Вульф Шломо. Из зимы в лето

Точно, очистят квартиру. Отпуск ещё тот будет. Всё это он прокручивает в голове, естественно, на иврите со знакомыми и родными интонациями, которые он так тщательно вытравливает из себя в иммиграции. Катя, словно услышав крик души любимого отчима, тихонько лезет в карман его пальто и позванивает там ключами. Борух ха-Шем!.. Билет у них не по блату, а honorific cause: кто-то вспомнил, что Дани Коэн, ныне Дмитрий Козлов, некогда привёз патент этого лайнера из Израиля. Его погибший друг, будучи ещё профессором Техниона, придумал такой вариант трисека, а потом дани подарил патент пригревшей его Стране Советов. И за это... Чего это вы? Чушь? Неправда? Ну, раскричались, разнервничались.... Да с вами, евреями, вообще нельзя дела иметь! Вечно и сам не верит, и другим врать мешает! Думает я буду спорить, путёвку ему показывать... Нет у меня той путёвки с личной подписью этого, как его... забыл... Короче, совсем я тут заврался, господа! Впрочем, а чего вы, собственно, ждёте от фантастики? Проехали? Тогда, терпите меня дальше, идёт?.. То ли ещё будет! Ну хоть поврать-то дайте хотя бы, вы, зануды... Итак, представляю мужа своей жены. Дима Козлов (тот ещё Козлов и тот ещё Дима, как вы понимаете. Вроде как и я тот ещё Шломо в его Эреце...). Иммигрант-бкженец из одной из бесчисленных горячих точек планеты. Ему сорок два года. Тогдашняя, в ещё холодной точке, его семья - беременная жена и трое детей - погибла при погроме 1982 в Хайфе, когда восстали "израильские арабы". Растерзаны в собственной квартире, пока Дани сражался в наскоро собранном еврейском городском ополчении. Распределён из лагеря беженцев под Одессой во Владивосток. Направлен на курсы переквалификации и ускоренного обучения русскому за счёт института в Ленинград. Там подтвердил учёную степень доктора наук в области дистанционной сенсорики и неконвенциональных излучений. Получает надбавку к зарплате за знание иностранного языка (английского, иврит не в счёт). Занимается малоперспективной темой аппаратуры направленных излучений по заказу Дальрыбы. Его шефу, местному профессору Карабанову в ДВПИ, удалось убедить заказчика, что можно психологически воздействовать на косяки рыбы и гнать их в сети. Попытка того же Карабанова заинтересовать тематикой союзное минобороны окончилась достаточно ехидным письмом головного института, занятого психотронным оружием: мол, если бы ваш гений имел нечто путное за душой, то Палестину покинули бы не евреи, а арабы... Во Владивостоке женился на разведённой местной. Растит общего ребёнка Катьку, сабру, как назвали бы её на его родине. Официально подарил все свои патенты советскому государству (нужны они ему!..). Читает лекции, ведёт практические занятия. Беспартийный. Сочувствующий только своей новой семье. О жене же своего мужа можно сказать ещё короче: Света, по фамилии, естественно, Козлова ( а было чёрт-те что и сбоку не то "ман", не то "гер", не то что-то ещё похуже). Образование гуманитарное. Хобби и профессия - книги. Занятие - продавец Дома политической книги. Работа не пыльная - кому они нужны?.. Разве что букинисты пачками покупают - для переплётов приличной литературы. Главная привязанность, забота и боль новая семья (о старой лучше не вспоминать!..), этот добрый нелепый иностранец и не менее нелепая Катька - тринадцатилетнее существо, описать которое под силу только парапсихологам, а это же лженаука, товарищи, буржуазное мракобесие, одним словом. В юности Света едва не погибла, вскрыв себе вены после отъезда какого-то командированного. Но во-время сама испугалась своей крови, каким-то акульим дымом расходящейся в прозрачной воде, и завизжала на весь пустынный вроде бы пляж, где пристроилась было сидя по пояс на песчаном дне окончить свою любовь к московскому гостю. Её крик услышал какой-то пьяный, спящий в тени перевёрнутой лодки. Он увидел кровь, блеснувшее на песке лезвие бритвы и понял всё. Не раздумывая, он вытащил сомлевшую красотку, уже закатившую свои красивые глазки, из воды, разорвал свою форменную безрукавку, затянул нежную загорелую ручку поясом у подмышки, брызнул изо рта "Боржоми" на пожелтевшее под загаром такое всегда пышущее здоровьем узкое личико. Света сроду и не слыхивала о такой концентрации спиртного, какая хлынула из нутра её спасителя вместе со спреем. Она сразу отпрянула и забилась в истерике на песке, осознав, что вернулась всё-таки к ужасу своей разбитой молодой жизни. Пьяный оказался вполне приличным парнем - моряком дальнего плавания, дальневосточником. Разговорам о философии он предпочитал крепкую выпивку в хорошем ресторане и добротный секс с жаждущей уже жизни спасённой одесситкой в своей персональной просторной каюте старпома. Оказался, к тому же, порядочным человеком - тотчас вылетел чёрт-те откуда в Одессу, как только узнал, что та курортная его девчонка "понесла" - к ужасу её добропорядочной родни. Ах, как эффектно появился он в их переполненном отчаянием многоэтажном дворе!.. Во всём блеске своих позументов, кокарды и кремовой формы он тут же, при всех родных и соседях, облепивших балконы вокруг дворика, объявил о желании вступить в законный брак со Светой и пригласил всех на свадьбу. Тут же, за фасадом Оперного театра, они расписались, отпразновали свадьбу в лучшем ресторане на Дерибассовской, устроили свадебное путешествие, по настоянию новобрачной, естественно, в Москву с пребыванием в "Метрополе". И - на рейс номер один - во Владивосток, где на склоне Орлиной сопки стоял его родной старый дом с террасами-огородом. Света удивлённо ходила среди этих обнесённых досками грядок, когда Марьяна Петровна - мощная как и её сын свекровь, подошла, погладила по пушистой голове и тихо заплакала басом: "Эх, и куда же тебя занесло, такую тихую да беззащитную девоньку... Да ещё с моим-то непутёвым Колькой... Проклял тебя кто-то видно ещё до рождения." Комнатка для молодых с выкроенным уголком для детской кроватки и стала тем местом, где Катька увидела свой свет - огни Мыса Чуркина, отражённые в распростёртом внизу Золотом Роге. А Свете действительно не везло - и во Владивостоке. В университете прошла только на никчемный филфак. После него попала в школу в Моргородке, где, как она говорила свекрови, вместо коллег собрался удивительный гадюшник - сплошные сволочи во главе с занудой-директором, тощим крикливым армянином с вывернутой непостижимой психикой и постоянно возмущённо поднятыми бровьями. Он страдал почками, часто отлучался с уроков, за что его ученики прозвали Вездессущим Араратом... К тому же, сам Николенька-моряк предпочитал при редких визитах в семью не просыхать. И вместе с женой по всем "кабакам", и отдельно. Кончилось всё тем, что милейшая Марьяна Петровна сама посоветовала бедной Светочке пойти на танцы в Клуб моряков под самым их домом, рядом с нижней станцией фуникулёра, и, кстати, у самого Политехнического института. Так появился в доме мужней жены "иностранец" - "дядя Дима", он же Дани, он же доцент ДВПИ, он же бывший израильтянин. "Плюнь ты на Кольку, - сказала странная свекровь. Не стоит он тебя и вашей трезвой нации. Смотри, какой парень на тебя глаз положил... Уходи к нему. Не нужна Кольке никакая семья, не хорони себя, Светик, смотри как ты расцвела..." И ушла. И Коля специально, на самолёте из Кейптауна, примчался на свадьбу покричать "горько", а до того радиограммой дал "добро" на развод откуда-то из Сиднея. Ох, морская ты наша судьба, не приведи, Господи... Не нам, морякам, семейное счастье, чего девочкам жизни-то ломать, верно?.. И начался другой мир у Светы, мир чужих страстей, предзащит, защит, изобретений, интриг, антисемитов... Да, да, как ни обидно это архитекторам стерилизации нашего советского общества, неистребимого в нашей такой дружной семье народов неестественного теперь, после радикального решения партии, порока. Светланы Козловой в её гадюшнике это не касалось. Там жрали друг друга не по национальному признаку, а вот Данину героическую биографию недобитого израильского агрессора знали все. И не упускали случая о ней напомнить... Катька росла в диком мире приморской детворы, хватала двойки и пятёрки, делала уроки исключительно с "дядей Димой", как называла его "при людях", играла в заседания кафедры, стала даже что-то вдруг бурно изобретать, пряча чертежи от мамы и отчима. Серьёзно советовала что-то Дани по поводу интриг и вообще стала ему дороже, пожалуй, и самой Оры... Как-то Света с изумлением услышала, как её домочадцы яростно ссорятся на незнакомом языке, вертя друг у друга перед лицом пальцами и корча непотребные рожи. Она только вздохнула. Но когда она увидела, как белокурая её Катерина Николаевна, раскачиваясь, нараспев читает молитвы справа налево из толстой книги, ей стало по-настоящему страшно... Дани тоже молился, истово и искренне, нацепив на лоб кожаную кробочку - на следующий год в Иерусалиме... Где тот Ерушалаим? Чей он? Кто туда пустит Дани, куда подпустит? Да ещё в будущем году... Вот эти-то трое и давятся сейчас перед нашим внутренним взором в переполненном синем троллейбусе, запылённом от пола до потолка врывающимся на каждой остановке сухим ледяным ветром. Троллейбус мчится по эстакадам, перекинутым через бесчисленные густо застроенные распадки горного огромного города. Трое трясутся и держатся друг за друга, опираясь спинами на спины пассажиров. Чемоданы зажаты между коленями. "Дани, - мертвеет вдруг Света. - Ты... запер дверь?" "Бетах... конечно, - почти торжественно объявляет счастливый муж. "А ключи из двери не забыл вынуть?" - не верит своему счастью Света. Он торжественно звенит ими. "Дай мне, пока не уронил. Тут не наклонишься." "Папа, ты взял мои ласты?" "Да." "А маску?" "Я вам дам маску! Там же акулы!" "Граждане, пробивайте талоны. Не стройте из себя зайцев. Быстренько-быстренько, все как один, пробьём по талончику..." "Пап-а-пап. Мы, кажется заплатить забыли." "Начинается..." "Сейчас пробью." "Не надо. Это они нам за такую езду должны приплачивать! А сюда ни один контролёр не влезет." "На выходе устроят обаву..." "Пробей, пусть подавятся..." "Папа, меня оттирают. Нам до конца?" "Вы сходите?" "Эй, чего лезешь?" "Кто лезет?" "Дани, ты запер дверь или просто ключи положил машинально в карман пальто, пока искал билеты?" Действительно, опять, в свою очередь, холодеет несчастный "Козлов", запер или вообще оставил дверь полуоткрытой? "Надо с вокзала позвонить Харитону..." "Идиот какой-то... А если Харитона нет дома? Или он, по своему обыкновению, пьян как зюзя? Так и оставим на месяц квартиру открытой? Там же все мои книги... - плачет Света. - Я их столько лет... так... собирала..." На Морском вокзале ураганный ветер на даёт закрыть дверь телефонной кабинки, а с открытой дверью ничего не слышно. Сосед Харитон выскакивает в трусах на лестничную клетку и радостно подтверждает, что дверь заперта и что он лично проследит за квартирой. Этот вопрос, наконец, убит. Теперь надо успеть к началу посадки на лайнер. На причале ветер треплет яркий транспорант-рекламу: "ИЗ ЗИМЫ В ЛЕТО. УВЛЕКАТЕЛЬНЕЙШЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ТРОПИКИ СРЕДИ РУССКОЙ ЗИМЫ. ГОРОД ЗДОРОВЬЯ НА ОСТРОВЕ В ОКЕАНЕ. КОТТЕДЖИ С ТРОСНИКОВЫМИ КРЫШАМИ СРЕДИ ПАЛЬМ ЛАЙНЕР-ТРИСЕК ЗА ТРОЕ СУТОК ДОСТАВИТ ВАС В РАЙ. ПРИ ЛЮБОЙ ПОГОДЕ ВЫ НЕ ПОЧУВСТВУЕТЕ НИКАКОЙ КАЧКИ. ИЗ ЗИМЫ В ЛЕТО ЭТО ДЛЯ ВАС! ВАС ЖДЁТ НАШ НЕНАВЯЗЧИВЫЙ СОВЕТСКИЙ СЕРВИС И ЛУЧШИЕ БЛЮДА НАЦИОНАЛЬНОЙ КУХНИ НАШИХ СОЮЗНЫХ РЕСПУБЛИК. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ." Три тысячи пассажиров спешат среди зимнего урагана по скользким тротуарам к причалу. Спешат из городских гостиниц и плавотелей, с поездов "Из зимы в лето" со всей Сибири. Трисек нависает белым корпусом где-то в поднебесье, а у причала лежат на воде только две циклопические зелёные вмерзшие в лёд сигары, словно пришвартованные подводные лодки с заострёнными белыми с зелёным стойками-колоннами, простёртыми к белой верхней пассажирской платформе. Лайнер празднично светит во все стороны тысячами огней и прожекторов. "ТУРБОХОД "РОДИНА" - торжественно вещают по радио, - ПОСТРОЕН НА СТАПЕЛЯХ ЗАВОДА ИМЕНИ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА. ДЛИНА ПОДВОДНЫХ КОРПУСОВ ТРИСТА МЕТРОВ, ШИРИНА ПАССАЖИРСКОЙ ПАЛУБЫ СТО МЕТРОВ, ВЫСОТА БОРТА ОТ КИЛЯ ДО ПАЛУБЫ ПЯТЬДЕСЯТ МЕТРОВ. МОЩНОСТЬ ТУРБОЭЛЕКТРОСТАНЦИИ СУДНА ТРИСТА ТЫСЯЧ КИЛОВАТТ ОБЕСПЕЧИВАЕТ ЕГО СКОРОСТЬ ПРИ ЛЮБОМ ВОЛНЕНИИ ДО СОРОКА УЗЛОВ ИЛИ ОКОЛО ВОСЬМИДЕСЯТИ КИЛОМЕТРОВ В ЧАС. К ВАШИМ УСЛУГАМ ДЕСЯТЬ РЕСТОРАНОВ. БАРЫ. КИНОТЕАТРЫ. ЗИМНИЕ И ЛЕТНИЕ ПЛАВАТЕЛЬНЫЕ БАССЕЙНЫ. СПОРТЗАЛЫ. КОМФОРТАБЕЛЬНЫЕ КАЮТЫ. ЭКИПАЖ СУДНА - ПЯТЬСОТ ЧЕЛОВЕК. НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ НАМ НЕ ГРОЗИТ СУДЬБА "ТИТАНИКА" ТАК КАК ПРИ ЗАТОПЛЕНИИ ДАЖЕ ДВУХ ПОДВОДНЫХ КОРПУСОВ ВЕРХНЕЕ СТРОЕНИЕ С ЛЮДЬМИ ОСТАЁТСЯ НА ПЛАВУ." "Рассказывай, бабушка, сказки, - слышит Евгений голос рядом. - будто и эту коробку нельзя утопить тем же пиратам, которых в южных морях видимо-невидимо." "Вы не правы, - возражает Евгений, попыхивая трубкой и глядя на проходящих первыми "местных". - В проспекте сказано, что нас сопровождает корвет Краснознамённого Тихоокеанского флота." "Знаем мы эти "краснознамённые". Потеряется при шторме, заблудится в трёх волнах, как у НИХ это принято, а пираты тут как тут..." "Рассуждая таким образом, нельзя и на этот мост войти, - Краснокаменский показывает трубкой на ажурный подвесной мост над Золотым Рогом на мыс Чуркин. По мосту несутся ярко освещённые изнутри троллейбусы. - А ну как рухнет!.." "И рухнет! У НИХ всё ненадёжное. Уверен, что при таком ветре он качается, а в горкоме уже заседает штаб по спасению из воды пассажиров троллейбусов. Но нет указания опустить шлагбаумы и запретить движение." Поток людей вливается в двери в стойках, где то появляются, то исчезают кабины просторных лифтов. Сверху опускаются грузовые беседки для багажа из освещённых люков в днище верхнего строения. Туда же на талях поднимаются контейнеры с провизией. Ветер слепит пылью, трубка Евгения ярко вспыхивает от яростных ледяных порывов. Московских пассажиров привезли слишком рано, вот и мёрзнут на ветру, стоило ли так спешить - на ракете-то!.. Но Евгению нравится тут стоять и смотреть на проходящих "местных". Тот силуэт в окне не даёт ему покоя. Не веря своим глазам, он подаётся вперёд, забывая о трубке, которая тут же мстительно обжигает ему, вспыхнув на ветру, палец. Дуя на ожог, он не сводит глаз с проходящей мимо семьи - подчёркнуто интеллигентная пара и девочка-подросток. Света, подумайте только, за пятнадцать-то лет! почти не изменилась, даже стала ещё интереснее, но не старше, чудо какое-то (а у него-то в Москве - жена-старуха, если без макияжа и парика), словно ей всё ещё восемнадцать, надо же!... Она не заметила бывшего оракула, что-то напряжённо выговаривая горбоносому явному еврею, обвешенному сумками. Но девочка зыркнула на Евгения острыми глазами и сказала матери: "Мам, если у тебя когда-то был любовник, то это бедиюк тот самый случай. Вон тот дылда с трубкой." "С трубкой... о, Боже, где?!" "Любовник? - оживляется "Дмитрий Иванович Козлов". - Где моя шпага? К барьеру..." "Дурак ты мой недоученный, - сквозь слёзы улыбается Ора, уже встретившись глазами с улыбающимся Женей. - Кто же со шпагой лезет к барьеру? А пистолеты ты скорее всего, по своему обыкновению, просто забыл бы дома, отправляясь на дуэль..." И демонстративно обнимает своего Дани, не сводя глаз с Евгения. А Катьке уже не до них. Она вся в ожидании чего-то сверху, где черно от народа. Провожающие усыпали крылья Морского вокзала. Среди них стоит замёрзший до посинения носа и щёк, до стука зубовного человек в разодранной на локте синей синтетической курточке. Он не машет. Он держит под мышками руки в надетых одна на другую двух парах драных варежек. Ноги в суконных ботнинках совсем онемели. Человеку четырнадцать лет. Предмет его внимания уже без чемоданов, по которым он её узнавал по дороге от троллейбуса до причала, входит с папой и мамой по трапу на корпус и вот-вот скроется на месяц в чреве судна. И не поднимает голову... Преодолевая дрожь, человек в курточке кричит треснутым голосом: "Катька!! Коз-ло-ва!!" Все кругом тоже кричат и смеются, но Катька Козлова из их седьмого "а" поднимает голову, оглядывет провожающих и растягивает заледеневшие тоже губы большого рта в единственную достойную внимания улыбку на свете - главную награду за эту дрожь, за многолетнюю самоотверженную дружбу двух сердец... "Счастливого пути! - почти беззвучно на фоне общего шума кричит мальчик. - Возвращайся скорее, я жду!" "Спа-си-бо!" "Ты чего кричишь?" "Мам, меня провожают... Он пришёл, представляешь, в такой холод! А ведь у него вчера в школьной раздевалке пальто украли..." "Да ну! Где он?" Поздно. Они уже в тепле лифта, а провожающий со всех ног бежит по скользкой лестнице к отходящей электричке. Скорее домой и - в ванну, в горячую ванну, в кипяток!! Лифт стремительно уходит вверх рядом с тремя другими в той же огромной шахте. И сразу начинается движение москвичей. Евгений проходит между ограждениями, предъявляет билет и облегчённо вздыхает, когда исчезает ледяной ветер, а вокруг бронза, бархат и красное дерево судового лифта. И - тишина, хотя вокруг столько же народа, как и снаружи. Просто все притихли от долгожданного тепла и тишины.
   ***
   Подруга пришла раньше сына Олега. Юлия едва успела покинуть тахту, натянуть парик и сменить халат. Выручила, как всегда, хриплоголосая Лада, вечно простуженная в своей сырой конуре. Тамара, дама без возраста, эффектно позировала на крыльце, как всегда, где бы она ни появлялась - в театре, в электричке, даже в бане у большого начальника, куда Юлию и Тамару как-то пригласила общая подруга скрасить досуг номенклатурных мужчин. О, там-то Тамара блеснула в полном смысле слова с её-то неповторимыми формами, со смелостью в выборе наряда и с непосредственностью, с которой она его как бы нечаянно роняла... Тамара была человеком обширных связей в виде отдела в Доме обуви. В эпоху свирепой борьбы с блатом сохранить власть дефицита могли только асы экстракласса. Партия поставила задачу обеспечить население товарами первой необходимости на уровне мировых стандартов. Вся беда была в том, что нигде, кроме СССР, стандартов в этой области давно не было. А потому-то импортное оставалось притягательнее действительно неслыханно разноообразного и качественного, по сравнению с брежневским периодом, отечественного. Она умело учитывала тайный покупательский спрос на тонкий ручеёк импортной обуви. Когда специальные бригады по борьбе с использованием служебного положения хватали на улице владелицу умопомрачительных сапожек, та всегда могла назвать один из общественных туалетов, где по случаю ей предложила товар незнакомая фарцовщица. Круг Тамары включал, в числе прочего, билетные транспорные и театральные кассы. Юлия, в свою очердь, имела доступ к ювелирному дефициту. Им всегда есть о чём поговорить. Но сейчас Тамара лихорадочно торопится. У неё в руках точно такой же билет "Из зимы в лето", который она достала два дня назад Евгению. "Слушай, ты представляешь, он же не знал, что это на ракете, а потому и мысли не допускает, что ты успеешь на тот же рейс! Быстро на электричку, двадцать минут на сборы... Нет-нет, я и сама сегодня без машины, все дороги занесло. Там, в центре, тоже уже ничего не ходит, даже такси. На метро, потом от "Динамо" пешком, возьми с собой санки для чемоданов, там бросишь. Игра стоит свеч! Он там уверен, что ты здесь... А ты вдруг, в самый момент... Как тогда, помнишь? Ну, стоит?" "Пожалуй... Но как я успею? Он час назад уехал." "На турбоход садятся три тысячи человек. Это на часы работка. А лететь от силы час. Быстро!" Да нафиг мне это нужно, уныло думает Юлия. Охотиться за ним, зачем? Я наоборот хотела от него отдохнуть! Но отказаться нельзя! Эта блядская Тома раззвонит, что я не дорожу Женей, не беспокоюсь о его мне верности, зараза... Нет, не зря она тут суетится вместе со мной с моими купальниками. Значит нам удалось провести всех за нос, все уверены, что мы - нормальныя крепкая семья, которая просто обязана постоянно следить друг за другом... Тут кольнула какая-то стрелка из космоса: отправление ведь из Владивостока, а Дани вроде бы живёт там... Маловероятно, что она за какой-то час встретит в полуторамиллионном городе случайно встреченного в молодости человека, зато какого человека, и как он оказался кстати тогда!.. Тогда Юля была молодым специалистом, выпускницей Института искусств, третий год замужем. Впервые рассталась с подлым нелюбимым Женей, оставив его маме Олежку, чтобы поехать не стажировку в Одессу. Весна в Москве была затяжной, холодной, до самого июня не удалось позагорать, а тут - такое солнце, такое буйное цветение акаций, такие парни, столько красивых девушек... Съёмная комната оказалась в посёлке на плоском песчаном берегу за Лузановкой. Естественно, в первый же выходной побежала на пляж. Но там было полно крикливых матрон с буйными детьми, кипящее телами море и истеричные вопли со всех сторон. Зато в обратную от города сторону тянулись дюны, где было всё более и более пустынно. Она облюбовала распадок между песчаными холмами, сняла лёгкое платье, легла на подстилку, раскрыла книгу и наконец-то подставила своё неприлично белое тело под ласковые ослепительные лучи. Воровато оглянувшись, она рискнула расстегнуть на спине лифчик бикини, оставив его на своих знаменитых на весь институт грудях - предмет настойчивых посягательств десятка однокурсников-художников. Она так и не решилась им позировать ню, даже и при клятвенных обещаниях не только не приставать, но и голову писать с другой натуры... Солнышко пригревало так сладко, что Юлия скоро задремала, а очнулась от прикосновения показавшейся ей ледяной руки к горячей, неосторожно сожжённой солнцем спине. Первое, что она увидела, были какие-то огромные чёрные копыта на песке... Потом она с ужасом осознала, что кто-то осторожно уже вытащил из-под неё лифчик и что она теперь в одних плавках, которые с неё как раз медленно спускают. "Что вы делаете!.. - тонким голосом жалобно крикнула она, судорожно прикрывая груди растопыренными пальцами. - Кто вы?.. Что вам надо?.." "Сначала просто полюбоваться на твоё белое тело, - ответил бас сверху, сопровождая глумливый, с отвратительным смешком тон звонким наглым пошлёпыванием по её уже голым ягодицам. - Потом он тебя приласкает по-своему, а потом я... Повернись-ка пока... Тебя как зовут-то?" "Юля, - неожиданно для себя ответила она. - Я не стану поворачиваться, пока вы не вернёте мне купальник..." "Повернись, повернись, Юленька, повернись сама, тебе же лучше будет, - вступил высокий голос второго. - По-моему, тебе есть чем перед нами похвастаться." "Ну! - крикнул первый, обжигая её спину ударом ладони по свежему загару, выстрелом прозвучавшим в тишине. - Хочешь так же по голой сиське получить, когда я тебя сам поверну?" "Нет, что вы! поразилась Юля. - И по спине ужасно больно... Дайте мне одеться, мальчики... Что я вам сделала?" "Это-то не больно, - сладострасно хохотнул бас. - Больно будет, когда вот так!" Что-то свистнуло в воздухе, и прямо перед глазами Юлии возникла чёрная плетённая змея, которая распорола несколько страниц открытой книги. Ужас какой, подумала она, у них настоящая плеть... Специально где-то заказали! Садисты! Те самые... "неуловимые рокеры", о которых я как раз сегодня утром читала в газете... И не кто-то, а я - в их власти... Будут стегать меня, вот так... "Я долго буду ждать?" - рявкнул бас, сопровождая свой рык знакомым уже свистом плети и такой болью в ягодицах, что несчастная Юлия с хриплым воплем прогнулась в тонкой талии, забыв обо всех приличиях, схватившись руками за разгорающуюся болью попку. "Ну, что я говорил? - радостно уселся второй верхом на поверженную на спину Юлию, пока первый привязывал кисти её разведённых рук за головой к валявшейся сухой ветке от дерева. - Девочка прямо мирового класса! Увидеть такое тело твои поклонники, Юленька, только мечтают. А я вот не только его разглядываю во всех подробностях, но и!.." Она уже видела обоих, затянутых в униформу рокеров, без шлёмов. Бас бы у рыжего, а высокий, с лёгким кавказским акцентом голос - у чернявого. Этот "грузин", как она его назвала про себя, теперь с восторгом мучил её, гнусно расширяя глаза. "Зачем вы это делаете?... - обмирая от боли и стыда спросила она. - Ведь вам ничего... не надо от меня узнать... Зачем же меня так пытать?.." "Ты не представляешь, Юленька, - ответил "грузин", какое это наслаждение - абсолютная власть над другим человеком, который не может тебе ни возразить, ни сопротивляться, только вот так мило морщиться, кричать и крутить головкой, как ты сейчас..." Действительно крутя головой и крича от нестерпимой боли, она видела два прислонённых друг к другу мотоцикла, рыжего, помахивающего своей плетью, нетерпеливо ожидая своей очереди - избивать её пока она, исполосованная и окровавленная не умрёт от болевого шока... И тут она увидела... третьего. Субтильный по сравнению с гигантами-рокерами парень в плавках появился на дюне, подняв над головой огромный камень. Раздался треск разрушаемого металла, ярко полыхнула вспышка, и "грузин" слетел с неё своими копытами вверх от спаренного взрыва двух бензобаков, обдавшего всех троих участников драмы на песке жаром и дымом. Рыжий тоже копошился в песке, лихорадочно поднимаясь, когда в воздухе вдруг мелькнула тёмная тень. Юлия услышала новый отвратительный треск, но уже не металла... Голова рыжего неестественно круто дёрнулась вбок-назад от удара камнем, словно взорвавшись брызнувшей кровью изнутри. "Грузин" что-то верещал, пытаясь на четвереньках уползти отсюда. Он даже стал на колени, умоляюще протянув руки почему-то к Юлии, но получил точный удар третьим камнем в нос и губы и судорожно забился, зачем-то зарываясь окровавленной головой в песок. Парень в плавках спустился к поверженным рокерам, не спеша взял под мышки рыжего, подтащил его к пылающим мотоциклам, прикрываясь от жара обмякшим телом затянутого в чёрную униформу врага, бросил его прямо в костёр и вернулся за вторым.