшего по возрасту. Тот не смел даже приблизиться к путешественникам. Патрик указал на него. Новицкий со Смугой тоже выбрали себе животных и отправились в путь.
– Маср эль-Атика, Абу Сарге! [66]– бросил Смуга.
Египетские ослы, размерами меньше европейских, были и послушнее них. Уже тысячу лет служившие человеку [67], тихих, кротких, их считали самыми верными его друзьями. Встречались они повсюду, на больших и малых улицах Каира, в деревнях и небольших городишках… Смуга, Новицкий и юный О’Доннел, сидевшие на своеобразных удобных седлах, продвигались вперед, огибая таких же наездников. Среди последних преобладали местные жители, однако хватало и иностранцев всех сословий и национальностей. Миновав широкие улицы европейской части города, они постепенно углубились в лабиринт крутых узких улиц восточных кварталов. Путешественники ехали мимо разрушающихся домов, слепленных из высушенного на солнце кирпича, грязных хижин, в которых ютились убогие лавчонки. Приходилось пробиваться сквозь скопление разных тележек, фургонов, пролеток, груженых товарами и людьми.
Вдруг животные, будто сговорившись, ускорили шаг. Сигналом послужил громкий рев осла, который выставил вперед зубы, словно в мрачной усмешке и издал ужасающий звук. Может быть, это был приказ или призыв к состязанию. И вот началась сумасшедшая гонка по крутым улочкам. Это был какой-то слалом между повозками, верблюдами, слонами, тележками, возами и людьми. За осликами неслись погонщики, вовсе не пытаясь их унять, наоборот, каждый хотел, чтобы его осел оказался первым. Время от времени они выкрикивали приказы:
– Ова! Ова! Поберегись!
Либо:
– Варда! Варда! Осторожно!
Каким-то чудом, а может быть, благодаря неслыханной ловкости погонщиков, нашим героям удалось не сломать ноги в колесах повозок, не столкнуться с другими ездоками, не растоптать какого-нибудь чистильщика обуви, торговца, разносчика воды, собирателя навоза.
В конце концов по приказанию Смуги погонщики попридержали ослов. Они как раз добрались до развалин старого Вавилона и остановились, задумчиво глядя на остатки великолепных строений, засыпанные пластами желтоватого песка. Новицкий отер пот со лба и выдохнул:
– Вот это гонка!
– Заводные же ребята, эти погонщики! – поддержал его Смуга. – Хотя я и неплохой вроде бы наездник, но так умело управлять животными в такой толчее я бы не смог.
– Дядя! – сказал Патрик. – Это я!.. Я попросил своего проводника ехать быстрее.
– Ну-ну, – только и мог сказать Новицкий.
Далее они ехали уже гораздо медленнее, снова углубившись в лабиринт улочек, пока, наконец, не добрались до цели.
– Абу Сарге! Святой Сергий! – объявил самый старший проводник.
Убогое обшарпанное сооружение ничем не напоминало самый древний христианский храм в Каире. Путешественников тотчас же окружили почти голенькие ребятишки, повели их извилистыми коридорами во дворик и ввели в храм. Те, что постарше, завернув рукав, показывали знак креста, нанесенный на руку зеленой краской. В преддверии храма в пол был вделан огромный сосуд с водой, предназначенный для омовения рук и ног перед богослужением. В дни торжеств здесь были места для женщин, мужчин и духовенства. Убранство церкви было крайне убогим, христианские мотивы сочетались с элементами арабской культуры. Новицкий и Смуга шли вслед за Патриком сперва по деревянному, затем глинобитному полу, покрытому на восточный манер потертыми ковриками. Под ногами шуршала вездесущая пыль пустыни. У алтаря, украшенного двумя свечами и крестом, заканчивалось богослужение. Дым от кадила уходил под самый свод. Алтарь был окружен деревянной, напоминающей иконостас [68], ширмой, увешанной дощечками из слоновой кости и дерева. На барельефах были изображены сцены из жизни Христа. Среди этой экзотики Мария, Ииусус, Иосиф и ослик показались полякам какими-то удивительно своими. Волнение подступило к горлу, а мысли улетели куда-то далеко.
Священник склонился в глубоком поклоне и подал служке кадило. В эту же минуту из группы стоящих перед алтарем людей выбежал какой-то человек и, вырвав из рук растерявшегося служки священную утварь, молниеносно скрылся, прежде чем кто-либо успел опомниться. По церкви пронесся крик, все выбежали во двор, но скоро беспомощно вернулись в храм. В этой суматохе Смуга с Новицким потеряли Патрика. Они всех о нем спрашивали, но одни отвечали, что не видели, другие же делали вид, что не понимают по-английски.
Те немногие арабские слова, которые знал Смуга, не могли ему помочь, а может, копты не хотели их понимать. Мальчишки же нигде не было видно. И только обещание приличного бакшиша, наконец, отворило память и уста.
– Видел, видел! – сказал кто-то. – Мальчик побежал вон туда! – и показал в один из закоулков.
Другие тоже махали руками, противореча друг другу.
– Туда! Нет, туда! – и все показывали в разные стороны.
Тут священник-копт принялся успокаивать свою разбушевавшуюся паству, подробно расспрашивая, а поскольку он довольно хорошо знал английский, то дал вполне удовлетворительные объяснения обеспокоенным полякам.
– Сдается мне, что мальчик побежал за вором, – сказал он.
А еще они узнали, что кадило составляло гордость церкви и было очень ценным, поскольку его украшали бриллианты.
Выросший в закоулках Дублина, Патрик не потерялся и не упустил из виду быстрого и ловкого вора. Юный ирландец крался, огибая людей, повозки и животных. К счастью, вор и не пытался петлять и прятаться, будучи уверенным, что его никто не преследует. Мелькающей за ним маленькой фигурки он не заметил.
Патрика, можно сказать, ноги сами понесли, он и подумать-то ни о чем не успел. Здравомыслие воротилось к нему позднее. Наконец-то он сможет что-то сделать, отблагодарить старших, стереть память о минуте слабости, когда Смуга видел его плачущим, доказать, что он не только храбрый, но и взрослый, что ему можно доверять. Это было великолепное, бодрящее чувство. И он быстро осознал, что еще ему необходимо для удачи.
Патрик начал обращать больше внимания на дорогу, запоминать детали. «Рядом с этим домом стоит храм», – отмечал он в памяти. «А вот тянется целый ряд лавок. Здесь справа развалины, а слева – домики. Там, где улица резко спускается, поворот».
Путь лежал в сторону реки, потом дорога петляла вдоль бульваров к острову Гезира, там был целый город на реке. Люди жили на разноцветных лодках, барках, плотах – все зависело от уровня зажиточности обитателей. Здесь преобладали самые бедные. Людей встречалось немного, но Патрику в его европейской одежде становилось все трудней не бросаться в глаза. К счастью, не было необходимости забираться вглубь этого странного квартала, поскольку лодка, на которой, скорее всего, жил преследуемый, стояла одной из первых в длинном ряду.
Тем временем уже подступала весенняя холодная ночь. Наступила она внезапно, вдруг стало темно и зябко. Патрик все еще выжидал, укрывшись за горой ящиков, и уже начинал мерзнуть. Тем не менее он терпеливо следил за лодкой и размышлял, как вернуть собственность коптов. Патрик старался как следует все учесть: возможные преграды, дорогу к лодке… Когда все вокруг окутала темнота, в домах замигали светильники. И в лодке, за которой он наблюдал, тоже. Вор, очевидно, жил один, к нему никто не входил и не выходил. Съежившись от холода, Патрик наблюдал за ночной жизнью городка на реке. Сосредотачивалась она на лодках. Люди ужинали, пели, ложились спать. Гасли огни, прекращалось движение. Тишина нарушалась лишь скрипом трущихся друг о друга барок, плеском воды, шумом реки. В конце концов погас огонек и на той лодке, за которой следил Патрик. Было уже очень поздно, наверное, за полночь, когда он начал к ней подкрадываться – при свете луны, тихо как кот, останавливаясь и прислушиваясь. Так он добрался до берега, а затем и до трапа, вошел на палубу и быстро подскочил к двери жилого помещения. Дверь свободно висела на двух петлях и скрипела в такт легкому колыханию волны. Патрика это обрадовало. «Значит, попасть внутрь будет нетрудно», – подумал он. С минуту он стоял, не двигаясь, потом, наконец, решился и толкнул дверь. Послышался скрип, для юного ирландца это было как удар грома.
– Р-р-раз! Вошел! – шепнул самому себе Патрик. Его все еще колотило от холода, но от охвативших чувств становилось теплее. Он стоял, вслушиваясь в тишину, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте, более глубокой, чем снаружи. Внезапно его поразила мысль: «Что будет, если вор спрятал кадило? Как я его найду?»
Того, что в помещении будет слишком темно, чтобы свободно передвигаться, Патрик не учел. Вот он почти у цели. И такая неудача. На столике у постели он разглядел контуры масляного светильника. До него долетало ровное дыхание спящего на кровати человека.
«Он так крепко спит… Я зажгу светильник и найду», – сказал он себе шепотом, пытаясь подбодрить себя.
На цыпочках Патрик приблизился к столику, высек огонь и зажег светильник, прикрыв огонь рукой, чтобы не разбудить спящего. И счастье улыбнулось ему! В углу, на груде разных предметов, лежало кадило. Патрик поставил светильник на край стола и, взяв украденную вещь, начал потихоньку пробираться к двери.
Он даже не заметил, что спокойное ровное дыхание спящего прекратилось, что разбуженный человек следит за ним, Патриком, из-под полуопущенных век. Когда смельчак проходил мимо кровати, его внезапно схватили за руку. Мальчик извивался, как угорь, и сильный здоровый мужчина ничего не мог с ним поделать. Пока Патрик метался вокруг стола, беспорядочно размахивая кадилом, расшатываемый стол вдруг наклонился, и светильник повалился на кровать, разбрызгивая горящее масло. Хозяин лодки, схватив одеяло, стал гасить огонь, и Патрик, воспользовавшись этим, выбежал в ночь. В речных жилищах загорелись лампы, появились люди. Увидев выбежавшего из лодки мальчишку, кое-кто пустился за ним в погоню. Патрик стал петлять. «Будет, как на корабле, – думал он на бегу. – Только прыгать некуда и дядя далеко…».
Коптийский священник убедил Смугу и Новицкого, что ночные поиски ничего не дадут. Они приняли его любезное приглашение и старались поддерживать разговор, не давая разразиться тревоге.
– Ослы [69]– очень интересные животные, – говорил капитан.
– И здесь они совсем не такие, как в Польше, в нашей стране, – прибавил Смуга.
– Наши ослы крупнее, но ленивее и упрямее! – усмехнулся Новицкий. – А ваши, милые создания, мне очень понравились. Хотя, когда они понеслись, как сумасшедшие, то кости мне перетрясли так, что я до сих пор еще в себя не пришел, – он потянулся. – И ревут неплохо, похоже на корабельную сирену. Но такие трудяги… И выносливые, просто диву даешься.
– Мы, наверное, неслись со скоростью скакуна, – подтвердил Смуга.
– Да, ваши ослики мне понравились, – повторил Новицкий. – Должен признаться, что однажды меня самого назвали ослом. Это было в детстве в Повислье, районе Варшавы. Есть там старая церковь святой Троицы. Мой почтенный папаша, хотя и социалист, говаривал: «Бог еще никому не помешал» и посылал меня, к величайшей радости матери, каждое воскресенье в костел. Учился я и Закону Божию. Был там один ксендз – старый, седой, худой, как щепка. Все его любили, и я тоже, только был я не очень послушным учеником, а часто, наслушавшись отца и его товарищей, задавал много каверзных вопросов. Как-то раз ксендз взял меня за ухо и, вздохнув, сказал: «Ну и осел же ты… Asinus asinorum saecula saeculorum [70]. И с того времени меня сажали отдельно от всех.
– Ослы, о которых мы читаем в Библии, – послушные, тихие, мудрые животные, – заметил священнослужитель. – О них упоминают 26 книг Ветхого Завета, а о верблюдах только 20. Осел, единственный из всех животных, удостоился чести везти на своей спине господа нашего Иисуса Христа. С осликами в Библии можно сравнить только агнца.
– Верно, верно! – согласился Новицкий. – Когда пророк Валаам не пожелал слушаться Бога, с ним заговорила ослица. Вообще, это животное считается олицетворением мудрости. Мне это все объяснил тот ксендз, когда я уже не на шутку обиделся, и мы с ним помирились.
– Что же, милейший мой Тадек, оказывается, что и осел не всегда бывает ослом! – улыбнулся Смуга и продолжил:
– Мои самые ранние воспоминания тоже, если можно так выразиться, связаны с религией. Оба моих деда – и со стороны отца, и со стороны матери – участвовали в восстании поляков 1863 года против завоевателей. Один из них умер в возрасте восьмидесяти лет, мне было тогда три года. Помню все, как в тумане. Детали мне рассказали родители.
Я тогда остался дома один, все пошли проститься с покойным. Я заигрался, забыв, что дома никого нет. И вот передо мной появилась какая-то туманная, неопределенная фигура. Это был мой любимый дедушка, и он улыбался мне. А я только смотрел на него. Он сделал такое движение, будто прощался, а потом постепенно исчез. О его смерти мне сказали на следующий день, только я не поверил. «Это неправда, – протестовал я. – Он был у меня. Неправда, что дедушку погробили!» Это я так выразился. И описал им свое видение.
– Я тоже пережил нечто подобное, – подхватил Новицкий. – Я уже тебе рассказывал, Ян [71], мой сон. А может, это была явь? Однажды я проснулся и увидел какую-то фигуру. Некто с лицом, закрытом монашеским капюшоном, все повторял одну фразу: «Ты и так не умрешь своей смертью, ты и так не умрешь своей смертью». Я всего себя исщипал, но то было наяву, не сон! И, проглоти меня кит, моя жизнь подтверждает эти слова!